"Сожженые мосты ч.5" - читать интересную книгу автора (Александр Маркьянов)11 июля 2002 года Украина Пункт временной дислокацииНаверное во всем мире не найдется солдата, неважно какой армии — который бы за все время своей службы ни разу не был в Сочи. Как это не были — были, были, припомните… Еще как были. СОЧи — это Самовольное Оставление ЧастИ. Вот-вот, вижу что вспомнили… Разбирались с этим по-разному, в армии Российской Империи к примеру не было биотуалетов — не закупали принципиально, чтобы по возвращении была работа для туристов из Сочи. Была и другая работа разной степени сложности — влажная уборка в казарме, чистка картофеля вручную, копание окопа для стрельбы стоя в личное время солдата. В общем — особой трагедии из этого не делали, провинился — ведро или лопату в руки или вперед. Трагедия начиналась тогда, когда к воротам части подкатывала целая процессия в поисках коварного соблазнителя… Ну и казаки… а что, казаки не люди? Всем тридцати нету, только отслужили, выехали, многие неженатые… да нешто ль казак своего упустит, чтобы на чужбине — на стороне не урвать. Да и у женатых была своя традиция — они как отъехали, собрались, взяли банку с крышкой, налили туда водки и все туда кольца обручальные свои побросали, а банку запечатали. Чтобы не испортились, значит. Так что когда они к пункту сбора прибыли — женатых там не было. Совсем. Первый день прошел в привычных заботах и хлопотах. Прибыли под вечер, войсковой старшина нашел командование части, которое уже изволило отходить ко сну, и бесцеремонно разбудил его для представления. Умудрился даже сдать аттестаты на все виды довольствия, чему местный начфин был крайне не рад. Оно и понятно — казаки прибыли одиннадцатого, а если бы он принял у них аттестаты двенадцатого — можно было бы довольствие по всем видам за один день прикарманить. Начфины… они такие, честного днем с огнем не сыщешь. Просто кто-то ворует в меру, а кто-то и без. Стояли они буквально у самой железнодорожной станции, заняли чистое поле, отгородились контейнерами и боевой техникой, поставив внутри периметра палатки и сборные модули. Стреляли в местном карьере, до ближайшего стрельбища было далече. Технику сняли с платформ, потому что была самая граница — дальше они уже пойдут боевым порядком. О том, что в двадцати километрах отсюда рокош — особо ничего не говорило, если не считать сильного движения по дорогам — беженцы, да повышенных мер безопасности. Цены местные торговцы подняли, кто процентов на десять а кто и вдвое — у кого на что ума и совести хватило. Кому война, а кому… С утра сдали тест. Пробежать десять километров кроссом с рюкзаком весом тридцать килограммов за плечами, двадцать раз подтянуться и пятьдесят — отжаться. Казаки хоть и молодые были — но некоторые сдали с трудом. Естественно — не без шуток, разжирел мол, на бабских то харчах. Потом проверка оружия и заодно проверка самих казаков на предмет обращения с ним. Надо сказать, что казаки оружие покупали сами, и обязателен был только "казенный" патрон, во всем остальном — полная свобода, лишь бы стреляло да в цель попадало. Оружие молодому казаку покупали в двадцать лет, в день призыва на действительную военную службу, многие так с ним потом и жили всю жизнь, у стариков в загашниках и федоровки и токаревки хранятся. Оружие для призывных казаков особого значения не имело, брали самое дешевое и прочное — потому то почти у всех были автоматы Калашникова той или иной модели. Выделялся Петр Ткачев с того берега Дона — ему старший брат из Африки прислал автоматическую винтовку Эрма русского заказа с оптическим прицелом, да Мишка Головнин — у него был автомат Коробова с оптическим прицелом. Несколько казаков вместо автоматов — согласно военно-учетной специальности — имели снайперские винтовки. Тут — тоже единообразие, две старые, но ухоженные винтовки Токарева с новомодным ложем с пистолетной рукояткой, да Степка Котов привез с собой старую СВС-115, даже не снайперскую винтовку, а штурмкарабин, считай. По этому поводу даже с офицером цапнулись… но отстрел винтовки все вопросы снял, то ли стрелок хорош, то ли винтовка — но десять из десяти в черный круг с трехсот метров — положил. Еще у некоторых казаков, в том числе и у него, казака первого призыва Тихона Лучкова были ручные пулеметы разных систем, для огневой поддержки мелких подразделений. Цапнулись несколько раз с офицерами, не без этого. С офицерами всегда напряги, казаки люди вольные, это тебе не действительная, где "разрешите бегом!". Но все конфликты худо-бедно уладили с помощью старшин да наказного, да и до мордобоя нигде не дошло. Кормили хорошо, полевую кухню уже развернули и питались не сухпаем, а кашей с мясом. По традиции первым пробу снял наказной атаман, выехавший "в мобилизацию" с казаками. Ели наскоро, не так как дома, под крики офицеров — здесь тебе не дом, здесь — армия. После обеда — выгнали в поле несколько тяжелых бронетранспортеров и несколько раз прогнали весь личный состав в посадке-высадке на них, обычной и экстренной. Взаимодействие с авиацией и артиллерией никто не отрабатывал — для этого в части были специальные корректировщики огня из кадровых. Ждали приказа… Края брезента, прикрывавшего вход лениво трепал ветер, то и дело доносился перестук колес и гудки тепловозов. Станция жила собственной, почти мирной жизнью — и пассажиры скорых поездов, на коротких остановках с удивлением и тревогой вглядывались в выросший по правую руку от станции лагерь временного размещения. Настроение у людей, связанное с частичной мобилизацией казаков и предстоящей силовой операцией по ликвидации бунта было далеко не мажорным — кто-то встречал безрадостные новости о происходящем в Польше со злорадством, кто-то с тревогой, все — с озабоченностью, но никто — с равнодушием. Как то так получалось, что очередной мятеж и жуткие картины с улиц польских городов, с расправами над людьми, с беженцами — затрагивали всех людей Империи. Происходящее было диким — оно не вызывало злобы, желания расправиться, оно было именно диким, не укладывающимся в голове. Никто не мог понять и осознать — чего хотят те, кто подняли этот рокош, почему они ведут себя именно так и не иначе. Показательно — что в стране не произошло ни одного польского погрома, хотя поляки компактно жили во многих местах Империи. Люди воспринимали бунтующих не как поляков — а как сумасшедших, причем опасных сумасшедших, льющих кровь. Был создан и постоянно пополнялся фонд помощи беженцам, которых с каждым днем становилось все больше и больше. Казаки же просто лежали на кроватях, отдыхая после напряженного дня, и лениво обменивались впечатлениями… — Да… зараз врезали сегодня… — Я думал, кишки выплюну там, на дистанции… — Да еще жара, мы то бегали… — По такой же жаре и бегали. Просто за бабской юбкой отвыкли… — Гы… — Ты за себя говори. Я так пробежал — и добре. — Ты бирюк еще тот… Один и помрешь. — Не, не один… Он с Наташкой Балакиревой… — Язык укороти… Если не лишний. Один из казаков — невысокий, резкий, весь как будто на шарнирах, протянул руку к тумбочке, пошарил там, нащупал привезенный из дома соленый и перченый сухарь. Закусил… — Нет, а все таки браты казаки — не могу я в толк взять. Вот этим полякам что надо? Чего им не живется? — С баб — на поляков… — И правильно. А то до драки… — Батя гутарил, как прошлый раз замиряли — стояли они в одном селе. Так гутарит там курени — не чета нашим, хоть и мы не бедствуем. По два по три этажа, все кирпич, гаражи для машин. У кого и забор из кирпича… — Это сколько же стоит то… Забор из кирпича. — Там не бедуют… — Там спиртягу гонят. А потом продают. Спиртяга сама, если без акциза — знаешь, сколько стоит? — Ну… — Вот те и ну… В монопольку[42] зайди — так и выйдешь. У нас батя в монопольку — только по праздникам, кусается. Только если событие какое… отметить чинно. А там гонят… целые заводы там стоят. — Это они спьяну что ли такое… — Тю… башка дурья. Это они думаешь для себя что ли гонят? Если для себя так гнать — тут утонуть можно. На продажу гонят. Продают так, что на рубль десять делают. А разница — только что срок за это если за руку схватят. — И обратно не понимаю. Что же им тогда надо? — Мабуть думают, что граница голой останется, так они и будут гнать, только ловить их никто не будет. — Граница голая, дали… — Поди, перекрой… — Гутарят, царя Польского мятежники вбили… — Мятежники… А сынок — не хочешь? — Отца что ли? — Его. Сам на трон и сел. — Вот гад — отца… Погоди, доберемся… — До него доберешься. Он поди дрыснул уже… — Офицеры гутарили — Австро-Венгрия независимость Польши признала. Как бы не брухнуться с ними. — А и брухнемся[43]. Видал, какую силищу к границе подтягивают. Я бы и зараз заполонил так кого, мабуть Георгия выслужим. — Как бы тебя не заполонили. У Австро-венгров армия. — Да какая там армия… Смех. Ты эту Австро-Венгрию на карте видел? Плюнуть и растереть. — А если Германия? — Вот тогда братцы… попали, в распыл пойдем. — А германцам то зачем? Что им эта Польша? — Да бес их знает… — Не будет войны. Германия нашей нефтью правдается. — А Австро-Венгрия? Тоже правдается. — Ну так вот — кран перекроем и поглядим как жить будут. — А что, гутарят в Польше силы много? — Да какая там сила… Ну эти жолнеры — они что? Казаков выручим, они сейчас в осаде. А дальше — сами замирятся. Гутарят, мы на Варшаву пойдем. — Не, на Варшаву должны десант высадить. Там аэродром у нас. — А что, пошли по окрестностям прогуляемся? — Чего ты тут не видел? — Ну… на вокзале дамочки есть. — Ага. Тебя жинка после этих дамочек с база то сгонит… — Так не узнает… — Еще бы… на этих дамочках дурных болезней как на шелудивом псе блох… Сиди уж… сынок… — Тю… батя нашелся… — Не, Степан дело гутарит. На вокзал и я не пойду. — А что — говорят в Польше паненки хороши… — Еще бы… — Тихон… а Тихон… Уже забывшийся Лучков подскочил на кровати — А? Подъем? — Тю… вот дало то… Ты нам скажи друг любезный — у тебя дядя жинку с Польши привел? — Ну… — И как она? — У дядьки и спрашивайте. Меня то что трясете… — Так мабуть знаешь чего… по делу молодому… — Тебе Петро зараз баз хорошо подметать — язык до пола свисает. — Не, а что… я карту видел. Тут село недалеко — большое. — Недалеко это где? — На север. Дорогой… и потом поворот — как раз на него. — Митяй, что у нас сегодня? — Воскресение Христово… — издевательским тоном сказал Митяй — Значит, танцы там будут. Вот и будут тебе дамочки, зараз… — А и любо. Пойдем, значит. — У меня свояк на втором посту стоит. Пропустит зараз. — Смотри, если соврал… — Пошли, пошли… Пошел со всеми и Тихон — особо ничего не думая, так, за компанию. Конечно, все понимали, что там где дивчины гарные — там и парубки местные, сердитые, а там где парубки местные — там не избежать драки. Драки с ними никто не боялся — наоборот, некоторые как раз и пошли в расчете на драку. Драка в России была уже национальной традицией, дрались на свадьбах, на танцах, пацаны в городах дрались районом на район, за что потом получали наказание розгами по заднице — но снова дрались. В селах дрались на Масленицу, а в казачьих станицах зимой, как Дон вставал — так каждые выходные драка. Обычно дрались холостые с женатыми, иногда молодые казаки с одной станицы шли в другую, иногда по льду — только чтобы подраться. Все это было не так безобидно, бывало, дрались и до трупов, но как иначе обратить на себя внимание понравившейся дивчины? Только джигитовкой лихой, да дракой… это если материальную сторону в расчет не брать. И потому Тихон, выходя вместе со всеми из палатки, достал из кармана рюкзака заветную свинчатку — кастет, который сам сделал, подбросил его на ладони и сунул в карман… Смеркалось… В поле горели костры — какая то из рот после ужина, разжившись где-то мясом решила поджарить его на углях, возможно и офицеры к ним присоединились. Наверняка и наказной… солдатам на довольствие от царя чарка водки в день полагается… вот и решили под водочку — да мяско. Но это было и хорошо — офицеров в лагере почти не было… На втором посту — проезде между двумя тяжелыми бронемашинами, стояли двое казаков, один из ни, белобрысый, встрепанный какой-то поднялся со своего стула. — Володь, ты чего… — Да прогуляться решили по округе. Пустишь? — А документ? — Да какой документ, свояк… — Без документа нельзя. Отпрашивайся у офицера. Вместо ответ казачина, который решил их провести обнял по свойски часового, отвел его в сторонку, поговорили они о чем-то, потом махнул рукой — проходите… — Тихо… Тихон, башку пригни — здоровый какой! Через тебя все дело испортиться может. — Да сам тихо! Волчьей цепочкой прокравшись мимо машин — благо у костров в поле в их сторону не смотрели, да и темновато уже было — вышли на шлях. Пошли к дороге — гудящей, не останавливающейся ни на минуту… — Как же мы ее маханем? — Через путепровод. Там должен быть. — Мабуть песню затянем? — Дурак, что ли? Один из казаков шел, вывернул голову, смотря вверх, на насыпь, потом сказал. — Братцы… машины то военные. — А ты думал… В украинском селе казакам, конечно же, не образовались. Как-то так получилось, что хохол для казака, равно как и казак для хохла — первейший недруг. В свое время немало хохлов на земле казацкой поселились… хохлы были людьми прижимистыми, хитрыми — вот и скупали землицу то. А казакам то не любы были чужие люди на их земле, тем более что земля эта была автономией и управлялась Войском, и они с полным правом могли сказать, что это — их земля. А потом еще, как казаков на Восток переселяли — так многие туда уехали, благо там обзаведение хорошее давали — а хохлов еще больше на казачьей земле стало. Нельзя кстати сказать что это была "этнически ориентированная ненависть" — как выразился в одном из своих трактатов несколько месяцев проживший на казачьей земле германский корреспондент, от статей которого потом старики плевались. На западе вообще требуют не замечать национальность друг друга… но казаки исстари друг за друга держались и в обиду себя не давали. Были и драки с хохлами, были и анекдоты разные про хохлов, но стороны чувствовали некую грань. Ту самую, которую поляки так легко и бездумно перешли — а вот на Дону за эту грань не ступали. Село было большое, гарное, богатое — верно потому что приграничное, в приграничье всегда села богатые почему то. Несколько улиц домов — не мазанок из серии "с…а-мазала-лепила", а вполне добротных домов белого кирпича, текущая от села к перелеску дорога, от села, от верхней его точки — хорошо видна светящаяся огнями станция. Казаки не знали, что богатство села обусловлено не близостью границы, а близостью станции, на которой половина мужчин сел работала, а вторая половина — промышляла. Были такие асы, что на полном ходу на поезд умудрялись запрыгивать, дабы в контейнерах пошукать. На самой окраине был магазин, и в том же здании — местная монополька и клуб. Монополька тут постоянно была закрыта, особого дохода казне она не приносила и когда открытой была. А вот из клуба оглушительно бухала музыка да визжали нетрезво дамы — и парубки, все как один одетые в черные рубашки, такая здесь была мода — выходили через заднюю дверь клуба покурить и выяснить отношения. Стемнело уже окончательно и над селом в "тыху украиньску ничь" уныло висел надкушенный серп Луны. Первый хохол, пьяный в дупель парубок показался прямо у ограды — и казаки довольно вежливо отодвинули его, дабы пройти самим. Парубок же столь вежливого обращения не понял, и с пьяных глаз начал качать какие-то права. Слушать его разговоры не было ни сил, ни желания — поэтому парубка оставили отдыхать в бурно разросшихся нынешним летом зарослях лопуха. На танцах местах казаков тоже не ждали, хотя дам свободных было много, парубки больше отношения друг с другом выясняли, нежели дамам уделяли внимание. Но как только казаки шагнули внутрь — все взоры устремились на них… Даже самодельный ди-джей, вся задача которого заключалась в своевременной замене дисков в проигрывателе с большими колонками — не сообразил с очередным диском и музыка заглохла. — Чу… казаки… растеряно сказал кто-то. В этот момент ди-джей снова пустил музыку — веселую, разухабистую польку… Дамы, конечно же, уделили казакам внимание — благо те еще на грудь не приняли и вообще статью и выправкой изрядно отличались от местных кавалеров. Да и ситуация как нельзя лучше подходила к тому, чтобы кавалеров местных, больше любующихся на себя — расшевелить. Тихону досталась гарна дивчина по имени Люба — ростом она ему отчаянно не подходила — метр шестьдесят — но дивчиной была веселой, жаркой, с косой до пояса как принято на Украине. Польку она танцевала тоже отчаянно, с притопом, прихлопом и жаркими взглядами на партнера. Тихону даже как то… не по себе стало, человеком он был вполне даже взрослым, и на действительной, которую он в Подмосковье ломал чего только не случалось… да и в станицах игрища были. Но все равно — станица была своя — а он здесь был чужим… — А у тебя казак есть? — спросил он у Любы. Та заливисто рассмеялась — Ну ты дал… Казак… Здесь "чоловик" говорят — Так есть? — Есть… Лежит… поломался… — Как так? — А с поезда на ходу сиганул. Башка садовая… И, прижавшись к Тихону за танцем — Уходите отсюда… Живо! — А чего? — так же подстраиваясь под ритм, спросил Тихон — Мотоциклы слышишь? Мотоциклы и в самом деле взревывали рядом с клубом, перекрывая даже грохот музыки — Ну? — То за вами… Пока успеете — бегите. Через заднюю дверь и к лесу. А то беда будет… — Сами юшкой умоются… — Гляди храбрый… слеза капнет… — Мое дело… И…э-э-эх! Терпением парубки не отличались — как только собрали достаточно, по их мнению сил — так и понеслась. В зал вошли сразу четверо, подошли к первому попавшемуся, начали предъявлять. Среди них был и тот, которого они оставили отдыхать у забора… протрезвел видать, теперь и предъявляет. Хотя — если бы они и не повстречали его на пути и не оставили бы отдыхать в лопухах — повод нашелся бы, другой. Понеслась, родимая! На дворе — взревывают мотоциклы, стоящие плотным строем, мотоцикл здесь первое дело, он позволяет быстро сматываться, с коляски можно намного удобнее, чем с авто перескочить на идущий поезд. Светят фары, включенные на дальний — мотоциклисты выстроились как бы полукругом возле клуба… Разговор был в принципе типичным для таких ситуаций, разве что с местным колоритным языком, смесью русского и польского. А так… — Вы чо сюда приперлись… Чо наших дивчин лапаете… Предъяву делал здоровый "дитынко", наголо выбритый, как здесь это модно и с длинными, заботливо отращенными усами. Больше всего беспокоила надетая на дитынке кожаная куртка — под ней может быть самодельная защитная справа, здесь любят подраться и не может быть, чтобы чего-то подобного не придумали… Казаки привычно и незаметно для неопытного глаза перегруппировались в оборонительный порядок: три, три и два. Было их всего восемь человек, и такой порядок был наиболее оптимальным. — А что, тебя должны были спросить? — нагло заявил один из казаков с Вешенской, Митяй Рогов — Гы… это наша земля и наши бабы, мы вас сюда не звали. — А мы пришли. Претензии имеешь? — Рогов сознательно пер на рожон — Имею — Получай! От хлесткого удара — впронос по подбородку, дитынко так и упал где стоял, закатив очи — а через долю секунда понеслась драка… Казаков было всего восемь душ, а собравшихся их проучить местных — около тридцати. Но это особого значения не имело — те тридцать человек правил боя (не драки, а именно рукопашного боя) не знали и в основном бестолково мешали друг другу, размахивая дрынами и цепями. Казаки же владели искусством боя, причем искусством уникальным, не имеющим аналогов в мировой практике рукопашного боя, искусством выработанным и отточенным в жестоких схватках на берегах Дона — искусством группового боя[44]. Все боевые искусства мира — что САМБО, что БАРС, что бокс, что сават, что японские боевые искусства — это искусство поединков. Искусство борьбы один на один, ни в одном из них не рассматривают искусство борьбы группа с группой, где каждый член группы борется не сам по себе, а в интересах всей группы. В жизни же получается чаще всего так, что бой идет группа на группу, и в этом случае подготовленная и призванная действовать слаженно группа может победить вдвое, а то и втрое превосходящего по силе противника. Тройки, прикрывая друг друга, развернулись на флангах, двойка — в центре, частично ее прикрывали те же тройки. Страховки не было — слишком мало бойцов, если бы кто-то был выведен из строя — пришлось бы перестраивать боевые порядки на ходу. Драка завязалась почти в полной темноте, один из местных завел мотоцикл и попытался врезаться им в одну из троек казаков как тараном — но его сбили с мотака и затоптали, сам мотак прокатился по инерции до входа в "танцевальный зал" и заглох. Остальные фары почти сразу же перебили в драке вместе с владельцами мотоциклов, дрались отчаянно, кость в кость — но без ножей. Правила местные знали и пока что их соблюдали — за нож — каторга. Тихону в самом начале прислали по голове, неслабо так прислали, до шума в ушах и мошек в глазах — но на ногах он удержался и из драки не вышел. А почти сразу же ему удалось вышибить бух из того, кто это сделал: он атаковал дравшегося рядом Митяя Буревого, атакуя, раскрылся — и Тихон прислал ему от всей души в челюсть с кастета — так что хрустнуло… В этом то и заключается искусство группового боя. Три опытных бойца вполне могут, действуя слаженно, защитить себя от атаки с любого направления и по любому уровню. Количество атакующих тут мало имеет значение, большое количество даже в минус, они будут мешать друг другу. А атаки производятся контрвыпадами, потому что когда один человек атакует другого — он раскрывается, и если от контратаки атакуемого он еще может прикрыться, то от просчитанного удара соседа — уже нет… Сколько так могла продолжаться драка — непонятно, ибо уже полетели стекла, и добрые люди вызвали исправника к месту драки. Казаки не сдавались — всем им досталось, а одному досталось сильно, так что пришлось на ходу перестраиваться в "три-четыре", но нападающие понесли куда большие потери. Уже больше десятка местных "отдыхали" на земле, кому-то повезло — а кого-то затаптывали дерущиеся… И тут что-то хряснуло… это было похоже на щелчок кнута пастуха, хряснуло совсем недалеко, где-то в перелеске, и все на секунду замерли. А потом — хряснуло еще раз — и на востоке, совсем рядом вспыхнуло болезненно-желтое, яркое зарево, особенно яркое на ночном фоне и это зарево стало разрастаться вверх и в стороны… а потом дошло и до них, пахнуло горячим ветром, пахнущим дымом и горящим бензином… — Га… Это шо? — произнес кто-то из парубков, вытирая сочащуюся из носа юшку — Братцы… а это ведь поезд… Новый щелчок — и еще одна вспышка, уже на глазах казаков и хохлов… — Снайпер! По поезду с горючкой бьет! — Хана, казаки! — Давайте в расположение! — Гы, братва, а на станции то… — Поехали! У местных были собственные заботы. Горящий поезд — это тоже добыча, возможность поживиться хоть чем-то. Скверный тут был народ, скверный. С преступными помыслами. — За мной бегом марш! Старшим по званию оказался урядник Ткачев, он то и подал команду. Надо было добраться до расположения, и как можно быстрее. Сейчас каждое лыко в строку будет, если поезд сгорел — приедут разбираться. Узнают по самоволку — попадет всем по первое число… — Иван… Бери Митяя и вперед. Поможешь ему! Пошли! Быстрее! — Братцы… а может на станции… поможем — запалено дыша, выдал кто-то — Без тебя помогут… Чем ты там поможешь… голыми руками? — Голым х…м… — Гы… — Разговорчики! Кто там? Зараз, если весело, пусть Митяя тащить помогает! — Сам пойду… — Без разговоров! Взгакались как бабы! Темно, только зловещие отблески разгорающегося пожара по правую руку. Под ногами — не пойми что, посадки какие-то, бежать тяжело. Уже слышны рвущие душу нарывные звуки сирен… знак беды. Впереди лес… зловещий лес. Лес, где прячется снайпер, который уже наделал дел и может решиться наделать еще… Хотя нет… ему тоже сваливать пора… — Дорога! Братцы, дорога! И, не успели они пробежать по ней и сотни метров — как началось… Впереди взревела мотором машина, резанули поставленные на дальний свет фары — и хлопнули выстрелы, отрывисто и сухо — раз, другой, третий. Били из пистолета. Казаки шарахнулись, уходя от света, от пуль в спасительную тьму, машина рванула на них… а Тихон, чуть замешкавшись, решил что терять уже нечего — и изо всех сил метнул свою свинцовую, тяжелую плашку чуть выше осатанелых, горящих желтым огнем глаз фар. Машина пронеслась мимо, так близко, что едва не задела… но звук ее мотора поперхнулся на высокой ноте и заглох, и машина теряла скорость. Светом фар запалило ночное зрение, перед глазами были только плавающие круги да желтое зарево… но машина теряла скорость, он это понял точно. На ходу протирая кулаком глаза, Тихон рванул следом. Диверсант сам облегчил ему задачу. Открыл дверь — и попытался выйти, ошеломленный внезапным ударом неизвестно откуда, осыпанный битым стеклом. То ли он увидел приближающегося казака, то ли услышал — но он попытался поднять пистолет и выстрелить. Первым ударом Тихон не сбил его с ног — только сбил прицел, пистолет хлопнул, и пуля улетела куда-то вправо, а вот вторым он врезал от души, со всей мочи. Тут же подскочили и казаки… — Бей! — Он Петруху вбил, бей!!!! — Узы его! Набросились все, кто уцелел, вбивая, втаптывая в дорогу свой страх… — Прекратить! Хлестко грохнул выстрел, казаки остановились. Ткачев добыл-таки пистолет, добрался до него… — Прекратить! Живьем! — Он Петруху убил! — Живьем! — повторил Ткачев — назад, убью! Казаки, сорвав злобу, чуть присмирели, ворча, отошли в сторону от растоптанного на дороге тела. — Идите, гляньте, что с Петрухой! Берем машину и в расположение! — Осторожнее! Тихон сунулся в машину: большая, просторная, пикап с двойной кабиной, взятой от грузовика, очень просторной, такие пикапы в деревнях покупают — и личный транспорт и тонну везти можно. Удобная машина. Переднее стекло — здесь оно было из двух частей, для удобства замены — было наполовину выбито, получается, брошенный изо всей силы свинцовый кастет все же выбил его, водителя осыпало осколками, а может и тем же кастетом шибануло. Он от неожиданности и потерял ориентацию и не нашел ничего лучшего как остановить машину, выйти и попытаться отбиться из пистолета. На заднем сидении лежало что-то, накрытое брезентом… — Ё… Перед ним была снайперская винтовка неизвестной модели — но очень большая. Не было никаких сомнений, что они взяли того самого снайпера, который поджег поезд… Пожар потушили только к утру, больших человеческих жертв удалось избежать только чудом. Пассажирский состав запоздал… и снайпер ударил по цистерне с топливом тогда, когда тепловоз только втягивал на захолустную станцию длинное коричневое тело пассажирского состава. Он даже не собирался здесь останавливаться, просто снизил скорость, проходя станцию. Увидев вспухающее облако пламени впереди, машинист применил экстренное торможение — и тем самым спас больше пятисот жизней. Погибло семеро — четверо железнодорожников, двое пожарных и случайный прохожий, которому не повезло пьяному спать около путей. Утром примчалась военная контрразведка, всех допросили. Снайпера передали им же — пока он был здесь, содержался под строгой охраной и молчал, отказался даже называть свое имя. Потом пришла спецмашина, крытый "черный ворон" — и снайпера, в сопровождении БТР и усиленного конвоя повезли в Киев, чтобы допросить и повесить. Ближе к середине дня над казачьим лагерем, превращенным в самый настоящий табор, зависли несколько вертолетов, потом два из них опустились на изрытый, исковерканный гусеницами боевых машин луг рядом, а остальные полетели облетать окрестности. Оказалось, что прилетел сам командующий Киевским военным округом, фельдмаршал, граф Головнин. Очень старый — ему было за семьдесят — но еще крепкий дед сразу же собрал офицеров в одной из палаток и битых два часа что-то им втолковывал. Потом фельдмаршал изволил выйти, попросил показать ему того казака, который взял диверсанта. Казаков наскоро построили, к нему подвели Тихона, старый фельдмаршал посмотрел на него из-под кустистых седых бровей, странно, как лошадь всхрапнул и сказал "Молодэц, кэзэк". Потом протянул руку назад — и кто-то из адъютантов проворно вложил в нее небольшую, обтянутую красным бархатом коробочку. В коробочке оказались часы "Павел Буре", золотые, такие, какими нижних чинов не награждают. Офицерские. Тихон крикнул положенное "Служу России и Престолу", взял коробочку с часами, вернулся в строй. Вопреки ожиданиям, фельдмаршал речь толкать не стал. Просто прошелся, осмотрел строй казаков, технику, о чем-то коротко переговорил с офицерами и пошел вместе со своей свитой к вертолетам… Наказной атаман подошел к Тихону как раз тогда, когда он пытался примерить подарочные часы — браслет тут был не привычный кожаный, а какой-то сложный, с хитрой застежкой. Казаки проворно отступили, дав атаману дорогу… — Ты зачем беспеке сказал, что в самоволке был, дура? — подмигнул атаман, у него вообще была эта привычка, подмигивать по делу и не по делу — Так это же… и в самом деле. — Дура ты дура[45]… Если бы не самоволка — тебе бы Георгий сегодня обломился. Живым вражеского диверсанта заполонил… — Так это же… А что сказать то? — Сказал бы, что я вас послал на станцию, заплутали — кто проверит? А раз самоход[46]… Георгия точно не дадут, видишь, часами отделались… — Так это… боязно врать то, контрразведка. — Ладно… Носи и помни… Хоть золотые. Пойдем, тебе все причитающееся отдам. Все оставили тут. По правилам, введенным еще в стародавние времена, вся военная добыча, которую добыли казаки — им же и оставалась, на казенный кошт не шла — за исключением тяжелой боевой техники, конечно. Тихону достался автомобиль-пикап Ермак, почти новенький, только с разбитым стеклом, в казацком хозяйстве такая машина в самый раз, пистолет "Браунинг" в боевом исполнении, с обтянутой резиной рукоятью и винтовка. Винтовка была знатная — богемская, сделанная по системе булл-пап, с широким и длинным магазином в прикладе, с тяжелым стволом и ночным прицелом.[47] Калибр у ее был стандартным для богемского крупнокалиберного оружия — пятнадцать миллиметров. Значит, вот из этой винтовки он и выстрелил бронебойно-зажигательными патронами по цистернам с горючкой. Знал ведь, гад… — Господин атаман, а этот… ну диверсант. Он — что? — Молчит как рыба. Документов нет. По виду — не поляк, не пойми кто. Ничего, контрразведчики расколют. Ты мне вот что скажи, казак. Это — твое все, сам знаешь по старой традиции. Сам забираешь или на кошт отдаешь? Тихон особо не раздумывал — отец еще наказ дал — Не бедуем. На кошт отдаю, пусть круг решает. Да и не один я был — восемь человек нас в деле было. — Молодец… Добре… |
|
|