ФРЭНСИС БРЕТ ГАРТ
317.
НЬЮПОРТСКИЙ РОМАНС
Расскажу то, что сам я слыхал. Так вот:
Говорят — что она умерла от горя,
И что дух её бедный поныне живёт
В этом старом грустном доме у моря.
Был француз её ветреный, молодой
(Сотня лет уж минула с тех дней),
Адмирал Рошамбо уплывал домой,
И моряк распростился с ней.
Сколько пудреных фраз расточал он пред ней,
И какая, представьте, жалость,
Что в сети его кружевных речей
На беду девчонка попалась.
И хранила прощальный букет резеды
Пуританская молодость эта,
И утекла незаметней воды,
И увяла вместе с букетом.
А когда в приморский туман облеклись
Шпиль и мачты, как в саван горя,
Тот туман и унёс её душу ввысь
Из печального дома у моря.
И с тех пор, когда бьют часы ровно два
Там, на церкви у самой воды,
В старых комнатах веет едва-едва
Грустным запахом резеды.
И как память истории этой простой,
Призрак цветов пахучий
Бродит в комнатах вместе с её душой…
Можно ль было придумать лучше?
Я сижу тут всю ночь, призрак дальних морей,
Собиратель печальных историй,
Отчего б не зайти ко мне в гости ей
В этот дом, в грустный дом у моря?
Где газон и веранда забыли про смех,
Щебет девушек сменила печаль,
И горн не разбудит тот форт на холме,
И молчит старинный рояль…
Вот где-то бьёт в темноте два часа —
Только мыши скребутся в соломе,
Только капля за каплей — на веранду роса —
В этом старом и грустном доме.
Едва проникает в переднюю свет
Настольной лампы моей,
Тонет в сумраке он, но сомнения нет:
Всё тут в доме известно ей!
То ли нервы шалят, то ли так в утомленье
Меня ввергли дневные труды,
Но клянусь, что воздух пахнул на мгновенье
Нежным запахом резеды.
Растворил я окно. Океан был так тих,
Как случается только к утру,
Пульс течений был слышен: я чувствовал их
Тропическую жару.
У соседей — всё залито газовым светом,
И танцуют, и Штраус звучит знакомо,
Ну, и как привязать мне музыку эту
К скрипу старого грустного дома?
И нет, как нет, запаха резеды,
На росистом газоне дыханье рассвета,
Как случилось, что вот из такой ерунды
Возникла легенда эта?
Душа этих синих цветов оживляет
Пролетевшие годы жизни моей:
Ведь бальзам даже мумию переживает,
Схоронённую в толще камней.
Вспомнил я обо всём, что в юности было,
О тщете любви, о ветрах беды,
И судьбе благодарен, что мне сохранила
Только лучшее: аромат резеды.
И не слышно шуршанья юбки крахмальной,
И не видно лица: пуст проём дверной,
Навсегда исчез её облик печальный,
Но тень моей молодости — со мной!
Аромат резеды или призрак в белом?
Но, выйдя из комнаты, я подумал о том,
Что к душе моей в гости она залетела
В эту ночь в этот старый и грустный дом.
318.
К ШИШКЕ СЕКВОЙИ
(SEQUOIA GIGANTEA)
Подкидыш западных лесов,
Где рук людских ты не знавала,
Дитя дикарских берегов,
Ты ныне украшеньем стала:
Тут развлекут тебя слегка
Стол письменный, открытый ящик —
Забудь, что спрятаны века
Под чешуёй твоей блестящей.
Но знай, что ты вернула мне
Неделю благостной свободы:
И радость скачки на коне,
И осени лесные своды!
…Пыль красная, слепящий склон,
И лошадь остановке рада,
И полутёмный лес колонн —
Как склепа влажная прохлада.
Над пыльным вереском стволы
Секвой так бронзовы, так длинны, -
Индейцами из полумглы —
И тёмной кожи мокасины…
Не мачты кораблей кругом —
Толпа скребущих тучу сосен,
И сойка радостным броском
Кусочек неба мне приносит.
Как можешь ты спокойно жить
На письменном столе поэта?
Не может глаз не изумить
Нелепое соседство это!
Заблудшая душа лесов
В компании газет случайной,
Среди не листьев, а листков,
Где "новый Милтон", "новый Байрон"…
Ведь даже лучшие из них,
И те переживут едва ли
Скромнейших родичей твоих,
Которые в веках видали
МохЮммеда зелёный флаг
И дольмены друидов, или
Леса, что подсказали, как
Творить готические шпили.
Подкидыш, разве жребий твой —
Лежать так низко и так скромно,
Чтоб шелестели над тобой
Газеты, а не лес огромный?
Под эфемерностью листков
Не в снежных, а в чернильных пятнах,
Лежишь ты не в глуши лесов,
А между книжек аккуратных!
В моей истории простой
Одно есть главное значенье:
Ты предназначена судьбой
Лесам дать жизни продолженье,
Но ты — из тех, кому никак
Не обрести судьбы достойной,
Кого хвастун или дурак
Счёл безделушкою настольной!
319.
СТАРЫЙ ЛАГЕРНЫЙ КОСТЁР
Расправь попону и сильней подпругу подтяни.
Мундштук потуже — чтоб с кольца закапал дождь слюны!
Осталось нам двенадцать миль, и ясно для коней,
Что и колени устают, и стремена слабей,
И что посадка седоков совсем не так бодра,
Как в те далёкие года, у прежнего костра.
Да, двадцать лет с тех давних пор прошло, но, Боже мой,
Как сквозь еловый, терпкий лес струился дух морской,
Когда надежды нас вели, и мы к плечу плечом
Скакали и с собой везли удачу за седлом…
Ну, подтянись, и вспомни как, до самого утра,
Волненье не могли сдержать всю ночь мы у костра!
Вот и тогда усталый глаз пути не различал,
И безнадёжный поиск нас, как нынче утомлял…
Так пусть мустанги, наконец, почуют, старина,
Что вдруг не давят им бока стальные стремена,
Что повод несколько ослаб, и нам пришла пора
В глубоких травах отдохнуть у прежнего костра.
Блестящей хвои дождь косой посыплется с секвой,
И сойка синяя взлетит сквозь сумерки стрелой,
И зазвенит весёлый крик в глуши лесных полян,
И белка спрячется в дупло, когда пронзив туман,
Под синевой сверкнёт огонь, — который не вчера,
А двадцать лет назад зажёг свет нашего костра.
И всё ленивей отдых наш, и молкнет разговор,
Чуть приподнявшись на локтях пошевелим костёр,
А ветер бродит меж стволов, их все пересчитав,
И наши тени по стволам вздымаются из трав,
Чтоб вместе с искрами взлететь туда, где до утра
Пять ярких звёздочек хранят свет старого костра.
Всю ночь, пока наш крепкий сон хранили звёзды те,
Мы и не слушали, что там творится в темноте:
Зубами лязгает койот, вздыхает гризли там,
Или медведь, как человек шагает по кустам,
Звучит нестройно волчий хор и дальний свист бобра, -
А мы — в магическом кругу у нашего костра.
Наутро — сойки ранний крик, или синичий хор,
И свет косой между стволов, как будто тут собор!
Зевнут, потянутся кусты, дыша голубизной,
И — дятла стук среди колонн той готики лесной,
И пробужденье в тишине шиповников и трав,
И день в сверкающем огне родится из костра!
Ну что ж, теперь недалеко — ещё с полмили нам.
Вот поворот, где край болот, Индейский Ключ, а там —
По склону наискось тропа знакомая видна,
Отметила участок наш корявая сосна,
А там… Что? Вверх корнями пни? Гнилых ветвей гора?
Но где ж священной рощи сень, и где алтарь костра?
Вот кварцевой скалы отрог, я руку ранил там.
Но сровнена скала с землёй, кровь глины по краям,
И ржавых папоротников ряд в густой грязи намок,
Но где-то вьётся до сих пор невидимый дымок,
Повсюду, где достанет глаз, след злого топора…
Да, но над этим всем встаёт дым старого костра!
А может, даже бродит здесь хоть кто-то из друзей —
Вернуть потрёпанным сердцам маяк ушедших дней.
Кружит дымок — опять пропал — и вновь, навстречу нам
Свет погребального огня разбросан по кустам.
Надежд и страхов давних дней не унесли ветра,
И двадцать лет не меркнет свет от старого костра!
Но нет: две линии стальных… Попридержи коней:
Белёной станции сарай, платформа, а за ней
Как ленты — рельсы вдоль тропы, и нити проводов,
Бегущих от ствола к стволу по тысячам крюков!
Вот и нашли мы свой Грааль! И кончена игра:
Железный путь — чтоб зачеркнуть след нашего костра…
320.
ПЕЛ ВЕТЕР В КАМИНЕ…
Пел ветер ночной над каминной трубой,
Но о чём — и не знал никто.
А женщина тихо люльку качала,
И вспомнив о том, кого потеряла,
Слезу смахнула тайком и сказала:
"Ненавижу ветер в камине!"
Пел ветер ночной над каминной трубой,
Но о чём — и не знал никто.
А дети шептали, сбившись в кучу:
"Это ведьма летит сквозь ночную тучу,
Вон, волшебной трубы слышен голос могучий,
Очень страшный ветер в камине!"
Вон,
Пел ветер ночной над каминной трубой,
Но о чём — и не знал никто.
А мужчина сидел перед очагом
И ворчал, что снегу полно кругом,
Что дрова дорожают, что стар его дом —
Не прикрыть ли заслонку в камине?
Пел ветер ночной над каминной трубой,
Но о чём — и не знал никто.
А поэт, — ведь в себе он соединял
И детей, и мужчин, и женщин — сказал:
"Как божественен этот небесный хорал,
Этот ветер, поющий в камине!"
321.
КОЙОТ
В росистых сумерках через пашню
(И страшно уйти и остаться страшно!),
Из прерий — то робким шагом, то смелым,
Хромая, крадётся бродяга в сером.
Большелапый, ушастый, виден с трудом он, -
Призрак на фоне тёмного дома.
То замрёт, то в прыжке, нелепом и нервном,
Рванётся чужак — бродяга в сером.
Эй, Карло, старина, вон твой родич на воле!
Пойди, пригласи его в гости, что ли!?
Ну что ты рычишь недостойным манером?
Чужой вам, собакам, бродяга в сером!
Да ладно, бери, что найдёшь, я ведь даже
Согласен и не считать это кражей,
Милостыню бродяге готов подать я,
Четверолапому из Серых Братьев!