РЕДЬАРД КИПЛИНГ
322.
МОЛИТВА ВЛЮБЛЁННЫХ
Серые глаза… И вот —
Доски мокрого причала…
Дождь ли? Слёзы ли? Прощанье.
И отходит пароход.
Нашей юности года…
Вера и Надежда? Да —
Пой молитву всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!
Чёрные глаза… Молчи!
Шёпот у штурвала длится,
Пена вдоль бортов струится
В блеск тропической ночи.
Южный Крест прозрачней льда,
Снова падает звезда.
Вот молитва всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!
Карие глаза — простор,
Степь, бок о бок мчатся кони,
И сердцам в старинном тоне
Вторит топот эхом гор…
И натянута узда,
И в ушах звучит тогда
Вновь молитва всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!
Синие глаза… Холмы
Серебрятся лунным светом,
И дрожит индийским летом
Вальс, манящий в гущу тьмы.
— Офицеры… Мейбл… Когда?
Колдовство, вино, молчанье,
Эта искренность признанья —
Любим? Значит навсегда!
Да… Но жизнь взглянула хмуро,
Сжальтесь надо мной: ведь вот —
Весь в долгах перед Амуром
Я — четырежды банкрот!
И моя ли в том вина?
Если б снова хоть одна
Улыбнулась благосклонно,
Я бы сорок раз тогда
Спел молитву всех влюблённых:
Любим? Значит — навсегда…
323.
ТОММИ
В пивную как-то заглянул я в воскресенье днём.
А бармен мне и говорит: "Солдатам не подаём!"
Девчонки возле стойки заржали на весь зал,
А я ушёл на улицу и сам себе сказал:
"Ах, Томми такой, да Томми сякой, да убирайся вон!
Но сразу "Здрассти, мистер Аткинс", когда слыхать литавров звон".
Оркестр заиграл, ребята, пора! Вовсю литавров звон!
И сразу "Здрассти, мистер Аткинс" — когда вовсю литавров звон!
Зашёл я как-то раз в театр (Почти что трезвым был!) —
Гражданских — вовсе пьяных — швейцар в партер пустил,
Меня же послал на галёрку, туда, где все стоят!
Но если, черт возьми, война — так сразу в первый ряд!
Конечно, Томми, такой-сякой, за дверью подождёт!
Но поезд готов для Аткинса, когда пора в поход!
Пора в поход! Ребята, пора! Труба зовёт в поход!
И поезд подан для Аткинса, когда пора в поход!
Конечно, презирать мундир, который хранит ваш сон,
Стоит не больше, чем сам мундир (ни хрена ведь не стоит он!).
Смеяться над манерами подвыпивших солдат —
Не то, что в полной выкладке тащиться на парад!
Да, Томми такой, Томми сякой, да и что он делает тут?
Но сразу "Ура героям", когда барабаны бьют!
Барабаны бьют, ребята, пора! Вовсю барабаны бьют!
И сразу "Ура героям!", когда барабаны бьют.
Мы, может, и не герои, но мы ведь и не скоты!
Мы, люди из казармы, ничуть не хуже, чем ты!
И если мы себя порой ведём не лучше всех —
Зачем же святости ждать от солдат, и тем вводить во грех?
"Томми такой, Томми сякой, неважно, подождёт…"
Но: "Сэр, пожалуйте на фронт", когда война идёт!
Война идёт, ребята, пора, война уже идёт!
И "Сэр, пожалуйте на фронт", когда война идёт!
Вы всё о кормежке твердите, о школах для наших детей —
Поверьте, проживём мы без этих всех затей!
Конечно, кухня — не пустяк, но нам важней стократ
Знать, что солдатский наш мундир — не шутовской наряд!
Томми такой, Томми сякой, бездельник он и плут,
Но он — "Спаситель Родины", как только пушки бьют!
Хоть Томми такой, да Томми сякой, и всё в нём не то и не так,
Но Томми знает, что к чему — ведь Томми не дурак
324.
МАНДАЛЕЙ
Смотрит пагода в Мульмейне на залив над ленью дня.
Там девчонка в дальней Бирме, верно, помнит про меня.
Колокольчики лопочут в плеске пальмовых ветвей:
Эй, солдат, солдат британский, возвращайся в Мандалей!
Возвращайся в Мандалей,
Слышишь тихий скрип рулей?
Слышишь ли, как плещут плицы из Рангуна в Мандалей,
По дороге в Мандалей,
Где летучих рыбок стаи залетают выше рей,
И рассвет, внезапней грома,
Бьёт в глаза из-за морей!
В яркой, как листва, шапчонке, в юбке, жёлтой, как заря…
Супи-Яулат её звали — точно, как жену Царя.
Жгла она какой-то ладан, пела, идолу молясь,
Целовала ему ноги, наклоняясь в пыль да в грязь.
Идола того народ
Богом-Буддою зовёт…
Я поцеловал девчонку: лучше я, чем идол тот
На дороге в Мандалей!
А когда садилось солнце и туман сползал с полей,
Мне она, бренча на банджо, напевала "Кулла-лей",
Обнял я её за плечи и вдвоём, щека к щеке,
Мы пошли смотреть, как хатис грузят брёвна на реке.
Хатис, серые слоны,
Тик весь день грузить должны.
Даже страшно, как бы шёпот не нарушил тишины
На дороге в Мандалей.
Всё давным-давно минуло: столько миль и столько дней!
Но ведь омнибус от Банка не доедет в Мандалей!
Только в Лондоне я понял: прав был мой капрал тогда —
Кто расслышал зов Востока, тот отравлен навсегда!
Въестся в душу на века
Острый запах чеснока,
Это солнце, эти пальмы, колокольчики, река
И дорога в Мандалей…
Моросит английский дождик, пробирает до костей,
Я устал сбивать подошвы по булыжникам аллей!
Шляйся с горничными в Челси от моста и до моста —
О любви болтают бойко, да не смыслят ни черта!
Рожа красная толста,
Не понять им ни черта!
Нет уж, девушки с Востока нашим дурам не чета!
А дорога в Мандалей?
Там, к Востоку от Суэца, где добро и зло равны,
Десять заповедей к чёрту! Там иные снятся сны!
Колокольчики лопочут, тонкий звон зовёт меня
К старой пагоде в Мульмейне, дремлющей над ленью дня
По дороге в Мандалей.
Помню тихий скрип рулей…
Уложив больных под тенты, — так мы плыли в Мандалей,
По дороге в Мандалей,
Где летучих рыбок стаи залетают выше рей,
И рассвет, внезапней грома,
Бьёт в глаза из-за морей…
325.
ИЗ ЛЕГЕНД О ЗЛЕ *
Ливень лил, был шторм суровый,
но ковчег стоял готовый.
Ной спешил загнать всех тварей — не накрыла бы гроза!
В трюм кидал их как попало, вся семья зверей хватала
Прямо за уши, за шкирки, за рога, хвосты и за…
Только ослик отчего-то пробурчал, что неохота,
Ну а Ной во славу божью обругал его: "Осёл,
Чёрт отцов твоих создатель, твой, скотина, воспитатель!
Чёрт с тобой, осёл упрямый!" И тогда осёл вошёл.
Ветер был отменно слабый — парус шевельнул хотя бы!
А в каютах душных дамы от жары лишались сил,
И не счесть скотов угрюмых,
падавших в набитых трюмах…
Ной сказал: "Пожалуй, кто-то здесь билета не купил!"
Разыгралась суматоха, видит Ной, что дело плохо:
То слоны трубят, то волки воют, то жираф упал…
В тёмном трюме вдруг у борта старый Ной заметил чёрта,
Чёрт, поставив в угол вилы, за хвосты зверьё тягал!
"Что же должен я, простите, думать о таком визите?" —
Ной спросил. И чёрт ответил, тон спокойный сохраня, -
"Можете меня прогнать, но… Я не стану возражать, но…
Вы же сами пригласили вместе с осликом меня!"
326.
ПЕСНЬ БАНДЖО
Ты рояль с собой в поход не завернёшь,
Нежной скрипке в мокрых джунглях не звучать,
И орган в верховья Нила не попрёшь,
Чтобы Баха бегемотам исполнять!
Ну а я — меж сковородок и горшков,
Между кофе и консервами торчу,
И под стук солдатских пыльных каблуков
Отстающих подгоняю и бренчу:
Тренди-бренди, тренди-бренди, та-ра-рам…
(что втемяшится — бренчит само собой!)
Так, наигрывая что-то в такт шагам,
Я зову вас на ночлег и водопой.
Дремлет лагерь перед боем в тишине.
Завещанье сочиняешь? Бог с тобой!
Объясню я, лишь прислушайся ко мне,
Что для нас один на десять — равный бой!
Я — пророк всего, что было искони
Невозможным! Бог нелепейших вещей!
Ну, а если вдруг сбываются они —
Только дай мне ритм сменить — и в путь смелей!
Там-то, там-то, там-то, там-то, там,
Где кизячный дым над лагерем вдали,
Там пустыней в даль седую Одинокий хор веду я —
Боевой сигнал для белых всей Земли.
Младший сын пройдёт по горькому пути,
И бесхитростный пастушеский бивак,
И сараи стригалей, где всё в шерсти,
Чтоб иметь своё седло и свой очаг!
На бадейке перевёрнутой, в ночи
Я о том скажу, о чём молчишь ты сам:
Я ведь — память, мука, город… О, молчи —
Помнишь смокинг и коктейль по вечерам?
Танго, танго, танго, танго, танго таннн…
В ясном блеске, в блеске лондонских огней…
Буду шпорою колоть их — Снова — к дьяволу и к плоти,
Но верну домой надломленных детей!
В дальний край, где из тропических морей
Новый город встал, потея и рыча,
Вёз меня какой-то юный одиссей,
И волна мне подпевала, клокоча…
Он отдаст морям и небу кровь свою,
И захлёстнут горизонтом, как петлёй,
Он до смерти будет слышать песнь мою,
Словно в вантах ветра вымученный вой —
Волны, волны, волны, волны, волны — во!
И зелёный грохот мачту лупит в бок…
Если город — это горе,
Что ж, вздохни, и — снова в море!
Помнишь песню "Джонни, где твой сундучок?"
В пасть лощин, где днём мерцают звёзд глаза,
Где обрывки туч летят из-под колёс,
Где рипят-визжат на спусках тормоза
(За окном — тысячефутовый утёс!),
Где гремят и стонут снежные мосты,
Где петляет в скалах змей стальных дорог,
Бесшабашных я зову, чтоб с высоты
Чёрным соснам протрубить в Роландов Рог:
Пойте, пойте, пойте, пойте, пойте, пой,
В гривах гор топор и просеки путей!
Гнать железных жеребцов на водопой
По ущельям к волнам Западных Морей!
Звон мой — думаешь, он — часть твоей души?
Всем доступен он — банальнейший трень-брень,
Но — смеяться и сморкаться — не спеши:
Он терзает струны сердца каждый день!
То дурачит, то печалит, то смешит,
То ли пьянка, то ли похоть, то ли ложь…
Так назойливой мелодией звучит,
Жжётся память, от которой не уйдёшь!
Только, только, только, только так —
Пустяковая расплата за тобой?
Погоди, не веселись — Вспомни всё и оглянись,
И раскаянье навалится горой…
Пусть орган под самый свод возносит боль —
Я взметну тоску людскую до звезды!
Пусть врага зовёт труба на смертный бой,
Я — бегу, смеясь меж бегства и беды.
Резкий голос мой не спутаешь ни с чем —
Неоконченная песнь надежд былых,
Издевательство над сущностью вещей
Скрыто в выкриках гнусавых струн моих!
День ли, день ли, день ли, день ли — день, да мой!
Кто послушает, а кто и прочь пойдёт,
Но останется за мной снова слово, если в бой
Рота пушечного мяса насмерть прёт!
Лира древних прародительница мне!
(О, рыбачий берег, солнечный залив!)
Сам Гермес не зря держал её в огне,
Мой железный гриф и струны закалив,
И во мне запела мудрость всех веков.
Я — пеан бездумной жизни, древний грек,
Песня истины, свободной от оков,
Песня чуда, песня юности навек!
Я звеню, звеню, звеню, звеню…
(Тот ли тон, о господин мой, тот ли тон?
Цепью Делос-Лимерик, звено к звену,
Цепью песен будет мир объединён!
327.
ВСТУПЛЕНИЕ К "КАЗАРМЕННЫМ БАЛЛАДАМ"
В КНИГЕ "СЕМЬ МОРЕЙ"
Гомер сломал и бросил лиру,
А песнь, что пели все края,
Он просто спёр на радость миру,
Пришёл и взял! Совсем как я!
Матросы, девки на базарах
В шуршанье ветра, волн, травы
Узнав напевы песен старых,
Смолчали — ну совсем как вы!
Что спёр, то спёр! Он знал, что знали.
Но ни контрактов, ни тюрьмы:
Все заговорщицки мигали,
А он — в ответ. Совсем как мы.
328.
ПОСЛАНИЕ К КНИГЕ "СЕМЬ МОРЕЙ"
Когда на последней картине земной выцветет кисти след,
Засохнут все тюбики и помрёт последний искусствовед,
Мы отдохнём десяток веков, и вот в назначенный час
Предвечный Мастер всех Мастеров за работу усадит нас.
Тогда будет каждый, кто мастером был, на стуле сидеть золотом
И по холстине в десяток миль писать кометным хвостом.
И не чьи-то писать портреты — Магдалину, Павла, Петра,
И не знать, что значит усталость, век за веком, с утра до утра.
И только Мастер похвалит нас, и упрекнёт только он,
И никого тогда не прельстит ни денег, ни славы звон,
Только радость работы на Новой Звезде: дано будет каждому там
Во имя Творца сотворить свой мир таким, как видит он сам
329.
БЛУДНЫЙ СЫН
Ну вот и пришёл я домой опять,
Так рады мне все: я с семьёй опять,
И всем-то я свой да родной опять
(Забыт и прощён мой позор!).
Отец созывает гостей на меня,
Тельца заколол пожирней для меня,
Но свиньи-то право милей для меня,
Мне лучше б на скотный двор!
А как я изящно одет, смотри,
Аж в братних глазах молодец, смотри!
Живя средь свиней, наконец, смотри,
Сам станешь свиньёй, или нет?
Ушёл я с котомкой, с худым кошельком
И хлеб жрал такой, что вам тут не знаком,
И слава-то Богу: мне в горле ком —
Чопорный ваш обед!
Отец мне советы даёт без конца.
Брат дуется, да и орёт без конца,
Мать Библию в руки суёт без конца,
Так хочется всех послать,
Дворецкий едва замечает меня,
И мой же лакей презирает меня.
Моральным уродом считает меня.
Ох, тошно, — не рассказать!
Пусть, всё что имел, я растратил, ну да.
Шиш нажил себе в результате, ну да.
И нечего мне показать им, ну да,
Но я ведь такой не один…
Твердят о деньгах, — тьма обид на меня,
Мол, жизнь прожигал, — сразу видно меня, -
Но только забыли, кто выгнал меня
За то, что я младший сын!
Ну, лохом и был, и казался я,
На ловких людей нарывался я,
Грошей распоследних лишался я —
Теперь — замани калачом!
Как холод и голод терпеть — я узнал,
Работать за жалкую медь — я узнал,
Со свиньями дело иметь — я узнал
Всё знаю теперь, что почём!
К работе своей я вернусь опять,
Но больше уж не попадусь опять,
И к вам уже не возвращусь опять,
Я сам себе господин!
Прощай же отец, долго жить тебе,
Мать, я напишу, может быть, тебе
Поверь, не хочу я хамить тебе,
Но, братец мой — сукин сын!
330.
ПРЕССА *
Скорей про море забудет моряк,
Артиллерист — про пушки,
Масон забудет свой тайный знак,
И девушка — побрякушки,
ЕрушалЮим забудет еврей,
Монах — господню мессу,
Невеста платье забудет скорей,
Чем мы ежедневную прессу.
Тот кто стоял полночной порой
Под штормовым рёвом,
Кто меньше своей дорожил душой,
Чем свежим печатным словом,
Когда ротационный мастодон
Пожирает во имя прогресса
Милю за милей бумажный рулон —
Тот знает, что значит пресса.
Ни любовь, ни слава не соблазнят
Боевого коня перед боем.
Да пусть хоть архангелы в небе трубят, -
Мы останемся сами собою:
Кто хотя бы однажды сыграл в ту игру,
Кто после ночного стресса
Трубку спокойно курил поутру
Тому подчиняется пресса!
Дни наших трудов никто не сочтёт,
("Таймс" не зря творит времена!)
Если молнии кто-то из нас разошлёт —
Им власть над землей дана!
Дать павлину хвастливому хвост подлинней?
И слону не прибавить ли весу?
Сиди! Владыки людей и вещей
Только Мы, — те, кто делает прессу!
Папа римский проглотит свой же запрет,
Президенты примолкнут тоже,
Вот раздулся пузырь — и вот его нет!
Кто ещё кроме нас это может?
Так помни, кто ты, и над схваткой стой
Без мелочного интереса:
Над гордыней тронов, над всей суетой —
Пресса. Пресса. Пресса.