Юрий Нестеренко
Дар

Небо оставалось безоблачным вторую неделю, и июльское солнце день за днем изливало густой и тяжелый зной на почерневшую степь и обреченный город. Воздух был пропитан запахом гари и сухой пыли. Лохматые клубы дыма тут и там лениво поднимались над равниной, бросая зыбкие тени на стены крепости, и сливались в вышине над городом в единое сизое марево, в котором, словно вырванный глаз в тазу палача, плавало кроваво-мутное солнце.

Но не от солнца почернела степь, не солнце зажгло костры, и не солнечный зной обрекал город на гибель. Его жителям не раз случалось переживать жару и засуху посильнее нынешних. Однако теперь равнина вокруг города была черна от вражеского войска, обложившего его со всех сторон. Повсюду, куда ни глянь, чернели ряды походных шатров, кожаные доспехи воинов и бока их крепконогих выносливых лошадей, щипавших высушенные жарой былинки так, словно это была сочнейшая трава заливных лугов. Варвары сидели у костров, лениво переговаривались, что-то жевали, валялись, отдыхая, прямо на земле, порою неспешно бродили по лагерю. Некоторые развлекались тем, что, подойдя к стенам на расстояние полета стрелы, выкрикивали насмешки и оскорбления в адрес защитников города. В первые дни по ним стреляли, и стрелы втыкались в пыль у их ног; но затем комит Илизарий, командовавший обороной на стенах, запретил тратить без толку боеприпасы.

Прилетало со стороны вражьего стана и кое-что посущественней бранных слов. Даже в перерывах между попытками штурма не все варвары предавались праздности: некоторая их часть постоянно суетилась возле катапульт, и то та, то другая метательная машина периодически выстреливала свой снаряд в сторону города. Иногда это был тяжелый камень, который глухо бил в стену, и выкрошившиеся обломки с шорохом сыпались вниз; городские укрепления пока держались, но с каждым новым попаданием их язвы становились все глубже и опаснее. Иногда через стену, чертя в мутном воздухе дымный след, перелетала пылающая корзина с горючим составом; варварам все было невдомек, что в городе почти нет деревянных построек и чаще всего их огонь просто расплескивается по камням, не причиняя вреда. Все же иногда им удавалось вызвать пожар, а воды на то, чтобы заливать пламя, с каждым днем оставалось все меньше.

– Удивительно, как им удается переправлять такие толпы в самый засушливый сезон, – мрачно пробормотал архонт, стоя между высокими зубцами стены и глядя на вражеское воинство. – Порою я и впрямь готов поверить, что им помогают языческие боги.

– Ты, разумеется, шутишь, светлейший, – наклонил козлиную бороду Дормидонт, официально – первый советник правителя города и области, а неофициально – шпион Святейшего Престола и лично его преосвященства епископа. – Если язычникам кто и помогает, то только предатели из местных, коим ведомы удобные тропы и тайные колодцы…

– Разумеется, я шучу, – согласился архонт, переводя тяжелый взгляд на советника. – Когда в городе не наберется и трех тысяч бойцов, а снаружи стоит стотысячное войско – что нам еще остается?

– То есть как это что? – горячо возразил Дормидонт. – Как и всегда, вера и молитва! Пока мы будем тверды в вере, ни единый враг не сможет нас одолеть, ибо сказано…

В этот момент очередной валун с грохотом врезался в соседний зубец, осыпав стоявших на стене каменной крошкой. Один из осколков покрупнее, величиной с кулак, пролетел мимо щеки Дормидонта.

– Не изволишь ли спуститься, светлейший? – жалобно осведомился советник. – Сам видишь, здесь становится опасно. Должно быть, они приметили тебя и стреляют сюда специально…

– А как же твоя вера, достопочтенный? – усмехнулся архонт. – Не ты ли только что говорил, что она защищает нас надежней любых каменных стен?

– Ибо сказано – Господа Бога своего не искушай, – вывернулся Дормидонт, невольно пятясь в сень еще целого зубца.

– Ладно, можешь идти, – махнул рукой правитель. – Если считаешь, что в этом городе еще остались безопасные места. А я продолжу обход стен.

Советник попытался было для порядка возразить, но в конце концов с видимым облегчением поспешил назад к башне, внутри которой вели вниз витки винтовой лестницы. Архонт, как и намеревался, зашагал по стене дальше. Верный Тимон, немой телохранитель, неотступной тенью двигался следом.

Солдаты стояли по всему периметру стен, прислоняясь к зубцам или тяжело опираясь на копья и алебарды. По раскрасневшимся от солнца лицам струился пот; он же противно тек и под блестящими доспехами, пропитывая нижние рубахи. Кое-кто даже снял раскалившийся шлем, покрыв голову простым платком. Во взглядах большинства, устремленных в сторону врага, не читалось уже ни ненависти, ни страха – только тупое равнодушие.

И все же при виде правителя они приободрялись, вытягивались, бряцая железом; один из снявших шлем торопливо и конфузливо напялил его прямо поверх платка. Архонт, тоже нацепивший маску преувеличенной бодрости, на ходу бросал им утешительные фразы. Ругать он не стал никого – сейчас от этого было бы мало проку. Даже если кто-то стоял на посту в полудреме – ничего, пусть немного отдохнет. Когда варвары пойдут на штурм – разбудят.

Подойдя к очередной башне, архонт прошел внутрь мимо взявших "на караул" стражей – но не для того, чтобы спуститься в город, а напротив – чтобы подняться на верхнюю площадку. На вершине башни он встретил Илизария, лично расставлявшего по местам только что прибывших бойцов. Архонт без восторга окинул взглядом это пополнение: трое стариков и четыре юнца, из которых один еще совсем мальчишка…

– Как настроение, солдат? – голосом отца-командира осведомился правитель, обращаясь к самому младшему.

– Боевое, мой господин! – звонко отрапортовал тот, вытягиваясь во фрунт и даже, кажется, слегка приподнимаясь на цыпочки. – Готов сражаться за родной город, Империю и святую веру до последней капли крови!

– Готов, говоришь? С мечом обращаться умеешь?

– Так точно, мой господин!

– Сейчас проверим, – архонт обнажил меч. – Нападай.

– Но… – смутился паренек, – это же настоящие мечи, острые…

– У варваров тоже не тупые. Нападай, не бойся. Ты меня не ранишь.

Мальчишка сделал робкий выпад, явно не рассчитанный на удар в полную силу. Архонт легким движением кисти отбил меч.

– Как исполняешь приказ, солдат?! Я сказал – нападай по-настоящему!

Клинки вновь скрестились, теперь уже резче. Еще несколько ударов – и юнец начал входить во вкус. Но архонту все равно не составляло труда парировать быстрые, но неумелые выпады.

– Кистью работай! А локоть не зажимай! Меч – это не чужая железяка, в которую ты вцепился! Меч – это продолжение твоей руки! Свободней движение! Вот так! И не спи! Если ты парируешь удар, когда он уже наносится – ты труп! Ты должен быть на шаг впереди противника! Парировать удар, который тот только собирается нанести! Следи за мной! В глаза мне смотри! Но и руку из виду не упускай! Блок! Удар! Блок! Пузо не подставляй! Короче замах! Резче выпад! Вот так! Вот так! Расслабь локоть! Не можешь парировать – уклонись! На месте не стой! Коли! Снизу! Сверху! Еще! Ну, понятно теперь?

– Да, господин, – мальчишка тяжело дышал. – Спасибо.

"Ни черта тебе не понятно", – подумал архонт, но лишь хлопнул паренька по плечу, почувствовав, как тот испуганно вздрогнул. – Ладно, солдат. Удачи.

– Служу Империи!

Правитель перевел взгляд на комита. "Ты-то видишь?"

"Вижу, не слепой", – так же безмолвно ответил взгляд Илизария. От внимания старого воина, конечно, тоже не укрылись ни слишком звонкий даже для совсем молодого юноши голос, ни слишком мягкие черты лица. "А что делать? Пусть уж лучше так…"

"Да", – мысленно согласился архонт. "Пусть уж лучше так." Еще две недели назад девушке, надевшей мужской наряд, да еще взявшей в руки оружие, грозило бы, самое меньшее, суровое церковное покаяние. А то и вовсе обвинение в ереси. Но теперь… теперь лучшее, что ей можно пожелать – это легкой смерти в бою. Да и каждая рука, способная хоть как-то держать меч, теперь не лишняя.

Впрочем, даже поголовное вооружение всех женщин и детей не спасет город. Силы слишком неравны.

И ведь еще две недели назад никто не мог и помыслить, что все так кончится! Да, варвары уже не первый год беспокоили границы Священной Империи. Периодически им удавалось взять и разграбить какой-нибудь маленький и плохо укрепленный городок. Но еще ни разу они не смели угрожать столице целой провинции! И пусть разведчики докладывали, что на сей раз вместо разрозненных отрядов по степи движется огромное войско – но и сила ему навстречу выступила внушительная. Три больших турмы общей численностью почти в девять тысяч тренированных воинов, плюс крупный отряд наемников-этериотов – и все это под командованием опытнейшего стратига Никентия, трижды получавшего Золотой Венец от самого императора. Конечно, варваров все равно было намного больше. Но едва ли кто-то сомневался, что закованные в броню катафракты втопчут в пыль этих не знающих дисциплины язычников с их кожаными и войлочными доспехами, мечами из плохой стали и короткими луками! В памяти была еще жива победа при Сухом Логе, когда единственная сторожевая кентархия тяжелой кавалерии разметала по степи и обратила в бегство полуторатысячный отряд варваров, понеся при этом лишь минимальные потери. Полсотни язычников, взятых тогда в плен, потом торжественно сожгли на городской площади…

Однако на сей раз вместо ожидаемых с победой своих к стенам города пришли совсем другие победители. И на высоких шестах они несли вместо флагов головы стратига Никентия и других имперских офицеров.

Что там случилось, никто в городе так и не узнал. Должно быть, ни один из тысяч бойцов не сумел уйти, чтобы рассказать о причинах разгрома…

Илизарий подошел к бойницам, сделав знак солдатам оставаться на местах. Архонт последовал за ним. На лицах бойцов отразилось понимание: правитель и командующий хотят обсудить стратегию обороны без посторонних ушей. Один лишь Тимон невозмутимо встал за спиной своего господина, загородив от чужих глаз. Архонт знал, что может положиться на его скромность, и не только потому, что Тимон был нем и не умел писать.

Некоторое время комит молча смотрел сквозь бойницу на испещренную черными оспинами равнину и поднимающиеся над ней дымы.

– Я служу Империи тридцать лет, – сказал он наконец, – и двадцать из них мы знаем друг друга. Обещай, что исполнишь мою просьбу.

– Говори.

– Я исполню свой долг и останусь на стенах до конца. Но дай мне клятву, что, как только станет ясно, что этот штурм нам уже не отбить, ты пошлешь солдата ко мне домой. Моя семья не должна попасть им в руки живой. А я боюсь, что у моих может не хватить духа сделать это самим. Ты же знаешь, там одни женщины.

– Хорошо, – спокойно ответил архонт. – Даю тебе слово. Но я все же надеюсь, что до этого не дойдет.

– Ты можешь притворяться с ними, – Илизарий кивнул в сторону солдат, – но не со мной и не с самим собой. Ты прекрасно знаешь, что нам конец. Это прекрасная крепость, и мы еще могли бы надеяться выдержать осаду. Но они снова пойдут на штурм, и при таком соотношении сил…

– Нам надо продержаться еще дней десять. Это чертовски сложно, да, – архонт и не заметил, как с языка сорвалось богохульство. – Но не сказать, чтобы невозможно в принципе. А потом Никанор приведет армию Евстархия.

– Ты все еще в это веришь? До сих пор ни одному из наших гонцов не удавалось прорваться сквозь окружение.

– Я уверен, что у Никанора получилось. Я никогда не видел лазутчика более искусного. Он способен выкрасть львенка из-под носа у львицы.

– Даже если так… Армия, измотанная стремительным переходом по жаре – и довольные, отдохнувшие язычники… а у нас слишком мало сил, чтобы одновременно ударить по ним из города… Да нет, все это пустые мечты. Будь у Евстархия даже впятеро больше людей, десять дней нам не продержаться. Посмотри вон туда. Слышишь этот стук? Мы сумели опрокинуть их лестницы, но теперь они строят осадные башни. Плюс катапульты… Я удивляюсь, откуда у них артиллерия? Они же варвары. Даже если они где-то захватили трофеи – без знания законов баллистики от этого никакого толка…

– Говорят, что на них работают пленные мастера, захваченные в прошлых походах, – ответил архонт. – Но я слышал и другое. Эти мастера там по своей воле…

– Польстились на варварское золото? – презрительно скривился Илизарий.

– Официально тебе, конечно, скажут только это. Но не все так просто. Сам знаешь, Святая Церковь не очень-то любит людей науки, вечно подозревая их в ереси. Некоторые были сожжены на костре из собственных сочинений… Неудивительно, если кое-кто из образованных людей предпочел сторону язычников.

– Значит, правильно их сжигали, – отрубил комит. – Они – презренные предатели и вероотступники.

– Насчет вероотступничества не уверен, – возразил архонт. – Варвары никого не заставляют принимать свою веру. Пока ты им полезен, можешь верить, во что хочешь. Собственно, у них даже нет общей для всех "своей веры" – разные племена поклоняются разным богам…

– Берегись!

На краткий миг архонту показалось, что этим возгласом Илизарий хочет предостеречь его от слишком рискованных высказываний, но тут же он понял, что опасность куда более материальна: прямо на него пикировал очередной "подарок" вражеской артиллерии. Правитель отскочил в сторону, одновременно осознавая, что предмет на удивление мал – явно не пробивной валун и даже не зажигательная корзина. В следующее мгновение круглый снаряд с глухим стуком ударился о каменную площадку башни и откатился к ногам архонта.

Это была отрубленная человеческая голова. Череп треснул от удара, но это было далеко не единственное повреждение. Выколотые глаза, вырванные ноздри, обугленная корка там, где некогда были волосы, глубокие раны от раскаленного железа по всему лицу… судя по всему, финальный удар мечом или секирой стал для этого человека милосердием.

– Никанор? – мрачно спросил Илизарий.

Узнать обезображенное лицо было почти невозможно, но архонт медленно кивнул. В том, что захваченного вражеского лазутчика жестоко пытали, не было ничего странного – архонт и сам отдал бы такой же приказ. И все равно к горлу подступила тяжелая волна ярости, грозя затопить череп. Правитель заставил себя сдержаться. Солдаты смотрят. Поняли ли они? И если да – что теперь будет с боевым духом войска?

– Ну вот и все, – констатировал комит с каким-то словно бы даже облегчением. – Помни, что ты обещал мне.

Архонт стиснул рукоять меча. Шагнул к бойнице и долго смотрел наружу, словно рассчитывал увидеть там теперь уже совершенно невозможную армию Евстархия. Затем произнес, не глядя на старого товарища:

– Нет. Еще не все. Кое-какой шанс у нас остался.

– Вера и молитва? – скептически хмыкнул Илизарий.

– А ты знаешь случаи, когда это спасало? – с неожиданной надеждой спросил правитель.

– За тридцать лет службы я не раз сталкивался с ситуацией, когда человек молился и оставался жив. Но спасла ли его молитва или что другое, я не знаю, – рассудительно заметил комит. – Зато я знаю гораздо больше случаев, когда человек молился и умер. И тут уже точно можно сказать, что молитва его не спасла.

– Твои слова попахивают ересью, – усмехнулся архонт.

– Я просто говорю то, что видел. Я солдат, а не монах.

– Но ты только что яростно клеймил вероотступников.

– Ну… видишь ли, вот я готов пролить кровь за императора, но это же не значит, будто я верю, что в разгар битвы император примчится на белом коне, чтобы меня спасти. Он, конечно, может быть, пришлет подкрепление. А может, и не пришлет. Все равно он – мой император, которому я присягал. Человеку надо во что-то верить, не так ли?

– Так. Вот и поверь для начала, что для нас еще не все кончено. И пусть в это поверят твои солдаты.

– Они исполнят свой долг.

– Вот и хорошо. А я исполню свой.

Архонт направился к люку в центре площадки. На сей раз он спустился до самого низа башни и вышел в город. Продолжать инспекцию стен не имело смысла. Шанс на спасение, если он еще был, находился не здесь.

Правителю очень не хотелось делать то, что он собирался сделать. Лучше бы ему было просто пасть в бою! Но это уже не могло бы спасти город…

– Хвала Спасителю, светлейший, ты невредим! Ну, каково состояние нашей обороны?

Дормидонт, конечно же, был уже тут как тут и семенил справа, приноравливаясь к широкому шагу архонта. Вот уж кто был теперь совсем некстати!

– Никанор не смог, – коротко сообщил ему правитель.

– Значит, его… – советник даже остановился на несколько секунд, хватаясь за бороду.

– Да, – ответил архонт, не снижая шага.

– По грехам нашим… – причитал позади Дормидонт. – За маловерие наше Господь наказует… Мало, мало мы еретиков жгли, не извели заразу под корень, говорил я отцу Феропонтию…

– Если бы твой Феропонтий не так усердствовал, глядишь, меньше было бы предателей, показывающих язычникам тропы да колодцы, – огрызнулся архонт, совершенно уже не думая об осторожности. Дормидонт только охнул испуганно, не найдя, что ответить. Упоминание о кострах, меж тем, навело правителя на мысль, как избавиться от епископского соглядатая.

– Вот что, достопочтенный. Для тебя есть важное поручение. Штурм может начаться в любой момент. Отправляйся в канцелярию и займись сожжением архивов. Они не должны достаться варварам. Отвечаешь лично.

– Но… не спешишь ли ты, светлейший? Может, мы еще отобьемся…

– Отобьемся сейчас – не отобьемся в следующий штурм, – отрезал архонт. – Падение города неизбежно, ты это понимаешь?

– Но… при всем уважении, светлейший… не благоразумнее ли будет озаботиться не бумагами, до которых неграмотным варварам нет дела, а укрытием городской казны?

– Я знаю, кому и о чем заботиться, – не стал вдаваться в подробности правитель. Прятать золото он не собирался, и не потому даже, что Дормидонту столь деликатное дело следовало доверять в последнюю очередь. Просто язычники хоть и варвары, но не дураки. Они понимают, сколько богатств должно быть в таком городе. И, не найдя городской казны, придут в ярость и примутся пытать всех подряд, выясняя, где она спрятана. А для допрашиваемого нет ничего хуже, чем действительно не знать того, о чем его спрашивают…

– Как будет угодно светлейшему, – смиренно проблеял Дормидонт, – однако не изволишь ли представить письменный приказ?

Архонт остановился и рассмеялся ему в лицо.

– В уме ли ты, достопочтенный Дормидонт? Какой тебе письменный приказ? Тот, который согласно ему же самому ты должен будешь сжечь?

Советник злобно сверкнул глазами, но принужден был поклониться и свернуть на улицу, ведущую к канцелярии правителя. Архонт проводил его взглядом, искривив губы в усмешке. Похоже, он избавился от Дормидонта не только на время исполнения своего плана, но и навсегда. Если план выгорит… о, с каким удовольствием он напишет рапорт на высочайшее имя! "Первый советник Дормидонт, проявив постыдную трусость и маловерие, превышая свои полномочия, распорядился уничтожить городской архив, чем посеял панику и нанес непоправимый ущерб делопроизводству…" Архонт широко улыбнулся, представив выпученные в бессильном гневе водянистые глазки советника, клянущегося всеми святыми, что лишь выполнял распоряжение правителя. Но, поскольку доказательств нет, а испытания каленым железом Дормидонту явно не выдержать…

Ну а если не выгорит – скоро все вообще потеряет значение.

Архонт шагал по пустым и безмолвным улицам, и лишь шаги Тимона эхом звучали за его спиной. В этот жаркий час улицы и в мирное время были пустынны – но не так, как теперь. Закрытые ставни, заколоченные лавки, не беседуют в тени под навесом старики, не играют в пыли дети… Словно бы город уже умер. Даже на веревках, протянутых между домами поперек улицы, нет белья. Экономят воду? Со вчерашнего дня уровень в колодцах опустился еще на две пяди… Или женщины специально не моются и не стирают, надеясь, что язычники не польстятся на грязнуль? Увы, у варваров не столь тонкий вкус…

Правитель свернул в переулок, куда редко кто заходил по собственной воле, и, пройдя между глухими небелеными стенами, вышел к мрачному зданию городской тюрьмы. Стражники отсалютовали архонту и, повинуясь его нетерпеливому жесту, подняли скрипучую входную решетку. Пузатый начальник тюрьмы встретил его уже на пороге, спеша с докладом. "Во вверенном мне заведении происшествий нет, содержатся: убийц – трое, фальшивомонетчик – один, грабителей – пятеро…"

– Виновных в тяжких преступлениях сегодня же отравить, – распорядился архонт, – остальных вооружить и на стены.

– Воров и мошенников? – задохнулся от возмущения тюремщик.

– Да. И твоих людей тоже. Каждая пара рук на счету, а вы тут прохлаждаетесь… Но это потом. А сейчас дай мне ключи от казематов.

– Прикажешь охрану?

– Нет. Тимон, и ты тоже подожди здесь.

На невозмутимом лице великана впервые за долгое время отразилось удивление. В военное время он должен был сопровождать правителя всюду, и даже спал на пороге его спальни. Архонт без колебаний брал телохранителя на секретные совещания с высшими офицерами и посланцами из Столицы – и вот теперь почему-то хотел один спуститься в подземелье, где содержались самые страшные преступники. Преступники, конечно, в цепях, но все равно – непорядок. Впрочем, господину виднее.

С чадящим факелом в руке архонт спускался по осклизлой лестнице в сырой мрак. После уличного пекла здесь прямо-таки пробирала дрожь. Впрочем, тем, ради кого были вырыты эти подземные норы, было от чего дрожать и помимо холода.

Архонт отыскал нужную дверь, долго гремел ключами, приноравливаясь к старому замку, затем с усилием потянул на себя бронзовое кольцо. Завизжали несмазанные петли. Внутри было абсолютно темно – в подземных казематах не было окон, здешним заключенным не полагался даже самый слабый лучик света. В нос правителю ударила омерзительная вонь – смесь фекалий, застарелого пота, гнили и сырой плесени. Архонт поморщился, но вошел, держа факел перед собой.

Во мраке загремели цепи. Архонт повернулся на звук. Дрожащий свет пламени высветил груду тряпья в углу, из которой торчали голые грязные руки и ноги в тяжелых кандалах. Короткие цепи были вмурованны в стену, лишая узника возможности даже выпрямиться в полный рост, не говоря уже о том, чтобы ходить по своей тюрьме.

Правитель затворил дверь и сделал еще шаг к закованной фигуре.

– Ты знаешь, кто я? – требовательно спросил он.

Над тряпьем приподнялась голова в тяжелом ошейнике. Слипшиеся седые волосы грязными сосульками свисали на плечи, но единственный уцелевший глаз на изможденном лице сверкнул молодой яростью.

– Да, – прохрипел голос старухи. – Ты – убийца.

– Не будем считаться, кто из нас отнял больше жизней, – холодно ответил архонт. – Если я кого и убивал, то врагов Империи, – "и святой веры", хотел добавить он по привычке, но сообразил, что в данной ситуации это будет не слишком уместным. – А не мирных, ничего не подозревающих граждан.

– Я никого не убивала, – возразила узница. – Я даже не мешала вам верить в вашего Спасителя. Я просто хотела жить. Разве это преступление?

– Иногда преступление, – невозмутимо подтвердил архонт. – Ибо сказано в Писании: ворожеи не оставляй в живых.

– Писание! – презрительно каркнула ведьма. – Вы примете без возражений любую чушь, если она сказана в этом вашем Писании. Вас даже не смущает, что одни его части противоречат другим. Вам и в голову не приходит спросить – почему. А тех, кому приходит, вы сжигаете на кострах…

– Изволь, я отвечу тебе – почему. Потому же, почему не оставляют в живых волка, забравшегося в овчарню.

– Вот-вот. Овцы. Бараны. Стадо. Ваш любимый образ. Показательно, не правда ли? Язычники считают себя детьми богов, а вы – скотом. Между прочим, тебе не приходило в голову, что пастухи, стерегущие овец от волков, делают это вовсе не от большого овцелюбия? А исключительно для того, чтобы этих овец сначала стричь, а потом зарезать и съесть. И, между прочим, волк дерет не каждую овцу, а вот пастырь, в конечном счете, ни одной не упустит…

– Я пришел не за тем, чтобы слушать, как ты возводишь хулу на святую веру…

– Это я возвожу хулу? Разве я придумала понятие "паства"? Если кто-то сам называет себя бараном – пусть не обижается, когда за ним приходит волк, только и всего. С вами ведь нынче приключилось именно это?

– Кто из стражников рассказал тебе? – нахмурился архонт. Им было строго запрещено общаться с заключенными, а тем более – с обвиняемыми в ереси и колдовстве.

– Кто мог это сделать, если мне даже еду бросают через люк в потолке? – усмехнулась щербатым ртом узница. – Если, конечно, это гнилье можно называть едой…

– Понятно, – кивнул правитель. – Значит, только что ты созналась еще в одном акте колдовства.

– Ну да, конечно! Без колдовства уже и узнать ничего невозможно. А если бы даже и так – что плохого в колдовстве, дающем знания? Почему вы этого так боитесь?

– Женщина, я пришел не ради… – снова возвысил голос архонт.

– Да, да, – перебила старуха, – если могущественный правитель целой имперской провинции снизошел до визита к презренной еретичке, то, конечно, не ради философской беседы. А только потому, что этого правителя кто-то очень крепко и больно взял за задницу, а молитвы почему-то не помогают. Чтобы это сообразить, вовсе не требуется быть колдуньей, архонт.

Правитель медленно сосчитал про себя до пяти, обуздывая свой гнев. В тишине потрескивал факел.

– Город окружен варварами, – спокойно сказал архонт наконец. – Первые штурмы мы отбили, но это лишь потому, что враги еще не брались за нас всерьез. Следующего штурма нам не выдержать. И помощи ждать неоткуда.

– Так, так, – сухие губы раздвинулись в широкой улыбке, – значит, скоро и тебе предстоит узнать, каково сидеть на цепи в вонючей дыре? Изволь, я охотно поделюсь с тобой опытом…

– Я не дамся им живым, – сухо произнес правитель. – Но речь не обо мне. Речь о городе. Тысячи невинных людей. Женщины. Дети.

– Ну а я-то тут причем?

– Сделай то, за что тебя приговорили. Нашли на захватчиков чуму.

– Чу-муу? – ведьма явно продолжала забавляться. – Очень интересно. А не подскажешь, зачем мне это надо? Мне варвары ничего плохого не сделали. И вряд ли сделают. Зачем им искалеченная старуха?

– Ты получишь полное помилование. И столько золота, сколько сможешь унести.

– С вашей стороны было очень предусмотрительно переломать мне кости. Теперь я точно не смогу унести много…

– Я пришлю тебе лучшего лекаря.

– Работу одного твоего палача не исправить и десяти лекарям…

– Это не мой палач. Инквизиция подчиняется напрямую Святейшему Престолу. Я лишь формально утверждаю приговоры, – произнес архонт и тут же одернул себя: с чего это он должен оправдываться перед осужденной еретичкой?!

– Так ты у нас ничего не решаешь? И при этом пытаешься давать мне какие-то обещания? Как ты можешь отпустить меня, если сказано "Ворожеи не оставляй в живых"? Перепишешь Писание?

– В эту самую минуту, – глухо поведал архонт, – городской архив горит в огне. В том числе – и все материалы по твоему делу. Конечно, потом ты должна будешь покинуть город. Но у тебя будет достаточно золота, чтобы обосноваться в любом другом месте.

– Так, так… Значит, ты все рассчитал. Ты, наверное, даже знаешь, сколько золота стоит каждая минута на дыбе. Каждая раздробленная кость и каждый вырванный ноготь. Знаешь? Лично составлял калькуляцию? Подойди ближе, архонт! Неужели ты так боишься меня даже сейчас, когда я едва могу шевелиться в этих цепях? Подойди и посмотри на меня! Ты знаешь, сколько мне лет? Или ты просто не глядя подмахнул пергамент?

– Двадцать шесть, – тихо ответил правитель. Он всегда относился к своим обязанностям добросовестно и был знаком с материалами дела. Сейчас она выглядела безобразной старухой, но на самом деле ей было двадцать шесть. И еще полгода назад она была красавицей.

– И каким же золотом ты надеешься расплатиться за это? – единственный глаз окатил его ледяным презрением. Затем узница отвернулась и замолчала.

– Не думай, что мне легко, – сказал правитель. – Вступая в сделку с нечистой силой, я навеки гублю свою душу! Это похуже, чем истерзанное тело…

– А знаешь ли ты, что стало за эти месяцы с моей душой?! Когда-то я верила в добро и красоту, в человеческий разум и во всю прочую высокопарную чушь. Теперь в моей душе не осталось ничего, кроме ненависти. И этого последнего тебе у меня не отнять.

– Да, я понимаю. Ты ненавидишь инквизиторов. Ненавидишь меня. Но подумай о тысячах горожан, которые ни в чем не виноваты. Подумай о таких же девушках, как ты, которые достанутся на потеху варварам…

– Эти твои невинные горожане и горожанки написали на меня донос. Лжесвидетельствовали в суде. И с удовольствием, как они уже делали не раз, пришли бы полюбоваться, как меня заживо сожгут на костре во имя Спасителя, любящего и милосердного. Так вот пусть он их и спасает. Во всяком случае, иное с его стороны будет свинской неблагодарностью – вы ведь уже принесли ему больше человеческих жертв, чем самому кровожадному языческому богу!

Архонт долго молчал. Затем решился.

– Хорошо, – сказал он. – Утоли свою ненависть. Обрушь чуму на город.

– Что-что? Видишь ли, после того, как мне проткнули ухо железной спицей, я стала плохо слышать…

– Все ты слышала! С моей стороны условия прежние. Но пусть жертвами твоего колдовства станут не варвары, а горожане.

Кажется, впервые с начала беседы узница была озадачена.

– Но… тебе-то зачем это надо? – пробормотала она.

– Город падет. Это неизбежно. Тогда варвары убьют мужчин, изнасилуют женщин, угонят в рабство детей. Уцелеют считанные единицы, да и тем останутся разграбленные развалины. С другой стороны, даже во время самых страшных эпидемий чумы гибнут не все. Может, половина, в самом худшем случае две трети. А варвары не осмелятся войти в чумной город. Они убегут от наших стен, не тронув ни единого черепка.

– Меньшее зло.

– Да.

– Вижу, ты действительно все рассчитал… Кроме одного. Если бы я могла это сделать – уже бы давно сделала! Но я уже сказала – я никого не убивала. Я невиновна.

– Ты напустила порчу на своих соседей и их гостей!

– Вольно ж им было экономить на свадебном пиршестве и покупать несвежую рыбу. Я тут ни при чем.

– Ты же сама в этом призналась! Влекомая чувством зависти…

– Архонт, ты действительно настолько глуп? Я бы очень хотела послушать, в чем признаешься ты, если с тобой проделать хотя бы четверть того, что добрейшие служители вашей веры делали со мной!

Правитель не нашелся, что ответить. Эта ведьма действительно очень упорно стояла на своей невиновности. Обычно еретики раскалываются уже на первом допросе, максимум на втором. Она – продержалась несколько месяцев. Хотя в конце концов все-таки призналась. Ее должны были сжечь еще несколько дней назад, но из-за нападения варваров всем стало не до этого.

– Но ведь ты действительно отвергаешь истинную веру, – произнес архонт наконец.

– У вас под стенами сейчас стоят десятки тысяч тех, кто ее отвергает. Как по-твоему, сколько из них умеют насылать чуму?

– Я… я не знаю, – пробормотал архонт. – Может быть, ты пытаешься набить себе цену. Может быть… может, говоришь правду. Но у меня нет выхода. И у тебя тоже. Мое предложение ты знаешь. Сделай, как я сказал – и ты получишь свободу и богатство. Если же нет – ты приговорена к смерти и будешь сожжена на костре. На это у нас времени еще хватит.

– Мой приговор сгорел, не так ли? – криво усмехнулась узница.

– В условиях военного положения мне ничего не стоит выписать новый. Да и потом, какое значение имеют все эти формальности, если мы все равно все погибнем?

– В самом деле. Но, к нашему общему сожалению, – она вновь продемонстрировала в усмешке выбитые зубы, – я не могу наслать чуму на город. Действительно не могу.

– Тогда зачем ты спорила со мной? Почему не сказала сразу?

– У тебя плохо с памятью, архонт. Я сказала об этом пять месяцев назад. Но мне почему-то не поверили.

– Я и сейчас тебе не верю.

– Дело твое.

– Тебя сожгут. Сегодня же.

– Меня сожгут за то, что я не умею напускать порчу? Воистину, логика никогда не была вашим сильным местом.

И вновь правитель не нашел, что ответить. Он молча повернулся и направился к выходу.

– Эй, архонт!

– Да? – он обернулся на пороге каземата, несмотря на совсем уж панибратское обращение. Он, впрочем, и не ждал, что она станет звать его "светлейшим".

– Подумай все-таки логически. Если бы я могла сделать то, о чем ты просишь, зачем бы я стала отказываться? Твое предложение весьма соблазнительно со всех точек зрения, включая мою месть. И уж оно явно соблазнительней, чем костер. Какая у меня может быть причина – кроме той, что я невиновна?

– Не знаю. Может быть, твоя ненависть настолько сильна, что тебе непременно нужно погубить весь город без остатка. Даже ценой собственной жизни.

– Ты всерьез в это веришь?

– Окажись я в плену у врага и имей возможность выбора, я бы поступил именно так, – признался архонт.

– Вы безумцы, – устало вздохнула узница. – Несчастные больные кретины, вместе с вашим Спасителем. Вы пытаете во имя любви, убиваете ради вечной жизни, воюете под лозунгами мира, сжигаете книги ради духовности – и, что самое скверное, пытаетесь навязать такой образ жизни всему свету. Вы, ваша вера и ваша Империя – это болезнь, опасная болезнь человечества. Вы и есть самая настоящая чума.

– Довольно я уже выслушивал твоих оскорблений! – архонт взялся за дверное кольцо. – У тебя есть время до полуночи. Тюрьма, так или иначе, закрывается ради нужд обороны. Если к этому времени мне не доложат о первых случаях чумы, ты отправишься на костер. Не надейся, что варвары пойдут на штурм раньше. Во-первых, у них еще не готовы осадные башни, а во-вторых… я распоряжусь, чтобы ты в любом случае не дожила до их подхода.

Протяжно простонали петли. Глухо бухнула тяжелая дверь. Узница вновь осталась в кромешной темноте.

Она тяжело вздохнула и вновь попыталась поудобней пристроить свое измученное тело на гнилой соломе. Звякнули, натягиваясь, цепи. Теперь уже недолго терпеть, сказала она себе. Слез не было – она выплакала их еще тогда, когда у нее были два глаза. И все-таки отчаянно хотелось жить. Но утешала мысль, что ее враги переживут ее ненадолго.

Эти идиоты, объявившие ворожбе войну на уничтожение, понятия не имеют о том, с чем, собственно, борются. Сами придумывают байки о всесилии колдунов и сами себя ими запугивают. А ведь магия – это искусство, такое же, как и любое другое. А в искусстве главное – дар. Нет, конечно, усердие тоже важно. Но если нет дара – никакое усердие не поможет. А дар – он на то и дар, что достается даром, или не достается вообще. Ни выбрать, ни поменять его нельзя. И поэтому ни самые страшные муки, ни самые щедрые посулы не могли заставить ее наслать на кого-либо хоть самую легкую простуду. Просто потому, что этого дара у нее не было.

Ее даром были военные поражения. 2007