3. МНОГОМЕРНОСТЬ ФЕНОМЕНА СОЗНАНИЯ

Мы, фактически, установили, что, в силу особого положения чувствующих и сознающих существ в системе природы, процессы наблюдения и знания обладают необратимостью - такой, что мы не можем после того, как они совершились, вполне объективно, в смысле классического правила, извне наблюдать мир, в котором продействовали или были "задействованы" схемы феноменального прощупывания, испытующего движения и который в этих последних зафиксировался в смысле возможного источника нашей информации о нем. Короче, можно выразить это так: мир не может вернуться в прежнее положение, и поэтому мы не можем знать о том, каким он был до того, как он уже измерялся, уже воспринимался, уже наблюдался. А под сомкнувшейся волной необратимости лежит определенный пробел, определенная пустота или дыра, которую мы не можем, повторяя операции и игнорируя индивидуальность и неделимую целостность результирующих явлений, пройти. Или, что то же самое, не можем разложить промежуток некоторым непрерывным образом, так, чтобы мы могли, сохраняя тождество предмета или объекта высказываний, пройти от одной точки наблюдения к другой в непрерывном реальном пространстве и времени локализации физических событий. Именно необходимость (и можно напомнить рассуждения Нильса Бора, к этому фактически относящиеся) мыслить в терминах завершенных и законченных явлений (с их уже установившейся системой отсчета и неизбежной амплифицированностью) налагает ограничения на возможности детерминистического или причинного описания в этой области.

Теперь сделаем из этого вывод, который послужит нам в дальнейшем. Появление зазора, лежащего за необратимостью фактов, зазора, в который мы не можем выйти из какой-либо внешней системы отсчета (и в который можем лишь феноменологически сдвинуться), означает, конечно, что мы возмутили следы необратимо продействовавших взаимодействий. Именно с этим (если мы придерживаемся исключительно классических правил исследования) связана потеря объектами естественности в смысле выплеска неконтролируемых сил и процессов в этой области. Но в жизни самих объектов это означает не просто пробел нашего понимания и описания (выражающийся в нарушении аксиомы Эвдокса), но и продуктивность "непонимания", его реальную материализацию (а фактически -o нашей конечности, ибо, в смысле различения внешнего и внутреннего, мы по определению имеем дело с особыми двойными, кентаврическими объектами).

Действительно, что значит в данном случае "естественность" объектов или, наоборот, их "неконтролируемость", "потеря естественности"? Если мы вдумаемся, что значит термин "естественное" в том виде, как он сформулировался в натуральной философии XVII и. последующих веков, то мы увидим, что под "естественными силами" имеются в виду такие силы, правила конструкции которых известны и могут быть заданы и действие которых однородно и универсально прослеживаемо по точкам их проявления в пространстве и времени (при исключении всего внешнего им, трансцендентно и дискретно вторгающегося). Следовательно, "естественными" называются такие объекты, в полное описание которых мы реально можем не допустить никаких, как выразился бы Кант, инородных сил или субстанций. Иными словами-в которых нет никаких отрезков, инородных непрерывным образом организованному опыту, такому, что мы можем в нем контролировать их проявления, ни в одном пункте не встречаясь со знанием или содержанием, которое не было бы нами самими произведено. Это фундаментальное правило всякого физического наблюдения и физической теории, опыта.

В приведенном же случае мы имеем дело как раз с обратным эффектом. И в качестве свидетельства я приведу два простых, даже не примера, а выражения, которыми пользуются физики. Вот одно из них, явно нелепое, но нелепо оно, скорее, в смысле фрейдистского симптома, т.е. выражает другие, вполне серьезные вещи. Я имею в виду так называемую "свободу" или "свободу воли" электрона. Само проявление такого словосочетания, которое радикально противоречит самим основам физического мышления, есть просто симптомальное выражение того обстоятельства, о котором я говорил выше, а именно - мы не можем непрерывным образом (настолько, что даже понятие траектории теряет смысл) проследить движение электрона; и вся физическая ситуация такова, что некоторые физические процессы кажутся нам более понятными, если мы припишем электрону знание, что он якобы прикидывает, какую дырку двух решеток пройти, зная, какая из них закрыта, какая - открыта. Иначе наблюдаемый эффект представляется необъяснимым. Но этим мы допустили "свободу воли" электрона, т.е. что он может экранировать себя, осознавая свои состояния, и подсовывать нам для заключения выбранный им эффект (то, что он ведет себя "неестественно", самопроизвольным образом, означает лишь, что в смысле трансцендентального правила, не нами произведено содержание нашего знания). Тогда физику мы должны были бы строить на методе угадывания внутренних волений электрона, что явно нелепо.

Второе выражение - уже не нелепое, но просто драматическое. Оно принадлежит Эйнштейну. Рассуждая о разнице интеллектуального стиля между квантовой механикой и теорией относительности, он говорил своим оппонентам (которые придерживались вероятностной точки зрения, т.е. такой, которая физическому знанию отводит роль знания вероятности того, что мы можем узнать о физических событиях в какой-то момент времени и месте наблюдения, а не знания того, что в действительности происходит на самом деле): "Бог не играет в кости". Если вдуматься в эту фразу, то она - более изящное и грамотное выражение того, что я говорил, когда применял термин "предельный луч понимания". Ведь в классической науке физическая связь вещей - это еще и некоторый образ вынуждения пониманием, которое как бы непрерывно держит в своем луче эффект, получающийся в результате действия причинной связи. И предмет не может содержать по дороге к результату пустот. Мы как бы знаем о нем в бесконечной детализации и подразделении. Мы должны быть уверены, что если мы будем производить подразделение, детализацию, как говорит Нильс Бор, то мы в каждой точке любой детали будем обнаруживать тот же самый предмет, с тем же самым способом действия. Это означает, что между тем, что действует, и тем, что получается в результате действия, нет никакой пустоты, а есть непрерывность. А бог, играющий в кости, не знал бы ведь, какой стороной выпадает .кость. Следовательно, между определившимся выпадением кости и божественным пониманием (а "божественное понимание" есть просто метафора того, что я называл предельным пониманием или гипотетически максимально, предельно мощным интеллектом, если употребление слова "Бог" кого-нибудь смущает), прервались нить понимания, луч предельного обуславливания, на кончике которого висела в точке пересечения единственная (уникальная) физическая характеристика или определенность результирующего физического явления, состояния. Таким образом, образ "Бога, играющего в кости", т.е., с одной стороны, предельно понимающего, а с другой стороны - отделённого непроницаемым пробелом в своем понимании от своего же акта бросания костей и его результата, есть "невозможная вещь", то, что немцы красноречиво называют Unding. Но ситуацию он характеризует хорошо: пустота, в которую мы не можем зайти бесконечно дробным подразделением причинной связи в реальном пространстве и времени, окружает как раз нашу точку пересечения, когда мы растягиваем ее в какое-то измерение под эмпирическим актом опыта, под знанием как явлением. И в то же время произвольно детальное подразделение причинной структуры есть основное, фундаментальное допущение классического физического мышления.

Существенным процессом, из которого мы теперь должны извлечь следствия для проблемы рациональности в области познания сознательных и культурных явлений, и является для нас как раз тот, который мы описывали как потерю объектами "естественности", в смысле правил нашей способности объективного их познания (т.е. если в нашей картине объекта мы оставляем место для чего-то произведенного в ней совершенно инородными силами, то мы эти объекты не понимаем, они "неестественны", "мистичны", "трансцендентны", "иррациональны" и т.д.). Ибо выплеск рационально неконтролируемых сил и процессов, происходящий в зазоре этой потери, а она неминуема, если происходит указанная выше "растяжка", сам есть реальное событие, естественно-материальный ход вещей (как и "растягивание" происходит в самой действительности, а не есть только процедура анализа). В области сознательных объектов именно эта является типичной. И тогда интересные вещи развертываются в строении нашего "внутреннего" идеального универсума, в общественной жизни, в идеологии и т.д., если, конечно, учитывать (по определению сознательных объектов, в отличие от физических) независимые действия и элементарную неотделимость "сознания" в самих мировых началах, в следах необратимых взаимодействий.

В силу феноменальной полноты как разрешения нашей конечности, эти выплескивающиеся или флуктуирующие и к рациональной форме не приводимые действия не теряются, но получают форму и траекторию движения, получают пространство жизни: они - не ожидая никакого понимания, никаких будущих возможностей рационального контроля и дупликаций, интерпретируются в индивидуально-психическом механизме, дополняются и восполняются, трансформируясь в надстроенные на них образования. Это, очевидно, например, в давно уже известном случае так называемой проектности сознания. Независимое, реальное действие "действительно испытанного", появившееся в человеческом осознавании (оно может быть, окажем, элементом, лежащим в основе мифа, системы тотема, или это "независимое" может быть, при определенных условиях, неосознаваемым источником эмоций, фобий, галлюцинаций), оказывается моделью проекции на мир возможностей человеческого сознания, обобщенной реакции, общего состояния человеческой психики, мотивов, представлений и т.д. Проективная модель изображает нечто как происходящее в действительности, но на деле проецирует в нее интерпретации и модусы освоения некоторого объекта, и это как раз объект, который потерял свою "естественность" и в котором образовались пустоты, недоступные имеющимся в данный момент правилам и синтаксису детерминированной когнитивной структуры и заполняемые феноменально.

Я уже говорил о феноменах и сейчас хочу обратить внимание на следующую вещь - феноменальный слой сознания (а это предметно-действенный слой сознания) содержит в себе интенции, а интенции, .как известно, это не то, что сознание знает, а тот его объект, который мнится, они не еще объект (где-то в зеркале сознания), а уже объект. Интенция тем самым отличается от рефлексии. В рефлексивном сознании мы, дублируя сознание, знаем состояние ума, а интенция - это как раз то, что само о себе вовсе не знает (или то, что знаем всегда лишь постфактум, задним числом). Она "имеет в виду" свой объект, но не знает самое себя, и другой не может знать за нее, она может выступать лишь "собственно-лично", как "сама вещь" (в этом смысл лозунга Гуссерля "назад к самим вещам!"). Интенциональный объект мы не воспроизводим в пространстве рефлексивного сознания, а если воспроизведем, то это будет то, что на него наросло, будет какой-то другой слой сознания, представляющий собой интерпретацию интенции, доступную нам ее жизнь. Интенции, заложенные в феномены, и обладают свойством сразу же существовать, интерпретируясь в других слоях и реализуясь ими.

И можно утверждать, что то, что называется непосредственной данностью (а феномен обладает этим свойством) есть непосредственно очевидное в очень особом, специфическом смысле слова, отличающемся от классической достоверности или данности, феноменальная данность - это то, что в. качестве таковой еще должно быть открыто. Дан-то как раз наросший, непосредственно предметно выраженный слой - чаще всего, культуры. И интенциональная направленность, ядром которой является, например, неподвижная Земля, сразу же мгновенно в способах самоотчета субъекта осознается в надстроенном слое объектной соотнесенности - так же, как вспоминаемый сон не есть тот сон, который снился, а тот, о котором мы отдаем себе отчет (в каком-то смысле мы в принципе не можем восстановить то, что нам снилось) и который начинает двигаться в терминах других образований и слоев сознания, в том числе тех, которые содержат термины так называемой "естественной установки" или мира как "представления" (или же как культурно-знакового формализма, культурно-знаковой системы).

Отсюда, кстати, и более строгий, узкий смысл редукции: найти непосредственное, но путем срезания или приостанавливания связей, ассоциаций и готовых проложенных дорожек, которые лежат в более высоком или надстроившемся слое сознания и по которым нижний автоматически, привычно приходит в движение. Вот так, как все это, скажем, приходит в движение в другом, подобном звуку, феномене - в ощущении тепла. Человек говорит, например: "Ну, конечно же, мне жарко - термометр показывает тридцать пять градусов тепла!". Но это значит, что состояние тепла по отношению к субъекту, испытывающему его, предстает в самом же испытании не феноменально, а в терминах явления и теоретических представлений, т.е. понимаемого состояния среды, за которым, в данном случае, стоит теория о ненаблюдаемых движениях частиц газа или жидкости, их расширений и сжатий и т.п., ближе представленная числами и их цифровыми обозначениями, однозначно соответствующими определенным штришкам градуированного инструмента, каковым и является термометр. Ощущение тепла здесь - проходной "знак" (и лишь так оно используется в физической теории). Но именно в его абстрактной системе и высказалось состояние тепла, чувство жара (и ушло без следа, ибо смысл его мог существовать только если бы был извлечен, а эта возможность необратима). И то, что высказалось здесь, эта "сразу-понятность", "сразу-объясненность" тем, что по нашим представлениям происходит во внешнем мире, давшие траекторию движению и существованию переживания, не есть то, что' есть в чистом виде и что на деле переживается. В этом как раз и состоит решающее утверждение аналитиков сознания в XX в. - я имею в виду, конечно, самых интересных из них.

Я сказал: в чистом виде. Это значит - описательном, не объяснительном, не "теоретическом". Ибо объяснительные представления о происходящем во внешнем мире могут быть и магической "теорией" тепла, т.е. в какую-то другую эпоху, в какой-то другой культуре то же состояние имело бы над собой другой надстроенный слой и существовало бы и двигалось внутри и в терминах этого слоя (в смысле способа самоотчета его субъекта, носителя). Редукция - это срезание этого слоя, как, впрочем, и слоя физической (атомистической, количественной) теории тепла. Тем более, что физическая теория затрагивает явления и понятные разрешения на них своих построений, но не затрагивает феномен, сознательную жизнь, происшедшие в ней синтезы. Но лишь уловив (срезанием, редукцией) существование (в онтологическом смысле) феномена, мы можем различить реальное действие порождающих артефактов и, с другой стороны, придаваемые ему в декодировании смыслы, развертку в присвоении и освоении его субъектами. Ибо уже здесь происходит фантастическая бифуркация: в одну сторону артефакты скроются под идеальными образованиями абстрактного знаково-предметного знания и логики, а в другую сторону прорастут сложными переплетениями образований сознания и культуры. В этой многомерности и многослойности сознания, а главное, в факте самоинтерпретирующегося нагромождения одних образований и слоев сознания на другие и их пере-структураций в каком-то объеме (а не плоскости) идея "феномена" приобретает принципиальное значение указания на таящиеся в пустоте за порогом необратимости (если, конечно, растянуть его феноменологическим сдвигом) испытующие движения наших кентаврических "существ", о которых я говорил выше, на локальность, индивидуальность и неделимую целостность событий в ней, на скрытую "телесность" и арте-фактичность действий сознания, и т.д., - на все то, что смазывает проходящая по всем слоям волна интерпретативной связи с внешним миром, как он представляется (включая в него и нашу психику), с ее иными размерностями и переструктурациями. Если же есть феномен, то он говорит о них, бросает свет собственной телесной ткани сознания, наших "кентавров", является "феноменом мира" в смысле его выразительности (или выраженности). И тем самым ведет нас к базовому слою и его изучению. Как и к возможности на его основе поставить на свое разумное, понятное место эффекты действия других слоев и надстраиваний.

Дело, конечно, в том, что феномен, давая своей чувственной тканью непосредственную (в ощущениях) различимость объектов, одновременно содержит в ней и понимание потенцированной возможности своего происхождения (и последующего рождения других, подобных) из собрания изменений опыта во многих разных, разделенных до этого точках опыта внутри одного субъекта или между несколькими (чувства-теоретики, по Марксу!). Сама свершенность события, феноменально воспринимаемого, несет с собой физическую реализованность условий понимания. И энергетически, конечно, это никак не назовешь "ощущением" в классическом смысле, т.е. это не ощущение-знак (или слово-знак), угасающий в другом - достигнутом результате, а нечто, пребывающее в своей собственной системе, с ее, естественно, пространственностью и временностью, о которых я говорил раньше (т.е. со скрытой топологией событий знания и понимания), и, главное теперь, - с собственной (далее несводимой) массой "тяжелой" системы отсчета, нагнетенной динамированием состояний и умножением, приращением силы, несением зачатков и семян. Это прямо-таки эйнштейновские "тела" или "моллюски отсчета", весьма странные, поскольку меняют свою пространственную форму и временные меры! Но пока нам важно, что вместе с таким "телом" даны условия применимости и размерность понятия понимания, оно - их превращенное существование (где мы уже не можем установить, почему и откуда мы знаем, обосновать достоверность). И всякое эмпирическое сознание, на нем получаемое, в определенном смысле ложно, оно есть превращенное действие, т.е. превращенный способ существования той динамики, которая его, это действие, сопрягала и силой нагружала.

Здесь получается очень интересная вещь. Мы можем изобразить картину так. С одной стороны, как я показал, в ней имеются некоторые явления, проявляющие свое действие в пространстве и времени нашего внешнего наблюдения (созерцания) и непрерывно в нем связуемые как каузально, так и структурно (т.е. топологией абсолютного пространства и времени) в континууме одно-единственной системы отсчета (где эмпирические события и явления законосообразно связуемы в той мере и в той своей части, в какой они могут быть представлены как выполнение некоторого максимального, предельного понимания). В этом смысле они "природны", или "естественны". Соответственно, в физической науке мы знаем, как их прослеживать (в качестве действий природы, т.е. таких, которые ни в одном пункте языка описания не теряют своей "естественности"), - мы фиксируем проявления действий природы в некотором непрерывном опыте, задаем правила известной нам конструкции действующих сил и умеем воспроизводить ее в этом непрерывном и однородном опыте по всем его точкам (с соответствующими правилами переноса, транзитивности, аддитивности, суперпозиции, рефлексивности, симметрии и т.д.). А с другой стороны, в этой картине мы имеем теперь зазор под необратимостью, не можем пока его никак пройти. И проявившийся продукт действия, не будучи понят, например, оставшись интенциальным (а интенция - это не то, что знает о самой себе), как раз начинает пробегать слои "понимания" в кавычках, т.е. он интерпретируется в самом же сознании, но на других его слоях или в других его измерениях, получает ту размерность, которая (термин для нее был изобретен Марксом уже как специальный термин) есть идеологическая размерность. Значит, в этой попытке понимания, или "понятом существовании", объект "бежит вперед", это - убегание в попытке понимания, и одно образование начинает надстраиваться на другое или на другие, на оставленные позади (в снах, в детстве, в забытом и т. и.).

А с другой стороны, идет разбегание и от наблюдателя (как разбегающаяся Вселенная!). Это разбегание от наблюдателя проявляется в том, что в своем рассуждении о предмете (таком, какой включает в себя сознание, а все социальные объекты - это объекты, включающие в себя сознание) наблюдатель начинает тоже восполнять эти пустоты, эти зазоры, о которых я говорил, например, переносом значений из языка-описания в язык-объект. Наши объекты ведь, имея сознание, имеют язык, и можно различать два языка: язык-описание (кто-то наблюдает культуру) и язык-объект, т.е. язык самой культуры. В последний и происходит перенос значений, где, скажем, лингвист иногда строит воображаемые грамматики архаических языков: беря элементы архаического языка, он задает им связи возможных грамматик, которые построил бы сам исследователь. Он построил грамматику, потом изображает ее в качестве описания того, что является внутренней структурой или грамматикой языка. Это принято называть ошибкой лингвиста. Например, не случайно под видом структуры мифов Леви-Стросс (и сам он в этом признается, т.к. считает это принципиальным актом) описывает работу своего ума, т.е. как о н сложил бы структуру мифа, и поэтому у него появляется фраза, что в каком-то смысле не люди мыслят мифами, а мифы мыслят сами через людей. А кому дана (и кто построил) структуру мифа, мыслящего себя через людей? - исследователю, энтологу. Здесь идет бурный перенос значений, смыслов с уровня языка-описания на уровень языка-объекта. Такой перенос не учитывает абсолютно того, что можно было бы назвать феноменологическим препятствием, а именно, что сознательные объекты, или объекты, содержащие в себе сознание, культурные и социальные объекты, существуют, экранировавшись и создав внутренние миры. И задача исследователя есть задача воспроизведения этих внутренних миров. В итоге, значит, что мы имеем? Со стороны самого объекта, некоего природного или психоприродного действия его в нас, в людях, культурах, мы имеем бегство объекта впереди самого себя, нарастание или надстраивание одних образований на другие. А с другой стороны, мы имеем еще и привидения. Скажем, проективное воспроизведение мира порождает в мире существа, в нем не существующие. Например, мифические существа. Ведь в системе представления мифа - это реальные предметы в мире. Мир населен совершенно реально этими существами, которые вступают между собой во вполне осмысленные и логически стройные отношения. Это мы - в другом мире, и что считать заблуждением - это уже другой вопрос (относительно нашего права считать это заблуждением я уже говорил в связи с примером "розовых слонов"). Есть у нас привидения и на стороне исследователя. Этими привидениями населена социальная наука и гуманитарные науки. И одним из первых актов мысли, открывшей дорогу к рассеянию такого рода привидений и призраков (они индуцированы самой ситуацией исследования, которое построено таким образом, как я только что описывал, беря примеры энтологии и лингвистики), был акт построения Марксом теории идеологии или идеологического сознания, т.е. открытия самого феномена идеологии.

Открытие идеологии было как раз открытием факта существования многомерности сознания или сознательных явлений и их способности надстраиваться одно на другое так, что объекты, потерявшие естественность или не имевшие естественности, не контролируемые нами рационально, не воспроизводимые рационально, приобретают и обрастают теми значениями, которые и называются идеологическими в том смысле, что появляются некоторые автономные образования осознания, воображающие себя конечной точкой отсчета, а, в действительности, являющиеся выражением чего-то другого. И более того, делающие дальнейший шаг: будучи в действительности выражением чего-то другого, что эксплицитно на уровне рациональной реконструкции содержания этих образований не выступает, они еще и подсовывают под себя другие, высшие основания. Такого рода процессы, позже открытые у Фрейда, стали уже называться в психоанализе рационализацией. Все это типичная идеологическая процедура: явление сначала перевернулось, осталось непонятым, стало двигаться в других слоях сознания и подсунуло под себя некоторое высшее оправдание, чтобы самому стать якобы выводом из этого высшего основания.

Итак, с одной стороны - открытие идеологической размерности в надстраиваемости одних образований сознания на другие, надстраиваемости, которая возникает в силу фонтанирования неконтролируемых сил и зависимостей, в силу появления неестественных объектов (кстати, неестественный объект есть объект, одушевляющий предметы внешнего мира, анимизирующий и антропофизирующий их и тем самым уничтожающий условия физического мышления о мире). С другой стороны, эта идея, что в сознании существует идеологическая размерность, что никакое сознание не является вполне беспредпосылочным, никакое сознание (в том числе привилегированного интеллектуала) не занимает никакой такой точки, которая не имела бы никакой собственной плотности, т.е. не отягощала бы наш "чистый" ум каким-то телом, таким, которое на уровне ума не порождало бы идеологические размерности сознания, эта идея идеологической размерности, радикально изменившая наши представления о механизмах сознательной жизни, была намертво связана с другой фундаментальной идеей, гениальной идеей (которую очень трудно назвать одним каким-либо словом, одним термином, но я назову ее идеей предметного или вещного характера деятельности), что человеческая деятельность в той мере, в какой она есть элемент бытия, не есть просто преследование агентом каких-то определенных целей в пространстве каких-то определенных средств, рационально подыскиваемых для этих целей, а представляет собой развертку некоторого вещного эффекта деятельности, которая самодействует и в этом смысле может быть физикой социальной жизни. Или, иными словами, это была идея существования фактических зависимостей в сознательной жизни, не зависимых от сознания и действующих естественным образом в воспроизводстве жизни.

Более точным термином поэтому является Марксов же термин, марксова идея, выраженная следующим образом - рассмотрение социальных действий и явлений как естественно-исторических событий и процессов. Это более точный термин, потому что он не порождает однозначных требований, скажем, выводить что-нибудь из экономики, он оставляет нас свободными, потому что, если, скажем, я могу показать, пользуясь психоаналитической процедурой, что некоторые образования сознания в действительности являются симптомами некоторых других процессов, то эти последние являются детерминантами по отношению к первым, и тем самым я проделал классическую Марксом открытую процедуру, называемую материалистическим или объективным исследованием сознания. И при этом я не вводил никаких понятий ни о "базисе", ни об "экономике", и т.д. Хотя оттенок надстройки нами уже учтен в том, как я говорил только что выше о "надстраивающихся образованиях". Но надстраивающихся одно на другое и на бытийный слой, а не на экономический базис. Речь идет о выделении фактических зависимостей, т.е. таких, которые возникают, когда достаточное число атомов социальных, руководствуясь своим сознанием и преследуя какие-то цели, порождают зависимости между собой, ускользающие от их сознания и естественным образом, по отношению к их жизни, себя проявляющие.

Такой "базис" может быть любым и, следовательно, никто не обязан и не должен заранее определять характер его, является ли такое отношение экономическим или оно является психическим комплексом, скажем, так называемым "комплексом Эдипа" или "комплексом кастрации". Важно, что в любой данный момент я могу различить, пользуясь вот этим методом, два уровня: отношения как они организуются, отправляясь от самих себя или от осознания самих себя как конечного пункта мотивации, и другой уровень отношений, который при этом естественным образом реализуется через первые.

Отсюда возникает вся тематика различения между идеалом и фактическим положением дела, т.е. между тем, что получается, если делается то-то и то-то; делаемое то-то и то-то, сплетаясь с другим делаемым, порождает собственным естественным действием смысл и действительную суть социальных событий. Т.е. объяснение социальных событий так, чтобы эти события не объяснялись ни в терминах желаний, ни в терминах мотиваций, ни в терминах идеалов, а в каких-то других терминах, есть объяснение, обращающееся к тому, что можно назвать фактическими зависимостями или социальной физикой.

По отношению к сознанию и к идеологическим его слоям это означало введение принципа, что содержание любых сознательных форм, в т. ч. идеологически разрабатываемых (а всякие сознательные формы в той мере, в какой они не прояснили сами себя другими средствами, начинают идеологически разрабатываться, т.е. попадают в область идеологии) должно быть одновременно эмпирически доступно и верифицируемо вне и помимо их сознательного выражения самими агентами и носителями этих форм. И более того, выявление этих эмпирически доступных и верифицируемых (помимо терминов сознания) явлений есть, в свою очередь, способ восхождения назад, т.е. объяснения того, как сложились сами эти сознательные их выражения, от которых мы абстрагировались, чтобы прийти к первым, так называемым фактическим или вещественным. Короче говоря, здесь имплицируется принцип, что сознание может на деле говорить нечто иное, чем оно говорит. Другим следствием этого является допущение, что сознание, оставаясь сознанием, развертывается по линиям неявных и неконтролируемых зависимостей и объектов. Это радикальным образом противоречит всей классической точке зрения. Сейчас я попытаюсь это проследить и более четко выявить.

Идея фактических зависимостей или вещественного проявления деятельности человека предполагает, что существуют некоторые структурирующие принципы в сознании. Вдумаемся в одну простую вещь. Я говорил о том, что существуют пустоты или зазор под необратимостью, в которой мы не можем со своими понятиями (которые макроскопически сложились на основе необратимости) войти. Что это означает? Это означает радикальные ограничения возможности наблюдателя быть субъектом, т.е. автономным, конечным, деятельным источником содержаний сознания, понятий, утверждений и т.д. или содержаний наблюдаемых событий. А это есть принцип трансцендентализма. Как можно, грубо говоря, определить принцип трансцендентализма, который охватывает всю классическую философию (в той мере, в какой она хорошо поработала)? Это предположение возможности каждый раз такой реконструкции процессов сознания, отражения, знания, что мы можем представить автономного, независимого субъекта в качестве последнего и конечного источника утверждаемых и высказываемых им содержаний. Вот что такое трансцендентализм. Отсюда и слагающие классического идеала рациональности. Это и возможность переноса знания, т.е. возможность того, что поле наблюдения предметов, явлений, событий может быть однородным и непрерывным в том смысле, что я могу переносить себя в любую точку в качестве рефлексивно реконструированного там одного единого сознательного носителя наблюдаемых событий и явлений. Отсюда, скажем, леммами этой теоремы являются классические теоремы, относящиеся к возможности нашего понимания другого, возможности понимания одной культуры другой культурой. Ясно, что картина такого непрерывного поля наблюдения и возможность в каждую точку, в которой я не нахожусь, перенести знания и там реконструировать и повторить процессы, но уже па основе рефлексии, предполагает монокультурье, т.е. одну культуру. Отсюда европоцентризм, например. Или в политэкономии - предположение "одной" рациональной экономики, в праве - рационального государства и т.д. Идея же фактических зависимостей или вещественного действия производства и воспроизводства жизни позволяет сформулировать идею безразмерного или неизмеряемого и независимого естественного свободного действия (как отличного от действия, совершающегося в схеме сознания).

Мы пока предполагаем, что есть какая-то вещественная работа или предметно-вещественная работа нашей собственной деятельности, и она - носитель каких-то зависимостей, которые являются физикой по отношению ко всему миру наших намерений, сознательных поступков, мотиваций и т.д. Первый вывод, который я сделал, это ограничение возможностей наблюдателя быть субъектом. Ибо речь идет о естественном свободном действии, о котором я не могу сказать, что оно вообще лежит вне сознания, потому что я уже нахожусь, в силу того, о чем мы рассуждали раньше, в области неразделимого континуума бытие-сознание, предметы которого всегда имеют совмещенные две характеристики - бытия и сознания (те, которые могут получить ту или другую отдельно, не входят в континуум бытие - сознание). Следовательно, термин "наблюдение" я не могу устранить, а вот субъекта я ему дать не могу, потому что субъект у нас, по определению, есть макроскопическое явление, т.е. субъектом является тот, который в любой данный момент может воспроизводить себя и рефлексивно повторять в качестве носителя содержания собственных утверждений, наблюдений и т.д.

Это, кстати говоря, ограничение очень интересно в качестве шага прогресса в физичности нашего мышления или объективности нашего мышления. Он сопоставим с тем шагом, который сделал в свое время Кант. Ведь революционный шаг Канта в его самом основном открытии, которое он сделал, пользуясь трансцендентальной методикой или трансцендентальным аппаратом, было открытие эстезиса, т.е. конечности, физической конечности человека на уровне познавательных процессов, где действует физическое ограничение данности пространства и времени или пространст-венности и временности в реализации и актуализации любых возможных суждений о мире. Любые суждения о мире, в т.ч. о ненаблюдаемых человеком явлениях, в т.ч. о явлениях, которые превосходят размерность человеческого психического аппарата, должны каким-то конечным числом шагов быть разрешаемы на моделях, построенных в эстезисе. Тогда мы мир, относительно которого наши понятия разрешимы на эстезисных моделях, можем понимать. Короче говоря, шаг Канта состоял в том, чтобы подчинить наблюдателя законам физики, и есть не что иное, как экспликация, прояснение физических законов, распространяющихся на акты наблюдения и суждения. Так вот, ограничение возможностей наблюдателя быть субъектом - это тоже наложение физических ограничений на наше мышление, то мышление, которое включено в наши социальные, культурные и другие действия; уже не просто познающее мышление, а мышление, являющееся элементом социальных систем. Этот факт блокирует действие трансцендентального принципа, т.е. блокирует возможности везде, под любые наблюдаемые события подсовывать субъекта и носителя содержания информации об этих наблюдаемых событиях. Кстати говоря, феномен бессубъектной информации, что является, казалось бы, противоречием в терминах (я подчеркиваю "бессубъектной информации"), открыт в квантовой физике; там он называется т.н. "неконтролируемым взаимодействием" или "переносом" энергии между объектом и экспериментальным устройством.

Так вот, что мы имеем в области этого ограничения и почему это ограничение возникло? Во-первых, Маркс исходил из того, что, с одной стороны, есть социальные системы, а с другой стороны, есть их превращения в головах их живых агентов. Или выразим иначе: есть социальная система, представляющая собой множество каких-то элементов, есть многообразие ее отражений или отображений, поскольку объекты самих этих систем (или "субъекты" этих систем) есть субъекты, наделенные сознанием, т.е. отражениями состояний самой системы, элементами которой они являются. Значит, мы имеем не просто систему многообразия отражений, а мы имеем такое многообразие отражений, которые являются элементами самой же системы, которые, в свою очередь, порождают многообразие. Здесь очень сложно обстоит дело с теорией множеств, которая явно здесь будет неприменима. Элементы из многообразия отображений, входящие в саму же систему, отображаемую многообразием отображений, порождают еще, в свою очередь, многообразие отображений. Выше, когда я говорил о надстраивающихся образованиях, я показал элемент, который сам становится форматором или источником многообразии. И более того, эти отображения, являющиеся элементами систем и, в свою очередь, источниками многообразии, закодированы в индивидах рядом превращений. В том числе через то, что Маркс называл "превращенными формами". Рядом преобразований или превращений они закодированы в индивидах так, что они, эти преобразования, превращения, опущены, и индивиды в своих действиях исходят из чего-то, как совершенно непосредственно данного, очевидного и достоверного. Скажем, вещи имеют стоимость, а не цену. Вещь сама не может иметь цену. Но ей дается цена. Явно, как говорил Маркс, это "желтый или жареный иероглиф", но в то же время непосредственный и далее неразложимый факт восприятия мира и сознания. Он закодирован в индивидах, составляющих системы, закодирован явно через ряд или цепочку преобразований и превращений. Сама система, конечно, реализуется с тем ее сознанием, какое имеется у составляющих ее элементов, каждый из которых внешен системе. Мы - здесь, а система - там, мы ее наблюдаем. Но реализации системы, действия системы неотделимы от этого сознания индивидов или элементов, которые включены в эти системы. И любая абстракция, которая постулирует внешнее в качестве определяющего и отделимого по отношению к наблюдению (например, я изучаю феодальное общество), постулирует на деле в качестве определяющего то, какую классовую структуру феодального общества я вижу (т.е. мое знание о классовой структуре феодального общества). Но если мы элиминируем допущение внешнего абсолютного наблюдателя, то недопустимо и никакое такое утверждение, ни одна такая абстракция, которая постулирует внешнее в качестве определяющего и тем самым задает его в независимом виде, известном нам, помимо внутреннего, каким-то образом.

Ведь агенты и люди феодальных обществ не сообщили нам ничего о классах. Значит, классы мы видим в феодальном обществе помимо и независимо от внутреннего, т.е. того, как жили и осмысляли себя, ориентировались и действовали люди феодального общества. Всякая такая абстракция должна оставаться в рамках неотделимости реализации действий системы от того сознания, которое участвует в реализации действий или свойств системы. Ясно, что перед историком, конечно, стоит задача реконструкции реальных исторических сил, а их нет без смыслов, которые существовали в сознании носителей этих исторических сил; сражаются не классы, а люди в классовых битвах, потому что классы, как известно, сражаться не могут, это - абстракции, и мы лишь онтологизируем их снова в действительности, из которой мы правильно или неправильно их отвлекли. Но не реконструировав уровень континуальных внутренних целостностей сращений предметов и смыслов, вообще ни о чем говорить здесь нельзя.

А как этот уровень называется? Я фактически снова возвращаюсь к тому, о чем говорил в связи с казалось бы другими вещами. Но я просто хочу проиллюстрировать единство стиля мышления XX века, современного стиля мышления. Я возвращаюсь к феноменологическому уровню, который запрещает нам рассуждать о чем-то, не приостановив сначала предпосылки нашего объективирующего мышления, из которых неминуемым образом в нашем мышлении рождаются призраки и привидения. Речь идет о редукции нашей естественной установки. А в терминах естественной установки мы видим в феодальном обществе классы, которые субъекты феодальных обществ не видели. Так вот, извольте сначала выявить то, что видели, или феномены, которые существовали в культуре и в социальной жизни, и тогда уже мы можем что-то анализировать. Такая редукция означает то, что я не могу подсунуть себя в качестве непрерывного наблюдателя и носителя состояний сознания или отражения. Я не могу непрерывным образом поставить себя на место агента социального процесса в феодальном обществе. А если я непрерывным образом подставлю себя, то я получу настоящую классическую просветительскую концепцию, в которой неумолимым образом где-то в структуре первичной туманности заложено сначала первобытное общество, потом -неминуемо-рабовладельческое, потом - феодальное и т.д. То есть я получу развертывание некоторой единой заданной сущности, которая развертывается изнутри самого явления.

Итак, мы снова возвращаемся к вопросу о возможностях внешних абстракций или абстракций в некоей единой абсолютной системе отсчета. Мы их снова, но уже на уровне марксового материала, на уровне анализа социальных и идеологических явлений, приостанавливаем. Я начал очерчивать пустоту или зазор, который под необратимостью, и сделаю основной шаг в этом очерчивании. Значит, фактически мы установили, что не существует непрерывности сознательной фиксации и передачи наблюдений; или, иными словами, это означает, что невозможно вычерпать фактически имевшую место деятельность непрерывно одним движением. А классический принцип рефлексии как раз и предполагает воспроизводство всего того, что было сделано, воспроизводство всей фактически имевшей место деятельности на уровне рефлексивного (или сознательно, самосознательно) контролируемого движения. Мы должны утверждать, что отсутствие непрерывности означает невозможность вычерпать имевшую фактически место деятельность непрерывно одним движением. Короче говоря есть, различие между содержанием спектакля наблюдения, спектакля, развертывающегося перед "я", и реконструкцией "я" самого себя в качестве наблюдающего этот спектакль. Никакое "я" полным образом реконструировать себя в качестве наблюдающего спектакль не может, потому что при этом необратимым образом, вместе с условиями отражения, вместе с "фактами", достоверностями, очевидностями, вместе с принятыми решениями, выборами понятий и т.д., фиксируется и место наблюдателя, фиксируется "я", и нельзя развернуть и то, и другое одним и тем же актом, т.е. нельзя одним и тем же непрерывным актом развернуть и содержание спектакля, наблюдаемого "я", и то, как фиксируется позиция и место "я", наблюдающего этот спектакль. Например, в силу существования идеологической размерности мысли. Ведь разворачивание одним непрерывным актом в классике предполагалось потому, что считалось, что точка, в которой стоит наблюдатель, не имеет собственной плотности, а есть лишь точка прозрачности для всего остального. Все остальное просвечивает и видно в этой точке, а сама она не имеет тела, она не вносит своих эффектов. А если она вносит эффекты? А открытие, например, идеологической размерности или открытие вещественных проявлений деятельности (если эти эффекты вносятся, т.е. если есть тело, - пока слово "тело" будем употреблять метафорически)? Тогда мы одним непрерывным или однородным актом не можем воспроизводить и то, и другое. Мы будем воспроизводить спектакль, но тогда "я", т.е. то, как оно определило себя в мире, за объектами, мы не сможем воспроизвести в этом же движении. Или, если мы будем воспроизводить "я", мы не будем воспроизводить содержания этого спектакля.