ЖИЗНЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ

Выпуск 3 (634)

Игорь Тимофеев

ИБН БАТТУТА

«Молодая гвардия»

МОСКВА 1983

Рецензенты:

доктор филологических наук,

профессор кафедры истории литературы

стран Азии и Африки ИСАА при МГУ,

В.И. Семенов;

кандидат филологических наук,

старший научный сотрудник Института мировой

литературы имени А.М. Горького А.Б. Кудепин

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

НА КРАЮ НАСЕЛЕННОГО МИРА

Доколе мы будем во мраке ночном

со звездами вдаль стремиться?

Ведь нет ни копыт, ни ступней у звезд -

легко им по небу катиться.

Назерно, и веки у звезд не болят,

бессонница им незнакома.

А путник не спит, ночуя в степи,

вдали от родного дома.

Аль-Мутанабби

Глава первая

«Три вещи нельзя скрыть: любовь, беременность и езду на верблюде», - говорили древние арабы.

Ибн Баттуте не удавалось скрыть страх перед морем.

- Укушенный змеей боится веревки, - беззлобно посмеивался капитан Бартоломео, глядя на своих пассажиров, собиравшихся на корме к вечерней молитве.

Декабрьское море неприветливо, серые грозовые тучи громоздятся, тесня друг друга, до самого горизонта, но опытный генуэзец знает - попутный ветер за два дня домчит быстроходную галеру до мелководных малоазийских берегов.

«На десятый день мы достигли города Алайа, с которого начинается страна Рум», - писал Ибн Баттута, преувеличивая протяженность морского путешествия по меньшей мере в пять раз. Но в этом преувеличении была своя логика: приятное сердцу пролетает мгновенно, мучение, длящееся мгновения, кажется вечностью.

Страну Рум Ибн Баттута назвал одной из самых прекрасных на земле.

«Аллах собрал в ней все хорошие качества, имеющиеся у других стран порознь, - писал он. - Ее жители самые красивые по внешности, самые чистые в одежде, самые изысканные в пище и самые мягкосердечные из всех созданий аллаха. Именно поэтому говорят: «Блаженство в Сирии, а милосердие в Руме», подразумевая жителей этой страны. Всякий раз, когда мы останавливались в этой стране в странноприимном или частном доме, наши соседи, будь то мужчины или женщины, - а они не покрываются чадрой, - приходили справляться о нас, а когда мы уезжали от них, они прощались с нами, словно были нашими родственниками или домочадцами…»

Восторги Ибн Баттуты нетрудно понять. Южное побережье Малой Азии издревле считается одним из благодатнейших мест на земле. Со стороны моря изящные каменные постройки Алайи, уютно примостившиеся на скалистом мысу, кажутся вырезанными из картона декорациями театра теней. Пологие горы курчавятся низкорослым лесом, в долине - чересполосица виноградников, оливковых и апельсиновых рощ. Нежный ветерок, чуть колышущий верхушки пирамидальных тополей и кипарисов, приносит терпкие запахи йода и древесной смолы. В порту, где покачиваются на легкой волне выстроенные в ряд фелюги, галеры, шуны, пахнет рыбой и свежей древесиной, которую отсюда отправляют в Александрию, Латакию, Дамаск.

Первая крупная остановка в малоазийском маршруте Ион Баттуты в Анталье, древней Атталее, Саталии средневековых портоланов. Город лежит подковой на берегу бухты, лесистые горы прижимают его к морю, при полном штиле их очертания как в зеркале отражаются в зеленой воде.

Как любой приморский город, Анталья шумна, разноязыка. В порту услышишь греческую, турецкую, франкскую, арабскую речь. Европейские купцы селятся тут же, в обнесенном стеною квартале, где лепятся друг к другу двух- и трехэтажные каменные дома. Чуть поодаль выглядывает из-за кирпичной ограды синагога, вокруг нее окруженные кипарисами и лаврами жилища иудеев.

Мусульмане отмежевались от всех в Великом городе, где по пять раз на дню молятся в соборной мечети, а остальное время слоняются по рынку, блаженствуют, набивая чрева жирным кебабом и пахлавой, или дремлют на пыльных паласах в тени пахучих пиний.

Иное дело - греки, которые живут суетно и шумно. В их квартале день-деньской пьют вино, смеются, ругаются, плачут, поют грустные, протяжные песни. Ибн Баттута не понимает их языка, а поэтому не знает, о чем грустят беспокойные византийцы.

О чем же они грустят? Наверное, о тех безвозвратно ушедших временах, когда не было в Анталье ни минаретов, ни крикливых муэдзинов, каждое утро от виллы наместника летели к рынку на белых конях глашатаи и, разворачивая хрустящие свитки, читали указ василевса. Однажды они принесли страшную весть: в сражении у Мириокефали орды степных варваров окружили воинов императора со всех сторон и зарубили всех как стадо баранов. Это случилось в 1176 году, а через тридцать один год кровожадные степняки появились у стен Антальи.

Сражение у Мириокефали было лишь одним из эпизодов смертельной схватки между византийцами и напиравшими с Востока кочевыми ордами огузов, возглавляемых вождями из племени сельджуков. В течение XI века византийцы мужественно сопротивляются натиску степняков, но военная удача не на их стороне. Положение не спасают и привлеченные на службу в императорскую армию кочевники-акриты: в битве при Малазкирте в 1071 году, увидев перед собой единоплеменников, наемники вероломно покидают императора Романа Диогена, и его армия терпит сокрушительное поражение.

Битва при Малазкирте (Манджикерте) оказалась роковым рубежом в истории Византии. Оттесняя полководцев василевса на запад, в глубь страны, сельджуки один за другим овладевают крупнейшими малоазийскими городами. Особенно чувствительным ударом для византийцев и всего христианского мира было падение Никеи, священного города, где в 325 году состоялся I Вселенский собор. В 1081 году Никея становится столицей Румского султаната и резиденцией его основателя Сулеймана. С тех пор никейский агарянин Сулейман стал одним из действующих лиц средневековых рыцарских романов, в которых описывались походы крестоносцев на Восток.

Весь XII век сельджуки провели в борьбе, мечом и огнем покоряя новые и новые города, присоединяя к созданному ими государству еще не захваченные области.

Государству Сельджукидов не суждена была долгая жизнь. Тем не менее именно на период их властвования приходится мощный культурный подъем. «В течение полустолетия, - отметил известный востоковед В. Гордлевский, - создали они здесь памятники, которые пережили творцов».

В первой половине XIII века в Малую Азию пришли новые завоеватели - татаро-монголы. Сульджукидам, как и многим другим династиям, пришлось принять роль вассалов монгольских ильханов.

Хотя в 1261 году императору Михаилу VIII Палеологу удалось уничтожить Латинскую империю, созданную крестоносцами в Малой Азии в начале XIII века, это в конечном счете лишь на время отсрочило гибель Византии, спасти которую было уже невозможно. Византийскую империю при династии Палеологов со всех сторон теснили враги. Самыми опасными были неаполитанский король Карл Анжуйский и латинские рыцари, сохранявшие свои феоды в Пелопоннесе и Средней Греции.

С конца XIII века над восточными границами империи нависла тень нового опасного врага - турок-османов, которые лишили Палеологов значительной части их малоазиатских владений.

В 1299 году вождь небольшой турецкой орды Осман наголову разбил сельджуков в битве при Конье и принял титул султана. Как свидетельствовали современники, ему было не занимать ни мужества, ни ума. Скончавшись в 1326 году, он оставил в наследство своему сыну Орхану могучее государство и, по-видимому, наказал ему не останавливаться на достигнутом. Сразу же после смерти отца Орхан начал завоевательные кампании, в результате которых покорил Малую Азию до самого Геллеспонта.

Напуганный неудержимым натиском незваных гостей, император Иоанн Кантакузин отдал свою дочь Феодору в жены предприимчивому султану.

…Ибн Баттута попал в Малую Азию зимой 1332 года, оказавшись, таким образом, свидетелем двух противоположных процессов: распада сельджукских княжеств и постепенного собирания раздробленных сельджукских феодов родом Османа, который положил начало Оттоманской империи, будущей Блистательной Порте.

Медресе Антальи, где остановился Ибн Баттута, - в Великом городе, рядом с рынком, обнесенным глинобитной стеной. Конец декабря, но небо пронзительно-голубое, легкий солоноватый ветерок играет концом тайласана. Дышится глубоко, привольно.

Декабрьский рынок полон фруктов, овощей, цветов. Его деревянные ворота, поскрипывающие на ржавых петлях, запираются затемно, когда небо вспыхивает миллионами ярких огоньков и звезды падают в море, оставляя за собой серебряные хвосты.

Давно уже Ибн Баттуте не было так хорошо, как в эти первые дни в Анатолии, когда душа освободилась от страха перед морем и можно было не думать ни о Чем, приятно ощущая уголком сознания, что впереди интересный неизведанный мир, населенный единоверцами, которые ведут священную войну против презренных византийцев, жалко цепляющихся за каждый клочок тои благодатной земли.

«В этой земле, - отмечает Ибн Баттута, - в любом городе и в каждой деревне люди исключительно приветливы и гостеприимны к странникам. Они приглашают их к себе, подносят щедрые угощения».

Ибн Баттута знает, что обычай радушного отношения к чужеземцам широко распространен на Востоке. Да и не только на Востоке, а всюду, где люди продают и покупают и с нетерпением ждут торговых караванов из далеких стран. Всюду, где кипит торговля, привечают иноземного купца. Да это и понятно. Купец ведь всю свою жизнь ходит по дорогам мира, пересекает страны и моря. Жажда наживы ведет его от одного межевого столба к другому, и всякий раз, вступая в пределы неведомой еще страны, чувствует он биение сердца, предвкушая, что познает то, чего до сих пор не удавалось познать никому. Выложив на прилавок товар, он расскажет о странах, которые видел своими глазами, и публика обомлеет, проникаясь уважением к его всезнайству и мужеству.

Почтение к купцу - правило каждого дальновидного правителя, жаждущего знать, что происходит в соседних пределах и стремящегося к утверждению своей славы в иных землях. Чем больше гостей, тем бойчее торговля, а стало быть, крупнее барыш, тем осведомленней удельный князь или наместник о тайных или явных намерениях своих соседей - друзей или врагов.

Купец зачастую не просто торговый гость. Случается, что он и посланник от государя к государю, живая почта, степной вестовщик. Направляя своего посла из Персии в Малую Азию, монгольский хан дает ему две охранные пайцзы и ярлык. С этими знаками посланник неприкосновенен. Любое посягательство на него равносильно объявлению войны. На Востоке вовек не забудут, как заносчивость хорезмшаха Мухаммеда, позволившего своему наместнику в Отраре разграбить монгольский караван, обернулась трагедией для многих стран и народов: взбешенный избиением своих послов, Чингисхан двинул бесчисленные орды в пределы хорезмшаха, а оттуда они расползлись по всей земле, сея смерть и разрушение.

Вестника нельзя убивать, говорят в Малой Азии. А купцы, привозящие из далекой страны русов лен, соболей, горностаев и степных лисиц, рассказывают, что еще в древности повелел своим соплеменникам князь Владимир по прозвищу Мономах уважать заморских гостей.

«Чтите гостя или посла, - поучал Владимир Мономах, - если не можете подарками, то пищей или питьем, они, проезжая, будут прославлять человека либо добрым, либо злым - по всем землям…»

Прогуливаясь по рынку со своим радушным хозяином, шейхом Шихаб ад-дином из сирийского города Хама, Ибн Баттута не переставал дивиться предприимчивости торговых людей, доставляющих сюда товары со всего света. На прилавках тюрбаны, шерстяные бурнусы, полосатые джильбабы из Египта, точь-в-точь такие, какие можно купить на крытых рынках Каира или Танты, багдадские ткани - шелк, атлас, камха, благовония - мускус, алоэ, амбра. У ковровщиков радуют глаз яркими узорами ширазские и грузинские ковры, у ювелиров переливаются немыслимыми огнями драгоценные камни из Мавераннахра.

В квартале Мина торгуют лошадьми. Рынок наполнен цокотом копыт, ржанием. Остро пахнет конской мочой и навозом. Каких только не увидишь здесь скакунов! Самые дорогие арабские и венгерские кони, вскормленные степью, а поэтому близкие сердцу вчерашнего кочевника. Ничем не уступят им нервные, порывистые тавлинские с Кавказа и быстроногие мерины из Костамунии - за каждого знающий человек не задумываясь выложит тысячу динаров.

По дороге в медресе Ибн Баттута и шейх Шихаб ад-дин предались воспоминаниям о прекрасном городе Хама, где благочестивый шейх провел свое детство и юношеские годы. Вроде бы совсем недавно был Ибн Баттута в Сирии, а каждое упоминание о ней отзывается в сердце саднящей болью, укором совести, когда встает перед глазами закутанная в черное покрывало тоненькая фигурка той, которую он оставил, отправляясь в хадж, и больше не увидит никогда.

У самого входа в медресе шейха Шихаб ад-дина поджидал посетитель. Высокий, ладно скроенный молодой турок в рваном пропыленном кафтане и войлочной шапочке - калансуве. Опустившись на одно колено, он приложился губами к краю джуббы Шихаб ад-дина и сказал ему по-турецки несколько слов.

- Понял ли ты, сын мой, что говорит этот человек? - спросил шейх Ибн Баттуту.

- Я не знаю вашего языка, - ответил Ибн Баттута.

- Он говорит, что приглашает тебя в гости вместе с твоими приятелями.

Ибн Баттута ничего не ответил. Когда юноша, почтительно раскланявшись, ушел, Ибн Баттута сказал:

- Я думаю, что этому бедняку будет не под силу принять нас всех, и мы не хотели бы быть ему в тягость.

В ответ на эти слова шейх расхохотался и, видя недоумение Ибн Баттуты, сказал:

- Этот человек - шейх братства ахиев. Под его началом около двухсот ремесленных людей, которые безоговорочно слушаются его во всем. У них есть своя обитель, предназначенная для приема гостей, ибо ахии отличаются исключительным гостеприимством.

С такого вот курьеза началось знакомство Ибн Баттуты с цеховыми организациями ремесленников - ахиев. Эти цеховые братства, которые в своей основе были религиозными сообществами, в сложных условиях XIV века играли важную политическую роль. Под религиозной оболочкой скрывалась оппозиция политике феодалов. Организованные в компактные группы и чаще всего вооруженные, ахии представляли собой внушительную силу, с которой не могли не считаться городские власти, наместники и крупные феодалы, тем более что ахии считали справедливым убийство тиранов и, по-видимому, нередко прибегали к этой мере. В своей повседневной практике они придерживались принципа взаимовыручки, соблюдали строгую обрядность при посвящении в члены братства, устраивали совместные трапезы на деньги, заработанные их участниками. Во главе каждого братства стоял вожак, или шейх, избиравшийся своими товарищами и пользующийся непререкаемым авторитетом. Его называли «ахи».

Ибн Баттута писал о братствах ахиев:

«Их можно встретить во всех туркменских землях Руна, в каждой области, в любом городе и деревне. Никто в мире не сравнится с ними радушием к чужеземцам, хлебосольством, услужливостью, непримиримостью к тиранам… Они убивают соглядатаев и им подобных злокозненных людей… Ахи у них - это человек, собирающий людей своей или других профессий - как правило, неженатых. Они делают его своим предводителем…. Ахи строит обитель, обставляет ее мебелью, светильниками и всем необходимым. Его товарищи днем трудятся, чтобы заработать себе на жизнь, а к вечеру приносят ему выручку я на нее покупают фрукты, еду и все, что необходимо ДЛЯ содержания обители. Если в этот день появляется странник, они поселяют его у себя и оказывают ему самый радушный прием. Он остается у них до тех пор, пока снова не отправится в путь. Если же гостей нет, они собираются за совместной трапезой, едят, пьют, танцуют, а поутру уходят на работу. К вечеру они возвращаются к своему предводителю и приносят ему свой заработок. Их называют фетьянами, а предводителя их, как мы уже упоминали, зовут ахи. Нигде в мире мне не приходилось видеть людей, более славных своими деяниями. Разве что могут сравниться с ними в делах своих ширазцы и исфаханцы. И все же эти оказывают большую любовь и почтение к странникам, они более гостеприимны, щедры и более сострадательны к ним…»

За время своих почти двухгодичных странствий по Малой Азии Ибн Баттуте не раз довелось быть гостем ахиев. В своих воспоминаниях он подробно воспроизводит быт обителей и нравы братьев. Его описания - ценнейший источник информации о социальной жизни Малой Азии XIV века.

Обитель, которую Ибн Баттута посетил в Анталье, по всей видимости, принадлежала весьма зажиточному и влиятельному братству. Ибн Баттута сообщает, что полы обители были устланы великолепными коврами византийской выделки, внутренние помещения освещались яркими люстрами из иракского стекла. В зале, где ахии устраивали сходки и дружеские трапезы, на изящных треножниках покоились начищенные до блеска медные светильники - байсусы.

В собрании ахиев Ибн Баттуту встретили юноши в длинных кафтанах и плоских шапочках - калансувах из белой шерсти; за кушаком каждый из них носил огромный, в два локтя длиною, кинжал в серебряных ножнах.

Раскланявшись с Ибн Баттутой, парни стали усаживаться на ковер. При этом они снимали шерстяные калансувы, оставляя на головах маленькие блестящие кольчужки.

Дружеская трапеза, в которой на правах гостя участвовал Ибн Баттута, затянулась далеко за полночь.

«Когда все расселись, - пишет Ибн Баттута, - принесли много еды, фруктов, сладостей, стали петь и танцевать…»

С выездом из Антальи началась почти двухлетняя малоазиатская одиссея Ибн Баттуты. «Книга путешествий» не дает представления об истинном маршруте странствий Ибн Баттуты по Анатолии. Учитывая, что свои воспоминания наш путешественник продиктовал много лет спустя, понятно, отчего он временами допускает неточности, нарушает временную и географическую последовательность в описании городов и событий. Если точно следовать маршруту, предлагаемому Ибн Баттутой, получается, что он за один переход покрывал расстояние между городами, находящимися в разных частях страны, тогда как города, лежащие рядом друг с другом, встречаются у него в разных местах повествования.

Не будем придавать этому особого значения. Предоставим ученым заниматься выяснением подробностей маршрута Ибн Баттуты, а сами присоединимся к нему на пыльной дороге, ведущей из озерной крепости Гюль-Хисар в город Ладик, древнюю Лаодикею-на-Ликосе, развалины которой и сегодня можно увидеть в степи, в пяти километрах от турецкого города Денизли.

Дорога называется Кара-агач, что в переводе с турецкого означает «черное дерево». Вокруг зеленая степь, где пасут свои стада кочевники-туркмены. Нестерпимо печет июньское солнце. Тяготы дневных переходов усиливает запрет на питье и еду: начало июня 1333 года совпало с мусульманским месяцем рамаданом. Дремлют, покачиваясь в седлах, длинноусые стражники, посланные правителем Гюль-Хисара Мухаммедом Челеби для охраны путников от степных грабителей. Подрагивают привязанные к лошадиным шеям пыльные кутасы - тигровые хвосты, оправленные серебряными кольцами, - награда воину за его доблесть в бою. Фыркают, отмахиваясь хвостами от надоедливых слепней, облезлые вьючные ишаки. Ибн Баттута тоже дремлет, вцепившись потными руками в луку седла, ноги в такт движению покачиваются в стременах.

Но спокойствие обманчиво. С минуты на минуту безмятежную тишину степи может разорвать пронзительный свист, и со всех сторон вылетят на дорогу невесть откуда взявшиеся разбойники - гермияне в мохнатых черных шапках и с пиками наперевес.

Гермияне, промышляющие разбоем на торговом тракте, наводят страх на всю округу. Побаиваются их и стражники - пазванты. Встрепенувшись на шорох птицы, выпорхнувшей из густой травы, они испуганно таращат глаза, крутят головами, пытаясь угадать, где таится опасность.

На сей раз аллах будет милостив к маленькому каравану. В первых числах июня 1333 года Ибн Баттута со своими спутниками благополучно доберется до Ладика, который турки называют Дун Гузлу, что означает «город свиней».

Ладик, по описанию Ибн Баттуты, «большой и красивый город». Город славится производством золототканых одежд. Их выделывают светловолосые румийские мастерицы, которым городские власти предписывают носить высокие тюрбаны. Мужчины, как правило, носят белые или красные колпаки. Это указывает на их христианское происхождение. Обычай выделять христиан и иудеев, вменяя им в обязанность носить одежду определенного покроя и цвета, был широко распространен по всему мусульманскому Востоку.

В поисках постоялого двора Ибн Баттута и его спутники, как водится, первым делом отправились на рынок. Необычный внешний вид путников сразу же привлек всеобщее внимание. Люди выходили из лавок и с любопытством глазели на вытянувшуюся вдоль узкого проулка кавалькаду всадников. Толпа нарастала и в конце концов стала такой плотной, что Ибн Баттуте пришлось осадить коня. Иноязычный гомон казался ему загадочным и враждебным. Это ощущение усилилось, когда несколько рук вцепились в уздечку его коня и стали тянуть ее в разные стороны. «Мы решили, что это и есть разбойники - гермияне, которые хотят нас ограбить», - вспоминал впоследствии Ибн Баттута. Тем более что спор за уздечку быстро перешел в драку, и спустя мгновение в сумраке проулка блеснули лезвия ножей.

Неожиданно для всех обстановку разрядил маленький вертлявый старичок в зеленом тюрбане паломника. Протиснувшись сквозь толпу, он приблизился к Ибн Баттуте и на чистейшем арабском языке спросил:

- Откуда высокие гости?

Ибн Баттута ответил.

- Эти люди принадлежат к двум разным цехам, - объяснил хаджи. - Они спорят за право сделать вас своими гостями.

У Ибн Баттуты отлегло от сердца.

- Так пусть бросят жребий, - сказал он весело.

- Будь по-твоему, - пробормотал старик и, повернувшись к дерущейся толпе, закричал что-то высоким пронзительным голосом.

Драка мгновенно прекратилась. Двое высоких молодых ахиев, потирая ушибленные места, пошли в лавку бросать жребий. Разгоряченная толпа хлынула за ними. На какой-то миг воцарилась тишина, которую тут же прервал ликующий крик победивших.

Ибн Баттута и его спутники достались братьям из цеха точильщиков. Вопрос о жилье был, таким образом, решен, и в сопровождении своих новых товарищей путники отправились в обитель братства, находившуюся рядом, в подворье.

По дороге в обитель братья заходили чуть ли не в каждую лавку, закупая еду для дружеской трапезы. До ее начала оставалось еще несколько часов, и шейх ахиев предложил скоротать время в бане.

Раздевшись в мыльной и повязавшись белоснежным азаром, Ибн Баттута вошел в парную. Шейх ахиев не отставал от него ни на шаг. Чувствовалось, что прислуживать гостю, доставшемуся такой дорогой ценой, доставляет ему истинное удовольствие.

- На свадьбе спешат к зурне, а в бане - к курнё, - сказал он весело, откручивая кран с горячей водой. От курны - небольшого углубления для воды - полетели вверх мелкие горячие брызги.

Желая угодить гостям, ахии, натянувшие холщовые рукавички, работали на славу. С каменных топчанов, едва различимых в густом пару, доносились вздохи, вскрики, взвизги, блаженное покряхтыванье.

Ибн Баттута лежал на скользком топчане, положив подбородок на скрещенные перед собой руки. Сердце стучало ровно и уверенно, сладкая истома разливалась по телу, изнуренному долгой верховой ездой. Все складывалось как нельзя лучше. В свои двадцать девять лет танжерский шейх получил титул трижды хаджи, прошел полмира, снискал почет и уважение окружающих. Увидел бы отец, как встречали его сильные мира сего в Мекке и Дамаске, Басре и Багдаде, как беседовали с ним на равных в прохладном полумраке мечетей те, чьей мудрости и учености дивится весь мусульманский мир!

Знают ли в Танжере о его подвижничестве? Об иджа-зах с именами светил, приятно похрустывающих в дорожной торбе? О заветных свитках самаркандской бумаги, которой доверены самые острые впечатления долгого пути?

Ностальгия неизменно охватывала Ибн Баттуту в минуты покоя и размышлений, когда, подводя итоги содеянному, он невольно обращался в мыслях к отчему дому, остро досадуя на то, что близкие не могут разделить его радостей и волнений, восторгов и тревог…

- Сначала еда, потом слова, - прервал его раздумья веселый грудной голос шейха ахиев. - Братья сообщают, что ждут к трапезе.

Выходили из бани разгоряченные, счастливые, с шутками и смехом. Ахии заранее приготовили кувшины с розовой водой и окропили ею своих гостей с такой щедростью, что Ибн Баттута и его приятели по дороге в обитель благоухали, как султанский цветник.

Утром в дверь постучался городской проповедник Ала ад-дин аль-Кастамуни и передал Ибн Баттуте приглашение от султана Инанч-бека. Во дворе обители топтались, лениво пощипывая утоптанную траву, не менее дюжины превосходных тавлинских лошадей - подарок султана. Весь день Ибн Баттута провел с Инанч-беком. В своих воспоминаниях он высоко оценил душевность, простоту и мягкость своего царственного собеседника. Впрочем, возможно, Инанч-бек подкупил магрибинского шейха не только любезным приемом и мягкостью речей, но и богатыми дарами: в тот же вечер он послал к Ибн Баттуте своего наследника Мурада с мешочком серебряных дирхемов сельджукской чеканки. К тому же, не желая отставать от отца, юный Мурад подарил иноземным гостям десяток холеных коней. На этот раз чистокровных костамунийских.

Все это, разумеется, не могло не способствовать приподнятому настроению, не покидавшему Ибн Баттуту на протяжении всего его пребывания в Ладике. Тем более что рамадан близился к концу, и город лихорадочно готовился к празднику - малому байраму.

Праздник удался на славу. С утра у соборной мечети собрались несметные толпы людей. Инанч-бек явился на площадь в сопровождении гвардии, под грохот литавр и барабанов. Ахии различных ремесленных цехов, нарядные, с тяжелыми кинжалами за бархатными кушаками, стояли на другой стороне площади. У каждого цеха свои знамена, свои барабанщики и зурначи, которые, кичась друг перед другом своим искусством, наполнили город таким немыслимым гвалтом, что голуби, сорвавшись с перил минарета, испуганно порхнули в сторону городской стены.

Особенно блаженствовали попрошайки и бродяги. Еще с рассвета они двинулись на городское кладбище, где, привязанные к деревьям, жалобно блеяли жертвенные бараны. Здесь ахии проворно закалывали баранов и коров, ловко разделывали их, варили жирную похлебку сача, которая вместе с горячими лавашами раздавалась голытьбе. К вечеру разномастная толпа сгрудилась у ворот султанского дворца: Инанч-бек устраивал грандиозное пиршество, куда приглашались все, кто способен был работать челюстями.

Пир у Инанч-бека поразил воображение Ибн Баттуты. Огромный, устланный ширазскими коврами зал был залит огнями десятков свечей, вставленных в изящные серебряные подсвечники. Два стола, поставленные вдоль стен, ломились от самых изысканных яств, в центре возвышался деревянный помост - садр, на котором стоял стол поменьше для султана и его ближайшего окружения. За спиной султана застыли в отрешенных суровых позах дворцовые рынды, вооруженные наборными дамасскими луками, массивными молотами и щитами с золотым кружком посередине. Эмир дворца, почтительно раскланиваясь, рассаживал гостей, каждого на отведенное ему место в соответствии с его рангом и положением.

Стол, что накрыт по правую руку от султана, сервирован фарфором, золотом и серебром. На огромных подносах в экзотических соусах томились куски баранины, куры, голуби, куропатки. Светловолосые юноши - огланы в блестящих одеждах и золототканых скуфьях на византийский манер, мягко ступая по пушистым коврам в туфлях с загнутыми кверху носами, разносили холодную родниковую воду и душистый шербет. Этот стол - для почетных гостей: богословов, судей, шейхов ремесленных братств.

Стол, что слева от султана, был накрыт попроще. За ним, спрятав босые ноги под лавки, сидела городская беднота: подмастерья, извозчики, погонщики верблюдов, убогие калеки, проводящие все свое время на ступеньках мечетей, и просто заезжие прощелыги, не преминувшие в праздничный день набить утробу за чужой счет.

Направо от входа в зал расположились музыканты и певцы - озаны со своими тамбурами. На коленях у музыкантов литавры, трубы-нафиры, лютни, зурны. Прислоненная к стене, до времени безмолвна огромная арфа. Нечто подобное Ибн Баттуте предстоит увидеть в Константинополе, во дворце василевса, но сегодня он тщетно пытается скрыть свое восхищение: такого не приходилось ему видеть в лучших домах Каира и Багдада.

…Длинен и замысловат малоазиатский маршрут Ибн Ваттуты. Десятки городов и деревень исходил он своими ногами, от Эрзерума на востоке до Измира на западе, от Антальи на юге до Синода на севере.

Особо запомнилась Конья, античный Иконион, блестящая столица сельджукских султанов вплоть до падения их династии в 1307 году, когда город захватил суровый Бадр ад-дин Махмуд из могущественного туркменского клана Караман-оглу.

«Обойди весь свет, но посети также Конью». Эту тюркскую поговорку Ибн Баттута слышал от разных людей в караван-сараях на пути из Миласа в Конью.

Конийская равнина, выжженная беспощадным июльским солнцем, изрезана глубокими балками, на покатых холмах поблескивают осколки острых скал. Вдали золотятся налившиеся тяжелыми колосьями поля, и рядом отбрасывают на рыжую землю прямоугольные тени безжизненные саманные хижины.

Ближе к Конье бесконечные луга, пастбища, сады, саманные хижины образуют деревни с невысокими минаретами маленьких молелен и навесами открытых рынков.

Конья расположена у подножия холмов, с которых, весело журча, сбегают вниз ручейки холодной родниковой воды. Часть воды поступает в город, избыток наполняет глубокие рвы, окаймляющие городские стены. Сто восемьдесят квадратных башен с бойницами оседлали каменную стену, между башнями зодчие точно выдержали дистанцию в сорок шагов.

Чего только не увидишь на крепостной стене! Беспорядочно вделаны в нее саркофаг с изображениями из жизни Ахилла, христианские каменные надгробья, обломки плит с надписями византийских времен. Все, что осело в этих местах от предыдущих эпох, сгодилось при строительстве, все пошло в ход: и алтари из языческих храмов, и тяжелые генуэзские кресты, и даже изваяния римского орла и арабского льва.

Тяжелые городские ворота запираются с наступлением темноты, и путник, не поспевший засветло, вынужден устраиваться на ночлег на голой земле. Утром стража окликнет его и, удостоверившись, что он не таит худого, пропустит в город, пожелав удачи в торговом деле.

А в Конье есть что продать и купить! Каких только рынков там нет! Ибн Баттута особо подчеркивает строгую Цеховую структуру торговой жизни Коньи. «Каждый ремесленный цех, - пишет он, - имеет свои ряды». Хлопчатобумажные ткани продаются в одном ряду, парфюмерия и благовония - в другом, особняком стоит знаменитый ряд золотых дел мастеров, сверкающий камнями, свезенными сюда со всего мира.

В цехе объединены не только мастеровые, но и купцы, подвизающиеся в торговле каким-нибудь одним товаром. Они сообща устанавливают цены, оберегают рынок от произвола чужаков, в складчину от имени корпорации строят медресе, караван-сараи, бани.

Рынков в Конье бесчисленное множество. Особенно любопытен «Конский базар», куда привозят лошадей из всех сопредельных стран, и «Портал невольников», где можно купить мальчика или наложницу любого племени и цвета кожи. Работорговлей почти монопольно заправляют генуэзцы. Они покупают «живой товар» в Крыму, сотнями и тысячами перепродают на невольничьих рынках Рума.

Белокожих славянских красавиц водят по городу, как лошадей, поцокивая языками, громко нахваливают их прелести, заставляют улыбаться, показывать зубы. Мальчики и мужчины сидят в портале на длинных деревянных скамьях, ждут, когда придет их черед.

В Конье жизнь била ключом. Здесь собрался весь цвет туркменского общества - феодалы со своей многочисленной челядью, кадии, богословы-улемы, дервиши, чиновники при султанских диванах, взятками нажившие огромные состояния, попечители мечетей и мавзолеев.

Много было иноплеменников - иудеев, греков, армян. Иудеи, как всюду, служили придворными лекарями, промышляли разменом денег и ростовщичеством, торговали хмельным зельем, откупаясь щедрыми взятками от нечистых на руку мухтасибов, которые на манер римских цензоров шныряли по городу в надежде на поживу. Греки занимались ремеслом, содержали корчмы, армяне жили торговлей.

Немало в Конье и иранцев. Туркменские вельможи таскают их за собой десятками, поручая работу, требующую учености и живости ума. Иранцы - чиновники султанских диванов, грамотеи, переписчики рукописей, каллиграфы. Нередко пробиваются в министры и даже становятся визирями.

Конья живет свободно, раскованно, весело. Рынки открыты допоздна, ближе к полуночи беспутные гуляки собираются в кабаках, откуда доносится музыка, пение, пьяный смех. Публика кабаков разношерстна - чиновники султанских диванов, городские нотабли, поэты, торговцы, разбогатевшие арфистки, владеющие доходными домами и сотнями рабынь, и даже мевлеви из секты вертящихся дервишей.

Городской судья Ибн Калам-шах, у которого остановился Ибн Баттута, как-то предложил ему посетить могилу Джелалиддина Руми, умершего в Конье в 1273 году. Уроженец афганского города Балх, Джелалиддин Руми вместе с семьей бежал оттуда, спасаясь от монгольского нашествия, и обосновался в Конье, блистательной столице Сельджукидов. Здесь он написал стихи, которые обессмертили его имя.

В этих стихах Джелалиддин Руми высоко поднялся над привычными представлениями и предрассудками эпохи. Осуждая нетерпимость и фанатизм, он проповедовал любовь и согласие, равенство всех смертных вне зависимости от вероисповедания и языка. Ему принадлежит такое высказывание:

«Приходи, кто бы ты ни был - неверный, огнепоклонник или язычник. Наш дом не обитель отчаяния. Входи, да сколько бы ты ни нарушал своих обетов».

Из Коньи путь Ибн Баттуты лежал на Кайсери, оттуда на Сивас, где находилась резиденция ильханского наместника эмира Ала ад-дина Эретна. К востоку от дороги из Ларанды в Конью начинались владения хулагуидского хана.

В Кайсери Ибн Баттута был принят женой наместника Таги-хатуныо, которая подарила ему оседланного коня, одежду и мальчика-гуляма. В Сивасе, древней Севастии (Себастее), Ибн Баттута встретился с эмиром Ала ад-ди-ном Эретна, прекрасно говорившим по-арабски. Эмир принял его в своем дворце, подробно расспрашивал об Исфахане и Ширазе, интересовался обстановкой в Сирии, Египте, а также в сопредельных туркменских землях.

В самый разгар жары Ибн Баттута прибыл в город Бирги, где провел около двух месяцев. Правитель Бирги Мухаммед ибн Айдин пригласил Ибн Баттуту в свою летнюю резиденцию высоко в горах, где он спасался от зноя. очевидно, прослышав о подарках, полученных Ибн Баттутой от караманских князей, Мухаммед ибн Айдин задался целыо во что бы то ни стало перещеголять их щедростью в Размахом. ,

- Пусть скажет, чего он хочет, - передал султан Ибн Баттуте через своего наиба.

- У султана есть золото, серебро, лошади, рабы, - уклончиво ответил Ибн Баттута. - Пусть дает что пожелает.

Мухаммед ибн Айдин не ударил лицом в грязь. Перед самым отъездом Ибн Баттуты он закатил в его честь огромное пиршество, куда пригласил городских нотаблей, военачальников, улемов. После приема султан послал в медресе, где остановился Ибн Баттута, торбы с провиантом, сто мискалей золота, тысячу серебряных дирхемов, дорогую одежду со своих складов, оседланного коня, а также византийского мамлюка по имени Михаил.

Путешествие Ибн Баттуты по Малой Азии подходит к концу. Позади великолепные города Западной Анатолии- Айя-Солук, Измир, Манисса. В Изнике, небольшом городе-крепости, расположенном на острове посреди озера, Ибн Баттута видел легендарного Орхана, второго султана нарождающейся Османской империи. Магрибинец прекрасно разбирался в хитросплетениях политической конъюнктуры своего времени: недаром он называет Орхан-бека крупнейшим из туркменских царей.

«У него больше всех денег, земель, стран, солдат, - подмечает Ибн Баттута. - Он владеет ста крепостями и большую часть времени проводит, объезжая их. В каждой он останавливается на несколько дней и проверяет ее состояние. Не проходит и месяца, чтобы он не воевал с неверными. Его сын отобрал Бруссу у румийцев, он похоронен там в мечети, которая раньше была христианским храмом».

Источники по ранней истории Оттоманского государства крайне скудны. Поэтому каждое свидетельство Ибн Баттуты на вес золота.

В пору своих путешествий по Ирану и Малой Азии Ибн Баттута еще не владел ни персидским, ни турецким языками. Впоследствии, как можно понять из текста книги, он изучит эти языки, которые в XIV веке играли роль lingua franca на огромных пространствах от Босфора до Индии и Китая. Но это будет потом, а в 1333 году Ибн Баттута обходится лишь арабским, и это порождает масcу недоразумений, которые он с юмором описывает в своих воспоминаниях.

Во время остановки в одном из странноприимных домов Ибн Баттута тщетно пытался объясниться с турком из ахиев. Послали за ученым богословом. Однако на вопросы Ибн Баттуты богослов невпопад отвечал по-персидски. Ахии мрачно наблюдали за его тщетными попытками наладить взаимопонимание. Им и в голову не приходило, что ученый шейх, похваляющийся знанием законов пророка, на самом деле никогда в жизни не изучал арабского языка.

Получился конфуз. Но ученый невежда, всю жизнь обманывавший своих земляков, все же выкрутился из, казалось бы, безвыходного положения.

- Этот человек говорит на древнеарабском, - объяснил он по-турецки, показывая рукой на Ибн Баттуту. - Я же обучен лишь новоарабскому.

Ибн Баттута понял смысл его слов и расхохотался, но никому не объяснил причину своего смеха. Он не выдал гостеприимным хозяевам позорную тайну незадачливого пройдохи-шейха.

…Восточнее Гереде, античной Кратеи, Ибн Баттута свернул с большой анатолийской дороги и направился на север, в сторону Черного моря.

В Синоде, на родине Диогена и Митридата, Ибн Баттута провел, по его словам, сорок дней.

Ждал у моря погоды.