"Феномен Фулканелли. Тайна алхимика XX века" - читать интересную книгу автора (Джонсон Кеннет Райнер)

Глава четвёртая Фламель, Юнг, Блаватская и Тайные Учителя

Часто холодная дрожь пробегала по мне, и я спрашивал себя, уж не посвятил ли я свою жизнь очевидной фантазии. Дарвин, письмо к Лайеллу, 1859
Символизм, столь богатый, как алхимический, неизбежно ведёт своё происхождение от причин вполне адекватных, а не от простой прихоти или игры фантазии. К. Г. Юнг. Психология и алхимия

Следующий алхимик, о котором мне хотелось бы вам рассказать, занимает весьма почётное место в нашем параде учителей, ибо принадлежит к когорте тех, кто представил весомые и убедительные доказательства возможности физической трансмутации. На самом деле доказательства существования Философского камня куда более серьёзны и надёжны, чем те, с помощью которых выигрывается большинство наших современных судебных процессов. Он представляет для нас особый интерес ещё и потому, что идеально соответствует некой интуитивной психологической модели, практически неразличимой при обычном поверхностном исследовании жизней алхимиков, но обретающей странную и захватывающую значимость по мере более глубокого погружения в предмет.

Как и все отрасли науки, имеющие ценность и существующие достаточно долгое время, за почти три тысячи лет своей истории алхимия породила множество шарлатанов, обманщиков, мошенников, жуликов и самозванцев. И возможно, именно столь огромное их количество — образовавшееся за многие века бесчестных обманов и подделок — привело к тому, что великое Герметическое искусство оказалось низведено до нелепых басен и волшебных сказок. С другой стороны, вся эта софистика была, возможно, на руку подлинным алхимикам, работающим в полном одиночестве и заботящимся о сохранении тайны.

Но если уж мы взяли на себя труд совершить путешествие сквозь историю алхимии и изучить жизнь её великих деятелей и их писания, было бы грешно не воспользоваться возможностью и не отделить подлинных искателей и адептов от souffleurs, или надувателей. (Этим последним словом алхимики пренебрежительно называли неумелых любителей из-за их слишком буквального подхода к практической работе и, как следствие, слишком рьяного использования мехов.)

У нас есть также возможность тщательно изучить несколько имеющихся в нашем распоряжении впечатляющих примеров подлинной трансмутации. Среди наиболее хорошо документированных случаев — эксперименты, произведённые в Париже Никола Фламелем. Фламель — возможно, один из самых необычных средневековых алхимиков, хотя бы потому, что с ним связано очень мало тайн. О его жизненном пути уже писали несколько авторов, но мне всё равно хотелось бы обратить здесь внимание читателей на некоторые важные детали и связи, которые до сих пор не получали должного освещения.

Никола Фламель родился около 1330 года неподалёку от Понтуаза в более чем скромной семье. Несмотря на это, ему удалось получить прекрасное по тем временам образование. Он сам откровенно описывал не только как пришёл к алхимии, но и как после двадцати четырёх лет тайных трудов с помощью своей супруги Пернеллы в конце концов открыл секрет создания золота.[117] Всё это время и даже после своего ошеломляющего успеха Фламель скромно работал писцом и продавцом книг (См. ил 6).


Ил. 6. Никола Фламель (с портрета Тета, помещённого в издании: A. Poisson «Nicolas Flamel, sa vie, ses foundations, ses oeuvres»)

В отличие от многих своих коллег-алхимиков, Фламель никогда не пытался ни спрятаться за латинизированным псевдонимом, ни скрыть источник своего богатства.

Ортодоксальные историки — или, возможно, как раз неортодоксальные ввиду их склонности отрицать очевидные факты — пытались выставить Фламеля просто успешным предпринимателем, сделавшим себе состояние на ростовщичестве, а потом расточившим его на церковные дела и благотворительность, чтобы искупить свои грехи.

Однако эта точка зрения выглядит неубедительно по многим причинам.

Другие специалисты, знающие тайну Фламеля, или, по крайней мере, подозревающие о её существовании, признают, что единственный возможный источник его состояния — Философский камень.

Фламель начал свою карьеру писца в крошечной, снятой внаём хибарке всего тридцати дюймов в поперечнике на улице Писателей в Париже напротив церкви Сен-Жак-де-ла-Бушри. Он иллюстрировал рукописи, оформлял сделки и составлял официальные документы. От своих покойных родителей он унаследовал только небольшой домик неподалёку, напротив врат Мариво вышеуказанной церкви. После женитьбы на Пернелле, дважды вдове и к тому же старше его, он на её скромное приданое смог арендовать ещё одну деревянную хибарку для своих копиистов и подмастерьев. (Сохранившийся до наших дней документ, подписанный Фламелем через несколько лет после заключения брака и постоянно цитируемый французскими авторами, свидетельствует, что они с супругой к тому времени владели немногим больше, чем обычно бывает в собственности у средней женатой пары.)

В этих слегка улучшившихся обстоятельствах Фламель начал продавать и покупать книги. Могу предположить, что переписывание рукописей вкупе с продажей книг дали ему общее представление об алхимических текстах, из которых, возможно, чисто бессознательно, он и почерпнул базовые знания о Герметическом символизме.

Однажды ночью во сне ему явился ангел и показал огромную окованную медью книгу со страницами из тонкой коры, покрытыми странными выгравированными иероглифами.

— Фламель, — сказал ему ангел, — возьми эту книгу, в которой ничего не понимаешь; для многих других, но не для тебя останется она тёмной по смыслу, но настанет день, и ты прочтёшь на её страницах то, чего никто, кроме тебя, не увидит.

Фламель протянул руки, чтобы принять дар, но книга вместе с ангелом растворились в Божественном сиянии. Годами память об этом видении преследовала его, пока в один прекрасный день к нему в домишко не явился некий господин и не предложил купить у него книгу.

К вящему изумлению Фламеля, книга, которую он купил «всего за два флорина», оказалась точно такой же, как в том его сне. Это и стало началом его алхимического пути, который в конце концов привёл Никола Фламеля к обретению легендарного Философского камня.

Однако прежде чем продолжать рассказ о жизни Фламеля, мне хотелось бы обратиться к другим снам, ставшим причиной долгого романа между доктором Карлом Густавом Юнгом и алхимией.

Известно, что ещё в самом начале своих исследований природы и особенностей сновидений Юнг обратил внимание, что многие пациенты, обращавшиеся к нему за психологической помощью, рассказывали о снах с необычайно богатым и разнообразным символизмом. Символизм этот, как отметил Юнг, был зачастую весьма схож с символизмом древних религиозных систем, мифов, народных сказаний, волшебных сказок — и алхимии. Он писал: «Эксперименты показали, что эти символы несли с собой новую жизнь и новую энергию тем, кому являлись».

Но не только его пациенты сообщали об этих любопытных символических параллелях. Сам Юнг тоже обнаружил их в своих сновидениях.

В своём автобиографическом труде «Воспоминания, сны, размышления» он писал:


«Прежде чем состоялось моё знакомство с алхимией, у меня была целая серия сновидений, в которых всё время возникала одна и та же тема. Рядом с моим домом стоял ещё один или это было другое его крыло или пристройка, что казалось мне во сне очень странным. Каждый раз во сне я недоумевал, почему мой дом мне незнаком, хотя он явно стоял тут всегда. В конце концов мне приснилось, что я попал в это другое крыло дома. Там оказалась прекрасная библиотека, книги в которой начинались с XVI и XVII веков. На полках стояли огромные толстые тома, переплетённые в свиную кожу. Среди них было некоторое количество книг, украшенных медными гравировками странного вида и иллюстрациями с изображениями странных символов, подобных которым я никогда не видел. В то время я не имел ни малейшего понятия, что они означают; только значительно позднее я распознал в них алхимические символы. В том сне я осознавал только, что совершенно зачарован и ими, и всей библиотекой в целом…».[118]


Очень легко счесть нелепыми фантазиями и сбросить со счетов сны ремесленника XIV века — столетия, когда в чудеса вроде пророчеств и алхимии верили безоговорочно. Но когда современный учёный вроде профессора Юнга рассказывает о сходном опыте — как личном, так и своих пациентов — данное явление заслуживает более подробного изучения.

Обратите внимание на необычайное сходство сновидений Фламеля и Юнга — книга, медные гравировки, странные символы, иллюстрации и буквы, которые невозможно понять. Оба сна оказались вещими, и это тоже нелегко объяснить.

«Через пятнадцать лет после этого у меня уже была библиотека, во многом напоминавшая ту, из сна», — пишет далее Юнг.

Но и это ещё не всё. У Юнга были и другие сны, которые он интерпретировал как предвестия его будущего интереса к алхимии. Самый важный из них приснился ему в 1926 году. Во сне Юнг после путешествия по Южному Тиролю в запряжённой лошадьми карете с кучером-крестьянином приехал в некую роскошную усадьбу. Карета въехала через ворота на широкий двор, после чего ворота с грохотом захлопнулись за ними. Кучер соскочил с облучка и объяснил Юнгу, что теперь они оба пойманы в семнадцатом столетии. Во сне Юнг смирился с такой перспективой и только подумал: «Ну что ж, так тому и быть. Но что же мы теперь будем делать? Очевидно, мы заперты здесь на долгие годы». Вслед за тем пришла другая, более успокаивающая мысль: «Когда-нибудь, спустя годы, я всё-таки выберусь отсюда».

Задавшись целью истолковать свой сон, Юнг долгие недели и месяцы читал книги по мировой истории, религии и философии в надежде отыскать хоть какие-то ключи.

«Лишь значительно позднее я понял, что сон тот имел отношение к алхимии, ибо эта наука достигла своих вершин именно в семнадцатом столетии», — писал он.

Далее он, правда, пускается в объяснения, что интерес к алхимии появился у него в 1928 году, когда известный учёный-ориенталист Рихард Вильгельм прислал ему свой перевод классического китайского философского и алхимического трактата «Тайна золотого цветка». Юнг, почувствовав вкус к этой теме, заказал своему мюнхенскому книготорговцу все книги по алхимии, какие тот только мог найти. Первой прибыла коллекция алхимических трактатов на латыни под общим названием «Искусство получения золота в двух томах» (1593).

Однако, как признавался потом Юнг: «Два года эти книги пролежали у меня практически нетронутыми. Время от времени я рассматривал картинки и каждый раз думал: „Боже ты мой, что за чушь! Это же просто невозможно понять!“»

А потом что-то снова привлекло пытливое внимание Юнга к алхимическим текстам, и он сел изучать их более пристально. Он обнаружил там довольно странные сентенции, которые, как ему показалось, он понял, и, что более важно, осознал, что алхимики использовали символический язык.


«Однажды ночью, исследуя эти тексты, я вдруг вспомнил свой сон о том, как оказался пойманным в XVII веке. Наконец я понял его значение! „Вот оно! Теперь я обречён изучать алхимию с самого начала!“».[119]


По более близком рассмотрении Юнг обнаружил в алхимических трактатах странные словосочетания — ныне знакомые всем западным учёным, интересующимся алхимией, — solve et coagula, unum vas, prima materia, Mercurium и lapis philosophorum.[120]

Он начал составлять снабжённый перекрёстными ссылками словарь терминов, как если бы был филологом, пытающимся расшифровать неизвестный язык. За этим занятием он провёл более десяти лет, заполняя сотни записных книжек выдержками из текстов.

Он писал:


«Вскоре я обнаружил, что аналитическая психология прелюбопытнейшим образом совпадает с алхимией. Опыт алхимиков в каком-то смысле был моим опытом, а их мир — моим миром. Это оказалось, разумеется, весьма важным открытием: я обнаружил исторический аналог своей любимой психологии бессознательного».


И далее:


«Психологии сознательного со всей очевидностью достаточно материала, получаемого посредством личного опыта, но, если мы хотим объяснить феномен невроза, нам потребуется анамнез,[121] который проникает глубже, чем это доступно сознанию. И когда в процессе лечения пациента у меня возникает необходимость в необычных решениях, приходят сны, для интерпретации которых требуется нечто большее, чем просто личные воспоминания».[122]


Итак, Юнг полагал, что сделал открытие чрезвычайной важности. И в психологическом смысле это так и было. Но с тем же успехом можно было бы сказать и что это алхимия «открыла» его. Ибо даже допуская, что в человеческом сознании может содержаться информация, выходящая за пределы личного опыта, — знание, возможно наследуемое генетически и уходящее в прошлое на несколько столетий, если не тысячелетий, — мы, тем не менее, не получили никакого объяснения того процесса, посредством которого эта информация «реактивируется». С какой стати подсознание вдруг выбирает из всей имеющейся в наличии информации именно этот её фрагмент и поднимает её на уровень сознания в виде символов или снов? И если психология бессознательного работает именно таким образом, почему оно реактивирует информацию в виде алхимических символов — то есть в максимально архаической форме, недоступной пониманию большинства людей?

Пытаясь дать ответ на эти вопросы, мы вплотную подходим к одной из ключевых как для алхимии, так и для других направлений оккультизма концепций, которую будет трудно принять среднестатистическому человеку, в особенности вооружённому столь характерным для современности застарелым скептицизмом. Это концепция Тайных Учителей или Наставников — полулегендарных духовных сущностей, обладающих высшим разумом, почти бессмертных и вершащих, как верят некоторые, судьбу отдельных индивидуумов или даже оказывающих влияние на весь ход истории человечества в целом. Считается, что достигший успеха алхимик — то есть подлинный Адепт — завершивший свою работу и получивший Философский камень, может присоединиться к этим Тайным Учителям. В этом и кроется цель бессмертия или, по крайней мере, значительного продления жизни — у Учителя должно быть достаточно времени, чтобы обозреть всю обширную картину человеческой эволюции и развития. Не имея такого широкого угла зрения, невозможно определить, какого образа действий следует придерживаться, чтобы оптимальным образом повлиять на прогресс человеческого рода.

В оккультной традиции есть предположение, что в некотором смысле, дабы обрести Камень, нужно самому стать Камнем. Тот, кому удаётся это сделать, обретает подлинное бессмертие, то есть покидает цикл последовательных перерождений. Вместо того чтобы снова и снова возвращаться к земной жизни, чтобы закрыть те или иные кармические долги, Высший Адепт становится един с вечным порядком Вселенной, с великим Единством космической жизни. Однако, как гласит легенда, некоторые Учителя выбирают остаться на земле ради неких неясных целей гуманитарного характера.

В своём «Очерке современного оккультизма» Сирил Скотт утверждает, что эти Учителя образуют Великое Белое Братство, или Иерархию адептов. Именно они и есть «сокровенное правительство нашего мира». На возражение, что мир этот находится в слишком ужасном состоянии, чтобы допустить существование неких заботящихся о нём Учителей, он отвечает, что если бы не их руководство и наставничество, нас с вами тут вообще не было бы. Кроме того, их интересуют не относительно мелкие события и явления человеческой истории, а более масштабные аспекты эволюционного процесса в целом.

«Учителя, — говорит Скотт, — только советуют, направляют и предлагают, но никогда не принуждают».

Некоторые из них путешествуют по всему миру, чтобы учить избранных и давать им посвящение, но большая часть их трудов вершится «на внутренних планах медитативного состояния».

Во главе тайного Белого Братства, штаб-квартира которого располагается в недоступной части Гималаев, стоят трое.

Один из них, Ману, во внешнем своём проявлении китаец. Он возглавляет Коренные расы и ответствен за расовые характеристики и эволюцию; другой, Маха Коган, занимается культурным развитием, а также взлётом и падением цивилизаций. Третий, известный просто как Учитель Мира, ведает эволюцией и религиозным развитием. В прошлых своих воплощениях он приходил на землю как Кришна в Индии и Христос в Палестине, а сейчас, как говорят, действует в Ливане в обличий сирийца. Ещё одной из прошлых его инкарнаций был израильский ветхозаветный вождь Иисус Навин.

Это последнее обстоятельство особенно интересно, поскольку, согласно Библии, Иисус Навин был сыном Нава,[123] а иудейская раввиническая традиция утверждает, что истинный мессия будет «йи-нун», «сыном рыбы». Это приводит на память Дху л'Нуна, египетского адепта алхимии.

Ещё один важный член Белого Братства зовётся Венгерским Учителем, и, согласно Скотту, его миссия Высшего Посвященного сопряжена с непрерывными странствиями по миру. Традиция гласит, что в прошлых своих жизнях он был греческим философом V века Проклом, «великим английским государственным мужем и философом» (возможно, Фрэнсисом Бэконом?) и легендарным графом де Сен-Жерменом, о котором мы ещё поговорим позднее. Приверженцы добровольных перерождений верят также, что апостол Павел ныне родился на Крите и основная его задача — надзирать за развитием спиритуалистического движения.

Сирил Скотт — отнюдь не единственный, кто придерживается таких представлений. Многие оккультисты вплоть до настоящего времени лелеют веру в то, что человечеством руководят свыше через посредство избранных и высокоразвитых индивидуумов.

Мэнли П. Холл, основатель и президент Общества философских исследований Лос-Анджелеса подтвердил, что тоже верит в Братство Тайных Учителей, обитающих в отдалённых районах Гималаев, наставляющих человечество и руководящих им в его духовном развитии.

Он пишет: «Есть множество совершенно неоспоримых доказательств, подтверждающих существование посвящённых философов, обладающих высшим знанием Божественных и природных законов. Имеются также и весьма серьёзные свидетельства того, что эти посвящённые были агентами Мирового Братства Адептов, существующего с самых незапамятных времён. Это сверхбратство называлось Философской Империей, Великой Школой, Колледжем Святого Духа и Незримым Правительством Мира».[124]

В своём введении и комментариях к «Святейшей тринософии», приписываемой графу де Сен-Жермену, Халл утверждает, что Сен-Жермен и Фрэнсис Бэкон «суть два величайших эмиссара, посланных в мир Тайным Братством за последнюю тысячу лет».[125]

Ещё одним защитником гипотезы о существовании Тайных Учителей была известнейшая Елена Петровна Блаватская, сооснователь и ответственный секретарь Теософского общества. Блаватская утверждала, что встретила своего личного наставника, учителя Морию на Всемирной выставке 1851 года в Лондоне. Именно по наущению Мории и ещё одного Учителя по имени Кут Хуми Блаватская и полковник Олькотт основали Теософское общество в Нью-Йорке в 1875 году. Целью этого мероприятия было осуществление миссии, которую возложили на неё её Тайные Учителя. Сам термин «теософия» (мудрость богов) был введён в обиход Аммонием Саккасом из Александрии. Основная задача теософии — возродить эзотерическую мудрость древних и противопоставить её западному материализму.

Чтобы подготовиться к исполнению этой миссии, мадам Блаватская, по её собственному утверждению, прошла посвящение в Тибете, где обитали её наставники. Это заняло два периода по три года каждый. Первый из них окончился в 1856 году, после чего она вновь вернулась в Тибет в 1868-м. Ей преподали принципы древней мудрости человечества, или «Тайной доктрины», как она стала называть это учение. Её врождённые психические и духовные силы получили дальнейшее развитие, чтобы она могла вернуться в мир и в любом месте и в любое время получать от своих учителей наставления и указания. В результате было основано Теософское общество и написаны два её фундаментальных труда «Разоблачённая Изида» и «Тайная доктрина».

Комментируя возможность существования Тайных Учителей известный западный специалист по буддизму, судья Британского Верховного Суда в отставке Кристмас Хамфри замечает:


«Вовсе не трудно допустить, как заявляют все религии, что существуют некие высокоразвитые люди, овладевшие этой общей мудростью, как бы их ни звали, и что вместе в свете своего духовного развития они составляют Братство, без различия рас и цвета кожи».[126]


Сегодня существует весьма распространённое, но неверное представление, что шарлатанство мадам Блаватской — вещь доказанная, что её «учителя» никогда не существовали, кроме как в её воображении и что она сама сфабриковала письма, якобы написанными ими учёному-ориенталисту А. П. Синнетту. Тем не менее, остаётся фактом, что, как показал Кристмас Хамфри, «Письма Махатм к А. П. Синнетту» (опубликованы в Лондоне в 1923 году) действительно были посланы между 1880 и 1884 годами, и Синнетт выпустил две книги, основанные на них — «Оккультный мир и эзотерический буддизм» — за пять лет до того, как Блаватская издала свою «Тайную доктрину» в 1888 году. Кроме того, мадам Блаватская регулярно писала Синнетту между 1880 и 1888 годами, что оставляет возможность сравнения её почерка с почерками Учителей.

Вот как комментирует это мистер Хамфри:


«Как и, что более важно, зачем ей было писать длиннейшие письма изменённым почерком, если фальсифицированные таким образом „Письма Махатм“ впервые увидели свет лишь через тридцать лет после её смерти? Само такое предположение звучит глупо».[127]


По поводу предполагаемого шарлатанства мадам Блаватской мистер Хамфри указывает, что Ричард Ходжсон, специалист Общества психических исследований, свидетельствовавший по этому делу, никогда не видел писем, но признал их фальшивкой, равно как никогда не видел ни одного из «феноменов» Блаватской и, тем не менее, заявил, что всё это жульничество. Кроме того, Общество психических исследований так и не пришло к единому мнению, так что выводы Ходжсона остаются его сугубо личной точкой зрения.

К сожалению, ряд авторов неоправданно «делал Блаватской плохую рекламу», которая сильно испортила её посмертную репутацию, как это произошло и с Алистером Кроули, с чьим именем связано невероятное количество появлявшегося в популярной прессе сенсационного бреда. Да, Кроули мог быть невероятно эгоистичной и извращённой личностью, но, вне всяких сомнений, он не был «чудовищем в человеческом облике» и «самым испорченным человеком на свете», каковым мог бы показаться, если ориентироваться исключительно на самые грязные скандалы того времени. И точно так же тщательное изучение полного приключений жизненного пути Блаватской убеждает в том, что её так называемые шарлатанства были по большей части делом рук четы мошенников по фамилии Хорос, которые пытались прибрать к рукам индийскую штаб-квартиру движения, а также необоснованному заключению представителя Общества психических исследований.

Возможно, самое главное свидетельство в пользу Блаватской исходит из источника, которому придаётся неоправданно мало значения — от тибетского ламы. В своём введении к «Тибетской книге мёртвых» В. И. Эванс-Вентц пишет о её переводчике: «Покойный лама Кази Дава-Самдуп придерживался мнения, что, несмотря на самую враждебную критику, направленную в адрес работ Елены Петровны Блаватской, в них присутствуют все признаки того, что она была самым близким образом знакома с высшими ступенями ламаистского учения, в которые, по её собственному утверждению, она была посвящена».[128]

Юнг, в свою очередь, комментирует, возвращаясь к своим экспериментам: «Это принесло целый ряд неоспоримо значительных результатов, находившихся в самой непосредственной связи с моими собственными мыслительными процессами, и объяснить это себе самому я был совершенно не в силах».[129] К сожалению, признаётся Юнг, он не делал никаких записей об этих «удивительных совпадениях».

Через несколько лет после этих экспериментов — результаты которых получили полное подтверждение впоследствии, когда его пациенты стали с большим успехом пользоваться оракулами в процессе работы — были опубликованы переводы и комментарии Вильгельма. Когда Вильгельм читал лекции в Цюрихе, Юнг познакомился с ним, и два учёных сравнили свои записи.

Оказалось, что старый китайский мудрец по имени Лао Най Сюань познакомил Вильгельма с И Цзином и с китайской йогической философией. Юнг пишет, что, когда была закончена последняя страница вильгельмовского перевода И Цзина — в этой работе мудрец принимал участие — и получен первый экземпляр книги, Лао Най Сюань немедленно умер.

«Как если бы его работа была завершена, и последнее послание древнего умирающего Китая Европе — передано», — писал Юнг. «Вильгельм оказался идеальным учеником, воплощением мечтаний старого мудреца».

В результате того, что он остался в Европе и стал преподавать в Китайском институте Франкфурта-на-Майне, Вильгельм, ранее, по наблюдениям Юнга, полностью поглощённый китайской философией и культурой, начал возвращаться к западным путям мысли и теологической традиции. Всё это было тем более важно, что во время их первой встречи Вильгельм показался ему «совершеннейшим китайцем, как по поведению, так и по манере письма и речи».

Через некоторое время Вильгельм заболел амёбной дизентерией и, вынужденно оставаясь некоторое время дома, признался озабоченному его состоянием Юнгу, что сны его были полны пейзажами Китая, оставшимися в далёком прошлом — словно бы что-то звало его оттуда.

Болезнь Вильгельма затянулась на долгие месяцы, со временем лишь усугубляясь. Юнг писал:


«За несколько недель до смерти, когда у меня в течение некоторого времени не было о нём никаких известий, меня как-то раз в самый момент засыпания пробудило яркое видение. Подле моей постели стоял китаец в тёмно-синем одеянии, пряча скрещённые на груди руки в рукава. Он низко наклонился ко мне, словно пытался передать некое послание. Я знал, что это означает. Видение было необычайно живым и ярким. Я видел не только каждую морщинку на его лице, но и каждую складочку на одеянии».[130]


Юнг не стал подробно рассказывать, что означало послание материализовавшегося Лао, но мы вполне можем понять его смысл по умолчанию. Этот случай подтверждает весьма распространённое представление, разделяемое многими серьёзными оккультистами, что эзотерическая мудрость может быть передана и передаётся напрямую избранным людям. Вильгельм был одним из таких «посланников». Явление Лао Юнгу подтвердило, что миссия Вильгельма на земле подошла к концу.

Как бы там ни было, знакомство Вильгельма и Юнга вдохнуло новую жизнь в психологическую науку и косвенно, через личную заинтересованность Юнга, породило новый, достаточно интересный подход к алхимии. К сожалению, научный материализм принял юнгианскую интерпретацию не как новое направление в исследовании алхимии, которое нуждается в рассмотрении и развитии, но как истину в последней инстанции: «Вот как обстоят дела. Юнг всё нам рассказал: алхимия есть не более чем заблудившаяся психология».

Итак, никто не возразил, что психодуховная интерпретация алхимии не могла стать окончательным решением проблемы. Хотя Юнг очень глубоко проник в психологические мотивации алхимиков, он никоим образом не отрицал физическую сторону искусства. Но необходимо добавить, что он не предложил никакого удовлетворительного объяснения её raison d'etre.[131] И несмотря на бессознательное облегчение, которое, вне всяких сомнений, первоначально испытали те, кто удовлетворился юнговской интерпретацией, в алхимии оставалось ещё слишком много тайн, продолжавших будоражить их воображение.

Кроме того, если физической алхимии не существовало, как следует воспринимать разнообразные химические открытия, оказавшиеся побочным результатом алхимических экспериментов? Мы уже отметили некоторые из них, когда изучали жизнь выдающихся алхимиков прошлого. Вот ещё несколько: Альберт Великий сумел получить едкий калий и первым описал химические свойства киновари, основного карбоната свинца (свинцовых белил) и свинцового сурика; Парацельс[132] ввёл химические средства в медицинский обиход и первым описал цинк; Джамбаттиста делла Порта (1541–1615) произвёл окись олова; Ван Гельмонт (1577–1644) открыл существование газов; Глаубер идентифицировал сернокислый натрий; Хенниг Брандт выделил фосфор; Иоганн Фридрих Бёттгер (1682–1719) стал первым европейцем, сумевшим получить фарфор, а Блез Виньер (1523–1596) открыл бензойную кислоту.

Теперь давайте вернёмся к истории Никола Фламеля — этому вызову скептическому материализму, — в которой нам будет нетрудно обнаружить свидетельства трансмиссионного процесса, протекавшего на тонком уровне. Книга, которая сперва приснилась Фламелю, а затем была им куплена, состояла из двадцати одной страницы из тонкой растительной коры (или папируса?), на которой при помощи некоего металлического инструмента (стилуса?) были нацарапаны знаки. Странные иероглифы на переплёте Фламель расшифровать не смог, хотя далее оказались надписи на знакомой ему латыни.

На фронтисписе значилось: «Авраам Еврей, князь, жрец, левит, астролог и философ племени евреев, гневом Господа рассеянному среди галлов, шлёт пожелания здоровья».

Далее следовала строка могущественных магических проклятий, среди которых было и таинственное слово MARANATHA, угрожающих каждому, кто прочитает эту книгу, «если только он не жрец и не писец». Подходила ли под эту последнюю категорию профессия Фламеля или нет, но факт остаётся фактом — следующий двадцать один год своей жизни он посвятил изучению этой книги. По его собственному признанию, за исключением нескольких общеизвестных алхимических символов — фигуры Меркурия, преследуемого вооружённым косой воплощением Отца-Времени, — текст книги и семь страниц иллюстраций были ему совершенно непонятны. Когда он нарисовал на стенах своего дома пару иллюстраций из книги и показал их знакомым, сообщив, что они взяты из трактата, посвящённого Философскому камню, его подняли на смех.

Единственный человек, кроме Пернеллы, которого захватила идея книги, был врач по имени мастер Ансельм.[133] И даже он, причастный к алхимии, не смог раскрыть тайны фолианта.

Наконец Фламель в отчаянии сделал единственную разумную вещь, чтобы не остаться до конца своих дней одержимым своим сном и загадкой книги. С одобрения и при поддержке Пернеллы он надел одежды нищего, взял посох пилигрима и чашу для подаяния и вместе с копиями текста и иллюстраций отправился в Испанию, где, как он знал, водились учёные раввины. И подобно Раймонду Луллию до него, он пошёл в Сантьяго-де-Компостеллу.

После паломничества туда и по дороге домой в Леоне он встретился с еврейским врачом по имени мастер Канчес, которому показал иллюстрации. Этот таинственный еврей, со знанием дела рассуждавший о каббале, был совершенно ошеломлён. Эти картинки, как он сообщил Фламелю, были из давно утраченного трактата «Эш Мецареф», книги рабби Авраама. Он немедленно предложил отправиться в Париж вместе с Фламелем и попутно начал расшифровывать и объяснять ему смысл текста и иллюстраций таинственной книги. Однако по дороге мастер Канчес заболел и, доехав до Орлеана, умер. Там его и похоронили в церкви Святого Креста.

Фламель в печали вернулся домой к своей жене и попытался претворить полученное от мастера Канчеса знание в практические эксперименты. Три года спустя они увенчались успехом.

В понедельник 17 января 1382 года, около полудня, ему удалось трансмутировать полфунта ртути в чистое серебро, которое было лучше, чем добытое из шахты, как подтвердили пробы, сделанные им самим и многими другими много раз. Затем 20 апреля он в присутствии супруги трансмутировал примерно такое же количество ртути в «почти настолько же чистое золото, гораздо лучшего качества, чем обычное золото, более мягкое и ковкое».

Фламель продолжал время от времени производить трансмутацию и получил достаточно золота, чтобы сделаться миллионером. В том, что Фламель говорил буквально и имел в виду именно физическую трансмутацию, сомневаться не приходится, поскольку за весьма короткое время скромный нотариус и торговец книгами превратился в крупномасштабного застройщика, благотворителя, а также архитектора и владельца многих прекрасных зданий в Париже. Он начал жертвовать деньги на часовни, церкви, кладбища и больницы по всему городу, и подтверждающие это документальные акты до сих пор хранятся в парижских архивах. На свои собственные средства он восстановил кладбище Невинноубиенных младенцев и украсил его аркады алхимическими символами и фресками, описывающими процесс производства Философского камня в последовательности цветов. Кроме того, там можно найти каменные барельефы, изображающие его самого и Пернеллу.

По масштабу это было как если бы уличный торговец из Ист-Энда вдруг взял на себя реставрацию и поддержание в идеальном состоянии всех соборов, аббатств и церквей Лондона.

Интересно провести параллели между, казалось бы, случайным переносом на Запад китайской алхимии и оракула И Цзина через посредство Лао Най Сюаня, Рихарда Вильгельма и Юнга, с одной стороны, и прозрениями Никола Фламеля — с другой. В обоих случаях наблюдаются определённые черты сходства: сон о книге или книгах, переводчик-посредник (мастер Ансельм и Рихард Вильгельм), долгие и трудные поиски и, наконец, явление учителя, тем или иным способом помогающего осуществить успешную передачу знания (Лао Най Сюань и мастер Канчес). Возможно, имеет значение и тот момент, что оба наставника — и китайский мудрец, и еврейский рабби умерли, как только их миссия была завершена.

Слухи о внезапном обогащении Фламеля естественным образом дошли до короля Карла VI, который послал своего налогового инспектора разведать, в чём там дело. Относительно того, какое направление приняла жизнь Фламеля с этого момента, у историков имеются некоторые разногласия. Есть версия, что Фламель подкупил инспектора, потому что с тех пор его благополучно оставили в покое и предоставили наслаждаться внезапно обретённым богатством и добрыми делами. Скорее всего, месье де Крамуази придумал какую-то правдоподобную историю, чтобы прикрыть щедрую благотворительность Фламеля. О том, что он сделал с полученной в качестве взятки порцией порошкообразного Камня, у нас нет никаких данных. Хотя согласно Пьеру Борелю, врачу и советнику короля, порошок этот «хранили в его семье ещё долгие годы».[134]

Относительно того, когда умерли Пернелла и её муж, если это вообще с ними произошло, есть определённые сомнения. По собственному признанию Фламеля, его супруга умерла в 1413 году, ибо он пишет: «В то время, когда я писал этот комментарий в лето одна тысяча четыреста четырнадцатое, исполнился уже почти год после кончины моей верной спутницы…»

Садуль, однако же, утверждает, что она умерла «либо в 1397, либо в 1404 году», хотя и не объясняет, откуда у него такие данные. Пернелла, по его мнению, похоронена на кладбище Невинноубиенных в Париже.

Что до самого Фламеля, то Садуль приводит слова известного французского историка XIX века Вале де Виривиля: «Никола Фламель умер в 1418 году», а до того «купил себе место для погребения в церкви Сен-Жак-де-ла-Бушри». Почему он не захотел покоиться в той же могиле, что и его возлюбленная Пернелла, остаётся неясным.

А. Е. Уэйт, кратко процитировав завещание Фламеля, составленное 22 ноября 1416 года, говорит, что тот прожил ещё три года после этого, то есть до 1419 года.

Ещё более любопытны данные известного английского алхимика XX века Арчибальда Кокрена. В начале главы, посвящённой Фламелю, он указывает даты его жизни как 1330–1418 годы. Затем, в конце той же самой главы, он делает совершенно непоследовательное заявление: «Никола Фламель умер в 1415 году в возрасте ста шестнадцати лет» (курсив К. Р. Джонсона).[135]

Рационального объяснения этой аномалии мне найти не удалось. Вряд ли Кокрен ошибся — редактор или корректор непременно обнаружили бы несоответствие.

Нет никаких сомнений в том, что Фламель был настоящим алхимиком. Его работы явно свидетельствуют о профессиональной алхимической карьере и демонстрируют самое глубокое понимание предмета. Но действительно ли ему удалось создать золото? Внезапное обретение весьма значительного богатства невозможно объяснить по-другому. Многие авторы, весьма скептически относящиеся к возможности физической трансмутации, полагают, что все эти деньги ему принесли занятия книготорговлей и ростовщичеством. Но, как совершенно справедливо замечает Жак Садуль: «последнее утверждение сочтёт абсурдным любой, кто достаточно хорошо знаком с условиями жизни ремесленника в Средние века».

Другие авторы — и среди них необходимо отметить Габриэля Нодэ — утверждают, то Фламель заправлял финансовыми делами богатых евреев, а после изгнания последних из Франции и конфискации их имущества разумно использовал имеющуюся у него информацию. Другими словами, он брал с них взятки за то, что утаивал реальное положение дел от королевских налоговых инспекторов. Однако этот аргумент разбивается о простое историческое свидетельство. Два из трёх изгнаний евреев из Франции имели место ещё до того, как Фламель появился на свет — в 1308 и 1320 годах. Третье — в 1393 году — не предполагало конфискации их денег и имущества. Им просто предложили либо принять христианство, либо убраться из страны. Многие, согласно историку Мезерею, выбрали первый вариант, ограничившись лицемерным изъявлением покорности церкви. Кроме того, чтобы добыть состояние, достаточное для осуществления своей деятельности, Фламель должен был бы контролировать деньги всего еврейского населения Парижа! В любом случае Фламель разбогател за десять лет до третьего изгнания евреев — в 1382 году.

Физические свидетельства работы Фламеля в Париже сохранились на долгие века и изобиловали весьма характерным алхимическим символизмом. Историк Ленгле дю Фреснуа сообщает, что ещё в 1742 году арка с иероглифическими символами благополучно стояла на кладбище Невинноубиенных. В двух нишах на внутренней стороне арки находились статуи святого Иакова и святого Иоанна, а ниже последней располагалась фигура самого Фламеля, читающего книгу, — на пьедестале значились буквы N. F. К сожалению, последовательность цветов, иллюстрирующих стадии алхимического процесса, к тому времени уже была совершенно неразличима. Кроме того, на том же кладбище была общая усыпальница, где находились кости, извлечённые из земли во время рытья новых могил, и на её колоннах имелась надпись:


«Эта усыпальница была построена и пожертвована церкви ради любви к Господу нашему в лето 1399.

N. F.»

Слева от портала Мариво церкви Сен-Жак-де-ла-Бушри был барельеф, изображающий Никола Фламеля, преклонившего колени перед святым Иаковом, а справа — его жену, Пернеллу, воздающую почести святому Иоанну. Они были обозначены, соответственно, буквами «N» и «Р».

На улице Нотр-Дам у портала святой Женевьевы Арденской в нише тоже стояла статуя Фламеля: он был изображён коленопреклонённым перед аналоем и устремившим взор на святого Иакова. Надпись под статуей гласила:


«N. F. Этот портал был возведён в 1402 году на пожертвования многих».


И стену недостроенной больницы на улице кладбища святого Николая-в-полях украшали инициалы Фламеля.

Когда в 1717 году церковь Сен-Жак-де-ла-Бушри была снесена, украшенная надписями плита с могилы Фламеля бесследно исчезла. Кокрен утверждает, что много лет спустя она обнаружилась в зеленной лавке на рю Дез-Ариа, где хозяин ничтоже сумняшеся использовал её гладкую обратную сторону в качестве разделочного стола. Сейчас она хранится в музее Клюни, где я имел случай полюбоваться ею во время моего последнего визита в Париж.

Она украшена барельефом, изображающим Христа, святого Петра и святого Павла, а между ними солнце и луну — алхимические символы серы и ртути, а также золота и серебра. Надпись гласит, что Никола Фламель, бывший нотариус, завещал церкви дома и доходные бумаги, которые приобрёл за время жизни и сделал дары различным церквам и больницам Парижа. Надпись отражает скромность истинного гуманиста и подлинного Философа Герметического искусства.

Но давайте вернёмся к тайне предполагаемой смерти Фламеля. Известный путешественник, писатель, картограф и антиквар XVIII века Поль Люка рассказывает в своей книге «Путешествие по Малой Азии» (Амстердам, 1714 год) следующую любопытную историю:


«Я был в Бронозе, в Натолии, и, отправившись на прогулку с неким человеком, набрёл на небольшую мечеть, окружённую садами и фонтанами, открытыми для доступа публики; нас быстро провели в помещения при ней, где мы увидели четверых дервишей, приветствовавших нас со всей возможной любезностью и пригласивших нас разделить с ними трапезу. Нам сказали, и вскоре мы имели возможность в том убедиться, что это были мужи величайших достоинств и мудрости; один из них, сказавший, что по происхождению он узбекский татарин, был, видимо, более образован, чем остальные, и, казалось, говорил на всех языках мира. Побеседовав со мной немного по-турецки, он спросил, знаю ли я латынь, испанский или итальянский. Я сказал, что, если ему угодно, он может говорить со мной по-итальянски; однако вскоре по моему акценту он догадался, что этот язык для меня не родной, и напрямую спросил, из какой страны я приехал. Узнав, что я родом из Франции, он тут же заговорил со мною на таком превосходном французском, словно вырос в Париже.

— Сколько лет, милостивый государь, — спросил я его, — вы провели во Франции?

Он ответил, что никогда там не был, но очень бы хотел предпринять такое путешествие.

Я сделал всё, что было в моих силах, чтобы укрепить его в этом решении и убедить, что Франция — истинная колыбель учёности, а её король — покровитель всех наук, взявший на себя все расходы по моим путешествиям ради собирания записей о древностях, зарисовок памятников, коллекций монет и рукописей, исправления карт и так далее, самолично дав на то своё высочайшее повеление. Когда наша беседа подошла к концу, дервиши пригласили нас в свой дом, стоявший у подножия горы. Выпив кофе, мы расстались, но хозяева взяли с меня обещание, что я вскорости снова приду, чтобы с ними повидаться.

Десятого числа дервиш, которого мне представили как узбека, пришёл ко мне с визитом. Я показал ему купленные мною рукописи, а он заверил меня, что они обладают огромной ценностью и написаны великими авторами. Это был человек выдающегося образования в самых разных сферах; внешне казалось, что ему лет тридцать, но беседа убедила меня, что ему, должно быть, не менее ста.

Он поведал мне, что у него есть ещё шестеро друзей, и все они путешествуют по миру ради совершенствования своих знаний, а раз в двадцать лет встречаются в заранее условленном месте. Я понял, что Броноза была как раз местом их встречи и что четверо из них уже прибыли. Наша беседа попеременно вращалась вокруг религии и натурфилософии; под конец мы заговорили о химии, алхимии и каббале. Я сказал ему, что люди разумные считают всё это, а в особенности Философский камень, простыми выдумками.

— Это не должно удивлять вас, — сказал он мне в ответ, — мудрец всегда спокойно слушает невежд, но не даёт своему уму пасть на их уровень. Говоря о мудреце, я имею в виду человека, который наблюдает, как всё на свете умирает и возрождается, без особого беспокойства; в его распоряжении больше богатств, чем у самого великого владыки, но живёт он умеренно, выше событий суетного мира.

Здесь я остановил его:

— Но при всех своих максимах мудрец тоже умирает, как и все остальные люди!

— Увы, — ответствовал он, — думаю я, что вы незнакомы с высшим знанием. Человек, которого я вам описал, разумеется, умирает, ибо смерть неизбежна, но он делает это, лишь дойдя до самых отдалённых пределов своего земного существования. Наследственные болезни и слабости сокращают жизнь человека, но мудрец через использование правильных средств умеет избегать всего, что ослабляет животные функции организма или мешает их осуществлению, и делает это в течение тысячелетий.

Я был крайне удивлён услышанным.

— И вы станете убеждать меня, что все, владевшие Философским камнем, жили тысячи лет?

Он же серьёзно ответил:

— Без сомнения, они это могли. Решение зависело исключительно от них.

Наконец, я взял на себя смелость упомянуть знаменитого Никола Фламеля, который, как говорят, получил Философский камень и, тем не менее, определённо умер.

Он улыбнулся моей простоте и спросил весело:

— Вы действительно верите в это? Нет-нет, мой друг, Фламель ещё жив — ни он, ни его жена не умерли. И трёх лет ещё не прошло, как я видел их обоих в Индии; он — один из лучших моих друзей.

Далее он рассказал мне историю Фламеля, которую услышал от него самого и которую я читал в книгах, до того самого момента, когда король Карл VI, правивший в то время, послал месье Крамуази (sic!) и его присных выяснить происхождение внезапного богатства Фламеля и когда последний осознал, в какой опасности он находится.

Временами слава может быть очень неудобной, но мудрый человек избегает её, принимая меры предосторожности. Фламель понял, что его обязательно арестуют, как только поймут, что он получил Философский камень. А поскольку слухи о его щедрости уже ходят по всему Парижу, обвинение в занятиях алхимией не заставит себя ждать. Он избежал преследований, опубликовав известия о своей смерти и смерти жены. По его совету, она притворилась, что заболела, а по прошествии некоторого времени появилось сообщение о её смерти. На самом деле она уехала в Швейцарию и там ждала, когда он к ней присоединится. Вместо неё в могилу опустили бревно, одетое в её платье; а дабы всё было сделано с соответствующими случаю церемониями, в одной из часовен, сооружённых на её деньги, было произведено погребение. Некоторое время спустя Фламель применил ту же тактику и, поскольку деньги значительно облегчают решение многих проблем, врачей и духовенство без труда убедили поспособствовать подлогу. Фламель оставил завещание, в котором выразил желание быть похороненным в той же могиле, что и его жена, и чтобы над усыпальницей непременно возвели пирамиду. И пока живой адепт преспокойно ехал в Швейцарию к жене, в могилу опустили второе бревно. С тех пор Фламель и Пернелла оба вели философскую жизнь то в одной стране, то в другой. Такова истинная история Никола Фламеля, а не то, во что вы верите или во что верят у вас в Париже, где мало кто обладает подлинным знанием».