"Мальтийская богиня" - читать интересную книгу автора (Гамильтон Лин)

Глава девятая

Какие бы проступки ни совершал Мартин Галеа при жизни, в смерти он мог сравниться разве что с Имхотепом — архитектором ступенчатой пирамиды фараона Джосера, которого народ склонен был обожествлять. В превознесении Галеа как одного из величайших сынов Мальты и причислении его к выдающимся архитекторам мира англоязычные средства массовой информации Мальты, казалось, не могли обойтись без того, чтобы не сравнить его с Френком Ллойдом Райтом или Майсом Ван дер Рохом. Годы юности на острове, преодоление бедности и превратностей судьбы, его отъезд в Америку и особенное раздувание «триумфального возвращения» блудного сына достигли почти мистического размаха.

Из разговоров с Сарой и Алексом я узнала примерно о таком же единодушии общественного мнения в Канаде: телевидение и газеты говорили о том, как скорбит общественность от безвременной утраты такого достославного деятеля, затушевывая его недостатки и доводя его творческие достижения, его Богом отпущенные таланты до гипертрофированных размеров.

Какими же ханжескими должны были казаться эти дифирамбы тем, кто видел его в неприглядные моменты жизни: коллегам и конкурентам, испытавшим, мягко говоря, его бестактное поведение и вынужденным терпеть уничижительную критику их работ, мужьям-рогоносцам, дававшим ему заказы, стоимость которых включала и их жен, брошенным любовницам, сломленным проигрышем в большой игре. Но, возможно, никто из них не пострадал от Галеа больше, чем молодая женщина, покинутая, как Ариадна, своим бессердечным возлюбленным.

На следующее утро у нас с Мариссой состоялся доверительный разговор на кухне. Я договорилась встретиться с ней пораньше, сославшись на необходимость привести в порядок счета по платежам. Ведь никто из нас и понятия не имел, что делать дальше, поскольку собственник, временно приютивший нас в своих хоромах, был мертв, а его жена без вести пропала. Встал вопрос об оплате счетов за воду и свет. По совету Роба я решила связаться с адвокатами Галеа относительно вопросов, связанных с недвижимостью и семьи Фарруджиа. Счета Дейва Томсона за переправку мебели не могли быть оплачены до оглашения завещания Галеа.

Затем мы с Мариссой проверили все квитанции и обсудили мои дальнейшие планы. Продвигаясь к самому главному в своей беседе, я как можно деликатнее рассказала ей о том, что мы с Робом узнали вчера в Меллихе. Долгое время женщина смотрела в окно, не произнося ни звука, но, когда заговорила, слова полились из нее нескончаемым потоком.

— Я ждала его очень долго, — начала Марисса. — Даже после замужества, даже после рождения Энтони. Я, знаете ли, считала, что мы прекрасная пара. Мы были вместе около трех лет. Я помогала ему с учебой — он никогда не садился за учебники один, и думала, что он приедет за мной, как обещал, и заберет в свою новую восхитительную жизнь в Америке. Но, конечно же, он не вернулся. Сначала он просил меня уехать с ним тайно. Я помню, с каким восторгом он живописал наше будущее. Он сказал, что как только мы доберемся до Канады, напишем моим родителям о нашей женитьбе, а когда накопим денег, возьмем их к себе. У Марка были грандиозные планы. Но я боялась, что это убьет моего отца. Я была единственным ребенком, обожаемым и немного избалованным, как Энтони. Я не могла уехать. И хотела, чтобы у нас была свадьба, настоящая свадьба. Поэтому Марк уехал один. Он сказал, что напишет, пришлет мне свой адрес, как только устроится, но письма я так и не получила.

Мне больно было смотреть на Мариссу. Бледное лицо женщины говорило о пережитом.

— Какое-то время я заблуждалась, думая, что с ним произошло что-то неладное, но сердце подсказывало мне, что это не так. Он ничего не знал об Энтони. Я и сама не знала, что беременна, а затем он уехал. — Марисса, перекрестившись, продолжила: — Иосиф спас мою честь. Он очень добрый, вы же знаете. К тому же мой муж честен и надежен. Со временем я стала высоко ценить эти качества в людях.

Я не прерывала ее монолог, дав ей возможность выговориться.

— Иосиф был вдовцом. Его жена и грудная дочь умерли одна за другой от гриппа. Вот такая страшная трагедия! Несколько лет после этого бедный Иосиф жил в одиночестве. Он был другом моего дяди, младшего брата отца, и я думаю, он узнал от него о моей беде. Услышав о беременности, мой отец не выходил из своей комнаты два дня. После таких новостей он стал сам не свой. — Марисса печально покачала головой. — Когда Иосиф предложил жениться на мне, я сначала отказалась. Я все еще ждала письма от Марка и думала, что весть о ребенке примчит его ко мне на крыльях. Мой отец в страшном гневе наотмашь ударил меня по лицу, едва я произнесла, что хочу дождаться Марка. Это был первый и последний раз, когда он поднял на меня руку. В ту ночь я оставила родной дом и больше никогда туда не возвращалась. Спустя полгода отец скончался, а вскоре за ним — и мать.

Я вышла замуж за Иосифа, и мы приехали сюда, в Сиджеви. Вскоре родился Энтони. Переезд в другой город оказался для меня настоящим испытанием. Я знаю, что по американским меркам это совсем недалеко, но мне казалось, что это другой край земли. Нам потребовалось время, чтобы обосноваться, а Иосифу — чтобы найти работу. Ведь у него была стабильная работа в Меллихе, где его хорошо знали. В чужом же краю пришлось все начинать заново. Здесь люди имеют дело с теми, кого знают — родственниками и друзьями. Но мы справились. Я делала, что могла: продавала свою вышивку, а в свободные часы работала в магазине. — Глотнув воды, Марисса продолжила: — Мы были несказанно счастливы, когда Иосиф получил в этом доме постоянную работу. Однажды он пришел домой и сказал мне, что владелец ищет семейную пару для охраны и присмотра за его недвижимостью, что-то вроде сторожей. Он предложил представиться хозяину всем вместе и обратиться к нему с просьбой о трудоустройстве.

Я сидела не шевелясь.

— Я знаю, вы думаете, что все выглядит довольно странно, как это я сразу не догадалась, что хозяин и есть Галеа? Но ведь Иосиф никогда и не упоминал имя Марк… а называл его Мартин. Вы, наверное, удивитесь и тому, что Иосиф не знал, кто отец Энтони. Но дело в том, что мы никогда не разговаривали о подобных вещах. Иосиф всегда говорил, что наши жизни до свадьбы надо считать закрытой книгой, которую не стоит перечитывать. Он сказал, что мы оба любили других людей, но сейчас мы — одна семья, поэтому я никогда не спрашивала о его первой жене, а он никогда не пытался узнать что-либо о Марке. Иосиф всегда терпеть не мог сплетен. Надеюсь, этот наш разговор останется между нами.

Она выразительно посмотрела на меня, дав понять, что я должна все сохранить в тайне.

— Я вам расскажу, что произошло в тот день. Энтони, Иосиф и я — все в своей лучшей воскресной одежде — подъехали к дому встретиться с хозяином в надежде, что нас возьмут в сторожа. Как мы, должно быть, нелепо выглядели, все вчетвером собравшись на маленькой лужайке перед домом! Как судьба смеялась над нами, когда каждый из нас почти осознал, что эта встреча навсегда изменит ход нашей жизни. Я это поняла по взгляду, который бросил Марк на нас с сыном. Иосиф тоже обо всем догадался.

Марисса перевела дух и продолжила:

— Марк предложил нам работу. Иосиф сказал, что нам нужно подумать. Ну и понервничали мы в ту ночь! Иосиф твердил, что нам нужно отказаться от работы. Я настаивала на этой работе, потому что хотела приличной жизни для себя и своего сына. В конце концов он согласился. А разве у нас был выбор? Видит Бог, нам нужны были деньги! А Марк так ни разу до меня и не дотронулся. Он даже руку мне ни разу не пожал. Он поступил гораздо хуже, чем прежде: не меня он хотел, а Энтони. Он хотел быть отцом. Энтони непросто было растить. Он унаследовал от отца неугомонность и потребность в ласке и похвале, черствость к окружающим и нездоровое честолюбие. Но я думаю, в душе он хороший мальчик.

Когда бы Марк ни появлялся на Мальте, он всегда проводил время с Энтони. Он катал его по острову, рассказывая об архитектуре, водил в дорогие рестораны, покупал красивую одежду — все то, что мы с Иосифом не могли ему дать. Постепенно он начал вбивать клин между Энтони и его отцом… Иосифом, я имею в виду. Я не виню Энтони. Как я могу? Я тоже была ослеплена Марком в его возрасте. Энтони беспрестанно говорил о Марке и, наконец, объявил, что хочет стать архитектором. Я никогда не задумывалась над тем, как хорошо рисует мой сын. Правда, я очень гордилась теми картинами, которые он сделал для меня, и его набросками пастелью, выполненными на улицах города. Они просто великолепны. Беда в том, что я не увидела в этом талант, а Марк увидел.

Идея послать Энтони, изучать архитектуру казалась просто смехотворной — это было выше наших финансовых возможностей. Но как-то в один из своих приездов на родину он предложил нам заплатить за образование сына. Он сказал, что поговорит с деканом Высшей школы архитектуры в Риме, где читает лекции, и постарается определить Энтони туда. Затем он предложил другой вариант — университет в Торонто, который заканчивал сам и где входил в совет директоров. Марк сказал, что во время учебы Энтони мог бы жить с ним и его женой. По глазам Энтони я читала, насколько он захвачен идеей поехать в Америку. Но при этом свет угасал в глазах Иосифа. Я смотрела на Марка, стоящего неподалеку с небрежной ухмылкой. Боже мой! Его очки от солнца, должно быть, стоили больше ежемесячной зарплаты Иосифа. И я возненавидела этого человека. Честно говоря, он знал, что мы не сможем отказать — ведь не станем же мы рисковать будущим своего сына.

Она сидела, поглаживая свои руки, и некоторое время не могла произнести ни слова.

— Но вы могли сказать нет, — тихо произнесла я.

— И что хорошего из этого бы вышло? — вспылила она. — Энтони — второй Марк. Он бы сбежал. Марк купил бы ему билет, и мы бы потеряли его навсегда.

— А Энтони знает, что Мартин Галеа — его отец? Вы сказали ему?

— Нет! — отрешенно затрясла она головой. — Никогда не скажу! — Вдруг она резко повернулась ко мне и, сильно сжав мои руки, возбужденно произнесла: — Пожалуйста, обещайте мне, что не скажете ему. Обещайте!

— Обещаю, Марисса, — успокоила я ее. — Но вы же знаете, что, в конце концов, вам придется ему рассказать.

Она посмотрела на меня взглядом затравленного зверька.

— Мы знаем, Марисса, что Иосиф уехал в Рим в четверг. Возможно, он мог бы кое-что объяснить.

— Иосиф не убивал Марка. Он даже не знал, что тот должен прилететь из Рима.

— Тогда что он делал в Риме, Марисса? — спросила я.

— Мне нечего сказать, — с горечью ответила несчастная женщина. — Абсолютно нечего. Но я точно знаю, что Иосиф не мог убить Галеа.

Она не изменила своего решения. Ни тогда, ни потом. Я оставила ее безмолвную и оцепеневшую под грузом тягостных воспоминаний. Мне бы очень хотелось присесть рядом с ней и постараться убедить, что рассказать о цели поездки Иосифа лучше, чем ничего не говорить, но у меня были другие обязательства перед этой женщиной, ведь я дала слово.

Я обещала доктору Стенхоуп, а главное Софии, что буду вовремя. Подойдя к университету — Роб подвез меня по дороге в полицейский участок Флориана, — я увидела небольшую толпу у входа. Группа людей кричала и показывала руками в сторону, кого бы вы думали, Анны Стенхоуп. Я сначала не могла понять из-за чего весь этот сыр-бор, но вскоре прояснилось, что кучка родителей протестовала против участия их дочерей в весьма сомнительного содержания спектакле, откуда веяло сильным феминистским духом. Ясно было одно: они не желали, чтобы их кровиночки участвовали в представлении. Оппозиция Анне Стенхоуп превосходила по численности ее сторонников. Виктор Дева пытался погасить эмоции толпы. Марио Камильери, пиарщик из кабинета премьер-министра, тоже тщетно старался утихомирить возмущенных родителей. Опасаясь за возможные эксцессы, он увел Анну и Виктора в здание университета.

Я заметила в толпе Софию с мужчиной, видимо отцом, хотя я только раз видела вскользь его профиль в окне, когда мы вечером возвращались из города. Он держал ее руку мертвой хваткой, и девочка от подобного произвола скривила рот, хотя от меня не ускользнуло, что она колеблется. Парочка ее подружек, тоже артисток, начала отступать под сердитые окрики своих родителей.

Все шло к тому, что представление «звук и свет» никто никогда не увидит. Но вдруг толпу неожиданно начал теснить серебристо-серый лимузин, подъезжавший к ступеням университета. Я услышала, как кто-то громко зачастил на мальтийском языке. Не поняв ни слова, я нашла этот голос просто неотразимым. Сочные нотки оратора полностью изменили настроение этих людей. Отец Софии выпустил руку дочери, и она с трудом стала просачиваться сквозь толпу мне навстречу.

— Кто это и что он сказал? — шепнула я.

— Это Джованни Галициа, министр иностранных дел Мальты. Он сказал им, что тот, кто не может себе представить Мальту страной, играющей выдающуюся роль среди Средиземноморских государств и занимающей достойное место на мировой арене, не достоин называться гражданином Мальты. Возможно, что среди собравшихся есть люди, довольные отведенной Мальте ролью — быть просто заложницей в европейской политике, — но он верит, что после этого представления весь мир узнает о нашей стране. И пусть те политики, которые не ценят славную историю Мальты, выучат ее во время спектакля. — София посмотрела на меня и состроила гримасу.

Нельзя было сказать, что все родители счастливо улыбались после бурной встряски, но толпа начала потихоньку редеть.

Марио Камильери бросил взгляд на отъезжавшую машину.

— Кто же это те, у кого нет воображения? Или это политическая риторика? — спросила я у Софии.

— Он имел в виду премьер-министра Чарльза Абела. — София решила посвятить меня в политические коллизии. — Они не ладят друг с другом. Абела сейчас болен — недавно ему сделали операцию. Галициа назначен исполняющим обязанности премьер-министра, но ведет себя так, будто уже управляет страной. Он, возможно, надеется, что Абела уйдет в отставку, но, похоже, тот скоро поправится и опять займет свой пост. — Уверенная в своей правоте, София закончила: — Скорее всего, Марио Камильери на стороне премьер-министра и его команды.

— А как ты думаешь, что послужило причиной сегодняшнего выступления? — поинтересовалась я. — Что заставило родителей так разбушеваться? Наверняка не из-за того, что девочки рассказывают дома о пьесе.

— Ну, как бы вам сказать? Вопрос не в том, что родители выступают против учения доктора Стенхоуп. Видимо, речь идет о подстрекательстве. Многие думают, что Алонзо, брат Марии, шпионит за нами и все докладывает нашим родителям, — подытожила София. — Но нам нужна его помощь, потому что мы одни не в состоянии выполнять мужскую работу. Лично я сомневаюсь, что он шпионит. Алонзо — большой плюшевый медведь.

Чуть погодя из университета вышла бледная и сконфуженная Анна Стенхоуп. Она выглядела несколько напуганной, но вскоре стало очевидно, что не этот отвратительный выпад родителей девочек вывел ее из равновесия, а присутствие Виктора Дева, преисполненного своего обычного обаяния. Внешне Анна Стенхоуп тоже изменилась. Вместо невыразительного платья и скромных туфель она надела юбку и розовую блузку, открывавшую добрую половину ее пышного бюста, и стильные босоножки. Волосы старой девы казались всклокоченнее обычного, зато она, видимо, потратила немало времени, чтобы нанести неумелой рукой макияж.

Я решила, что Дева абсолютно вскружил ей голову, порхая вокруг нее, осыпая комплиментами и предлагая помощь всякий раз, когда она пыталась что-то сделать. Мне в голову закралось подозрение насчет поведения этого человека, жаждущего, очевидно, выманить деньги у Анны Стенхоуп, но суть заключалась в том, что я не была уверена, есть ли у нее вообще какие-либо деньги. Подозрение о коварстве Виктора Дева отпало само собой, когда я вспомнила, что он купил много, пусть и дешевого, светового оборудования на свои деньги. Прикинув и так и сяк, я пришла к выводу, что о вкусах не спорят.

Дева и Алонзо — мальчик на побегушках и потенциальный шпион — играючи подхватили три тяжеленных ящика с осветительными приборами и два короба с костюмами и занесли их в автобус, где их уже ждали все остальные участники спектакля.

Пока мы ехали, девочки весело щебетали и заливисто хохотали в предвкушении счастья. Мы с Анной Стенхоуп сели вместе, а Виктор Дева и Алонзо — напротив нас. Время от времени Анна и Виктор обменивались многозначительными взглядами.

— Ну и сцена получилась с этими родителями, — посетовала я.

— Ничтожные людишки, — высказала свое «фэ» доктор Стенхоуп. — Динозавры, безмозглые рабы религии, если вы хотите знать мое мнение. Как им только не стыдно! И вы знаете, они добились-таки моего увольнения из школы. А теперь пытаются отменить спектакль. Они протестуют против моего учения о Великой Богине и считают, что это забивает им головы чепухой и делает высокомерными. Но ведь это же сущая правда. Мальта — действительно главный центр культа Богини на протяжении многих веков. Я знаю, есть археологи, оспаривающие этот факт, и большинство из них — мужчины, конечно же. Но почему, спрашиваю я вас, в таком случае при раскопках находят десятки, даже сотни женских фигур и детородных женских символов — треугольников — и только горстку фаллосов? А люди считают, что их Бог — мужчина!

Анну Стенхоуп никогда не покидал феминистский настрой, даже в научных изысканиях.

— Здешние храмы необычны, и в них насчитывается не менее тридцати фигур Богини, некоторые из них достигают в высоту десяти футов. Вы можете возразить, что некоторые цивилизации миновали эти края, выстроив храмы в других местах, но мальтийские храмовые комплексы относятся к еще более древним цивилизациям и временным отрезкам. Эти сооружения просто уникальны. Я считаю, что мальтийцы должны гордиться своей историей. Хотят они этого или нет, но существует очень давняя традиция поклонения Великой Праматери всех живых существ по всему Средиземноморью, которая, как известно, корнями уходит к самым первым письменным источникам, особенно ко временам Римской империи. Ее называли разными именами, ритуалы, почитания и прославления тоже варьировались, но модель ее культов поразительно схожа.

— Какая же? — спросила я. Все это было для меня внове, так же как и для недоверчивых родителей.

— Великая Богиня, олицетворяющая силу природы, обычно ассоциируется с ребенком, который и сам по себе имеет божественный статус, но менее значительный. Ее дитя никогда не достигнет настоящей зрелости — оно навсегда останется в юношестве. Зачастую юноша становится супругом Богини. Но юный бог умирает, исчезает с лица земли. Богиня в страшной скорби ищет его по белу свету и иногда даже в царстве мертвых. И пока она его ищет, все на земле идет вкривь и вкось, потому что она — сила земли, несобранный урожай, не родившиеся люди и животные. В конце концов, пророчество сбывается. Юноша, так называемый умирающий бог, воссоединяется со своей матерью-супругой только на полгода, а остальное время он проводит в подземном мире. У нас есть примеры таких божественных пар: Великая Богиня и умирающий бог в истории античного мира. Инанна в шумерской мифологии — богиня плодородия, плотской любви — и ее Думузи, Астарта в западносемитской мифологии, олицетворяющая планету Венера, со своим Таммузом, Анат — дева-воительница, в западносемитской мифологии богиня охоты и битвы — и бог бури, грома и молний, дождя и плодородия Баал, Изида и Осирис в Египте, Афродита и Адонис в Греции, Кибела — богиня посевов, жатвы — и юный Аттис в Риме. Их священные браки, смерть бога и возвращение на землю олицетворяют круги природы и обеспечивают основу для земного царствования на многие века. Земные властители облекали себя властью через священный брак Богини. Они, в сущности, стали воплощением гибнущего бога. Власть Богини со временем, безусловно, ослабла, и постепенно боги-мужчины взяли верх, но эта смена нисколько не умаляет распространявшуюся тысячелетиями силу влияния Великой Богини. Если люди считают, что знакомство с этой традицией произойдет через спектакль, в котором участвуют их дочери, так тому и быть. Я думаю, это хорошее противоядие от всех Адамов и вообще от мужского племени! Неандертальцы!

— Раз вы теперь ничего не преподаете, значит, больше времени уделите репетициям? — спросила я.

— Наш спектакль состоится в любом случае, разве девочки вам не сказали? Я особенно не стремлюсь преподавать. Находясь в годичном отпуске, могу прожить без лишних денег. Но пьеса важна, и так же думают девочки. Как вы видели, они пришли на репетицию, несмотря на родительский запрет. Это согревает мое сердце, скажу я вам.

Анна Стенхоуп говорила о своих воспитанницах с такой теплотой, что я чуть не прослезилась.

— А что случилось со строителями древних храмов? — вспомнила я об эпизоде, который красной нитью проходит через всю пьесу.

— Вы хотите знать, не положила ли тогда группа каких-нибудь родителей конец возведению храмов? — заухала моя собеседница. — Если серьезно, то никто ничего не знает. Строительство было вдруг прекращено. Может быть, голод явился причиной, может быть, засуха, чума, в конце концов. Это одна из великих загадок истории.

Достигнув Мнайдры, мы нашли храмовый комплекс закрытым для осмотра, но наша группа и рабочие, которые натягивали тент, призванный защищать гостей на случай непогоды во время представления, были пропущены на территорию. Несколько полицейских зорко следили за происходящим. Многочисленные секьюрити плотным кольцом оцепили близлежащую местность. Охранник встретил автобус и проверил личность каждого, а затем он открыл и осмотрел весь наш багаж вместе с гардеробом актеров и все электрические навороты Виктора.

Приступив к работе, мы прогнали в быстром темпе одну из последних сцен, в которой две участницы изображали женщин, пытающихся добыть пищу для своих семей во время блокады острова во Вторую мировую войну. Я знала героическую историю Мальты. В тот день, когда Муссолини подписал с Гитлером союзническую «Ось», начались бомбардировки Мальты. Стратегическое значение Средиземного моря было так велико, что за два месяца на Мальту сбросили в два раза больше бомб, чем на Лондон.

Продовольственные карточки были введены уже в 1941 году, так как остров был полностью отрезан от мира нацистской блокадой. В августе 1942-го, за две недели до капитуляции Мальты, пять из 14 союзнических судов прорвались в Большую Гавань с гуманитарной помощью. За героизм островитян Мальту наградили Георгиевским крестом — единственное государство, которое было когда-либо так высоко отмечено.

Я знала, что жители острова стоически перенесли невзгоды войны, буквально погибая от голода и прячась от круглосуточных бомбежек люфтваффе. Но я никогда не слышала историю, рассказанную с такой болью воспитанницами Анны Стенхоуп, и снова была тронута до слез, несмотря на то, что уже видела эту сцену на прошлой репетиции. Как раз эту часть сценария написала София.

— Ты знаешь, эта сцена бесподобна, — с восхищением сказала я девушке. — У тебя редкий талант. Может, стоит подумать о писательской карьере?

София зарделась от похвалы.

— Спасибо. Доктор Стенхоуп такого же мнения. Мне действительно по душе это дело, но отец считает, что мне надо быстрее выйти замуж и воспитывать детей. Хотя он не в восторге от Энтони и не разрешает мне ходить вместе с ним в школу. Сплошные проблемы. — В голосе девушки послышались грустные нотки.

Но вот вам! Слушая Софию, я не могла не почувствовать, что мир не сильно изменился с тех пор, как Марисса Кассар решила выполнить волю отца и не прислушивалась к велению своего сердца. Значит, подумала я, знания, собранные Анной Стенхоуп, все-таки нужны Софии и ее подругам.

Я оставила девушку и поспешила на помощь возившемуся с лампочками Виктору. Он действительно хорошо разбирался в электрике. Я помогла ему распутать провода, пока Анна Стенхоуп устраивала прогон всех сцен, а он старался точно разместить штативы.

Камильери и его помощница Эстер, или как там ее, тоже оказались полезными. Они обустроили предварительно очищенный газон для импровизированного зрительного зала, выставив в оцепление пожарных, начиная от ресторана до входа в храм и далее до вершины холма. Большую часть времени они посвятили подготовке к приему гостей. Камильери дал команду установить два обогревателя под тентом, поскольку вечер обещал быть прохладным. Прохаживаясь с видом делового человека по основной арене будущего театрального действа, он не мог не похвалить себя за предусмотрительность.

— Внутри мы оборудуем бар, — с воодушевлением сказал Камильери. — Шампанское, икра, словом, все лучшее. Самое главное — обрушить на делегацию все, что имеем от щедрот Господних.

— Конечно, вы просто маг и волшебник, мистер Камильери. — Я не стала разубеждать его.

— После представления во дворце состоится банкет на высшем уровне. Мы обязаны убедить этих людей, что можем играть в Совете Европы, так сказать, не последнюю роль.

За храмом устроили временный склад, где оставили костюмы и большую часть экипировки.

После репетиции мы все погрузились в автобус и отправились в Валлетту.

Я планировала вернуться домой пешком, но Анна предложила мне проводить их компанию.

— Виктору не совсем по душе музыка, которую мы используем на открытии нашего представления, — сказала она. — У него возникла идея сделать попурри из произведений современных итальянских композиторов. Такой культурный человек! — произнесла она с томным видом. — В любом случае, если вы еще не бывали на рынке, вам обязательно надо пройтись по рядам. Это что-то вроде аттракциона. Если поторопиться, то можно добраться туда до закрытия. Почему бы вам ни пойти с нами?

Весь день я старалась не думать о нашем разговоре с Мариссой и о ее возможной причастности к убийству Мартина Галеа. Предложение Анны, решила я, может быть, как-то скрасит мой досуг и развеет тревожные мысли. И я, как овца на заклание, побрела со всей группой.

Рынок под открытым небом был расположен вдоль узкой наклонной улицы с удачным названием Мерчант-стрит, что значит Торговая улица. Почти каждое утро это оживленное место перекрывалось для проезда любого вида транспорта, продавцы устанавливали временные лотки прямо посередине и бойко торговали всем от кассет до футболок и полотенец.

В тот день улица как никогда была запружена, и хотя мы все вместе начали свое шествие по ней, тем не менее, вскоре я потеряла из виду Виктора, Анну, Софию и остальных девочек. Правда, время от времени наши пути снова пересекались, стоило нам оторвать взгляды от предлагаемых товаров. Вдруг в толпе я увидела Мариссу и Иосифа, но они не заметили меня.

Шаг за шагом я пробиралась вперед, прижимаясь к краю улицы, как вдруг чья-то сильная рука, показавшаяся из двери соседнего дома, утащила меня в темноту. Это был Великий Белый Охотник.

— Нам нужно поговорить! — прошипел он. — Есть нечто, что вам следует знать, и это «нечто» не слишком хорошее. Вы и все остальные — в смертельной опасности!

От этого небритого человека разило алкоголем и потом. При пристальном рассмотрении я заметила, что его некогда стильная шляпа теперь имела грязный и затасканный вид, так же как и его рубашка. Меня замутило, я вывернулась и побежала. Я была убеждена, что он станет меня преследовать, и рванула сквозь толпу к центру рынка в поисках хотя бы одного знакомого лица.

Наконец я остановилась и оглянулась посмотреть, не бежит ли он за мной. Когда страх исчез, ему на смену пришел гнев.

— Ну хватит! — сказала я себе, а затем, вместо того чтобы спасаться бегством, преисполненная решимости, отправилась за ним. Я была твердо намерена высказать ему все, что о нем думаю.

Он долго не попадался мне на глаза, но потом далеко в толпе мелькнула его шляпа. Я как можно быстрее последовала в том направлении. Мне удалось держать его на прицеле, и я видела, как он свернул на соседнюю улицу. Добежав до угла, я заметила, как ВБО входил в собор Святого Иоанна — место, где мы провели озадачившую нас обоих беседу в склепе.

Когда я подошла к церкви, туристическая группа неспешно заполонила весь проход, оттеснив меня в сторону. Я вошла, наконец, внутрь, но Охотника и след простыл. Быстрым шагом я прочесала все капеллы, начиная от алтаря, но его нигде не было.

Ворота в склеп на сей раз были замотаны цепью, на которой висел амбарный замок. Пытаясь не спускать глаз с главного входа, я сначала заглянула в ризницу, а затем пошла по правой стороне церкви. Его не было и там. Может быть, он вышел из собора, пока я ходила по капеллам, но решила проверить еще одно место — музей при кафедральном соборе.

Я заплатила за вход и быстро прошла первый зал, где во всем великолепии красовалось полотно Караваджо. Затем я прошмыгнула по коридору наверх в зал с грандиозными гобеленами на стенах. Едва я миновала его, передо мной встал выбор — налево или направо. Я прислушалась, но было тихо: ни посетителей, ни служителей музея. Я выбрала правый проход, поскольку левый вел к выходу, и прошла узким коридором с окнами, выходящими на улицу. Минуту-другую я колебалась — выглянуть или нет, — но я не сдержала любопытства. Лавочники начали понемногу собирать свои товары, что вызвало еще более хаотичное движение на улице. Прямо под окнами я увидела Анну, а чуть дальше — Мариссу с каким-то человеком, возможно, что с Иосифом, хотя я не разглядела его лица.

Отойдя от окна, я повернула направо и дошла до конца коридора. Этот зал был последним. Еще одна экспозиция гобеленов, несколько стеклянных витрин с манускриптами, и ни души. Я быстро обошла зал, чтобы убедиться, что ВБО не спрятался за одной из витрин, даже ощупала гобелены, за которыми тоже можно было укрыться, но тщетно. Возвращаясь, я снова выглянула из окна. Анна и Виктор изучали кассеты у одного из лотков, а София и Энтони мило болтали на дальней стороне улицы. Мариссу я не увидела. Пересекая зал с гобеленами, я хотела было направиться к выходу, но какая-то сила заставила меня завернуть в рыцарский зал. Я не сразу его заметила, потому что зал освещался тускло, видимо, чтобы защитить экспонаты от пагубного воздействия света.

ВБО стоял в дальнем конце зала и смотрел на одну из стеклянных витрин, изучая доспехи. Я чуть ли не трусцой подбежала к нему, чтобы напугать его так же, как он меня. Но ВБО, или кто бы он там ни был на самом деле, спасся от встречи со мной навсегда.

Он был убит выстрелом в голову, хотя еще держался на ногах, попав в крепкие объятия рыцарских доспехов и напоровшись на длинный меч.