"Секира и меч" - читать интересную книгу автора (Зайцев Сергей Михайлович)

Глава 5

Глеб и побратимы не думали ехать к морю и потому вряд ли рассчитывали воспользоваться словами «Батыр Баш». Они искали возможности переправиться через реку и продолжить путь на юго-запад. Именно там по их представлениям находился сказочно богатый и величественный Царьград. Следует здесь сказать, что они не ошиблись в направлении. Они не представляли лишь, сколь далеко от них этот великий город находится. Поэтому не испытывали сомнений, верили, что через неделю-другую пути увидят каменные стены Царьграда, иное название которому – Константинополь.

Скоро река сделала поворот – она наткнулась на гряду исполинских камней, через которые не смогла пробиться. И обошла их с запада. Здесь, на изгибе реки, русло ее стало шире, а сама река – мельче. Это был брод, которым пользовались многие, которым воспользовались и наши путники.

Им попадалось на пути еще много рек – малых и больших, – прежде чем они вошли в земли половецкие. Степи, редколесье… Не однажды видели издалека и самих команов – половцев. Но те, мирные кочевники, старались избегать встреч с чужими всадниками и уводили свои арбы, свои стада в сторону. Так же и Глеб с побратимами не искали с ними встреч. Днем скакали напрямик через степь, по бездорожью, на ночь укрывались в лесках или балках. Кроме половцев, время от времени проезжающих вдали, никого из людей не видели.

Как-то заметили: местность изменилась – всхолмилась, стало больше лесов. Больше не встречались половецкие кочевья; не встречались и половецкие каменные идолы…

В ясную погоду увидели: далеко впереди – у них на пути – поднялись горы.

Опять стали попадаться христианские селения с деревянными и каменными церквями. Но люди, жившие в этих селениях, очень отличались и от русских, и от половцев. У них был иной язык, были иные обычаи, они носили другую одежду; танцы их – горячие и быстрые, как огонь, – были непривычны зрению, а песни непривычны слуху.

Эти люди относились с настороженностью к путникам, вооруженным мечами и в кожаных доспехах. Но когда замечали возле Глеба Марию, эти люди становились более приветливыми. Они, как видно, полагали, что с разбойниками не может ехать столь красивая – прямо ангел! – девочка. А Мария, и правда, очень похорошела; при сытной еде, при спокойном сердце за широкой спиной Глеба она весьма округлилась и посвежела; щеки Марии порозовели, в ясных глазах появился задорный радостный блеск; русые пышные волосы, расчесанные на обе стороны, красиво обрамляли чистое чело.

Ах, что за чудо была эта девочка Мария!…

Многие жители сел видели в ней как бы залог того, что люди, ее сопровождающие, никому не причинят вреда, не доставят обиды. Жители сел видели в ней царевну и радушно принимали ее и Глеба с побратимами.

Люди здесь были очень гостеприимны и словоохотливы. Они угощали наших путников хлебом и вином. Глеб никогда прежде не пил такого вкусного вина.

Горы поразили путников. Они были крутые и округлые, как бока чудовищно огромного спящего медведя. Горы были сплошь покрыты густыми темными лесами. Но за лесами иной раз открывались просторные, залитые ласковым солнцем пастбища. На них паслись отары овец… Часто попадались села, сторожевые башни, сложенные из кирпича или белого камня. Высоко в горах – на утесах, на перевалах -стояли крепости. Они господствовали над округой. Над горными реками были перекинуты навесные мосты: на вид ненадежные, но очень крепкие, хотя и зыбкие.

Все вокруг было очень любопытно.

Не раз наших путников останавливали стражи: что-то по-своему говорили им, показывали на мечи и лошадей, строго сводили брови. Глеб и побратимы им отвечали, но те не понимали русской речи. Обычно дело кончалось тем, что Волк клал гривну на пень или полено и отсекал мечом кусок серебра.

Тогда стражники успокаивались и замолкали. Им очень понятен был язык серебра.

А однажды стражники не удовлетворились отсеченным куском, с презрением взвесили его на ладони. Хотя кусок был ничуть не меньше тех, что Волк отрубал прежде другим стражникам. Эти стражники требовали еще какую-то пошлину. Но Глеб решил, что они просто жадны и на путниках основательно, пальцем не пошевеля, греют руки. Он так им и сказал раздраженно. А те, не долго думая, схватились за мечи. Вряд ли они поняли сказанное; скорее уловили раздражение в голосе, а может, просто надумали попугать несговорчивых. Было стражей на этом перевале человек десять, и держались они очень уверенно; начальник же их был весьма чванлив. Откуда им было знать, что эти три человека справились некоторое время назад и с большим количеством воинов?

А Глеб, Волк и Щелкун восприняли их намерение всерьез.

И, тоже обнажив мечи, так им, на сытной службе не привыкшим биться, наподдали, что те, не слыша призывов своего начальника, разбежались кто куда. Вслед за ними принужден был бежать и сам начальник.

Разогнав стражу, обозленные побратимы ворвались в их башню и устроили там настоящий погром. От башни остались лишь стены и крыша. Все остальное пошло прахом.

Порой, повторяя известную истину о том, что жадный платит дважды, люди ошибаются: не дважды, а трижды и четырежды и даже более раз платит жадный, не сумевший совладать со своим пороком…

Погони не было. Эти стражники оказались премного трусливы и, подсчитывая синяки и ссадины, не считали, что честь их задета.

По горам ехали несколько дней. Переправились через три или четыре широкие бурные реки. В воздухе чувствовалась близость моря. Несколько раз даже видели его с перевалов – лазурную полоску за вершинами гор. Над дорогой то и дело проносились чайки…

Не раз встречали в горах паломников. Многие были и из Руси. Они говорили, что скоро, уж скоро – великий Дунай. Разве что с Днепром, говорили, можно сравнить эту реку.

И Глеб с побратимами выглядывали из-за каждой горы: когда же наконец взорам их откроется эта прославленная река.

Кто-то из попутчиков рассказывал, что реку эту очень любил князь Святослав, и будто бы провел на ней многие годы, и вроде бы замысливал перенести на Дунай престол Руси. Для того основал на Дунае город.

И вот наконец они увидели эту реку – спокойный, величавый, похожий на море Дунай. Была ветреная погода, и по реке бежали волны с пенными барашками. От этих барашков Дунай казался седым.

Он мог потрясти воображение любого – кто видел его впервые. А корабли, что плыли по нему в этот час, было просто не сосчитать.

Многие путники – паломники, купчишки, какие-то бродяги – долго стояли на берегу, любовались, зачарованные, рекой и судами.

Один знающий человек, из купцов, пояснял:

– Вон там, глядите, корабль – два красных косых паруса. Вверх по течению идет. Это из Венеции… А вон тот, с зеленым парусом и красным крестом, с «вороньим гнездом» на мачте… Генуэзский торговец поплыл… – человек едва успевал показывать руками. – А вот эти, посмотрите… с иными парусами, с квадратными. К морю плывут из латинских стран. На мачтах – короны, лилии, львы, опять же кресты… Как красиво трепещут флаги!… Им навстречу – галера. С черным орлом. Из Византии…

– Что за Византия такая? – спросил кто-то.

– Дурень, это Царьград…

– А-а!… – «дурень», восторженно приоткрыв рот, сдвинул шапку на затылок и во все глаза глядел на реку. – Вот бы сблизи на них посмотреть, на суда эти. Руками потрогать…

– Потрогаешь еще! – обнадежил купец. – Может, и в работники наймешься на такое судно, – он и сам от восторга разинул рот. – Смотри-ка! Смотри! Вся палуба товарами завалена. Паруса так и рвутся, а он еще веслами помогает. Красавец! Позолоченная корма!…

Да, очень много было на Дунае кораблей, и глядеть бы на них можно было бесконечно: одни плыли к морю, другие направлялись к верховьям реки. Парус каждого корабля был раскрашен по-своему. Тут и там поблескивала над водой золотая или серебряная резная корма, на носу многих судов красовались искусно вырезанные деревянные куклы, нимфы. Эти нимфы очень понравились Марии; кажется, кроме них, она ничего не видела.

Мария сказала Глебу:

– Эти женщины так красивы!… Но они холодно смотрят на меня…

Глеб не согласился:

– Они смотрят в воду.

– Нет, Глеб, – покачала головой девочка. – Они смотрят на меня. И не хотят пускать меня на ту сторону реки…

Глеб, очарованный видом кораблей, не придал значения ее словам.

Так путники, сбившиеся на берегу толпой, долго бы еще любовались Дунаем. Но поскольку никто из них не посмел бы возразить против старой мудрости о том, что растраченное в праздности время – это упущенные возможности, то они все вместе вскоре принялись искать перевоза.

К берегу, к деревянным мосткам причалила большая лодка – столь большая, что уместиться в ней могли несколько лошадей и до двух десятков человек. В лодке сидели гребцы на веслах, а хозяин был за кормчего.

Оставив руль, хозяин по сходням спустился на берег и собрал с желающих переправиться плату. Плата была не очень большая – много меньше того, что приходилось отдавать стражникам в горах.

Скоро все были в лодке. Разместились кто где: многие поспешили на нос, кто-то сел возле гребцов под мачтой. Лошадей поставили на ровной площадке ближе к корме. Глеб, Мария и побратимы были при лошадях.

Хозяин сделал знак отчаливать. Гребцы принялись отталкиваться от мостков шестами. И в это время на борт вскарабкался один малый – весьма неопрятный на вид, с диковатыми глазами. Поскольку хозяин взглянул на этого малого равнодушно и не потребовал с него платы, Глеб понял, что этот диковатый человек – растрепанный, расхристанный и дурно пахнущий – здесь свой. Человек этот сел на корме недалеко от хозяина и уставился безумными глазами на Марию. Но хозяин прогнал его на нос – хозяина отвратил запах давно не мытого тела. Человек на четвереньках перебежал на нос, там сел и опять уставился на Марию.

Гребцы сделали несколько взмахов веслами, потом подняли парус, и лодка заскользила по поверхности реки.

Глебу много приходилось плавать по Десне и по озерам. А Мария была на воде впервые. Девочка заметно испугалась, когда лодка закачалась на волнах. Одной рукой Мария ухватилась за Глеба, а другой – за гриву стоящего рядом коня.

Паломники, купцы и иные всякого рода скитальцы с восхищением оглядывались вокруг. Поскрипывала мачта, шумела вода, рассекаемая носом лодки. Кормчий что-то тихонько напевал.

Представилась возможность рассмотреть поближе корабли. Они оказались очень большими. А с берега выглядели такими крохотными!…

Над водой кружили чайки, выхватывали из волн мелкую рыбешку.

Когда лодка прошла середину реки, на носу среди купцов и паломников раздался горестный плач. Все оглянулись на этот плач. Плакал тот бесноватый человек, от которого дурно пахло. Слезы в изобилии стекали у него по щекам, а он размазывал их руками, оставляя на лице грязные разводы и потеки. Никто не бросился спрашивать этого человека о причине плача или же успокаивать его – все уже догадались, что он сумасшедший… Впрочем через минуту плач прекратился, послышался смех. Дурацкий, пронзительный, безудержный смех. Потом этот человек, одержимый бесом, изредка всхохатывая, принялся скакать и кривляться и раскачивать лодку. Гребцы, глядя на него, только посмеивались. Хозяин-кормчий строго хмурил брови. Никто не встревожился случившимся с сумасшедшим припадком. Лодка была слишком большая, чтоб один человек смог перевернуть ее.

Должно быть, так бы все и закончилось: посмеялись бы над одержимым и вскоре забыли бы про него. Если б не испугались кони… Когда сумасшедший начал бесноваться и пронзительно визжать возле них, кони вдруг скосили на него глаза, прижали уши и попятились. Они сорвались с палубы в реку и увлекли за собой Глеба и Марию. Девочка вскрикнула и мигом ушла под воду. Но она отделалась только испугом, ибо Глеб успел ухватить ее за косу и быстро вытащить на поверхность.

Гребцы смеялись, протягивали им с борта весла. Одержимый, радостно вскрикивая, скакал по лавкам.

Марию подняли в лодку. А Глеб добрался до берега вместе с лошадьми.

Паломники говорили Марии, чтобы она благодарила Бога. Ибо все хорошо закончилось. Не окажись рядом Глеба, она могла бы утонуть. И девочка помолилась на берегу.

Глеб собирался задать бесноватому трепку, но того и след простыл…

Глеб укутал Марию плащом, чтобы она согрелась, и посадил ее на коня позади себя. Волк и Щелкун тоже сели в седла. И скоро прекрасный величавый Дунай остался далеко позади.

Проехали только несколько поприщ, а уж снова было чему удивляться. Эти земли заселял народ, язык которого был понятен русскому человеку почти, как свой. Народ сей звался болгарами. И выглядели люди чудно: одни были очень похожи на русских, другие – на половцев или торков. И вера у них была христианская.

Болгары были радушные гостеприимные хозяева и даже не всегда брали с путников деньги за еду. С ними было очень просто разговаривать: болгары – люди горячие, живые – отличались словоохотливостью.

От этих людей наши путники и узнали о крестоносцах. Рассказывали болгары, будто из многих стран стекаются воины-христиане к Царьграду. И идут они по землям многими колоннами, и во всех христианских городах призывают мужчин вооружаться и следовать за ними. Многие, вняв призывам, так и поступают. Одни – по велению сердца, веры; другие – по велению живота, привлеченные разнузданностью и безнаказанностью крестоносцев, шумными попойками и оргиями, какие те устраивали в городах и селах; третьи – из-за ненависти к не христианам, злые на иудеев, одобряющие погромы иудейских домов…

Болгары рассказывали, что основные массы крестоносцев идут из Франции и из германских княжеств. Но Глеб смутно представлял, где находятся эти страны.

Где-то в верховьях Дуная, что ли?..

Отправились в поход и кое-кто из славян.

Болгары косились на меч Глеба, поглядывали на вооруженных побратимов:

– Вот вы не пойдете ли в Святую землю?

Глеб этого еще и сам точно не знал, потому не мог ответить с уверенностью. Но болгары воспринимали его молчание по-своему. Они говорили:

– Тогда вам надо нашить на одежду красные кресты.

Деревню за деревней проезжали побратимы. Теперь их опять окружали горы, но не очень высокие, время от времени перемежающиеся широкими долинами. В этих плодородных долинах было множество возделанных полей, виноградников, садов. Иногда встречались старинные разрушенные крепости, полузасыпанные рвы, сглаженные временем валы.

На одной из стоянок Мария пожаловалась на озноб.

Болгары дали девочке выпить вина и сказали, что скоро озноб пройдет.

Глеб все правил на юг.

Быстро бежали сытые кони. Легко взбирались на холмы.

Мария прижималась к спине Глеба, а руки крепко сцепила у него на животе.

Вдруг она сказала, что ей жарко.

Глеб не удивился: солнце ведь сильно пекло.

Но потом Мария сказала, что ей холодно. Теперь ее как будто била дрожь. Глеб дал Марии плащ. Но через минуту она вернула его, сказав, что ей опять очень жарко и что она обливается потом.

Глеб не обратил внимания на слова Марии, думая, что она дурачится со скуки, как уже не раз бывало.

А Мария вдруг сказала:

– Не бросай меня, Глеб. Руки ее ослабли, и девочка стала сползать с коня. Глеб едва успел подхватить ее, иначе бы она упала на землю и крепко расшиблась. Глеб увидел, что лицо у Марии красно, губы дрожат, и почувствовал, что руки у нее горячи.

– Она заболела, – сказал Щелкун.

И Волк остановил коня рядом, вздохнул: – Тот бесноватый виноват.

А Глеб вдруг припомнил, что Мария боялась переправляться через Дунай – будто на нее холодно смотрели нимфы, и забеспокоился: как бы не вышло чего совсем худого.

Глаза Марии были закрыты. Она дышала часто и тяжело, временами восклицала что-то бессвязное. У нее были жар и бред.

Ночь провели недалеко от дороги.

Марию потеплее укутали. Давали ей понемногу виноградное вино. А Щелкун насобирал каких-то трав и отпаивал девочку отваром. Под утро жар у нее спал.

Но начался сильный кашель. Мария жаловалась на боль в груди и при кашле плакала. И все просила, чтоб ее не бросали, будто знала наверняка, что ее собираются здесь бросить.

Побратимы весьма приуныли, ибо поняли, что Мария заболела сильно.

А они уже так привыкли к ней сердцем и душой!…

Утром сели на коней. Глеб посадил девочку себе на колени, одной рукой обнял ее, другой – правил конем.

Мария дремала, прижавшись к его груди. Иногда приступы кашля душили ее. Девочка была бледна, а губы ее посинели; глаза ввалились.

Медленно шли кони.

Но дальше ехать было нельзя. Мария сгорала на глазах.

Глядя на нее, побратимы едва не плакали от жалости.

Они за это время очень привязались к ней и не раз благодарили Бога за то, что он подарил им Марию…

Не доезжая до города Преслава, побратимы опять сделали привал. Опять варили целебную траву. В это время Глеб с тоской вспоминал Анну. Уж она-то, будь сейчас жива и находись рядом, вылечила бы девочку.

Какие-то болгары проходили по дороге и, увидев, какая путников постигла беда, посоветовали отвезти девочку в монастырь.

Побратимы оживились, ухватились за эту мысль, поскольку чувствовали, что сами бессильны помочь Марии.

Оказалось, совсем недалеко от того места был монастырь святой Ирины – женский монастырь. Болгары сказали, что тамошняя игуменья – известная на всю округу врачевательница. Она быстро поднимет девочку на ноги.

Мария опять бредила, кашляла. У нее снова был жар – еще сильнее прежнего. И она едва ли понимала, что происходит. Из всех она узнавала только Глеба.

Побратимы, собрав свою нехитрую поклажу, поспешили в монастырь. Глеб вез Марию. Девочка жалась к его груди, и так ей как будто было легче. Даже кашель на время стихал.

Мария напоминала какого-то беспомощного зверька – щенка или котенка. Глебу было бесконечно жаль ее. И горький ком начинал подпирать горло, когда Глеб думал, что ничем не сможет Марии помочь.

В расщелине между двумя холмами они нашли тот самый монастырь. Увидели высокие каменные стены, конусовидные крыши башен, четырехконечный крест на соборе. Немощеная извилистая дорога вела к воротам.

Безмолвие царило вокруг.

Глеб и побратимы спешились у ворот. Глеб держал на руках Марию. Волк и Щелкун постучали в обитую медью дверь.

Не было никакого ответа. Только ветер посвистывал в зубцах стен. Сильно сквозило, гудело в подворотне.

Глеб посмотрел вверх. Пламенела в голубом небе красная черепица крыш.

Волк еще раз стукнул в дверь:

– Эй, кто-нибудь!…

За дверью послышался легкий шорох. Скрипнуло, отворяясь, маленькое оконце в стене. В этом окошке тут же возникло строгое, миловидное лицо монашки. Эта женщина молчала; смотрела вопросительно.

Глеб повыше поднял Марию, чтоб ее можно было увидеть из окошка:

– У нас больная девочка. Мы хотим показать ее игуменье.

Бровь монашки удивленно поползла вверх. Трудно было понять, что удивило эту женщину: иноземный выговор Глеба или то, с какой легкостью он поднимал на руках заболевшую девочку?

Монашка вскользь взглянула на Волка и Щелкуна, и лицо ее исчезло из окошка. Тут же загромыхали деревянные засовы, и ворота приоткрылись.

Ведя в поводу коней, путники вошли во двор монастыря.

Они как будто попали в другой мир. Здесь был разбит прямо-таки райский сад: яблони, сливы, вишни… Тут и там благоухали цветники. Каменные стены были увиты виноградом. Тенистые виноградные аллеи дарили в этот жаркий час прохладу. Зреющие грозди свисали прямо над головой проходящих монашек.

Двор был вымощен красивым тесаным камнем и выметен, вымыт до блеска. Нашим путникам с непривычки даже боязно было на эту мостовую ступать. Они так и смотрели себе под ноги.

Привратница велела оставить коней у ворот и повела побратимов виноградной аллеей в глубину двора.

Не пройдя и ста шагов, они вышли к живописной площадке с бассейном. Из скалы у бассейна бил ключик. Очень уютно журчала вода.

На краю бассейна сидела не очень старая монашка с очень простым открытым лицом и в одеяниях далеко не новых. Она выщипывала у козы пух.

Глеб очень удивился, когда услышал, что привратница обращается к этой монашке как к игуменье. Монахини говорили по-болгарски и по-гречески, и Глеб отлично понял их разговор. Они говорили о больной девочке, у которой жар, и о трех иноземных воинах…

Однако Глеб удивился еще больше, когда настоятельница монастыря заговорила с ним по-русски. Видя удивление Глеба, настоятельница улыбнулась и объяснила, что родом она из Киева и приходится племянницей киевскому нынешнему государю. А то, что судьба забросила ее сюда, – в этом нет ничего удивительного. Вот его, Глеба, и его друзей судьба же тоже забросила в эти земли.

Игуменья говорила, проницательно поглядывала на Глеба, на побратимов, на Марию и не оставляла работы. Козу она зажимала между ног, козий ворс раскладывала на пробор и выщипывала нежный светлосерый пух. Коза при этом дергалась и блеяла – ей было больно.

А Глеб все держал Марию на руках. Девочка, измученная полубессонной от кашля ночью, сейчас спала. Побратимы с любопытством оглядывали тихий сказочно красивый дворик монастыря.

Глеб сказал вежливо:

– Мы проделали немалый путь, матушка, и видели много монастырей. Но ваш монастырь из самых красивых.

Игуменья кивнула и промолчала. Продолжала работу. Выщипанный пух складывала в корзинку, стоящую у ее ног.

Глеб еще сказал:

– Ваш монастырь, я заметил, еще и из самых богатых…

Настоятельница опять кивнула и продолжала работу.

Глеб смотрел, как ловко ее пальцы выщипывают пух:

– Но меня удивляет, матушка, что вы работаете, будучи настоятельницей такого богатого монастыря.

– У нас все работают, – ответила игуменья. – Поэтому монастырь и богат… Но я думаю, вы не за тем пришли сюда, чтобы говорить мне приятные речи, – и она кивнула здесь на Марию.

Глеб сказал:

– Наша девочка заболела. Ее мучит кашель. У нее болит грудь.

– Откуда она у вас? – настоятельница заглянула в лицо Марии. – Я вижу, хоть недуг и наложил отпечаток ей на чело, но она прекрасна, как ангел.- Это долгая история, – уклончиво ответил Глеб.

– И все же…

– Мы нашли ее на дороге. Там был мор… Серьезно взглянув на Глеба, игуменья сказала:

– На дороге ее, болящую, вы нашли, на дороге, болящую, и оставите.

Глеб с грустью покачал головой:

– Нам бы не хотелось оставлять ее. И Волк подал голос:

– Нет! Никогда!…

Щелкун разочарованно прищелкнул языком и ничего не сказал.

Руки игуменьи замерли:

– Вы же не хотите, чтоб она умерла?..

– О чем вы говорите, матушка!…

Пух опять полетел в корзинку. Голос игуменьи стал жестким:

– Эта девочка не выдержит тягот пути. Я вижу: она сейчас тяжело больна. И если вы не оставите ее здесь, в монастыре, то через день-другой закопаете при дороге.

Глеб спросил:

– Вы возьметесь лечить ее?

– Да.

– Тогда мы подождем за оградой. Игуменья покачала головой:

– Долго же вам придется ждать. Выздоравливать эта девочка будет медленно.

– Мы подождем, – сказали побратимы.

– Полгода? Год?..

– Так долго? – удивился Глеб. Игуменья объяснила:

– Уж если у девочки заболело в груди…

Глеб размышлял с минуту. Деваться им было некуда. Мария сгорала на глазах. Он сказал:

– Постарайтесь ее вылечить… Мы можем заплатить… Эта девочка очень дорога нам.

Настоятельница кликнула какую-то молодую монашенку и велела ей продолжить щипать пух. А Глебу сказала:

– Идем за мной в келью.

Побратимы, оставленные во дворе, сели ожидать на камни.

По террасе, опять же увитой виноградом, настоятельница повела Глеба к кельям. Отворила дверь одной из них. Глеб вошел.

Это была чистенькая, побеленная известью светелка. Очень маленькая. Для Глеба – тесная. Узкое ложе у стены; на подоконнике под стрельчатым окном – какая-то книга. На доске – живописный лик Бога.

Глеб осторожно положил Марию на ложе. Но девочка в этот миг проснулась, заплакала и потянула к нему руки. Тогда Глеб стал на колени и обнял лежащую Марию. Та успокоилась и опять уснула. Однако сон этот не был спокойным. Приступ кашля тут же прервал его.

– Глеб! Глеб, где ты?.. – звала Мария.

Настоятельница знаком велела Глебу отстраниться, а сама прижалась ухом к груди девочки. Долго слушала.

Потом, поднявшись, настоятельница сказала:

– Поставить ее на ноги будет не просто.

Глеб понял ее слова по-своему и достал из сумки гривну серебра. Монахиня покачала головой:

– Мне не нужно денег.

Глеб пожал плечами и протянул ей на ладони красивое, тонкой работы серебряное кольцо:

– Возьмите хоть это. Мне нечего больше дать. Настоятельница улыбнулась:

– Ей на пальчик надень это кольцо.

Глеб повиновался. Кольцо оказалось великовато Марии. Тогда монахиня сняла его с пальца девочки и положила на книгу:

– Когда эта девочка подрастет, сама его наденет. Быть может, почтет за великое богатство.

Глеб не понял, что имеет в виду монахиня. Он с грустью сказал:

– Я приду завтра. Игуменья не ответила. Они вышли из кельи.

Завидя их, побратимы поднялись и вопросительно посмотрели на Глеба. Но тот отвел глаза. Ему нечего было сказать.

Игуменья хлопнула в ладоши, и к ней тут же подошли две совсем юные монашенки. Игуменья отдала им распоряжения по-гречески, и девушки бросились их исполнять.

Монахиня повернулась к Глебу:

– Как зовут эту девочку?

– Мария. Та кивнула:

– Хорошо. Мы уже начали готовить лекарства. Я думаю, Мария поправится. Молитесь за нее. И… вы не забыли дорогу из монастыря?

Глеб и побратимы поклонились настоятельнице и благодарили ее. Потом, часто оглядываясь, пошли к выходу.

Игуменья опять зажала коленями козу и продолжила выщипывать пух. Коза жалобно блеяла…

Глеб, Волк и Щелкун провели эту ночь неподалеку от монастыря. Едва рассвело, они поднялись и скоро уже были у знакомых, обитых медью ворот.

Щелкун спросил:

– Не рано ли мы явились? Волк ответил:

– Лишь бы не поздно. Глеб постучал.

Через некоторое время оконце опять со скрипом приоткрылось, и в нем появилось лицо той же привратницы.

– Как там Мария? – спросил Глеб.

– Девочке стало лучше, – сухо ответила привратница.

– Пусти нас! – просили побратимы.

– Не велено, – и привратница захлопнула окошко.

Сколько ни просили, сколько ни кричали у ворот и ни стучали в дверь Глеб, Волк и Щелкун, их не пустили. Им даже больше не ответили. Можно было подумать, что монастырь вообще вымер.

Волк сказал:

– Это она вчера верно заметила: мы нашли Марию на дороге – на дороге и потеряли.

Глеб вздрогнул, поглядел на Волка с обидой:

– Ты ошибаешься! Мы не потеряли ее. Мы сюда еще вернемся…- Вернемся, конечно, – поддержал Щелкун, – если останемся живы. Слышали, что болгары говорят? Смутные настали времена…

Они сели на коней и быстро поскакали на юг.