Евгений Головин ЮБКА - С РАЗРЕЗОМ И БЕЗ

ПЕРСОНАЖ РОМАНА ГУСТАВА МАЙРИНКА заметил, что бесконечные разговоры за чаем и папиросами о Боге и миссии России — национальная болезнь русских. Американцев мы презираем за весьма низкий уровень тематического кругозора, ибо они способны часами беседовать о марках стиральных машин и автомобилей. Выбор темы — дело непростое. Морж, пришед в гости к устрицам (Льюис Кэрролл, "Алиса в Зазеркалье"), объявил: "Пора потолковать о вещах серьезных — о кораблях, о старых башмаках, о сургуче, о королях и капусте". Полагаем, женская юбка с разрезом и без разреза — тема не менее важная, нежели перечисленные. По крайней мере для женщин. Незнакомые мужчины способны долго и стеснительно молчать, пока кто-нибудь не начнет что-нибудь футбольно-политическое. Но если дамы увидят прохожую в юбке с разрезом, скажем, в середину бедра — оживленному щебетанию конца не будет.

Говорить и писать про юбку можно с весьма бесчисленных точек зрения. Лучше всего, если б планета вымерла, и на одинокой веревке осталась бы висеть одинокая юбка. Тогда легче рассуждать о "вещи в себе", феноменологической редукции, шозизме в стиле Роб-Грийе или Клода Мориака. Недурно поразмыслить о юбке в духе "Превосходства женского пола над мужским" Агриппы Неттесгейма. Знаменитый чародей поделился с читателем таким наблюдением: мужчина вынужден лечь или склониться к земле, чтобы нацепить штаны, женщина свободно надевает платье с поднятой головой, что соответствует достоинству человека. Психолог Эрнст Кречмер в книге "Морфология тела и характер", не касаясь высокой миссии человека, рассуждает так: нрав и темперамент женщины лучше всего проявляется в манере натягивать юбку.

Иной поворот: всякий читатель Дюма-отца помнит, как после боевого свидания с миледи д'Артаньян ворвался в квартиру Атоса в юбке и сапогах со шпорами — даже супермолчаливый Гримо заорал благим матом.

Так вот. Мы рискнем заявить, несмотря на протест эмансипанток, что брюки на дамах выглядят зачастую столь же комично.

Русский поэт начала двадцатого века, Владимир Агнивцев начал свою поэму "Гийом де Рошефор" следующими строками:

Сейчас весь мир подлунный

Звенит от птичьих стай,

И наступил безумный

Веселый месяц май.

Пустивши без уступок

Все стрелы в оборот,

Кивает из под юбок

Смеющийся Эрот.

Агнивцев подсказал нам эротическое, то есть похотливо-крылатое решение вопроса. Его поэзия вообще напоминает изысканно-игривые стансы учеников виконта де Парни. Символист Танкред де Визан, сравнив пояс юбки с экватором, продолжил следующим манером:

Мы ждем Венеру с трепетом и верой,

И пусть рассеется в ее лучах

Ночь вашей юбки… и двойною сферой

Нам расцветет божественное "Ах"!

(Перевод Валерия Брюсова)

Юбка воистину перст судьбы. В "Сказке о котике Шпигеле" Готфрида Келлера старая монахиня-ведьма задумала извести своего врага, колдуна Пинайса. Обернулась она пригожей девицей в лохмотьях, рыдающей у городских ворот. Пинайс участливо подскочил и обомлел: "Юбка у ней была разорвана точно по меридиану, обнажая роскошные бело-розово-трепетные прелести данной девицы". Пинайс моментально предложил ей руку и сердце, понятно, на погибель свою.

Однако разорванная юбка это не юбка с разрезом, скажет внимательный читатель. Ладно. Для жадных мужских глаз это очень даже разрез. Прочь фасоны, выкройки, материи! У английского поэта Уоллеса Стивенса есть отличное стихотворение "Семнадцать взглядов на дрозда". Свою поэму давайте назовем, к примеру, "Три похотливых мужских взгляда на юбку". Разумеется, не без плагиата, ибо мы созерцаем чужое произведение столь же одобрительно, как герр Пинайс — чужое тело.

1. юбка спит с открытыми глазами как заяц

поэтому юбка незаменимое зеркало

2. Коль вдруг распухнут губки,

Есть крем для их услуг,

Ну, а для смятой юбки

Имеется утюг.

3. Юля бедрами юлила,

полыхали над могилой

Груди прачки пожилой.

Скудный поэтический талант не дозволил даже с помощью Ганса Арпа и Агнивцева создать нечто похотливо-крылатое. Даже если исправить опечатки (вместо "могилой" следует читать "корытом", вместо "пожилой" — "молодой"), качество текста оставляет желать гораздо лучшего. К черту плагиат. Попробуем сочинять самостоятельно.

Она лежала. Пьяная. Задранная, цветастая, залитая соусом юбка обнажала нежную лощину, поросшую черными асфоделиями. Точка.

Во всех подобных пассажах чувствуется один дефект — акцент постоянно скользит от юбки к тому, что юбка призвана скрывать. Однако похоть, согласно нашей тезе, должна быть крылата:

Зевес, распустив лебединые крыла,

Миндальничает с мандорла.

Надо бы объяснить, что такое "мандорла". Мандорла это… это — то. То да не то. Вероятно, мешает неудобный посредник между юбкой и сладостной эпидермой. Вспомним Александра Вертинского:

Никаких панталон. Это так некрасиво и грубо,

Это слишком толстит, убивая притом сексапил.

Конечно, эпига и ктеис (греческие термины для женской попы и вагины) фасцинируют мужчин пылких. Таковых Панург, персонаж романа Рабле, называл эпигонами. Для спокойствия им надлежит, минуя membranum veneris (мембрана Венеры, расположенная меж симпатичных ямочек чуть выше бэксайда) зафиксировать взгляд на palomas veneris , "голубях Венеры", лопатках в просторечии. Эти понятия эротической анатомии недурно истолкованы Овидием и Валерием Флакком. Но.

Дабы не отвлекаться от ситуации "юбки вообще", прочтем несколько строк из поэмы Бодлера "Beau Navire", то есть "Дивный корабль": "Ты плывешь, вздымая волны воздуха широкой юбкой… Так роскошная шхуна выходит в открытое море…Распустив парус …В медлительном и энергичном ритме".

Это явление могло случиться только в середине XIX века где-нибудь в Париже. В страшных современных мегаполисах абсурден кринолин. Среди спокойной жизни неторопливых фиакров и тильбюри и цветочных корзин на каждом углу воздух был, вероятно, несколько акватичен. Далее: "Отважные ноги резко раздвигают воланы юбки…И провоцируют темные желания…Словно два чародея, что поворачивают…Влажный черный фильтр в глубокой вазе".

Поэт, обеспокоенный ногами героини, сравнивает ли их с двумя рулевыми у штурвала? Похоже, образ куда серьезней. Загадка здесь — употребленный Бодлером термин "фильтр". Это означает пленку или ряску на воде, любовное зелье, вообще колдовской напиток. В инфернальной магии смысл сложнее. Либо это сперма инкуба, антрацитово красящая волосы вагины, либо "черная лунная магнезия" из кратера monte veneris (холм Венеры, клиторис). В ритуале черной мессы на "влажном черном фильтре" готовят "причастие".

Широкая юбка волнует пространство, даже энергичная походка уступает повелительной плавности контр-движения. Неуместен бег, быстрая ходьба, динамика напоминает сдержанно проявленный танец.

ЖЕНСКАЯ МОДА ВООБЩЕ, фасоны юбок в частности завоевали место под солнцем в жестокой борьбе с догмой религиозной морали. Известно крайне двусмысленное отношение христианства к женщине. Проницательные глаза клерикалов не доверяли благочестивой скромности опущенных ресниц и строгому покрою невзрачного платья, ожидая в любой момент округлого взрыва стесненной плоти.

Путь юбки в европейское высшее общество был тернист, так как юбка давала простор талии и бедрам. Грудь, освященную Матерью Божией, в свободное от кормления время надобно держать в жестком корсете, иначе она есть вызов общественному порядку. Даже в минуты насыщения младенца трудно укрыться от агрессора. В романе Ретифа де ла Бретона — французского писателя второй половины XVIII века — "совращенный поселянин" признается кюре, что отбросил ребенка и сам приник к "источнику благости".

Платья времен Империи со слишком высоко вздернутым пояском, производили странное если не уродливое впечатление. Но мятеж нарастал. На балу в Тюильри, данном в честь Аустерлица, две дамы в подобных платьях оставили грудь совершенно обнаженной. Сам император поморщился.

Жизнь всякого социума направляет тот или иной ритм. При интенсивной фасцинации этот ритм захватывает несколько поколений. После медлительных и степенных менуэтов и котильонов в бальные залы ворвался вальс. Новый головокружительный танец потребовал свободных длинных платьев с нормальной талией при гибком, дающем дышать, корсете.

Нет общечеловеческих тел, а есть тела мужские и женские. Известный рисунок Витрувия, отредактированный Леонардо: мужчина по стойке смирно, руки вытянуты горизонтально, тело делится на четыре довольно равных части — от пяток до колен, от колен до гениталий, далее до груди, далее до темени. Квадрат. При раскинутых руках и ногах мужчина вписывается в окружность с центром в пупке. Развитые плечи, потенциальный порыв. Диссонанс неразрешимости квадратуры круга, покоя и динамики, вынуждает к постоянной экспансии, иначе живот, сутулость и прочее. Женское тело о двух подвижных центрах неопределенного эллипса или овоида напоминает, по мнению Винкельмана, яйцо, поставленное на тупой конец в отличие от обратной мужской позиции. Посему женщина чувствует себя стабильней и устойчивей. Однако Винкельман писал в XVIII веке, когда еще не было речи о подвижной вибрации грудей и бедер и соответственно игнорировалась динамичная и натуральная женская двойственность. Если в мужской психосоматике идет постоянная борьба за единый центр, за "недвижный двигатель", за идею единства, женщине это совершенно несвойственно. Закон женской логики следует сформулировать так: одна и та же шляпка одной и той же даме одновременно идет и не идет.

Революция вальса последовала за французской буржуазной революцией. Свобода и равенство — замечательные идеи, их надобно поощрять и расширять. Если джентльменам в стремлении к единству надлежит ходить проглотив аршин, это совсем не касается дам. Когда мужская рука обхватывает талию, тело подается назад, энергичное кружение требует вращения вокруг своей оси, вокруг партнера, работы бедер и резвости ног. В процессе вальса мужчина — это опора и охрана; если он хороший танцор, дама имеет возможность проявиться во всем своем блеске. Вот переходный момент. Мужчина теряет роль великолепного самца, уступив великолепие даме. Это сказывается, прежде всего, на "оперенье".

Мужской костюм основательно полинял. Вместо расшитых золотом камзолов и фраков, панталон из тафты и бархата тщательной выделки, эмерджентных жабо и манжетов, украшенных множеством драгоценных камней, вместо туфель кордовской кожи с дивной работы пряжками, изумительных тростей редкого дерева, инкрустированных бирюзой и селенитами, на Аламеде, Пикадилли и Елисейских Полях появились серые, коричневые, черные рединготы и сюртуки, фраки — в лучшем случае, "цвета тела испуганной нимфы" или "наваринского дыма с пламенем" (Л.Толстой, Н.Гоголь), санкюлотские длинные "штаны", то есть брюки со штрипками, боты-ботинки из черт знает чего.

Активная "диффузия сословий" привела к разделению костюма от его носителя. Ранее не возникал вопрос идет костюм или не идет, хорош или плох, поскольку каждое сословие обладало диапазоном одежды, колоритов, драгоценностей. Но когда Людовик XIV опозорил дворянское достоинство, продавая и раздавая грамоты направо и налево, началось отчуждение костюма от владельца оного, началась эпоха "Мещанина во дворянстве" Мольера.

Удивительно! Впервые в обозримой истории столь акцентировалось понятие вкуса, столь неоспоримым арбитром стало зеркало. Bourgeois-gentilhommes, буржуа-дворяне, лишенные диапазона костюма, изо всех сил стремились одеваться "хорошо". Воротилы банков и бирж краснели как дети, слушая выговоры своих портных, куаферов, танцмейстеров. Характерен диалог гостей графа Монте-Кристо при появлении каторжника Андреа Кавальканти:

"Вы придирчивы, Шато-Рено, — возразил Дебрэ, — этот костюм отлично сшит и новехонек.

— Вот этим-то он мне и не нравится. У этого господина такой вид, будто сегодня он впервые оделся".

Что простительно каторжнику, то вовсе непростительно приличным людям. У романистов XIX века министры, генералы в отставке, нувориши, куртизанки сплошь одеты с чужого плеча. Такое, по крайней мере, создается впечатление.

Костюм стал важным и автономным фактором социальной жизни.

Если в XVI-XVII веках было сразу понятно по манерам и костюму кто перед вами — маркиз, барон, простой дворянин, купец или простолюдин, в XIX веке подобная ясность затуманилась. К разным головным болям добавилась еще одна: проблема идентификации человека с его костюмом. Когда-то индивид благородного происхождения выглядел примерно так: небрежно надвинутая на ухо шляпа с дорогим пером, схваченным бриллиантовой застежкой, эфес шпаги в замысловатых интальо изумрудов и опалов, на отворотах изящных сапог — кружева Брабанта или Валансьена. Этой одежде резонировали (должны были резонировать) следующие качества души: мужество, наплевательство на смерть, беззаботность, преклонение перед женщинами благородными, вежливое отчуждение от женщин простых, пренебрежение к буржуа и простолюдинам.

"ЭТО НАПОМИНАЕТ КАКИЕ-ТО БЕСКОНЕЧНЫЕ ПОХОРОНЫ" ,— так Шарль Бодлер отозвался о мужских костюмах середины девятнадцатого века. Мрачные сюртуки и рединготы, цилиндр, геометрия, серый и черный цвет…павлины, ара, фламинго вдруг обернулись пингвинами и воробьями. Буржуазная цивилизация, в отличие от природы, решила: самцам следует привлекать самок делами, ежедневной заботой, но не ярким оперением и серенадами. Буржуа не прочь побаловать глаза красками и блесками, но это дело специалистов. Если вы хотите колоритно одеваться, идите в клоуны, в танцоры, в богему.

В эпоху предварительного восстания масс, обожествления Мамоны и диффузии сословий бесполезному дворянству оставались поза, манерность, эпатаж.

Сэр Лотиан Хьюм довольно скептически высказался насчет нового сюртука великого дэнди Джорджа Брэммела, пошитого не менее великим портным Джоном Уэстоном. Состоялась дуэль. Сэр Лотиан имел репутацию одного из лучших в Англии стрелков из пистолета. При одновременных выстрелах у Брэммела пострадал сюртук. "Что он впал в бешенство, это не то слово, — писал его биограф, капитан Джеффри Джесс. — Следующим выстрелом он пробил голову сэру Лотиану, сохраняя притом непринужденное спокойствие".

Однако мы сильно отвлеклись от нашей замечательной темы. В 1848 году случились два эпохальных события: массовые волнения взбудоражили всю Европу; вышел в свет роман Дюма-сына "Дама с камелиями". Последовательно об этом: техническая революция всерьез начала наступление на живую жизнь, что вместе с практически полной заменой золота ассигнатами привело к страшному обнищанию континента. (На эту тему есть весьма убедительные работы: Людвиг Клагес. "Дух против души", 1919 г.; Фридрих Георг Юнгер. "Совершенство техники", 1948 г.; интересно и глубоко ситуацию человека в технической среде анализирует Мартин Хайдеггер).

Золото исчезло как магико-медицинское солнце, зато восстало количественным эквивалентом материальных и художественных ценностей, техника уничтожила богов и богинь повседневной жизни. Последнее требует пояснений. В прошлом люди, как эманации и пролонгации богов в стихии земли, дабы не растворяться и не распыляться в хаосе, занимались агрикультурой и разными промыслами под определенным божественным диктатом. Что такое посвящение в ремесло и звание мастера? Магическое соединение жизни неофита с жизнью его "создания" — корзины, копья, виноградника, корабля, кареты. При подобном "соединении" нет надобности разлагать нечто на составные части и досконально "изучать". Понятно, здесь требуется испытательный срок и милость богов, ибо сие — мистерия. Надлежит: торговать и воровать при содействии Меркурия, выращивать злаки и виноград при помощи Деметры и Диониса, рожать детей под охраной Дианы, заниматься ткачеством под наблюдением Арахны. Христианство так или иначе сохранило таинство ремесел, отдав оные под покровительство тех или иных святых — Губерта, Цецилии, Рохаса, Барбары, Жака и т.д. Но традиция забывалась, а с пришествием техники пропала совсем, оставив разрозненные суеверия. Единый Бог отвечал вообще за всё, в частности ни за что. В этом смысле можно говорить об атеизме повседневной жизни.

Сие касается любви очень и очень близко. О высоком искусстве любви, посвящении в любовь, о языке любви стали забывать в середине XVIII века. Роман "Дама с камелиями" напомнил о символике цветов и возвестил о рождении проституток — первых представительниц класса независимых женщин.

Камелия, избранный цветок Маргариты Готье, стал символом этой общественной формации. Правда, трагическая и трогательная героиня Дюма-сына или ее реальный прототип — Мари Дюплесси имели к новой формации отношение косвенное. Куртизанки, дамы полусвета, они жили за счет богатых поклонников. Основную массу проституток составляли "бедные женщины в юбках", по выражению Алексиса Токвиля. (Имеется в виду не нижняя часть женского платья, равно называемая юбкой, но свободная, с разрезом или без, узкая или широкая, одежда от талии до лодыжек). До проституток юбки носили крестьянки, цыганки, актрисы, рыночные торговки. Поэтому, когда в парижской опере появилась знаменитая куртизанка Мари Дюплесси в юбке, с букетом красных камелий у пояса, порядочные женщины были потрясены. Камелии — безжизненные, словно восковые, без запаха, белые или ядовито-красные цветы сразу вошли в моду. Довольно быстро обратили внимание на пикантную деталь: пестик этого цветка, то есть женский половой орган, весьма напоминал возбужденный мужской член. Именно поэтому камелии стали именем нарицательным для женщин дурной репутации. В романе Ф.М.Достоевского "Идиот" генерал Иволгин восклицает: "Посмотрим, старый ли заслуженный воин одолеет интригу, или бесстыдная камелия войдет в благороднейшее семейство!"

Мода на камелии требовала длинной широкой юбки с поясом и пышной блузки с манжетами и кружевным воротником. Очень быстро так нарядились художницы, натурщицы, учительницы, суфражистки, революционерки. Долой корсет, да здравствует вальс и свобода личности!

ПРОБЛЕМА ЖЕНСКОЙ ПРОДАЖНОСТИ сложна в силу этой самой "продажности". Деньги стали универсальным эквивалентом сравнительно недавно, а проституция считается древнейшей профессией. Данное сомнительное утверждение поддерживается в основном врагами угнетения прекрасного пола и порицателями необузданной мужской похоти. Prostitutio означает поденное вознаграждение — только и всего, проститутки в современном смысле появились не ранее шестнадцатого века. Языческий мир — мы говорим о Египте, Греции, Риме — был совершенно свободен от продажных женщин, поскольку брать деньги за это считалось тяжким оскорблением богинь любви — Изиды, Афродиты, Милитты. Посему понятие "сакральная проституция" — нонсенс, чепуха.

Здесь надо уточнить особенности язычества. Физическая девственность не ставилась ни во что — девушка обретала статус женщины, когда выходила замуж или жертвовала волосы богам, божествам, демонам; генитальная эротика не ставилась ни во что — женщина, замужняя или нет, была вольна отдаваться кому угодно, не вызывая никаких нареканий. (Знаменитые исследователи античности от Бахофена до Пьера Вернана неоднократно акцентировали этот момент). Спрашивается: за что платить? Совершенное равенство богов и богинь гарантировало аналогичную ситуацию мужчин и женщин. В середине седьмого века до н.э. греческий поэт Архилох писал:

Мы с тобой волны морские, живем ветром и солнцем.

Ветер вздымает волну, разбивает другую о берег.

Я над тобой, Диона, белым гребнем вздымаюсь,

Падаю, разбиваюсь…теперь ты надо мной.

Напомним еще раз: мужчины и женщины равны перед богами, отличаясь ориентацией природно противоположной — необходимое условие любой жизни. Мужской принцип — центробежная экспансия, женский — центростремительная компрессия. В мифологии это Гермес, бог фаллического огня, и Гестия — богиня очага. Изначальная дихотомия так или иначе дает о себе знать на всех уровнях и позициях. Согласно Гиппократу, мужчина сух и горяч, женщина влажна и холодна. Нет ни малейших резонов возвышать один пол над другим и кому-то платить за эротические ласки.

Платить за работу, покупать и продавать, наживать капитал — данные операции, столь обыкновенные сегодня, очень нелегко детерминировать в античном мире. Рабам не платили ничего, свободные граждане работу презирали. При этом царило полное отсутствие количественных эквивалентов, признавались только магико-символические качества: за ржаво-зеленую бронзовую монету могли отдать массивный золотой браслет, за козленка с "дионисийским" пятном на лбу — оливковую рощу. Перикл отдал (подарил, заплатил?) гетере Аспазии сапфировое ожерелье за стихотворение. Слово "гетера" (в переводе — подруга, наставница, спутница) никогда не имело ядовитого колорита "куртизанки", который ему любят придавать многие историки. Арнольд Тойнби так выразился о предмете своих занятий: "Прошлое это река, где в зависимости от умения и снаряжения, историк вылавливает рыбу, годную в пищу его современникам."

Нашу действительность, механистическую, суетливую, агрессивную, нечего комментировать. Разве можем мы вообразить общество, которое живет спокойно, беспечно, никуда не торопясь? Общество, где не ищут работу, не получают зарплату, не смотрят на часы, не подменяют высокое искусство наслаждения стандартным "кайфом".

Современники очень любят тезис о неизменности и низменности человеческой натуры, дабы оправдать собственные негативные свойства. Это, мягко говоря, неправильно — представители даже одной расы и одной национальности резко меняются от поколения к поколению. Поэтому нет смысла искать "глубочайших корней проституции" — явление сие в историческом аспекте весьма недавнее. Красные фонари и уличные женщины замелькали в европейских городах не ранее шестнадцатого века (Fux, Eduard. Europaische Sittengeschichte,1895 ). Следует расценивать проституцию как занятие профессиональное, поскольку "продажность" — понятие хамелеоническое, целиком зависящее от контекста, интонации, субъективного ангажанса. Да и так ли предосудительна продажа собственного тела? Разве землекоп или грузчик поступают иначе, не говоря о сотне других профессий? А как быть с конформизмом и продажей души за деньги или должности?

Однако появление профессиональной проституции — событие важное в истории нравов. Дело в том, что иудеохристианство вообще, инквизиция в частности внесли изрядную путаницу во взаимоотношения полов. Виноват здесь агент грехопадения, Враг, diabolo, демон делимости и распада.

Церковная диктатура не только поделила людей на своих и чужих, праведников и грешников, но и каждого человека расколола соответственно и предписала половине добродетельной угнетать другую, порочную. Женщины лучше мужчин приспособились к беспощадному демону делимости, ибо в магическом смысле женское есть четное, мужское — нечетное.

Монотеистический патриархат — поле битвы инициаторов общих понятий с людьми живыми или мужей добродетельных с мужчинами греховными. Согласно каббалистам, Ягве, изгнав первых людей из рая, бросил вдогонку змея и тот застрял в телах человеческих фаллосом и клиторисом, ибо Адам съел почти целиком запретный плод, а Ева лишь кусочек. На тимпанах готических церквей встречаются барельефы, где голого мужчину душит и жалит собственный, невиданных размеров змей-фаллос. Таковы последствия грехопадения, с которыми необходимо бороться беспрерывно. И поскольку женщина создает благоприятный климат упомянутому змею, женщина в крайней степени опасна. От Святой Девы до "золотого кольца в ноздрях свиньи" дистанция велика.

Неудержимый процесс распада личности на много частей, отделение греховной природы от духовно чистых устремлений привели к распылению жизненной энергии, возрастающей неуверенности и раздирающим диссонансам. В XVIII веке свободную мужскую экспансию взялись использовать экономически целесообразно, расточительность и легкомыслие заменились приобретательством и накоплением собственности, что абсолютно чуждо мужскому принципу. Началась буржуазная эпоха и постепенное превращение мужчины в… недоделанную женщину. Мужчина утратил активную самодостаточность, и ценность его бытия сместилась во внешний мир. Он перестал притягивать, он стал притягиваться, из хозяина превратился в слугу.

Вторая половина девятнадцатого века, роман Эмиля Золя. На сцене грудастая, гибкая Нана выставляет публике розово-жемчужную роскошь своей попы — мужчины замирают от счастья. Нана высасывает богатых самцов как сок из грейпфрута, отбрасывая опустошенных сгорать и чернеть в бешеном огне желания.

Текст местами достигает эпической выспренности: "Она высилась, окруженная богатством, у ее ног, распростершись, лежали мужчины. Подобно древним чудовищам, чьи мрачные владения были усеяны костями, она ступала по трупам и вызывала катастрофы."(Эмиль Золя. Нана. М., 1956, с.340).

Простая девушка из нищей семьи возвеличена до пафоса Астарты или Блудницы Вавилонской. Мужчины разоряются, стреляются из-за нее, но разве женские прелести причиной тому? В XIX веке мужчины утратили элемент огня и специфически мужские ориентиры. У последних представителей вымирающего пола еще хватало мужества пожать плечами перед гильотиной в 1793 году. А потом остались служители материи, теоретики небытия, одетые в цвета пепла и золы, пессимисты и нигилисты.

ЭЛЬДОРАДО

Вот перед нами лежит голубой Эльдорадо!

И всего только надо опустить паруса.

Здесь наконец мы в блаженной истоме утонем,

Подставляя ладони золотому дождю.

Здесь можно петь и смеяться,

и пальцы купать в жемчугах,

Можно гулять по бульварам и сетью лукавых улыбок

Можно в девичьих глазах

наловить перламутровых рыбок

И на базаре потом их по рублю продавать.

Черной жемчужиной солнце розовеет в лазурной воде,

Наши надежды сверкают роскошью этого Юга.

В этой безумной любви

мы, конечно, утопим друг друга,

И будем вместе лежать, как две морские звезды...

ЖЕНЩИНА В МЕТРО

чешуя твоих губ сквозь хрустальный бокал

этих глаз бирюзовая ересь

этот странный почти треугольный кристалл

озаряемый monte veneris

мы зажаты в метро нас не видит никто

электричка ползет еле еле

бородатый снимает с кого-то пальто

доставая змею из портфеля

я пытаюсь представить глаза наклоня

как растет твой изысканный клевер

и в невидимых розах двойного огня

я пытаюсь представить твой север

в электричку меж тем заползают менты

сонно квакая про документы

в жизни много блевотно тупой красоты

адекватно приятных моментов

ты выходишь едва улыбаясь углом

этих губ золотистого сада

и мой взгляд словно чайка роняет крыло

отдыхая на волнах бэксайда

ШЕСТЬ ФУНТОВ ПОД КИЛТОМ

Кажется, нечего добавить к опусу Головина. Его можно вообще не читать, не принять, счесть враждебным лично мне и близким мне людям, ответить аргументированной критикой. В конце концов, можно написать и о предвечном достоинстве небесной сферы сарафана. Но Головин из таких врагов, кого нам подобает возлюбить.

В этом шторме нас выносит на пустынный холодный остров у берегов Шотландии, где, спасаясь от голода и проливного дождя, мы будем питаться живыми устрицами и вглядываться в смутные очертания далекой земли и силуэты горных шотландцев в их неизменных шерстяных юбках. Или - на узкой эдинбургской улочке ничего не подозревающая американская туристка в обтягивающих джинсах идет навстречу высокому и поджарому неулыбчивому скотту. Задувает ветер с Атлантики, и полы короткого килта дерзко поднимаются… Мешает лишь тяжелый спорран, но и он не помеха, если ветер крепчает.

А ведь когда-то и килта не было, а был только тяжелый грязно-коричневый плед, в который заворачивались с ног до головы. Но ставшие вдруг бедными в XVIII веке горцы не могли себе позволить большой шерстяной плед, и пришлось ограничиться жалкой полоской ткани вокруг чресл. Жалкая генеалогия гордого килта. Да полно вам! Так ли все было? Не пристало ли бросить эту историю куда подальше? Вон там на скале куст репейника, а на нем оставленный кем-то килт, как лавровый венок в руках обессиленной нимфы.

Задолго до этого случая предки воинственных шотландцев в зеленой Ирландии носили разноцветные боевые передники. И если Кухулин со своим верным колесничим въезжал на полной скорости в гущу врагов, круша их колесничными серпами и ножами, передник его быстро становился мокрым и красным от крови. Кровь скоро застывала коричневатой коростой, цвета derg (дерьмовый?). Женщины бросались остужать пыл героя и погружали его в чан с холодной водой, передник отмокал, вода быстро краснела, жаждущий воин погружал лицо в воду и пил всласть.

Григорий Бондаренко