Глава 13

К вечеру эшелон должен был подходить к Ростову-на-Дону, а оттуда были развилки. Зубров собрал в командирском купе офицеров батальона на совещание. Обсуждался дальнейший маршрут.

От Ростова можно было поворачивать на север и почти по прямой идти на Москву. Присутствовавший на совещании старший машинист, услышав это, заерзал на месте.

— Никак нельзя от Ростова на север сворачивать, товарищ полковник!

— Это почему же? — спросил Зубров.

— Потому как, едучи на север, мы никак Воронеж объехать не сможем.

— Ну и что?

— А там, товарищ полковник, никого живого нет и быть не может. Я на всех остановках местных спрашивал, что там дальше. И все в одну душу говорят: взрыв был в Воронеже. Теперь в тех местах только пауки водятся. Огромные, с собаку размером.

— Что за взрыв? Атомный, что ли?

— Разрешите доложить… — вмешался молоденький лейтенант, недавно переведенный в спецназ из инженерных войск.

— Докладывай.

— Под Воронежем атомная электростанция находилась. Полгода тому назад на ней произошла авария. Системы аварийного охлаждения вышли из строя. Как в Чернобыле. Только об этом шуму было меньше: не до того. Взрыв при этом получился слабый, реактор не такой мощный. Тепловой выброс, которого только и хватило, чтоб регулирующие стержни снести. Сначала даже обрадовались, что взрыв маломощный. Думали, этим и кончится. Полк, в котором я служил, бросили на оцепление. Мы под самой станцией стояли: заражение вначале было небольшое.

А реактор, оказалось, продолжал греться, пока все в нем не расплавилось. А когда расплавилось — вниз пошло. Прожгло плиту, на которой реактор стоял: два метра бетона — только так… И дальше пошло, пока до грунтовых вод не добралось.

Теперь там самый большой в мире гейзер. Каждые два часа столб радиоактивной воды на двести метров выбрасывает. А ветер водяную пыль, конечно, несет. После первого выброса из нашего полка в живых остались только те, кто в увольнении был. И я в том числе. Теперь там и правда ничего живого, а гейзер все бьет. До этого дела некоторые ученые, мать их так, под землю атомные станции предлагали прятать. А оказалось — под землю еще опаснее…

— Хватит тебе в технические дела вдаваться, — прервал лейтенанта Зубров.

— Доложи, машинист, как нам Воронеж обойти.

— На Сталинград поедем, там вдоль Волги до Сызрани, а оттуда через Пензу и Рязань на Москву.

— А по этой дороге атомных станций нет?

— Атомных нет. А вот химический комбинат в Саратове имеется.

— Вот черт… А с ним что стряслось?

— Вроде пока ничего. Пока.

Стоит на горизонте баба исполинская, с мечом занесенным: Сталинград. Приказал Брежнев у Сталинграда поставить памятник, да такой, чтоб за сто километров меч из-за горизонта виднелся. Вот и виднеется. А зачем, для чего, никому непонятно… Объясняли народу, что, мол, в честь блестящей победы. Но победа такой была, что стыдно объявить число потерь. Ляпнул кто-то, что, мол, двадцать миллионов Советский Союз потерял, и пошел слух по миру гулять, и давай эксперты тот слух повторять. Эксперты тоже ведь люди, такие же славные люди, как пулеметчики у батьки Савелы: услыхал что интересное, ну и повтори. И никого не интересует источник, который о двадцати миллионах первым ляпнул. А самым первым был американский президент Джон Кеннеди, который о России знал ровно столько, сколько ему советники подсказывали, а уж где советники информацию брали, то нам неведомо. Одним словом, спросил президент, не подумав: «Сколько миллионов положили? Уж не двадцать ли?» — «Ага, — отвечает Хрущев, — именно так — двадцать». Так слух был рожден и пошел по свету экспертами цитироваться. А если бы американский президент навскидку определил бы потери в десять миллионов, так и было бы их десять.

Встал эшелон в тени монумента, особого почтения нет к нему. Брехня, она и остается брехней, хоть ты ее в тысячи тонн железобетона отлей. Правду сказали бы, так, может, и уважение появилось бы. В общем, не до статуи батальону. Прошла команда: бриться, стричься, в бане мыться, песни петь и веселиться! И веселится батальон, и моется, фыркая, и бреется, шеяку бычью к зеркалу вздернув, и тельняги стирает, на ветру выстиранные поразвесив. На полустанке эшелон стоит, в город не въезжает, тут спокойнее: все вокруг видно, никто внезапно не ударит, и потому — расслабьтесь, братцы. Расслабляются спецы, веселятся. Только Зуброву веселья нет, и подметил это только один — майор Брусникин. Зашел.

— Не мое это дело, товарищ полковник, но чудится мне, что, сдав коммунистов батьке Савеле, вы покой потеряли.

— Правильно, Федя.

— Забудьте их, они преступники.

— То, что преступники, — это по их мордам видно. Но я должен был сам…

Хотел Зубров продолжать, но тут в дверь стукнул Салымон:

— Командир, Росс пропал!

— Как пропал?

— Как сквозь землю.

— Везде просмотрел?

— Везде.

Взвыла сирена. Взял Зубров микрофон:

— Батальону. Боевая тревога. Орудийным башням и БМД круговое наблюдение и обстрел по варианту два. Все ГАЗ-166 — с платформ. Первый взвод, забрать все машины и через тридцать минут мобилизовать в окрестностях весь подвижной транспорт, включая автобусы и мотоциклы. За захват вертолета — награда особая. Седьмой взвод — оборона правее эшелона, восьмой — левее, девятый — мой резерв. Остальным готовиться к поиску — выезд немедленно после получения реквизированного транспорта. Офицерский состав — ко мне.

Полетела земля комьями вокруг эшелона — зарывается спецназ. Ощетинились первые окопчики пулеметными стволами и гранатометными жерлами: кто знает, что случиться может? Так вот, пот экономит кровь — лучше десять метров окопа, чем метр могилы.

Газики мигом на насыпь скатились, и понеслись три из них сразу в аэропорт. В 11.15 аппаратура правительственной связи Золотого эшелона подключена к каналам местного руководства и от имени Политбюро Зубров потребовал от местных властей поднять по боевой тревоге все войсковые части вооруженных сил, внутренних войск МВД, милиции и КГБ; Зубров потребовал также представить сведения о всех способных летать вертолетах, которые находятся в воздухе или на земле. В 11.16 захвачен первый самосвал. В 11.18 захвачен мотоцикл и школьный автобус. В 11.23 последовал ответ местных властей о принятых мерах и заверения в том, что ни одного исправного вертолета в районе города нет. В 11.32 группа спецназа вступила на территорию полузаброшенного аэропорта. В 11.39 группа сообщила, что в аэропорту исправных вертолетов не обнаружено. В 12.13 последняя из предназначенных для поиска групп на захваченном транспорте приступила к выполнению боевой задачи. В 12.24 из аэропорта старший сержант Салымон доложил о захвате приземлившегося вертолета Ми-8 с делегацией местных партийных лидеров. В 12.27 вертолет с группой спецназа на борту приступил к выполнению поставленной задачи по поиску гражданина США мистера Поля Росса. В 12.29 полковник Зубров сообщил, что именем Политбюро вертолет Ми-8 реквизирован для выполнения ответственной правительственной задачи; в случае если Сталинградский обком еще раз представит преднамеренно ложную информацию, Золотой батальон спецназа именем Политбюро проведет чистку рядов местной партийной организации с вывешиванием руководства и непосредственно виновных на телефонных, телеграфных и других столбах. В 12.41 полковнику Зуброву доложили из обкома о направленных в его распоряжение двух вертолетов Ми-24, одного Ми-6 и трех Ми-8, о закрытии всех дорог вокруг города, о выставленных патрулях и заставах, о выделении ответственного сотрудника обкома в распоряжение Зуброва для координации действий местных органов и вверенных Зуброву подразделений. Тем временем Зубров лично вел следствие. За час были собраны многочисленные свидетельства офицеров и солдат, местного железнодорожного персонала и случайно оказавшихся лиц. Вывод получался простым и ясным: Росс похищен. Похищение тщательно заранее спланировано, всесторонне подготовлено и блистательно осуществлено. Весь день и вся ночь результатов не дали.

В поезде Россу было скучно. Ему не хватало в особенности двух вещей: деловых новостей и пристойного туалета. Последнее, то есть отсутствие возможности помыться по-человечески, наводило на него глубокую тоску. Каждый раз, когда поезд останавливался, чтобы набрать воду, Росс спешил возместить упущенное.

Так было и на этот раз. Все уже вернулись в вагоны, а Росс все еще плескался и фыркал под струей воды. Вдруг ему показалось, что он не один. Он нервно оглянулся: степь да степь кругом, и ни одной живой души. Все было тихо. И все же ощущение, что за ним наблюдают, не оставляло его. Ой бы поклялся, что из близлежащих кустиков за каждым его движением следили чьи-то глаза. Росса охватил ужас — такой ужас, который, наверное, овладевал нашими предками, когда за ними крался саблезубый тигр. Он ринулся к поезду, прыгая через шпалы и думая о том, как приятно будет оказаться вновь под защитой брони и пушек. О, блага цивилизации! Но в тот самый момент, когда эта мысль сформировалась в его сознании, веревочная петля, мягко просвистев в воздухе, обвилась вокруг него и тело Росса рвануло вбок в сторону. Он скатился под откос, успев лишь подумать, что покалечится. Но боли он не почувствовал, как не услышал ни одного звука.

Очнулся он, оттого что спине его было холодно, а лицо горело. Жар шел от костерка, разведенного в полуметре от него. Росс лежал на спине, его ломило, как с похмелья. Перед глазами все плыло. Росс видел лишь неясные тени. Вдруг кто-то ткнул его в поясницу, и он услышал голос:

— Говори, русская свинья.

Слова были русскими, но акцент был Россу незнаком. Он не знал, что он должен говорить. «Если бы только перед глазами прояснилось, — подумал он, — я бы мог сообразить, что это за люди». Росс попытался поднести руки к лицу, но эта попытка вызвала резкую боль в правом плече.

— О господи! — простонал Росс на родном языке.

— Сколько вас в поезде? — спросил другой голос, но с таким же странным акцентом.

Теперь Росс увидел, хотя перед глазами еще расплывались контуры, что их было много, человек, наверное, двадцать. Стоявший перед ним был одет в форму защитного цвета. Его лицо, пересеченное длинным шрамом, обрамляла густая черная борода. Горящие глаза были того же цвета. Эти глаза смотрели на Росса с таким лютым выражением, что он понял — это и есть главарь.

— Пожалуйста, — пробормотал Росс по-русски, — подождите секунду. Нет ли у вас воды?

— Воду получишь позже. А сейчас говори. — Вопрос задал опять человек со шрамом. — Сколько человек в поезде?

— Послушайте, — Росс говорил теперь более связно. — Я не русский. Я из Чикаго. Америка, Соединенные Штаты. — Плечо его все еще ныло, а на правой руке запеклась кровь.

— Сними ботинки.

Это был приказ, и Росс, не успев понять, что приказ адресован не ему, попытался сесть и дотянуться до ног. Небольшого роста человек, тоже с бородой, схватил его за лодыжки и содрал с него ботинки. Росс заметил у него на голове небольшую ермолку, приколотую двумя-тремя булавками. Ермолка была темно-красная, с ярко зеленой и желтой вышивкой. «Еврей?» — промелькнуло у него в голове.

После того как с него сняли носки и туфли, еще один человек в защитной одежде опустился на колени перед ним. Росса поразило, с какой невероятной скоростью двигались эти небольшие люди, но удивление его длилось недолго: боль сменила его. В руках у маленького бородатого оказалась толстая палка, и он с силой ударил Росса по подошвам. Росс вскрикнул, мышцы его сжались.

— Русская собака, неверная свинья! Сколько людей на поезде?

— Я не знаю точно, может быть двадцать. Я их всех не видел. Я — американец! посмотрите на мои туфли — таких в Москве не делают! Посмотрите на мою одежду — на мне все американское, не русское, а а-ме-ри-кан-ское!

Что-то в этой речи остановило внимание его инквизитора, и он произнес фразу на языке, которого Пол не знал. Теперь Пол видел и остальных — чернобородые, темноглазые, и на всех — темно-красные ермолки с разноцветной вышивкой. Росс пытался лихорадочно сообразить, кто они такие, но ему ничего не приходило в голову. Такие ермолки, он знал, носили только правоверные евреи; но что бы делала банда правоверных евреев-мародеров в этих степях? С другой стороны, если они не евреи, то они мусульмане. Но все мусульмане, о которых Росс когда-либо слыхал, носили на головах тюрбаны или же такие штуки, как у Арафата, а эти — нет. Кто же, черт возьми, они такие?

— Ты сказал, что твои ботинки американские?

— Да-да, американские. Соединенные Штаты. Я приехал из Америки. Я — не русский! Другие — русские, я — нет.

Росс заметил, что начал плакать, сначала медленно, затем всхлипывая, задыхаясь, судорожно хватая воздух.

Главный шевельнул рукой, и человек, стоявший около Росса на коленях, резко ударил его по лицу тыльной стороной руки. Голова Росса дернулась назад, но удара он не почувствовал — его голова ткнулась во что-то мягкое. И снова отрывистый вопрос:

— Что делает американец с убийцами из спецназа? Мы привыкли, что русские лгут. — Кивок, и снова палка хлестко ударила по пяткам Росса.

Он вскрикнул и непристойно выругался на родном языке; тут же опомнившись, он продолжал по-русски:

— Пожалуйста, выслушайте меня. Я американский бизнесмен. Я приехал сюда, чтобы продать русским мыло. Я ничего не имею со спецназом. Они охраняют мое мыло, вот и все.

Это объяснение вызвало взрыв смеха, а затем короткий разговор между захватившими его. Человек со шрамом, все еще хмыкая, подошел к Полю настолько близко, что тот ощутил исходивший от него резкий запах лошадиного и человечьего пота. Поля передернуло.

— Ты ожидаешь, что мы поверим в эту сказку? Что мыло для вашей армии приобрело военную ценность? Этот поезд выполняет военную миссию, и ты — часть этой миссии.

— Нет! — Росса охватило отчаяние. Кем бы они ни были, они определенно не любили русских. — Никакой русский не пошлет американца с военной миссией. Подумайте, ведь мы деремся с русскими уже целое столетие. Как вы думаете, кто вооружал афганцев? Мы! Вы слышали о вьетнамской войне? Мы дрались во Вьетнаме, потому что мы думали, там русские. Вот почему. И Фиделя мы пытались убить. А Гренада? — ему пришлось употребить английское название этого острова, так как он не знал русского. — Что же вы думаете, теперь мы станем помогать русским?

— Хорошо говоришь. Но ты был в поезде, и это военный поезд.

— Мне сказали, что дорога беспокойная, что хулиганы и преступники попытаются украсть мыло, поэтому его и охраняют.

— Откуда ты приехал?

— Из Одессы.

— Но эта дорога не ведет из Одессы в Москву.

— Обычная дорога закрыта, нам пришлось объезжать.

Вдруг он почувствовал, что на нем расстегивают брюки.

— Подождите, подождите, что вы делаете? — но брюки его и трусы с него содрали, и он опять почувствовал с одной стороны холодный ветер, а с другой неприятное тепло от костра.

— Ага. Ты обрезан.

Кто-то с силой развел его ноги, и корявые пальцы держали его за член. Мошонка его инстинктивно сжалась. Этого не может быть! «Эта дурацкая шутка, дурацкая шутка русских, и ничего более. О господи, пусть это будет так!»

— Да, конечно, — Росс с трудом вытолкнул эти слова через судорожно сжатые зубы.

— Почему ты обрезан?

— Всех американцев обрезают сразу после рождения.

— Христиане не делают обрезания. Какая у тебя религия?

Росс знал, что от ответа на этот вопрос может зависеть его жизнь. Однако он не знал, какой ответ окажется правильным. Ясно, они какие-то религиозные фанатики, но какие? Если мусульмане, ему не стоит говорить, что он иудей. Но он не может и заявить, что он мусульманин, потому что он не знает ничего о мусульманской религии и это его захватчики обнаружат мгновенно. Слова о христианах звучали не очень дружественно, да, кроме того, они, кажется, и не поверили, что он обрезанный христианин. Что же сказать? «Ну, ладно, — подумал он. — Я не знаю, что сказать, — скажу этим подонкам правду. Большую часть правды».

— Я не принадлежу ни к какой церкви. В моей стране обрезание не имеет религиозного значения. Это чисто гигиеническая процедура.

— Так ты атеист? Ты веришь в мыло?

— Нет, я верю в Бога. Но я не принадлежу ни к какой церкви.

Это заявление снова вызвало у присутствующих оживленный обмен репликами на непонятном языке. Через несколько минут Росс робко спросил:

— Пожалуйста, разрешите мне надеть снова брюки.

— Эти брюки ты наденешь или как новый человек, или как мертвый человек.

Тот, со шрамом, повернулся и отошел от Росса, и с ним отошли почти все присутствующие. Около Росса остались трое. Его подняли на ноги, и один из троих поднял одеяло и подушку, на которых лежал Росс.

— Иди за мной.

Его подтолкнули к огню, он споткнулся и упал на колени, совсем рядом с огнем. Чья-то сильная лапа схватила его за воротник куртки и швырнула на одеяло. Пока Росс соображал, что с ним происходит, появился еще один. В руке он нес металлическую тарелку, на которой скворчало мясо и лежала горка нарезанной капусты.

— Ешь как следует.

Росс не понял, чем отдавало мясо, но оно было съедобно, чего нельзя сказать о капусте. Поэтому он налег на мясо, надеясь, что, когда вернется в Чикаго, врачи смогут спасти его от болезни, которую он здесь непременно подхватит от этого блюда.

«О чем я думаю? — затем промелькнуло в его голове. — Это ли должно меня беспокоить? Я в руках у полусумасшедших религиозных фанатиков, раздетый, перед костром, мошонка моя трепещет на ветру, а фанатики с интересом обсуждают, что им делать с моим обрезанным членом». Опять его передернуло.

В это время один из захвативших его внезапно вскочил на ноги, отошел от костра и через несколько секунд вернулся, держа в руках металлическую кружку.

— Пей, это тебя согреет.

Росс осторожно глотнул, и, к своему удовольствию, обнаружил, что пьет горячий мятный чай. Он опорожнил кружку и протянул своему охраннику:

— Долейте, пожалуйста.

Но охранник покачал головой и показал на приближающуюся к нему группу, во главе которой шел человек со шрамом.

— Смотри, они уже решили.

Группа окружила его, и человек со шрамом сказал:

— Мы верим тебе, американец. Так что ты останешься с нами. Может быть, поможешь нам драться с русскими, как ты помогал нашим братьям в Афганистане.

Росс всхлипнул, на него накатила волна облегчения.

— Но, — продолжал главарь — на одном условии. Ты не можешь быть с нами, если ты не подчинишься законам Аллаха. Ты должен обратиться в мусульманство. Если ты этого не сделаешь, нам придется убить тебя здесь же, и прямо сейчас.

— Но я ничего не знаю о вашей религии, я даже не знаю, кто вы.

— Узнаешь. Мы — члены секты суфистов, хранителей священного Корана, защитники веры пророка Магомета.

— Долго ли занимает обращение? — Когда-то Росс что-то читал о крестоносцах, и внезапно в его памяти всплыла фраза: «Ислам или меч». «Недаром, — подумал он, — его профессор по этому поводу заметил, что это — несложный выбор».

— Ты должен провозгласить свою веру в Аллаха и его пророка Магомета. В глазах Аллаха этого достаточно. А остальному мы научим тебя позже. Сейчас же повторяй за мной трижды:

— Ла Илаха илла-лла; Мухаммаду Расулу-лла.

— Что это значит?

Глаза человека со шрамом вспыхнули, рука его сжалась в кулак:

— Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк его. В этом вся истина.

Росс изо всех сил старался правильно произнести арабские слова, но человека со шрамом это не удовлетворило. Он схватил Росса за плечи и встряхнул его.

— Важны не только слова, американец. Ты должен верить в то, что произносишь. Не только твоя жизнь, но и твоя бессмертная душа зависит от того, насколько страстно ты стремишься быть обращенным. Лжеца мы узнаем, — тут он выпрямился, и глаза его сверкнули, — и истребим с лица земли.

Росс попытался вложить всю свою душу в непонятные арабские слова, три раза человек со шрамом пропел их, и три раза Росс повторил молитву нараспев. После этого человек со шрамом обнял его, и все остальные окружили, тряся за плечи, обнимая, пожимая руки. Впервые с того момента, как Росс пришел в себя, он расслабился. Итак, он — мусульманин, он подумал о том, что скажут по этому поводу его родители, о том, с каким успехом он будет рассказывать эту историю за коктейлем в Чикаго. Лицо человека со шрамом осветила улыбка, и он обнял Росса за плечи.

— Теперь осталось еще закончить ритуал, и ты будешь одним из нас.

Этого Росс не ожидал.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну как же, все мусульмане должны быть обрезаны. Мы обрезаем своих детей, когда им исполняется девять лет, а вновь обращенных — тогда, когда они принимают ислам. Ты — новообращенный, но ты уже обрезаный. Мы обсудим эту проблему, ибо она для нас несколько необычна. Мы впервые встречаем человека с таким случаем. Впрочем, мы решили, что первое обрезание сделано не совсем правильно. Поэтому мы закончим работу. Это будет сделано быстро.

Росс почувствовал слабость в коленях, кружка выпала из его рук. Человек со шрамом отступил в сторону, и из-за его спины появился другой мусульманин, такой же черноглазый и чернобородый, в такой же цветной тюбетейке. В правой руке он держал длинный нож, на полированном лезвии которого играли отблески пламени. Он напоминал персонажи картины Шагала, — но в отличие от шагаловского ангела, плывшего над минаретами и облаками, этот стоял обеими ногами на земле. Кто-то схватил руки Росса и свел их за его спиной. Чернобородый приблизился и схватил член Росса левой рукой. Он нахмурился, и начал прикладывать лезвие под различными углами, пытаясь найти правильную позицию. Росс почувствовал, что сейчас обкакается.

— Во имя Аллаха, какой секретный груз везет поезд? — проревел голос, как бы исходивший с небес.

— Мыло, — проблеял Росс.

— Что? Ты смеешься над нами, сын собаки!

— Честно — мыло, только мыло.

От резкой боли искры промелькнули перед его глазами, и он, проваливаясь в какую-то черную дыру, успел лишь хрипло произнести:

— Мыло…

Пришел он в себя от утренней свежести. Вокруг него никого не было. Люди и лошади, шагаловский ангел с ножом и пророк, украшенный шрамом, все исчезли как дурной сон. Только тлели угольки вчерашнего костра. Может, это и был кошмар? Спотыкаясь, Росс медленно заковылял по направлению к новому дню, появляющемуся из-за горизонта. Он так и не осмелился посмотреть на то место, по которому вчера прошел нож чернобородого.

— Господи, Господи, пусть это все окажется лишь дурным сном!

Он появился утром следующего дня. Мокрый, голодный, избитый, сияющий. Обнял его Зубров. Приказал помыть, высушить, накормить, а насчет напоить — это Зубров на себя взял. Распорядился вернуть весь транспорт и вертолеты владельцам, отослать благодарность местному руководству и наилучшие пожелания славному городу. И когда быстрые сборы увенчались гудком тепловоза, потянувшего за собой эшелон, Зубров налил закутанному в пушистый халат Россу хороший стакан «Glenfiddich» (специально для него из Одессы прихваченный), налил себе и выдохнул: «Рассказывай».

Он рассказывал долго. Он рассказал историю про мыло с самого начала. Он рассказывал смешно. Зубров смеялся, а Росс старался вложить душу в рассказ и помнил, что Зубров смеется только потому, что заставляет себя смеяться. Он закончил рассказ, а Зубров сидел напротив, охватив голову руками. Долго молчали. Наконец Зубров спросил: ты уверен, что в контейнере мыло?

— Если не украли в Одесском порту, то мыло.

Вдруг Росс увидел напротив совершенно невидящие глаза, и вновь гнетущая тишина заполнила все пространство вокруг, и стук колес не нарушал тишину, но подчеркивал.

— Я — Первый. Майора Брусникина и капитана Драча — ко мне.

Первым влетел в купе Брусникин, и тряхнуло его — думал, что Зубров умер. Он сидел у окна, откинувшись далеко назад, и лицо полковника было таким, каким бывает лицо убитого в бою человека. Влетел и Драч и первое, что увидел — лицо своего командира, и ему захотелось кричать: воды! Но не кричал: в лице Зуброва кроме мертвенной зелености проступало что-то еще, не то решимость самоубийственного подвига, не то отрешенность камеры смертников. Драч — на Росса: мол, что ты с ним, гад, сделал? Понятно, что без слов, только взглядом спросил. И Брусникин Россу тот же вопрос бросил без слов, правда, более вежливо: что вы тут пили? А Росс и сам ни черта не понимает. Болтали, трепались и выпили вроде немного. Что ж это с ним?

Не поворачивая головы, скосил Зубров только глаза:

— Гвардии майор Брусникин, что мы везем в контейнере?

— Мыло, товарищ полковник.

— Мыло — это легенда для окружающих, а что на самом деле?

— Мыло, товарищ полковник. Болтают люди о стратегическом оружии, но именно это и есть легенда, а на самом деле — мыло.

— Откуда знаешь?

— Я правительственную связь каждый день по пятнадцать часов слушаю. Противоречивая информация. Они сами эту легенду с перепугу сочинили.

— Что ж ты молчал всю дорогу?

— Я думал, вы сами догадались.

Хуже этого оскорбить полковника Зуброва было нельзя. Вякнул Брусникин сдуру и язык прикусил: выходит, что Зубров такой болван, что не понял вообще ничего в ситуации, когда все так ясно.

— Капитан Драч?

— Я!

— Что мы везем в контейнере?

— Раньше в контейнере было мыло, но мы везем пустой контейнер.

— Откуда знаешь?

— Мне, кхм, женщина одна сказала. Она все знает.

— Где ж то самое мыло?

— Его украли еще в Одессе. Контейнер нам погрузили уже пустой.

— Что думают люди о содержании контейнера?

— Солдаты уверены, что везут стратегическое оружие, действующее на психику, а, кхм… все женщины считают, что это мыло. Ради мыла они все и увязались за поездом.

— Но одна-то женщина знает, что контейнер пустой. Ради чего же она с нами едет?

— Извините, товарищ полковник, женщина ехала ради мыла, но, сообразив, что мыла нет, едет… ради меня.

— Понял. Она едет ради тебя. Но ты-то ради чего едешь? Ты-то понимаешь, что пустой контейнер или полный, но речь идет о мыле! Офицер, которому приказали возить мыло и ради этого убивать людей и жертвовать людьми и собственной жизнью — больше не офицер. Прости меня, Поль, ты торговец и ничего плохого в этом нет, но офицер не имеет права убивать людей ради мыла, и настоящий офицер обязан не выполнять таких приказов, но застрелиться. А перед тем как застрелиться самому, офицер обязан доложить своему командиру, чтобы и тот имел возможность застрелиться.

Зубров умолк и долго молчал.

Потом вдруг стал официален: застегнуться на все пуговицы — как в армии говорят.

— Значит, так. На первом разъезде загоняем эшелон в тупик. Назначаю комиссию для вскрытия контейнера. В составе комиссии: я — полковник Зубров, майор Брусникин и капитан Драч. Гражданин США Поль Росс членом комиссии быть не может, но приглашается в качестве свидетеля и консультанта.

— Принято.

— Зачем вскрывать? — не понял Драч. — Довезем до Москвы и сдадим. Печати на месте, и — дело с концом. Нам такой груз дали, мы такой и довезли, а если контейнер пуст, так то не наше…

Зубров так глянул на Драча, что тот тут же зарекся: в вопросах офицерской чести мнения своего больше при Зуброве не высказывать, да и вообще пересмотреть свою позицию в этом вопросе.

— Я предлагаю, товарищ полковник, — вступил Брусникин, — не торопиться со вскрытием, а дождаться ночи… и вскрыть без посторонних.

— А чего нам бояться? Если там действительно стратегическое вооружение, аппараты какие и прочее, то личный состав батальона это и без нас знает. А если там… мыло (есть или было)… то какой нам теперь смысл из этого делать тайну? Мы опозорились до конца своих дней, и наш позор все равно станет рано или поздно всем известен. Вот и разъезд. Брусникин!

— Я!

— Распорядитесь остановить поезд и загнать его на запасной путь.

Рванул Зубров печати так, что, казалось, и кусок металлической двери вырвал. Скрипнули запоры, открылась дверь и Зубров вошел в двадцатипятитонный контейнер, как в пустую камеру человек на пятьдесят. Он прошел в самый конец, туда, где у дальней двери валялся разбитый ящик с брикетами в желто-зеленой упаковке. Зубров поднял один, развернул, понюхал. Прочитал этикетку — «ZEST» и бросил на пол.