"Искушение ворона" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)

Леди Морвен – Петти – Макмиллан Морвен-хаус Лондон, Великобритания Апрель 1996

Петти и Макмиллан очень бы удивились, если бы услышали, что их изображения присутствуют на знаменитой китайской картине на шелку, предположительно V века до нашей эры, из даосской гробницы в местечке Мавандуй провинции Хунань. В центре напротив друг друга сидят две одинаковые птицы, отдаленно напоминающие павлинов. Эти птицы несут большую композиционную нагрузку, по крайней мере, им самим так кажется.

Действительно, в Петти и Макмиллане было что-то птичье: клювы-носы, мягкие, упитанные тела, а главное, павлинья важность и постоянная готовность расправить хвост веером.

За многие годы общения даже хозяин становится похож на свою собаку, а собака на хозяина, что уж говорить о двух неразлучных друзьях-партнерах? Хотя по степени значимости эти два понятия надо было поменять местами. Петти и Макмиллан притерлись друг к другу, как две шестеренки единого механизма. Понимали друг друга с полуслова, даже полувзгляда. Заранее знали, что скажет напарник, как два приятеля, пронумеровавшие известные друг другу анекдоты и потом смеявшиеся над цифрами. Их диалог, в сущности, был монологом.

Теперь они ехали к леди Морвен. Опустив ширму в лимузине, отделившую пассажирский салон от водителя, словно две птицы, оказавшиеся в клетке, накрытой темной тканью, Петти и Макмиллан разговорились.

– Как тебе нравится такое засилье рыжих? – спрашивал Макмиллан, неторопливо закуривая любимую кубинскую сигару, умышленно подразнивая Петти, известного сторонника здорового образа жизни.

– Ты имеешь в виду нашу королеву? – Петти сам был слегка конопат, но, как герой известного советского фильма «Свадьба с приданным», упорно считал себя блондином.

– Королеву… И еще нашего президента. «Боже, храни Америку!»

– Да, ты прав. Рыжие… Может быть, это к войне?

Макмиллан, поперхнувшись дымом, засмеялся и закашлялся.

– Ну-ка, ну-ка… Ты думаешь, есть такая примета?

– Я не знаток истории, но вспомни «дядюшку Джо», – Петти был доволен, что и развеселил приятеля, и подпортил ему кайф.

– Товарищ Сталин разве был рыжим? А, впрочем, ты прав. По крайней мере, конопатым.

Еще одна шпилька в адрес Петти, но тот был невозмутим.

– Заметь, дружище, – развивал тему Петти, – Гитлер даже план нападения на СССР назвал «Барбаросса», то есть «рыжебородый». Может, хотел подколоть «дядюшку Джо»?

– Тут что-то есть. Когда отправимся на покой, а, надеюсь, это будет очень не скоро…

– Надеюсь, этого никогда не будет.

– Так вот. Поселимся с тобой на небольшом, тихом острове. Я буду ловить рыбу, а ты писать исторический труд на тему: «Роль рыжих и конопатых во всемирном историческом процессе». Как тебе моя идея?

– Идея хорошая. А знаешь, мы еще одного рыжего забыли.

– Кого?

– Нового директора ФБР Хэмфри Ли Берча.

– Старина Хэм? Он же совершенно седой.

– Но в молодости был абсолютно рыжим.

Я смотрел его досье. В молодости он носил такой короткий рыжий ежик…

– Рыжий и колючий, – перебил Макмиллан. – Вот увидишь, мы еще будем вытаскивать его иголки из самых неожиданных мест на теле… Вообще, нехорошая выстраивается цепочка. Сначала приход в Орден выскочки Блитса, потом дело Фэрфакса, сенатские слушания, потом одновременно «сливаются» все, кто мог бы составить реальную конкуренцию «другу Биллу» в президентской гонке, потом эти странные назначения…

– Ты считаешь, что нас поставили на мостик?

– На мостик? Да один только Блитс, заседающий в Капитуле, – уже не мостик, а мост Табор, по которому наполеоновские войска вошли в Вену. Этот мост наполовину обеспечил французам победу при Аустерлице.

– Ты меня удивляешь! Такие познания в истории! – воскликнул Петти.

– Набор исторических анекдотов, и не более того. Секретарь отобрал мне кое-какие «вехи» из разной области человеческих знаний. Очень удобно вставлять в речи, интервью, во время переговоров. Между прочим, и тебе рекомендую, производит впечатление! А писаки потом цитируют, набирают крупными буквами. Готовые заголовки. «Макмиллан утверждает, что это – битва при Мантинее для федерального бюджета!» Или еще какая-нибудь ахинея в таком духе…

– И все же не вижу оснований для паники, – возразил Петти. – С этими назначениями все не так просто. Пришли серьезные люди, с которыми можно работать. Возьми хотя бы того же Берча. Человек старой закалки, ученик самого Гувера, карьерный взлет при Рейгане… Поверь, дружище, Берч – наш человек, пусть даже пока он об этом не догадывается…

– Какой же он наш, когда он из другой тусовки?

– Если у человека правильные мозги, тусовка – дело десятое, вспомни Збига. Куда хуже недоумки в собственном стане.

– Ты про кого?

– Про наших «железных ястребов», Хэнка Смита, Джима Джексона и прочих… Знаешь, по-своему даже неплохо, что они обкакались со своей ближневосточной авантюрой, пока мы не успели вложиться в нее всерьез.

– Говори за себя! – Макмиллан надулся, сдвинул густые брови. – Лично я потерял на этом миллионов восемь.

– Плюнь и забудь. Или считай платой за урок: никогда не связывайся с идиотами, которые допускают, чтобы какой-то жалкий клерк, рядовой исполнитель, знал весь расклад и вел самостоятельную игру. Я тебе так скажу – мы вовремя соскочили и дешево отделались.

– Возможно, еще не отделались. Пришло донесение от Койота. Берч будто бы распорядился вновь поднять дело Фэрфакса и бросил на него лучшего своего бультерьера.

– А нам-то что? До сих пор к нам вопросов по этому делу не возникало – значит, и не возникнет… Лучше, дружище, на том сосредоточься, как нашу блистательную королеву охмурять будем, пока «желторотые» ее окончательно под себя не прогнули… – Петти отодвинул занавесочку, выглянул. – Тем более вот-вот прибудем, уже «Мадам Тюссо» проехали.

– Между прочим, я слышал, недавно в большом зале появилась восковая персона несравненного мистера Блитса.

– Ага, рядом с Муссолини. Будем надеяться, что и этого когда-нибудь повесят вверх ногами.

Приятели захохотали.

– Ох, старина, не любишь ты научно-технический прогресс, – отсмеявшись, заметил Макмиллан.

– Не люблю, чем и горжусь. Если бы люди меньше забивали себе голову всякими новомодными штучками, а чаще прислушивались к мнению консервативно настроенной части общества, мир выглядел бы куда как привлекательнее.

– По крайней мере, простоял бы лишние пару сотен лет, – поддакнул Макмиллан. – А с королевой будем работать планомерно, поступательно. Кнут и пряник, индукция и дедукция, черная и белая магии, черт в ступе… Все хорошо только вовремя и к месту. Если мы будем вести правильную политику, я надеюсь, скоро выправим линию фронта. А там, с божьей помощью, начнем врага выдавливать с его позиций…

Она принимала их по полному протоколу.

И при всем их цинизме понимала, что не посмеют они панибратски похлопать ее по плечу и сказать: «Э-э, да брось ты, сестренка, кочевряжиться! Мы ж понимаем цену всем этим тиранозаврам, мантиям, ритуалам и прочей туфте! Кончай с театром и давай договариваться по-хорошему…»

Не смогут они этого – кишка тонка!

Как до самого мая сорок пятого не могли себе позволить не крикнуть «хайль Гитлер!» при начальстве самые маловерные наци, как не могли расхохотаться на заседании Политбюро ЦК КПСС отъявленные циники-перерожденцы…

Так и эти, понимают, что ей сейчас дана хоть и формальная власть, но власть в самую-самую точку… Она не может единолично принимать решения по политико-финансовой деятельности Капитула… Но она имеет исключительное право выдвинуть обвинение в недоверии любому кавалеру Ордена и потребовать разбирательства в Высшей тройке справедливости.

Это формальность.

Но члены Капитула – богатейшие и влиятельнейшие люди планеты – сами добровольно построили такую конструкцию отношений. Вернее приняли ее в таком виде от своих предшественников и не посчитали целесообразным менять.

А это значит, что она, Татьяна Захаржевская, нынче представляет собой ту кадровую власть, благодаря которой некогда серый и никому не известный секретарь ЦК Коба Джугашвили подмял ярких ораторов и трибунов революции.

Лоусон посоветовал принять Петти и Макмиллана в Морвен-хаусе.

Облачившись в красный палаческий плащ, Таня таким образам принудила визитеров оказать ей все предписанные протоколом почести. И, заглядывая в глаза коленопреклоненным мультимиллиардерам, она напрасно искала в них искры возмущения или цинизма. Оба они – и Петти, и Макмиллан – были сама воплощенная кротость!

Тане даже показалось, что и сквозь красную перчатку, которой она сжимала положенный ей по статусу палаческий топор, она почувствовала неподдельную страсть целующих ее руку губ…

Оба склонили головы до самого пола, и она не проманкировала этой частью ритуала, по очереди реально поправ их склоненные головы.

– Я, именем вечного огня Бетрибс-тиранозавр, повелеваю вам встать…

Татьяна выпустила из рук полированную рукоять, развязала тесемки плаща и принялась порывисто стаскивать тесные перчатки, поочередно подергивая за каждый палец…

– Присаживайтесь, господа, и не забывайте, что мы в трауре…

Макмиллану и Петти было указано на места по обе стороны длинного полированного черного дерева стола, что подобием ножки буквы Т торцом приткнулся к массивному столу хозяина кабинета… Тем самым леди Морвен еще раз подчеркнула официальность дистанции, означенной в ритуале.

– Я слушаю…

Начал Макмиллан.

Он откашлялся и сказал следующее:

– Прошло четыре месяца с момента смерти лорда, и члены Капитула полагают необходимым собрать правление Ордена для обсуждения статуса временного управления…

– По Уставу Ордена власть короля иллюминатов наследует законная супруга, если союз был освящен по ритуалу Ордена.

– Это так, повелительница, – кивнул Макмиллан, – но Капитул должен собираться не реже…

– Раза в год, – перебила его Татьяна, – а последнее собрание в Цистерне дель-Пена состоялось всего восемь месяцев назад, так в чем же вопрос, господа, вы недовольны вашей королевой?

– Все не совсем так, миледи, – нарушил молчание Петти, – вопрос в том, что мы хотели бы договориться с вами…

– Мы – это кто? – резко спросила Татьяна.

– Мы – это представители большинства в Капитуле, – ответил Петти.

– Это вздор, большинство или меньшинство, но я готова выслушать вас, – хмыкнула Татьяна, придав интонациям максимум высокомерной иронии.

– Мы хотим предложить вам союз, – сказал Петти.

– А мы разве в состоянии войны или вражды? – спросила Татьяна вкрадчиво.

– Нет, вы не так нас поняли, просто для того, чтобы принимать эффективно руководящие и определяющие решения, требуется более чем доверие, – сказал Петти.

– Ах. Ну тогда соблазните меня, добейтесь меня, станьте моим фаворитом, Петти, только мне непонятно, зачем вы пришли тогда вдвоем? Неужели вы хотите превратить институт фаворитства в «лямур де труа»? Или вы хотите, чтобы Макмиллан стал моим любовником, а вы при нем кем-то вроде регента? – рассмеялась Татьяна.

– Не надо превращать добрые намерения в комедию, сударыня, – сказал Петти, – дело превыше всего.

– А что? Разве дело Ордена иллюминатов страдает? – спросила Таня, сделав невинное лицо и быстро-быстро заморгав глазами.

– Нет, сударыня, но вопросы решались бы гораздо эффективнее, если бы мы договорились…

– Если бы вы договорились со мной о некой форме регентства, так? – спросила Татьяна.

– Это можно было бы назвать и так, госпожа, – смиренно ответил Петти.

– Речь идет об очень больших деньгах, миледи, – прервал своего товарища Макмиллан.

– Так давайте договариваться, предлагайте ваши схемы, господа, – затараторила Татьяна.

– Два процента с лоббируемых сделок, – сказал Петти.

– Три процента, господа, – ответила Татьяна, и в голосе ее звенела дамасская сталь…

Лоусон был прав.

Петти с Макмилланом согласились.

Но возникал вопрос, как быть с обещанием, данным Гейлу Блитсу?

У нее не было достаточно свободных денег, чтобы дать их Вадиму Барковскому, чтоб, как выразился Гейл Блитс, преподать России азы капитализма. Эти деньги надо было взять у Петти и Макмиллана…

Следующее заседание Капитула они решили провести в Майами. Это был бы реверанс в отношении Петти и шестерки самых старых членов Ордена…

Лоусон собирал свою госпожу в Майами…

А госпоже тем временем было видение…

И случилось это так.

Таня ехала из Сити с шофером лорда Уорреном, который упорно одевался в серую униформу с высокими сапогами и фуражкой, что некогда, может, и было остроумным, но Тане претило, как нечто мертвое… Они медленно двигались в плотном потоке, как вдруг их серебристо-голубой «сильвер-спур» окончательно увяз вместе с остальной массой.

Они простояли в пробке пятнадцать минут, потом еще десять, потом еще пять…

– Я поеду на метро, – сказала Таня и отворила дверцу, – дайте мне десять фунтов, Уоррен, я верну вам сегодня вечером.

На станции «Лестер-Сквер» была толпа, но, в отличие от пробки, где застрял ее «роллс-ройс», толпа все же двигалась, и Татьяна в течение каких-нибудь пяти минут приобрела билет и пройдя турникет, вошла в кабину лифта.

Ухнуло и провалилось под ногами…

И вдруг погас свет…

Но никто из пятидесяти пассажиров лифта не закричал… Потому что Татьяна была в лифте одна. И открылась в стенке лифта маленькая дверца… Фэрфакс и Лео Лопс стояли в тесном коридорчике и протягивали к ней руки, в раскрытых ладошках она увидала окровавленные винтовочные пули…

– Ну что вы все ходите за мной? – воскликнула Татьяна, – ведь мы же договорились!

– А ты погляди с нами кино, Танюша, – сказал появившийся откуда-то Вадим Ахметович.

– Уйди, черт! – крикнула Татьяна.

– А сама ты кто?! – возмутился Вадим Ахметович.

– Я не знаю, кто я, но я не ты, – ответила Татьяна.

– Ой ли? – замигал одним глазом Вадим Ахметович.

– Уйди, уйди, мне отсрочка дана! – закричала Татьяна.

– Как тебе ее дали, так и заберут обратно, – сказал Вадим Ахметович нервно, – гляди вот лучше кино!

И она смотрела…

Смотрела, как брат ее Никита, голый, бьется головой о стены мрачного, освещенного зловещим багровым пламенем подземелья…

Смотрела, как ее Нюточка, прикованная, словно Прометей, к серой скале, извивается в тщетной попытке освободиться…

Смотрела, как человек, очень похожий на Павла, застыл в роковой зачарованности перед зеленой анакондой, а та, опершись на свернутый кольцом хвост, стоит, раскачиваясь, и щелкает выбрасываемым раздвоенным своим язычком…

Смотрела, как дрожит, стоя с завязанными глазами на краю обрыва, ее бесценный Нил-Ро…

– Ты видишь, Татьяна? – спросил ее Вадим Ахметович.

– Вижу, но зачем?

– А это ты себе в мозг, в душу свою смотришь, потому что мир – это ты… Ты поняла?

И кончилось кино.

Дали свет.

Ей казалось, что она кричала, но никто не обратил на это внимания. Никто не услышал.

Она стояла в лифте вместе с пятьюдесятью лондонцами. И они все вместе вышли на нижний перрон станции «Лестер-Сквер».