"Казнить нельзя помиловать" - читать интересную книгу автора (Чертанов М.)

…декабря 200… года, суббота

Почему люди так наивны и верят в силу обетов? В прежние времена давали обет Божьей Матери, к примеру, десять лет не стричь волос, если она позволит выздороветь ребенку или что-нибудь в этом духе. Пройти пешком до Иерусалима или куда они там ходят, паломники разные. На кой хрен Деве Марии их нестриженые волосы? Неужели за них можно купить человеческую жизнь? Только человек мог по своему образу и подобию создать таких богов и демонов – мелочных, дешевых, взвешивающих и оценивающих какие-то волосы и стертые пятки.

А ведь люди до сих пор так поступают, дают идиотские обещания, думают типа задобрить богов, а на самом деле перехитрить, обвести вокруг пальца, выпросить нечто важное, а взамен всучить какую-нибудь чепуху. У одной моей знакомой женщины тяжело болел муж. Она поклялась что никогда не будет больше ходить в парикмахерскую, только бы он поправился. Что-нибудь более серьезное, однако, не предложила. Небось, прочла в каких-нибудь жизнеописаниях святых, что не стричь волос у них считалось подвигом, – вот и решила откупиться своими косешками жиденькими. Что дальше? Муж умер. Конечно, можно понять отчаявшегося человека, но считать высшие силы такими продажными, причем продажными задешево…

Отсюда закономерный вывод: мое вчерашнее решение вести высоконравственный образ жизни отменяется. Какое дело судьбе до моего целомудрия? Зачем ей такая чепуха?! Если она захочет что-то сотворить со мной ужасное, ее этими глупостями не подкупишь. Так что в воскресенье, в воскресенье… Надо только строго-настрого сказать Маринке, чтобы прекратила свои фокусы: помощь и посредничество мне ни к чему.

И все-таки совершу какой-нибудь добродетельный поступок! Не из суеверия, а так, на всякий случай. Например, пойду к Олегу и позабочусь о нем. Мне это проще, чем не стричься.

Олег открыл мне почти сразу. С удивлением я обнаружил, что он абсолютно трезв. Он был босой, в трусах, лицо бледное и помятое. Кивком поздоровался, выдавил слабую улыбку, сделал жест, который я решил посчитать за приглашение, закрыл дверь на цепочку, прошел в комнату впереди меня и уселся на диван, уставясь на свои руки. Наконец он выговорил с усилием:

– Иван, что я сделал… Она… Я хотел, чтоб она исчезла… И она исчезла…

– Ты погоди. Найдется. Надо сходить, подать заявление о пропаже, ну то есть не пропаже, она не чемодан… а об исчезновении или как это у них называется. Хочешь, с тобой схожу?

Олег меня не слушал. Сидел понурясь, неподвижный как истукан, вперясь в одну точку, и бормотал:

– Она была такой милый, нежный человек… Я никогда не смогу открыть шкаф, где ее вещи… Гляжу на этот шкаф, и он на меня давит. Я хотел, чтоб ее не было… У тебя водка есть?

– Нельзя тебе. Послушай, мужик ты или где?! – воззвал я к самому святому. – Очнись, соберись! Умойся хоть пойди!

Он молчал. Я потряс его за плечо. Ни на что не реагирует. Его глаза подозрительно заблестели, и это меня доконало. Я и плачущих женщин-то не умею толком утешать, а плачущих гетеросексуальных мужчин – тем более.

Поскольку он явно не хотел больше разговаривать, я вышел в кухню и закурил. Что делать с алкоголиком?! Это далеко не первый запой у него, уж я-то вижу! Мужик дорвался – и сорвался. Конечно, можно насильно вывести человека из запоя, на то и существуют протрезвиловки, – но это чепуха, что мертвому припарки: если он сам не хочет перестать пить – все бесполезно. В холодильнике – шаром покати… Я выбросил бычок в форточку и вернулся в комнату.

– У тебя свои дела есть, – вяло сказал Олег. – Не надо со мной возиться.

– Я тебя так не оставлю. Сейчас схожу куплю тебе пожрать, потом что-нибудь придумаем.

– Ну, если тебе не трудно, – сказал он и нервно зевнул. – Ключи возьми, а? Может, засну.

Я взял с подзеркальника ключи, вышел, закрыв дверь на замок, и отправился в «Перекресток». У аптечного киоска наткнулся на девицу со своей прежней работы. Где я, да как я… Еле отделался от нее спустя сорок минут!

Мне казалось, что, уходя, я дважды повернул ключ в замке, но дверь открылась после одного поворота. Впрочем, мог и ошибиться. Навесил цепочку, поставил пакеты со жратвой и прошел в комнату.

Олег лежал на диване навзничь, русые волосы закрывали лицо. Сначала мне показалось, что он спит. Я подошел и отвел прядь волос от застывших, удивленных глаз. Еще совсем теплый. Зачем, зачем я задержался с этой дурой! Висок разнесен выстрелом. Правая рука согнута в локте, сжимает рукоятку «стечкина».

Вот и все, приехали. На первый взгляд кажется, что пистолет в руке лежит совершенно естественно. Я нагнулся и посмотрел внимательнее. Безусловно правильно. Но я не эксперт. И замок я закрывал на два оборота, теперь точно вспомнил, на два, на два! Или на один?!

Да, «стечкина» он держит верно. Но когда снимут отпечатки – кто знает, что там окажется… На два или на один? Черт, не помню! Голова совсем другим была занята.

Почему никто не слышал выстрела? Впрочем, всем наплевать, что там у соседей происходит, хоть целая семья друг друга перестреляй на здоровье.

Я достал носовой платок, обтер связку ключей, положил на подзеркальник в прихожей Протер дверные ручки и все прочее, за что хватался. Покупки выгрузил в холодильник, протер все коробочки и свертки, сами пакеты с надписью «Перекресток» сложил в карман пальто. Вышел в прихожую, постоял, прислушиваясь. Никого. Снял цепочку, закрыл замок на один оборот ключа, спустился на два этажа и вызвал лифт. Возле подъезда мне тоже никто не встретился.

В моем собственном подъезде все было как всегда. Лифт не работал. Клуб алкоголиков заседал в бывшей консьержской. Я вошел в квартиру, снял пальто, сел на диван, сжал голову руками. Но это было просто машинальное движение, ничего особенного с моей головой не происходило. Противошоковый барьер в действии. Отупение, оцепенение в мыслях. Ну, вычислят, что я был у Олега – так вычислят, плевать. Ну, не вычислят – тоже плевать. Все равно уж теперь Ведь я же не сказал: Олег. Я же не хотел! Нет, нет, при чем тут я! Он просто застрелился! Сам так решил! Раскаивался!

…А не Татьяна ли его прикончила? «Так не доставайся же ты никому!» Она на это способна… Пряталась, скрывалась где-то… Убила и убежала…

Но даже если застрелила его Татьяна – по большому счету это я сделал. Она просто послужила орудием. Ведь остальные тоже погибали от чьей-то руки, но по моему велению, по моему хотению.

Или я не при чем? Я же не сказал: Олег! Я же не сказал: Лиза! Я всего лишь просил, чтобы не Лешка и не Марина… Черт, Лиза! Лизка!

Я отыскал номер ее мобильного. Через три мучительно долгих гудка услышал ее голосок с характерным московским выговором, нажал отбой. Не сообразил спросить: в Ленинбурге она или уже вернулась? Может, на расстоянии моя убийственная сила не действует? Набрал ее домашний телефон – молчок. На работе, ясное дело, никого нет, суббота. Перезвонить ей под каким-нибудь предлогом и спросить, где она сейчас.

Рука не поднимается, язык не поворачивается. Что же делать?! Не хочу я Лизу убирать, слышите, форзи или как там вас зовут? Хотя конечно, если вы такие умные, гады, такие проницательные, что читаете в моих мыслях, вам известно, что по большому счету на Лизку-то мне плевать, Марина и Алекс – другое дело, их не отдам ни за что. Валяйте, вот вам моя душа, разбирайтесь, вы же видите, что никакая сила не заставит меня их отдать…

Нет, не может такого быть. Совпадение, случайность. Все прежние случаи – инсценировки. Или тоже совпадения.

…А если действительно существует способность мыслью, волей уничтожать людей, но не у меня вовсе, а у Тани? Никто ей не поверил, когда она рассказывала про смерть своего мужа, а это была правда! Это она делает, она всех губит, я не при чем! Она хочет выиграть! Останется одна, как обещал седой!

А если мы оба с ней обладаем такой способностью? Кто кого? В таком случае кончайте ее, кончайте скорей, форзи, пока она до нас не добралась!

Крыша у меня окончательно съехала, вот что. Таньки наверняка уже давно в живых нет. Олег сам застрелился, совесть замучила, с такого похмелья человек на все способен. На один оборот я закрывал замок, когда ходил в магазин, или на два?

Как назло, сегодня и Марина, и Леха отсутствуют, развлекаются, я совсем один, не с кем поговорить. С Лизой? А что я ей скажу? Один, один, как собака… А вдруг все-таки существует какая-то ненормальная, сумасшедшая мафия? Маньяк? Пойти сдаться ментам? И просят посадить их в бронированные камеры… Или не мафия, а ФСБ или Министерство обороны эксперимент проводят? Бред какой! А мысленные убийства, вуду, – не бред?

Зарядил «Макарова», сам не знаю, зачем. Восемь, и один дополнительный в ствол. Подержал в руках и убрал обратно в шкаф. Время шло незаметно. Только что было шесть часов, а стало вдруг девять. Я лежал неподвижно, тоска, охватившая меня, была тупая, вялая. Рядом со мной валялся телефон, я по памяти набрал мобильный Алекса. Веселый голос отозвался сразу, в трубку доносился шум банкета. Я отключился. Не стану сейчас с ним разговаривать, уже ничего говорить не хочется. Завтра, завтра.

Наверное, я рехнулся. Никаких сверхъестественных сил не бывает. Ну убили и убили Олега, мало ли что. Взял пульт и включил телевизор. По сравнению с Маринкиным мой экран казался удивительно маленьким, фигурки на нем – игрушечными. Шел криминальный выпуск. Я сделал погромче и потащился в ванную.

– …заказное убийство бизнесмена Гоги Сихарулидзе произошло час назад в Санкт-Петербурге. Случайными жертвами стали двое прохожих: москвичка Елизавета Переверзева, двадцати восьми лет, и…

Нет, щетку из рук я не выронил; машинально продолжал чистить зубы. Умылся. Тщательно закрыл кран. Все кончено. Больше нет пешек, которыми можно пожертвовать. Белый король и черный; белая королева и… мертва Татьяна или жива?!

Седой сказал, останется только один. Может быть, еще можно прекратить сейчас? Пожалуйста, не Маринку, не Маринку. Что я заладил: не Маринку, не Маринку? Значит, в глубине души уже ее приговорил, сделал выбор? Ну нет. Она друг, она сестра, она моя…

Что ж я сам себе зубы заговариваю? Теперь ясно: эти силы… форзи… неважно, «они», – не позволят мне выпутаться, ускользнуть. Я ведь и других убирать не хотел. Желаю я человеку смерти или не желаю, сержусь на него или не сержусь – не имеет значения! Я обязан, обречен через какие-то промежутки времени, приносить одного в жертву, и промежутки эти становятся все короче. Я только просил: не Марину и не Лешку. А теперь за кого просить? Таня не в счет, разумеется, ее в живых давно нет, выбыла еще раньше своего мужа. Не хочу, чтобы Марина умерла, не хочу. А подсознание уже все решило. Зачем себя обманывать, его я не отдам никогда, значит, Марина. Нет, ни за что. Маринка! Любую другую, но не ее!

Почему Марину? Есть же еще выход – убраться самому, как та чокнутая девица, про которую Марина рассказывала. Ведь выбора нет! Сначала ею пожертвовать, но потом все равно придется им, ведь должен остаться один! И как потом жить? Покинул он свое селенье, где окровавленная тень… Вместе хлеб ели… Для развлечения, для потехи этих… мерзких… форзи…

Хрен вам, суки. Когда узел не развязывается, его можно разрубить. Если драться нет сил, можно убежать. Быть подопытной лягушкой, марионеткой в руках каких-то… не знаю, кто эти твари, но подчиняться им не хочу, лучше сдохнуть стоя, чем жить на коленях.

Если разобраться, на фига мне эта самая жизнь, что в ней хорошего? Разве после всего я смогу жить нормально? Разве не лишусь рассудка окончательно? А если «они» пожелают продолжать надо мной свои эксперименты? Пожизненно? А у меня и так уже от нервной системы одни клочья остались. Короче, пришла пора себя вычеркивать.

О нет, я не альтруист. Нет, не благородство во мне взыграло, и не запоздалые угрызения совести. Любовь? Не смешите меня! Эгоистом жил – эгоистом сдохну. Но свободным, черт возьми. Не заставите выбирать, идите в… Не родился еще тот человек, что сможет меня заставить. Да хоть бы и не человек…

Тому, кто умер, легко, он уже ничего не чувствует, не тоскует, не мучается. Ему хорошо. Он от всех улизнул, смылся, свалил и доволен. Больше ничего не надо делать, решать, думать. Я трус, я убегу, исчезну, слиняю. Как из Владика удрал, так и из жизни смоюсь. Устал, надоело. Давайте, ну же, не перепутайте, вы, гады: теперь меня.

Даже как-то малость успокоился. Главное – принять решение, а там хоть трава не расти. Пожалуйста, меня. Лег на диван, раскинул руки крестом и стал ждать, когда грянет гром небесный. Форзи, приходите. Я готов, согласен, не стану сопротивляться. Где же вы?

Дурак я: ведь все погибают обыкновенно, от пули, под колесами. Утром пойду на улицу, пускай делают со мной что хотят. Может, умирать не очень страшно. Я читал, там бывает какой-то тоннель, а в конце его – свет. Очнусь в другом мире и знать не буду, что здесь меня уже нет.

Мне было холодно, бил озноб. Почему ни Алекс, ни Маринка не звонят, или они не слышали про Лизу? Ах да, он на банкете, она на даче, конечно, не слышали. Зубы стучали, не было сил повесить одежду в шкаф, я все пошвырял на пол. Заполз под одеяло, свернулся, как эмбрион, сердце тяжело колотилось. Душно. С неохотой выбрался из-под одеяла и открыл форточку. В комнату сразу ворвался ветер и стал играть занавесками. Они то отлетали, почти доставая до моей подушки, то прибивались к окну, как спущенные паруса.

Почему в триллерах так любят показывать шевелящиеся от ветра занавески? Кажется, что с ними в окно влетает нечто ужасное, чужое. Ветер воет, воет. Странные, непонятные звуки издает ночной город. Что-то движется медленно, со скрежетом, свистом и шипением. Какой-то транспорт идет по Чертановской, это ясно. Но что это за транспорт? Почему никогда раньше я не слышал таких жутких скребущих звуков, почему я днем их не слышу?

Одно дело – гордо заявить, что согласен сдохнуть, и совсем другое – вот так лежать в темноте и ждать. Умру ли я – ты над могилою гори, сияй, моя звезда… Что за звуки? У бэтээра не такой звук, и у танка не такой. Я действительно, взаправду хочу умереть, чтоб их двоих не трогали, или просто так говорю, притворяюсь перед самим собой?

Пролетел самолет, низко, низко, куда-то на запад. Но ведь над нашим районом не летают, не должны летать самолеты? Сейчас врежется? Выскочить из дома, паспорт, доллары, пистолет… нет, остаться. Воет собака – почему она так воет? Или это все еще ветер? Длинные тени поползли по потолку. В углу комнаты что-то скрипнуло, и я не мог заставить себя обернуться.

Это же глупо – оборачиваться. Ну что там может скрипеть? Мало ли какие звуки издает в тишине старый дом. Умру ли я – ты над могилою… Но только я такого скрипа никогда не слышал. Что глупее – обернуться или нет? Ветер колыхнул занавеску так сильно, что она задела меня по лицу, как крыло летучей мыши. Я повернулся на спину и стал глядеть на ползущие тени. От чего они? Восьмой этаж – какие, к чертям, могут быть тени? И опять этот странный скрежет, визг на улице. Захотелось опять накрыться одеялом с головой, как в детстве.

А если я действительно выпал из своей реальности и нахожусь сейчас в каком-нибудь романе Кинга? Там тоже все начинается вполне реалистично, а заканчивается… нет, лучше не думать. Что мой «Макаров» против чудовищ, которые со скрипом и визгом ползут, замыкая дом в кольцо? Да что ж такое там лязгает, свистит, скрежещет? Встань да посмотри в окно. Нет, не хочу. Валяйте, убивайте.

Отчего ж непременно меня убирать или Маринку? Почему не его, моего черного короля, черную мою королеву? Аркадий, придурок, не говори красиво… Восторг любви нас ждет с тобою… На кой хрен я ему сдался, может, ничего и не… а Маринка друг. У меня ни сестер, ни братьев, ни родных, ни близких, только она. Не уходи, побудь со мной… Говорят, нельзя понять, о чем на самом деле думают другие. Как понять, чего я сам-то хочу? Вот я объявил: мол, забирайте меня, а не оттого ли, что глубоко в душе уверен в собственной неуязвимости? Сам перед собой чистеньким хочу показаться. Мол, если с ними случится что, так я не при чем, я не хотел. Или втихушку надеюсь, что форзи оценят мое благородство и пощадят нас всех? Как же, оценят они. Твоих лучей небесной силою… Как доказать – застрелиться, что ли?

Значит, я сдохну, а они оба останутся. Вдвоем! А меня не будет! Третий лишний, значит. С молодою женой мой соперник стоит… Так и знал, что появится эта дешевая мыслишка, да чего уж там, она изначально присутствовала. Умру ли я – ты над могилою гори, сияй… Думаешь, заплачут они по тебе, спасибо скажут? Как бы не так.

Ну а даже коли поплачут – так недолго. А если я от них избавлюсь и останусь один, да с таким даром… Буду мочить всех, кого сочту нужным, направо и налево. Или эта способность исчезнет, когда игра закончится? Что ж эта псина так воет, прямо волк какой-то. Верволк, верфольф. Опять самолет! Или не самолет – корабль марсианский? Пол вздрагивает или мне кажется? Нет, мировое господство не для таких, как я. Слабый я, трус, уставший, замученный, все мне надоело. Какая от меня польза?

Раздалось успокоительное бормотание телевизора у соседей сверху, ночное бормотание, за которое я раньше был готов их поубивать, а теперь, может, смогу заснуть под эти уютные, милые, домашние звуки. Я встал, пошел на кухню, взял сигарету, поглядел в окно: никаких ползущих чудовищ, никаких самолетов, ничего. Собака перестала выть, заткнулась.

Надо смотреть правде в глаза: будущего у меня нет, бабки скоро кончатся. Работать, служить больше не хочу: не переношу, когда мной командуют. По этой же причине и на содержание не пойду. Воровать не так легко, как кажется. В киллеры не гожусь: там не столь важны рука и глаз, как хорошие нервы, а с этим у меня явные проблемы. Да и зачем киллеру быть снайпером? Очередью с десяти шагов любой не промахнется, а еще проще взрывчаткой.

Может, все обойдется как-нибудь само собой? Рассосется? Проснусь – окажется, что ничего не было, никакого «Перекрестка». Или «они» будут столь милосердны, что убьют меня во сне. Я выбросил недокуренную сигарету, достал из тумбочки баян-пятерку, две ампулы реланиума, одну – промедола. Впоролся – рука не дрожала. Не стоит опять подсаживаться на всякую химию, да ведь теперь все равно, не успею привыкнуть-то.