"Помойник" - читать интересную книгу автора (Терехов Борис Владимирович)

Глава двадцать вторая

Минуло пять дней с тех страшных и невероятных событий, которые разыгрались с нами ночью в полнолуние на окраине городской свалки. После того, как я и Гера ходили на мусорный полигон освобождать Шуру, и как там поочередно погибли Алекс, Фролик, Гарик и Денис. После того, как мы сидели в сторожке дяди Виктора с дубовой дверью, сотрясаемой под ударами Помойника, и как я с ним встретился, едва живой от страха. За это время многое что произошло.

Ну, для начала, мы с Герой провели почти двое суток в КПЗ районного отделения милиции. Как говорится в народе, попали из огня да в полымя. Нас обвиняли в предумышленном убийстве трех человек — Алекса, Гарика и Дениса. Повезло еще, что Фролика сразу сочли погибшим в результате автокатастрофы. Иначе было бы — четырех.

В общем, подозревали нас в совершении особо тяжких преступлений. Насколько тяжких — можно было судить хотя бы потому, с каким уважением и почтением относились к нам сокамерники. Какой непререкаемый авторитет мы среди них имели. Чем, кстати, нещадно пользовался Гера, буквально купаясь в лучах криминальной славы. На проверку он оказался редким честолюбцем. Помимо того, неплохим актером. Признаться, я никогда раньше не подозревал за ним подобных способностей и талантов.

Но, действительно, обвинения нам выдвигали более чем серьезные. Все наши объяснения выглядели нелепо и наивно, а моментами — и просто фантастически. Что, впрочем, понимали и мы сами. Без напоминаний пожилого желчного следователя, или дознавателя, в потертом пиджаке, которому поручили вести наше дело.

Во-первых, говорил он, никакого похищения вашей родственницы не было. Не было, коль скоро оно не зарегистрировано у них в картотеке. Потом, кто такой Помойник? Это сказки для малышей. Коль скоро факт существования Помойника научно не доказан и не подтвержден, стало быть, его нет. (Логика железная!) Зато имеется трое граждан, погибших насильственной смертью. За это нужно кому-то отвечать. Ясно? Нигде в цивилизованном мире нельзя безнаказанно убивать людей. Пора, ребята, колоться. Пора! Советую по-отечески. Чистосердечное признание смягчит ваше наказание. Суд его учтет. Судьям вообще нравится раскаяние преступников. Значит, они уже встали на путь исправления.

Не знаю. Может быть.

Все подозрения, однако, и впрямь падали на нас.

Шура тоже не осталась в стороне. Она проходила по нашему делу как соучастница. Но с арестом ее пока не торопились, и она жила в Вихляево в дядиной квартире вместе с Татьяной.

Положение у нас было незавидное. Если не сказать, что аховое.

И трудно передать наше удивление, когда на вторые сутки нашего заточения, ближе к вечеру, меня с Герой вызвали в кабинет к следователю, или дознавателю, и, после напутственной беседы, выпустили на свободу. Бывает же иногда, что сказочно везет!

Пожилой следователь, он же дознаватель, пожурил нас только за то, что мы слишком поздно гуляем по мусорному полигону. Сразу видно, мол, что мужчины вы положительные, не подонки и забулдыги, а таскаетесь где не попадя. Советую, впредь вам поступать более осмотрительно.

Как выяснилось из дальнейшего разговора, следствию удалось установить, что тройное убийство было совершенно в результате драки, возникшей между потерпевшими на почве личных неприязненных отношений. Трупы же Гарика и Дениса изуродовали неустановленные лица — предположительно, местные бомжи — из хулиганских побуждений. Что, в принципе, было весьма далеко от истины. Но ведь Помойника как бы не существовало. Как упоминать о нем в официальных бумагах? Товарищи там, наверху, не поймут. Отстранят к шутам от должности.

Впрочем, главное — уголовное дело в отношении нас было прекращено ввиду отсутствия состава преступления.

Мы с Герой вышли из мрачных застенков российской камеры предварительного заключения и с удовольствием вздохнули сладкого воздуха свободы.

На следующий день, рано утром, сердечно попрощавшись со мной и Татьяной, сестра с мужем укатили к себе домой. Им до чертиков надоел и опротивел поселок Вихляево, а так же все события, связанные с ним и мусорным полигоном. Кроме того, они соскучились по своему сыну, живущему в специнтернате. Правда, отъезд их больше напоминал бегство. Причем бегство паническое.

Но я отлично понимал Шуру и Геру.

Что касается меня, то в этот день мы с Мареком отправились в областной город навестить в больнице его дочь.

Больница располагалась на центральной улице в старинном кирпичном здании дореволюционной постройки, и сменило за долгую историю многочисленных хозяев. Внутренние покои этого лечебного заведения вполне соответствовали его внешнему облику — обшарпанному и запущенному.

Вику мы застали в четырехместной палате на втором этаже. Она безучастно сидела на узкой кровати, поджав под себя ноги. К принесенным нами продуктовым деликатесам, которыми мы, разгоняя крупных и мелких тараканов, завалили ее тумбочку, девушка не проявила ни малейшего интереса. Скользнула лишь по ним равнодушным взглядом, коротко кивнула и продолжала изучать свои сломанные ногти на руках.

Если, по словам лечащего врача, ее физическое состояние не внушало серьезных опасений, то психическое, напротив, вызывало определенную тревогу. Вика находилась в глубокой депрессии. С врачом сложно было не согласиться. Хотя чему удивляться? Она же пережила сильнейший шок, когда бежала по свалке, спасаясь от Помойника. И потом, когда пряталась от него в темном и тесном подполе сторожки. Подобное не проходит бесследно. Любой может впасть, в какую угодно депрессию. Может кричать по ночам или выть на луну. А то и вовсе вообразить себя Юлией Тимошенко и порываться без конца выходить под оранжевым флагом митинговать на майдан Незалежности.

Несколько минут спустя Вика, подняв голову, нарушила затянувшееся молчание. Слабым голосом она попросила у меня прощение за свою причастность к похищению моей сестры, как и у самой Шуры в сторожке Виктора. Естественно, я ее простил. Я не держал на нее зла. По большому счету, вся вина Вики заключалась в том, что она стремилась лучше устроить собственную жизнь. (Как в свое время и Марина.) Для достижения чего, во всем слушалась и потакала Гарику. Она просто ошиблась, сделав на него ставку, и понесла за это очень суровое наказание.

Впрочем, перед самым нашим уходом я заметил у Вики определенные признаки скорого выздоровления. Как говорится, лечебный процесс продвигался успешно.

— Володя, так ты хочешь? — поинтересовалась она.

— Чего? — не понял я.

— Как чего? Чтоб я устроила тебя на работу в Москве?

В ответ я только глубокомысленно хмыкнул.

Потрясающая все-таки она девушка! По крайней мере, иногда она меня именно — потрясала!

Да, еще Вика сказала, что не станет больше сама отращивать ногти. Отныне она будет наращивать их в салоне красоты. Что ж, вполне разумное решение.

В тот же день, после обеда, Марек отвел меня на поселковое кладбище. Я давно собирался на него сходить. Но мне было все как-то недосуг.

Это было обычное деревенское кладбище со старыми и новыми захоронениями, расположенными без всякого видимого порядка. Благодаря погожей погоде и стараниям людей, посещавшим его, оно не утопало в весенней грязи и выглядело весьма пристойно.

Мы с полчаса поплутали по кладбищу, по его узким дорожкам среди покосившихся крестов и оградок. Наконец Марек отыскал, но, кажется, совершенно случайно, могилу моего дяди под кустом сирени с молодыми листочками, и торжествующим жестом указал мне. Дескать, помнит он все расчудесно — старческое слабоумие ему пока не грозит.

Я хотел прибрать его могилу и захватил с собой для этого все необходимое. Но прибирать мне на ней ничего не потребовалось. За дядиной могилой кто-то тщательно следил и ухаживал. Получается, что в Вихляево кто-то еще, помимо меня, хранил о нем память.

Но, любопытно, кто?

Позавчера же у меня состоялся важный разговор с Татьяной.

Утром я сидел на кухне и, чтобы окончательно не отстать от мировых событий, читал свежие газеты. Как наказывал мне некогда Пахом Максимыч у себя в кабинете.

Татьяна опустилась на стул напротив меня, обратила взор в окно и спросила своим мелодичным голосом:

— Что там пишут?

— Что на Марсе есть вода. В газообразном состоянии.

— Надо же. Замечательно, — отреагировала она.

— Угу, для марсиан. Не ссохнуться полностью.

— Володя, мне придется уехать.

— Пожалуйста, — кивнул я. — В Москву?

— Да, — подтвердила Татьяна. — Но ты не правильно меня понял. Я собираюсь там остаться.

— Где?

— В Москве, естественно.

— Надолго?

— Надеюсь, что надолго. Мне предложили работать диктором на стадионе «Динамо».

— Поздравляю, Таня, — ошеломленно произнес я единственное, что пришло на ум. Оно и объяснимо. Это, действительно, была новость так новость.

— Кто предложил? — поинтересовался я.

— Один мой знакомый из администрации вещевого рынка, на котором я раньше работала.

— Твой бывший, что ли?

— Ошибаешься, не он. Правда, при его поддержке, — слегка смутившись, ответила Татьяна. — Помнишь, дней десять назад я ездила в Москву за своими вещами?

— Разумеется.

— Нет, я тебя не обманывала. Эти вещи, в самом деле, мне были нужны. Но, кстати, я еще прошла собеседование и прослушивание в одном месте. Я им понравилась, и мне предложили быть диктором на стадионе. С приличной зарплатой и возможностью карьерного продвижения. Но сразу я не согласилась. Сказала, что прежде мне требуется подумать. Ведь такой перелом в судьбе. Они не возражали. Дали срок две недели, чтобы я могла до конца определиться.

— Выходит, ты все это время думала? — задал я совсем глупый вопрос.

— Еще как! Голова прямо раскалывалась!

Теперь мне стало понятным странное поведение Татьяны в последние дни. Почему у нее часто, без видимой причины, менялось настроение. Чем были вызваны ее внезапные вспышки то необоснованной ревности, то пламенной любви, то полного безразличия по отношению ко мне. Почему она нервничала и что утаивала от окружающих. Стали объяснимы недомолвки в ее телефонных разговорах при посторонних.

Она думала и определялась.

Но, как ни крути, предложение Татьяне было сделано заманчивое. Работа на стадионе, несомненно, могла послужить первым шагом в ее будущей блестящей карьере. Кто слышал прежде ее голос на вещевом рынке? Только продавцы-южане, полупьяные грузчики да не слишком богатые покупатели. Какая от всех них была польза для ее профессионального роста? Никакой! Зато на многотысячном стадионе, во время футбольного матча Татьяну наверняка услышат люди значительные и влиятельные. Они в состоянии по достоинству оценить ее необыкновенный дар и помочь ей до конца его раскрыть.

Хотя если бы я отыскал деньги Виктора, то она бы и не помышляла никуда уезжать. Сидела бы дома, в Вихляево, и наслаждалась жизнью. Во всяком случае, в ближайшие месяцы. А так, конечно, кому охота коротать свой век в поселке на границе с мусорным полигоном, каждодневно вдыхая его зловонные запахи?

— Володя, ты, почему молчишь?

— Тоже думаю.

— Словом, я решила согласиться, — сообщила Татьяна. — Ты не будешь возражать?

— Нет, отчего же? Не буду, — ответил я. — Это несправедливо, что твоим волшебным голосом в полной мере наслаждаюсь я один. Пускай и весь остальной народ получит удовольствие.

— Боюсь, что на весь остальной народ для получения удовольствия меня не хватит. Шутка, — улыбнулась она. — Но ты просто прелесть, Володя. Насчет же моего голоса ты преувеличиваешь.

— Если только самую каплю.

— Ну, спасибо. Я польщена. Ты умеешь делать комплименты. Теперь о нас с тобой. Давай договоримся следующим образом. Сначала я переберусь в Москву, обоснуюсь там. Выйду на работу и сниму жилье. А после ты спокойно переберешься ко мне, — сказала Татьяна, прекрасно понимая, что вряд ли у нас все так гладко и складно получится. Скорее, это относилось лишь к благим пожеланиям. Новая сфера ее деятельности подразумевала под собой новый круг знакомств. Новый круг общения. Впишусь ли я в него? В высшей степени сомнительно.

Меня еще смущало, что эту работу она нашла с помощью своего бывшего мужа — любителя рукоприкладства. Что само по себе уже наводило на многие вопросы. Разбирать, однако, подробно я их не желал.

Но до чего же было бы забавно, если бы Татьяна ночью в постели делала объявления такого плана: «Мяч в ворота английского клуба „Челси“ на первой минуте забил Владимир Бугримов…» Хотя стоп. На первой минуте рано и в прямом и в переносном смысле. Это никуда не годилось.

— Договорились, Володя? — спросила она, нежно поглаживая мою руку.

— Договорились, — кивнул я.

На другой день, утром, Татьяна уехала в Москву. Крепко обняла и поцеловала меня на автобусной остановке, промокнула платочком набежавшую слезу, подхватила кожаный чемодан, помахала свободной рукой — и уехала.

Сегодня я тоже хотел отправиться в Москву. Славный поселок Вихляево себя исчерпал. Более того, он надоел мне хуже пареной репы. Цель моего пребывания в нем была выполнена. Я отошел от своего пребывания в больнице и отдохнул от кипения столичной жизни. Пора было возвращаться назад и устраиваться на работу.

Только вот куда?

Потом, я пока не решил, где буду жить в Москве.

Представление об этом у меня имелось очень туманное. Татьяна, естественно, сама еще не успела там обосноваться. Вика, страдая от депрессии, лежала на больничной койке в областном городке. Правда, можно было найти приют у Марины. Когда мы с ней расставались в последний раз, она мне об этом прозрачно намекнула. Добавив, между прочим, что быстро же я угодил под каблук Татьяны.

Но принять ее предложение значило бы вернуться в прошлое. Мне этого не хотелось. Скорее всего, мне придется снимать угол в коммунальной квартире на какой-нибудь дальней окраине.

Я ходил из комнаты в комнату и собирал вещи, одновременно прощаясь с дядиной квартирой. Поэтому вещи я собирал так же медленно и неторопливо, как недавно Фролик в сторожке на свалке. Кроме того, занятие это было не из легких. Время от времени я вытряхивал собранные сумки на ковер, застилающий пол, и начинал наполнять их вновь, определяя, насколько для меня важна и необходима та или иная вещь. Но все равно всякий раз почему-то получалось две неподъемные сумки.

Хорошо хоть, что я отказался от идеи взять с собой пистолет. Тогда на рассвете, на мусорном полигоне я хотел сгоряча его выкинуть. Но передумал — нечего зря раскидываться огнестрельным оружием. Не американская военщина. Принес пистолет домой и положил на старое место в дядин тайник.

Громко зазвенел дверной звонок, на немелодичность которого я уже не обращал внимания. Привык.

На пороге стояла улыбающаяся Юля в ярком нарядном платье. Платье шло ей гораздо больше, чем белый, часто несвежий, халат продавщицы. Короче говоря, выглядела она как конфетка в красивом фантике. Так бы взял, развернул и съел. Впрочем, нет. Сладкое вредит зубной эмали. Зачем, спрашивается, мне кариес? Он мне ни к чему.

— Привет, Володя!

— Привет, Юля! — Нет, я просто обожал, когда ко мне приходили девушки. Другое дело, что с собой они, нередко бывало, приносили большие проблемы.

— Вот решила осчастливить тебя своим визитом.

— Наконец-то! Я переживаю прямо второе рождение. Но, по-моему, для романтического ужина при свечах еще несколько рановато, — заметил я, галантно пропуская ее в прихожую. — Не так ли?

— Ой, не бери в голову. Это — ерунда. Пустые условности. Романтический ужин при свечах можно устроить в любое время суток. Было бы желание. Нужно только плотнее занавесить окна.

— Согласен. Наивный я чукотский мальчик. Что ж, проходи тогда на кухню.

— Фи, почему на кухню? — обиженно фыркнула она и прищурила левый глаз, будто прицеливаясь.

— Ты мне нравишься, честное слово! Не в койку же немедленно. Или позабыла, что ты приличная девушка? Изольем сначала друг другу душу, — сказал я и тут же решил: вот кому я отдам оставленные Татьяной бюстгальтеры — Юльке! А что? Зачем пропадать добру? Не таскать же мне их самому? Для этого необходимо прежде поменять пол. Что дорого и хлопотно. К тому же я привык к своему мужскому облику. Он меня вполне устраивает.

Поэтому, действительно, отдам-ка я бюстгальтеры Юльке. Тем более что они ей как раз по размеру. Тютелька в тютельку. Постирает, погладит, заштопает дырочки и потертости — и, пожалуйста, носи их, не снимая, хоть еще лет сто. В них не стыдно будет пойти даже на прием к английской королеве в Букингемский дворец. Если, разумеется, туда пригласят, и потребуют вдобавок раздеться там до нижнего белья.

«Не откладывая, сейчас и примерим один — голубой», — подумал я.

— Ты, Володя, поседел, — сочувственно произнесла Юля на кухне, несколько сбивая меня с моего возникшего было игривого настроения.

— Да? Но отрадно, что не полысел.

— Разделяю твою радость. Но все же странно, почему Помойник тебя не тронул?

— Понятно почему — испугался. Если бы он меня тронул, я бы показал ему, где раки зимуют. Размазал бы, голубчика, по стене.

— Ни минуты в том не сомневаюсь. Ну а без шуточек? — серьезно спросила Юля. Она сидела напротив меня и машинальными движениями поправляла юбку на коленях.

— Вероятно, он счел меня несъедобным. Принял за гриб мухомор. Но, по-правде, я сам теряюсь в догадках, — ответил я, почесывая в затылке. — Для меня это тоже тайна. Я уж полагал, что мне пришел конец. Перетрухнул, словом, я сильно. До сих пор мороз по коже пробегает.

— Представляю, Володя. Я бы, например, сразу грохнулась в обморок. И ни чуть бы этого не стыдилась. Между прочим, ты первый, кто так близко его видел и сумел уцелеть.

— А Вика, дочь Марека?

— Она видела его издалека. Это не одно и то же.

— Погоди, Юля. Но ты же сама уверяла меня, что Помойника не существует в природе, — вспомнил я.

— Извини, я не хотела нагружать тебя этим монстром. Мне было бы жалко, если бы ты испугался и уехал из нашего поселка, — смутившись, произнесла она.

— Не испугался бы и не уехал.

— Как знать. Но все-таки я не понимаю, как ты сумел уцелеть?

— Случайно, Юля. Чисто случайно. Поэтому не велика моя заслуга, — усмехнулся я. Поводил пальцем по клеенке на столе, изображая контуры Помойника, и предложил: — Может, желаешь чего-нибудь выпить?

— Желаю. Но ты давай не суетись. Я принесла с собой, — сказала она, подняла с пола свою сумку и достала из нее три банки пива.

— Спасибо. Ты моя спасительница. Из запасов Кривоноса? Я-то считал, что Генка давно все уже уничтожил, — заметил я, беря одну банку, предусмотрительно открытую для меня Юлей.

— Нет. Это — из моих собственных запасов. Кривонос будет не в обиде. Что, значит, твоя Татьяна тебя бросила?

— Почему вдруг сразу бросила? Она просто подалась на заработки в Москву. Короче говоря, погналась за длинным рублем. Кстати, разве ты сегодня не работаешь?

— Отстал, Володя, ты от нашей поселковой жизни. К твоему сведению, мы взяли в магазин новую продавщицу — девушку из соседней деревни. Я попросила ее подменить меня до обеда, — сказала Юля и сделала один за другим два больших глотка пива из банки. И все же чувствовалось по ее движениям и манере общаться, что сегодня она была непривычно скованной и напряженной.

— Поздравляю с прибавлением штата.

— От Марека я слышала, что вроде бы ты сбираешься нас покинуть. Вслед за Татьяной.

— Скорее всего. Но Татьяна тут не причем. Понимаешь, наскучило бить баклуши. Пора сменить обстановку и устроиться на работу. На нормальную работу. А здесь что? Не идти же мне на свалку в подчинение к Кривоносу копаться в мусоре и собирать пустые бутылки.

— Вероятно, ты прав. Занятие — и впрямь незавидное, — дернула она плечиком и, после короткой паузы, вызванной очередным глотком пива, спросила: — Знаешь, Володя, почему я к тебе пришла?

— Конечно, — ответил я, приняв молодцеватую позу. — По причине моей мужской неотразимости.

— Ну, это само собой, и не обсуждается, — кивнула Юля. — Но, пока ты еще не уехал, я хотела тебе сказать, что Виктор был моим отцом.

— Да-а, — удивленно протянул я и тотчас вспомнил про прибранную могилу дяди под кустом сирени на местном кладбище. Вот, оказывается, кто за ней ухаживал.

— Точно, — подтвердила она. — Я его дочь.

— Почему тогда ты рыжая?

— Не волнуйся, это не чубайсовский след. Рыжая я в материнскую родню.

— Спасибо, успокоила.

— История, в общем, такая… Рассказать?

— Естественно, — кивнул я.

— Тогда слушай. Моя мать Ульяна — ты хорошо ее знаешь — работала по молодости у Виктора на ферме птичницей. Он же у нас при коммунистах был большим начальником, — начала Юля.

— Да, Марек говорил мне об этом.

— Ну, она и сошлась с ним. Шуры-муры. Любовь-морковь. В результате, как водится, забеременела. Но что-то у них там не сложилось, не склеилось, и она ничего ему об этом не сказала. Между прочим, мать была настоящей красавицей и очень гордой. Он тоже красивый и гордый. Впрочем, кто сейчас их разберет? Кто был красивее и более гордым. Столько лет минуло. Разругалась она, значит, с Виктором и сбежала в Москву. Устроилась на стройку маляром и получила место в общежитии. В этом общежитии родилась я. Но жить в Москве одной, без родственников, с грудным ребенком на руках, на маленькую зарплату — не сахар. Сплошное мытарство. Поэтому, когда умерла моя бабушка и отписала ей свой дом, она вернулась в Вихляево. Даже не раздумывала долго.

— Печально, но жизненно, — заметил я. — Но неужели здесь никому не было известно, что Виктор твой отец?

— В том-то и дело, что нет. Мать никому об этом не говорила. В поселке считали, что она родила меня от какого-то своего столичного ухажера. Причем от такого, о котором и вспоминать-то не желала.

— По-моему, не все сходилось по метрикам.

— Мать говорила, что родила меня недоношенной, и все сходилось. Да и Виктор хорош гусь. Молчал, как партизан, о прежних отношениях с матерью. Он вообще, кажется, не придавал им никакого значения. А о том, что я его дочь, и вовсе не знал до самого последнего времени. Если откровенно, женщины мало его интересовали. Нет, он был нормальный мужик. Но женщины были не его конек. Только с моей матерью у него проскользнула искра. Думаю, что тогда она сама его заарканила. Но быстро в нем разочаровалась. Вот и махнула с досады в Москву.

— Прости, Юля, но мне всегда представлялось, что в этом поселке все знают все друг о друге. Что в нем нельзя ничего утаить.

— Получается, что можно. Еще как. Нет, конечно, наши бабы судачили во всю про меня и мою мать. Строили разные догадки. Но никаких реальных подтверждений у них не было. Так, одни пустые домыслы.

— Что, к примеру, ты незаконнорожденная дочь Нельсона Манделы? Или Патриса Лумумбы?

— Во-во, типа того.

— Ясно, — сказал я. — А то я все никак не понимал, почему не могу всерьез за тобой приударить? Хоть плачь.

— Чего тут понимать? Тебе мешала Татьяна. С ней не больно-таки походишь налево. Она бы живо наставила тебя на путь истинный, — усмехнулась Юля.

— Нет, еще даже до ее приезда в Вихляево. Не мог, будто меня что-то удерживало, — проговорил я. Затем наклонился к Юле и, шумно потянув носом, понюхал ее щеку. — Так и есть!

— Что?

— Запах крови!

— Верно, он самый. Когда я утром готовилась к визиту к тебе, то сделала огуречную маску.

— Позволь уточнить, маска была из соленого огурца?

— Нет, из свежего, парникового.

— Странно, — сказал я. Замечание мое относилось исключительно к огурцам. — Знаешь, Юля, я начал догадываться о нечто подобном. Что в поселке живет кто-то еще близкий Виктору. Правда, поздно. После посещения его могилы на здешнем кладбище… Но такое событие необходимо отметить.

Я поднялся со стула, извлек из холодильника банку соленых огурцов и бутылку самогона, изготовленного Мареком, и наполнил две рюмки. К сожалению, ничего более подходящего для столь знаменательного случая у меня не нашлось. Заранее я к нему не готовился.

— За неожиданное обретение сестры! — стоя, провозгласил я торжественно тост. Чокнулся с Юлей, выпил рюмку и звонко чмокнул ее в лоб.

— Володя, поверь, мне очень приятно, что у меня появились брат и сестра. Ты и Шура, — прочувственно произнесла она, также осушив до дна свою рюмку. — У меня же никогда не было никаких родственников. Кроме, конечно, матери и отца, который и признал то меня всего полтора года назад. Да и то с трудом и в тайне от всех.

— Понимаю, — кивнул я, жуя соленый огурец. Не уставал я просто поражаться себе. Надо же, какое сделал открытие. Оказывается, помимо Юли, я состою еще в кровном родстве и с огурцами. Свежими и солеными. Но больше всего — со свежими, парниковыми. Чудны дела твои, Господи! Отныне я всегда буду есть их с особым трепетным чувством.

— Честно, Володя, я давно хотела тебе все рассказать. Но была вынуждена молчать.

Я удивленно взглянул на Юлю.

— Да, была вынуждена.

— Наверное, боялась, что я перестану с тобой флиртовать? — попытался я угадать.

— Не без того, — улыбнулась она. — Без флирта заскучаешь. Но существовала причина важнее и серьезнее. Все деньги отца были у меня. Нет, не все. Незначительная часть лежала в этой квартире. Их нашла Шура. Остальные же были у меня. Мне завещал их сам отец. Но об этом никто не знал. Даже моя мать.

— Что ж, прими мои горячие поздравления.

— Но я понимала, что об этих деньгах следует помалкивать. До поры до времени. Слишком много уж нашлось до них желающих. И главный тот, кто убил отца. Меня бы он тем более не пощадил.

— Ты подозревала Дениса? — спросил я.

— Пожалуй, нет. Но у меня было ощущение, что именно его следовало остерегаться в первую очередь. Чувствовала, что он темная личность. Темная и опасная, — подумав, ответила она.

— Но почему тогда ты не уехала отсюда со своими капиталами куда-нибудь подальше?

— Скажешь тоже: уехала. На новом месте я бы рассталась со всеми деньгами еще быстрее, чем здесь. Новые места всегда меня пугали. Потом этот отъезд сразу бы навел на мой след того же Дениса. Поэтому лучше было не высовываться. Сидеть дома в поселке и ждать, когда все само собой уляжется, — заметила Юля, рассматривая над моей головой занавески на окне. — Но, видишь, не улеглось. Когда похитили Шуру, я поняла, что таиться мне больше нельзя. Из-за меня мог пострадать невинный человек. Ну и сказала Кривоносу, что я дочь Виктора и что все его деньги находятся у меня. Отдала ему еще долг отца, который он требовал с тебя.

— Вон оно что. То-то Генка так внезапно подобрел ко мне, — усмехнувшись, вспомнил я.

— Между прочим, Кривонос не такой уж плохой мужик, как ты, Володя, считаешь. Он, по-своему, честный и справедливый. С ним можно ладить, если только знать к нему подходы. Например, я его попросила, и он помог вам тогда на полигоне. Разобрался с Денисом и его приятелями.

— Погоди, Юля. Но я думал, что это Басмач и Кастра замолвили за нас словечко.

— Они, разумеется, тоже. Они позвали его в сторожку Виктора, — подтвердила она. — Но прежде, днем, с этим я обратилась к Кривоносу. Обрисовала ему ситуацию. Потом, я еще попросила его вызволить тебя и Геру из милиции.

— Теперь ясно, почему нас так легко выпустили. Признаться, я думал, что они действительно провели расследование.

— Смеешься, что ли?! Какое там расследование! Ничего они не производили! Они палец о палец не ударили! — не удержалась Юля от возмущенных восклицаний. — Просто Кривонос переговорил с кем нужно и дело против вас прекратили в два счета.

— И много пришлось заплатить?

— Не очень. Поскольку вы были невиновны и в милиции это понимали. Ведь там, в органах, не круглые дураки сидят. Представь, кое-что они кумекают.

— Кумекают, не кумекают, но все равно прими от меня и Геры нашу огромную благодарность. Неизвестно, как бы долго они с нами разбирались, — заметил я. — С их-то темпами, вероятно, не меньше года.

— Если не больше. Томились бы вы у них в казематах, дорогие, до скончания века.

— Сколько мы тебе должны за наше освобождение?

— Нисколько. Это бесплатная услуга, — сказала Юля. — А уж как обрадовался Паша Свисток, когда узнал, что ты мой двоюродный брат. Я передать тебе не могу. Он же все это время страшно ревновал меня к тебе. Чуть ли не довел себя, несчастный, до белого каления.

— Он что ухаживал за тобой?

— Почему ухаживал? Он и сейчас ухаживает. Разве ты не в курсе? Удивительно! Паша предлагал мне этой зимой выйти за него замуж. Вполне официально. Дал месяц на раздумья. И тут как раз появился ты.

— Выходит, что ты отказала ему из-за меня? — поинтересовался я.

— Однако самомнение у тебя, закачаешься. Нет, Володя, не обольщайся. Ты здесь не причем. Просто Паша мне не нравится. Не лежит у меня к нему сердце, — решительно произнесла она. — К тому же он постоянно ковыряет в ушах. Скажи на милость, как такое терпеть?

— Ну, вот здрасьте! Я смотрю, Юля, на тебя не угодишь. Нельзя джентльмену и уши прочистить.

— Можно. Но не прилюдно и не каждую минуту. Потом, если бы только это одно, — вздохнув, развела она руками. — Кстати, знаешь, половина магазина принадлежит теперь мне. Я показала бумаги отца Кривоносу и, он сказал, что все правильно. Что у него нет никаких возражений. Требуется лишь оформить все как полагается в нотариальной конторе. Сказал еще, что готов уступить мне свою долю. Чтоб магазин был полностью моим. Осточертели ему до ужаса хлопоты с ним. Правда, сумму Генка заломил немыслимую. У меня аж потемнело в глазах.

— Ничего, сторгуетесь, — приободрил я ее. — Вот так живешь, бок о бок с настоящей богачкой и не подозреваешь об этом. Позволяешь иногда себе по отношению к ней даже некоторые вольности.

— Да будет, Володя, меня уедать. Нашел тоже объект для насмешек.

— Постой, дорогая, — вдруг осенило меня. — Если ты единственная наследница Виктора, стало быть, эта квартира также принадлежит тебе. Верно?

— Нет, не верно. Отец оставил ее вам с Шурой, а мне деньги и магазин. Точнее, часть магазина. Поэтому как ты владеешь квартирой, так и дальше ей владей, — твердо ответила Юля.

— Не берусь возражать.

— Но о чем я, собственно, хотела с тобой поговорить. Володя, мне известно, что ты собирался поставить у нас в поселке игровые аппараты. Я случайно не ошибаюсь? Ну и давай ставь их, ради бога. Желаешь, хоть в здании поселковой администрации. У них там весь второй этаж пустует. Я дам денег и все устрою. Не сомневайся. Словом, не уезжай, не надо. Будешь помогать мне в магазине, и заниматься своими игровыми аппаратами. До собирания с бомжами пустых бутылок на свалке ты не опустишься. Я тебе обещаю.

— Спасибо за предложение. Но, понимаешь, я раздумал ставить игровые аппараты. Ну, их на фиг. Помощники же в магазин тебе и без меня найдутся, — сказал я и взглянул на Юлю: с ее-то деловой хваткой помощники вообще вряд ли ей понадобятся. Она вполне справится одна. Кроме того, у нее был сильный твердый характер. Сумела же она так долго молчать о том, что деньги Виктора хранятся у нее. Соблазна проговориться наверняка было предостаточно.

— Но ты еще подумай, — попросила Юля. — Хорошенько все взвесь. Ладно?

— Извини, но я не вижу в этом смысла.

— Жаль. Значит, все-таки уезжаешь?

— Да. Я не люблю менять свои решения. Слушай, а не поехать ли тебе вместе со мной? Этот поселок не лучший уголок в мире. Стоит ли за него так держаться?

— Возможно, что не стоит. Но здесь мой дом, магазин, друзья и знакомые. Мать, наконец.

— Это не преграда, — убежденно произнес я. — Мать возьмешь с собой, магазин продашь, на дверь дома повесишь амбарный замок. С друзьями и знакомыми попрощаешься — и вперед, с песней. На завоевание новых земель. Какие проблемы?

— Как у тебя все легко и просто.

— Потом, вспомни, поселок граничит со свалкой, — продолжал я, — а на свалке обитает жуткое существо — Помойник.

— Что с того, Володя? — вскинула она брови. — Лично мне он нисколько не мешает. Я же не имею привычки бродить по ночам по свалке. Днем — тоже. Встреча с ним мне совершенно не грозит. Поэтому чего мне его бояться?

— Не спорю, встреча с ним тебе не грозит. Но неприятно все же осознавать, что он бродит где-то по соседству. Мерзкий и кровожадный.

— Почему? Напротив, даже интересно. Помойник — наша главная местная достопримечательность. Наша слава и гордость. Он щекочет нам нервы, будоражит кровь и добавляет перца в нашу жизнь.

— Что есть, то есть. Перца он мне действительно добавил. Едва не довел до инфаркта.

— С тобой, Володя, особый случай. Ты слишком близко с ним столкнулся, — заметила она. — Между прочим, Помойником иногда называли Виктора.

— Не вижу ничего странного. Помойник, так или иначе, живет в любом из нас, — философски изрек я. — Недаром вокруг нас сплошные мусорные свалки. Они по жизни окружают человека. Куда деваться?

Юля не ответила. Молча поставила на колени свою сумку, порылась в ее недрах, вынула на свет две тугие пачки долларов в банковской упаковке и протянула мне.

— Здесь в каждой пачке по десять тысяч долларов, — сообщила она. — Одна тебе, другая — Шуре.

— Может, не нужно? Мы как-нибудь обойдемся. У меня от дяди есть эта квартира. У Шуры с мужем — садовый домик на земельном участке, — смутившись, проговорил я. — Ты вовсе не обязана с нами делиться. Как единственной дочери все его деньги по праву принадлежат тебе одной.

— Бери-бери, не стесняйся. Не пионер на утренней линейке.

— У меня нет для них подходящего портфеля, как у Гарика. Чтоб из крокодиловой кожи и с золотыми застежками.

— Он тебе ни к чему. Бери, — настаивала Юля. — Вы с Шурой мои родственники. К тому же вы столько претерпели из-за этих проклятых денег. Было бы несправедливо, если бы ты и Шура остались совсем без ничего.

— Ну, благодарю, — растроганно произнес я. — Ты мне прямо как мать родная. Разреши, впредь я буду тебя так и называть? Мама, мамочка.

— Ишь, чего удумал — мамочка! Нет, не хочу. Ты живо сядешь мне на шею. Попросишь кормить кашей с ложечки и петь на ночь колыбельные песни. Оставайся лучше моим двоюродным братом. Но, Володя, если тебе понадобятся еще деньги, обращайся. Как сумею, помогу. Приходи тогда с портфелем. Но небольшим.

— Черт побери, как хорошо иметь богатых родственников! Просто красота! — заметил я, взвешивая на каждой из ладоней по пачке долларов. Было самое подходящее время для того, чтобы сделать Юле ответный подарок. Но я его не сделал. Не стал дарить ей поношенные бюстгальтеры Татьяны. Смешно сказать, заробел. Мало ли какие теперь причуды могут возникнуть у разбогатевшей Юльки? Вдруг она возьмет и с помощью силикона увеличит объем своей груди? Тогда, естественно, эти изумительные бюстгальтеры будут ей не по размеру. Будут жать и стеснять.

— Строго по секрету: доллары-то не фальшивые? — вежливо осведомился я.

— Надеюсь, что настоящие, — ответила она и, озираясь по сторонам, шепотом спросила: — Кстати, знаешь, где отец хранил деньги?

— Откуда?

Юля еще раз подозрительно оглядела кухню, будто опасаясь, что кто-то может прятаться в духовке газовой плиты или камере холодильника. Но от личного их досмотра решила все-таки воздержаться.

— Не поверишь, Володя. Под барельефом Помойника на фасаде нашего магазина. Там оборудован хитроумный тайник, — чуть слышно произнесла она.

— Да ты что?! — воскликнул я.

— Тише! Не кричи! Не то об этом проведает весь наш поселок.

Ее шиканье заставило меня даже пригнуться.

Я вспомнил, что дядя питал удивительную слабость ко всякому роду тайникам. Один он устроил в своей квартире, второй — в сторожке на свалке, а третий, получается, — на фасаде магазина, под барельефом Помойника. Что ж, остроумно. Остроумно и логично. Но, без подсказки Юли, сам бы я никогда до этого не додумался.

— Только ты никому не говори, — попросила она.

— Я — могила.

— То, что нам требуется. Ведь его деньги лежат по-прежнему там. Представляешь, я до сих пор не знаю сколько точно. Но много. Я не успела еще посчитать. Сейчас о тайнике отца известно всего двоим: тебе и мне.

— Не опасаешься, что у меня появится желание в нем похозяйничать? — спросил я.

— Нет, Володя, не опасаюсь. Ты — не тот человек. Ты не станешь зариться на эти капиталы Виктора. Ну, до свидания. Не хочу долго прощаться, — сказала Юля, поднялась и неловко чмокнула меня в щеку. И стоя уже на пороге, со значением добавила: — Давай приезжай к нам чаще. Я буду рада снова тебя видеть.

Замечательная она все же девушка, подумал я, когда за Юлей закрылась дверь. Всегда приятно, что ты в ком-то не ошибся. А к Юле у меня сразу возникла симпатия. Выходит, не напрасно. Наверное, я смутно предчувствовал, что однажды она одарит меня деньгами.

Теперь, имея на руках такую сумму, я мог немедленно отправиться хоть в Париж. Взобраться там на Эйфелеву башню и плюнуть на голову какому-нибудь зазевавшемуся французу. Впрочем, скорее всего, это окажется вовсе не француз, а наш российский турист. Спрашивается, на кой шут тогда мне тащиться в Париж и карабкаться на эту несчастную башню, чтобы плевать на своего собственного соотечественника? Можно и здесь, у нас, залезть на любую крышу и плеваться с нее, сколько душе твоей угодно. Опять же, это будет куда патриотичнее — иностранная валюта останется на родине.

Нет, шальные деньги определенно скверно действуют на мою психику. Однако, что было бы со мной, если бы я получил больше? Скажем, миллион. Страшно и представить!

Ладно, первым делом следовало съездить к Шуре и отдать причитающуюся ей пачку долларов. Дальше уж будет видно, чем мне заняться.

Но, в любом случае, в поселок Вихляево рано или поздно я обязательно вернусь.