"Рыба, кровь, кости" - читать интересную книгу автора (Форбс Лесли)

18

Комплекс строений ЮНИСЕНС являл собой ту корпоративную безликость, которая сама по себе уже отличительная черта Примыкающие друг к другу стручки приземистых белых прямоугольных зданий напоминали пачку рассыпанных деловых конвертов с еще не надписанным адресом. Комплекс простирался на несколько акров холмистой сельской местности, где за каждой складкой рельефа скрывались все новые и новые стручки и назначение каждого отдельного здания определялось лишь алфавитными вывесками: Корпус Б, Корпус В2. Все здесь было искусственным, кроме деревьев, выглядевших так, как будто им неуютно; они гнездились там и сям, похожие на увеличенные модели пластиковых посадок с архитектурных макетов. Тем разительней был контраст с кабинетом Кристиана Гершеля, где личность хозяина отпечаталась, как монограмма на дорогом чемодане из великого века путешествий, с тем самым влажным запахом кожи и дерева, отполированного десятилетиями чужой покорности. Я ощущала себя раздавленной этими стенами, на которых висели нарисованные от руки карты, напоминавшие о попытках колониального захвата на заре империи, грамотами и дипломами Гершеля, вставленными в рамочки, и размером его стола, настоящей ореховой крепости, идеально соответствовавшей этой комнате, хранившей память о судьбоносных решениях и членстве в клубах, куда женщинам вход воспрещен.

Кристиан Гершель и Джек Айронстоун встали, чтобы поздороваться со мной; Гершель одарил меня своей лучезарной улыбкой телеведущего, а Джек в знак приветствия выдавил ее сокращенное подобие. Мне ужасно хотелось, чтобы Ник был здесь, в качестве моральной поддержки, но он уже уехал, улетел на прошлой неделе в Индию, чтобы подготовить выставку в Дели. После этого он собирался посетить правительственные опиумные плантации возле Патны, в штате Бихар, — то был первый этап работы над крупной инсталляцией, основанной на фотоснимках и звукозаписях зеленого мака.

Мне хотелось сослаться на головную боль и сбежать; так я бы и сделала, если б не широкая ухмылка на лице мужчины, стоявшего рядом с Джеком. Его представили мне как доктора Бенджамина Фиска, последнего участника экспедиции. У него были ноги низкого и тонкого человека и тело высокого и плотного; весь он, от «гринписовской» футболки и плохо выбритого круглого розового лица до тонких, но еще густых седеющих волос, излучал какую-то веселую неряшливость.

— Бен — специалист по тератологии из Бристольского университета, — сказал Гершель.

При слове «тератология» Фиск быстро заговорил:

— Не волнуйтесь, если оно вам незнакомо, Клер. В этом вы не одиноки. — Услышав его американский акцент, я почувствовала себя гораздо уверенней. — Тератолог — это такой человек, который изучает биологию врожденных пороков развития. От греческого слова «teratos» или «teras», что значит «чудовище». Так получается тератология, которая, если добавить сюда мои исследования по раку, может означать еще и мифологию вымышленных существ…

— Бен — знаток тибетологии и прочей сравнительной мифологии, — произнес Джек, перекрывая поток слов американца. — Прошу прощения, сравнительного религиоведения, а еще он ведущих! специалист страны по тератомической форме рака.

— О тератоме я кое-что знаю, — осторожно сказала я, вспомнив дневники Магды. — Если это как-то связано с растительной тератологией.

Бен просиял:

— Конечно связано! И то и другое — чудовищные мутации! Тератокарцинома — это опухоль, напоминающая монстра или уродливого младенца, в основном поражающая половые железы. Меня, можно сказать, всегда интересовали игры с шарами — Гершель поморщился, услышав дурную шутку, но на Фиска это никак не подействовало. — При тератокарциноме клетки объединяются в ткани, которые могут образовывать несложные органы вроде спинного мозга, волос, зубов. Это случается, когда генетическую проводку вдруг закоротит, и она бесконечно повторяет одну и ту же анатомическую фразу. В наиболее тяжелых случаях тератома напоминает эмбрион. — Он остановился, чтобы перевести дыхание. — Я к тому же еще и ботаник-любитель…

Джек величаво, словно регулировщик движения, махнул рукой в сторону стола.

— Именно так Бен познакомился с Крисом, нашим специалистом по хлорофиллу.

— Настоящий лесной дух! — добавил Фиск. — А мы все просто сказочные герои, отправляющиеся в этот крестовый поход! Знаете, Клер, как пресса называет проект по маркировке человеческого генома? Святой Грааль!

Вэл рассказывал мне о проекте «Геном человека», программе, созданной для восстановления порядка, который должны принять три тысячи миллионов молекул ДНК, чтобы сделать человека человеком. Для того чтобы провести линии координат на этой генетической карте, использовали кровь индивидуумов из закрытых сообществ, например, мормонов — одной из самых больших семей в мире. Вот и все, что мне было известно, но этого уже было достаточно, чтобы замечание Фиска меня озадачило.

— Бен шутит, — мягко вставил Гершель. — Открытие нашего мака связано с Большой топографической съемкой Индии начала девятнадцатого века, которую Бен упорно сравнивает с проектом по исследованию генома.

— Как и с любым другим делом по составлению карт, — добавил Бен, — так что картографы могут контролировать то, что они наносят на свои карты. На сей раз исследуют наши внутренности. Генетики — это просто ответ двадцатого века викторианским строителям империи.

Гершель, чье лицо выдавало сдерживаемое нетерпение, предложил отложить спор до тех пор, пока я лучше не познакомлюсь с ЮНИСЕНС. Нас провели сквозь несколько неотличимых друг от друга помещений с секционной мебелью, схемами информационных потоков и заглушающими шаги коврами пастельных тонов, где меня било током от каждого металлического предмета, в лабораторию, переполненную людьми в белых халатах. Эти люди, как объяснил Гершель, занимались тем, что анализировали семь тысяч существующих запахов и ароматов в год.

— Вся полученная информация хранится в нашей молекулярной библиотеке, которой позднее мы пользуемся, если обнаруживаем, что какая-нибудь отдельная молекула постоянно воздействует на человеческий центр удовольствия. У нас самая большая в мире библиотека по разложению запахов на мельчайшие частицы.

— Как вы разлагаете запахи? — спросила я. — Они ведь так мимолетны.

— Что ж, взгляните, — ответил он и повел нас по беленым коридорам, где стены были окрашены запахами настолько летучими и всепроникающими, что невозможно было удержать их в пробирках.

В помещениях из нержавеющей стали, заставленных колбочками и разными электронными штучками, нас преследовала ваниль, запах трубочного табака вдруг наполнял дамскую комнату, а из-под двери мужского туалета струился аромат бананов. Гершель гордо указал мне на розу, заключенную в стеклянный колпак, будто в бак с кислородом, весь усеянный проводками; они вели к патрону, подсоединенному к аппарату для хроматографического анализа. У меня в сознании мелькнул образ несчастных бритых кроликов, на которых тестируют медицинские препараты, вместе с еще одним воспоминанием, слишком далеким и неуловимым. Я почувствовала сильное желание разбить колпак и выпустить пленницу на волю (первый садоводческий террорист! Фронт цветочного освобождения!).

— Все это мы применим к зеленому маку, если найдем его, — продолжал Гершель. — Хроматография в сочетании с масс-спектрометром, инструментом, который разбивает молекулы на атомы. Потом мы применим ЯМР… — Встретив мой недоумевающий взгляд, Гершель замолк и принялся составлять путеводитель по науке для «чайника». — ЯМР — ядерный магнитный резонанс. Еще один метод изучения молекул. — Он указал на одну из трубок, прикрепленных к розе, и продолжил: — Представьте себе, что этот цветок — машина. Эта трубка впускает внутрь воздух, другая трубка выкачивает летучие ароматы розы, клетки которых позднее будут изучаться с помощью хроматографического анализа или масс-спектрометра. Их можно назвать станциями техобслуживания, где машину разбирают на отдельные части и сообщают вам, если у машины было пять колес. В то время как ЯМР может угадать, какое из них было запасным. Проблема в том, что ЯМР требуется значительное количество материала для анализа. А мы подозреваем, что способность нашего зеленого мака повышать иммунитет зависит от свежести содержащегося в нем хлорофилла, и сильнодействующая часть пигмента мака может быть так же ничтожно мала, как та молекула, которая делает вкус натуральной малины гораздо более свежим, чем вкус искусственной…

Чем больше он говорил, тем навязчивей иной образ, что-то среднее между трагедией и фарсом, маячил на краю моего сознания.

— Для сравнения, вообразите себе ягоду малины размером с плавательный бассейн, — терпеливо продолжал Гершель, — и тогда эта «свежая» молекула окажется песчинкой, брошенной в него. А теперь позвольте мне показать вам ольфактометр — устройство для обнаружения и анализа запахов.

Бен Фиск едва мог сдержаться:

— Ольфактометр! Звучит как оргазмотрон для искусственных оргазмов в фильме Вуди Аллена — как он там назывался. Джек?[31]

Нахмурившись на неукротимого Фиска, Гершель быстро провел нас в лабораторию с нюхательными отверстиями. Там Фиск, Джек и я прижали лица к чистым пластиковым маскам, из которых в наши носы ударил едкий запах.

Фиск взревел:

— Жареный цыпленок!

Джек, прикрыв глаза, пробормотал:

— Испортившееся масло.

— Ну а у вас, Клер? — спросил Гершель. — Все три запаха связаны друг с другом.

Я вдыхала его тысячу раз.

— Гниющая плоть. — Тогда, когда кожа уже настолько разложилась, что сваливается со скелета, точно сброшенная одежда.

Гершель легонько хлопнул меня по плечу:

— Именно так! Масляная кислота, густой жир, содержащийся в прогорклом масле, — и в трупах, как вы заметили. Конечно же, мертвые тела пахнут еще и метаном, но именно от масляных кислот нас мутит.

— Зачем изучать отвратительные запахи? — спросила я Джека.

— Затем, чтобы наша компания могла изготовить приятные ароматы, маскирующие их, — ответил он. — Было бы полезно при такой работе, как у вас, а?

Дурной запах все еще присутствует, подумала я, но теперь уже в скрытом виде. И снова меня кольнуло забытое воспоминание, изводящее, как слабая боль в спине, с которой я жила долгое время.

— В подвале у нас есть занимательная лаборатория, — сказал Гершель. — Наши «анализаторские секции», где работал Джек, прежде чем сделал свое замечательное открытие в Калькутте. Он был специалистом по маскировке зловонных запахов.

— О да, — подтвердил Джек, — я был знатоком всех плохо скрываемых тайн нашего тела и молекул всех сильных запахов, которые могут их спрятать. Могу много чего рассказать о вонючих запашках — вроде дрожжевого благоухания чистых подмышек или застоявшегося духа ноги спортсмена, напоминающего сыр «Рокфор».

Секции анализа оказались герметичными стеклянными кабинками наподобие душевых, и в каждой из них стоял унитаз.

— Этого я раньше не видел, Крис, — сказал Бен Фиск. — Ну, и что же там происходит, в этих уборных? Ваша исследовательская группа испражняется и нюхает то, что получилось?

— Все гораздо сложнее, — сухо ответил генетик. — В унитаз наливается фекальная, реже искусственная, жидкость и затем смывается, а мы анализируем, какое из наших изделий лучше устранит наименее приемлемые запахи из оставшихся.

— Рабочее отверстие нюхачей подмышек! — оглушительно захохотал Фиск и так далеко отклонился назад, зайдясь в безудержном смехе, что случайно нажал на кнопку, и все бачки дружно спустили воду.

ЮНИСЕНС владела авторскими правами на синтетические версии запахов вишневого трубочного табака, жасмина и кофе. Здесь производили аэрозоль, от которого казалось, что где-то рядом пекут хлеб, и продавали супермаркетам, которые распыляли его через свои вентиляционные отверстия на улицы, чтобы заманить покупателей. Гершель называл это «коричневым» запахом. На запахе цвета — а именно так классифицировались различные ароматы — специализировался Джек. Он работал в лаборатории, посвященной всем оттенкам зеленого, от яблок до петрушки. Большинство более тонких ароматов заглушалось пиразинами, соединениями столь сильными, что, даже несмотря на вакуумную пену, в которую их запечатали, они наполняли воздух резким растительным запахом вареной капусты и зеленого перца.

Бен сморщил нос.

— Ну и вонь!

— Очень сильно, согласен, — произнес Гершель, — как и многие из наших более летучих соединений. — Он показал нам один из принадлежавших компании роскошных кожаных дорожных несессеров для перевозки образцов продукции: в нем в закупоренных стеклянных пробирках содержались химические ароматы в форме чистых жидкостей, кристаллов, белые порошки образцов очищающих средств.

— Идеально для контрабанды наркотиков, — пошутил Бен Фиск. — Ваши служащие не только имеют законное основание для путешествия с белым порошком туда-сюда, в Азию и Штаты, но они еще и обязаны наносить частые визиты в страны — поставщики опиума да еще и ездить с такими запахами, которые скроют наркотики от самых чутких собак на таможне!

Во время этого разговора Джек молчал, но тут Гершель обратился к нему с просьбой коротко посвятить меня в эксперименты с маком, и тогда его худое лицо зажглось впервые за сегодняшний день.

— Измеримое наслаждение, — тотчас же ответил мой родственник.

Вот что он обнаружил, когда подверг пораженную опухолью лабораторную мышь воздействию хлорофилла в количествах, превышающих порог чувствительности. Именно столько пигмента, как утверждали ботаники Флитвуда, содержится в зеленом маке. И именно измеряемое удовольствие, по мнению Джека, повышало иммунитет, останавливало гниение, разбивало панцирь.

— А как вы измеряете удовольствие? — спросила я.

По расширению зрачка, ответил он, и по учащенному пульсу.

— Сперва мы думали, что ключом к этому могли быть светоразрушительные свойства хлорофилла, но теперь мы полагаем, что ответ лежит в самом цвете, в аромате зеленого, в его сочетании с алкалоидом, извлекаемым из зеленого мака, который, если верить заметкам, вызывает состояние осознанных сновидений. Мы все еще пытаемся понять, что это за алкалоид. — Он метнул быстрый взгляд на Гершеля. — Конечно же, это всего лишь гипотезы, пока мы не найдем сам мак, но я воспроизвел эксперименты девятнадцатого века так близко, насколько мог, пользуясь искусственным соединением, основанным на алкалоидах, взятых из опийного мака и смешанных с хлорофиллом и гексаналом.

— Гексанал? — повторил Бен. — Это интересно.

Джек объяснил мне, что гексаналом называлась свежая летучая «зеленая» нота во многих овощах и фруктах.

— Мы проводили разные эксперименты — впрыскивали этот искусственный состав в опухоли, сажали мышей на диету с высоким содержанием хлорофилла, насыщали воздух вокруг них пиразинами. Не все испытания оказались успешными, но мы выяснили, что «зеленая» атмосфера существенно улучшала состояние, а опухоли у некоторых мышей даже вошли в стадию ремиссии.

— Но все-таки еще рано делать выводы, не правда ли? — сказала я. — Если, конечно, вы не пробовали это на людях?

— Вообще-то, Джек проводил кое-какие опыты, — подал голос Гершель и замолк. — В Индии.

— Не знал, что вы зашли так далеко, Крис, — произнес Бен и проницательно посмотрел на генетика. — Почему Индия? Легче найти добровольцев?

Гершель не ответил на это.

— Опыты проводились очень недавно, но в серии экспериментов, когда половине испытуемых давали плацебо, вторая половина, та, что принимала состав Джека, показала некоторое улучшение.

— А что с остальными? — спросила я.

Гершель выглядел растерявшимся.

— Остальными?

— Теми, кому давали пустышку. Вы справлялись об их состоянии?

— Полагаю, этим занималась помощница фармацевта. Только у нее записаны имена пациентов. Исследователи, участвовавшие в экспериментах, пользовались номерами, чтобы исключить всякую возможность обмана. В этом нет ничего необычного. Стандартная процедура, когда тестируют лекарства.

И тут я вспомнила. Я увидела его, этот ноющий, неуловимый образ.