"Радужная Нить" - читать интересную книгу автора (Уэно Асия)Глава 10 ОткровениеСолнце палило так, будто намеревалось за один день иссушить бескрайние водные дали, простирающиеся вокруг, насколько хватало взгляда. Мне чудилось, что само море истомлено жарой, и лёгкая дымка, окутывающая наше судёнышко — его горячее дыхание. Укусы, во множестве украшавшие моё тело, болели и чесались. Солёная вода щипала кожу. Пресной не было, а во избежание воспаления ранки следовало промывать. Проклятье, как душно! Хотя бы один глоток свежего воздуха! Даже в наглухо закрытой по зиме купальне, в бочке с обжигающе-горячей водой — и то прохладнее! — А ну, назад! Тебе ещё только обуглиться не хватало! — сердито одёрнул меня Ю, как только я попытался высунуться из-под "рыбацкого паланкина". Так я прозвал наше с юмеми укрытие. Сооружение представляло собой весло, поставленное стоймя (из-за чего приходилось постоянно поддерживать его одной рукой), через которое была продета и подвязана моя многострадальная хитоэ. Большую часть окатабиры, нательного платья, пришлось порезать на ленты для перевязки моих боевых ранений. Остальное приберегли про запас, а небольшой отрезочек задействовали в качестве верёвки, лихорадочно пытаясь создать хоть какую-нибудь тень. Замысел был мой, и я гордился им безмерно, но недолго. Вскоре мы были готовы взвыть от жары, хотя поснимали всё, что только можно. А ведь моя одежда после знакомства с крысами отлично пропускала воздух и вообще являла собой прискорбное зрелище. С каким старанием мы всё это кроили и шили всего несколько дней назад! Ю, возведя очи к небу, вопрошал, за что ему досталось ходячее недоразумение, на которое одежды не напасёшься? И клялся, что готов простить зловредной мико любую порчу, но только не порчу прекрасного, не имеющего в мире равных облачения, лично им, ханьцем, шитого бессонными ночами. Заслуги Химико как-то незаметно отошли на задний план — и конечно же, я не стал напоминать о них единственному человеку в лодке, умеющему управляться с веслом. Правда, чтобы высвободить последнее, мне приходилось время от времени разрушать укрытие и сидеть, закутавшись в ткань с ног до головы, ожидая, пока гребец не утомится снова. Но иначе лодка вообще стояла бы на месте. Сейчас мы отдыхали, обмахиваясь краями хитоэ, свисающими почти до самого дна нашей скорлупки. Море казалось гладким, будто зеркало. С утра веял слабый ветерок, но к полудню и он испустил последний вздох в этом удушающем пекле. День близился к закату, однако вечерняя прохлада, словно гордая и недоступная красавица, не торопилась разделить наше общество. Издевательство какое-то! И есть хочется. И пить. Надо хотя бы лицо ополоснуть… Поначалу я сидел, словно на иголках, отчаянно боясь неловким движением перевернуть лодку. Плавать-то не умеет никто! Но потом освоился, и мысль о бездонных глубинах под ногами перестала ввергать меня в оцепенение. Я потянулся, чтобы зачерпнуть пригоршню солёной влаги… — Ка-ай!.. — многообещающий тон. — Ю-у-у!.. — передразнил я. — Хватить бдить за мной, как старшая императрица за дядей! Ничего не случится, если я быстренько… — Уже случилось! Видел бы себя со стороны! Как я мог не уследить?! Я осмотрелся. Да уж! Есть, чем взор потешить. Царапины, укусы, на ноге багровеет обширный кровоподтёк, обгоревшие руки и плечи не уступают ему по цвету. Хотя, если подумать — а что мне терять? — Вот перехвачу весло поудобнее, и будешь у меня сидеть смирно до поздней ночи! Или лежать. — Строгий наставник! — фыркнул я. — Капризный ребёнок! — не остался в долгу Ю. — Упрямый и непоседливый. Отшлёпаю. Всё тем же ве… — Жестокая мать… нет, сварливая жена! Как там наша доченька? Того и гляди, без отца останется! — Весло, Кай, весло. Помни о нём. — И все-то мне угрожают, — вздохнул я, делая несчастное выражение лица. — По земле валяют, кусают, ноги отбивают, теперь ещё и веслом отделать норовят. Утопиться, что ли, самому? Небесная Владычица, за что такие муки?! Я ведь почти что праведник! Всю дорогу до Тоси на голой земле спал, саке не пил, питался впроголодь, а что касается женщин — ты даже не поверишь, светлая госпожа!.. — Прекращай голосить, а то и впрямь не поверит, — усмехнулся мой спутник. — Будешь так вертеться — перевернёшь лодку. Я бы на твоём месте передумал сводить счёты с жизнью, коль скоро нас ожидает прекраснейшее место на свете! Поверь, ничего подобного ты не… — он прикусил язык, но было поздно. — Ю, ты бывал на Острове Блаженных?! И почему меня это не удивляет? Значит, тебе известно, как долго ещё плыть? А он действительно не стоит на месте, этот остров? Ты знаешь, в каком он направлении? А там растут плоды бессмертия — или, как в других сказаниях, бьёт родник, чья вода дарует?.. — Кай, подремал бы ты до вечера… — Нет! Только не это! — умоляюще воскликнул я, сразу осознав, чем для меня может обернуться излишнее любопытство. Усыпит, и укоров совести не почувствует! — Тогда не выспрашивай. — Ну хоть один вопросик можно? — я жалобно посмотрел на вредного юмеми. — И не торгуйся! И не смотри щенячьими глазами! И не тереби верхнюю губу! — А губу-то почему нельзя? — обиженно спросил я, отведя руку ото рта. Проклятая привычка! Возвращается всякий раз, когда внимание безраздельно отдано чему-то одному. Сейчас меня захватывала непростая задача выудить из Ю сведения, которыми тот упорно не желал делиться. — Умиляет, — коротко ответил тот. — Возникает желание вручить сушёный персик и погладить по головке. Ты этого хочешь? — А у тебя где-то припрятан персик? — вновь оживился я. — И ты молчал?! Человек от голода звереет, а он… В животе забурчало, и я покраснел. Одно дело притворяться маленьким ребёнком забавы ради. И совсем другое — вести себя, словно дитя, из-за внутренней незрелости. — Увы, могу только погладить по головке, — вздохнул тот, не заметив моего смущения. — От персика и сам бы не отказался. — А на Хорае, по слухам, растут дивные персики… — заметил я с выражением невинной мечтательности на лице. — Огромные и с нежно-розовым отливом, какой бывает на щеках у красоток из Южных Земель! Вопьёшься зубами — сок так и брызнет, по шее потечёт, сладкий и душистый… — Кай. Несносный ты человек! Чего добиваешься? — Так растут или нет? — прищурился я. — Растут, — покладисто ответил Ю и добавил: — Но бессмертием не наделяют. Разбирай паланкин, погребу ещё немного. Да укутайся хорошенько, с головой! Он злорадство улыбался, пока я следовал приказу. Изверг! Вот спрашивается, зачем было напускать таинственность, если персики — самые обыкновенные? Наверно, родник тоже разочарует. А кое-кто и рад позубоскалить! Неудача слегка обескуражила, но не сломила мой дух. Ладно, зато можно вкушать местные плоды, не опасаясь «подцепить» бессмертие. Сомневаюсь, что оно пришлось бы мне по вкусу. Встреча с первым правителем Золотой Нити заставляет поразмыслить о многом, очень многом. Например, стоит ли мечтать о вечности, если она не избавляет от памяти и тоски по тем, кто не может с тобой остаться. Бедный, бедный дядя! Желать подобной участи собственному сыну, и притом — любимейшему из всех… Конечно, принца Коори хорошо бы разыскать, для начала… Если он действительно бежал. И если император жив. Кто знает, что на самом деле творится дома? 'Тьма впереди, тьма позади — иди…' Не помню, откуда. — Чего нахохлился? — вкрадчиво спросил юмеми. Размеренный плеск то справа, то слева от меня прекратился. Хорошо, хоть один из нас умеет управляться с лодкой! И плохо, что мне не выпало возможности овладеть этим искусством на мелководье. Но даже понимание обстоятельств не мешало ощущать себя бесполезным грузом. Не дождавшись ответа, гребец снова продолжил своё занятие. Ладно, знаниям и навыкам Мэй-Мэй объяснение дано, но как насчёт Ю? Его жизнь в Южной Столице никак не была связана с рекой, а моря там нет и подавно. Впрочем, много ли мне известно? Даже то, что рассказывает он сам, представляется таким смутным и расплывчатым, будто хитрец намеренно путает следы. Взять хотя бы его знакомство с Тосихико… — Скажи, — неожиданное воспоминание заставило меня отбросить околичности, — господин хранитель Тоси, он бессмертен? — Думаю, до тех пор, пока нужен городу как хранитель, — остановившись и немного поразмыслив, сообщил Ю. — Интересуешься, каким образом он продлил своё существование? — И как сделался хранителем, — добавил я. — Этого я и сам не знаю, — чистосердечно признался мой собеседник. — Хотя могу предположить, что послужило причиной. — Он говорил, что совершил какую-то ошибку, — вспомнил я и опасливо покосился на друга: не ранят ли его мои слова? Но прекрасное лицо осталось безмятежным, так что я неуверенно продолжал: — Мол, исправляет содеянное… что именно? Чем он провинился? — Тем, что построил Северную Столицу, — ответил тот и, увидев моё изумление, пояснил: — Точнее, тем, Он снова принялся работать веслом, будто дал исчерпывающее объяснение. Я некоторое время смотрел, как под белоснежной кожей перекатываются мускулы, а с лопасти весла, переливаясь на солнце, опадают брызги. Неужели грести так легко? — И что же он сделал неправильно? — Я приподнялся на колено. — Дай, попробую! — Нет уж, жизнь дороже отдыха! — отрезал Ю. — А некоторым должна быть дорога шкурка, и без того подпаленная. Мне-то солнечные лучи не помеха… Что касается Тоси, начну издалека, — он шумно выдохнул. — Ты считал, сколько в городе ворот? — Пять, — не моргнув глазом, ответил я. — Это каждому ребёнку известно: Северная Столица — древнейшая, и только в ней пять внешних ворот. Потому-то не все из них располагаются чётко по сторонам света, как в Оваре и Кёо. — Так и есть. А знаешь, почему их пять, а не четыре? — обернувшись, он многозначительно посмотрел на меня. — Чтобы почтить каждую из стихий? — предположил я. — И призвать их на защиту города! — уточнил юмеми. Он приостановился, утирая пот. — Люди его поколения хорошо представляли истинную мощь природы. И Тоси — не исключение, ведь ему довелось противостоять Нефритовому Владыке, а в те времена должность придворного онмёдзи не была тёпленьким местечком для старого дедушки. Нет, Кай, его враги были влиятельны и сильны. По сравнению с ними наша мико — кроткая горлица! Сделавшись правителем, он возненавидел волшебство и ввёл запрет на тайные искусства. А прежнюю столицу, чьи стены проросли могуществом её защитников, сравнял с землёй, а землю засыпал солью. С тех пор, говорят, в долине Усеикавы — солонцовые степи… Но, знаешь, он ведь и раньше был к этому предрасположен. Отвергал всё, выходящее за рамки рассудочного, за пределы того, что можно взять в руки и сосчитать. Никого не напоминает? — он снова принялся за работу. — Да уж, — вздохнул я. — Напоминает до боли. Но разве не он возвёл Врата? — Он. Как и положено, пять. Врата Земли, северо-восточные. Врата Воды, восточные. Врата Пламени, южные. Врата Металла, западные и, наконец, Врата Древа, северо-западные. Тебе эта последовательность, случайно, не знакома? Я мысленно прокрутил её. Земля впитывает воду, вода гасит пламя, пламя… о боги! — Но как он мог не сознавать, что она разрушительна? — обомлел я. — Начнём с того, что он не был онмёдзи. И, как я уже упоминал, предпочитал закрывать глаза на недоступное разуму. Вот скажи, знал ли твой брат, что его избранница — не простая женщина, и тайны её наверняка объясняются именно этим, а не бытовыми причинами? Конечно, да — он ведь неглупый человек. Но это знание вступало в противоречие с внутренними устоями, и оказалось легче заподозрить любимую в обмане, нежели смириться с тем, что не всё в мире очевидно. — Да, братец всю жизнь пестовал эту веру, — вздохнул я, припомнив насмешки Хоно над дедушкиными рассказами, — наверно, он бы почувствовал унижение, если бы пришлось от неё отказаться. — Как часто люди отказываются от счастья ради сохранения видимости собственной правоты! — тень пробежала по вспотевшему лицу, когда южанин обернулся и встретился со мной глазами. — А Тоси… он был упрямцем, каких поискать. Одарённый полководец, удачливый мореход, неподкупный и твёрдый в убеждениях человек, правитель, чьи деяния были направлены на благо народа — но упрямый, как тысяча Они… Отложив весло, он присел рядом со мной. — Когда война закончилась, а столица была покинута, многие лишились крова, и Тосихико повёл их на север, обещая, что выстроит город лучше прежнего. Он избрал весьма удачное место, учитывая ещё и скромное намерение наложить руку на острова Фунао, но в первую очередь — нужды людей. Здесь каждый мог заработать на мисочку риса: рыбак и каменотёс, лесоруб и земледелец. В верховьях Араи до сих пор, как ты знаешь, промышляют зверя и валят лес, а близ озера Ёми плавят руду и разрабатывают угольные залежи. Рыболовы, каменотёсы и гончары селятся по побережью, где вдоволь прекрасной глины и ракушечника. Тоси вырос за считанные годы, и так расширился, что понадобились крепкие стены и ворота по всем сторонам света. Разрушенная столица — город-крепость, возведённый на острове ещё в те времена, когда ваши предки только приплыли сюда с юго-запада, из страны, называемой ими Благословенной, а ныне известной под именем Лао — была маленькой и тесной. Она ютилась на треугольничке суши, с востока ограниченном устьем Усеикавы, а с юга — морем. С запада же к самым стенам древнего города подступали степи, через которые даже дорог не прокладывали, обходя их по побережью или вдоль реки. Так что, внешними были только врата Земли, Пламени и Воды, расположенные на севере, юге и востоке соответственно. Ещё одни пропускали народ во внутренний город, а последние, пятые, вели к дворцовой площади. Тяжело было захватить столь хорошо укреплённую твердыню, но это отдельная история. — Я всегда готов послушать, ты же знаешь. Тащи весло, восстановлю наше укрытие. — Нет, я уже почти закончил, — усмехнулся тот. — Просто неудобно грести и говорить одновременно, да ещё то и дело оборачиваться из вежливости. Так вот, когда новый город, названный в честь Сына Земли его прежним именем, разросся, уже было ясно, где располагать ворота. Разумеется, четыре — на проезжих участках, и пятые для защиты города с моря, а также для сбора водяной пошлины. Старые укрепления снесли, воздвигли высоченные стены, и оставалось лишь дать названия воротам, навесить ленты и устроить торжество. Понятно было, что морские врата можно посвятить лишь Воде. Но что касается остальных… — Но ведь это очевидно, — я покосился на спутника. — Южные врата от века посвящают Пламени: и в Кёо, и в Оваре это так. Восточные — Воде, всё верно. Западные — Металлу. Тем более, ты сам говорил, что к западу от города уже тогда добывали уголь и плавили руду! А с северо-запада сплавляли лес — помнишь решетки над Араи возле Древесных Врат? Значит, Земле доставались северо-восточные. Твой друг этим руководствовался? — Именно, — кивнул Ю. — А ещё желанием доказать всему миру, что волшебство повержено, и власть его над людьми подошла к концу, а значит, опасаться нечего. Война случилась не на пустом месте, сам понимаешь. Восстание было — и всё равно страх прижился в сердцах. А Тоси хотел выкорчевать его с корнем, чтобы и воспоминаний о минувших временах не осталось! Его и так едва уговорили на постройку Древесных Врат, изначально он собирался обойтись без них. — А знаешь, — задумчиво произнёс я, — начинаю его понимать. Трудно судить, как бы я сам поступил на его месте, но мне понятен его выбор. Он чувствовал, что не добился того, ради чего пошёл против правящего клана, ради чего сражался! Война завершилась, но победы не принесла. Так? Чувство острого сопереживания кольнуло сердце. Тосихико вызывал всё большее уважение, и даже некоторую приязнь. Надо быть сильным человеком, чтобы признать мнимость победы, за которую тебя восхваляют! И очень добрым, чтобы не только переживать о благополучии подданных, но и стремиться подарить им спокойствие, уверенность в том, что прежние страхи не вернутся никогда… — Да. Вот только одного он не учёл, — резко сказал юмеми. — Того, что Силам, управляющим нашим миром, глубоко безразлично, верит он в них или нет, одобряет или нет, боится или нет. Чему удивляешься — конечно, он боялся! Вот и закрывал на них глаза. Только если не видишь перед собой бурную реку или обрыв, это не означает, что их нет, как бы ты себя ни убеждал. Один шаг может доказать, что ты ошибаешься. А некоторым достаточно и прислушаться. — И разве обрыв или река виноваты, что ты закрываешь глаза, не желая их замечать, и можешь упасть или утонуть? — завершил я напрашивающуюся мысль. Юмеми кивнул. — Так и случилось. После освящения последних ворот над городом будто проклятие нависло: то Араи выйдет из берегов и снесёт мосты, то прибрежные скалы, что заменяют стену на участке между Чёрными и Золотыми Вратами, осыпятся и погребут целый квартал, то пожары… А сам Тосихико, вернувшись из похода на север, вскоре заболел и, спустя какой-то год, скончался, прежде будучи здоровым, полным сил человеком. Да ты и сам его видел! — Как же он сделался хранителем? — Мы ведь не успели поговорить, откуда мне знать? — пожал плечами тот. — Могу лишь предположить, что его вечное существование — скорее искупление вины и тяжкий труд, нежели награда за заслуги. Но город до сих пор стоит и даже процветает, невзирая на пренебрежение последних правителей. Выходит, не без его стараний. И кто бы мог подумать, что этот упрямец будет рассуждать о вредоносных проявлениях потусторонних сил?.. Свершилось, не прошло и тысячи с лишком лет! Он усмехнулся одними губами и задумчиво уставился на воду, теребя пальцами непослушную прядь, выбившуюся на волю из-под заколок. — Ты так хорошо осведомлён о событиях того времени, — осторожно подобрался я к самому главному, — и ничего не знаешь о том, что произошло после смерти твоего друга. Это случайность или?.. — Или! — кратко ответил тот и поднялся на ноги. — А вот теперь пора и честь знать! Иначе мы так и останемся в открытом море. Я понял, что на сегодня исчерпал его запасы откровенности. Задумавшись, стал клевать носом и крепко заснул — задолго до того, как стемнело. Мне показалось, что юмеми, ворча, укладывает меня поудобнее, но после бессонной ночи и пережитого я не смог даже пошевелиться. Ещё слышал, как он что-то насвистывает, но это было совсем уже во сне. И когда разомкнул веки, почувствовал, как… Тихо покачивается челнок, прильнувший к берегу в ложбинке между базальтовых глыб. Паланкин скрывает находящихся на борту прогулочной барки от любопытных глаз. Вкрадчивый шёпот волн словно обещает что-то, стоит лишь прислушаться и различить в нём певучие слова. Говорят, в холодных глубинах озера Ти, куда не опуститься самому умелому ныряльщику, обитают русалки, и это их напевы доносит до человеческого уха тёмно-синяя вода. Как редко выдаётся вечер, свободный от службы в Зимней Резиденции! Я задёргиваю полог и присаживаюсь на алую подушку. — Мы увидимся завтра? — та, что склонилась передо мной, не поднимает глаз, и тень лежит на её лице. — Мой возлюбленный, мы увидимся завтра? — Конечно, душа моя, — мягко отвечаю я, — и завтра, и днём позже, и так будет вечно! — "Вечно"… не произноси этого слова, — она распрямляется и закрывает лицо рукавами, зелёными, словно хвойные ветви, и с тончайшим узором, — вечности нет для меня более! — Мэй-Мэй? — я отряхиваюсь от сладкого опьянения чувствами, примерещившимися во сне, — Мэй, это ты? Как я попал в Кёо? Она молчит и тихонько чему-то смеётся, я хватаю её за тонкие запястья, почти прозрачные в полутьме, создаваемой расшитыми золотой и алой нитью стенками паланкина. Отвожу послушные ладони и смотрю в лицо красивой молодой женщины, с живыми тёмными глазами, сейчас затуманенными. — Кагура-доно? — Я отшатываюсь, отталкиваю её, узнавая. — Зачем вы здесь? — А зачем здесь ты, милый? — голос так нежен, не похож на прежний, властный и презрительный. Может быть, оттого, что она выглядит моложе? — У каждого своя судьба и своя стезя. Она протягивает руку и одним движением отдёргивает завесу у входа. Огромная луна взирает с неба. Кто бы мог подумать, что это её свет просачивается через шёлковые полотнища? Луна… луна и множество созвездий, неведомых мне, и лишь Млечный Путь слегка похож на тот, которым мы привыкли любоваться в это время года. Звёзды облепили небосвод, словно тысячи светлячков, слетевшихся к луне, которая не затмевает их своим сиянием. Но приветствует меня вовсе не то страшное светило, чьих мертвенных лучей я опасался во сне! И женщина — совсем не… На краткое время отводил я взгляд от её лица, но оно изменилось, сделалось тоньше, мудрее… Какие знакомые черты! Неуловимо сходство, вот только с кем? — Иди на берег, — мягко приказывает она, и величественность в её образе ничем не напоминает высокомерие тёмной мико. — Ступай. Тебя ожидают. И помни, что верность долгу — это, прежде всего, верность своему сердцу. Иных наставлений тебе и не требуется. Я покидаю паланкин. Тело кажется невесомым и каким-то чужим. Тотчас же оглядываюсь, но исчезли уже и расшитые ткани, и подушки, и моя собеседница. А барка отныне — не прогулочное судёнышко, а рыбацкая лодочка из какого-то лёгкого дерева. Нет валунов на берегу, серебрится белый песок, и белоснежны одежды того, кто стоит у самой кромки воды, протягивая ко мне руки. Луна выглядывает из-за его плеча, обрисовывая дорогие черты… — Дедушка! — кричу я и спрыгиваю в воду, достигающую щиколоток. — Дедушка! — Кай! — его голос силён и не похож на старческий, да и сам он выглядит помолодевшим. Я чувствую дрожь, как только наши пальцы соприкасаются, но это не слабость, а радостный трепет. — Кай! Как же я скучал по тебе… сынок! И я понимаю то, что знал всегда. Словно жемчужина, знание это скрывалось в глубине моей души, чьи створки, наконец, распахнулись. Нет ни потрясения, ни недоверия — всё становится на свои места, как будто щёлкнул очередной рычажок загадочной ханьской шкатулки. И, сколько бы нажатий ни оставалось до того, как она отворится; каким бы ни оказалось её содержимое, я твёрдо знаю одно: воспоминание о счастье, что пришло рука об руку с откровением, я буду лелеять как величайшую драгоценность! А затем приходит новое открытие, и печаль искоркой обжигает меня изнутри, но она так легка и невесома, эта печаль, что не отягощает сердце, а, наоборот, делает его крылатым. Ведь говорят, надежда окрыляет? Я буду молить богов даровать мне возможность снова увидеть женщину из лодки! Негоже расстаться, не простившись, с собственной матерью! Как же я мог не узнать в её чертах собственные? Мы с отцом — моим настоящим отцом — садимся на песок, и шелест волн, приглаживающих берег песчинка к песчинке в шаге от наших ног, подобен шороху разворачивающегося свитка с длинной историей… Когда возлюбленная жена моя, Норико, покинула этот мир, я остался безутешен, и лишь одно удерживало меня в нём: Сацки. Ради дочери достиг я высочайшего положения при дворе, но человек, выбранный для неё в мужья, Хитэёми-но Хидэ, надежд не оправдал. Кроме ценнейшего из качеств, порядочности, не нашлось в нём других, которые я хотел бы видеть в своём наследнике, и которые принесли бы ему славу и признание заслуг. Со временем я разочаровался, перестал направлять его шаги и сосредоточил внимание на собственных достижениях, чтобы моим будущим внукам семейное имя было опорой, а не помехой. Но восемь лет были подобны бесплодным зимам, и лишь на девятом году родился у них единственный ребёнок, Хономару. Я сразу же привязался к мальчику и, каюсь, избаловал его, но душою чувствовал, что пойдёт он собственным путём, а наши с ним дороги разойдутся скорее, чем бы мне хотелось. Так оно впоследствии и оказалось. Хономару выдался в предков своего отца, как будто и капли моей крови не струилось в его жилах. Конечно, я мог жениться снова, но что-то отвращало меня от одной мысли о повторном браке, словно был это великий грех. Всё чаще я оставался на ночные бдения возле криптомерии, чья густая крона помнила последний вздох моей несчастной супруги, и казалось мне, что шёпот хвои над головой тихо вторит моим молитвам. Дерево это почитал я когда проклятым, а когда и священным. С того самого дня не зародилось на нём ни единой шишки! И вот в ночь на Второй День Древа Месяца Светлого Древа приснился мне сон. Стоял четыреста семьдесят четвёртый год, весна была на диво тёплой, и я прикорнул в корнях дерева, выронив чашечку саке. Ласковый голос раздался за моей спиной, я обернулся и увидел любимую, которая с улыбкой подавала мне её, вновь наполненную. Во сне я забыл, что жена моя мертва. Чудилось, что живём мы в радости вместе со всеми домочадцами, и Белая Скверна никогда не ступала на улицы Овары. А ещё мне показалось, что она ждёт ребенка, и, возликовав, я спросил её об этом. — Такой неугомонный шалун, никак ему на месте не сидится, — засмеявшись, ответила она. — А я-то хотела, чтобы побыл со мной ещё немного. Деревья — не люди, живут медленно, и мальчик этот — всё, что осталось во мне от прежней Норико. Не гневайтесь, дорогой мой супруг, что скрывала его. Хотела, чтобы родился здоровым да красивым, и был вас достоен. Возрадуйтесь, ибо так тому и быть! С другими деревьями беседовала, птиц расспрашивала, у солнечного ветра просила светлой ему доли. Всю силу свою отдавала, из земли добытую — и вот, настало время разлуки. — Что ты говоришь, причём здесь деревья? — опешил я, прижимая её к себе. — Что значит, скрывала? Норико, постой, куда же ты?! — Не печальтесь, господин мой — мы не увидимся более, но моя любовь пребудет с вами до конца времён. Я ведь обещала? — Норико! — вскричал я, обхватывая её стан крепче. — Норико! Но тело её словно туманом развеялось, и я проснулся от того, что на меня упала ветка, засохшая и каким-то чудом пережившая зиму. Хотел было я подняться, и тут ощутил, что на коленях у меня лежит увесистый свёрток, живой и тёплый. Посмотрел я на личико младенца в покрывале, сплетённом из тончайшей травы, нежной, как самый тонкий шёлк, и заплакал. Не только жену я потерял тогда, тридцать лет назад, а две жизни — и вернулась ко мне та, о существовании которой и не подозревал. Осторожно взял я тебя на руки — так, что ты и не проснулся — и внёс в дом, а дочери с зятем сказал, что была у меня в городе женщина, из клана Древа, которая умерла родами. Не стоило говорить им всей правды. Решили бы, что Левый Министр умом тронулся. Мы с Хидэ только вернулась из Кёо, а Сацки уже год как сильно болела и оставалась с сынишкой в Оваре, так что видели её лишь доверенные служанки. Я наделил их богатым приданым и выдал замуж подальше, а за дочерью стал присматривать сам, с помощью верного моего Дзиро, и Сацки быстро пошла на поправку! Зятю же пообещал, что не обездолю внука и не стану любить его меньше, если он, Хитэёми-но Хидэ, и сам будет вести себя как любящий отец по отношению к младенцу и хранить его истинное происхождение в тайне. Он поклялся и сдержал слово, в меру своих сил. Так никто, кроме членов семьи и Дзиро, не подозревал, что младший сын Хитэёми-но Хидэ — на самом деле брат его жены и единственный наследник рода Кото, остальные побеги которого увяли во времена Белой Скверны. И только я знал всю правду. А правда состояла в том, что даже имущество Норико, последней из семьи Коя, по закону принадлежало тебе, буде у меня возникнет желание придать огласке обстоятельства рождения. Ты имел преимущественное перед сестрой и племянником право наследовать семейное достояние, потому что сам Хитэёми-но Хидэ, будучи младшим сыном своих родителей, пришёл к нам с пустыми руками и не преумножил ни полученных богатств, ни славы… Впрочем, кто бы поверил в такую сказочную историю? Никто. Более того, я решил, что будет лучше представить тебя младшим братом Хономару, дабы не привлекать излишнего внимания к делам нашей семьи. Потому на бумагах ты должен был оставаться вторым сыном, уступающим брату наследование земель и родовой печати, на которой имя Хитэёми объединилось с именами Кото и Коя. У тебя нет кровной связи с первым, но два других принадлежат именно тебе, Кай! А после признания, сделанного моим зятем, ты стал полновластным Хитэёми, сказанное слово назад не вернёшь… К сожалению, после кончины я мог уповать лишь на честность твоих приёмных родителей. Недопустимо продавать земли, пожалованные Сыном Пламени, пока тот жив. А доход с них, обращённый в золото, негоже скрывать от домашних. Сильнее, чем семье, я не доверял никому. Всё, что мог, это надеяться на их благородство и уважение к моей посмертной воле. Но я знал, что Сацки никогда тебя не обидит. А когда подрос Хономару, обнаружил, что у тебя появился ещё один защитник, и был горд своим внуком. Я хочу, Кай, чтобы ты передал ему при встрече мою признательность. Он стал отличным человеком и выполняет обещание. Я просил его беречь тебя, пока ты юн и незрел, и поведать правду о том, что ты — мой сын, когда тебе исполнится тридцать. И тогда же передать половину имущества во владение. Желая сохранить ваше согласие, я решил, что вы двое, выросшие братьями, должны получить равные доли. Признайся, это справедливо? Но мне казалось, что ты мужаешь медленнее, чем Хоно, и я считал это следствием твоего загадочного появления на свет. Хотел, чтобы у моей нечаянной отрады было достаточно времени повзрослеть. Ещё одна из причин, почему я не взвалил на тебя этот груз. Впрочем, государева милость что снег: падает с высоты, тает в руках. Со смертью того Сына Пламени, которому я посвятил лучшие годы, наша семья снова обеднела, уж об этом тебе известно. Не удивляйся, что я рассказываю лишь то, о чём ты и не догадывался! Мёртвым дано стоять за спиной дорогих им людей, а я присматривал за тобой, как некогда За тобой, Сацки, Хоно, Дзиро — всеми, кого любил и продолжаю любить. И прости, что унёс истинную историю твоего рождения в погребальный костёр! — Так вот, почему Хоно… — моё горло сжалось. Не мог я напомнить отцу, какими словами завершилась наша последняя встреча, какой груз с тех пор у меня на сердце! Нет, не сейчас. Нельзя омрачать… Просто слов не хватает! Неужели этот дуралей решил благородно передать мне всё отцовское наследство вместо половины? Ладно, милый братец, ещё свидимся… Главное, успеть увернуться при встрече, если ты надумаешь выполнить другое своё обещание! Кото-но Ринтаро протянул руку и погладил меня по щеке, другой же набрал белого песка и ссыпал его тонкой струйкой перед собой. — Как эти песчинки некогда были огромными глыбами, — улыбнулся он, — так и обиды хороших людей не вырастают, но лишь уменьшаются со временем, проведённым вместе. Не горюй. Хономару горяч, но честен и верен — он образумится. И не вини брата: он столько лет выдерживал битву между гордыней, благородством и тем, что казалось ему справедливостью! Как тут не стать отменным воином? А я, признаться, был к нему несправедлив: от кого ещё он мог позаимствовать столь пагубную запальчивость, как не от меня? Последние слова сопровождались смехом, искристым, словно небо над нами. Какой он теперь молодой, мой дедушка! То есть, отец, никак не привыкну. Лёгкий и светлый — словно воздушный змей вроде тех, что дети запускают в Праздник Поминовения, украсив белыми лентами с пожеланиями и просьбами к ушедшим. Интересно, все люди становятся такими после смерти или только лучшие из них? — Как ты оказался здесь? — осторожно спросил я, заглядывая в его глаза, прежде светло-карие, как у меня, а теперь цвета тёмного серебра. — Ведь это — Хорай? Верно? — Я покинул небесные рощи Тэнны по зову твоего сердца. Священная Гора исполняет заветное желание каждого, кого сочтёт достойным. Иным же здесь не место. Отец поклонился земле, и я, развернувшись лицом в сторону суши, последовал его примеру. Да, что бы ни бередило мою душу — именно это желание и было самым заветным. Невыполнимым и, может быть, оттого — неосязаемым? В жемчужном свете я увидел громаду, напоминающую дворец, брошенный посреди острова сказочным великаном, и понял, что это и есть гора. Та самая, в долину меж вершинных зубцов которой забредала Мэй-Мэй. Каково было её желание? Обрести память? Душу? Или просто вернуться? Странные, должно быть, стремления владеют теми, кто ступает на этот берег. Интересно, в чём состоит заветное желание моего… Ой, а где же Ю?! Я лихорадочно завертел головой, затем обратился к отцу. — Мы приплыли сюда вместе с другом. Где он? Ты его видел? — засыпал я его вопросами. — Нет, — покачал он головой, — я здесь лишь с того мгновения, как твою лодку прибило к берегу, и ты был в ней один. Неприятный холодок пробежал по телу. Казалось бы, уж за кого не следует волноваться, так это за юмеми, наверняка чувствующего себя на Острове Бессмертных так же привычно, как в квартале Поздних Хризантем Южной Столицы Кёо. Ведь, если поразмыслить: он знал и направление, не отрицая, что бывал здесь прежде, и доставил наше судёнышко по назначению, пока я дремал. Не его ли стараниями, кстати? И… о боги, а я всё думал, что за странное ощущение? На мне же ханьские штаны и куртка, и теперь даже смутно вспоминается, что родные лохмотья я примечал где-то на корме. Но во что тогда одет Ю? И, главное, куда он запропастился? — Это доброе место, — пальцы успокаивающе коснулись моей руки, — здесь нет даже смерти — хотя сейчас я понимаю, что бояться её не следует. Возможно, твой почтительный приятель решил оставить нас наедине. Наблюдая за тобой, я примечал всё, что касалось спутников, избранных разделить твой путь. Некоторые из них вводят в недоумение своей загадочностью, но… Хотел бы я связать жизнь с такими друзьями, сынок! От тепла в его голосе и того удовольствия, с которым он произнёс последнее слово, моё сердце слегка замедлило судорожное биение. "Хорошо, буду переживать, увидев качающимся на волнах, не раньше!" — твёрдо сказал я себе. — Кстати, рад за Татибану-младшего, — продолжал отец, — его избранница стоит наивысших похвал. Заметь: я не имею привычки хвалить чужих женщин, — отец усмехнулся, но в его глазах промелькнула грустинка. — Я видел… — А я — больше ни разу, — так же тихо ответил он. — Надеялся, что хотя бы после смерти… искал… но тщетно. — Она не в Тэнне? — ужаснулся я, представив, где ещё могла оказаться моя мать. Ведь она… после содеянного она могла… Если отец покинул рай, чтобы поговорить со мной, могла ли она?.. — Нет, хвала богам, она не в Макаи, — приободрил меня тот, но я видел, чего ему это стоило, — однако среди человеческих душ её нет. — Я же говорил с ней здесь, только что! — вскричал я. — Она знала, что ты ожидаешь, и велела не мешкать! Округлившимися глазами отец посмотрел на меня, затем порывисто прижал к себе. — Ты приносишь одну лишь радость, дитя! Я боялся, что с гибелью криптомерии её душа исчезла… — он задумался и замолчал, я же отстранился, взяв его руки в свои. — Отец, ты говоришь, что ушедшим многое ведомо? — произнёс я, и он кивнул. — Тогда тебе знакома и эта женщина, Кагура. Она послала ту молнию, что метила в меня и сожгла… дерево. Хотя, по её словам, целилась не в меня лично. Можешь рассказать, в чём причина её ненависти ко всему нашему роду? — Она так сказала? — усмехнулся тот, и от уголков губ пробежала глубокая складка. — Ко всему роду? Эх, Кай, женщины, если им выпала доля творить зло, сокрушительны, как цунами, и разрушения, приносимые ими, так же невозможно остановить или ограничить. Да, сейчас она ненавидит всех нас, и тебя, наверно — в первую очередь. Но тогда… кто знает? Она ведь и впрямь почти твоего возраста, это тёмное искусство её состарило. Будучи по-юному торопливой в намерении причинить мне вред, бедняжка даже не предполагала, чем это обернётся. — Но что ты ей сделал?! — воскликнул я и покраснел, тотчас же сообразив, что именно мог сделать нестарый ещё мужчина молодой красавице. Или отверг, верный памяти жены! — Ничего, — спокойно ответил отец, не обратив внимания на моё смущение, — кажется, мы друг друга и в глаза не видели. Мои выводы проистекают из твоего с ней разговора. Кто в нашей семье мог привлечь внимание мико, кроме меня? Уж никак не Хидэ, и не Хоно, он тогда ещё за девушками не бегал. А Сацки и подавно не при чём, с её-то добродушием да спокойствием. Что она этой колдунье? Эх, такой сильный дар для женщины, и так бездарно его растрачивать! — он с неодобрением прищёлкнул языком. — Но как же тогда… почему?! — Хотел бы тебе помочь Кай. Если бы мёртвые знали всё, что ведомо живым, и наоборот! Я могу лишь справляться о делах близких, а жизнь чужих семейств от меня сокрыта, их защищают свои покровители. — Ну хоть предположения у тебя есть? — взмолился я. — Если вы не были с ней знакомы, что заставило её наслать на тебя молнию? И почему она направилась в меня? Не в тебя, не в… дерево, а именно в меня! — Если молния была проклятием, наложенным на весь мой род — а из вашего разговора с Кагурой я сделал именно такой вывод, — то, как любое проклятие, оно настигло самого сильного в нём. Видимо, девушка предполагала, что это окажусь я, но проклятие имело собственное мнение. Возможно, дело в твоём происхождении. Но знаешь, что удивительно? Размышляя над этим, наблюдая за тобой, я не замечал в тебе способностей к волшебству. Ты самый обычный человек, Кай — насколько может быть обычным мой ненаглядный сын! Я улыбнулся отцу и задумался. Угу, и Тосихико заявил, что я не онмёдзи. Да и с чего мне быть онмёдзи? Врождённый дар наверняка проступил бы десятки раз, словно пот через кожу! — Хорошо, но Кагура? — я упрямо вернулся к животрепещущему вопросу. — Ты можешь предположить, что заставило её так поступить? — Такими женщинами, — пожал плечами Кото-но Ринтаро, — обычно управляют страсти. Любовь, ненависть, зависть, страх… Я не знаю, что из перечисленного вынудило Кагуру обратить на меня ярость, но едва ли это был трезвый расчёт. — Ты мог, будучи Левым Министром, причинить зло её семье? — наугад спросил я. — Как там она сказала, семейство Мидзуки, клан Воды. Говорят, их почитают в Северной Столице! — Я неоднократно бывал на севере, но чужой похлёбки не портил. Хотя Мидзуки, как и все люди Воды, преданы Алой Нити лишь на словах. Они и в Центральную Столицу не наезжают, в отличие от своих приспешников из клана Металла. Чему ты удивляешься, сынок? Во времена Чёрной Нити Вода с Металлом действовали заодно, но вторые разделились, часть клана перешла под крыло нашему родоначальнику, часть поддерживала Сына Воды — об этом я вам с Хоно рассказывал неоднократно. Потерпевшие поражение остались в Тоси, новый император построил Овару, которую его потомки со временем и предпочли далёкой Северной Столице, где на каждом шагу следует оглядываться. Но, если клан Воды и носа не высовывает на юг, то клан Металла, наоборот, спит и видит, как бы подобраться к нынешним правителям под бочок! — Хочешь сказать, что они и сейчас могут действовать сообща? — уловил я невысказанную мысль. Ещё один заговор? Не многовато ли на долю бедного дядюшки? Я снова вспомнил недавнюю беседу с хранителем Северной Столицы, уверенным, что Алой Нити скоро наступит конец. Он говорил по наитию или опираясь на городские слухи? Или на что-то большее? Вернёмся — обязательно расспрошу! Боги, да где же Ю, почему он вечно теряется?! — Такое вполне возможно, — поразмыслив, ответил тем временем отец. — Только вот, какой смысл было убивать меня в те годы, когда я давно уже передал пост этому червяку Исаи-но Кадзи? Я тогда шесть лет как отошёл от дел, занимался домашними хлопотами, вас с Хоно уму-разуму учил… — И ты сам говоришь, что Кагура едва ли действовала по чьей-то указке, — вздохнул я. Новые осложнения! Почему, как только что-то проясняется, сразу же возникают новые загадки?! — Этого я не утверждал, — внимательно посмотрел на меня отец и сел поудобнее. — Как раз такая женщина, как она, могла обречь на гибель незнакомого человека, скажем, ради любимого. А уж врагов у меня накопилось больше, чем богатств! — он усмехнулся. — Те же Исаи. Или Киба. Я отказался от любезного предложения взять в жёны их среднюю дочь. А к чему соглашаться, если у девицы на лице было написано: "Через год отравлю, старый хрыч!"? Или вот взять Кураи: с теми ещё по юности враждовали, семьями. Уже и не вспомнить, с чего началось. А уж сколько мелочи всякой было — хотя бы тот же Мунэо! — Мунэо-но Анноси? — улыбнулся я. — Придворный летописец и, по новейшим сведениям, соглядатай дядюшки? — А что, юноша так далеко пошёл? — восхитился мой собеседник. — Честно говоря, не ожидал. Надо было вставить палочку-другую в колёса его грязной повозки — жаль, поленился. Вот, кстати, образец человека, отрёкшегося от рода и клана ради высочайшего благоволения! Известно ли тебе, что он потомок клана Металла, пусть и какой-то захудалой ветви? Подозреваю, что дальше Тоси эти сведения не распространились, а многие ли нынче устремляются на север? — Так он это скрывает? — уточнил я. — Ну разумеется! Ты же не знал, к примеру? И правильно, какой правитель захочет держать при себе чужака из некогда враждебного клана? Лично мне он казался безобидным подпевалой, но кто поручится?.. — Буду иметь в виду, — мечтательно промурлыкал я. — Может, ещё что интересное вспомнишь? Смотри, у скольких почтенных людей могло возникнуть желание пресечь нить твоей жизни! — Да я и десятой доли не назвал, — отмахнулся отец. — Цубуни, Хотари… Да что толку перебирать? Всё равно неизвестно, связан кто-либо из них с кланом Воды или нет. Вот тебе мой совет: узнай побольше о Кагуре, и её история прояснится. К сожалению, от меня в этом мало толку, — он поднялся, подавая мне руку. — Зато некоторые твои друзья могут оказаться весьма полезными! Я встал на ноги, озираясь по сторонам. К слову сказать, где это радужное безобразие, под землю провалилось, как тогда, в Оваре?! Надеюсь, хоть на этот раз — не в прямом смысле? Дай только разыскать, попомнишь мои волнения! Перевёл взгляд на отца, заметил на его лице грустную улыбку. — Твои глаза ещё глядят на меня, а сердце уже не видит, — печально произнёс он, и мне стало неловко. — Прости, я волнуюсь за этого… полезного друга, — пробормотал я, коснувшись его плеча. — Какое счастье, что ты здесь… скажи, мы же будем видеться? — Многим ли выпадает случай вот так посидеть и поболтать с покойными родителями? — он заставил себя рассмеяться. — Жадный мальчишка, всё-то ему мало! Передавай наилучшие пожелания родным и друзьям — а потерявшемуся скажи, что… впрочем, тебе виднее, что сказать! Да, и последнее! Он наклонился к моему уху, как поступал всегда, желая заострить внимание на важном. — Избавишься ты или нет от этой ужасной, недостойной взрослого человека привычки?! — прошипел он, как во времена моего детства, и я подскочил, мгновенно отведя палец от губ. Почувствовал, как отец смеется, прижался к нему, обнял — и упал на песок, когда опора исчезла. Лишь лёгкая рябь пробежала по воде. — До свиданья, отец! — громко и отчётливо произнёс я. — Пускай твой путь проходит в свете! До сих пор не знаю, услышал ли он прощальные слова, но хотелось бы верить! Поднявшись, я собрал в кулак смятённые чувства и направился к зарослям, темнеющим невдалеке. Луна, всё такая же яркая, освещала пляж, и на открытом пространстве следов юмеми не обнаружилось. И вообще, каких-либо следов. — Ю!!! Где ты?! — крикнул я, углубившись в благоуханную рощицу азалии. И прислушался, в надежде на отклик. Здесь было гораздо темнее. А это что за звук? Журчание ручейка было таким упоительным и нежным, что я на миг позабыл о цели своих поисков. Вода! Я ведь хотел пить! Хорошо, что жажда не омрачила мою встречу с отцом и вспомнилась лишь сейчас. Капли во рту не было с прошлого вечера, а после этого целый день прошёл на жаре, в окружении непригодной к питью влаги! Я припал губами к узенькой струйке, переливающейся через замшелый порожек, и несколько первых глотков показались мне самым сладостным, что я испытал в жизни! Умерив сухость в горле, я опять позвал Ю, ощущая, что голос мой заметно окреп — и снова приник к земле. Шорох раздался в нескольких шагах от меня. Ю! Но это был не юмеми. Я встретился глазами с необычным животным и тотчас же вспомнил рассказ Мэй. Видимо, мне довелось застать одного из обитателей плато очень даже бодрствующим! Медленно, опасаясь его спугнуть, я поднялся на ноги. Какое странное существо! Необыкновенное и, в то же время, прекрасное! Сначала я подумал, что это олень или, скорее, лань, судя по размерам и очертаниям тела. Но вскоре заметил, что морда его — нечто среднее между оленьей и… драконьей, что ли? Да, смахивает на то, как у нас рисуют голову дракона. Грива-то какая! Роскошная, кольцами ниспадает от затылка по хребту! А это что такое? Повернув голову и топнув копытцем, будто красуясь передо мной, создание обнаружило рог крайне непривычной формы. Располагался он ниже, чем у оленя — над переносицей — и был непарным, хотя делился на верхний и нижний отростки. Полупрозрачный, словно опал, он так же мерцал и искрился в свете луны. Шкура животного была усеяна чешуйками подобно коже ящериц или змей, и переливалась всеми цветами радуги. Хвост по внимательному рассмотрению тоже оказался отнюдь не оленьим; такого я ни у кого из животных не видел! Длинный и извилистый, как у драконов на картинках, он весь состоял из каких-то завитков, которые неплохо было бы изучить с более близкого расстояния и при дневном свете, причём на ощупь, а не… — Иди сюда, — заворожённо позвал я и причмокнул губами, как это делала Мэй, управляясь с волами. Что за зверь передо мной и чем его подманивать, я не имел ни малейшего представления. К моему восторгу, животное послушно подбежало совсем близко и, склонив голову чуть набок, внимательно посмотрело мне в глаза. Мол, что дашь? Угощение где? Зрачки существа были тёмными и влажными, как у оленей. Просительный такой взгляд, умильный… — Нет у меня ничего, — виновато произнёс я. — Могу только погладить. Хочешь? Вижу, что хочешь… Ух ты, какая грива! Я запустил пальцы в мягчайшие пряди, такие же радужные, как и само тело. И замер, пронзённый внезапной мыслью. Радужные… Животное, потревожившее мой сон, когда я ночевал у ханьца в Кёо. Юмеми, незримый в сновидениях, и похожее создание, которое я толком не успел разглядеть, в том самом кошмаре про луну. Одежда — точнее, то, что она на мне. И красота. — Ю? — неверяще выдохнул я. — "Могу только погладить", — передразнил меня зверь очень знакомым голосом. — Я уж подумал, ты догадался и решил отыграться за персик, но какое там… Ну вот и гладь теперь, нечего отлынивать! Знаешь, сколько сотен лет меня никто не гладил? |
||
|