Кларк Эштон Смит. Вторичное погребение

— Я смотрю, ты все еще не умер, — сказал Гай Магбен.

Его отвисшие губы, выплюнув слова, превратились в тонкую кривую полоску, которая могла быть и улыбкой, и злобной усмешкой. Он приблизился, взглянул на больного брата и протянул ему бокал с лекарством гранатового цвета.

Сэр Юз Магбен, сидевший среди больших подушек, долго не решался взять бокал. В его тусклом взоре всплыл бесформенный ужас — всплыл, как утопленник в заброшенной запруде. Но он, конечно, принял лекарство и выпил его мелкими конвульсивными глотками, давясь от страха и нервного напряжения.

— На этот раз я заболел серьезно, Гай.

В его гортанном голосе звучал какой-то внутренний надлом.

— И хуже всего то, что я боюсь своей болезни! Что если приступ повторится? О Боже! Не дай мне вновь испытать эту черную агонию удушья! Я прошу тебя, Гай, прошу! Обещай, что ты не позволишь им хоронить меня в течение месяца или хотя бы двух недель! Поклянись, что перед этим проверишь исправность звонка. Вдруг я снова очнусь в гробу, а кнопка не будет работать!

— Не беспокойся. Я обо всем позабочусь.

Тон Гая Магбена казался утешающим, но его слова были пропитаны зловещим смыслом. Быстро оглянувшись через плечо, он нагнулся к больному и прошептал:

— Эта навязчивая идея все больше овладевает тобой, брат. Лучше выбрось ее из головы. Не забывай, что такие события редко повторяются дважды. Скорее всего, если ты снова умрешь, то умрешь навеки. Я не позволю, чтобы наш семейный доктор ошибался так часто и так грубо.

С этим двусмысленным утешением Гай вышел из комнаты и прикрыл за собою дверь. Юз Магбен откинулся на подушки и с тоской уставился на дубовые панели. С тех пор, как началась болезнь, его спальная превратилась в узкий и тесный пенал. Графу казалось, что стены сжимают тело, а потолок опускается все ниже и ниже. Он больше не мог дышать полной грудью. Ему оставалось только лежать — лежать, изнывая от страха и ужасных воспоминаний.

Он всегда боялся смерти, даже в детстве. Это началось с кончины матери, и с тех пор парящая жуткая тень из мертвых пустошей ада кружилась над ним, как хищная птица. Она омрачала и затемняла дни его жизни. Она отделяла графа от тех радостей мира, которые были доступны для других людей. И его воображение, патологически острое и подозрительное, видело во всем лишь знаки угасания: опавшие лепестки вместо цветов, морщины и тлен вместо соблазнительных женщин. Какая же это жизнь, если даже поцелуи юношеской любви отдавали привкусом гниения?

Повзрослев, он с каким-то томным содроганием питал свои фантазии самыми мрачными сценами художественной литературы. Как чародей, созерцающий черный кристалл, он представлял себе подробности физической и духовной смерти — причем, так ясно и четко, словно уже лежал в забвении могилы. Но в этих грезах он и вообразить не мог того мучительного ужаса, который ему довелось испытать в минуты преждевременного погребения.

Болезнь пришла внезапно — сразу после того, как он унаследовал поместье и обручился с Элис Макграйф. В любви к этой женщине он даже забыл о своих детских страхах. Но адская тень отступила лишь для того, чтобы обрести еще более мерзкую форму. И теперь, когда граф лежал на подушках, память вновь подбиралась к горлу, мешая дыханию и останавливая сердце.

Ему снова вспомнился тот приступ таинственной болезни — начало обморока, беспросветная бездна, в которую он погружался через бесчисленные уровни, будто в пустое пространство. Где-то в этой бездне он нашел покой — черный миг, который мог длиться часами или веками… А потом граф очнулся во тьме, попытался сесть и разбил в кровь лицо о несокрушимую преграду в нескольких дюймах выше лба. В бешенстве и панике он задергал руками и ногами, пытаясь отбросить ее от себя, но его со всех сторон окружали неподатливые стены. Их необъяснимая близость повергла графа в жуткое смятение.

В конце концов он понял, что произошло. По какой-то чудовищной ошибке его положили в гроб живым и опустили в семейный склеп под полом часовни. Он начал кричать. Крики, с тусклым отзвуком подземелья, отбрасывало назад. А воздух душил плотным запахом ткани и дерева.

Им овладела истерия. Он совершенно обезумел и, казалось, целую вечность судорожно и безнадежно кидался на крышку гроба. Он не слышал топота ног, которые торопливо спешили на помощь. Он не слышал ударов зубила по тяжелой плите. Все неразличимо перемешалось с его криками и протестами. И даже когда слуги вывели графа из склепа, он все еще бился в тисках кошмара и вырывался из рук своих спасителей.

Пережитое потрясение превратило его в старика. После того случая прошло три года, но графу так и не удалось вернуться к полноценной жизни. Былой страх смерти осложнился новой гранью. Он боялся, что болезнь вернется, что она вновь примет личину смерти, и его опять отправят в семейный склеп.

Этот страх разлучил графа с Элис Макграйф. Разрыва помолвки не было — только молчаливая отчужденность самоистязающего невротика и напуганной женщины, чья любовь поневоле перешла в смущенную жалость.

И тогда он полностью отдался своей мании. Граф читал все, что мог найти о преждевременных погребениях. Он собирал газетные статьи о людях, которым повезло спастись, и о тех, чье возвращение к жизни обнаруживалось слишком поздно. Побуждаемый странным очарованием, он без удержу копался в этой отвратительной теме и в гибели других видел собственную участь.

Фатально убежденный в том, что ужасное событие повторится, граф разработал комплекс превентивных мер. Он оснастил свой гроб электрической системой вызова. Нажатие на кнопку, которая легко находилась правой рукой, приводило в действие сирену над семейным склепом. Второй звонок был установлен вблизи поместья.

Но даже это не могло успокоить страх. Он боялся, что кнопка испортится, что никто не услышит звонок, что слуги опоздают и не спасут его от удушья. С каждым днем эти опасения становились все более сильными и мрачными. Граф исподволь начал сомневаться в брате, подозревая, что Гай, ближайший наследник, заинтересован в его скорейшей кончине. А Гай всегда был циничным и хладнокровным человеком. Его неприкрытое презрение порождало у графа взрывы больной фантазии.

Постепенно, с развитием болезни, сэр Юз Магбен пришел к убеждению, что брат поспешил с его погребением. Это означало, что он мог испортить звонок и кнопку — испортить всю систему для вызова помощи. И теперь, после разговора с ним, уверенность в предательстве, словно черная туча, затмила разум графа. Потея от страха, он решил довериться кому-нибудь еще. Он решил нанять надежного человека, чтобы тот следил за кнопкой и звонком.

Часы тянулись, как шеренга трупов, а он лежал в плену погребальных мыслей, и день угасал поминальной свечой. Закат сиял сквозь витражное стекло. За окнами шумели вязы. Сумерки оплетали комнату серой паутиной, а в груди росла тревога. Он вдруг вспомнил о докторе, который вот-вот должен был прийти.

А можно ли довериться ему? Сэр Юз Магбен почти не знал этого грубоватого и мрачного человека, которого Гай нанял после смерти их старого доктора. О, Господи! Как он не подумал об этом раньше? Ведь кто нанимает, тот и диктует правила. Новый доктор в сговоре с Гаем, и они пойдут на все, чтобы отнять у него наследство. Нет, он ничего ему не скажет!

Кто-то тихо открыл дверь и подошел к его изголовью. Граф чувствовал себя таким беспомощным, что даже не стал оборачиваться. Вскоре посетитель нагнулся к нему, и Магбен увидел Холтона — дворецкого, который служил еще его отцу. Вот человек, которому он мог доверять. Вот тот, с кем он должен договориться об опеке!

Граф подготовил первую фразу и… ужаснулся, когда язык и губы отказались повиноваться ему. Он не замечал в себе никаких изъянов — и мозг, и чувства были идеально чистыми. Однако леденящий паралич сковал его уста не хуже стальных цепей. Он хотел поднять свою высохшую руку, но усилия воли оказались напрасными. Рука неподвижно лежала на покрывале. И в полном сознании, не в силах пошевелить даже пальцем или веком, граф наблюдал, как в слезящихся глазах дворецкого пробуждаются страх и интерес.

Холтон вытянул дрожащую руку. Сэр Магбен видел, как она приблизилась к нему и опустилась на грудь. Но сердце не билось. И в комнате вдруг потемнело. Как странно, что ночь наступила так быстро… И эта слабость, нависшая над ним, как мгла…

Знакомый ужас вонзился в мозг. С чувством невыносимого повторения граф понял, что погружается в черную бездну. Лицо Холтона поблекло, как далекая звезда. Звезда отступила за край гигантской шахты, на дне которой Магбена ожидало нечто ужасное. Но к этому он шел всю свою жизнь. Именно этому он был подвластен долгие годы. Вниз и вниз, в безумном и вечном падении. И вот уже нет ни огонька, ни лучика… Только тьма! Но он напрягся из последних сил, приказывая телу жить.

Огромные мягкие лапы схватили его во мраке у самого дна. Он вихрем пронесся над мрамором лестниц подземного мира. Он ужом заскользил по коридорам, тянувшимся ниже, чем ад. И везде была ночь. Везде пахло смертью и страхом. Граф не видел того, кто нес его в мягких лапах, но он слышал дробную поступь, и эхо ее отдавалось погребальным звоном, а лапы сжимали тело со всех сторон тем жутким и невообразимым образом, который возможен только в кошмарах.

Его уложили на что-то холодное и твердое. Какое-то время он слышал затихающее эхо зловещих шагов, удалявшихся по коридорам и мраморным лестницам. Затем раздался долгий пронзительный скрип — там, наверху — скрип плиты, наполненный безысходным отчаянием. Через вечность или две гулкое эхо шагов умолкло, но отчаяние осталось. И оно оказалось таким же беспредельным, как лабиринты этого жуткого подземелья.

Внезапно возникло видение. На миг сэр Магбен забыл об ужасе своего безнадежного падения. Он снова стоял в лучах полуденного солнца среди веселых и многокрасочных цветов. Зеленый дерн пружинил под ногами. Над головой сияло небо, и Элис, его милая невеста, манила куда-то в кусты жасмина.

Он бросился к ней, наполненный неизъяснимым счастьем, но перед ним разверзлась черная яма. Она расширялась и углублялась с ужасной быстротой, и граф, не в силах отвратить погибель, все падал и падал в нее, пока над ним не сомкнулась тьма. Свет пропал. Магбен снова лежал среди мертвых в этом мрачном и бездонном погребе вселенной.

Его кошмарный бред начал медленно сливаться с реальностью. Чувство времени ушло, оставив вместо себя липкий омут, в котором тонули века и минуты. И все же сознание возвращалось. Граф услышал приглушенный звук. Он не мог понять его смысл, но тревожный стук пробуждал в нем ужас и злобу.

Вместе с сознанием возник телесный дискомфорт. Холодный озноб, как бы рожденный в центре мозга, сползал по телу к пяткам, заставляя трепетать каждую клеточку и каждый нерв. С растущим страхом, к которому не подобрать и слов, граф услышал скрип двери. И тогда, будто озаренная молнией, к нему пришла чудовищная правда.

Случилось то, чего он так боялся.

Ужасная догадка потрясла его до глубины души. Озноб сжал тело железным ободом. Он не мог, да и не смел шевельнуться, поскольку любое движение тут же подтвердило бы его страх. И сэр Магбен, убежденный в худшем роке, лежал, стараясь сохранить в себе хотя бы каплю мужества.

Нельзя впускать этот ужас, иначе он сойдет с ума. Возможно, это только сон, и вот сейчас, когда он вытянет руку, его пальцы ощутят свободное пространство. Нет, лучше не спешить. А вдруг там близость гробовой доски…

Он долго собирал свою волю в кулак. Но его обоняние вело себя как предатель. Нос трепетал от затхлого запаха материи и сырого дерева. И еще пахло потом и страхом. На миг ему показалось, что паралич не отпустил. Но затем рука приподнялась — устало и медленно. Через несколько дюймов она наткнулась на холодную и плоскую поверхность. Граф застонал. Все повторилось.

Нет, от судьбы не убежишь. Каждый его шаг с момента рождения, каждый вздох и каждое усилие вели только к этому. А в мозгу роились безумные мысли. Они, как колонии личинок, копошились в памяти, выворачивая наружу напрасные желания, забытые лица и образы далеких лет. В смятении несвязанных идей он вспомнил о кнопке, установленной в гробу. Но в то же мгновение из тьмы появилось лицо его брата — двусмысленная улыбка, бессердечная и жестокая, как топор палача.

Вот человек, по приказу которого, при полном попустительстве доктора, его торопливо упрятали в могилу, не доверив тело даже рукам гробовщика. Они не стали рисковать, боясь, что он может очнуться. Эти изверги обрекли его на муки. Эти чудовища, которых он считал людьми!

Лицо Гая исчезло, и среди беспорядочных мыслей промелькнула надежда: а вдруг он ошибается, и брат его действительно брат. Возможно, кнопка работает как надо. Он сейчас нажмет на нее, и слуги вытащат его из погребального плена. Пусть логика диктует другое, пусть приговор неотвратим, но ведь надежда умирает последней…

Он начал нащупывать кнопку. Сначала пальцы не нашли ее, и с уст сорвался жалобный стон. Но потом, отыскав этот маленький бугорок, граф давил и давил на него, что есть силы прислушиваясь к звукам над головой. Конечно, он услышал бы сирену через каменные плиты. Граф даже убеждал себя, что слышит ее рев. Но тишину нарушали лишь звуки его дыхания и бешеный пульс в висках.

На какое-то время он поддался безумию и, как в прошлый раз, заколотил руками по стенкам гроба. Он вновь и вновь бросал свое тело на неподатливую крышку и кричал, кричал до иступления и хрипоты, однако узкое пространство поглощало звук и сводило на нет все его усилия. В конце концов, усталость и соленый вкус крови, стекавшей с разбитого лица, вернули ему разум и спокойствие.

Граф вдруг понял, что дышит с большим трудом, что его усилия и крики истощили воздух. Грудь и горло перехватило спазмом. Они казались зажатыми в тисках какого-то страшного инструмента для пыток. И не было покоя, не было исхода — ничего, кроме удушья, которое впивалось в легкие и мозг.

Агония нарастала. Он уже не мог бороться с могильной тяжестью. А потом послышалось урчание гигантской машины, которая с трудом продвигалась к нему сквозь толщи земли и груды камней. Граф не понимал, что это звуки его дыхания. Машина вдруг взвыла, громогласно и хрипло. Послышался шум обвала, и она полетела вниз, к далеким основам миров.

На секунду в сиянии, которое не было сиянием, сэр Магбен попытался убежать от бесформенной силы, которая катилась на него. Она была высокой, как звезды, и тяжелой, как гнев. И граф бежал на свинцовых ногах по какой-то лестнице, и ступени распадались под ним на каждом шагу. Безглазые гиганты бросались в него огромными глыбами. Он упал у подножия лестницы на гранитной равнине, и на него навалили пирамиду камней.

Анаконда из холодного живого металла обвилась вокруг тела и сдавила графа в своих объятиях. В сером отблеске ее колец он увидел огромную пасть. Внезапно, с невероятной быстротой, голова змеи превратилась в лицо его младшего брата. Оно ощерилось в усмешке, распухло и расширилось, теряя человеческий облик, и эта черная бессмысленная масса помчалась на него, как облако из тьмы.

Он снова падал вниз, проникая через запредельные пространства. Кто-то в белом, с крыльями, подхватил его напуганную душу, и тогда к нему пришло прощение и милосердие небытия.

© Сергей Трофимов, перевод с английского, 1998.