"Из зимы в лето" - читать интересную книгу автора (Вульф Шломо)

Глава вторая Репатриация навыворот

1.

«Ну, и куда же ты их девал потом, Дани? Не мечись. Успокойся, сядь и еще раз подумай… Посмотри, на кого ты похож сейчас. Я так и знала, что отдых превратится в сплошную нервотрепку, как всегда с тобой… Катя, вспомни хоть ты, куда папа девал билеты?» «Как же я могу вспомнить, мам, если я эти билеты и в глаза не видела?» «А что ты вообще видишь в доме? Живешь, как в лунатическом сне. Двигаешься, кушаешь, но ничего на свете не соображаешь…» «Ора… Светочка, не… кидай… срывать досаду на ребенке…» «Ты сначала найди билеты. А потом учи меня, как мне вести себя с моей дочерью!» «Нашей, если мы уже пять лет, как одна мишпаха…» «Семья, Дани, семья, никак тебя не переучу… Так где же билеты? Рассуждай аналитически. Ты ученый или нет?» «Тов… Я пришел с лекции, билеты были в кармане, кен?» «Ты у меня спрашиваешь?» «У себя… Я хорошо помню. Я их по ошибке показал в троллейбусе контролеру вместо картиса. Он еще сказал… как это будет по-русски: шутки оставь своим детям, кен?» «Все и кен и тов, Дани, кроме одного. Теплоход уйдет без нас. Потому что тогда-то ты и уронил наши билеты прямо в троллейбусе, горе ты мое…» «Да нет, дай досказать, русская ты нудникит… зануда, черт бы тебя забирал… Потом я по-ло-жил билеты отдельно в кармашек арнака… пормоне. А вот тут, у серванта, специально переложил билеты на самое видное и оригинальное место, чтобы их невозможно было не заметить и нельзя было забывать, так?» «Как всегда! На самое видное место. И теперь, когда чемоданы уже в прихожей и полчаса до начала посадки на лайнер, когда все уже одеты и парятся в шубах…»

«Мам, вот же они! — спасает всех, как всегда, Катя. — В обувном ящике, заткнуты в папины ботинки, чтобы он, обуваясь, их достал. Более, чем логично — не пойдет же он босиком!» «Я же сказал — на оригинальное место, чтобы ни в коем случае не забывать. Я бы вспомнил сам, если бы не твоя истерика. Ну вот, теперь ты плачешь… Ой-ва-вой, Ора… Ани мицтаэр меод…» «Да забудешь ты свой иврит, наконец?..» «Не забуду. И Катю научу. И в Израиль мы еще вернемся, вот увидишь. Снова, как тогда, со всего мира… Бог нас наказал изгнанием за взаимную вражду, Бог же и простит и вернет. Катя будет настоящей еврейкой, Ора…» «Начинается… Лучше бы следил за собой здесь. Всю жизнь я с тобой мучаюсь из-за того, что у тебя нет места в твоей голове для семейных проблем.» «Тише, соседи услышат, порадуются, что евреи ссорятся.» «Плевать, они сами еще и дерутся. Мне-то до них какое дело?»

2.

Они покидают свою «хрущебу» с мебелью с бору по сосенке, со всеми совмещенными удобствами, кроме пола с потолком и водопровода с канализацией. Он окидывает взором свои вывезенные оттуда книги с золотым тиснением древних букв на коричневой коже. Они спускаются во власть свирепого ветра и блестящих ото льда тротуаров и лестниц. Руки заняты чемоданами, а к улице надо идти либо по оледенелому спуску, либо по лестнице, где от ступеней остались крошечные площадки сухого бетона. Несчастный Дани рад, что билеты у его любимой Оры-Светы в сумочке, но его мучает другая мысль: он теперь не помнит, вынул он ключи из замка, когда запирал дверь, или так и оставил торчать ворам на радость. И не проверишь, руки заняты чемоданами. К тому же, чтобы не упасть на этом сплошном наклонном катке, Света цепляется за него с одной стороны, Катя — с другой, а в мозгу умопостроения типа: будь я вором, никогда не рискнул бы зайти в квартиру, в дверях которой торчат ключи… Ну да… — спорит он с собой. — Один раз не зашел бы. А если торчат целый месяц? Точно, очистят квартиру. Отпуск еще тот будет. Все это он прокручивает в голове, естественно, на иврите со знакомыми и родными интонациями, которые он так тщательно вытравливает из себя в иммиграции. Катя, словно услышав крик души любимого отчима, тихонько лезет в карман его пальто и позванивает там ключами. Борух ха-Шем!..

Билет у них не по блату, а honorific cause: кто-то вспомнил, что Дани Коэн, ныне Дмитрий Козлов, некогда привез патент этого лайнера из Израиля. Его погибший друг, будучи еще профессором Техниона, придумал такой вариант трисека, а потом Дани подарил патент пригревшей его Стране Советов. И за это…

Чего это вы? Чушь? Неправда? Ну, раскричались, разнервничались…. Да с вами, евреями, вообще нельзя дела иметь! Вечно и сам не верит, и другим врать мешает! Думает я буду спорить, путевку ему показывать… Нет у меня той путевки с личной подписью этого, как его… забыл… Короче, совсем я тут заврался, господа! Впрочем, а чего вы, собственно, ждете от фантастики? Проехали? Тогда, терпите меня дальше, идет?.. То ли еще будет! Ну хоть поврать-то дайте хотя бы, вы, зануды…

3.

Итак, представляю мужа своей жены. Дима Козлов (тот еще Козлов и тот еще Дима, как вы понимаете. Вроде как и я тот еще Шломо в его Эреце…). Иммигрант-беженец из одной из бесчисленных горячих точек планеты. Ему сорок два года. Точка эта, так и не состоявшийся не зависимый ни от кого Эрец-Исраэль, стала вдруг нестерпимо горячей, когда арабы поняли, что евреи обезумели в ненависти друг к другу. И восстали. Данина первая семья — беременная жена и трое детей — погибла в страшном погроме 1982 года в Хайфе под ножами так называемых «израильских арабов». Растерзаны в собственной квартире, пока Дани сражался в наскоро собранном еврейском городском ополчении…

После эвакуации в СССР он был распределен из лагеря беженцев под Одессой в Дальневосточный университет во Владивостоке. Оттуда был направлен на курсы повышения квалификации и ускоренного обучения русскому в Ленинград, где и подтвердил ученую степень доктора наук в области дистанционной сенсорики и неконвенциональных излучений. Сейчас он получает надбавку к зарплате за знание иностранного языка (английского, иврит не в счет). Занимается малоперспективной темой аппаратуры направленных излучений. Его шефу, местному профессору Карабанову, удалось убедить Дальрыбу, что можно психологически воздействовать на косяки рыбы и гнать их в сети. Попытка того же Карабанова заинтересовать тематикой союзное минобороны окончилась достаточно ехидным письмом головного института, занятого психотронным оружием. Если бы ваш гений имел нечто путное за душой в этой области, — резонно писали советские консерваторы от науки, — то Палестину покинули бы не евреи, а арабы… Дани запомнил это!

Во Владивостоке наш иммигрант женился на разведенной местной. Растит общего ребенка Катьку, сабру, как назвали бы ее на его родине. Официально подарил все свои патенты советскому государству. Читает со своим странным акцентом лекции, ведет практические занятия. Любимец студентов. Получает, между прочим, столько же, сколько его советский коллега на той же должности и никакой ротации не подлежит. И вообще его без согласия месткома в стране с нормальным профсоюзом никто уволить не посмеет. Имеет право на равноценную с коллегами-старожилами государственную пенсию, на которую может прожить в старости. Беспартийный. Примерный семьянин. Характер иудейский, мягкий. В порочащих его связях не замечен, так как вооруженного сионизма в мире больше не существует…

О жене же своего мужа можно сказать еще короче: Света, по фамилии, естественно, Козлова (а было черт-те что и сбоку не то «ман», не то «гер», не то что-то еще похуже). Образование гуманитарное. Хобби и профессия — книги. Занятие — продавец Дома политической книги. Работа не пыльная — кому они нафиг нужны?.. Разве что букинисты пачками покупают — для переплетов приличной литературы. Главная привязанность, забота и боль — вот эта ее новая семья (о старой лучше не вспоминать!..) — добрый нелепый иностранец и не менее нелепая Катька — тринадцатилетнее существо, описать которое под силу только парапсихологам, а это же лженаука, товарищи, буржуазное мракобесие, одним словом. Но с таким, знаете ли гебридным еврейским характером, что… Впрочем, расчитаетесь — сами поймете! Эти гебридные девочки у себя, знаете ли, на уме. Их сколько ни перевоспитывай в православии ли или атеизме — без толку. У них иудаизм генетический, неискоренимый. Впрочем, генетика, товарищи, тоже… знаете ли. Как есть…

4.

В юности Света едва не погибла, вскрыв себе вены после отъезда какого-то москвича-командированного с медальной физиономией. Но во-время сама испугалась своей крови, каким-то акульим дымом расходящейся в прозрачной воде, и завизжала на весь пустынный вроде бы пляж, где пристроилась было сидя по пояс на песчаном дне окончить свою лишнюю после потерянной любви молодую жизнь.

Ее крик услышал какой-то пьяный, спящий в тени перевернутой лодки. Он увидел кровь, блеснувшее на песке лезвие бритвы и понял все. Не раздумывая, он вытащил из воды сомлевшую красотку, уже закатившую свои красивые глазки, разорвал свою форменную безрукавку, затянул нежную загорелую ручку поясом у подмышки, брызнул изо рта «Боржоми» на пожелтевшее под загаром такое всегда пышущее здоровьем узкое личико. Света и не слыхивала сроду о такой концентрации спиртного, какая хлынула из нутра ее спасителя вместе со спреем. Она сразу отпрянула и забилась в истерике на песке, осознав, что вернулась все-таки к ужасу потери любимого.

Ее спаситель оказался моряком дальнего плавания, дальневосточником. Разговорам о философии он предпочитал крепкую выпивку в хорошем ресторане и добротный секс с жаждущей уже жизни спасенной одесситкой в своей персональной просторной каюте старпома. Как порядочный человек он тотчас вылетел черт-те откуда в Одессу, как только узнал, что та курортная его девчонка «понесла» — к ужасу ее добропорядочной родни.

Ах, как неожиданно и эффектно появился он во всем блеске своих позументов, кокарды и кремовой формы в их переполненном отчаянием многоэтажном дворе!.. Тут же, при всех родных и соседях, облепивших балконы, он объявил о желании вступить в законный брак со Светой и пригласил всех на свадьбу. Тут же, за фасадом Оперного театра, они расписались, отпраздновали свадьбу в лучшем ресторане на Дерибассовской, устроили свадебное путешествие, по настоянию новобрачной, естественно, в Москву с пребыванием в «Метрополе». И — на рейс номер один — во Владивосток, где на склоне Орлиной сопки стоял его родной старый дом с террасами-огородом.

Света удивленно ходила среди этих обнесенных досками грядок, когда Марьяна Петровна — мощная как и ее сын свекровь, подошла, погладила по пушистой голове и тихо заплакала басом: «Эх, и куда же тебя занесло, такую тихую да беззащитную девоньку… Да еще с моим-то непутевым Колькой… Проклял тебя кто-то видно еще до рождения.» Комнатка для молодых с выкроенным уголком для детской кроватки и стала тем местом, где Катька увидела свой свет — огни Мыса Чуркина, отраженные в распростертом внизу Золотом Роге. А Свете действительно не везло — и во Владивостоке. В университете прошла только на никчемный филфак. После него попала в школу, где, как она говорила свекрови, собрался удивительный гадюшник — сплошные сволочи во главе с занудой-директором, тощим крикливым армянином с вывернутой непостижимой психикой и постоянно возмущенно поднятыми бровьями. Он страдал почками, часто отлучался с уроков, за что его ученики прозвали Вездессущим Араратом… К тому же, сам Николенька-моряк предпочитал при редких визитах в семью не просыхать. И вместе с женой по всем «кабакам», и отдельно. Кончилось все тем, что милейшая Марьяна Петровна сама посоветовала бедной Светочке пойти на танцы в Клуб моряков под самым их домом, рядом с нижней станцией фуникулера.

5.

Так появился в доме мужней жены «иностранец» — «дядя Дима», он же Дани, он же доцент ДВГУ, он же бывший израильтянин. «Плюнь ты на Кольку, — сказала странная свекровь. — Не стоит он тебя и вашей трезвой нации. Смотри, какой парень на тебя глаз положил… Уходи к нему. Не нужна Кольке никакая семья, не хорони себя, Светик, смотри как ты расцвела…»

И ушла. И Коля специально, на самолете из Кейптауна, примчался на свадьбу покричать «горько», а до того радиограммой дал «добро» на развод откуда-то из Сиднея. Ох, морская ты наша судьба, не приведи, Господи… Не нам, морякам, семейное счастье, чего девочкам жизни-то ломать, верно?.. И начался другой мир у Светы, мир чужих страстей, предзащит, защит, изобретений, интриг, антисемитов… Да, да, как ни обидно это архитекторам стерилизации нашего советского общества, неистребимого в нашей такой дружной семье народов неестественного теперь, после радикального решения партии, порока. Светланы Козловой в ее гадюшнике это не касалось. Там жрали друг друга не по национальному признаку, а вот Данину героическую биографию недобитого израильского агрессора знали все. И не упускали случая о ней напомнить…

Катька росла в диком мире приморской детворы, хватала двойки и пятерки, делала уроки исключительно с «дядей Димой», как называла его «при людях», играла в заседания кафедры, стала даже что-то вдруг бурно изобретать, пряча чертежи от мамы и отчима. Серьезно советовала что-то Дани по поводу интриг и вообще стала ему дороже, пожалуй, и самой Оры… Как-то Света с изумлением услышала, как ее домочадцы яростно ссорятся на незнакомом языке, вертя друг у друга перед лицом пальцами и корча непотребные рожи. Она только вздохнула. Но когда она увидела, как белокурая ее Катерина Николаевна, раскачиваясь, нараспев читает молитвы справа налево из толстой книги, ей стало по-настоящему страшно… Дани тоже молился, истово и искренне, нацепив на лоб кожаную кробочку — на следующий год в Иерусалиме… Где тот Ерушалаим? Чей он? Кто туда пустит Дани, куда, к какой Стене подпустит? Да еще в будущем году…

6.

Вот эти-то трое и давятся сейчас перед нашим внутренним взором в переполненном синем троллейбусе, запыленном от пола до потолка врывающимся на каждой остановке сухим ледяным ветром. Троллейбус мчится по эстакадам, перекинутым через бесчисленные густо застроенные распадки горного огромного города. Трое трясутся и держатся друг за друга, опираясь спинами на спины пассажиров. Чемоданы зажаты между коленями. «Дани, — мертвеет вдруг Света. — Ты… запер дверь?» «Бетах… конечно, — почти торжественно объявляет счастливый муж. «А ключи из двери не забыл вынуть?» — не верит своему счастью Света. Он торжественно звенит ими. «Дай мне, пока не уронил. Тут не наклонишься.» «Папа, ты взял мои ласты?» «Да.» «А маску?» «Я вам дам маску! Там же акулы!» «Граждане, пробивайте талоны. Не стройте из себя зайцев. Быстренько-быстренько, все как один, пробьем по талончику…» «Пап-а-пап. Мы, кажется заплатить забыли.» «Начинается…» «Сейчас пробью.» «Не надо. Это они нам за такую езду должны приплачивать! А сюда ни один контролер не влезет.» «На выходе устроят облаву…» «Пробей, пусть подавятся…» «Папа, меня оттирают. Нам до конца?» «Вы сходите?» «Эй, чего лезешь?» «Кто лезет?» «Дани, ты запер дверь или просто ключи положил машинально в карман пальто, пока искал билеты?» Действительно, опять, в свою очередь, холодеет несчастный «Козлов», запер или вообще оставил дверь полуоткрытой? «Надо с вокзала позвонить Харитону…» «Идиот какой-то… А если Харитона нет дома? Или он, по своему обыкновению, пьян как зюзя? Так и оставим на месяц квартиру открытой? Там же все мои книги… — плачет Света. — Я их столько лет… так… собирала…»

На Морском вокзале ураганный ветер на дает закрыть дверь телефонной кабинки, а с открытой дверью ничего не слышно. Сосед Харитон выскакивает в трусах на лестничную клетку и радостно подтверждает, что дверь заперта и что он лично проследит за квартирой. Этот вопрос, наконец, убит. Теперь надо успеть к началу посадки на лайнер.

6.

На причале ветер треплет яркий транспорант-рекламу: «ИЗ ЗИМЫ В ЛЕТО. УВЛЕКАТЕЛЬНЕЙШЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В ТРОПИКИ СРЕДИ РУССКОЙ ЗИМЫ. ГОРОД ЗДОРОВЬЯ НА ОСТРОВЕ В ОКЕАНЕ. КОТТЕДЖИ С ТРОСНИКОВЫМИ КРЫШАМИ СРЕДИ ПАЛЬМ ЛАЙНЕР-ТРИСЕК ЗА ТРОЕ СУТОК ДОСТАВИТ ВАС В РАЙ. ПРИ ЛЮБОЙ ПОГОДЕ ВЫ НЕ ПОЧУВСТВУЕТЕ НИКАКОЙ КАЧКИ. ИЗ ЗИМЫ В ЛЕТО! ВАС ЖДЁТ НАШ НЕНАВЯЗЧИВЫЙ СОВЕТСКИЙ СЕРВИС И ЛУЧШИЕ БЛЮДА НАЦИОНАЛЬНОЙ КУХНИ НАШИХ СОЮЗНЫХ РЕСПУБЛИК. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ.»

Три тысячи пассажиров спешат среди зимнего урагана по скользким тротуарам к причалу. Спешат из городских гостиниц и плавотелей, с поездов «Из зимы в лето» со всей Сибири. Трисек нависает белым корпусом где-то в поднебесье, а у причала лежат на воде только две циклопические зеленые вмерзшие в лед сигары, словно пришвартованные подводные лодки с заостренными белыми с зеленым стойками-колоннами, простертыми к белой верхней пассажирской платформе. Лайнер празднично светит во все стороны тысячами огней и прожекторов.

«ТУРБОХОД «РОДИНА» — торжественно вещают по радио, — ПОСТРОЕН НА СТАПЕЛЯХ ЗАВОДА ИМЕНИ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА. ДЛИНА ПОДВОДНЫХ КОРПУСОВ ТРИСТА МЕТРОВ, ШИРИНА ПАССАЖИРСКОЙ ПАЛУБЫ СТО МЕТРОВ, ВЫСОТА БОРТА ОТ КИЛЯ ДО ПАЛУБЫ — ПЯТЬДЕСЯТ МЕТРОВ. МОЩНОСТЬ ТУРБОЭЛЕКТРОСТАНЦИИ СУДНА ТРИСТА ТЫСЯЧ КИЛОВАТТ ОБЕСПЕЧИВАЕТ ЕГО СКОРОСТЬ ПРИ ЛЮБОМ ВОЛНЕНИИ ДО СОРОКА УЗЛОВ ИЛИ ОКОЛО ВОСЬМИДЕСЯТИ КИЛОМЕТРОВ В ЧАС. К ВАШИМ УСЛУГАМ ДЕСЯТЬ РЕСТОРАНОВ. БАРЫ. КИНОТЕАТРЫ. ЗИМНИЕ И ЛЕТНИЕ ПЛАВАТЕЛЬНЫЕ БАССЕЙНЫ. СПОРТЗАЛЫ. КОМФОРТАБЕЛЬНЫЕ КАЮТЫ. ЭКИПАЖ СУДНА — ПЯТЬСОТ ЧЕЛОВЕК. НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ НАМ НЕ ГРОЗИТ СУДЬБА «ТИТАНИКА» ТАК КАК ПРИ ЗАТОПЛЕНИИ ДАЖЕ ДВУХ ПОДВОДНЫХ КОРПУСОВ ВЕРХНЕЕ СТРОЕНИЕ С ЛЮДЬМИ ОСТАЁТСЯ НА ПЛАВУ.»