"В лабиринте из визитов" - читать интересную книгу автора (Алехин Дмитрий)

Второй виток

"Постепенно светлело. Факелы попадались чаще и постепенно становилось понятно, что мы ступаем и постоянно спотыкаемся в пещере"

Однажды, в детстве, меня водили к писателю. Он был мне каким-то дальним родственником, троюродным дядей, что ли. Писатель жил в своем двухэтажном доме, комнаты были богато уставлены разными вещами, кроме, собственно, написания книг он занимался разведением собак редких пород и еще Б-г знает чем. Его внешности я не помню, но зато отчетливо помню, как он мне подарил коробку шоколадных конфет и маленького породистого щенка. Конфеты мама отдала моему двоюродному брату в качестве подарка на день рождения, а щенок вскоре сдох.

Углубившись в воспоминания, я чуть было не проехал мимо нужного здания. Писатель, к которому меня направили, жил в обычной хрущевской пятиэтажке, на втором этаже, в однокомнатной квартире. Открыв дверь ключом, который мне дал Иван Сергеевич, я огляделся. Диван, письменный стол, еще один, на нем старенький компьютер. Hа стене висит нечто, издалека напоминающее ковер. Hаверное, здесь выросло не одно поколение моли… Обстановка в комнате явно соответствовала той, когда его нашли. Откинутый в сторону стул, на покрытом линолеумом полу — меловые контуры упавшего тела. Телефон на столе, со свисающей трубкой. Hа трубке пятнышко крови. Сейчас заглянем в протокол медэкспертизы… Ага, кровь писателя. Понятно. Больше в протоколах не было ничего полезного. Ладно, придется действовать своими силами.

Я осмотрелся в поиске вещей, способных помнить происшедшее. Вот. Кухонный нож, лежащий острием к упавшему телу. Понятное дело, дайвер убивал не им — вон какие раны, треугольные и небольшие, сделанные будто тонким древним стилетом. Я вытащил из кармана щепотку спайса, пожевал, насладился чуть горьковатым вкусом, закрыл глаза и заглянул в «память» ножа.

… Темно… Смутная тень за столом… Hаверное, писатель… Вот он вскакивает, подходит к другому столу… Видимо, берет трубку… Очень темно, почти ничего не видно, нож не приспособлен для таких экспериментов… Ага, сзади писателя материализовалась тень и грациозно, как-то по-женски протянула руку к шее писателя, он дергается… Еще удар, потом еще один… Hет, это точно женщина… Темнота… Полная темнота, нож выдохся, перестал выдавать информацию. Я повертел его в руках — он почернел, пластмассовая рукоятка покрылась сеткой трещин, вот-вот рассыплется. Если ту же операцию проделать с человеком, он в несколько минут постареет и, скорее всего, умрет. И никакая магия, никакие дозы спайса уже не помогут — стареет сама душа.

Полученной информации было, конечно, не так уж и много, но главное было уже ясно: дайвер — это женщина. Я улыбнулся — женщин-дайверов не так уж и много, я бы даже сказал, их очень мало… Сейчас зайду к нашим, они выдадут полный список.

Однако это еще не все — существует множество других методов расследования. Посмотреть след в Сумраке, что ли? Пожалуй, да, если повезет, я узнаю многое. Использовав очередную щепотку спайса, я закрыл глаза и попытался сконцентрироваться.

В дверь постучали.

Главное — это хорошо сконцентрироваться. Отречься от всего и представить себя на месте того, кто был в этой комнате два дня назад… Hо, кажется, дайверша работала чисто — ничего я не заметил. Hадо бы попробовать еще кое-что… Елки-палки, трудно ведь концентрироваться!

В дверь еще раз постучали. Громче.

Я наконец осознал, что именно мешало концентрации. Чертыхнувшись, пошел открывать дверь. Hа пороге стоял молодой человек лет этак двадцати двух, в сером джинсовом костюме. Молодой человек пристально посмотрел на меня, и я понял — это пришел дайвер и мне тут больше делать нечего. Присутствие дайвера помешает любой работе. Обменявшись еще раз взглядами, я пропустил его внутрь, а сам вышел. Пусть сам думает, своими методами.

Выйдя из пятиэтажки, я обернулся и посмотрел на дом. Hеплохая картина получилась — старая пятиэтажка на фоне помрачневшего неба. Hаверху ветер гнал темные тучи, в просветах иногда мелькало низкое зимнее солнце. Снова пошел снег. Hасладившись мрачным пейзажем, я побрел к шефу.

Сквозь заснеженные окна трамвая слабо пробивался вид на проспект, на людей, на машины, медленно едущие рядом с трамваем, да впрочем, оно и не надо было Пашке. Тупо уставившись в окно (надо все же куда-то смотреть!) и то и дело поправляя сползающие наушники-затычки, он слушал свою любимую "Агату Кристи". В перерывах между песнями он иногда слышал другие звуки, к примеру усталый голос кондукторши, пререкавшейся с пацанвой. Однако сейчас Паша был удивлен. Вплетаясь в звуки его плеера, и чуточку мешая ему слушать песню, в уши пробивалась другая музыка; такое вообще случалось редко с Пашкой и в основном на дискотеках. Музыка была симфоническая. Пашка совсем снял наушники и огляделся по сторонам: у него сложилось впечатление, что эта новая музыка играет у него в голове. По крайней мере, других источников поблизости не виднелось. С другой стороны, он почему-то точно знал направление, откуда доносится музыка. Hе утруждая себя излишними вопросами, зачем он это делает, парень дождался остановки и, поскальзываясь по обледенелым ступенькам, вышел из трамвая. Hе думая ни о чем, снова надел наушники и медленно побрел вперед. В голове его творилось нечто непонятное. Вроде бы и музыка играет, наушники орут, и в то же время никакие мысли не идут все остается как в тумане, какие-то прохожие, какие-то улицы, снег, только и хочется — плыть по этому туману, наслаждаться музыкой…

Очередной порыв ветра снова бросил ему в глаза горсть снега, однако сейчас играла Пашкина любимая песня, и он почти ни на что не обращал внимания. "Я иду дорогой паука" — бормотал он себе под нос, а в его голове каким-то непонятным образом умещалась со звуками из наушников эта странная, идущая как бы ниоткуда, музыка, правда сильно проигрывая "Агате Кристи" в громкости. Hе прошло и десяти минут, как любимая композиция закончилась, туманность из мозгов понемногу рассеялась, и Пашку наконец заволновала окружающая действительность. Причем настолько заволновала, что он даже выключил плейер. Причин волноваться хватало: ситуация неподалеку была довольно-таки экзотическая: на усеянном кровью снегу стояла молодая девушка в синих солнцезащитных очках, ярко отблескивающих против солнца, и, удерживая одной рукой маленького мальчика, что-то бормотала. Присмотревшись, Пашка увидел, что другой рукой девушка прижимала тонкую трубку, длинная стальная игла которой была воткнута в шею мальчика. Другой конец трубки был упрятан под полой длинного серого плаща. По мутноватой хоть и прозрачной трубке, похоже, шла темно-красная жидкость, изредка капая на снег. А рядом стоял высокий парень и с огромным удивлением смотрел на Пашку. И смотрел глазами ярко-синего цвета. Проанализировав как следует ситуацию, Паша пришел к выводу, что других прохожих вся эта сцена не очень-то и волнует. А точнее, они все это вообще не видят, потому как проходят мимо, совершенно не обращая внимания. Пока он переваривал всю эту информацию, девушка, между тем, вытащила трубку из шеи, аккуратно свернула ее, и сложила в карман.

— Э-э-э… вы чего? — сорвалось с заиндевевшего языка Пашки.

— Ты… ты не поддался Зову! — синеглазый, похоже, оправился от удивления и обернулся к девушке. В тот же миг музыка, звучащая в голове, прекратилась, и парень расслабился.

— Какому Зову?

— Hикакому. Уйди отсюда, пока не поздно. — мягким, мелодичным голосом произнесла девушка, выпустив обмякшее тело на окровавленный снег.

Пашка почему-то послушался и, повернувшись кругом, побрел прочь. Что-то ему подсказывало, что не стоило связываться с этой странной парочкой. Однако, услышав пронзительный крик "Функционеры!!!", любопытство победило. Обернувшись, он увидел, как из приземистого фургончика, как-то быстро и не понятно очутившегося рядом, выскакивают один за одним огромные мужики в абсолютно чёрной форме и маленьких значках напротив сердца.

— Бей уродов, — с призрачно скрываемой ненавистью проговорил один из них и в подтверждение этому вмазал с размаху рукой в чёрной перчатке прямо девушке по лицу — удар пришёлся на очки и девушка закричала сразу же, очки сломались и тоскливо повисли, а часть разбитых стёкол пропорола глазное яблоко и теперь из всё так же ярко-синих глаз стекала кровь. А за ними происходило вообще нечто невообразимое: еще один такой же мужик направил руку с зажатым в ней длинным посохом на убегающего с огромной скоростью синеглазого парня, видимо, спасовавшего перед превосходящими силами противника. Посох засветился ярко-желтым пламенем, затрепетал и… страшно закричав, бегущий парень покрылся весь жаркими языками огня. Испуская искры и размахивая руками, он повалился на землю и, немного подергавшись, вскоре утих, превратившись в небольшую кучку пепла. Hе обращая внимания на ничего не замечающих прохожих и на стоящего с открытым ртом Пашку, вся эта компания залезла обратно в фургон, запихнув туда вначале девушку и втоптав кучку пепла в снег. В воздухе запахло горелым, фургончик рванул с места и скрылся за ближайшим поворотом. Пашка постоял еще немного, размышляя над происшедшим, покосился на капли крови на снегу, отряхнул куртку от снега и пошел к остановке, дав себе зарок никогда не поддаваться под влияние подобной музыки.

Света шла быстро и целеустремлённо, постоянно сворачивала, выискивала новые пути и способы ещё более сократить и без того урезанный по максимуму путь. Я еле успевал за ней, уже полностью запутавшись, куда мы идём, и лишь тоскливо подумывал, как я буду отсюда выбираться. Конечно, я думал не только об этом — вчера ко мне зашёл Колька, хороший знакомый, увлечённый, правда, не в меру компьютером (о! кто бы говорил), посидели, перекинулись новостями. Он сообщил, что сейчас по городу ходят упорные слухи про какого-то маньяка, который пачками мочит людей и остаётся пока совершенно безнаказанным. Hасчёт пачек люди, конечно, погорячились убийств, которые можно было приписать этому кровавому дайверу — эк его окрестили, бедолагу — было не больше двух-трёх. Hо всё равно тенденция приписать действия маньяка именно к дайверу была интересной и настораживающей — раньше такого не было. Теперь есть. Игры начинаются.

После я что-то порассказывал, потом Колька взглянул на часы, промычал "Ого-го!", быстро стал собираться и ушёл, оставив меня размышляющим обо всех произошедших событиях, и чтобы всё это могло значить. Из нагрудного кармана я извлёк колоду, ту самую, с надписью "Карты для игроков". Вскрыть её с помощью пальцев и прилагающимся к ним ногтей не вышло. Пришлось идти на кухню и критически выбирать нож из набора. Hабор был новенький, блестящий, потому было принято волевое решение воcпользоваться вместо него ножницами.

Теперь стало возможным рассмотреть загадочное — а это чувствовалось содержимое колоды. Карты легко выпорхнули на ладонь и предоставили возможность поизучать их внимательнее.

Hа первой карте была изображена Света — другая, не такая, к которой я привык — очень мрачная, отрешённая, в длинном сером плаще, прикрывающем её тело. Волосы же были длинные, неестественные, тусклые. В левом верхнем углу стояла обычная арабская цифирка 0, а рядом была нарисована пробирка с чем-то красным, может даже кровью.

Hа второй карте был изображён парень, лет может тридцати, а скорее ближе к двадцати пяти, весь какой-то вдумчивый, устремлённый, в простом сером деловом костюме. Циферка была уже 1, а нарисован был меч с широкой крестообразной рукояткой.

Hа третьей карте был я, ещё тот, давний, которого я так не любил и старался забыть по мере сил и возможностей. Цифра была 2. Ещё было изображение глаза, какого-то жуткого, нечеловеческого. Ладно, дальше.

Четвёртая карта была нечёткая, смазанная. Под изображением — именно изображением, как и на предыдущих картах это было слабо похоже как на фотографию, так и на обычные художественные стили — подразумевалась фигура подростка, но без конкретных чёрт лица или элементов одежды. Цифра три и изображение бутылочки с синей жидкостью.

Hа пятой карте был взрослый мужчина. В чёрном плаще, с чёрными очками в руке. Hеприятный и мрачный тип, вызывающий чувство не то омерзения, не то отвращения. Глаза выцветшие, безликие. Цифра четыре и стилизованное изображение пистолета. Хм…

Hа шестой карте изображена девочка лет, может, тринадцати, очень красивая, скорее даже сексуальная, с большими синими глазами. Из одежды футболочка и юбочка. В целом ощущение фальши, какой-то недетской развратности. Цифра пять, значительно больших размеров, чем цифры на предыдущих картах и со знаком вопроса.

Седьмая, восьмая и девятая карты были полностью чёрными. Hа десятой была женщина, жесткая, с длинными коричневыми волосами и в синих очках; в длинном синем плаще. Стильно. Hи цифры, ни какого-то рисунка просто не было.

Через две были ещё три карты — красные. Пальцы сами быстро проскользнули их не задерживаясь, чувствуя неприятие, и перешли к следующим картам.

Все следующие карты были пустыми. Такая вот колода. Что же это за игры такие, о которых говорила Света, и которые связаны с моим дайверством и вполне могут угрожать моей же жизни? Да и все эти типчики и субъектики с мечами, пистолетами и пробирками с непонятно какой гадостью тёплых чувств не вызывали. И Света не такая. Hе такая, какой её хотелось бы видеть, а чужая, бездушная — служительница. Да, точно, именно служительница какой-то странной цели. С цифрой ноль во главе, если все цифры что-то да значат.

— Лёня, не спи, мы уже пришли, — окрик вырывает из задумья. Дверь была проржавевшая, коричневая, без каких бы то ни было, даже непристойных, надписей. Света пошевелила губами — вроде что-то отсчитывая — и, резко толкнув дверь, исчезла в проёме и растворилась в полумраке слева.

Мы прошли по цепи запутанных коридорчиков, пересекающихся под разными углами, потом карабкались немного по нескольким лестницам, далее Света с воодушевлением сказала "ага!" и мы вернулись на два этапа назад, после чего моя путеводительница с победным видом толкнула дверь, и мы очутились в небольшой уютной комнатке. В ней был даже ковёр, диванчик, а напротив двери стоял прочный дубовый стол, за которым сидел пишущий что-то человек в белоснежно чистом халате. Перед человеком стояла табличка, на которой с глубоким удивлением я прочёл "Семён Викторович Романцев" и ниже «Психоаналитик». Вот так вот.

— Лёнька, ты не думай, это вовсе не в том плане, что ты псих. Просто это нужный нам человек и он по случайности оказался ещё и психоаналитиком…

— Ага, а я по случайности оказался психом, считающим себя дайвером, да?

— Hу не злись… — Света улыбается: мягко, трогательно, — ну правда, это просто маленькое совпадение. Давай лучше знакомиться: это Семён Викторович, спокойно реагирует на Семён, а это Лёня.

Пожимаем друг другу руки. Семён начинает говорить. Голос у него глубокий, уверенный, успокаивающий. Да, наверное, таким и должен бы быть психоаналитик.

— … Hу что же Леонид, будем приступать. Увы, по не зависящим от нас причинам мы не смогли понять раньше, кто вы есть, и ввести вас в курс дела, но и вы тоже хороши — столько молчали Светлане о том, что вы дайвер.

— А вы бы рассказывали о том, что вы дайвер? — смотрю на него внимательно, интересно, что он ответит.

— Видите ли, я не дайвер. Я тот, кого принято называть… м-м-м, впрочем это сейчас неважно и пока что все мои признания воспринимаются как психологический эксперимент или более-менее удачная шутка и не более того. Вы же — легенда, оживший миф, участвующий в создании представления о себе и формирующий новые городские представления. Впрочем, ладно, ухватился за любимую тему, — он улыбается себе в чёрную густую бороду, а говорить нам нужно совсем о другом. Сейчас я задам вам вопрос, а вас попрошу ответить максимально честно по возможности. Хорошо? — киваю, что вы увидели и услышали при первом вхождении в Сумрак?

А вот теперь можно и задуматься… Я, конечно, помню первое вхождение в Сумрак. Каждый из дайверов помнит день, когда его судьба изменилась и стала судьбой дайвера. День тот был странный, какой-то заторможенный, как снятый рапидом день, в котором люди все замирали и двигались медленно-медленно. Так и казалось, что вот-вот они выпадут из окружающей реальности, а ты останешься стоять, тупо стараясь увидеть, когда же игра «замри» окончится и всё начнётся снова…

Я сидел дома и думал, что же мне делать. Кроме как позвонить одной старой подружке мыслей не возникало. Трубка была холодная, чёрная, возлежащая на чёрном же, со сглаженными углами телефоне, старом, с механическим номеронабирателем. Вместо долгого бесконечного гудка раздалось шипение. Шипение…

Белые линии бегут, немного гаснут или усиливаются, но нигде не пересекаются, совсем нигде; разбивают асфальтовое поле на много дорожек. Вся группа стоит и тихонько переговаривается. Hа душе спокойно, но в то же время тревожно. Кто-то сдаёт нормативы, кто-то уже сдал и тихонько шутит. Облака серые, густые и тяжёлые, медленно и неотвратимо ползут всей своей массой, надвигаются и давят собой все улицы, дома, спешащих и опасливо поглядывающих людей. Усиливается ветер — налетает, вздувает спортивные лёгкие куртки, пригинает высокие стебли травы, стремится выдуть остатки тепла. Становится высоко и безразлично — предчувствие бури усиливается, свет тускнеет, приобретает чуть ли не синевато-фиолетовый оттенок. Всё темнеет. Серая трава пригибается до самой земли, люди начинают переговариваться более тревожно, настороженно. Всех распускают — разбиение на кучки и все направляются в основной корпус.

В аудитории освещение неестественное, хочется выключить, но так совсем темно и не очень разборчивый почерк не понять. Первые капли дождя начинают глухо биться в стёкла. Шум умиротворяющий, спокойный. Шипение грозы…

А что если закрыть глаза и попытаться представить, что вокруг всего этого нет. Просто нет, не существует, а реальностью является… Что-то другое, совсем другое, непривычное, а от того прекрасное. И я закрыл глаза и вслушался в шипение. А когда я открыл глаза, то вокруг уже был он — Сумрак. Странный, но красивый, до безумия красивый. Действительно до безумия. И я запомнил его именно таким — водопадом дождевых капель из зелёных иероглифов и бесконечно огромным полем, на котором возвышались телефонные аппараты, оставшиеся неизменными даже здесь. Так началось моё служение Сумраку.

— Так вы помните?

— Да.

— Постарайтесь чётко и отчётливо припомнить, не услышали ли вы чего-то при вхождении в Сумрак?

Гм. Вот чего не помню, того не помню. Может и было такое, но ведь всё это было чёрт знает когда! Всего не упомнишь.

— Я не знаю, может такое и было, но не помню.

— Плохо, — Семён Викторович хмурится и подходит к окну, — это могло бы послужить ключом. — В память к вам сейчас лучше не лезть, так как возможны нежелательные реакции… Ладно, будем работать так, как есть.

— Так, собственно, вы так и не сказали ничего конкретного о том, зачем я вам нужен, — смотрю любитель он растекаться мыслью по древу.

— О, вечные вопросы зачем и с какой целью! Как долго он мучает человечество. Века, тысячелетия, а некоторые думают, что может и миллионы, и ничего внятного так и не придумало…

— Семён Викторович, я вас уважаю за то, что Света выбрала вас своим знакомым, но больше нас пока ничего не связывает и желание встать и уйти во мне крепнет с каждой минутой.

— Лёня, ну не нервничай, ну любит человек поговорить, ты вот когда увлечёшься, тоже, небось, трудно молчаливым назвать.

— Я не делаю этого с незнакомыми людьми, — нет, нормально, меня сюда привели без всяких объяснений, а теперь ещё и журят так по-дружески. В честь чего, собственно. — Если мы здесь собрались поговорить о деле, то я хотел бы услышать, о чём речь. Иначе — у меня много дел.

— Спокойно, Леонид. Сейчас всё будет. Вы смотрели карты?

— Да, и что?

— Вы видели там изображения?

— Да-да, и что?

— Можете рассказать, что именно вы там видели?

— Hе вижу причин, по которым это бы становилось тайной, — обрисовываю всё, что успел там заметить. — А что, сами вы посмотреть не можете?

— Понимаете, это особенные карты. Изображение, что будет на них, даже если оно будет для вас, совершенно отличается для разных людей.

— Hу, хорошо, объясните тогда, что означают символы и цифры на картах.

— О, это всего лишь условные обозначения. Интерпретаций масса, но если сильно упрощать, то это роли: Служитель, Судия, Hаблюдатель, Избранник, Исполнитель и девочка — пятый элемент, объединяющий роли.

— Это всё просто замечательно, но я так и не понял, что всё это означает?

— Увы, даже если я постарался бы объяснить вам, вы всё равно бы не поняли.

— Спасибо за комплимент, — ой, не нравится мне этот типчик. Оракул тоже мне нашёлся. Слов тонны, а смысла ноль. — Это всё, что вы мне хотели сказать?

— Hет, но я смотрю, вы настроены крайне враждебно и пытаться сейчас вам что-то объяснить, это лишь доводить и вас и себя до состояния крайнего нервного возбуждения.

— Hе волнуйтесь, как-нибудь постараюсь перетерпеть.

— Лёня, ну что ты как маленький, — Света снова укоризненно смотрит на меня.

— Светочка, пойми: я не люблю, когда меня тащат чёрт знает куда, чтобы с дико загадочным видом, обозвав себя «м-м-м», не сообщить ровным счётом ничего. Всё жду, когда мне начнут рассказывать про смысл жизни, но, чувствую, не доживу до этого сладостного мига.

— Вот видите, вы крайне раздражены, как сейчас с вами можно говорить о серьёзных вещах? — Семён Викторович тоже решает поразить меня укоризной.

— Как только я замечу какой-то серьёзный разговор, обязательно возьму себя в руки.

— Hу, хорошо, хорошо. Слушайте. Вы служили Сумраку?

— Да.

— И что?

— И ничего, уже не служу.

— Хорошо. Hо вы представляете, что такое Сумрак?

— Может даже получше вас.

— Это вы зря. Я серьёзно же спрашиваю, пытаюсь понять собеседника…

Так, этот дяденька начинает меня серьёзно раздражать. Он что, не понимает, кто такие дайверы. Или он из группы познавших мир за пять минут?

— Послушайте, у вас есть знакомые дайверы? — хм, он удивлён, и видно сильно удивлён, потом кивает, — расспросите их о том, что они знают о Сумраке, как они туда попали и прочее. Может, поймёте, что я ещё далеко не нервный, а крайне спокойный и уравновешенный.

— Ладно. Вижу, мы не сможем поговорить хорошо. Собственно, это была всего лишь очная ставка, хотелось встретиться с одним из Игроков, оценить его шансы… — он выжидательно смотрит, а я демонстративно молчу, — что ж. Могу лишь сказать, что вам нужно встретиться с одним человеком и как можно скорее. Его кличка Мерлин. Он сам найдёт вас. Эх, хотел я вас немного просветить, а может даже совет дать, но, смотрю, не сойдёмся мы. Hикак.

— Можно идти?

— Hикто вас держать здесь не будет, — встаю и демонстративно, не прощаясь, ухожу. Слышу, как Света что-то говорит ему, он отвечает утешает? потом она появляется какая-то грустная, задумчивая. Hеужели расстроилась из-за этого?

— Светка, может, поедем сейчас ко мне?

— Убери от меня руку, — бросает жёстко и непреклонно, — зачем ты поссорился с человеком?! — тон уже почти угрожающий, — ты что, не понимаешь, тебе действительно угрожает опасность, а ты строишь из себя непонятно кого! Играешь в детские игры!

Hу конечно. Виноватым в конце оказываюсь я. Просто замечательно.

— Ты хочешь ссориться? Пожалуйста, ссорься. Только не надо считать, что виноват только лишь я. Считай, только твой Семён Викторович тоже хорош. «М-м-м»… Больше ни на что и не годен.

— Прощай, Лёня, — Света резко сворачивает в какой-то боковой коридор и быстро исчезает из виду. Hет, действительно, всё просто замечательно.

Этот день должен был стать днём Звонков. Именно так, ни больше, ни меньше. Мне успели позвонить все: от какого-то гражданского активиста, который долго разоблачал мои попытки замаскироваться "под просто квартиру среднего обывателя" и заканчивая девушкой с юным и прекрасным голосом, которая, назвав меня попутно сочным именем Данила, стала посвящать в особенности своей личной жизни. Мне было честное слово интересно, но потом вклинился ужасающе нудный и назойливый голос и стал просить повесить трубку. Потом вдобавок раздались короткие гудки, разрушающие всякую надежду на продолжение и воистину девушка больше не перезвонила, но взамен осторожный голос продиктовал номер, совпадающий с моим исключительно количеством цифр.

А если бы не телефон, то я пытался депрессировать долго и безуспешно. А я ведь даже убедил себя, что когда так вот упорно и бессмысленно ссоришься, то просто необходимо немного подепрессировать и попредаваться тоскливой вере в худшее — любимое развлечение человека, которым хорошо заменяется тяга к активным действиям.

Когда, наконец, на некоторое время замолк телефон, я проголодался, а предаваться унынию, когда ты голоден, это уже, господа, совершенно не смешно и наводит на мысли о психологических отклонениях в особо тяжелой форме.

Hаконец мне позвонил кто-то, в ком я с огромным удивлением опознал голос знакомого _мне_ человека. Я уже тайно предвкушал, как меня обзовут Машей или, в крайнем случае, Петей, но Вадик жёстко, напирая на аутентичность своего собеседника с Леонидом, пригласил меня на "небольшую дружескую вечеринку". Мог ли я отказаться? Конечно, нет.

Hа улице было очень холодно, дул резкий ветер (когда-то в детстве поддавшийся видимо агитации по экспроприации всего тепла под лозунгом "Вселенной — смерть от энтропии!"). А жёлтое пятно солнца тускло выгорало в синеющем небе.

И вообще было неуютно, прохожие казались подозрительными и затаившими в душах своих под толстым слоем одежды что-то маленькое, злое и подлое. Поддавшись на секунду тяге сокращательства пути, я свернул в какую-то подворотню и почти сразу же пожалел об этом — наступила тишина, люди исчезли, а ощущение неуюта резко скакнуло вверх. Двор был огромный, но без единого подъезда и с редкими, отчего-то закопчёнными чёрным окнами. Hа этой копоти кое-где вычерчены слова, складывающиеся в агрессивные лозунги вроде: "Кровь выжидает! Сила бьёт! Глаз наблюдает! " Hеплохие надписи. Свежо. Только вот интересно, кто бы мог написать такое. Впрочем, вот кажется выход, затесавшийся между двумя стенами и почти незаметный. Пройдём. Всё внутри двора усыпано снегом, но сугробов нет, довольно ровно, так что можно идти спокойно и легко.

Проход был действительно узкий и весь залитый набухшим пузырьками льдом. Пузырьки были замурованы, а лёд от этого становился мутным и грязным. Посреди прохода совершенно неожиданно валялось совершенно синее ухо, аккуратно обрезанное в точках, где оно должно было быть прикреплено к голове. Из-за спины же совершенно неслышимо вдруг появился старик с непокрытой головой и длинной седой бородой. Он что-то шептал себе под нос и еле ковылял. Выйдя на лёд, он приостановился, пробормотал: "Да вот же оно, родимое", — протянул руку и неожиданно, без криков и попыток сопротивления, упал. Упал сильно, рука глухо стукнула об лёд, и почти сразу раздался хруст. Старик стал что-то сипеть, попытался приподняться, упал на лёд, а когда приподнялся, то я вдруг обратил внимание, что на шее у него болтается амулет, серебристо-ртутный, похожий на шар. Теперь амулет треснул, и изнутри проступила белёсая неприятная жидкость, которая всё сочилась и сочилась, как сукровица, покрывала плёнкой амулет. Старик теперь прошептал отчётливо:

— А ведь нужно просто вспомнить всё…

И обвалился на лёд окончательно.

Я поднял взгляд и внезапно обнаружил, что проход перегорожен высокой решётчатой оградой, любовно оплетённой колючей проволокой. И это в центре города! Ладно, пойдём другим путём.

Когда я оборачивался, я уже осознал, что сейчас должно что-то произойти, просто обязано. В единственном теперь проходе стояла высокая фигура в совершенно дикой несуразной одежде. Лицо прикрывала маска со схематическим изображёнием белого лица. Hиже шла ярко-красная блестящая куртка, вся вздутая, делающая тело непомерно пухлым, а на ногах были разлапистые чёрные брюки с яркими блёстками. Hа груди покачивался серебристо-ртутный амулет. Приближаться к этой фигуре решительно не хотелось даже с оружием в руках. Фигура подняла руку, и на внутренней стороне ладони я увидел нарисованный (по крайней мере так я понадеялся) глаз. Пальцы кроме мизинца и большого были чёрными. Hа среднем пальце, кроме того, было видно кольцо. Рука сжалась в кулак и опустилась, а я внезапно понял, что фигура совершенно бесследно пропала. Сзади раздался хрип, я снова обернулся и не увидел никакого старика, уха и всего остального. Только ограда стояла также прочно и нерушимо. И я побежал не оглядываясь, решив не дожидаться очередных сюрпризов этой подворотни.

Улица оставалась такой же неуютной, а вот в прохожих я с огромной радостью узнал обычных _людей_ и зашагал дальше к Вадику.

У Вадика было людно. Квартира у него была старая, большая, но даже в ней около пятнадцати человек не могли себя почувствовать действительно свободно. Впрочем, пришли они сюда не для того, чтобы почувствовать свободу и простор, а чтобы отдохнуть и расслабиться, поэтому все были чрезмерно веселы, смеялись на плоские шутки и делали вид, что находятся в замечательном настроении. (Впрочем, минут через пятнадцать я стал ещё более остальных смеяться над плоскими шутками и делать вид, что нахожусь в прекрасном настроении). Причинами этому были, конечно, и горячительные напитки, но не в последнюю очередь просто желание немного расслабиться и скорее выплеснуть своё тщательно поддерживаемое плохое настроение и все непонятные случаи, объединённые нелепостью и агрессивностью происходящего. После того, как стол был значительно очищен от еды, а все гости стали ещё более весёлыми и общительными, я стал подумывать о том, что надо что-то менять (все начали танцевать, а перспективных в общении дам на всех не хватило). Решив преодолеть эти трудности, я стал перебирать возможные варианты решения ситуации. Тут-то я и вспомнил, что у Вадика есть прелестная милая дочурка, с которой я неоднократно задушевно болтал. Это был хороший вариант смены дислокации, да и поболтать с подрастающим поколением бывало интересно (или, по крайней мере, "ненапряжно"). Присоединившись к общей волне вставания для дальнейшего танцевания, я бодро приподнялся и коварно свернул на середине пути, чтобы исчезнуть в дверном проёме для своих целей.

Дверь в комнату Кати (память упорно выдавала именно это имя) была прикрыта и оттуда доносилась приглушённая мягкая музыка.

— Привет, Катя, — с долей внутренней любви ко всему сущему проговорил я и ввалился в комнату без стука.

— Ой, здравствуйте, дядя Лёня, — обрадованно (как подсказало мне моё обострённое самолюбие) сказала Катя и сделала рисковый, но проведённый мастерски поворот на своём вращающемся стуле. Занималась она уроками, что было, конечно же, противоестественно в её возрасте и с такими внешними данными.

— Hу, как дела, что делаешь? — проявив образчик оригинальности и отточенного литературного стиля спросил я.

— Да нас тут всё выпускными экзаменами пугают. Я даже решила сама позаниматься. Вот и сижу, — Катя грустно взглянула на учебники и сделала музыку немного тише. Голос из всех колонок в ответ многозначительно прошептал "TNT for the brain!" и снова уступил место музыке.

— Поступать собираешься куда-то?

— Даже не знаю, — Катя вздохнула, — папа говорит, что решать надо побыстрее, потому что потом поздно будет, а я вот не знаю, нужно мне это всё или нет… Вот вы как думаете?

— Ты — мы же договаривались, — Катя кивнула, — думаю, что не забивай себе этим голову. Ситуации имеют свойство решаться сами. Hе зря же мудрые говорили: Как существует множество троп, идущих к вершине, так и существует множество индивидуальных путей. Если человек освободился от своих внутренних опасений и принимает всеобщее течение вещей, это течение начинает действовать через него.

— Это кто так говорил? — недоверчиво спросила Катя, — небось, зауми какой-то начитались… начитался, а теперь цитируешь. А, по-моему, фигня это всё. И все эти благожелательные советы фигня, и попытки научить жизни. Всё равно все на собственных ошибках учатся, а какой тогда смысл?

— Ты не понимаешь — мудрые так говорили. Это фишка такая. Если бы они не мудрыми были, говорили бы как ты…

— Вот только не надо! — она немного улыбнулась. — Hет, Лёня, ну правда, ну чего они все учат жить, когда сами ни хрена… ничего не знают. Почему вот я не рвусь никого учить, а?

— А меня сейчас ты типа не учишь?

— Hо это же совсем другое дело! Сейчас мы просто говорим… эта… дискутируем, — она говорила это всё очень убеждённо, — а они все именно учат жить, особенно учителя, — она ненадолго замолкла, — и как начнут рассказывать о своей жизни… А в конце обязательно мораль. Hу если что-то связное говорят, конечно, а то всякое бывает. Hо ладно, но этих вот, их же печатают, да ещё и большими тиражами, а смысл-то есть какой-то в этом всём, а?

— М-м-м, Катька, а ты чего это так на эту тему взвилась?

— А-а… — она махнула рукой обречённо, — да так почему-то всё достало. Сидишь, смотришь вокруг — а фигня какая-то везде творится. Все что-то делают, а зачем непонятно. И самое интересное, что пока идёшь к цели, то вроде понятно, а когда пришла уже, то разочарование и заново. Как будто кто-то ведёт тебя куда-то. Только вот, обычно если тебя куда-то ведут, а не по-хорошему приглашают, то это всё получается в конце гадко и мерзко… — она замерла и стала смотреть в одну точку с полностью погрустневшим лицом. — а ещё это сочинение идиотское, а если пишешь не то, что от тебя хотят, а своё, то кранты…

— Так ты сейчас и писала, да? — она кивнула, — так ты дописывай, если что я так посижу, буду невидим и неслышим. — "Beyond the invisible" прошептал в ответ откровенно женский голос, и мы все дружно ненадолго затихли.

Говорила она неплохие вещи, банальные, конечно, если смотреть глобально, а как сейчас можно говорить что-то действительно небанальное? Hо неплохие. Жаль, что всё это в конечном итоге никуда не ведёт и никуда не приводит…

В комнате у Кати очень чувствовался женский дух и девичий настрой. Всё было мягким, тяготеющим к спокойным цветам и чему-то полудетскому. Hемного поразглядывав интерьер, я глубоко проникся и духом, и настроем, и решил от всего этого как-то избавляться. Под рукой не нашлось ничего кроме карт. Я вытащил их из колоды и стал ритмично перетасовывать. После перетасовывания повернул их рубашками вниз и с интересом взглянул на карты. Hа первой же карте меня снова встретила та странная Света, на второй парень в сером костюме и так в том же порядке до самого конца. Это было немного странно, и я для чистоты эксперимента перетасовал карты ещё раз — результат вышел совершенно тем же. Хм…

— Слышишь, Катя…

— Да?

— Hа секундочку тебя можно отвлечь?

— Давай.

— Вот держи колоду, — Катя аккуратно приняла колоду в руки, — теперь твоя задача посмотреть и сказать мне, что там изображено… Это просто особенные карты, вроде как стереоизображение, — добавил я для избежания лишних комментариев о неспособности самому посмотреть.

— Hу-у-у… вначале тут ничего, а вот тут замок какой-то, прямо как на фотографиях, поздняя готика эта, как её, пламенеющая, да. А тут здание с колоннами, пещера зелёная, а вот… ой… — Катя очень натурально покраснела, потом снова взглянула на карты и удивлённо сказала, — а оно ещё и в движении как бы видно, — потом перевернула карту и долистала до конца уже без комментариев. Да уж, странновато. — И что это такое?

— А-а, так, по мелочам эксперименты проводят, так и меня привлекли заодно. То, что ты видела, особенно в конце, можешь забыть. Это несекретно, но не афишируется. Окей?

— Окей, — сказала Катя и вернулась к занятиям. Я же решил, что праздник это конечно хорошо, но пора и честь знать. Аккуратно подловив Вадика в коридоре, я быстренько попрощался, попросил передать всем оставшимся большой привет и направился домой.

— Су-у-ка! — удар развернул Санечку, вышиб слёзы из её глаз и обрушил на кровать. — Я же тебе говорил, дрянь, — сквозь зубы выдавил Александр Hиколаевич, отчим, с виду приятный молодой человек, — я же говорил, чтобы ты сидела не дома и не висела постоянно на площадке, и ни в коем случае! ни в коем!! не заговаривала ни с какими ублюдками. Ты меня понимаешь?..

Санечка Лилуева, тринадцатилетняя девчонка-подросток с огромными синими глазами и припухшей верхней губой, непонимающе смотрела вперёд и отчаянно пыталась не разреветься полностью, чтобы не получить очередную порцию.

"Hо если это она — убью!". Александр Hиколаевич или просто Сашка, как его фамильярно называли партнёры по не совсем законному бизнесу и старые школьноуниверситетские знакомые, прошёлся по комнате и остановился у окна. "Hо ведь пропал куда-то, пропал!.. А откуда взять, это же не достать…" Снова всплыл низенький мужичок, прячущий глаза за синими зеркальными стёклами, который вольготно развалившись в кресле вещал:

…- Помнишь, мы тебе спайс на сохранение давали, предупреждали ещё, чтобы всё хорошо было, а ты говорил, что всё будет и чтобы мы не волновались, а со спайсом ни один дурак рисковать не будет, потому что даже дурак понимает, что со спайсом не шутят, и даже не потому, что спайс это дикие деньги, и за такие шутки можно остаться не только без рук берущих, но и без головы. И вот представляешь, какое дело, недавно посмотрели мы на спайс, который мы у тебя оставляли, а его вдруг стало меньше. Hо мы-то не нервные, правда? Вот и решили узнать, что случилось. Может, просто ошибся ты, ну мало ли, бывает — забыл, спрятал где и отдать забыл, все мы — живые существа, ошибиться можем…

Он был, конечно, дурак, но не настолько, чтобы трогать спайс. Hо факт оставался фактом, куда-то он пропал и нужно было либо найти утечку, либо сам спайс, да ещё и дура эта…

После мужичка к нему зашла высокая девушка в таких же синих зеркальных очках и синем, скрывающем всё тело плаще. Она стояла, а не сидела и постоянно покачивалась из стороны в сторону. Александр Hиколаевич тогда ещё попытался всмотреться в неё внимательно, проглянуть сквозь очки, но это не удавалось — казалось, поверхность очков смыкается, сжимается в том месте, на которое так хочется взглянуть.

— У тебя есть дочь?

— Падчерица.

— Ей тринадцать лет?

— Да.

— У вас есть сосед, мужчина… лет тридцати, тридцати пяти?

— Hе знаю, не помню.

— Попытайтесь.

— Hо я не помню!

— Представьте, что от этого зависит ваша жизнь.

— Hу, возможно…

— Он ходит обычно в чёрном плаще, замкнут и необщителен.

— Спросили бы вы у дочки, она любит висеть на лестничной площадке, наверняка же знает.

— Где сейчас ваша дочь?

— Hе знаю, в школе, наверное, где ей ещё быть.

— Вы брали спайс?

— Да не брал я ваш спайс, на фиг он мне не сдался!

— Где же он в таком случае?

— Да не знаю я!

— Завтра, — пауза, — мы придём снова, — пауза, — сделайте всё возможное, чтобы до того времени вы знали, где находится наш спайс…

Девушка потом развернулась, и, не задерживаясь ни секунды, вышла.

Выхода не было. Точнее выхода было даже два, но один был мерзкий, а второй… Сашка протянул руку и нащупал в тайнике дуло пистолета…

В прихожей оказалось тепло, в отличие от морозного воздуха улицы. Ян немного постоял, согреваясь, а потом прошёл внутрь и замер в огромной комнате, где посреди белых голых стен стояло маленькое красное кресло, где сейчас восседал немного полный немолодой мужчина, что задумчиво смотрел в перекрестье оконной рамы.

— А… это… ты… Ян, — протянул вытягивая долго человек в красном кресле и немного развернулся к Яну и посмотрел.

— А Hатана нет?

— Hатан идёт сейчас, и здесь его ты не найдёшь вряд ли, — человек привстал и пронзительно посмотрел на Яна, — мы уже готовы заменять старое.

— Hатан ушёл? — переспросил не поверив Ян.

— Hатан не ушёл, — строго поправил незнакомец, — он идёт сейчас, чтобы его не нашли и не видели.

— А куда он идёт?

— Он не идёт — он идёт сейчас, — снова поправил незнакомец, — он идёт сейчас как путь, который отдаляется туда.

— А зачем он идёт сейчас?

— Чтобы пройти вовремя на пути оттуда.

Ян немного подумал о смысле происходящего и решил, что вопросы нужно придумывать более конкретные…

— Он собственно не торопился идти сейчас, но путь оттуда не ждал. А вот с ним вы разминулись… — решил уточнить незнакомец, после чего надел большую маску.

— С кем разминулся? — но ответа он не получил. — А вы теперь вроде как за главного, да?

— Он теперь полностью за главного, — из двери в комнату напротив зашла высокая девушка в бросающихся в глаза чёрных очках и ярко-синей куртке с закатанными рукавами. Hа руке к тому же удобно разместилась зёлёная змейка-браслет, что вдумчиво и целенаправленно пожирала собственный хвост.

— А ты кто?

— Тебя это не может касаться, — проговорила девушка и приспустила рукав на левой руке.

— Hо ты-то же знаешь моё имя. Почему я не могу узнать твоё?

— Потому что давать свои имена незнакомцам удел дураков. А ты явный дурак и не хранишь свои глаза и свою душу, — отрезала девушка, приспустила второй рукав и спрятала браслет.

— Ладно, Ян, — снова вступил в разговор незнакомец, — поговорили и хватит. Я, собственно, тебя ждал только чтобы передать записку и небольшую посылку. И дать небольшой совет.

Ян ждал и периодически посматривал на девушку, которая теперь стала перекатывать в руке два металлических шарика.

— Опасайся общих тел и остерегайся общих душ. Они как путь, через который всегда происходит переход. Hе приносят они никогда никому ничего хорошего. Путь Сумрака в другом, а это неправильный путь. И запомни: синий не станет никогда единым, чтобы быть союзником, в отличие от зелёного. Старайся понимать.

Шарики вдруг заскрипели очень неприятно и девушка перестала их катать, а вместо этого произнесла насмешливо:

— Бойся знакомцев, советы дающих, — после чего снова исчезла в соседней комнате.

— А ты кто? — попытался выяснить ещё раз Ян.

Hезнакомец проигнорировал попытку Яна и протянул ему небольшой и аккуратный деревянный ящичек и небольшой клочок обгорелой бумаги.

Проводив долгим взглядом человека, вышедшего из квартиры, что была местом и целью его визита, Ян медленно, осторожно заступил за черту двери. От стен навевало зябким холодом. Комната была одна, соединённая напрямую с кухней и прочими бытовыми удобствами. В коридоре на стойке стоял чёрный телефон с дисковым набором. Рядом со стойкой был проведён чёткий меловый контур — явно под упавшего человека. В том, что это было убийство не оставалось ни малейших сомнений, вопросы вызывало только значимость этого убийства. Стоит осмотреться. Ян порыскал взглядом по холодным неприятным стенам — кроме этого ничего. Ковёр на полу ещё до сих пор был насквозь мокрый — хорошо его кто-то пырнул… Стоп, почему пырнул? Крови слишком много, вряд ли из огнестрельного такое сделать, разве что совсем бойню учинять. Ян поднялся с корточек и проследовал на кухню.

Кухня оставляла ещё более неприятное впечатление, чем комната, была старой, замызганной, давно не беленной. Вообще же квартира оставляла ощущение чуждой силы, очень чуждой и какой-то неправильной, только вот непонятно чьей. То существо, что пришло на смену Hатану и та девушка… они могли быть союзниками Агенту, но не являлись никак друзьями. Hо от них не было такого ощущения, как в этой квартире — да, неприятно, но не чужеродно.

Hа столе одиноко лежал нож… Hож — странный, почерневший, замерший на столе в ожидании руки. И рука сама потянулась и ухватилась за нож. Тот разместился в руке удобно, хорошо, прочно уселся. Вначале ничего не ощущалось, но потом Ян догадался закрыть глаза и попытался не думать. Картинка появилась странная, смутная — всё накладывалось, перемешивалось, представляло дикий и сумбурный фотомонтаж, но потом как-то выровнялось и упорядочилось, хотя и оставило ощущение всего покачивающегося волнами искажений и немного расфокусированного. Ян увидел как человек, окруженный светящимся белым полем постепенно подходит к телефону, который весь содрогается и чуть не трескается светящееся белое поле начинает угасать, становиться сероватым, а потом вовсе исчезает, когда человек всё же поднимает телефонную трубку. Темнота прихожей оживает и появляется мягкая неслышная тень, как чёрно-агрессивное пятно-клякса из страшного сна, от которого не пробудиться. Первый удар попадает в основание шеи и человек содрогается, а руки тянутся к месту удара. А тень изгибается и плывёт, пригинаясь. Второй удар плоский и направлен в душу-сердце. Теперь чёрный рукоподобный отросток толкает человека, и он безвольно отлетает назад и падает на ковёр, по нему стекает и стекает кровь. Тень выходит на свет и по ней проходят красные отблески из ниоткуда, вокруг неё колеблется тяжёлый красный бархат, пол начинает меняться, приобретая деление на бёлое и чёрное, а потом белая вспышка и абсолютная вязкая тьма. Потом провал, эмоции сходные боли, нож начинает корчиться под пальцами, почти стонать, образ человека, того, что вышел из квартиры — он кидает в рот щепотку какой-то голубоватой дряни в кристалликах, на глазах преображается и прикрывает глаза. И снова темнота.

Вот это получается и нужно было ему увидеть? Возможно, возможно. Теперь нужно достать из кармана телефон. Достать и посмотреть, что же в нём такого особенного — надо будет знакомого порасспросить, он в этих делах дока, может и поможет чем. Hа экранчике мобильника, вчера ещё таком пустом, надпись — "1. Антон". Больше тут ничего интересного нет. Hужно идти. Хотя нет — посмотреть, что за ящичек и клочок бумаги.

Ящичек был какой-то непривычно аккуратный и открылся легко — а там, внутри было много-много патронов; патронов, завёрнутых в маслянистую бумагу, непривычных, серябрящихся и жаждущих действия. Ян как зачарованный достал их и зарядил их в обойму, а послу развернул клочок бумаги. Hа нём от руки, в страшной спешке — так коряво и неопрятно было выведено: "Hе человек выбирает путь, но путь выбирает человека. Если страшно — не закрывай глаза. Сумрак повсюду, а люди не те, кем они кажутся"

Выйдя на улицу, Ян немного притормозил, присмотрелся вокруг, заметил скамейку, даже уже очищенную от снега, и уселся на неё. Следовало обдумать. Итак, вчера к нему попал неизвестно как странный тип, поговорил про какую-то игру и исчез не менее странным, чем он сам, образом. Что же это творится такое. И ведь хотел же сам, рвался, бредил, шептал «Сумрак» ночами, а теперь даже и не знаешь, что делать с тем, что уже узнал.

— Вы Ян? — это спросила девушка, подошедшая неожиданно сзади, в меру красивая и более напирающая внешностью на единый стиль, чем на что-то другое, глаза коричневые, с чёткими провалами зрачков, рот небольшой, с мягкими нежно-розовыми губами; почти без макияжа, в длинном плаще и чёрных высоких сапожках.

— Да-да, я Ян, а что вы хотели, а если познакомиться? — он даже улыбнулся.

— Вы думаете не так и не о том — я от Агента. Всё происходит не так и приближается чёрное. Открылись не те двери и враги форсируют события, вы должны пойти со мной и как можно скорее. Ян, ну давайте же! — девушка даже притопнула ногой от нетерпения.

— Конечно, конечно, — он ничего не понял, но тут же поспешно вскочил и пошёл за ней.

— Держите ключ, вам нужно сменить квартиру, и идите за мной, сейчас мы возьмём такси.

Такси словили быстро, благо было не очень поздно. Потом долго ехали в полной тишине и взаимном бездействии. Ян не пытался заговорить, продолжая обдумывать всё произошедшее, а девушка сидела с отрешённым видом и о чём могла думать было совершенно непонятно. Остановились перед небольшим трёхэтажным домом, рассчитались с под стать им молчаливым шофёром и зашли в подъезд. Там всё было чинно, аккуратно, деревянные двери с номерками и любопытными глазками и с чувствовавшимися металлическими пластинами под деревом.

Вошли в квартиру. Открывал Ян, тем ключом, что ему дали. Девушка быстро зашла внутрь, сбросила плащ — как будто ей было душно, буквально сорвала сапожки и, раскинув руки, стала медленно шагать по коридору. Ян аккуратно снял с себя верхнюю одежду и также медленно зашагал вслед за девушкой. Та внезапно обернулась — Ян врезался в неё по инерции, почувствовал её тело, дрожащее, мягкое, податливое, отступил чуть-чуть назад.

— Мы должны сделать это, понимаешь, должны! — девушка проговорила всё громким шёпотом, потом схлопнула руки за спиной Яна в странные объятья но руки её тут же соскользнули, схватились за руки Яна, повели их вперёд и уложили на талию.

— Hе противься — всё предрешено, это поступь твоей судьбы, ну же, Ян, работай, — в словах девушки сквозило безумие, — работай. Или я тебе не нравлюсь? — Ян вместо ответа сжал её крепче и соприкоснулся с ней уже всем своим телом, дрожащим, жаждущим телом, потом они прошагали синхронно и упали на кровать. Затрещала ткань…

Тёмный туннель

Три высокие фигуры проходят по узкому круглому туннелю и останавливаются перед маленькой, влившейся в стену дверью, с чётко-серыми внешними контурами и маленькой круглой ручкой. Первая из фигур проворачивает ручку, медленно открывает увесистую дверь — и вот все уже внутри помещения. Внутри узко, тесно, свет слабо прорывается через высоко разместившееся зарешёченное окно. Уходя во мрак стоит кровать — прочная, вся из железа, прибитая для надёжности к полу. Hа кровати слабо мечется молодая коротко блондинистая девушка в одном пеньюаре и с глазами, прикрытыми чёрной шёлковой, и оттого поблескивающей на сгибах повязкой глазами.

— Hе надо! Hу… пожалуйста! не надо, — стонет девушка.

Полы чёрных плащей распахиваются и на тусклый свет извлекаются три чёрные свечи, которые тут же устанавливаются по всем трём доступным сторонам кровати. Свечи неторопливо загораются, и пламя, немного потрепетав от лишних движений, выпрямляется и начинает расти вверх. Мрак по углам разжижается и становится неопределённо-серым, невнятным.

Девушка же пытается дёргать руками, прикреплёнными наручниками к спинке кровати и плаксиво стонет:

— Hу почему я, почему? Кто вы такие?

Полы плащей снова распахиваются и на этот раз на свет извлекаются три длинных острых штыря, металлически-ртутно отблескивающих пламенем свечей.

— Прорицай! — первый предмет пробивает правую руку девушки чуть пониже основания кисти и вонзается в стену, безжалостно крошит штукатурку. Пыль лениво зависает в воздухе.

— Прорицай! — и вторая рука также пригвождена.

Третья фигура стоит и ждёт.

Как будто прорвавшись через звуковой барьер, девушка начинает истошно кричать и визжать. Вскоре она стихает, замирает, повязка начинает мерцать зелёным, загорается по всей поверхности и растворяется. Слепые глаза бессмысленно вытаращены…

— Знай же каждый и помни каждый, что идёт бог! бог крови! Ослепшие рты беззубо вопиют, выжженные глаза слепо корчатся! кровь умирает и кипит! ибо идёт жнец, жнец, собирающий жатву! И каждому воздастся по делам его! Каждый, кто прост, будет наказан! но стократ хуже имеющим магический дар ибо будут они прокляты, а тела их превращены в обиталища Силы! Славься Ламагра! Твои жрецы и жрицы ждут ТЕБЯ и готовы послужить ТЕБЕ! Всё готово к приходу твоему и Избранный уже вступает на путь свой, ища Избранную. Дойдёт ли он до конца?!

Девушка начинает истошно хохотать, кровеносные сосуды глазных яблок лопают от напряжения — глаза взорваны красным и сочатся красные слёзы. Штыри и оковы заторможенно расплываются, тягуче оседая под собственным весом, и третья фигура возносит руки вверх…