"Идеальный вальс" - читать интересную книгу автора (Грейси Анна)

Глава 12

– Могу я спросить, зачем вы приехали, мистер Бемертон? – холодно поинтересовалась леди Элинор. – Я так понимаю, что приглашены были мисс Мерридью, а мистер Рейн, конечно же, ни в каком приглашении не нуждается.

– Леди Элинор, – Джайлс Бемертон изящно склонился над ее неохотно протянутой рукой. – Когда Бастиан обмолвился об этом визите, я не смог устоять. Я и сам подумываю о покупке сиротского учреждения.

Леди Элинор пристально на него посмотрела.

– Вы?

Джайлс улыбнулся всем леди сразу и мистеру Рейну впридачу, а затем обманчиво застенчивым голосом произнес:

– В качестве подарка для леди. – Он захлопал ресницами. – Мне кажется, что нынче это последний писк моды.

Хоуп и ее сестра покатились со смеху. Мистер Рейн многозначительно откашлялся. Леди Элинор, одарив Джайлса ледяным взглядом, фыркнула.

– Следуйте за мной, – и она прошествовала вперед в “Заведение на Тотхилл Филдс для нуждающихся девочек”.

***

– А здесь находится столовая, где девочки питаются три раза в день.

Комната была большой, без всяких украшений и очень чистой, по бокам двух длинных, вычищенных деревянных столов стояли деревянные же скамьи.

Хоуп услышала, как вздохнула ее сестра. И она поняла, что это означает. Визит оказался угнетающим. Сиротский приют был весьма респектабельным, но и весьма мрачным. Было близко время обеда, и раздражающий запах хорошо проваренных овощей доносился из прилегающей кухни.

Лорд Бемертон втянул воздух носом.

– Капуста, – уныло подвел он итог. – Терпеть не могу капусту. Мы ведь не останемся на обед, не так ли? – Его солнечное настроение, казалось, вмиг улетучилось.

– Конечно, нет, – ответила леди Элинор.

Две маленьких девочки, одетые в серые платья и белые передники, значительно больше их самих, прогремели жесткими начищенными ботинками, также несколько большего размера, чем требовалось, и принялись накрывать на столы: ложка, миска и стакан для воды каждому ребенку. Тарелка с кусками черствого хлеба была поставлена в центр каждого стола. По-видимому, хлеб и суп были единственными пунктам в меню. Сделав свою работу, девочки исчезли в кухне. Они не произнесли ни слова. Хоуп за все время посещения не слышала, чтобы хоть один ребенок заговорил, не говоря уже о смехе. Это было совершенно неестественно.

Леди Элинор пояснила:

– Все девочки сменяют друг друга на кухне, в посудомоечной и в прачечной. Таким образом, они отрабатывают свое содержание, но кроме этого приобретают привычку к чистоте и полезной, простой пище.

Младшая из девочек, худее маленького воробушка, с темными волосами, заплетенными в тугие косички, вновь появилась из кухни, неся два маленьких блюда. На каждом лежало по крошечному кусочку масла и маленькой ложечке красноватого джема. Она несла их очень аккуратно, словно это были некие хрупкие драгоценности, но сами тарелки были из той же самой толстой и уродливой керамики, как и миски на столе, а масло было столь скупо отмерено, что, по мнению Хоуп, его едва ли вообще стоило подавать к столу. Прикусив язык между зубами от старания и сконцентрировавшись на поставленной задаче, девочка поставила одну тарелку точно посередине второго стола, а другую – возле миски, находящейся на третьем месте от конца первого стола. Ясно, что каждый кусок масла был предназначен для строго определенной девочки.

Хоуп была заинтригована. Масла на каждой тарелке хватило бы только для одного маленького кусочка хлеба. Почему только две девочки из всех заслужили эти мизерные порции масла и ложку джема? Такова система поощрений?

Маленькая девочка повернулась, чтобы уйти.

– Извини меня, пожалуйста, малышка, – обратилась к ней Хоуп.

Та замерла и обратила огромные, испуганные глаза на группу посетителей. Она нервно поглядела на леди Элинор.

– Я могу говорить с нею? – спросила Хоуп леди Элинор.

– Конечно.

Хоуп приблизилась к ребенку и встала возле нее на колени.

– Как поживаешь? – мягко спросила она, поскольку девочка с тревогой скручивала свой передник кулачками. – Меня зовут Хоуп. А тебя?

Малышка посмотрела сначала на Хоуп, затем на леди Элинор и снова на Хоуп. Она присела в небольшом реверансе.

– Пожалуйста, мисс, меня зовут Май.

– Симпатичное имя. Май – один из моих любимых месяцев.

Бедняжка с жаром кивнула головой.

– И мой тоже, мисс, тогда мой день рождения – точнее, не настоящий день рождения – я не знаю, когда родилась. Но они назначают нам тот месяц, когда мы впервые сюда попадаем, и у всех девочек, которые прибыли в этом месяце, день рождения в его середине. Сегодня – середина мая.

– О! Так ты сегодня празднуешь здесь свой день рождения? Это прекрасно. – Хоуп была рада. Впервые за все посещение у нее был хоть и небольшой, но человеческий контакт с обитательницей данного учреждения. – И что же происходит на ваш день рождения, Май?

Девочка дернула головой в сторону тарелок с маслом.

– В обед мы получаем масло и джем для хлеба. И... – Она снова скомкала свой передник, но ее глаза горели от волнения. – Мы получаем подарок!

Хоуп улыбнулась, понимая и сочувствуя ей. Ее собственное детство прошло без подарков, за исключением маленьких пустячков, которые ее сестры дарили ей и Фейт втайне от дедушки. И она до сих пор находила, что подарки – это волнующее событие в жизни.

– И что ты надеешься получить в этом году?

– Куклу.

– И ты думаешь, что получишь ее?

– Я не знаю, мисс. Но я надеюсь. Мне очень бы хотелось иметь маленькую куколку.

Ее глаза сияли от нетерпения.

– Ты была здесь в прошлом году?

– Да, мисс.

– И что ты получила в прошлом году?

Девочка поджала губы.

– Шерсть и иголку, чтобы починить мои чулки.

– О, дорогая. – Это вовсе не могло считаться подарком, подумала Хоуп. – А годом раньше, ты здесь была?

Май жалко усмехнулась, показав редкие зубы.

– Да, мисс, я и тогда получила шерсть и иглу.

– О, дорогая.

– Это обычный подарок, мисс. Комплект для починки.

Хоуп удержалась от рвавшейся наружу дерзости.

– И все же в этом году ты надеешься на куклу?

Май решительно кивнула.

– В церкви говорят, что если вы действительно что-то хотите, вы должны молиться об этом, и я молилась, прося себе куклу, поэтому, возможно... – Она энергично и вполне оптимистично пожала плечами.

Хоуп тепло ей улыбнулась.

– Я надеюсь, что ты получишь свою куклу, Май.

– Спасибо, мисс. Я тоже надеюсь. У меня никогда не было куклы. Никогда ничего лично моего.

Вероятно, даже собственного имени. Интересно, подумала Хоуп, обе тарелки с маслом предназначались девочкам по имени Май? Неудивительно, что ей ужасно хотелось иметь что-нибудь свое собственное. Кукла стала бы той вещью, которую она бы полюбила.

– Как долго ты здесь живешь, Май?

– Пять лет, мисс. Меня привезли сюда, когда мне было примерно четыре года, я так думаю.

Хоуп не могла не улыбнуться в ответ.

– И все же ты продолжаешь надеяться на куклу?

Девочка пожала плечами.

– Мечтать ведь никому не вредно, мисс, не так ли?

Хоуп положила руку на маленькую девчачью головку.

– Нет, Май, – сказала она мягко, – конечно же, мечтать никогда не вредно.

Девочка убежала по своим делам, а Хоуп вернулась к группе экскурсантов. В горле у Хоуп стоял комок, когда она обращалась к леди Элинор:

– Девочка сказала, что сегодня у нее день рождения. Она сказала, что будет маленькое празднование.

Леди Элинор кивнула.

– Да, мы делаем это пятнадцатого числа каждого месяца. Все это ерунда, конечно. Празднование дня рождения совершенно неразумно, особенно когда вы понимаете, что большинство этих детей – нежеланные дети. Но некоторые леди из руководства настаивают на этом. И это награда за хорошее поведение.

– А дети получают подарок?

– Да.

– Что получит Май?

– Шерсть для штопанья и иголку.

– Она молилась, чтобы ей подарили куклу, которую она могла бы любить.

– О боже, зачем? Они всегда получают шерсть и иглу. Она это знает. Это хороший, полезный подарок. – Леди Элинор кивала, довольная собой. – Они в любом случае должны чинить свои чулки, а значит, этот расход оправдан, и мы решили, что если им подарить свою собственную иглу для починки, они будут более бережно к ней относиться. Меньше будут гнуть их и ломать.

– Понятно. Это происходит из экономии.

– Да, – леди Элинор улыбнулась.

– И она не получит свою куклу?

– Нет. Это совершенно непрактично. Что ж, не пора ли идти дальше, к спальням?

Хоуп последовала за всеми, внутренне застыв от огорчения. Жизнь этих маленьких девочек была слишком мрачна и уныла. В ней не было и проблеска радости.

Она думала о маленькой Май с ее взволнованными кулачками и редкозубой улыбкой, с ее тугими косичками и жесткими, начищенными ботинками. И вспоминала ее неугасающий оптимизм, процветающий перед лицом всей этой мрачной, серой Рациональности.

Кукла. Разве она просила слишком многого?

Куклу легко получить – небольшой лоскут тряпки и несколько пуговиц, и вот вы уже имеете своего собственного маленького друга, которого можно брать с собой в кровать, обнимать, любить и поверять все ваши тайны.

Она молча следовала за группой.

Они осмотрели две спальни, в каждой из которых располагались пятнадцать узких кроватей, застеленных серыми шерстяными покрывалами. Над каждой кроватью был вбит крюк, на котором висело воскресное платье. В конце каждой кровати находился маленький ящик, содержащий всю остальную одежду девочек. Леди Элинор показала им содержание одного из них. Кроме одежды, в нем не было ничего личного.

Спальня для малышек была как две капли воды похожа на только что осмотренную. Не видно было ни кукол, ни книг, ни каких-либо подарков на память. Стены были украшены изречениями из изданных работ покойной матери леди Элинор.

И все – все! – было серым, черным, белым или коричневым. Ни одного намека на синий, зеленый, розовый, желтый или красный.

Хоуп осмотрела все это, не произнеся ни слова. Она продолжала думать о маленькой Май. Девочки Мерридью были сиротами. Если бы у них не было никого, кто смог принять их, то они, возможно, тоже оказались бы в подобном месте... А ведь это было одно из лучших мест такого сорта.

Они осмотрели комнату для работы. Шестнадцать девочек в возрасте приблизительно от одиннадцати до пятнадцати лет сидели рядами и молча работали своими иголками. Без всякого сомнения, это были иглы, подаренные им на день рождения.

– Девочки! – Выкрикнула одетая во все черное женщина, стоящая в начале классной комнаты. – У нас гости.

Девочки синхронно отложили свою работу, встали и присели в реверансе перед посетителями. Все девочки были одеты в одинаковые простые платья из серой саржи, черные шерстяные чулки и толстые черные ботинки. Их волосы были зачесаны назад и стянуты в тугие узлы. Молодые лица были бледны и торжественны.

– Добрый день, леди и джентльмены, – пропели они, затем снова сели и старательно согнулись над своим рукодельем. Только иглы слегка замедлили свое движение. Как заметила Хоуп, многие девочки украдкой из-под ресниц с любопытством следили за ней и ее сестрой, запоминая каждую деталь их одежды и их черты. Но головы оставались склоненными.

Их смиренное молчание подавляло ее. Фейт взяла руку Хоуп и сжала ее.

Хоуп видела, как усердно ходили иголки – вверх-вниз, вверх-вниз. Ей вспомнились часы, которые она, будучи ребенком, провела, зашивая швы. Ее швы всегда распускали, поскольку либо стежки выходили неодинаковыми, либо шов шел криво.

Фейт прошептала:

– Здесь почти столь же ужасно, как у дедушки.

Хоуп покачала головой. Здесь было еще хуже. Возможно, их дедушка и был полон ненависти и силы, чтобы наказывать их, но зато сестры всегда их любили и поддерживали. У этих же девочек, кажется, не было... ничего и никого. Здесь не было духа товарищества. Никто ни о ком не заботился и никого не любил. Им не разрешалось иметь ничего личного, даже куклы. Здесь заботились об их телах, но не об их сердцах.

Хоуп сострадала их бедным, одиноким маленьким сердечкам.

– Какое удовольствие наблюдать за таким счастливым усердием, – гордо произнесла леди Элинор.

Хоуп скептически на нее уставилась. Разве она ничего не понимает?

– Наши девочки сами шьют всю одежду, которую носят, даже вяжут свои чулки. Только их ботинки сделаны местным сапожником. А некоторые старшие девочки обучаются на модисток, делают различные шляпы.

Хоуп оглянулась назад на ряд простых серых шляп, висящих на вешалках в прихожей. Под каждой шляпой висело простое серое пальто. Все, что отличало их друг от друга, был размер одежды и номер над каждой вешалкой.

Хоуп захотелось закричать, нарушить эту тишину и порядок, пробежать по всем этим пустым, безликим комнатам, где каждый звук отдавался эхом, крича и улюлюкая во весь голос. Ей хотелось сбросить на пол все эти опрятные, серые, уродливые шляпы и растоптать их. Ей хотелось вытащить всех этих девочек на улицу и убежать с ними в парк, где они бы скакали, пели и играли.

– Каждая девочка здесь обучается быть настолько независимой, насколько это возможно, таким образом, они выходят отсюда подготовленными к жизни, умеющими заработать себе на жизнь, – добавил мистер Рейн. – Как только позволяет их возраст, их отдают в ученицы.

– Да, их отправляют к модисткам, швеям, поварам, горничным и различным слугам. Вероятность того, что они смогут выйти замуж, конечно же очень мала, – шепотом добавила леди Элинор. – Не с их биографией.

Хоуп даже не могла взглянуть на Фейт. Если бы она это сделала, то ей не удалось бы сдержать себя.

– А где дети играют? – спросила она.

– Играют? О, вы подразумеваете упражнения. Здесь. – Леди Элинор провела их к небольшой вымощенной площадке.

Они вышли на воздух. Высокие каменные стены окружали их со всех сторон. Где-то над ними сиял квадратный кусочек неба. Ни клочка зелени, ничего, что бы скрасило эту мрачную серость.

– Они гуляют здесь дважды в день. Регулярные упражнения, конечно же, необходимы для их здоровья.

– Здесь? – воскликнула сестра Хоуп. Фейт явно была столь же напугана, как и Хоуп.

– Я имела в виду игры, а не тренировки, – сказала Хоуп. – Разве у них нет свободного времени, чтобы играть и оставаться детьми? Я не видела игрушек или каких-либо других личных вещей в спальнях, даже самых небольших.

Леди Элинор смотрела на нее так, словно не могла уловить смысл вопроса.

– Что им делать с игрушками? Они же сироты. Впереди их ждет очень трудная жизнь. Они должны к ней подготовиться.

Последовала длинная пауза. Хоуп сжала кулаки и сказала себе, что леди Элинор хорошо знает, что делает. Она добрая женщина. Но она не понимает, что происходит с этими детьми.

Мистер Рейн, почувствовав возникшее между ними напряжение, объяснил:

– Большинство детей в мире не могут себе позволить такой роскоши, как игры, как это делают дети богатых родителей. Большинство детей должны заработать свой ежедневный кусок хлеба. Или так, или голодная смерть.

Хоуп не могла поверить, что он защищает такую политику. Она уже открыла рот, чтобы высказать ему свое мнение, но увидев его сурово сжатые губы, Хоуп вспомнила, что он был выкинут из жизни привилегированного класса и брошен туда, где был вынужден пойти на фабрику зарабатывать свой кусок хлеба. И собирать по сточным канавам овощи и фрукты. Эта мысль заставила ее замолчать.

Мистер Рейн яростно произнес:

– Большинство сирот посчитали бы жизнь, которая досталась этим девочкам, роскошной. Я знаю учреждения, где все их обитатели, даже дети пяти-шести лет, работают на фабрике по двенадцать часов в день и дольше. Некоторые с пяти утра и до восьми вечера. Детей бьют, чтобы они не засыпали. Полусонные дети становятся причиной несчастных случаев на заводах. А несчастные случаи означают потерю дохода для всех, пока машины очищают от попавших туда маленьких тел.

Хоуп задрожала, представив себе картину, нарисованную его словами. Она знала, что он был прав. Она подумала о его маленьком брате, Джонни.

Он продолжал низким, твердым голосом:

– Со временем работа наносит им непоправимый вред. Молодые кости не выдерживают нагрузки, когда дети вынуждены находиться в одном и том же положении изо дня в день. У них изогнутые кости и искривленные спины. Я посетил учреждение, в котором содержится сто мальчиков, передвигающихся на костылях и тележках, и все после того, как они получили свои увечья на работе. – Он заколебался, но затем продолжил, решив заставить ее понять. – Девочкам еще хуже. Я знаю об одном человеке, который содержит сто девочек-сирот, чтобы использовать на своей фабрике. У него репутация отъявленного негодяя. Время от времени одна из девочек просто исчезает. И никто не задает вопросов. – Он сделал паузу, чтобы его слова дошли до слушателей, затем добавил: – Если леди Элинор гордится этим учреждением, то у нее есть на это серьезные основания.

Это явно был выговор. И Хоуп знала, что заслужила его. Он знал то, о чем говорил. Он сам прошел через все это. Хоуп поглядела на мистера Бемертона. Тот выглядел очень мрачным.

Еще ребенком Себастьян Рейн пострадал, работая на фабрике. Шрамы, оставшиеся на теле – наследство его детства, которое было совсем не легким. Его сломанный нос свидетельствовал о тех ударах, что он когда-то получил. Его манеры, постоянная настороженность, ожидание неприятностей, показывали, что ему приходилось бороться за то, чтобы выжить. Она думала о его пальцах, изуродованных в напрасной попытке спасти маленького брата от ужасной смерти.

Конечно, он не видел никаких недостатков в той жизни, какую вели эти маленькие девочки.

Они были сыты, одеты, и у них имелась крыша над головой. Они содержались в чистоте, и у каждой была работа. В его глазах ни в чем ином они не нуждались. Он считал, что они счастливы, что им повезло, возможно, даже больше, чем им было нужно.

Но совершенно неудивительно, что в его глазах было столько же суровости, сколько и одиночества.

Ей было ужасно жаль его, жаль, что он был лишен счастья, будучи маленьким мальчиком, что и сделало его взгляд на жизнь столь холодным и безрадостным. Она жалела и леди Элинор с ее рациональным существованием, и ей было жалко каждую маленькую девочку в этом учреждении.

И все потому, что, хотя он и был прав, одновременно он был неправ, совершенно неправ. Все они были неправы. За исключением маленькой девочки по имени Май.

Как она ей сказала: «Мечтать ведь никому не вредно, мисс, не так ли?»

И тогда Хоуп высказала то, что думала:

– Итак, вы учите детей ждать от жизни только трудных времен? Я не согласна. Дети имеют право ожидать, что и на их долю выпадет немного радости в жизни. Мы все имеем на это право – независимо от того, кто мы: ребенок, взрослый, богатый или бедный, сирота или нет. – Она глубоко вздохнула и объявила: – И с этой целью я приглашаю их всех на чай с моими сестрами и со мной на следующей неделе.

Ее слова вызвали волну беспокойства.

– Вы не можете! – задохнулась леди Элинор. – Это нарушит их обычный распорядок.

– Только на несколько часов. Я уверена, что после этого они будут работать еще лучше.

– Превосходная идея, мисс Хоуп, – поддержал ее мистер Бемертон. – Тоскливая вещь – этот распорядок. Его необходимо нарушать, если вы хотите знать мое мнение.

После его слов неуверенность леди Элинор как рукой сняло. Она одарила его взглядом, словно подавляла бунт на корабле, и строго произнесла:

– Нет, я сожалею, мисс Мерридью, но это невозможно. Здесь живет слишком много девочек. И, кроме того, они не знают, как вести себя в гостиной леди.

– Я не согласна. Ведь совершенно очевидно, что вы проделали большую работу по их обучению, леди Элинор, хотя это и не касалось этикета. Но все, что я хочу, это чтобы они получили удовольствие от визита. Просто весело провели время.

– Не будут знать, как себя вести? Тогда их можно ненавязчиво скорректировать, если вы меня попросите, – предложил мистер Бемертон. – Помогу устранить их недостатки.

Хоуп и ее сестра широко ему улыбнулись.

Леди Элинор презрительно фыркнула.

– Вашего мнения никто не спрашивал, мистер Бемертон.

Он усмехался без всякого раскаяния.

– О, ничего. Я не застенчив.

Леди Элинор явно разозлилась, и Хоуп поспешно добавила:

– Здесь не так уж много девочек. Признаю, что двадцать восемь – число большое, но дом моего двоюродного деда можно приспособить и для такого количества, я в этом уверена. Мы наймем кареты, чтобы доставить девочек туда и обратно.

– Рейн и я можем организовать доставку, – предложил мистер Бемертон. – А, Бас? – Он посмотрел на мистера Рейна, который вовсе не выглядел довольным таким поворотом событий.

Хоуп пришла в восторг от предложения мистера Бемертона.

– Спасибо, мистер Бемертон, вы так добры!

Она взяла руку леди Элинор.

– Пожалуйста, скажите «да», леди Элинор. Я и мои сестры с огромным удовольствием развлечем ваших девочек.

Леди Элинор посмотрела на мистера Рейна, ища поддержки. Он пришел ей на помощь.

– Эти девочки совсем не того сорта, с которыми вы и ваши сестры должны общаться, – сухо произнес он вполголоса. – Они для вас неподходящая компания.

– А я не согласна! – возразила Хоуп. – Они аккуратные и ведут себя хорошо – гораздо лучше, чем я, уж я-то знаю. Я и мои сестры тоже сироты. – И вы, напомнил ему ее взгляд. – Мне совершенно не важно, какое у них прошлое; оно всего лишь очень маленькая частичка их будущего, о котором мы и говорим. Пожалуйста, мистер Рейн, позвольте им побывать у нас, – мягко попросила она. – Если бы они были вашими сестрами, разве вы не захотели бы, чтобы они получили хотя бы небольшое, такое редкое для них, удовольствие?

Он напрягся, на несколько секунд его лицо превратилось в застывшую маску.

– Они не мои сестры!

– Нет, но если бы так случилось...

– Никогда! – страстно воскликнул он. – Сама мысль о моих сестрах в таком месте смешна.

Он повернулся к леди Элинор.

– Вам решать, леди Элинор: программа, по которой занимаются девочки, составлялась вами.

– На самом деле, это моя мать распланировала данное учреждение, как образцовое. Я просто следую по ее стопам, продолжая ее работу. А что вы думаете?

Он нетерпеливо махнул рукой.

– Откровенно говоря, мне нет дела до того, поедут ваши сироты на чай или нет. Я подчинюсь вашему решению.

Хоуп поймала его на слове.

– Итак, если леди Элинор согласится, то вы поможете нам с транспортом?

– Почему бы и нет?

– И привезете ваших сестер?

Он сжал губы.

– Нет. Я бы не разрешил моим сестрам посетить это мероприятие.

– Почему же нет? – потребовала Хоуп. – Я уверена, что они тоже получили бы удовольствие. Наша сестра Грейс будет там обязательно.

Он равнодушно пожал плечами.

– Вы можете поступать так, как сами считаете целесообразным, а я так, как считаю я. Мои сестры не будут связываться ни с какими сиротами данного учреждения.

– Не могу поверить в такое отношение! – воскликнула Хоуп.

Он совершенно спокойно взглянул на нее.

– Ничем не могу вам помочь.

По его лицу было видно, что уговорить его будет невозможно. Хоуп уставилась на него, спрашивая себя, что же сделало его таким неподатливым в этом вопросе. Она поняла намеки леди Элинор, что некоторые из этих девочек жили жизнью и близко не похожей на респектабельную, прежде чем попали в это учреждение, но, на взгляд Хоуп, они все равно оставались просто детьми со всеми детскими потребностями. И все они заслуживали начать свою жизнь с нуля. Она, со своей стороны, никогда бы не обратила против них их прошлое.

Нежный голос ее сестры прервал ее мысли.

– Пожалуйста, леди Элинор, позвольте им это чаепитие. Не стоит сомневаться, что маленький праздник как-то сможет им повредить. Всего лишь час или два вне их обычного распорядка.

Хоуп, отвернулась от стоящего перед ней человека с мрачным лицом, обвила рукой талию сестры и нежно сжала ее.

Леди Элинор в раздумье прикусила губу.

– Не уверена, что это мудрое решение. Это может разрушить все, что мы пытались привить этим девочкам. Выбить их из колеи. Учреждение управляется, основываясь на «Принципах Рациональности», разработанных моей покойной матерью. А в бессмысленной игре или легкомысленном развлечении нет никакой Рациональной цели. Весь день, каждый его миг они заняты полезным делом. Это то, что станет их руководством в жизни. – Ее голос приобрел уверенность, поскольку она произносила хорошо ей знакомые, привычные фразы.

Она сама, вероятно, выросла, следуя именно этим правилам, подумала Хоуп. Мать леди Элинор была уже мертва, но она все еще продолжала управлять жизнью своей дочери.

– И какова же цель их жизни? – спросила Хоуп.

Последовала длинная пауза. Взгляд леди Элинор, обращенный на нее, не выражал ничего. Затем медленно в нем начало отражаться закрадывающееся в ней сомнение.

– Их работа, – ответила она не совсем уверенно.

– А о чем они мечтают?

– Надеюсь, что ни о чем. Мечты – пустая трата времени.

– Что вы говорите, это – ужасно!

Леди Элинор закрыла глаза на страсть, прозвучавшую в голосе Хоуп.

– И что за радость им от такой жизни?

Леди Элинор нахмурилась.

– Радость? Достаточно удовлетворения от хорошо выполненной работы и правильного поведения...

– Я не говорю об удовлетворении! Дети расцветают от радости, все мы вырастаем именно на этом!

– Необходимо избегать пылких чувств и страстей. Девочек всячески от них оберегают.

Хоуп уставилась на нее в полном недоумении.

– Если детям внушают мысль, что они должны верить, что в мире не существует никакой радости, что от жизни можно ожидать только страданий и жестокости, то для чего же тогда жить?

Казалось, что леди Элинор искренне смущена этим вопросом.

Хоуп же продолжила свою пылкую речь:

– Вы говорите, что мечты – это пустая трата времени, но как же вы неправы! Мечты необходимы нам так же, как пища! Мечты и надежды – это то, что дает нам силу и храбрость, чтобы пережить трудные времена. Разве на этой неделе девочки не станут работать с большим желанием, если узнают, что в конце недели их ждет небольшой праздник?

Леди Элинор как-то неуверенно произнесла:

– Да, награда за хорошее поведение Рациональна. – Ее ум не задержался на Рациональных наградах, поскольку дальше она добавила обеспокоенным голосом: – Но вы ошибаетесь насчет... насчет того, что касается мечты, в этом я уверена. Моя мать любила повторять, что мечты не имеют смысла, они всего лишь мусор, нанесенный событиями дня. Она даже сказала, что и собаки мечтают, а это значит, что, мечтая, люди сами опускаются до уровня собак.

– Ваша мать была неправа, – отрезала Фейт с абсолютной уверенностью. – Мечты важны. Они дают нам силы для того, чтобы мы попытались изменить наши жизни, сделать их лучше.

Хоуп улыбнулась сестре. Никто, воспитанный под жестким контролем дедушки, не мог недооценивать власть мечтаний.

Хоуп колебалась, стоит ли критиковать мать леди Элинор, зная, что леди Элинор основывает все свое существование на тоскливых принципах своей матери. Но ей необходимо было высказаться. И не только для леди Элинор.

Хоуп посмотрела на человека, который не ожидал от жизни ничего, кроме грубой действительности, и тихо произнесла:

– Мечты могут помочь нам выйти из темноты.

– Мечты делают нас слабыми и лишают силы духа, с которой женщина должна вступить в жизнь, – провозгласила леди Элинор, словно бессмысленно заученный урок.

Хоуп покачала головой.

– Вовсе нет! Мечты – источник силы духа. Самой жестокой зимой, мечты обещают нам, что наступит лето, и дают силы пережить ее. Мечты показывают нам путь. Они дают нам цель.

Леди Элинор еле слышно повторила уже сказанное ранее:

– Мечты – бессмысленный мусор.

– Нет! Мечты могут дать нам цель в жизни.

– Моя мать сказала, что люди, которые предаются мечтам, ничего не достигнут. Или сойдут с ума.

– Тогда ваша мать была неправа! – яростно заявила Хоуп. – Если мы отказываемся от своей мечты, мы предаем себя, предаем свое сердце.

Последовала короткая, напряженная тишина, и вдруг леди Элинор разрыдалась.

На какое-то мгновение все были настолько потрясены, что не двигались с места. Первым опомнился мистер Бемертон и выступил вперед.

– Вы переутомились, леди Элинор. Без сомнения, у вас началась головная боль. Моя матушка так просто извелась с нею. Вы должны отправиться домой, лечь и сжечь несколько пастилок. Я немедленно провожу вас. А мистер Рейн позаботится о ваших гостях. В конце концов, именно он владелец этого учреждения.

Он вытолкал рыдающую леди Элинор из приюта прежде, чем кто-либо еще сумел прийти в себя. Хоуп в раскаянии смотрела на сестру.

– Я вовсе не хотела так ее расстраивать. – Она повернулась к мистеру Рейну. – Клянусь вам, я совершенно не хотела, чтобы она приняла мои слова на свой счет. Я сейчас пойду и все объясню...

Мистер Рейн медленно покачал головой, все еще смотря вслед мистеру Бемертону, хмуро сдвинув брови.

– Нет. Джайлс позаботится о ней. Он прав – теперь я несу ответственность за это учреждение. Что еще вы хотели бы осмотреть?

Хоуп била дрожь.

– Я осмотрела все, что хотела, спасибо! Но я беспокоюсь о леди Элинор. Я совсем не хотела огорчать...

Он прервал ее:

– Значит, вы забрали бы свои слова обратно?

Она внимательно на него посмотрела и покачала головой.

– Нет. Я верю в то, что говорила.

Фейт вышла вперед и взяла ее за руку.

– Так же, как и я. Если бы мы не мечтали, то мы никогда не решились бы сбежать от нашего дедушки и до сих пор жили бы в постоянном страхе. – Она повернулась к Хоуп. – Не расстраивайся, моя дорогая. Ты вовсе не была злой. Думаю, что ты просто неосторожно наступила на больную мозоль.

Хоуп подумала над этим.

– Ты думаешь...

– Разве леди Элинор не могла оказаться закоренелой мечтательницей?

Хоуп рассмотрела эту мысль.

– А эта ее ужасная мать вытравила из нее все ее мечты...

– Неудивительно, что она так расстроилась, когда поняла, что ее непогрешимая мать все-таки ошибалась.

Хоуп оглянулась назад на двор для упражнений. Она подумала о мрачных, серых платьях и историях с моралью, и маленьких девочках, которые мечтали о куклах, а вместо этого получали иглы для шитья.

– Ее мать должна за многое ответить. – Она повернулась к мистеру Рейну. – Я сожалею, что расстроила леди Элинор, но продолжаю придерживаться своих взглядов. И я предупреждаю вас, мистер Рейн, что настроена внести в жизнь этих девочек немного света.

И не только в жизнь этих сироток, решила она. Ну, почему так много людей считает, что весело проводить время грешно?

Во время обмена мнениями между сестрами мистер Рейн молчал. Он очень задумчиво смотрел на них обеих.

– Я не считаю, что пикник с чаем и пирогами может нанести непоправимый вред.

Хоуп схватила его за руку.

– О, спасибо, мистер Рейн. Конечно же, никакого вреда он не причинит, всего лишь доставит удовольствие нам, а не только девочкам. Одна мысль об этом делает меня счастливой.

Он на мгновение задержал ее руку в своей, но затем резко отпустил.

– Я сегодня же проинформирую леди Элинор. Я пошлю ей записку, как только вернусь домой.

– Да, и я тоже. Хочу принести ей свои извинения, – сказала Хоуп. – Фейт и я отправимся к ней утром. И я надеюсь, что вы все же пришлете ваших сестер на наше чаепитие.

Его лицо застыло.

– Нет. Не хочу, чтобы моих девочек хоть что-то связывало с этим учреждением! Я сказал именно то, что хотел сказать.

***

Джайлс раздобыл наемный экипаж и помог леди Элинор забраться в него. Она продолжала рыдать, пытаясь спрятать от него свое лицо, держа у своих глаз маленький квадратный кусочек льна. Как это было некстати. Слезы продолжали течь, но она отважно с ними боролась.

Джайлс с минуту терпел, но затем грубо произнес:

– О, ради Бога, позвольте мне. – Он придвинулся к ней, взял скомканный, мокрый платок из ее рук и засунул его в свой карман. После чего вытащил свой собственный носовой платок, обнял ее и стал мягко вытирать ей щеки.

От его прикосновений она напрягалась и заговорила, пытаясь справиться с икотой:

– Я... я... простите... я... не знаю... что не так... с...

– Молчите, – твердо приказал ей Джайлс. – Вы можете плакать, сколько пожелаете, но не стоит извиняться за это. Вы имеете право на эмоции.

Она была настолько удивлена, что заморгала, глядя на него сквозь слезы, ее тонкая фигурка содрогалась от судорожных рыданий.

Он подтянул ее к себе, подставив свое плечо.

– О, но... – Она попыталась отстраниться.

– Сейчас же прекратите. В этом нет ничего личного или непристойного, – усмехнулся он, но слова прозвучали, как приказ. – Вы – леди, которая находится в расстроенных чувствах. Будучи джентльменом, самое меньшее, что я могу сделать, это предложить вам свое плечо, на котором можно выплакаться. Я сделал бы то же самое для любой леди, так что больше об этом не думайте.

– О! – Она прекратила вырываться и прижалась к его плечу, как маленький, негнущийся кусочек дерева.

Джайлс нашел, что ее неуклюжесть странным образом вызывала желание защитить ее. Он слегка откинулся на сиденье так, что она, потеряв опору, в конце концов, оказалась полулежащей на нем. Мгновение, другое она продолжала оставаться напряженной, но постепенно ее тело расслабилось – совсем чуть-чуть. Время от времени она ловила себя на том, что непозволительно размякла, и на мгновение вновь напрягалась, но ритмичное покачивание движущегося экипажа и легкое поглаживание руки Джайлса, а также ее собственная усталость, – все играло против нее, заставляя поудобнее устроиться на его груди.

В течение минут десяти или несколько дольше они ехали в дружеском молчании; Джайлс, откинувшись на сиденье, а леди Элинор, почти лежа на его груди, его рука мягко, но твердо поддерживала ее. Но как только экипаж въехал на Лестер-Сквер[41], она, казалось, опомнилась. Сначала она резко оттолкнула от себя Джайлса и начала ерзать вдоль сиденья, пока не оказалась на расстоянии двух футов от него.

Хриплым, прерывающимся голосом она еле выговорила:

– С-спасибо, мистер Бемертон. Полагаю, что я уже оправилась от своего приступа...

– Выпустили пары.

Она резко выпрямилась:

– Я вовсе не выпускала пары! Всего лишь небольшая усталость.

Джайлс вызывающе пожал плечами.

– Называйте, как хотите.

– Я не выпускала пар. Моя мать презирала таких женщин. Ни одна истинная леди не позволит себе публично выказывать какие бы то ни было сильные эмоции.

– О, это нельзя назвать «публично». Только вы и я. Наш маленький секрет.

Он лениво улыбнулся и прислонился к кожаной спинке сиденья, продолжая наблюдать за нею. Она задрала свой нос повыше, притворяясь, что ничего не знает об их отношениях. Он сидел, развалясь и наблюдая, как она снова выпрямилась на сиденье, подобно палке. Она одернула свое платье, чтобы не было ни единой складки, поправила шляпку, чтобы та тоже сидела прямо, ее рот сжался в прямую линию, выражавшую явное неодобрение.

К тому времени, когда они достигли Пикадилли[42], ее самообладание полностью восстановилось. Единственными признаками ее слез оставались слегка покрасневшие нос и глаза, а также влажный платок в кармане мистера Джайлса.

– Расскажите мне о вашей матери, – попросил он.

Она посмотрела на него с подозрением.

– Что вы хотите знать?

– Когда она умерла?

– В прошлом феврале. Но умирала она очень медленно.

– Вы скучаете по ней?

– Конечно! Мы были очень близки.

– И в чем же это выражалось?

– Во всем. Моя мать во всем от меня зависела, – гордо ответила она. – Я отвечала на всю ее почту, а она получала много писем, поскольку была весьма известна. Я копировала все ее бумаги, которые отправлялись издателю, поскольку мой почерк разборчив и опрятен. Я управляла нашим домом, поскольку все мысли матери витали слишком высоко и она не снисходила до обычных земных деталей. Она называла меня своей верной правой рукой.

– То есть фактически вы на нее работали.

– Неправда! Это возмутительное замечание. Вы не понимаете. – Она переместилась еще на несколько дюймов от него, посмотрела в окно и раздраженно произнесла: – Этот экипаж тащится очень уж медленно.

– А с тех пор, как она умерла, как изменилась ваша жизнь?

Она на мгновение задумалась.

– Почти не изменилась. Я живу той жизнью, которую она для нас построила, и продолжаю ее работу, поскольку это лучшее из того, что я могу.

Он осторожно поинтересовался:

– И у вас не было никаких собственных желаний, какой-то мечты, которую вы хотели бы осуществить?

– О, нет, – ответила она спокойно. – Моя жизнь с матерью была полна работы и полностью меня удовлетворяла.

В ответ на это мистер Джайлс поднял брови, но сказал только:

– Полностью удовлетворяла? Понятно. Не думаю, что вы имели обыкновение посещать какие-либо светские мероприятия, пока ваша мать была жива.

Она вспыхнула.

– Нет.

Она сжала губы, ясно давая понять, что больше не скажет ни слова.

– Пожалуй, некоторые скажут, что уже почти поздно присоединяться к брачному аукциону. Большинство молодых особ, только что выходящих в свет, лет на десять моложе. – Это было вовсе не по-джентльменски напоминать ей про ее возраст, но Джайлс не смог придумать ничего иного, что подтолкнуло бы ее выйти из своей раковины.

Ее щеки покрылись еще более темным румянцем. Борясь с собой, не желая объясняться перед ним, но, не желая, чтобы он сделал неправильный вывод, она твердо произнесла:

– Мой покойный отец составил завещание, в котором оставил мне состояние. Получить его я смогу после трех лет замужества. Моя мать большую часть своих денег завещала на различные очень важные благотворительные цели. – Она коротко, несколько смущенно передернула плечами. – Таким образом, у меня нет другого выбора, я должна найти себе мужа.

Джайлс сидел молча, думая о матери, которая больше заботилась о своих сумасшедших проектах, чем о благосостоянии дочери, которая посвятила ей свою жизнь.

– Вы испытываете отвращение к браку?

Между ее бровями залегла складка.

– Не совсем. В любом случае, нужда заставит.

Он высказался более прямо:

– Я не хотел бы, чтобы мой друг, мистер Рейн, женился на женщине, которая испытывает к нему отвращение. Я полагаю, что вам известно, он ухаживает за вами.

Она заколебалась, вертя в руках свою сумочку.

– Он ничего не говорил, но поскольку он оказывает мне знаки внимания, то да, я знаю. И я не думаю, что он мне отвратителен. Он – вполне приличный человек.

– Да, так. Он будет вам прекрасным, сильным, здоровым мужем.

Она уставилась на него, потрясенная.

Он учтиво продолжил:

– И, без сомнения, вы найдете утешение в тех детях, которые у вас появятся.

У нее слегка отвисла челюсть.

– Дети! – Последовала короткая пауза, после чего она дрожащим голосом произнесла: – Должна признаться, что я не думала о детях. Я считала, что я слишком...

Она занервничала еще больше и не закончила фразы.

Джайлс сделал это за нее:

– Вы не слишком старая для чего бы то ни было, Элинор.

Она вспыхнула, немедленно выпрямилась и решительно произнесла:

– Я не давала вам разрешения использовать мое имя, сэр. И я уверена, что наша беседа стала весьма непристойной. Смотрите, мы приближаемся к Баркли-Сквер[43]. Мой дом всего лишь в нескольких шагах отсюда. Дальше мы поедем молча, пожалуйста!

Джайлс сидел, развалившись на кожаном сиденье, очень довольный тем, как он провел это утро.