"Мир приключений 1971" - читать интересную книгу автора

ГЛАВА 11

Алексей поднялся по крутому Сандуновскому переулку на улицу Жданова, не спеша прошел до Кузнецкого моста, вернулся, постоял с минуту у Архитектурного института и перешел улицу.

Дом был старый, подъезд давно не ремонтировался, и на стенах было можно прочесть признания в любви не одного поколения: “Зина + Коля = любовь, Саша + Маша = любовь…” Кипучая, эмоциональная жизнь юных жителей подъезда не мешала, очевидно, их более мужественным занятиям: из потолка торчали черные веточки обгорелых спичек. И Алексей, не посвященный в тайны этого изысканного вида спорта, подивился, как ухитряются ребята прилепить их туда. Чиркнут, наверное, и тут же подбрасывают…

Он был почти спокоен, лишь грудная клетка, казалось, была накачана изнутри и мысли текли медленнее, труднее, чем обычно, и нужно было подгонять их усилием воли, чтобы они не свернули с нужного пути, не сбились в кучу, словно овцы…

Алексей шел, чтобы убить человека. Но ни разу со вчерашнего дня, когда он понял, что Игорь не сегодня-завтра пойдет на Петровку и что его нужно убрать, он не думал об убийстве как убийстве. Он не думал о том, что Игорь по его воле перестанет жить, дышать, думать, превратится в труп, в ничто. Он думал о том, что ему сейчас предстояло сделать не в целом, а лишь в деталях, и среди деталей — ох как важно их продумать! — не было места таким общим понятиям, как жизнь и смерть, преступление и возможное наказание. Он знал, что должен убить и сделать это так, чтобы никто никогда не протянул бы ниточку из этого дома к нему, Алексею Ворскунову. Должен убить, потому что иначе пострадает он, Алексей Ворскунов, и было необыкновенно важно, чтобы этого не случилось.

Все было обдумано, взвешено много раз. Он, казалось, состоял из двух людей. Один придумывал, предлагал второму варианты, а тот, второй, подозрительный и настороженный, находил в них изъяны, браковал и отбрасывал. И первый, не обижаясь, снова принимался за работу и даже был благодарен второму, потому что именно от него зависело, будут ли они вместе в виде Алексея Ворскунова жить так, как хочется, или будут стоять в зале суда, выслушивая приговор… И теперь эти два существа думали врозь. Первый отвечал за поступки, второй следил, чтобы ничего не было забыто, пропущено.

Он был таким столько, сколько помнил себя, и даже необузданному, стихийному, как прыжки теленка, ребячьему озорству он никогда не отдавался целиком: всегда в мозгу его оставался как бы дозорный — спокойный и внимательный, умевший вовремя одернуть его, почуять приближение опасности.

Его почти никогда не наказывали. Наказывали других. И он вырос с твердым убеждением, что так именно и должно быть, так справедливо, потому что Алешка Ворскунов лучше, умнее, важнее, чем все остальные. И подсознательно, чтобы это убеждение ничто не могло поколебать, он учился презирать всех, всегда находя, за что именно нужно презирать. Тех, кто учился хорошо, — за выпендривание. Тех, кто учился плохо, — за глупость. Рыжих — за то, что они рыжие.

Сейчас он презирал Игоря Аникина. И презрение это, привычное и сильное чувство, помогало не допускать других чувств, которые могли бы ему помешать…

В доме была коридорная система, и, стоя перед дверью Игоря — перед ним был погнутый, без замка, синий облезлый ящик для газет, выцарапанное гвоздем и полустертое “дурак”, — вдыхая сложные запахи старого дома — пыль, кухни, кошки, — Алексей внимательно следил, не покажется ли кто-нибудь в коридоре: от этого зависели дальнейшие его действия. Скрипнула открываемая Игорем дверь, еще один последний взгляд-никого нет.

Сегодня Игорь выглядел еще хуже, и Алексей брезгливо посмотрел на его жалкую, тонкошеюю фигуру, бегающие, загнанные глаза. Нет, пожалуй, не то. Дело не в том, что выглядел он хуже, а в том, что прятал все время глаза, странно и виновато суетился, не тянулся по-ребячьи навстречу, как вчера. “Пойдет, — с уверенностью подумал Алексей, и мысль его не испугала. Он знал, что Игорь пойдет. — Готов, слизняк. Не выдержал. Черт попутал связаться с ним, артистом. Гм, хорош артист…” Он знал уже, что нужно делать, все было готово.

— Я, Игорек, тоже все время думал… — неуверенно и задумчиво сказал он. — Может быть, ты и прав… Черт его знает…

— Как-прав? — не позволяя себе еще надеяться, спросил Игорь.

— Насчет явиться самим. Ну их к черту, эти деньги! Я тебя понимаю… Трясешься все время, радости от них никакой…

“Сейчас обрадуется. Должен, если твердо надумал идти. Проверим”, — подумал Алексей.

— Это ты серьезно? — Голос Игоря вздрогнул.

— А что я, шутить пришел? — хмуро сказал Алексей.

Игорь перестал прятать глаза и с надеждой посмотрел на товарища.

— Правда, Леш, а? Ты меня не разыгрываешь?

— Пошел ты к черту со своими розыгрышами!.. Давай лучше выпьем и все обсудим как следует.

— Давай, давай, Лешенька, сейчас в магазин сбегаю.

— Сиди. Я все принес. “Столичная” вот в сумке — две бутылки, томатный сок, сделаем “кровавую Мэри”. Знаешь?

— Знаю.

— Ну, ты хозяин, действуй, открывай водку, сок, смешивай. Хватит мне тебе нянькой быть.

“Так, еще раз проверим, — подумал Алексей. — На бутылках моих отпечатков пальцев, если не дай бог дойдет до этого, не будет. Теперь самое главное… Попросим соль”.

— А соль где, хозяин?

— Сейчас, Леш.

Игорь услужливо метнулся к старому, рассохшемуся буфету. Алексей ухватил правой рукой в кармане щепотку порошка и быстро бросил в стакан Игоря. И уже когда бросил и когда скрипнула дверца буфета, он с ужасом понял, что порошок останется на поверхности, будет заметен. Он схватил вилку и принялся размешивать содержимое стакана.

— Тут, Игорек, в этой “кровавой Мэри”, важно размешать как следует. Чтоб, значит, молекулы все перемешались. — Оправившись от испуга, он говорил быстро, стараясь выиграть время и вновь обрести необходимое хладнокровие. — Отличная вещь — и выпивка и закуска в одном стакане. Да и пить приятнее, мягчее.

“Кажется, пронесло. Думать, думать больше надо. На таких пустяках и попадаются… Достаточно ли я ему снотворного бросил? Вроде прикидывал дома, порции две—три. Должно хватить”.

— Ну, давай, Игорек, за благополучное решение. Поехали.

— Поехали.

Они выпили, неторопливо закусили.

Алексей пристально взглянул на товарища: “Как быстро, интересно, подействует? Через полчаса, наверное, не раньше?”

Игорь, смущенно улыбнувшись, сказал:

— Я, Алексей, честно, от тебя такого не ожидал.

— Почему?

— Не знаю… ты… как тебе объяснить? Вот не думал, что тебя тоже мысли мучают…

— Мучают, Игорек. Я ведь тоже сначала все как о шутке об этом деле, будь оно неладно, думал. А теперь от шутки один пшик остался. И муторно, и страшно…

— Точно, Леш, ты как мысли мои читаешь. Телепатия и телемеханика. Но ведь идти-то тоже страшно. Когда?

— Завтра или послезавтра. Надо Павла Антоновича предупредить… Чего там страшного? Главное — с плеч долой. Сразу легче станет.

— Нет, честно, Леш, не думал я, что ты такой… о других как-то думаешь.

— И зря.

Разговаривая, Алексей внимательно следил за лицом Игоря, ожидая первых симптомов сонливости. Он по-прежнему не испытывал никаких чувств к товарищу, кроме презрения, брезгливости. Но теперь чувства эти были не сильными и не отвлекали от главного его дела.

— Я, знаешь, Леш, если все хорошо обойдется, снова и на работу устроюсь, ив драмкружок обратно попрошусь. Честное слово дам — до первой капли. Там, знаешь, там у нас атмосфера такая… творческая. Вроде ругаются все, руководитель кричит: “Ты, говорит, двигаешься как маневровый паровоз!..” Ругаются и не ругаются. И запах на сцене и за кулисами всегда такой… особый… Словами не передать… Ты когда-нибудь за кулисами был?

— Нет, — буркнул Алексей.

— А знаешь, Леш, вот я что подумал: ты ведь тоже мог бы играть… У тебя, по-моему, способности есть… — Игорь широко зевнул, похлопывая по рту ладонью. — Что-то спать клонит. Не выспался, что ли?.. Не от полстакана же водки…

— А ты не стесняйся, бывает. Переволновался, наверное. Ляг на полчаса, полежи, а я посижу.

Игорь еще раз зевнул, виновато и рассеянно улыбнулся и покорно улегся на тахту.

“Надо говорить, быстрее уснет”, — подумал Алексей.

— Некоторые от волнения плохо спят, а других, наоборот, все в сон клонит. У меня у самого, если какие-нибудь неприятности, первое дело спать тянет. — “Кажется, уже спит, — подумал он, — сейчас проверим”. — Игорь, а Игорь? — “Спит”.

Он подошел к товарищу, пристально посмотрел на него. “Спит. Должен спать. Теперь главное — не суетиться, все как следует обдумать. Сначала главное”. Он осторожно достал конверт со снотворным, высыпал почти все его содержимое в стакан Игоря, остаток же стряс в карман Игоревой куртки, что висела на стуле. Держа пустой конверт за уголок, он вложил его в раскрытую руку Игоря (“Только бы не проснулся… Нет, спит, как сурок!”) и своей рукой сжал Игореву руку в кулак.

Послышался слабый шорох сминающейся бумаги. Алексей сбросил смятый конверт на пол и ногой затолкал его под стол.

Теперь он был озабочен лишь одним: не забыть чего-нибудь. Он придирчиво осмотрел стол, словно ученый перед сложным опытом. Как будто все в порядке. Нет, сказал он себе, “как будто” не годится. Время есть. Еще раз обдумать. Не спеша он повторил про себя: “На обеих бутылках теперь только отпечатки пальцев Игоря. На стакане — тоже. И вилка осталась только его. Всё”.

Он почему-то вдруг вспомнил, как в прошлом году в профсоюзном доме отдыха, куда ему дали тридцатипроцентную путевку, он следил от нечего делать за игрой в шахматы двух отдыхающих. Один, толстенький, балагур и весельчак, делал ходы быстро, с прибаутками. Второй, высоченный и сутулый, с раздраженным, хмурым лицом, по которому, словно живые, двигались красные пятна, протягивал к фигуре пальцы, почти касался ее, отдергивал руку, снова тянулся, в нерешительности замирал, и, когда в конце концов делал ход, на лице его застывало выражение мучительной неуверенности, что пошел не так. Следить за ним было неприятно, и все болели за толстяка. Но выигрывал неизменно сутулый…

Оставались деньги. Найти их нужно было обязательно. Если у простого слесаря, да к тому же уже недели три не работающего, находят пятьсот рублей — это должно насторожить, должно не вязаться с очевидной картиной самоубийства. Без них — другое дело. Парень бросил работать, выгнали его из драмкружка, пил неделю подряд… Иди, влезь мертвому под черепушку. Докажи, что не так.

В прошлый раз, говоря о деньгах, Игорь невольно бросил взгляд на тахту. Куда еще этот лопух мог их спрятать?

Алексей провел рукой по салатного цвета вылинявшему покрывалу — не чувствуется. Перекатил спящего Игоря в сторону-тот только всхрапнул коротко и затих, — снова пошарил… Нет. Не было денег и под подушкой. Он стал на четвереньки и заглянул под тахту. Одна из ножек козелков отломалась, и вместо нее был подложен кирпич. Алексей засунул под тахту руку, пошарил за кирпичом… Так и есть. Спрятал, называется, лопух. Он вытащил сверток, развернул газету — они, те самые двадцатипятирублевки, — сунул деньги в карман. Можно было идти. Капкан был взведен, наживка насажена. Когда он проснется с сухим ртом и тяжелой мутной головой и увидит на столе стакан “кровавой Мэри”, он обязательно потянется к нему. Сам жаловался, что всегда тянет его опохмелиться. И уж не выльет — это точно. Не такой Игорь человек, чтобы выливать водку. И если не сразу, то позже высосет, но высосет обязательно…

Теперь прислушаться к шагам в коридоре и идти. Лишь бы не заметили его в момент, когда он выходит, а там неважно. Когда по коридору шел человек, а когда наступила смерть. Разница. В несколько часов разница. Для того все и придумано. Да и мало ли кто ходит по коридору: кто, когда, к кому. И все-таки застраховался, кругом застраховался. Даже найдут его, не дай бог… Пожалуйста. Когда он был, а когда Игорь помер. Разница. Можно идти. И снова он вспомнил руку шахматиста, протянутую — вот-вот возьмется за фигуру — и все же колеблющуюся. Три шага до двери. Выйдешь — и тогда уже ничего не исправишь, не вернешь и будешь грызть себя. Казнить без конца, почему не мог подумать, еще и еще раз проверить.

“Глупости, — подумал он, — кругом застраховался и перезастраховался. В три госстраха. И все-таки…”

На мгновение ему захотелось вылить содержимое стакана. Только вылить. И можно будет не напрягаться, не думать, не забыл ли чего-нибудь, сбросить груз, размять плечи, расслабиться. Но тогда нужно будет думать о другом. “Гражданин Ворскунов Алексей Иванович, вы обвиняетесь по статье…”

Он отбросил соблазн, с презрением оттолкнул его и направился к двери. Все тихо, слышно лишь уютное посапывание Игоря на тахте, шум улицы.

Откуда-то донесся голос диктора: “Вы прослушали радиокомпозицию…” Можно идти.

Алексей осторожно повернул рубчатый цилиндрик французского замка. Ну, быстро. Он выглянул… Никого не было. Захлопнул за собой дверь.

На улицу из ворот Архитектурного института вышли несколько парней и девушка. Девушка сделала смешную гримасу, что-то сказала, и ребята прыснули со смеха.

Впервые за долгое время Алексей, кроме привычного презрения, вдруг ощутил острую ненависть к этим людям. Они не видели его, не смотрели даже в его сторону, и все же от них исходила опасность. Опасность таилась в зависти, которая шевельнулась где-то в самых глубинах его мозга, и он, не осознавая ее, ответил защитной вспышкой ненависти. Ненависть к этой девчонке — без шапки, с длинными прямыми черными волосами до плеч; ненависть к черному дерматиновому футляру, в котором она, должно быть, несла чертежи; ненависть к их смеху, дурашливому, беззаботному; ненависть, наконец, к непохожему на себя человеку, а потому чужому и требующему ненависти и презрения.

И не только они, эти смеющиеся студентики, — вся улица, весь город источали неясную угрозу, и он внутренне ощетинился и, наверное, зарычал бы, живи он на несколько десятков тысяч лет раньше.

Он спустился вниз по Кузнецкому мосту. Книги, дамский салон. Дом моделей — кому все это было нужно? “Сволочи, — подумал он, — попробовали бы они…” Он не закончил мысли, то ли потому, что не умел ее сформулировать, то ли потому, что не знал, что они должны были попробовать…

?

Игорь проснулся оттого, что затекла шея и хотелось пить. Он открыл глаза и долго не мог сориентироваться во времени и пространстве, словно очутился в темном море без единого огонька. Сколько он спал? Который час? Где Алексей? Почему темно за окнами?

Он с трудом встал, покачиваясь, нащупал выключатель. “Мать честная! — почему-то испугавшись, подумал он. — Сколько же это я спал?”

Он грузно опустился на стул, долго сидел, подперев щеки ладонями. Мысли были какими-то вялыми, ватными, и стоило ему попытаться сосредоточиться хотя бы на одной из них, как она тут же уплывала куда-то, оставляя за собой легкий болевой след.

“Надо встать и попить, — лениво подумал он, поднял глаза и увидел перед собой стакан с темноватой жидкостью. — А, “кровавая Мэри”…”

Он поднес стакан к губам, вздрогнул от запаха водки, привычно подавил отвращение и в несколько глотков опорожнил его.

“Странный какой-то вкус… — все так же лениво подумал он. — Зато снова засну… А потом… Потом…” Он смутно улыбнулся, потому что “завтра… завтра… послезавтра… лучше… и Нил…”.

Он опустился на тахту, лицом вниз.