"Мир приключений 1971" - читать интересную книгу автора

ГЛАВА 12

Сотрудник научно-технического отдела производил осмотр комнаты и фотографировал, судебно-медицинский эксперт склонился над трупом, а дежурный следователь прокуратуры собирался составлять протокол. Подполковник Шехов, старший оперативный уполномоченный МУРа, вышел в коридор. У дверей стояла толпа, люди приглушенно и вместе с тем возбужденно разговаривали, с испуганно-жадным любопытством пытались заглянуть в комнату.

— Я как ночью увидела, что свет у Игоря горит… — важно рассказывала полная дама неопределенных лет, величественно сложив руки на необъятной груди, — увидела, и сразу меня как будто что-то кольнуло…

— Прошу прощения, вы соседка покойного? — спросил подполковник.

— Я, — гордо ответила соседка. — Я и милицию вызвала.

— Не могли бы вы рассказать мне все, что…

— С удовольствием.

— Может быть, чтобы не мешать нашим сотрудникам работать, мы могли бы поговорить у вас?

— Пожалуйста. Только простите, у меня не убрано…

Соседка явно кокетничала. Небольшая, метров двенадцать, комната была убрана с той абсолютной законченностью, которая заставляет посетителя мгновенно почувствовать, что он здесь лишний, что одним своим присутствием он грубо нарушает высшую гармонию ажурных салфеток. Хозяйки таких комнат, как правило, обладают взглядами на жизнь четкими и ясными и никогда не сомневаются в своей правоте.

— Давайте познакомимся, — улыбнулся подполковник, с опаской садясь за круглый стол, покрытый бордовой панбархатной скатертью. — Шехов, сотрудник Московского уголовного розыска.

— Лацис Фаина Григорьевна, — представилась дама, и подполковнику почудилось, что в глазах ее мелькнуло выражение острого беспокойства, скрытой муки.

Он проследил за ее взглядом. Она смотрела на скатерть, собравшуюся в крупные морщины под локтем подполковника. Он усмехнулся про себя и азгладил ладонью скатерть. Глаза женщины потеплели, и подполковник подумал, что зачислен, наверное, отныне в разряд воспитанных людей, с которыми можно иметь дело.

— Начнем с вашего покойного соседа. Вы давно знаете его?

— Игоря? Да с самого его рождения. Вместе с отцом его, Василием Петровичем, за ними ездила, цветы покупала.

“Да, эта женщина, очевидно, из тех, — подумал подполковник, — что, купив раз кому-нибудь цветы, уже никогда об этом не забудет”.

— Какого он года?

— Родился он как раз, когда война кончилась. Сорок пятого, стало быть. На следующий год, ну да, в сорок шестом, Василий Петрович умер от инфаркта, а Клавдия Митрофановна, мать Игоря, только в прошлом году умерла.

— После смерти матери Игорь жил один?

— Один. Я сколько раз ему говорила: “Женись, Игорек, веселей тебе будет. Ребеночек появится, на троих уже точно новую квартиру дадут. А то живем тут в девятнадцатом веке, даром что в самом центре…” А он только смеется: “Куда мне, тетя Фаина, молод еще, норму свою не выгулял”. Они теперь, эти молодые люди, такие эгоисты…

— Понимаю, Фаина Григорьевна. Где он работал?

— Где-то в автобазе. Слесарем. Но уже недели две, как рассчитался. Во всяком случае, не работал, это точно.

— А почему он ушел с работы?

— Не знаю, — обиженно сказала Фаина Григорьевна и неодобрительно поджала губы. — Он мне не рассказывал. Он вообще последнее время скрытный какой-то стал. Пьяный часто приходил. Отец его, Василий Петрович, в рот не брал, мать, покойница, тоже была женщина тихая, порядочная. Кастеляншей в парикмахерской работала. Всю, можно сказать, жизнь на одном месте, все сыну отдала, а он, видите, учиться не стал, еле специальность приобрел.

— И давно он пьет?

— Ну, так, чтобы всерьез, с полгода. Раз, помню, жаловался, что пригрозили его из драмкружка при Дворце культуры выгнать за выпивку.

— А вы не знаете, случайно, в каком именно Дворце культуры он занимался?

— Не могу вам сказать.

— Ну хорошо, это определить будет нетрудно… Вы не замечали, приходили к нему в последнее время какие-нибудь товарищи?

— Раньше приходили. У нас хотя стенки толстые, старинный дом, не то что нынешние сборные, но все-таки слышно бывает, когда шумят. Ну, а в последнее время не замечала.

— Фаина Григорьевна, не могли бы вы охарактеризовать Игоря Аникина, что он был за человек, какой у него был характер?

— Почему же не могу? Характер у него был всегда мягкий, задумчивый. У меня когда-то был кот Пушка, огромный такой, пушистый. Игорек, бывало, придет ко мне — он еще малышка совсем был, — сядет на корточки около него и все гладит, гладит. “Киса, Киса…” — приговаривает. — Фаина Григорьевна шмыгнула носом и глубоко вздохнула: — Столько лет, а как будто только вчера…

“О ком она, интересно, вздыхает: о коте, покойном соседе или о годах?” — почему-то неприязненно подумал подполковник.

— Но, знаете, всегда он был несамостоятельным каким-то, все на мать свою, Клавдию Митрофановну, полагался. Мама скопит, мама купит, мама сделает, мама приготовит. Сколько раз я ей говорила: “Смотри, Клава, набалуешь ты его…” Разве можно? Здоровый парень, а в голове, простите, пустота.

— Ну хорошо, Фаина Григорьевна… В каком состоянии находился Игорь Аникин последние две недели, с того времени, как он бросил работу? Замечали вы что-нибудь необычное в его поведении, в разговорах, выражении лица?

Фаина Григорьевна слегка прищурилась, словно вглядывалась в даль, склонила голову набок.

— Как вам сказать…

— Только не пытайтесь обязательно найти что-то особенное в его поведении. Бывает так, что под впечатлением случившегося люди начинают подгонять свои наблюдения…

— Простите меня, — обиженно и не без высокомерия отрезала Фаина Григорьевна, — я никогда ничего не подгоняю…

— Я не хотел вас обидеть.

— А я никогда и не обижаюсь. Если на всех обижаться, обид не хватит. — Губы Фаины Григорьевны снопа неодобрительно поджались.

— Господь с вами, Фаина Григорьевна. — усмехнулся подполковник, — вы так прекрасно помогаете нам… — Он еще раз разгладил ладонью скатерть.

— Что вы… Так вы спрашиваете о последних неделях?.. Угрюмый он стал какой-то, замкнутый. Ну, и пил много. Утром выйдет на кухню… У нас столы рядом — не кухня, а целый пищеблок, двенадцать хозяек. Представляете? Но я не имею привычки, как некоторые другие, по чужим кастрюлям нос совать…

“Боже, — с тоской подумал подполковник, — сейчас начнет излагать свое жизненное кредо. А перебьешь — обидится”.

— У меня на кухне вообще дел не много. Сколько надо для одной сготовить? А для некоторых, — слово “некоторые” она нарочито подчеркивала, вкладывая в него особый, уничижительный смысл, — кухня — прямо клуб какой-то. Лекторий и университет культуры.

— Игорь… — рискнул вставить словечко подполковник.

— Вот я и говорю. Утром выйдет на кухню, мятый весь такой, смутный, желтый. И перегаром, простите, разит. А я этого не люблю, неприятно мне это. Конечно, если бы он был моим сыном… — В словах ее звучал скрытый упрек покойной кастелянше, и все выражение лица ее словно говорило: “Будь он моим сыном, можете не сомневаться, и пить бы он не пил, а учиться бы он учился, и жениться женился, и, уж конечно, не лежал бы лицом вниз на продавленной тахте в своей жалкой, неубранной комнате.

— Как по-вашему, Фаина Григорьевна, было у него состояние подавленности, депрессии, тяготило его что-нибудь, мучило?

— Он со мной уже давно не делился, — обиженно сказала Фаина Григорьевна, и было ясно, что именно в этом и состояла ошибка Игоря Аникина. — Поэтому точно я вам, конечно, сказать не могу. Но мне все-таки кажется, что в последние особенно дни он был сам не свой. Даже со мной раз утром на кухне не поздоровался. Смотрит на меня так, словно я стеклянная, сквозь меня смотрит. Я ему говорю: “Что ты, Игорь, не здороваешься?” А он словно очнулся, скривился так и пробормотал: “Простите меня, тетя Фаина, задумался”.

— Ну хорошо, Фаина Григорьевна, расскажите, пожалуйста, как вы вызвали милицию, что привлекло ваше внимание, что вызвало у пас подозрение, — одним словом, все.

— Ночью, часа в два…

— Простите, прошлой ночью?

— Да. Ночью, часа в два, я проснулась от изжоги. Изжога меня мучает. Встала поискать соды и вспомнила, что оставила соду на кухне, в столе. Накинула халат, вышла в коридор, а у нас, вы, наверное, сами заметили, лампочка в коридоре как от карманного фонарика, еле светит. Смотрю, в комнате у Игоря свет.

— А как вы определили, что у него горит свет?

— Через нижнюю щель двери. Когда свет у него горит, полоска внизу яркая.

— Понятно. А почему вы обратили на эту щель внимание?

— А я и не обратила. Но когда пошла утром, часов в восемь, ставить чайник, свет все так же горел. Вот тогда мне это показалось немного странным. Я остановилась у его двери, прислушалась. Тихо. Ну, думаю, опять пьяный пришел, забыл свет выключить, спит. Но когда и все утро и днем свет продолжал гореть, а Игорь не выходил, я спросила у соседей из четырнадцатой и шестнадцатой комнат, не заметили ли они — выходил или не выходил Игорь. Нет, вроде, говорят, не выходил. Я совсем разнервничалась, какое-то предчувствие у меня стало. Может быть, человек заболел, а мы здесь стоим. Я подошла к двери, это было уже часа в четыре, постучала. Сначала тихо, потом громче. В комнате тишина, ни звука. Я подумала: надо вызвать милицию, мало ли что может быть. А потом, когда вы уже приехали и открыли с понятыми дверь и Игорь…

Она вдруг заплакала, некрасиво сморщила лицо, заплакала не сдерживаясь, всхлипывая и не пытаясь унять слезы. И подполковник подумал, что она, должно быть, в сущности добрый человек и что ее броня собственного осуждающего превосходства оказалась вовсе не броней, а защитной скорлупкой.

— Спасибо большое, Фаина Григорьевна.”. Что ж… К сожалению, бывает, случается и так…

Он еще раз разгладил ладонью панбархатную скатерть, поставил стул именно на то место, на котором он раньше стоял, и вышел в коридор. Соседи всё еще продолжали возбужденно обсуждать происшедшее: “Он еще тогда… Без матери-то… Двадцать три года всего… Ну, теперь молодежь… И с чего бы это?.. Да, вот вам и…”

Из-под двери комнаты Игоря Аникина пробивалась полоска света. В полутьме коридора она казалась удивительно яркой.

Подполковник, чувствуя на себе вопросительные взгляды, открыл дверь и вошел в комнату. Судебно-медицинский эксперт, средних лет мужчина с необыкновенно озабоченным лицом, поднялся с тахты, два раза развел руками, разминая уставшую спину, и сказал:

— Смерть наступила, по-видимому, часов двенадцать—пятнадцать назад. Точнее пока определить трудно. Отравление, возможно, большой дозой снотворного.

— Похоже, что анализ остатков содержимого вот этого стакана, — сотрудник НТО кивнул на стол, — даст нам точный ответ…

— Черт те знает что, — вздохнул следователь, — парнишка двадцати трех лет — и пожалуйста…