"Я покорю Манхэттен" - читать интересную книгу автора (Крэнц Джудит)

Глава 12

— Как говорили у нас в КВС,[31] — задумчиво произнесла Инди Уэст, — ты, Мэкси, уже купила себе участок.

— Что это, собственно, значит? — встревожившись, спросила Мэкси.

Дело в том, что ее подруга Инди никогда, абсолютно никогда не ошибалась. Они стали закадычными подругами с первого дня знакомства, когда обе по обыкновению пытались улизнуть с урока физкультуры. И хотя ей было всего пятнадцать — на целых два года меньше, чем Мэкси, они сразу же оценили друг друга, а особенно обоюдное стремление расцвечивать правду, создавая свою собственную версию событий. Да, как-то поделилась Мэкси с подругой, иногда люди принимают их за врушек, хотя они всего-навсего пытаются произвести в жизни лишь кое-какие перестановки, что делает эту жизнь более захватывающей — и между прочим, для всех, так что стараются они, выходит, ради общего блага.

— Считай, что у тебя самолет разбился, вот что, — рассеянно ответила Инди, смотрясь в зеркало. — Знаешь, мне кажется, что я становлюсь довольно… хм… красивой.

— Что значит «становлюсь»? Когда это ты не была божественно прекрасной? Пожалуйста, не уходи от темы. Мы говорили обо мне.

Инди только что возвратилась из Саратоги, где во время летних каникул отдыхала вместе с родителями. Лили Эмбервилл с мальчиками и прислугой собиралась возвратиться к концу августа. Слава богу, наконец-то у Мэкси появился человек, с которым можно обсуждать Рокко, казавшегося к этому времени окончательно одурманенным, ослепленным, обвороженным — словом, полный ее пленник. После той, первой ночи в июле каждую свободную минуту они теперь были вместе — на работе и после работы. Рокко влюбился без памяти, по-настоящему. Он сам ей об этом сказал — а он, в отличие от Мэкси, никогда не говорил ничего, кроме правды. В угаре своей страсти Мэкси не понимала, почему Инди, обычно такая беззаботная, на сей раз пытается отыскивать изъяны в ее любовном романе.

— Семнадцать — не девятнадцать, Эмбервилл — не Адамс, — односложно отвечала Инди.

— Но у меня завтра день рождения. Так что не семнадцать, а восемнадцать. И потом, сколько бы мне ни было, я все равно остаюсь той же Мэкси, которую он любит, — возразила та.

— Ну это как сказать…

— То есть ты считаешь, что когда он увидит тебя, Инди, то его любовь ко мне сразу пройдет? Чепуха.

— Нет, совсем не это. И ты прекрасно все понимаешь. Из-за того, что мы теперь ходим с тобой в школу, относящуюся к так называемой «альтернативной форме обучения», еще не следует, что одна из нас идиотка, — жестко отчеканила Инди.

— О'кэй. Ну пусть мой отец богатый…

— Ха!

— Ладно, пусть один из самых богатых людей в Америке. Да, я не хожу в Вассар,[32] а все еще в среднюю школу. По-твоему, что из-за каких-то там двух лет и отца, у которого денег вагон, я должна быть в касте прокаженных?

— Но ты ему соврала!

— Я и другим вру, ты знаешь.

— Хорошо, я тоже… Но ведь твой Рокко, ты говорила, никогда не лжет. Да он тебе больше верить не станет, вот и все. Как может уважающий себя трудяга вроде него, к тому же из консервативной итальянской семьи, привыкший ценить собственные ценности, крутить роман с подростком, чей отец — его босс, всемогущий Эмбервилл? Как он будет после этого выглядеть! И потом ты работаешь у него в отделе практиканткой. Подумай, как это повлияет на его карьеру? Он же помешан на своей работе. Скажи теперь, сможет он верить тебе или нет? Ты его заманила, беднягу, и, начнись ваш роман годом раньше, ему не миновать бы тюрьмы за растление малолетних. И еще остаются папочка и мамочка. Одному Богу известно, что они могут выкинуть, когда узнают!

Инди умела великолепно модулировать голос, меняя его оттенки, как звонарь меняет тональность звука. Не попасть под обаяние ее голоса не мог никто, в том числе и Мэкси, привыкшая, казалось, к чарам своей подруги.

— Уж лучше бы ты мне всего этого не говорила! — Она накрутила светлую прядь на указательный палец и в сердцах дернула ее. Несмотря на всю свою браваду, она и сама понимала, что в очередной раз загнала себя в угол, только на этот раз под ногами, похоже, нет пола.

— Но без тебя я пропала, Инди, — в отчаянии воскликнула Мэкси. — У меня страшная проблема. Через неделю приезжают мои — и со свободой придется проститься. Ведь Рокко я говорила, что они все еще в Европе. Если сказать, что они приехали, он тут же захочет познакомиться… Представления у него насчет этого дела самые дремучие.

— Неужели, — бесстрастно отозвалась Инди.

— Занятий в школе не будет еще три недели. Я скажу, что к этому времени они и вернутся, но ты должна меня пока прикрыть. Я буду им говорить, что я у тебя, когда буду с Рокко. А когда мне надо будет как-нибудь вечером появиться дома за ужином, то и Рокко придется сказать, что я у тебя.

— Но если он такой дремучий, то разве не захочет он быть представленным твоей лучшей подруге?

— Да… Тогда надо будет сказать, что у тебя… фобия. Что ты боишься выходить из дому. Агорафобия. Вещь вполне распространенная.

— Что ж, разве он не придет меня навестить? Ведь он такой отзывчивый!

— Ну тогда скажем так: ты боишься незнакомых. Это еще одна твоя фобия. Но позвонить тебе он может в любое время. И успокоить.

— Хорошо. С ним ясно. А папочка с мамочкой? Чем ты объяснишь, что мы вдруг стали так неразлучны?

— Скажу, что помогаю тебе нагнать в учебе, чтоб ты смогла перепрыгнуть через класс.

— Ты помогаешь мне?!

— Ну и что? Они знают, что я все могу, если только захочу. К тому же примерный поступок. А когда они позвонят тебе, чтоб со мной поговорить, ты уж чего-нибудь придумай насчет моего отсутствия.

Мэкси знала, что Инди по части выдумок куда изобретательнее, чем она сама, и, главное, ее словам верят.

— Получается, что я три недели должна сидеть дома у телефона, — проворчала Инди. — А когда занятия начнутся по правде? И у тебя будут домашние задания? Тебе ведь так легко не удастся ускользать из дома?

— Дай мне побыть с ним еще три недели. За это время я что-нибудь соображу.

— Правда от тебя никуда не уйдет.

— Пожалуйста, Инди, прошу… — в ужасе замахала руками Мэкси. — Как же ты не понимаешь… Это самое важное событие в моей жизни. И в прошлой, и в будущей… И надо, чтоб все получилось. А правда… умоляю: даже и не думай об этом слове! Уже слишком поздно, чтобы… сама знаешь чтобы что.

— Но учти, самое высшее, что может быть в отношениях с мужчиной, это: «Пусть между нами двумя всегда стоит правда», — с чувством продекламировала Инди.

— Перестань терзать меня, слышишь?

— Это не я сказала. Это Эмерсон.[33] Ралф Уолдо. Я его как раз читаю. Что поделаешь, если у меня такая каверзная память?

— А ты не можешь вспоминать это, когда ты одна?

— И еще он говорил: «Умерь свой пыл: пройдет сто лет — и будет все равно».

— Ты меня просто заводишь, Инди. Черт меня дернул выбрать себе в подруги такую язву!

— «Скользя по тонкому льду, все спасение — в скорости».

— Опять твой Эмерсон?

— Что, надоел?

— Нет, но от него на душе кошки скребут. — Агатово-зеленые глаза Мэкси от волнения широко распахнулись: казалось, теперь их бездонная глубина поглощает весь свет, еще оставшийся в комнате.

— Послушай, Мэкси, а это что, правда так здорово влюбиться и все такое? — с неожиданной робостью в голосе спросила Инди.

— Это, — торжественно изрекла Мэкси, — самое лучшее, что бывает на свете.

— Черт! Все время боялась, что ты именно так и ответишь! — не удержавшись, воскликнула Инди.

Только в начале октября правда наконец-то настигла Мэкси. Она потратила так много изворотливости, чтобы в очередной раз умудриться проскользнуть между двумя очередными выдумками, которые Инди и она не уставали изобретать, вовлекая в свой круг все новых и новых людей, что попросту забыла о том, что должно заботить любую нормальную женщину, предающуюся любви без всяких ограничений.

— Ты беременна уже по крайней мере месяц, а может, и два, — осторожно заметила Инди, после того как они вдвоем подсчитали количество недель, истекших после последних месячных. Расширенными от благоговейного ужаса глазами они молча глядели друг на друга. Пауза затягивалась: впервые за годы своей дружбы ни одна из них не решалась нарушить молчание. Неожиданно нижняя губа Мэкси, всегда подрагивавшая в преддверии очередного розыгрыша, начала расплываться, пока все ее нежное, ироничное лицо не озарилось широченной счастливой улыбкой.

— Здорово! — выдохнула она. — Это же чертовски, невероятно, баснословно здорово! Здо-ро-во!!!

Мэкси подпрыгнула, бросилась к Инди и, хотя та была на целый дюйм выше, приподняла ее и закружила по комнате.

— Здорово? — Инди, возмутившись, пробовала вырваться из объятий подруги. — Да отпусти ты меня в самом деле, идиотка чертова. Нашла чему радоваться.

— Пойми, у нас будет ребенок! Малыш, вылитый Рокко! Розовенький, пухленький — и с черными кудряшками! Скорей бы уж. Надо срочно учиться вязать. И пройти курсы «Что надо знать молодой матери». Хоть бы он завтра родился… Ну что, говорила же я, что все обязательно устроится? Сама видишь, так оно и есть. Да еще и удовольствий сколько! Прямо не верится, что мне могло привалить такое счастье!

— Сжалься над несчастной, Господи! — взмолилась Инди, падая без сил в кресло и уже ничего не понимая.

— И это все, что ты можешь мне сказать? Что с тобой стряслось? — изумилась Мэкси. — Я всегда думала, что удовольствия — это по твоей части.

— Может, у меня несколько другой взгляд на удовольствия, — слабо возразила Инди. — И потом, мисс Скарлетт, я ж ни черта не смыслю в родах.

— Нет, это моя вина, — говорила Нина. — Ведь это я придумала устроить ее летом на работу.

— Нет, моя, — возразил Зэкари. — Это же я согласился.

— Вы оба не правы. Вина моя. Именно я определил ее в художественный отдел, — продолжал настаивать на своем Пэвка. — А Линда Лэфферти считает, что в случившемся виновата она одна.

— Ну, если уж на то пошло, Пэвка, — подхватила Нина, — то виновата прежде всего твоя секретарша, которая так тебя боготворит. Это она посоветовала выбрать «Житейскую мудрость».

— Постойте, мы все тут ни при чем. Виновата одна Мэкси, а Рокко, видит Бог, винить не за что… У этого бедолаги не было никакого шанса, после того как Мэкси вбила это себе в голову, — произнес Зэкари.

— А что думает Лили? — поинтересовался Пэвка.

— Она чересчур занята приготовлениями к свадьбе, чтобы еще о чем-то думать. Во всяком случае, по ее мнению, возраст восемнадцать лет — самая лучшая пора для вступления в брак, если ты не собираешься делать карьеру. Сама Лили именно так и поступила, как раз в этом же возрасте. Но она настаивает на свадьбе в традиционно английском духе, со всякими там финтифлюшками, подружками невесты, цветочницами, разбрасывающими лепестки роз, пажами в бархатных панталонах. Словом, чтоб весь дом перевернуть с ног на голову. Единственная загвоздка — время… Пожениться им надо как можно скорее. Они б уже и поженились, если бы не все эти грандиозные планы Лили. Но Мэкси на это наплевать: как будет, так и будет… Она в угаре от удовольствий, а когда там родится ребенок, пусть даже до свадьбы, ее не интересует. Меня в последнее время преследует навязчивая мысль: Мэкси идет по главному проходу церкви, а в руках у нее вместо букета младенец!

— А с Рокко что? — не сдержал любопытства Пэвка.

— Что с Рокко? Линда Лэфферти говорит, что вы оба считаете его прекрасным работником, — с легким вызовом ответил Зэкари.

— Я не о работе. Я насчет его семьи…

— Они убеждены: все, что он делает, прекрасно, — отозвался Зэкари. — Мы недавно собрались вместе за обедом, и все прошло без сучка и задоринки, так что по части будущих родственников полный порядок. Джо Сиприани служил в Корее летчиком, и мы обменялись военными воспоминаниями. Лили и Анна, это мать Рокко, беседовали о фарфоре и серебре, о свадебных нарядах. Мэкси сидела так, как будто уже совершила чудо и получила Нобелевскую премию за свою беременность. А Рокко просто сидел и молчал, но вид у него был такой, как будто его переехали поездом или стукнули дубинкой по голове, или и то и другое вместе.

— Тогда какого, спрашивается, рожна мы тут втроем ломаем себе голову, когда все вокруг считают, что дело уладилось наилучшим образом?

— А такого, — насупился Зэкари, — что мы все слишком хорошо знаем Мэкси.

Анжелика Эмбервилл Сиприани появилась на свет в апреле 1973 года, через шесть с лишним месяцев после свадьбы Мэкси — срок, вполне приличный по моральным меркам любого общества с того самого дня, когда люди научились считать на пальцах. Как только они поженились, Рокко наконец вышел из состояния опьянения. Что касается Мэкси, то она с большим удовольствием пожертвовала последним классом школы, чтобы посвятить себя переоборудованию жилища Рокко в место, где можно будет поселиться с новорожденным.

Лили и Зэкари безуспешно пытались уговорить молодых перебраться после родов на новую квартиру, где для матери и ребенка будут наилучшие условия: и удобное просторное помещение, и кухня, и повар, и все остальное. Предполагалось, что родители Мэкси не только купят квартиру, но и обставят ее, оплачивая также всю прислугу, однако Рокко наотрез отказался принимать от них любые свадебные подарки, кроме традиционного серебряного сервиза. Он зарабатывал тридцать пять тысяч долларов в год, и привычка к финансовой самостоятельности давно сделалась его второй натурой. Родители перестали помогать ему с того момента, как он впервые добился стипендии для учебы в художественной школе, и особого беспокойства насчет возможности прокормить жену и ребенка он не испытывал. Мэкси исполнилось восемнадцать — возраст, когда многие молодые женщины в том мире, где он вырос, вполне успешно сочетают материнские и хозяйственные обязанности.

А Мэкси окунулась в новую для себя жизнь с кипучей энергией. Она посещала занятия на трех кулинарных курсах сразу, чтобы готовить для Рокко блюда французской, итальянской и китайской кухни; ходила на занятия по методике родов в двух разных школах, не зная, на какой из способов она в конце концов решится; делала закупки у «Сакса», «Блумингдейла» и даже у «Мэйси», чтобы приданое новорожденного было на самом высшем уровне. Как бережливая хозяйка, она сложила в кладовке многочисленные свадебные подарки, сделав исключение лишь для наборов кухонной посуды, керамики, столовых приборов из нержавеющей стали и недорогих стеклянных бокалов.

К счастью, мансарда Рокко была достаточно просторной, так что с помощью двух соседских плотников ее удалось перегородить на три части: уголок для ребенка, кухню с кладовкой и общую комнату, где им предстояло жить, есть, спать и где у Рокко будет свой рабочий стол. Рокко, в свою очередь, предложил разделить эту общую комнату на две, чтобы выделить ему отдельное помещение для работы, но Мэкси резонно возразила, что надеется по-прежнему помогать ему и, следовательно, в этом нет никакого смысла. Она полагала, что идиллия прошедшего лета будет длиться вечно, а что до ребенка, то он, пребывая в своем маленьком уголке, не только не будет им мешать, но, наоборот, дарить одну лишь радость.

Мэкси сидела на скамейке в чахлом скверике рядом с домом, покачивая английскую коляску, выделявшуюся своими внушительными габаритами, сверкающей голубизной, высокими изящными колесами и бахромой на полотняном верхе, защищавшей глаза Анжелики от яркого солнца. Стоял август с его типичной для Манхэттена жарой и влажностью: город лежал окутанным в чудовищное, как бы лишенное воздуха, зловещее желто-серое марево, в котором, окажись они здесь, наверняка задохнулись бы индейцы с Амазонки. На Мэкси были шорты, майка и сандалии на босу ногу. Хотя она и заколола волосы на макушке, чтобы не потела шея, влажные пряди то и дело выбивались из прически. Она безуспешно обмахивалась номером «Роллинг Стоун», изо всех сил борясь с желанием пустить слюну, завыть, как собака, и признать себя побежденной.

Ничего, подстегнула она себя, надо сконцентрироваться на положительном. Рокко — он прекрасен, кроме тех часов, когда занят своим сдвоенным рождественским номером. Анжелика — она прекрасна, когда не пищит и дает нам спать. Замужество — это прекрасно, особенно если Анжелика молчит, а Рокко работает. Готовка — тоже прекрасно, когда… впрочем, нет, прекрасного в готовке маловато. И потом после еды приходится мыть посуду. Получается, что из сорока восьми часов на удовольствия выпадает не больше одного! И то теоретически, потому что практически из-за этой невыносимой влажной жары пропадает и он. Выходит, в Нью-Йорке в августе вообще нет удовольствий! Да еще когда не работает кондиционер…

Обе установки кондиционирования воздуха у ннх в мансарде вышли из строя от старости еще три недели назад, как только наступила небывалая жара, а достать новые в разгар нынешнего лета не представлялось возможным. Каждый день Мэкси ждала, что установки наконец-то прибудут, но ожидания в очередной раз оказывались напрасными.

Каждое утро Зэкари по телефону умолял ее забрать ребенка и переехать в Саутгемптон, каждый вечер Рокко уверял ее, что оставаться в городе — это сумасшествие, он, мол, прекрасно обойдется несколько недель и без нее, а на уик-энды будет к ним выбираться, но Мэкси, привыкшая настаивать на своем, на сей раз была особенно непреклонна.

Первое лето, как она считала, должно стать временем испытания, экзаменом, который, полагали окружающие, ей суждено провалить. Но она тем не менее собиралась продержаться, оставаясь в городе и не прибегая к помощи родителей, бросив своего труженика-мужа одного — без жены, без ребенка, без любви и заботы. Она не хотела сделать из Рокко «приходящего мужа», на несколько бесценных месяцев лишив его возможности наблюдать за тем, как день за днем растет его ребенок. Постыдно, поджав хвост, убежать из этого ада к океанской прохладе, комфорту, прислуге, подносящей тебе на подносе бокалы с только что выжатым охлажденным соком… Нет!

Она достала влажную салфетку и вытерла струившийся по шее ручеек пота.

«Почему это я никак не могу перестать думать о белом? — пронеслось у нее в голове. — Белые льняные простыни, белый песок, белые кучевые облака в голубом небе над синим океаном, девственно белые подгузники, белые теннистые туфли, горничные в белых фартуках, большие белые деревянные дома, белые плетеные столики, покрытые накрахмаленными белыми кружевными скатертями, и белая лиможская эмаль…»

Наверное, потому, решила она, что нынешний август на Манхэттене не дарил ей ничего белого, если не считать обрывков когда-то белой бумаги, валявшихся под ногами.

Тем временем Анжелика, проснувшись, принялась вопить во весь голос. Мэкси вынула ее из коляски и стала изо всех сил обмахивать газетой. Хотя девочку постоянно протирали и обмывали, все складки ее четырехмесячного пухленького тела покрывала сыпь или еще какие-то противные прыщики. Она росла красивой девочкой, если не считать тех моментов, когда личико ее сморщивалось от жалобного плача, — а так было большую часть лета.

— Бедненькая ты моя, — запричитала Мэкси, почувствовав, как у нее на глаза наворачиваются слезы. — Бедненькая малютка, мне так тебя жалко, так жалко… — И она всхлипнула, ткнувшись Анжелике в шейку. — Бедненькая, несчастная ты моя! Храбрая девочка, умница, никто тебя даже не похвалит, никто, никто, никто!

При этих словах Анжелика перестала плакать, распахнула глазки и, потянув за выбившуюся материнскую прядь, улыбнулась. Мэкси, не выдержав, расплакалась еще сильнее, сквозь слезы повторяя:

— Бедняжка, маленькая ты моя…

Вскочив со скамейки, она с бешеной скоростью покатила коляску прочь со сквера. Маленькое такси, водитель которого заметил ее состояние, притормозил рядом, и Мэкси, бросив на углу пятисотдолларовую английскую коляску, схватила ребенка и нырнула в машину.

— Отель «Сент-Риджес», — бросила она. — И побыстрей. У нас срочное дело!

Компания «Эмбервилл пабликейшнс» держала в этой гостинице свой постоянный люкс для важных клиентов, и обслуживающий персонал знал Мэкси в лицо. Эскорт охающих и ахающих горничных провожал ее в пятикомнатный номер так, словно она по меньшей мере только что была извлечена из пучины волн морских и теперь находилась в спасательной шлюпке. Мэкси в изнеможении рухнула на ближайшую же кровать, прижав к себе ребенка, — до чего же приятно просто наслаждаться прохладой! Почувствовав себя достаточно освеженной, она наполнила ванну и, сняв с себя и Анжелики все, что на них было, и распустив волосы, осторожно влезла в тепловатую воду, держа ребенка на руках. Лежа на спине, она слегка покачивала дочку на воде, поддерживая под мышки и щекоча лбом ее маленький розовый носик. При этом Мэкси что-то вполголоса мурлыкала — ни дать ни взять русалка со своим младенцем.

Ванна вскоре восстановила ее силы. Закутав себя и Анжелику в огромные махровые полотенца, Мэкси засела за телефон. Во-первых, она заказала у «Сакса» набор детских рубашек и распашонок, детскую кроватку, новую коляску, ночное белье и маленькую качалку. Затем связалась с «Бонвитсом», чтобы ей привезли халаты, шелковые пижамы и хлопчатобумажные рубашки и шорты. После этого Мэкси позвонила в цветочный киоск «Сент-Риджеса» и попросила доставить в номер дюжину белых ваз — с белыми цветами. Из аптеки ей должны были принести тальк, вазелиновое масло, подгузники и шампунь. От «Шварца» — вертящийся «мобил»,[34] который она собиралась повесить над кроваткой, и дубли всех самых любимых зверюшек, которые были у Анжелики дома. Мэкси также распорядилась, чтобы гостиничные посыльные отправились немедленно по указанным адресам для срочной доставки, и уже после этого заказала в номер ленч, предварительно выяснив, есть ли на кухне суп-пюре из морковки и белое куриное мясо. В ожидании ленча она набрала служебный номер Рокко.

— Дорогой, — взволнованно начала она, — я только что обнаружила такое превосходное местечко, где все мы сможем переждать это страшное лето. И, представляешь, всего в нескольких кварталах от твоего офиса…

Августовская жара в общем-то нормальное явление для Нью-Йорка, как подтвердит вам любой житель города, добавив, что сентябрь тоже бывает не лучше. Песня «Осень в Нью-Йорке» должна была бы оговаривать, что имеется в виду октябрь: подобно парижанам из «Апреля в Париже» нью-йоркцы только в это время могут достать свои зонтики, плащи с теплой подстежкой и галоши.

Как бы там ни было, но в течение пяти недель Мэкси, Рокко и Анжелика имели благословенную возможность укрываться в прохладе «Сент-Риджеса». Хотя Рокко и отдавал себе отчет, что один только счет за обслуживание в номере превышал его недельную зарплату, он приказал себе не возражать. Ведь, как к этому ни относись, никто не давал ему права заставлять девочку страдать в душной мансарде. Когда спадет жара, у них еще будет достаточно времени, чтобы возвратиться домой.

— Я думаю, сегодня вечером уже можно перебираться обратно, — как-то в конце сентября обратилась Мэкси к мужу, когда он собирался на работу.

— Да? А я полагал, что ты вознамерилась просидеть здесь до первого снега, — улыбнулся Рокко, взглянув на ее раскрасневшееся счастливое лицо и слегка пожевав губами кончик ее дерзко вздернутого носа.

— Мне надоело обслуживание, — промурлыкала она, умудряясь языком лизнуть ямочку на его шее, которая приходилась как раз между двух пуговиц рубашки, под самым галстуком. При этом Мэкси совершала этот маневр, держа Анжелику.

— Постараюсь прийти пораньше, чтоб помочь тебе упаковаться.

— Не беспокойся, дорогой, у меня впереди целый день, и потом прислуга обещала основную часть работы взять на себя. Так что можешь прийти в обычное время и забрать нас отсюда.

Явившись вечером в гостиницу, Рокко застал жену с ребенком уже в фойе.

— Все в порядке! — сияя, объявила Мэкси.

Все трое сели в подъехавшее такси, портье, вручил водителю адрес и на прощание помахал им рукой.

— Чего это мы едем в сторону центра? — удивленно спросил Рокко.

— Мне хотелось, чтоб мы сперва заехали к моим родителям, — нарочито бодро ответила Мэкси.

— Неужели? Тогда почему мы проехали ваш дом? — невозмутимо продолжал Рокко, уже сообразивший, что Мэкси по своему обыкновению, должно быть, подготовила для него очередной сюрприз, которые она обожала: точно так же она втайне научилась готовить его любимые тарталетки, изготовила самодельные рамки для его набросков и приобрела для Анжелики старомодную распашонку с целым каскадом викторианских кружев, в которой девочка неожиданно предстала перед ним как-то вечером.

— Потому что сегодня они в гостях у Тоби, — туманно объяснила Мэкси.

— А Тоби в гостях у своего друга?

— Конечно, — обрадовалась Мэкси. — Какой ты у меня умный. Я и замуж вышла за тебя именно из-за твоего острого ума, а вовсе не из-за твоей невыносимо гордой красоты.

— Да? Мне казалось, что это я женился на тебе, после того как ты подзалетела. По-моему, и другие того же мнения, — возразил Рокко, заранее предвкушая очередной розыгрыш, который читался в ее глазах.

В действительности же это не она, а он уступил ей, как это могло быть только в сладком счастливом сне. Временами, так же как сегодня, молодая жена казалась ему воплощением очаровательной игривости, устоять перед которой он не мог.

— Не сейчас, милый. Здесь все-таки ребенок, — прошептала Мэкси.

Такси внезапно затормозило перед красивым жилым домом на Семьдесят шестой улице между Пятой и Мэдисон-авеню. Поднявшись на лифте на пятый этаж, они прошли широким коридором до двери, где Мэкси остановилась и позвонила. На звонок открыла любезная горничная в форменном платье.

— Что, здесь никого нет? — оглянулся Рокко, стоя посреди большой, отличной планировки комнаты: белые стены прекрасно гармонировали с мебелью коричневато-терракотовых тонов, которая почему-то сразу пришлась ему по душе.

— Вышли, наверное, — ответила Мэкси, тут же удаляясь в прихожую. — Эй, есть тут кто-нибудь? — позвала она.

— Давай все-таки подождем в гостиной, а?

— Да нет, дорогой. Они, наверное, где-то тут, — отозвалась Мэкси из прихожей.

Рокко двигался следом за ней, в то время как она перелетала из комнаты в комнату, элегантно обставленные, но совершенно нежилые: детская, огромная спальня с кроватью под балдахином, застеленной старинным стеганым покрывалом, и сверкающая кухня, где уже вовсю орудовала горничная. В небольшой столовой, покрашенной в красный цвет, круглый стол в провинциальном французском стиле оказался почему-то накрытым для двоих: здесь Рокко наконец настиг Мэкси и попробовал задержать.

— Остановись. Нельзя в самом деле носиться по чужому дому. Даже тебе! Или ты придумала эту вечеринку в виде сюрприза?

Она увернулась и пошла дальше, по-прежнему неся Анжелику.

— Погоди. Есть еще одна комната. Может, они там прячутся.

Мэкси открыла дверь, и Рокко шагнул и ярко освещенное помещение, где не было ничего, кроме его рабочего стола, стоявшего посредине, его стула и всего набора орудий труда, которым он пользовался, — все разложено так, как он привык.

Мэкси, сияя, обернулась к нему.

— Не думай, что все это появилось тут за одну ночь, — с гордостью произнесла она.

— Это?..

— Наш дом! Вот тебе и сюрприз, вот тебе и вечеринка. Да, с сообразительностью у тебя туговато! — с издезкой заключила она.

— Ты ведь знаешь, что я говорил насчет подарков от твоих родителей… Как же ты могла так поступить, Мэкси? — тихо спросил Рокко.

— Я с уважением отношусь к твоим словам. Но эта квартира не имеет никакого касательства к моим родителям, — ответила она с довольной улыбкой.

— Но откуда она?

— От меня. От меня — тебе. От меня — мне. От меня — Анжелике.

— То есть как это «от меня»?

— Из денег, положенных на мое имя. Отец открыл счет, как только я родилась. После последнего дня рождения я получила право нм распоряжаться. Еще одним я смогу пользоваться с двадцати одного года, потом — с двадцати пяти… У Джастина и Тоби тоже есть свои. Это просто такой способ оставить своим детям кое-что, пока ты еще жив, чтобы потом правительство не заграбастало себе все, — пояснила Мэкси, не слишком вдаваясь в детали, о которых не была осведомлена.

— Что, отец, который знает тебя как облупленную, дал тебе в руки столько денег? — усомнился Рокко.

— Ну, он же открыл счет, когда еще ничего не знал. А потом уже ничего нельзя было изменить. Иначе, я полагаю, такой суммы он бы мне не доверил. И был бы не прав. Потому что никаких экстравагантностей я себе не позволяла, учитывая мое состояние.

— Какое это?

— А такое, что у меня все-таки пять миллионов.

— Пять миллионов?

— Ну да. Честное слово, Рокко. А истратила я за все это время, включая сюда и стоимость купленной мною квартиры, даже меньше трех четвертей одного миллиона.

— Три четверти миллиона?

— Но это же совсем маленькая квартира… только-только для нас троих, — стала терпеливо объяснять Мэк-си, видя, что Рокко сегодня не слишком быстро соображает. — А когда у нас появится еще ребенок, мы тут же переедем.

— А что, ты ждешь ребенка? — как можно безразличнее спросил Рокко. — Еще один сюрприз сегодня?

— Слава богу, нет.

— Тогда пошли!

— Куда это?

— Обратно в Сохо. Если я отказался принять хоть что-нибудь от твоих родителей, то неужели ты думаешь, что я приму этот… подарок от тебя, — бледный от бешенства спросил Рокко, оскорбившись до глубины души.

— Но мои родители не имеют к этому никакого отношения! Ведь это Я купила и обставила квартиру — на свои деньги! Имею я, в конце концов, право распоряжаться собственными деньгами или нет? И потом, это же все для нас, тебя и меня.

— Мне очень жаль, но я не могу согласиться, Мэкси. Это полностью исключено. Жертвовать своими убеждениями я не намерен.

— Ты просто упрямый старомодный итальяшка. И к тому же ведешь себя как типичный представитель мужской касты.

— Но я такой. Тебе бы следовало это знать, когда ты за меня выходила. С тех пор я не менялся.

— И я, между прочим, тоже! — выпалила разъяренная Мэкси.

— Вот именно, — констатировал Рокко. — В этом-то все и дело. Одному из нас надо будет измениться.

Он сжал кулаки. Да, ему следовало предвидеть такой поворот событий. Сигналы следовали один за другим, но он, идиот мягкотелый, предпочитал их не слышать. Отказывался верить, что Мэкси настолько испорченна и что для нее существуют лишь собственные бессмысленные капризы.

— Перестань на меня так глазеть, Рокко Сиприани! — закричала она.

— Прощай, Мэкси, — коротко бросил Рокко, словно боясь, что, продолжи он этот разговор, ему не удержаться от грубости, еще более непоправимо жестокой, чем сам их разрыв. (О, как он боялся этой минуты! Беспокойная интуиция подсказывала ему, что она неминуемо наступит, но он заставлял подавлять внутренний голос.) — Я пришлю потом за своими вещами.

Мэкси так и осталась стоять в опустевшей комнате с открытым от удивления ртом. Она слышала, как мягко захлопнулась за Рокко входная дверь. Прошло несколько томительных минут: она все ждала, что вот-вот раздастся звонок в дверь. Но никто не звонил. С Анжеликой на руках Мэкси перешла в любовно обставленную ею гостиную и присела на большую, обтянутую золотистым бархатом софу, одну из нескольких, стоявших в комнате.

— Он еще вернется, — прошептала она Анжелике. — Ему надо понять, что мною так не помыкают. Да и кто он такой в самом деле? Со мной в жизни никто так не разговаривал. Понимаешь: никто!

И Макси, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась. Горе ее было тем безутешней, чем больше она боялась, понимая, что никто из них двоих никогда не уступит другому, просто не сумеет этого сделать. Рокко даже и пытаться не станет, с его глупой и никому не нужной гордостью. Паршивый упрямец! А она? Тем более не станет, это исключено! Все-таки она не кто-нибудь, а Мэкси Эмбервилл. И какого черта уступать должна она?!