"Первый быстрый выстрел" - читать интересную книгу автора (Ламур Луис)

Глава 1

Когда шалаш был готов и плотно переплетен лапником, я устроился внутри и развел небольшой костер. Было холодно, сыро и неприятно, вокруг на многие мили не было никого, кто мог бы меня приютить, хотя и вернулся я в родные края.

Я был голоден и промок насквозь после того, как мой мул упал в болото, однако я не стал поднимать пламя до небес, поскольку приехал тайными тропами, не желая привлекать внимание, пока не осмотрюсь и не определюсь.

Люди здесь ничего не остались мне должны с прежних времен, а я им еще меньше; мое имя вспоминали с единственным чувством - ненавистью. И все же здесь был мой дом или его подобие.

С листьев деревьев капал дождь. Иногда большая капля срывалась с кровли шалаша и с шипением исчезала в пламени, но кроме этого звука и мягкого шума дождя в сумерках не слышалось ничего. Вначале ничего.

Когда донесся другой звук, он был едва различимым, но лесу, дождю, дикому животному или птице он не принадлежал, я мог сказать это наверняка, потому что с детства хорошо знал лес.

Это был всадник или двое, однако я никого не хотел видеть и потому поставил шалаш за гребнем холма, глубоко внутри зарослей мокрых деревьев.

Да, это был всадник, и мне оставалось надеяться, что дождь смыл все мои следы, поскольку рассчитывал, что беда не придет, пока не дошагаю по старой тропинке до ситочника и не увижу могилу отца.

Сидя под дождем в промокшей и изношенной одежде, я постарался припомнить, кого могу назвать здесь друзьями, кроме индейцев каддо. Оказалось никого.

Долгое время не слышалось ни звука - только шопот дождя в листве и негромкий шелест ветра. А потом я опять услышал всадника.

Стоящий рядом мул поднял голову и поставил уши, тоже прислушиваясь к неясным звукам. Как бы то ни было, мул выдохся, ему понадобятся несколько дней дней отдыха прежде чем он опять сможет отправиться в дорогу, да и у меня не было желания уезжать. Может быть я приехал, чтобы остаться, и мне все равно понравится это здешним или нет.

Поднявшись, я смог взглянуть поверх гребня холма на верхушки деревьев, я специально выбрал место, с которого частично просматривалась тропа, ведущая через заболоченный лес.

Наконец, в просвете ветвей мелькнули два всадника, они ехали устало, в их облике мне почудилось что-то знакомое. Может быть потому, что они были такие же оборванные, как я, такие же неухоженные и одинокие.

Двое всадников, едущих шагом, за кем-то или за чем-то охотящиеся. За мной?

Мой карабин "спенсер" лежал рядом, я протянул руку и подвинул его поближе, прижал к себе, чтобы защитить от дождя. Карабин был новый, семизарядный, 56-го калибра, я его снял с убитого на индейских территориях. Абсолютно новый, удобный и грозный.

Я стоял, не шевелясь, среди густых зарослей, в которых можно пройти в шести футух от спрятавшегося человека и не заметить, что там кто-то есть. Таким, как я, в рискованных местах надо вести себя предельно осторожно, а последние десять лет мне приходилось жить только в рискованных местах. Вероятно, в этом была и моя вина, поскольку я всегда осторожен и держу оружие наготове.

Когда я увидел их в первый раз, то смог заметить лишь то, что они устало сгорбились в седлах, на одном всаднике было потрепанное пончо, на втором - серая шинель южан.

Одно мгновение - и они скрылись на тропе, петлявшей среди деревьев, но скоро они покажутся снова ярдах в тридцати от меня. Я ждал, не двигался, надеясь, что меня не увидят, но на всякий случай держа карабин в руках.

Эти места я знал хорошо, с правой стороны меня защищала топь, с правой почти непроходимые заросли кустарника, а сзади лежали болота. Через них к моему холму вела тропа, но любой, пробирающийся по ней, должен быть по крайней мере индейцем либо изгоем вроде меня. По кустам слева можно было пройти, однако с таким шумом, который сразу выдаст чужака.

Люди в этом северо-восточном уголке Техаса и раньше меня не любили, а в эти тяжелые времена и подавно. Гражданская война закончилась несколько дней назад, к новым, незнакомым лицам относились подозрительно.

В прежние времена, когда я был юнцом, меня ненавидели, я отвечал людям тем же. Меня не взлюбили с самого начала, потому что я не сгибался перед городскими мальчишками, встречал злобу злобой, гнев гневом, а кулаки кулаками. Несмотря на войну, мне этого не забудут.

И все же я вернулся на эту землю, поскольку другого дома я не знал и, не взирая на вражду с местными, любил эти края, любил глухое безмолвие забытых топей, тишину полей, когда на землю ложится тонкий вечерний туман. Эти места принадлежали мне, здесь я чувствовал природу, чувствовал неуемное желание жирной черной почвы растить в себе урожаи.

Всадники приближались, что-то в них мне было знакомо, но эти Богом забытые края Техаса были обильно политы кровью, наполнены темной злостью и ненавистью враждующих кланов, а теперь к этому добавилась ярость, оставленная только что закончившейся войной. Выйти и окликнуть незнакомцев было бы опрометчиво, особенно для меня.

Мой крохотный костер горел на другой стороне холма, спрятавшись за огромным бревном, которое отражало тепло и свет, посылая их в шалаш. Убежище было маленьким и удобным, как и должно было быть, потому что большую часть жизни я прожил именно так, а последние два года вообще не ночевал под крышей более или менее приличного дома. Легкий дым от костра исчезал в мокрой листве нависавших ветвей, однако человек с хорошим нюхом может уловить запах, если ветер подует в его сторону.

Всадники остановились на открытом участке тропы, там я запросто мог достать их выстрелом. Они принялись переговариваться, и один из голосов мне тоже показался знакомым. Я вышел из своего убежища и начал спускаться по склону к тропе, осторожно ступая по мокрым опавшим листьям. В руках держал карабин, а за пояс засунул "кольт драгун".

- Боб Ли, - сказал я громко, но не слишком.

Они резко обернулись. Я обращался к более худощавому всаднику, который внимательно взглянул на меня.

Надо сказать, что смотреть-то было не на что. Черная потрепанная шляпа с провисшими полями, ветхая замшевая куртка, сделанная индейцами ютами к западу от Великих гор, поношенные рубашка и штаны домашнего пошива и армейские ботинки. Сам я худощавый, темноволосый, ростом в шесть футов и два дюйма, весом почти в двести фунтов, лицо продубленное непогодой, хмурое и озабоченное: всю жизнь я встречал лишь одни неприятности и не знал ни любви, ни ласки.

- Каллен? Черт возьми, сколько же лет мы не виделись?

- Три.

- Я думал, больше. Билл Лонгли, познакомься с Калленом Бейкером, именно такой человек нам сейчас нужен.

- - Не надо мне льстить, - сказал я, - я и раньше этого не любил.

- С тобой трудно иметь дело, Каллен. С тех пор, как у тебя начались проблемы, ты решил, что все против тебя, все пять округов.

- У меня есть кофе.

Я повернулся и направился к шалашу, не желая, чтобы они видели, как я расчувствовался, встретив дружелюбие там, где ждал одну неприязнь.

Боб Ли был джентльменом, человек образованный и гордый. Он вышел из известной и уважаемой на Юге семьи, а его нрав и умение обращаться с оружием, готовность его применить завоевали ему уважение совсем другого рода у людей тоже совсем другого рода. Тем не менее, что бы ни говорили о Бобе Ли, все сходились, что он был благородным человеком.

Билл Лонгли? Тогда ему было восемнадцать - высокий, плотный юноша, который в будущем станет одним из самых известных ганфайтеров Техаса, но это время еще не подошло, я лишь однажды слышал его имя в западных землях и не помню, по какому случаю.

Присев у костра, я разворошил угли и вынул свою кружку. Они тоже достали из седельных сумок почерневшие кружки и я налил кофе из старого побитого кофейника. Давным давно отец научил меня делиться с гостями всем, что у меня есть, пусть даже последним куском хлеба, хотя со мной делились нечасто.

- Ты вернулся в тяжелое время, Каллен. Люди из Восстановления* [* программа реорганизации южных штатов США после Гражданской войны (1861-1865 г.г.)] конфискуют собственность и обещают наказать всех, кто воевал на стороне южан. Если они еще не забрали твою землю, то заберут обязательно.

- Тогда их ждут неприятности.

- Боюсь, им и нужны неприятности. Здесь стоят армейские части, на подходе еще. Разная мразь помогает им выбрать лучшие земли.

- Или ты танцуешь под их дудочку, или воюешь с ними, - сказал Лонгли.

- Я уже навоевался. Мне нужно, чтобы меня оставили в покое, - ответил я.

- Твои желания мало что значат, Каллен. Если у тебя есть то, что им надо, они возьмут это. А если ты не примешь их законы и не станешь молчать, у тебя будут проблемы. - Боб Ли глянул в мою сторону. - У меня они уже есть.

Дождь падал на мокрые листья, а во мне росла печаль и крепла ярость. Неужели человек не может жить в мире? В прежние времена я не мог не стать плохим парнем, хотя, видит Бог, я не очень-то противился. Когда в те дни меня настигали неприятности, я с удовольствием поворачивался к ним лицом.

Мальчишке это простительно, но теперь я взрослый человек, рассудительный и много повидавший, хотя и никогда, даже в самые горькие и одинокие дни, не расстававшийся с оружием.

Я всегда любил землю и то, что на ней растет. Проезжая по долгим, сухим тропам Запада, я постоянно думал о роскошной зелени этого уголка Техаса. Я вернулся, не желая испытывать последствия войны, на которой не воевал, и не испытывая симпатии ни к одной из сторон.

Лонгли принес хворост и опять ушел в темноту, чтобы расседлать коней и найти им убежище от дождя. Под ветвями громадного кипариса, где я стеножил своего мула, было достаточно места для дюжины лошадей, а сквозь сплетение листьев и веток, поросших длинным, свисающим мхом, дождь почти не проникал. Лошади не намокнут.

Вкусно пах кофе, шум дождя действовал успокаивающе. Сидя у костра, прихлебывая кофе, я думал, как странно, что моим другом окажется не кто иной, как Боб Ли. Раньше мы с ним не были очень близки, тем не менее он единственный, понимал меня. Вероятно потому, что у нас обоих были похожие проблемы - нам обоим приходилось драться.

Только он был образованным. У его родителей было много денег и друзей. Время от времени доходили вести о его успехах на войне: он стал полковником, образцовым офицером. Теперь я понял, что Бобу, с его обостренным чувством гордости, непросто будет приспособиться к новым порядкам, а мне и подавно.

Люди не забудут Каллена Бейкера. Они помнят, и этого достаточно, солдаты и переселенцы-мешочники Восстановления только добавят проблем. А переселенцы из Техаса - те хуже всех: нищие белые и им подобные обязательно воспользуются возможностью показать, что они здесь хозяева и никто иной.

По дороге домой они то и дело попадались мне по пути: шли скопом, как саранча на кукурузное поле, это были нищие, сразу же примкнувшие к победителям в надежде получить толстый кус хлеба с маслом. В каждом обществе есть те, кто первым пользуется плодами победы, как и те, кто заботится только о собственной шкуре и собственном кармане.

Сидя у маленького костра, мы проговорили несколько часов. Боб Ли рассказывал о войне и Техасе, о том, что случилось, и о том, что должно случиться. И ничто из этого не сулило ничего хорошего человеку по имени Каллен Бейкер, который оказался между двух огней.

Меня никто не ждал. Мама умерла давным давно, когда я был еще мальцом, а отец умер во время моего путешествия на Запад. Никто не беспокоился, приеду ли я в родные места, но здесь у меня была собственность, и здесь я намеревался остаться, вырастить урожай и стать человеком.

На этот раз все будет по-другому, а не так, когда мы только что приехали из Теннесси. Может быть, мне удалось бы избежать тогда неприятностей, будь я постарше, но я был юнцом, гордым юнцом. По-настоящему сильному человеку не надо ничего никому доказывать, он знает свои возможности и не волнуется о том, узнают ли о них окружающие. Но с юнцами все наоборот. Они считают, что все должны увидеть, какие они крутые, иначе никто этому не поверит. В результате делают хуже только себе.

Когда началась Гражданская война, я был к западу от Рокки Маунтинс. Мне она казалась невероятно далекой и совсем не разумной, хотя большинство людей восприняли ее серьезно. Я не принял ничью сторону, и поэтому война меня не волновала, к тому же в штате Юта войну между Севером и Югом рассматривали как нечто далекое. Вернувшись на Восток, я подумал, что поскольку родился на Юге, то должен воевать на стороне южан. Ближайшим соединением командовал Квантрилл и я вступил в его армию.

Мне с самого начала не понравилась моя часть. Солдаты пили, убивали мирных жителей, грабили и сжигали фермы, мне это казалось несправедливым. Я приехал, чтобы воевать, а не насиловать женщин и жечь амбары с зерном. Сразу же после первой стычки с северянами я решил, что сел не на тот поезд.

Капитан Уивер - он командовал моей частью - был плотным человеком с красно-рыжей бородой, громогласным голосом и огромным гонором. Он умел только орать и приказывать, в сражениях он не смыслил ничего. У него в подручных ходил малолетний конокрад по имени Дингус и его брат, большой любитель Библии. Мне не нравился ни тот, ни другой.

На следующее утро после стычки я подъехал к Уиверу.

- Мне не по душе ваша шайка. Я уезжаю.

Он некоторое время сидел, уставившись на меня вместе с двумя братьями, потом сказал: - Ты никуда не уедешь без разрешения, а разрешения я тебе не дам.

- Я его и не просил. Я просто уезжаю. Мне не нравится, как вы командуете солдатами, которые уничтожают урожаи, поджигают фермы и насилуют женщин. Я сам работал на земле и такого не потерплю.

На его лицо стоило поглядеть. Уивер начал надуваться так, что даже его грязные и свалявшиеся бакенбарды встали дыбом, а покраснел ярче фермерской дочки, пойманной с парнем на заднем дворе. На какое-то мгновение мне показалось, что он сейчас лопнет. Затем заговорил, как по писанному: - У тебя две минуты, чтобы добраться до своей палатки, иначе попадешь под трибунал за невыполнение приказа.

Мой карабин совершенно случайно мой карабин лежал поперек седла, дуло было направлено прямо ему в грудь, а палец лежал на спусковой скобе. Однако я не упускал из виду и братьев.

- Вам лучше заняться своими делами, - сказал я, - не то дела у нас станут общими.

Уивер потянулся к револьверу, но его остановил щелчок курка. Я так и предполагал, что у него не хватит смелости.

- Слушай, ты! - начал он орать. - Ты не можешь...

- Уже смог, - ответил я и выехал из лагеря.

Конечно, как только лагерь скрылся из вида, я поскакал, как удирающий заяц, через несколько миль свернул к месту вчерашней схватки, поездил там, чтобы мои следы затерялись, а потом двинулся через лес.

После этого прошло много времени, сейчас я вернулся на свою землю, совсем рядом стоял мой дом, где я вырос, единственный дом, который я знал.

Но в те дни до меня никому не было дела. Я был грязным, оборванным мальчишкой и к тому же слишком гордый, чтобы сдружиться с городскими парнями после той драки. Поэтому я зачастил в болота. Когда у ребенка нет друзей, он иногда восполняет их отсутствие тягой к знаниям, а я многое узнал, бродя по долине Серной реки и дальше, до самого озера Каддо. Я обнаружил места, неизвестные даже индейцам.

Я исследовал болотные тропы, охотился, зная, где лежит твердая земля, а где можно пробраться только на каноэ, зная укромные убежища индейцев и беглых рабов.

И вот я вернулся. Здесь стоит моя ферма, хотя большинство называет ее ранчо. Там должен остаться сад, земля за садом принадлежала мне, протянувшись до Большого Леса. Однако в те дни земля стоила не очень много, у каждого ее было вдосталь.

Лежа без сна, глядя в темноту, откуда на кипарисы лил дождь, я с радостью думал, что наконец-то вернулся домой. Здесь не было ни единого человека, которого взволновало бы это известие, но я знал эту землю, знал, что смогу на ней сделать, если представится возможность. Слишком долго я чувствовал себя, как измученный конь под потертым и сносившимся седлом.

Я все для себя решил. Сначала вспашу землю и посожу зерно. Как только продам урожай, куплю племенную кобылу и начну разводить породистых лошадей. Если повезет, смогу найти жеребца хороших кровей; с племенным жеребцом можно заработать приличные деньги.

Когда я был мальчишкой и лазил по болотам и чащобам Восточного Техаса мне ни разу не попадались по-настоящему хорошие лошади. Конечно, они были, но народ здесь разводил крепких неприхотливых коней для тяжелой работы. Однако мне хотелось иметь породистых лошадей.

Уехав их дома на Запад, я проехал севернее, через Вирджинию и Кентукки, чтобы разведать обстановку насчет лошадей.

Большая часть заводчиков на Юге пострадала от войны, поэтому человеку с хорошим жеребцом, парочкой кобыл и нормальными пастбищами было где развернуться.

Мальчишкой я мечтал сделаться богатым. Каждый парень хочет модно одетым важно пройтись по улицам, чтобы на него заглядывались девчонки. Каждый считает, что если у него много денег, девушки от него глаз не отведут.

С тех пор я понял, что не важно, сколько у тебя денег, важно, чтобы ты был доволен собой. Лично мне хватило бы не голодать, хватило бы крыши над головой и земли, на которой рос бы урожай и лошади.

Когда-нибудь я, наверное, найду себе женщину. Но не в этих краях. За ней придется куда-нибудь съездить. Здесь имя Каллена Бейкера вряд ли вызовет другие чувства, кроме неприязни.

У меня, конечно же, будут неприятности, но неприятности идут от людей, а я не собирался ни с кем связываться. Мне никто не нужен. Держаться подальше от людей будет просто: Наша ферма наверняка в запущенном состоянии, работы у меня будет невпроворот, поэтому не останется времени на поездки в город, всякие ухаживания и связанные с ними проблемы.

Лонгли тихо встал, хотя я думал, что он уснул, и собрал охапку хвороста. Если человек после трех дождливых дней может найти сухие ветки, с ним можно иметь дело.

Боб Ли повернулся, сел и нащупал свою трубку. Лонгли присел на корточки перед костром.

- Похоже, вокруг тихо. - сказал он. - Боб, как по-твоему, мешочники из Бостона погонятся за нами в болота?

- Вряд ли, если они не глупее, чем кажутся. - Боб Ли посмотрел на меня. - Ты не спишь, Каллен? У нас неприятности в Бостоне. Мы убили человека.

- Значит, он сам напросился. Ты всегда был гордым человеком, Боб Ли, но я не помню случая, чтобы ты стрелял не думая, или стрелял в невиновного.

Мы немного поговорили, и они рассказали мне кое-что еще о краях, в которые я вернулся. Ничто из их рассказов не выглядело многообещающим. Одно они мне забыли сообщить: худший мой враг был здесь, в этих местах он был большим человеком, мало того - окружил себя переселенцами-мешочниками. Никогда бы не поверил, если бы вскоре не узнал сам.

Через некоторое время мы заснули. Боб Ли был прав: только сумасшедший будет преследовать в болотах. Они оба устали, устали как люди, проведшие не один день в седле, скрываясь от погони, но если даже Боб Ли вынужден был убегать, как смогу выжить я?

На рассвете мы молча оседлали коней. Я объяснил им тайную тропу к Серным топям. Дело в том, что Серный ручей сильно извилистый, у него много рукавов, упирающихся в непроходимые болота, к тому же в те дни его окружали густые заросли кустов и деревьев. Чуть дальше к югу лежало озеро Каддо, но о нем, кроме индейцев и меня, почти никто не знал.

Мы расстались у Корнерс.

- Поехали лучше с нами, Каллен, - сказал Боб Ли. - Ты не найдешь ничего, кроме неприятностей, а зная тебя, я уверен, что ты не станешь терпеть.

- Я хочу спать под своей собственной крышей.

- Держись подальше от вдовушек. От них неприятностей больше, чем от всех солдат-северян, - сказал Лонгли, усмехаясь.

Когда они скрылись из вида, я повернул своего мула на поросшую травой дорогу. У меня хороший мул, он выносливей, чем большинство лошадей. Может не такой быстрый, но в дальней дороге перескачет любого коня, а на привале лучше сторожевой собаки.

Лонгли упомянул вдов. С окончанием войны их здесь, наверное, хоть пруд пруди. В этих местах и без битв всегда было много вдов.

Со мной не станет связываться ни одна приличная женщина, а если кто-то их них и захочет, это наверняка приведет к перестрелке с отцом или братьями. Каллен Бейкер - известное имя, смутьян, как говорили одни, и человек, склонный к убийству, как говорили другие. Ходили также слухи, что я пьяница, но это ложь. Я вообще не люблю спиртное, а если меня и видели пьяным, то не от виски, а от ярости.

Кроме того, на вдов у меня просто не было времени. У меня достаточно забот с закупкой семян, возделыванием земли и работой на ферме: дом, скорее всего, стоит полуразрушенный.

Вынув свой "кольт" я проверил патроны, осторожность не помешает, хотя я надеялся никогда больше не использовать оружие против человека - только для охоты. Тем не менее я заметил, что людей, готовых к любым неожиданностям, часто обходят стороной, и если это так, то больше надежды, что меня оставят в покое. К тому же я всегда был готов к неприятностям, у меня это превратилось в привычку.

В потайном кармане сзади на поясе у меня на всякий случай лежал небольшой двуствольный пистолет 41-го калибра - дополнительная гарантия безопасности. Для меня снова настали времена, когда спрятанное оружие может спасти жизнь. Вероятно, мне не понадобится ни "кольт", ни пистолет, но я не тот человек, чтобы считать цыплят не по осени.

Дорога повернула, и я натянул поводья у ворот. Я был дома.

Три года я мечтал об этом мгновении, они показались мне десятью годами или даже пятнадцатью. Я жил в другом мире, другой жизнью, но вернулся. Все было как прежде, и в то же время все выглядело иначе.

Раньше на дворе позади дома лежала сухая утрамбованная земля, теперь она заросла сорняками и травой. Сам дом был побит непогодой, стоял с облупившейся краской, прожаренный солнцем, побелевший от ветра и дождя.

Солнце, дождь и ветер рушат все. Они терзают поверхность дерева и камня, затем сглаживают ее, затем опять лохматят и покрывают трещинами, и так до тех пор, пока не сравняют с землей. Я тоже натерпелся от ветра и знойного солнца, но больше всего меня терзали те тысячи бурь, что сидели внутри меня самого, они вылепили мое лицо, кололи пальцы тысячами иголок, вливали в кровь гнев, когда мне приходилось драться снова и снова.

Потому что слухи обо мне были правдой. Я был по природе убийцей, человеком, который всю жизнь сдерживал внутри себя ужасающую ярость. Иногда, когда что-то мешало мне, ярость вырывалась наружу, она пугала меня, так как я не держу зла против людей, не знаю, что такое ненависть. Да, я осторожен, поскольку понимаю, что вокруг много таких, кто меня не любит, но сам я не испытываю ненависти ни к кому. Мной можно помыкать до определенного предела, дальше мной овладевал холодный и смертельно опасный гнев.

Соскочив с седла, я не спеша открыл ворота, страшась заходить во двор, страшась вопоминаний, которых избегал много лет.

Казалось, что вот-вот выйдет на крыльцо мама и позовет меня ужинать, или появится отец с протянутой для приветствия рукой. Но они не выйдут, никто не выйдет из этой двери, которую не распахивали уже два года.

Проведя мула в ворота, я бросил поводья и с комом в горле медленно пошел к дому.

Там никого не было. Дверь на кухню висела на старых, высохших кожаных петлях, которые так тщательно прибивал отец, когда строил дом своими собственными руками. Я помогал ему как мог. Тогда я почти ничего не смыслил в работе и все, что мог предложить в помощь - это сильные и старательные руки.

Ступени на клыльце покоробились и выцвели, в углах между крыльцом и домом скопились опавшие листья. На тропинке цвел один только ирис, посаженный мама, да рододендрон, который выкопали мы с отцом на берегу реки и который теперь превратился в целое дерево. Эти вещи остаются надолго деревья, которые сажает человек, и колодцы, которые он выкапывает... не знаю, как долго соят дома.

Дверь под моей рукой нехотя отворилась, и когда я вошел в дом, на щеках у меня пролегли мокрые дорожки, словно я был маленькой девочкой.

Опустевший дом показался мне совсем незнакомым. Все, что можно было унести - унесли, за исключением большого медного котла возле очага, которого и к седлу приторочить неудобно. Комнаты были пусты, там и здесь в бревенчатой части дома на полу лежали осыпавшиеся кусочки сухого мха, которым утепляли потолок. Позже отец начал пристройку из досок, он хотел, чтобы у мамы был, наконец, настоящий дом. Однако он не успел ее достроить: тяжелая работа сказалась на матери, у нее было не слишком крепкое здоровье.

Ее похоронили в дальнем конце сада, там же положили и отца - мне об этом рассказали, сам я в это время был на Западе.

На кухне устроила гнездо сова, следов от нее было столько, что можно было подумать, что их здесь штук пятьдесят, впрочем, совы всегда такие. На всем лежал толстый слой пыли, которой никогда не было при матери. Денег у нас вечно не хватало, но мама содержала дом в такой чистоте и таком порядке, какого я не встречал ни в одном другом.

У очага валялись изгрызанные мышами объедки, оставленные теми, кто заезжал сюда переночевать.

Раздраженный гулким звуком шагов по пустому дому, я вышел во двор, увидел, что розы заросли сорняками, и подумал, что меня ждет много работы.

- Ну, папа, - произнес я вслух, - я сделаю ферму такой, какой ты хотел ее видеть.

Мул пасся во дворе и по скорости, с какой он щипал траву, можно было подумать, что вот-вот раздадутся трубы Страшного суда. Если ему там так нравится, пусть пасется. Я стреножил мула во дворе и, прихватив "спенсер", направился к болотам.

Вы когда-нибудь возвращались в те места, где провели детство, бродили по тропинкам, по которым бегали мальчишкой? По старым, незабываемым тропинкам? Жаркое солнце падает на траву, просвечивая сквозь зеленую листву, тропинка густо заросла кустарником, через который пробиваются ветки черники... я и сам не раз натыкался на сучковатые ветки вереска, пытаясь добраться до ягод, и рвал рубашку. Почему-то самые спелые, самые сочные ягоды растут в местах, до которых труднее всего добраться.

Каждый шаг отзывался разбуженной памятью. Время от времени я останавливался, воскрешая в памяти старые дни. По утрам на этих болотах поднимался туман. Кроны деревьев на низкой земле казались затерянными островами в необъятном облачном море. Сюда приходили пастись олени и часто попадали на папино кукурузное поле, много раз я удачно охотился на оленей в дальнем углу поля.

Купаясь в теплом солнце, среди листвы лениво жужжал большой шмель. Люди утверждают, что пчелы трудолюбивые, а это говорит о том, что они никогда за ними всерьез не наблюдали. Пчелы так суетятся вокруг цветов, что все думают, что те работают не за страх, а за совесть, однако можете мне поверить, что я часами наблюдал за пчелами и знаю, что это ерунда. Эти насекомые летают в самых солнечных местах вокруг самых ароматных цветов, наслаждаясь игрой света и тени на краю болот. Трудолюбивые? Не похоже.

По окраинам болот часто бродили олени, но сегодня мне не повезло, поэтому я подстрелил утку, которая лениво поднялась с воды - темной, темной воды посреди кувшинок. Пуля оторвала ей голову, когда она только отрывалась от поверхности. Ужин я себе добыл и отправился домой, а подъезжая к ферме, услышал голоса - предвестник беды.

На дворе я увидел трех всадников, которые оценивающе оглядывали моего мула. На красивом гнедом жеребце сидел высокий человек, рядом с ним был Джоэл Риз, о ком я не мог вспомнить ничего хорошего, как ни старался, а лицо третьего стоило запомнить - он был умным.

- Чей это мул? - спросил высокий. По его голосу я понял, что он привык командовать, однако по-моему, он был пустым человеком, слишком много о себе возомнившим и тем не менее понимающим, что он ничего из себя не представляет. - Вы говорили, что ферма пустует, Риз.

- Какого-нибудь бродяги, - объяснил Риз. - Здесь уже несколько лет никто не живет, иногда в доме останавливаются на ночь проезжающие.

Мне показалось, что пора вставить слово, поскольку они меня до сих пор не заметили.

- Ферма не пустует и не продается, - сказал я. - Это я живу здесь.

Они резко обернулись, а Джоэл Риз ухмыльнулся со злым огоньком в глазах.

- Полковник, это Каллен Бейкер, о котором я вам рассказывал.

Полковник холодно взглянул на меня, однако я смотрел на него через дуло винтовки, которое было еще холоднее.

Мое внимание привлек третий. Полковник хоть и был солдатом, но не был воином, а Риз привык драться только тогда, когда противник связан и не двигается, но третий был явно другого сорта - воин и боец до мозга костей. Я таких встречал.

- Похоже, мы встречались, - я посмотрел ему прямо в глаза.

- Меня зовут Джон Тауэр. Я приехал сюда после того, как ты уехал.

- Ты появлялся к западу от Рокки Маунтинс?

Глаза Тауэра оживленно заблестели. - Может и появлялся. Я побывал во многих местах.

- Бейкер, - прервал полковник, - ты сражался за южан. Тебя знают здесь как смутьяна. Мы не потерпим от тебя никаких штучек. Малейшая провинность или помехи программе Восстановления, и ты окажешься в тюрьме. Мы также конфискуем твою землю, поскольку ты враг своей стране.

- Поглядите-ка лучше в свои архивы, полковник. Там должно быть записано, что я не воевал ни на чьей стороне. Всю войну я провел на Западе и воевал лишь с команчами и ютами.

- Что такое? - Полковник повернулся к Ризу, лицо его покраснело. Видно, он был вспыльчивым. - Риз, это правда?

Риз забеспокоился. - Полковник Белсер, я только знаю, что он симпатизировал южанам, сэр. Да он не мог воевать ни за кого другого!

- Джоэл Риз, - объяснил я, - трусливая собака. Ему не стыдно вас обманывать. Если ему хоть что-нибудь про меня известно, он должен знать, что всю войну я провел в Нью Мексико и Юте. Вскоре после того, как началась война, я перегнал на Восток стадо, а затем три года назад снова возвратился на Запад. Риз ненавидит всех, потому что он ничтожество. Мой вам совет: не верьте всему, что он говорит. Он прнесет вам неприятности, пытаясь поквитаться с людьми, которые, как он считает, обошлись с ним несправедливо.

- Мне не нужны ваши советы! - вскипел полковник Белсер. Он рывком развернул гнедого... зря он так обращается с хорошими конями, или с любыми другими, раз уж об этом зашла речь. - Мы проверим наши архивы и тогда поговорим.

- Найдете меня здесь, - сказал я.

Когда все тронулись, Тауэр задержался. - Ты был в Нью Мексико и Юте? А в Калифорнии?

- Моему мулу нравится путешествовать.

- Наши дороги случайно не скрещивались?

- На моем пути попадалось много следов, но если уж я повстречал человека, я его не забуду.

- Хочешь сказать, что если бы мы встречались, ты бы запомнил? Так?

- Я бы запомнил.

Джон Тауэр коснулся шпорами коня и поехал за остальными. Из всех троих следовало опасаться его одного. Но Тауэр будет драться честно - лицом к лицу, а те, другие - нет. Только когда они скрылись, я повернулся и увидел девушку, стоящую под кизиловым деревом.

Я давным-давно не видел девушек такого сорта, потому что они не часто встречаются мне подобным, ведь я грубый человек, привыкший к грубой жизни, у меня нет ни воспитания, ни образования, чтобы общаться с такими, как она.

Девушка была выше среднего роста, с темными волосами и белой кожей, она спокойно стояла, положив руку на ветку кизила. Она была в белом платье, молодая, но в ее глазах не было простодушия, свойственного юности. Она была прекрасна, как кизиловое дерево, под которым стояла - дерево, покрытое белыми цветами, часть которых осыпалась ей под ноги.

- Я вас не напугала?

- Просто не ожидал никого увидеть, если вы это имели в виду.

- Меня зовут Кейти Торн, я из Блекторна.

У меня не было никаких причин любить Торнов или даже думать о них, потому что моим единственным другом из клана Торнов был Уилл, а тот был белой вороной среди Торнов, из Блекторна или любых других. Его двоюродный брат Чэнс был моим заклятым врагом. Кейти Торн я не помнил.

- Вы родственница Чэнса?

- Я была женой его брата.

- Была?

- Он захотел стать солдатом и геройски погиб при битве у Геттисбурга. А вы были солдатом, мистер Бейкер?

- Нет, - в моем голосе прозвучала горечь. - Я не был никем, кроме как Калленом Бейкером.

- Разве не важно быть самим собой?

- Может быть, - не знаю, почему я так сказал, - может быть, для меня важно быть Калленом Бейкером. Но здешние меня не любят, а я их - еще меньше.

- Знаю. Я видела, как это началось, я была на мельнице в тот день, когда вы вздули Чэнса.

- Вы там были? - удивленно спросил я.

- Сидела в повозке вместе с отцом и Уиллом Торном. Я подумала, что Чэнс заслужил все, что получил.

Этот день я запомню на всю жизнь, потому что я первый раз вышел из дома, чтобы привезти на мельницу мешок зерна. Мы приехали из Теннесси всего несколько дней назад. Как только я появился на мельнице, Чэнс начал меня дразнить, а за ним - все остальные мальчишки. Он высмеивал мою старую одежду, залатанную и поношенную, но это была моя единственная одежда. Мальчишки кричали и смеялись надо мной, но я, стараясь не обращать внимания, затащил мешок на мельницу, а когда вышел и стал грузить муку на мула, они налетели на меня, сдернули подтяжки и начали кидаться грязью.

Я по характеру неторопливый. В этот момент на нас обратили внимание взрослые, потому что я услышал чье-то замечание. Вокруг меня падали комья грязи, но я подтянул штаны, накинул подтяжки и закинул мешок с мукой на мула. Затем поднял с земли сучковатую дубину и пошел на мальчишек, они разлетелись в разные стороны, как стайка воробьев - все, кроме Чэнса.

Он меня ждал. Чэнс был на голову выше меня и тяжелее, одет в купленный в магазине костюм, который я и видел-то всего несколько раз. Он презрительно посмотрел на меня и произнес: - положи дубину, и я тебя изобью.

Теперь за нами наблюдали с дюжину мужчин и ни один из них не заступился. Я не успел положить свое оружие, как Чэнс на меня прыгнул, намереваясь ударить в лицо обоими кулаками, прежде чем я выпрямлюсь, но в холмах Теннесси ребята дерутся часто, а мне иногда приходилось драться даже со взрослыми. Поэтому я не выпрямился, а нырнул ему в ноги и Чэнс тяжело шлепнулся на землю.

Он начал подниматься, а я, не дав встать ему на ноги, ударил тяжелым от работы кулаком в зубы, разбив губу и забрызгав кровью его красивую рубашку.

Чэнс наверное впервые в жизни увидел собственную кровь, это повергло его в шок, но и разозлило тоже. Он пошел на меня, размахивая обоими руками, однако во мне разгорался более сильный гнев, смешанный с одиночеством, потому что все мальчишки подбадривали его и ни один из них не выкрикнул мое имя. Чэнс не мог противостоять моей ярости, он попятился, в его глазах появился дикий страх. Он хотел, чтобы ему помогли, он хотел закричать, но я поднырнул и двинул его в живот и увидел боль на его лице и побелевшие губы. Я снова ударил в лицо, Чэнс упал и покатился в пыль, он мог встать, но не встал; Чэнс лежал в пыли, зная, что побежден, а я получил врага на всю жизнь.

Затем от мельницы ко мне побежали взрослые, среди них отец и дядя Чэнса, поэтому я снова поднял дубину. Я был мальчишкой, но во мне горела ненависть ко всем и к себе тоже, потому что боялся, что заплачу, мне хотелось одного - уехать отсюда.

- Оставьте его в покое! - тогда я не знал, что это был Уилл Торн высокий худой человек ученого вида.

Лицо отца Чэнса покраснело от злости. - Занимайся своими бабочками, Уилл! Я сейчас покажу этому мерзавцу...

Он остановился, увидев палку у меня в руках. Я был юношей, почти мальчишкой, но высокий ростом и широкий в плечах, раздавшихся от тяжелой работы в поле и лесах.

- Только подойди, - сказал я, - и получишь по башке.

Он погрозил кулаком. - Я тебя исхлестаю кнутом, парень! Исхлестаю до полусмерти!

Я забрался на мула и уехал, но не слишком быстро.

И это было лишь начало.

Когда я в следующий раз приехал в город, меня ждал Торн с кнутом. Я только начал слезать с мула, но увидев, что он приближается, снова сел в седло и дал шпоры мулу. Торн поднял кнут слишком поздно, мул ударил его плечом и сшиб в грязь. За нами наблюдало полгорода. После этого я уехал.

Дальше произошло ужасное, потому что Торны умели ненавидеть и считали себя лучшей семьей во всей округе, им нужно было поддерживать свою репутацию. Мы с отцом работали в поле, когда подъехали четверо всадников. Отец попытался остановить их, но один из них сбил его наземь дубинкой, и они принялись хлестать меня кнутами. Отхлестали в кровь, но я не кричал и не стонал, пока они не уехали. Затем, окровавленный, едва способный двигаться, помог отцу подняться, уложил его в постель, приладив на лоб холодный компресс. Потом взял отцовское ружье и поехал в город.

Хаас и Гибсон, двое из нападавших, пропивали в салуне полученные за избиение деньги. Когда я слез с мула, уже стемнело, и на улицах почти никого не было, только напротив отеля кто-то остановился и оглянулся. Я вошел в салун. Хаас увидел меня первым.

- Гибсон! - голос его дрожал. - Гибсон, погляди!

Гибсон оглянулся и потянулся за револьвером, висевшим у него под пиджаком, но я уже выстрелил, правда, не за тем, чтобы убивать. Ружье было заряжено крупной дробью, и я, стоя совсем рядом, выстрелил между ними. Оба упали, часть дроби попала в обоих.

Они, потрясенные и окровавленные, лежали в опилках, которыми был посыпан пол.

- Я вам ничего не сделал, - сказал я, - но вы избили нас с отцом. На вашем месте, я бы держался подальше от нашей фермы, а если отец умрет, я убью вас обоих.

Повернувшись к двери, я остановился и добавил: - И не вздумайте снова вставать мне поперек дороги, иначе пожалеете.

В то лето мне исполнилось пятнадцать лет.

Люди избегали меня, когда после этого я несколько раз по необходимости приезжал в город. Большую часть года я провел в болотах по течению Серной реки, охотясь с ружьем и силками, исследуя местность вместе с индейцами каддо. С тех пор я получил репутацию человека, с которым лучше не связываться, матери держали своих дочерей подальше, и даже мужчины предпочитали не иметь со мной дела.

Отец продолжал работать, однако так и не стал таким как прежде после удара дубинкой по голове. Может, дело было вовсе не в ударе, а в понимании того, что он не смог здесь добиться ничего, не смог создать дом для меня и матери. В этом не было его вины, но силы его покинули. После смерти мамы отец продолжал жить как бы по привычке, и я знал, что он долго не протянет.

Кейти Торн разбудила воспоминания, и они нахлынули на меня: вот мама взбивает масло в деревянной миске, папа устало возвращается домой с поля, утренне пение птиц, ленивый всплеск рыбины в тихой воде, лай собаки, поднимающей енота спокойной, залитой лунным светом ночью.

Эти вещи означали для меня дом, но отец и мать умерли, воспоминания об охоте на одичавший скот в Большом Лесу померкли, а запах земли и ласковое весенне солнце... зря я вернулся.

- У меня нет причин любить Торнов, - сказал я, - кроме Уилла. Я любил Уилла.

- Я пришла сюда собирать цветы, - сказала она, - и удивилась, увидев вас.

Подойдя к дому, я поставил винтовку и начал ощипывать утку.

- Вы выстрелили только один раз.

- Там была только одна утка.

Некоторое время она молчала, наблюдая за мной.

- Утка должна немного повисеть.

- Значит, повисит после того, как я ее съем. Это мой ужин.

- Несытный ужин для голодного человека. Приходите на ужин ко мне в Блекторн. У меня есть копченый окорок.

- Вы понимаете, кого приглашаете, мэм? Чтобы Каллен Бейкер приехал в Блекторн? Я не пройду и двух шагов, как меня заставят защищаться с оружием в руках, а если все же приду, люди перестанут с вами разговаривать. В этих краях у меня дурная слава.

- Вас долго не было, Каллен Бейкер. С тех пор, как закончилась война, Блекторн опустел. Я живу в доме Уилла, который он оставил мне в завещании. Со мной живет тетя Фло, вряд вы ли увидите кого-то еще.

- А Чэнс?

- Он в Бостоне, или где-то в друшом месте, во всяком случае, он редко меня навещает. Чэнсу нравятся города Техаса, а не плантации и ранчо.

Я не в первый раз был в доме Уилла, потому что в тот день у мельницы я приобрел не только врагов, но и друга.

Уилл Торн, по моему мнению, стоил всех Торнов вместе взятых. Он был тихим и неразговорчивым, но он добился от жизни, чего хотел. Уилл изучал природу, и я многое от него узнал, как, наверное, и он от меня.

Уилл писал статьи. Я в этом ничего не понимал, поскольку с трудом научился читать и едва умел подписываться, но Уилл писал для журналов в Лондоне и Париже, одна из них - о редком виде цапли, который обитал в наших болотах, а другая - о бобрах. По-моему, он писал о бабочках и пауках и о многом другом. Вначале я этого не понимал; о природе я много знал с детства, и однажды он сказал мне, что любой натуралист отдал бы несколько лет жизни за те знания, что были у меня.

Мы часто бродили по болотам. Тамошние тропы были известны лишь индейцам и мне, хотя позже я показал их Уиллу, а иногда мы вместе собирали растения, охотились на редких птиц и насекомых. Обычно я знал, где можно найти то, что ему было нужно, поскольку человек, проводящий много времени в лесах, обладает способностью к наблюдениям.

Уилл был мне другом, я никогда не забуду вопрос, который он задал после того, как я рассказал о какой-то драке - после встречи у мельницы их было достаточно, как например, в Форте Белнэп, где я убил человека - "Ты считаешь, что поступил правильно?"

Такой вопрос запоминается надолго. После этого я стал оценивать свои действия, часто искал не те решения, что лежат на поверхности, а другие. Уилл преподал мне хороший урок. У человека на протяжении его жизни много учителей, подчас самых неожиданных, однако все зависит от самого человека: может ли он учиться?

Человеку важно жить в мире с самим собой, говорил Уилл, а не с тем, что думают о нем люди. Они часто ошибаются, общественное мнение меняется, а ненависть редко бывает разумна. Я слышу его слова до сих пор. Он утверждал, что нельзя давать волю гневу и ненависти, этим ты вредишь лишь себе, и время показало, что он прав.

- Уилл рассказывал о вас, когда я была маленькой девочкой, - сказала Кейти. - Он называл вас хорошим мальчиком. Говорил, что у вас есть все задатки, чтобы быть настоящим мужчиной, если вас оставят в покое. Но он также говорил, что в старые времена вы могли бы стать вождем клана в Шотландии, что в вас течет темная кровь, опасная кровь. Однако всегда заканчивал тем, что вы здесь самый лучший, что в душе вы джентльмен.

При этих словах я смутился. Не привык, чтобы меня хвалили, и совсем не думал о себе как о хорошем человеке. Одновременно я ощутил беспокойство, так как Уилл Торн ошибался редко; если он считал меня хорошим, я обязан стать хорошим, обязан чтобы Каллен Бейкер стал не таким, каким его знали.

Мы сидели и разговаривали на кухне, мне нравился шелест ее юбки, нравился уютный звон стекла и фарфора и перестук столовых приборов. Мягко гудело пламя, в чайнике закипала вода. Мне не знакомы были эти звуки, я привык к потрескиванию одинокого костра под открытым небом, а не в камине.

Пока Кейти готовила ужин, тетя Фло отдыхала наверху. Я с удивлением смотрел, как уверенно и умело двигалась по кухне Кейти, никогда не думал увидеть, как кто-то из Торнов будет готовить ужин - и не себе, а мне.

Она поставила тарелки на меленький столик в углу комнаты, уютный столик, не из тех, что стоят в обеденных залах, на которые страшно глядеть - такие они длинные. На столе она зажгла свечи, они мягко мерцали, и это было на руку, потому что я не упел побриться, а одежда была старой и изношенной от долгих поездок в дождь и ветер. Я стеснялся, не стоил я того, чтобы со мной ужинала такая девушка.

И все же с ней было легко, легче, чем с любой другой, а я знал немало женщин, хотя и не лучших. Я знал тех женщин, которых затаскивают на сеновал или берут на прогулку в прерию, подальше от фургонов, однако не все из них были испорченными. Может быть, мне стоило с ними гулять, но когда нахлынет желание, про совесть почему-то забываешь.

- Расскажите мне о Западе, - попросила Кейти, когда мы пили кофе. Меня всегда волновали те края. Если бы я была мужчиной, обязательно бы уехала на Запад.

Рассказать ей о Западе? Откуда же начать? Где найти слова, чтобы описать картины, которые вставали передо мной? Как поведать о пятидесятимильных перегонах без воды, когда скот умирает и дикими глазами смотрит на солнце? О поте, пыли и ядовитой щелочной воде? О походных лагерях, где хозяин - револьвер, о кровоточащих ранах, которые затыкаешь грязным платком и молишься, чтобы они не воспалились? Как рассказать женщине о Западе? Как передать красоту быстрых ручьев, бегущих по камням, красоту гор, достигающих до неба, красоту облаков, укрывающих горные долины среди высоких вершин?

- Там чудесная земля, миссис Торн, - сказал я, - настолько просторная, что и за горизонтом можно ехать шесть дней и никуда не приехать. Там есть каньоны, куда не ступал ни один белый, каньоны, окруженные каменными скелетами гор, почва с которых давно выветрилась. Когда там разводишь ночью костер, то с неба светят миллионы других маленьких одиноких костров. Сидишь перед огнем, слышишь, как жалуются луне койоты, вдыхаешь едкий дым и осторожно прислушиваешься, нет ли в ночи команчей, а конь жмется к костру и вглядывается в темноту с настороженными ушами. Скорее всего, в темноте никого нет, но разве можно быть уверенным, не зная, какие духи бродят в той стране? Иногда по утрам я лениво лежал после восхода солнца и видел, как идут к водопою олени. Около водопоя разбивать лагерь нельзя, во-первых, это небезопасно, но есть еще одна причина: животным тоже нужна вода, они не подойдут к ней, если рядом человек, поэтому лучше всего напиться, а спать идти подальше, чтобы не боялись олени, птицы и даже коугар. Иногда в такие моменты видишь удивительные вещи. Однажды утром к водопою спустились семь снежных баранов. Ни одно существо на свете, будь то зверь или человек, не может сравниться по своей величавой гордости со снежными баранами. Они подошли к воде и стояли, время от времени наклоняя головы, чтобы напиться. Ростом они с осла, а шерсть мягкая, как у олененка. Человек, путешествующий в одиночку, лишен многого, но он видит такие вещи, которые и не снились занятым городским людям. Да вот как-то раз я стоял в десяти шагах от гриззли, который уплетал чернику. Медведь так ею увлекся, что лишь искоса посматривал на меня, а я сидел, наблюдал за ним и тоже за компанию баловался ягодами. Он почти не обращал на меня внимания, и я отвечал ему тем же, а когда наелся, поднял руку, сказал: "Прощай, старик" и пошел к своей лошади. Так поверите, мэм, медведь повернулся и смотрел на меня с таким выражением, словно ему было жаль со мной расставаться.

Я замолчал, неожиданно устыдившись своего красноречия. Не в моих привычках долго разговаривать. Вот что могут сделать с мужчиной свечи и общество красивой девушки.

Тетя Фло так и не спустилась, хотя я слышал, как она ходит на втором этаже. Ну и хорошо. Я не люблю компаний, по мне лучше выбрать человека и спокойно с ним потолковать. Не умею разговаривать и поэтому не имею успеха у женщин. Я заметил, что женщины любят тех, у кого хорошо подвешен язык, с такими они сходятся даже скорее, чем с богатыми.

- Если вам так понравилось на Западе, Каллен, почему же вы вернулись?

Ну... я и сам себя об этом спрашивал, но тем не менее ответа не нашел.

- Здесь мой единственный дом, - сказал я, пытаясь заодно убедить и себя, - здесь похоронены мои родители - в глубине сада, где любила гулять мама. Земля принадлежит мне, и это хорошая земля. Отец работал от зари до зари, старясь, чтобы она приносила доход. Не знаю, может быть я вернулся, поскольку вспоминал о нем, или потому, что здесь все знакомо, а на Западе у меня ничего не было. Может быть потому, что в душе я совсем не бродяга, а домосед, который предпочитает несчатливо жить среди знакомых лиц и обстановки, чем счастливо где-нибудь еще.

- Не верю. - Кейти встала, чтобы помыть посуду. - И не называйте меня миссис Торн. Мы старые друзья, Каллен. Вы должны звать меня Кейти.

Поднявшись со стула, я почувствовал, что слишком велик для этой маленькой кухонки. Я помог убрать со стола и взял шляпу, собираясь идти.

- Приходите еще, Каллен, когда захотите поговорить или отведать моей стряпни.

У двери я остановился.

- Кейти... мэм, погасите, пожалуйста свет, когда я буду выходить. Кое-кто из здешних может выстрелить, пользуясь удобным случаем.

Очутившись снаружи, я отступил в сторону от двери, слившись с ночной темнотой. Осторожность не помешает в чужих краях, а эти будут оставаться для меня чужими еще несколько дней, пока я к ним не привыкну.

У ночи свои законы, и если хочешь чувствовать себя в безопасности, надо с ней слиться, привыкнуть к ее звукам. Я постоял у стены дома Уилла, прислушиваясь к ночи, перебирая в памяти расположение просторных лужаек Блекстоуна, лежащих слева, и сада справа, за которым простирались болота, с каждым годом придвигаемые рукавом реки все ближе и ближе к городу.

В темноте громко пели лягушки, рядом стрекотал сверчок. Койотов здесь не было, однако к югу и западу в чаще лесов водились волки. Где-то в отделении заухала сова, в болоте что-то плеснулось. Все было спокойно, и я подошел к своему мулу, затянул подпругу и поправил поводья. Тем не менее мул был насторожен, и я ощутил беспокойство.

Может быть на меня подействовала чуждая обстановка после стольких ночей в пустынях и прерии, но, свернув с тропы на дорогу, обратно я поехал через сад и по полям, потому что возвращаться тем же путем, что приехал глупость. Человек, побывавший на индейских землях, знает, что опасность лежит именно на обратном пути.

У ночи был непривычный и в то же время знакомый запах. Нет чистой сухости пустынного воздуха, приправленного ароматом шалфея и кедра. Здесь чувствуется тяжесть влажности и разлагающейся растительности, затхлой воды и мокрой от росы травы. Ветки персиковых деревьев царапались о шляпу, пока я ехал через сад, вспоминая дорогу к ограде фермы в том месте, где была повалена изгородь. Естественно, ее никто не починил.

Подводя мула к дому по мягкой траве заднего двора, я вдруг ощутил чужое присутствие. Я натянул поводья, стараясь не ерзать в седле, чтобы оно не заскрипело, и прислушался. Затем заухала сова, и я понял, что это не сова, а кто-то, подделывающийся под нее, пытающийся что-то мне передать.

Я попытался припомнить, что знал о ферме Боб Ли, если это был он, и где он мог меня ждать. Дом для таких встреч явно не годился.

У нас во дворе стоял старый огромный пень, который отцу так и не удалось выкорчевать, с гигантскими корнями, толщиной в небольшое дерево, глубоко севший в плодородную землю. Без заряда пороха вытащить его было невозможно, а в то время мы не могли себе этого позволить, поэтому оставили стоять, где стоял, и пень превратился в место сбора для ночных охотников за енотами. Боб Ли должен его помнить, несколько раз он участвовал в охоте. Я по широкой дуге проехал к пню, и когда за спиной оказался лес, наклонив голову закричал совой. Посторонним наблюдателям такой крик покажется далеким. Знающий человек многое может проделать ночью со звуками.

Ответ был ясен. Со "спенсером" наперевес я направился по заросшему сорняками полю к пню. От его тени отделились две человеческих.

- Каллен? - Это был Боб Ли.

- Он самый. Что ты хочешь?

- О твоем приезде узнал Чэнс Торн. Он поклялся выставить тебя отсюда. Сегодня тебя кто-то увидел на дороге, а потом ты разговаривал с Джоэлем Ризом.

- Если Чэнс захочет, может найти меня здесь. У меня много работы.

- Если тебе понадобится помощь, - сказал Боб, - ты знаешь, где нас найти. У нас есть друзья, которые нас накормят, спрячут и расскажут, что где делается.

Мы проговорили около часа, спрятавшись за большим старым пнем, они ввели меня в курс последних событий и слухов. У Боба было много друзей и родственников, в такие времена это было большим подспорьем.

Билл Лонгли говорил мало. Для своего возраста он был спокойным и строгим, к его манере поведения надо было привыкнуть, но Билл мне нравился.

- По-моему, - сказал Боб, поднимаясь с земли, - нам повезет, если мы протянем еще лет пять. Нас наверняка уже приговорили к смерти.

- Пять лет? - Голос Билла звучал почти мечтательно. - Я буду рад прожить хотя бы год.

Боб молча стоял - красивый молодой парень с хорошим воспитанием в знатной семье и злостью на северян, от которых он вынужден был скрываться. На мой взгляд, им повезет, если они доживут до конца нынешнего года. Ну а я собирался держаться подальше от неприятностей. Переселенцы-мешочники продут, как проходит все в мире. Я буду терпеливым - хотя терпения у меня мало - и постараюсь переждать это время.

- У нас нет шансов, - сказал Боб Ли, - если не достанем оружия и не будем готовы дать отпор. Тебе, Каллен, следует над этим подумать, и когда будешь пахать землю, лучше держи карабин под рукой.

- Это моя земля. Я хочу собрать с нее урожай, купить скот, если смогу, и лошадей. Хочу разводить здесь лошадей, когда станет поспокойней.

- В лесах полно одичавшего скота, Каллен. Можем собрать стадо и перегнать его в Форт Уорт. Если хочешь, я за пару дней могу найти человек пятьдесят.

- Так много?

- В лесах? Там их раз в десять больше. И если будет необходимо, они станут сражаться.

- Мне не нужны никакие сражения, я приехал сюда ради мира.

Когда они ушли, я подождал, пока шум копыт не затерялся в ночных звуках. Боб Ли говорил дело. Если на меня нападут в поле, оружие должно быть под рукой, потому что о мире надо говорить, имея солидные аоргументы. Карабин "спенсера" не такой громоздкий, легкий и удобный, тем не менее мне понадобится еще один "кольт".

Однако когда пришла беда, я думал не о мире. Я думал о Кейти Торн.

В траве прошуршали сапоги, но мыслями я был далеко, и предупреждение на мгновение запоздало. По спине тяжело ударил приклад, чья-то рука выдернула из-за пояса "кольт", другая чуть ли не из-под земли ухватилась за ствол "спенсера". С прижатым к спине дулом револьвера спорить опасно, поэтому я отпустил карабин и встал, не сопротивляясь.

- Добро пожаловать домой, Каллен. - Это был голос Чэнса Торна, красивый голос, хоть и издевающийся. - Я боялся, что ты удрал навсегда.

В тот момент я не нашелся, что ответить, а делать мне и вовсе было нечего. Я спокойно стоял и, похоже, мое молчание их обеспокоило.

- Отведем его в лес, - раздался голос Риза, - или оставим здесь?

- С ним хочет поговорить полковник, но он уверен, что Бейкер будет сопротивляться, поэтому не удивится, если мы привезем его слегка помятым и в настроении, в котором с удовольствием отвечают на вопросы.

- Чего же мы тогда ждем? - спросил Риз и злобно ударил. Но в эту же секунду я двинул его ногой в пах. Риз заорал, словно его режут, а остальные набросились на меня. Я размахнулся, ударил, с дикой радостью почувствовал под кулаком ломающуюся кость и рванулся вперед, пытаясь выбраться из круга нападавших. Затем по голове ударил ствол револьвера, колени подогнулись и я упал. Нападавшие кинулись ко мне, каждый хотел ударить побольнее, но они лишь мешали друг другу.

Вдруг вмешался Чэнс и со словами "Я долго этого ждал!" ногой со всего размаху хрястнул меня по голове.

В последний момент мне удалось отклониться - только это меня и спасло, но я ткнулся лицом в мягкую траву и сделал вид, что потерял сознание, особо, впрочем, не притворяясь. В голове глухо стучало, я даже испугался, что он проломил мне череп; сквозь застилающую мглу услышал, как кто-то сказал: - Киньте его на лошадь. - И прежде чем сознание покинуло меня, я с ликованием подумал, что дерринджер они не нашли.

Я понимал лишь то, что должен выжить. Несмотря ни на что должен выжить и отомстить. Они напали на меня трусливой толпой, ни один из них не посмел выйти со мной один на один. Когда избивает шайка - это гнусно, потому что в шайку сбиваются подлецы. Но трусы и подлецы тоже умирают, и смерть для них во сто крат страшнее любого испытания, которое выпадает смелым.

- Послушайте моего совета, - услышал я Джоэла Риза, - и повесьте его прямо тут.

- А я спрашивал твоего совета? - презрительно сказал Чэнс, - Я когда-нибудь следовал твоим советам?

Когда они перебросили меня через лошадь, сознание во мне едва теплилось, но когда они направились по тропинке в сторону города, я понял, что могу спастись. Возможность была небольшая, но другой у меня не было.

Всадник, на лошади которого меня везли, садясь в седло, попал мне ногой по голове, стремена болтались у моего лица и я слышал, как позвякивают шпоры. Тропинка свернула, проходя по краю болот. Вот он, мой шанс! Схватив всадника за ногу, я изо всех сил вонзил шпору в бок лошади.

Она испуганно рванула с дороги в кусты, всадник не успел среагировать, и я рухнул с седла на мягкую заболоченную землю.

Прежде чем они сумели понять, что происходит, я вспрыгнул на ноги, тремя прыжками кинулся в заросли и нырнул в них, перевернувшись через голову. Позади услыхал вопли, крики ярости, а затем несколько пуль сбили мелкие ветки наверху. Земля превратилась в жидкую грязь, и наконец я, с трудом продираясь через траву и водоросли, погрузился в темную воду.

Рука скользнула по покрытому мхом бревну, меня передернуло при мысли, что это может быть аллигатор, а потом, барахтаясь по пояс в воде, помогая себе руками, я выбрался на илистый берег и упал, хрипло и тяжело дыша.

В голове тяжело стучало, каждое биение сердца отдавалось отчаянной болью, тело казалось одной сплошной окровавленной раной, а кровь в болотах - это дополнительная опасность.

Я знал, что могу отдыхать лишь несколько минут, после этого придется двигаться.

Крики позади не утихали, к ним добавился плеск воды и проклятья тех, кто меня искал.

Первая ночь дома - и за мной уже охотятся. Глубоко внутри я почувствовал ненависть к тем, кто сделал со мной такое. Они без всякой причины напали и избили меня. Они объявили войну, не я. "Сами виноваты", сказал я себе. - "Что бы дальше ни произошло, они напросились сами".