"Чингисхан. Книга первая. Повелитель Страха." - читать интересную книгу автора (Волков Сергей)

Глава одиннадцатая «Еще вздрогнет небо от копоти!»

Еду в «Вечерку» с надеждой получить заказ на статью. В редакции меня поджидает Ящер. В его глазах явственно читается испуг. Вежливо, но крепко взяв меня за локоть, он тихо шипит мне в ухо:

— Вы уволены, Новиков. Думаю, объяснять ничего не надо? Бегунок оформлять не надо, трудовую получите в кадрах, расчет — в кассе. Прощайте.

Объяснять действительно ничего не надо. Н-да, быстро работают граждане начальники-чекисты!

Не сказать, что слова Ящера поразили меня, как гром среди ясного неба. Чего-то подобного я, в общем-то, и ожидал. Правы те, кто утверждает, что КГБ — всесильная организация. Более того — на месте следователя я бы тоже обиделся и постарался максимально испортить жизнь такому, как я. Чтобы держал язык на привязи и думал головой, прежде чем лаяться по матери.

Расчет меня приятно удивляет — аж целых шестьдесят семь рублей! Сумасшедшие деньги. Придется тянуть на них до конца января. Матери я, понятно, ничего пока не скажу. Пусть думает, что я по-прежнему работаю.

Мать после того, как нам пришла повестка на Черное озеро, всю ночь не спала. В квартире пахло валерьянкой.

Тороплюсь домой, знаю — она сидит и ждет меня. С порога объявляю:

— Все нормально!

— Что, что тебе сказали?

— Да ерунда. Профилактическая беседа. Следователь — мировой мужик. Обещал помочь с публикациями, — беззастенчиво вру я. — Мам, ну я же не преступник! Там уже во всем разобрались, не переживай.

— Ну, слава богу! — облегченно говорит мать. — Кушать будешь? Я голубцы сделала.

— Не, сыт, в столовке солянка была, — я снова вру, но есть мне и правда не хочется.

Захожу в свою комнату, достаю из кармана фигурку коня и кладу на подлокотник кресла. Неужели эта фамильная реликвия может так влиять на судьбу ее обладателя? Неужели этот конь завез меня туда, где я сейчас нахожусь?

Перед сном я все же соглашаюсь съесть голубец, выпиваю стакан чаю и уже допив, замечаю, что забыл положить сахар.

— Что с тобой, сынок? — спрашивает мать.

Да все в порядке, устал просто.

Я и вправду устал. Надо выспаться. Надеюсь, что завтрашний день будет для меня удачнее прошедшего.

Утром, как обычно, еду в университет. Сегодня, видимо, у лифтеров какой-то праздник — работают оба лифта, и я без проблем поднимаюсь на наш этаж. Первое, что бросается мне в глаза — большое объявления возле деканата: «Сегодня в 15–00 в Ленинской аудитории Главного здания КГУ состоится открытое комсомольское собрание курса. Повестка дня: поведение и моральный облик студента 3-его курса отделения журналистики филологического факультета Новикова А.В. Явка всех комсомольцев строго обязательна!».

Не сразу соображаю — это ж мое поведение и облик будут обсуждать на собрании! Ничего себе! И тут же догадываюсь — это еще один результат моего разговора с улыбчивым следователем КГБ.

Самого собрания я почти не помню — все происходящее виделось мне как сквозь мутное стекло. Ленинская аудитория, старинная, с расположенными амфитеатром скамьями, меньше всего подходит для проведения комсомольских собраний. Это, как было принято писать в классических романах, настоящий храм науки, обитель знаний и оплот академизма. Здесь должно защищать диссертации и проводить коллоквиумы, а не судить невиновных.

Но времена изменились. За длинным преподавательским столом внизу заседает бюро факультета, а место за кафедрой занял комсорг курса Мишка Беленин. Вначале он долго и нудно говорил что-то о международном положении, происках недружественных держав, а закончил свое выступление мягкой, говоря журналистским сленгом, «подводкой»:

— И вот когда героический народ братской Никарагуа, свергнув ненавистный гнет диктатора Самосы, прилагает максимум усилий, чтобы начать строительство социализма, когда в Эфиопии и Анголе идет настоящая война с силами мировой реакции, когда весь советский народ как один человек трудится на благо нашей Родины, чтобы стремительными темпами вывести ее на первое место в мире по производству продуктов народного потребления, среди нас находятся люди, которые льют воду на мельницу идеологического противника. Но я убежден, что здоровый комсомольский коллектив нашего курса сурово укажет таким людям на их ошибки и по-товарищески поправит оступившихся. В частности, это касается присутствующего здесь Артема Новикова…

— Новиков, встань! — звонким голосом командует Динка Рукавишникова. Она сидит в президиуме и выполняет обязанности секретаря, ведя протокол собрания.

Мое место — сбоку от кафедры, за лаборантским столиком. Нехотя поднимаюсь. Вижу в третьем ряду Витька, делающего мне какие-то ободряющие знаки. Остальные смотрят равнодушно, без интереса и сочувствия. Понятно — для большинства собравшихся здесь это мероприятие — унылая рутина, обязаловка. Все хотят одного — чтобы собрание побыстрее закончилось.

— Ну, Новиков, — Динка поправляет очки в тонкой оправе, смотрит на меня строго и укоризненно, как учительница на провинившегося ученика. — Расскажи своим товарищем о том, как торговал импортными вещами!

— Я не торговал, — зачем-то отвечаю я, но голос срывается на хрип.

— Что? Громче, громче! — голос Рукавишниковой звенит, как сигнальный рельс. — Не стесняйся! Брать деньги за синие брезентовые штаны из Америки ты же не стеснялся!

Вспышка! Алая пелена перед глазами. Стискиваю зубы и шагаю с небольшого возвышения, на котором находится лаборантский столик. Я иду прямо на Динку. Она испугано вскакивает, загораживается протоколом как щитом. В аудитории нарастает шум. Похоже, мне удалось взбаламутить это болото!

Мишка Беленин кладет мне руку на плечо.

— Артем, не надо!

— Дура ты, Рукавишникова, — говорю Динке. — Дура набитая. Так и просидишь всю жизнь за протокольчиками…

Отвернувшись от них, иду к дверям. В гробу я видел это собрание!

Витек догоняет меня возле оперного театра.

— Артамон, ты куда сорвался? Я ору, ору тебе, а ты прешь, как танк…

Я молчу. Громада театрального здания высится над нами, как айсберг. Мокрый снег летит в лицо, щеки мои мокры, на ресницах дрожат капельки воды, и я не уверен, что это растаявшие снежинки.

— Че ты молчишь? — неожиданно начинает психовать Витек. — Ты почему ушел? Все бы по-другому повернулось!

— Ничего бы никуда не повернулось, — качаю я головой. — Наоборот, стало бы еще хуже.

— Да-а? — Витек стряхивает с шапки снег, смотрит, прищурившись, куда-то в небо. — Они тебя из комсомола исключили! Ты хоть понимаешь, что стал главным кандидатом на отчисление? Мне замдекана так и сказала: «Теперь Новиков будет в поле нашего зрения постоянно».

— Айда бухнем! — я хлопаю его по плечу так, что брызги веером летят во все стороны. — Вон трамвай. Закатимся в «Акчарлак», я угощаю. Деньги карман жмут.

— Банк ограбил? — тоже шутит Витек.

— Хуже. Зарплату получил.

— А-а-а! Ну, тогда конечно, надо обмыть, — отвечает он, и мы бежим через проезжую часть к трамваю, уворачиваясь от проносящихся в облаках брызг машин.

Меня охватывает какая-то звенящая волна, в голове все искрится, как будто там зажглось множество бенгальских огней. Хочется веселья, яркого света, нарядных людей вокруг, шума голосов, музыки, шипения пузырьков шампанского в бокале, хочется ощутить под руками теплую гибкую талию прекрасной незнакомки…

Праздника хочется! Нового года какого-нибудь или дня рождения. Но сейчас середина ноября и поэтому праздник я буду организовывать себе сам. Имею право. Я больше не комсомолец, не нахожусь в авангарде, коммунизм построят без меня. Я не нужен.

Ну и хрен с ним! Много вам настроят такие, как улыбчивый следователь с Черного озера, Бики и Беленин. У них получится все, что угодно, только не светлое будущее. А я буду гулять и веселиться. Буду, черт возьми, веселиться!

«Акчарлак» стоит на перекрестке улиц Николая Ершова и Гвардейской. Когда-то здесь проходил знаменитый Сибирский тракт, по которому на каторгу шли толпы кандальников. В старину на месте нынешнего двухэтажного кирпичного здания ресторана находился постоялый двор купца Сазонова, в котором каждый проезжающий мог обогреться, поесть, выпить и переночевать. Говорят, что здесь орудовала шайка картежников, обыгрывавших всякого, рискнувшего сесть с ними за карточный стол. Если несчастный замечал мухлеж в игре и поднимал крик, его душили вожжами, а тело закапывали на заднем дворе. Не знаю, насколько эта легенда правдива, но ее зловещая тень явно лежит на «Акчарлаке» — это место в Казани пользуется дурной репутацией. Однако сейчас это именно то, что мне нужно.

В переводе с татарского «Акчарлак» звучит поэтично: «Белая чайка». Зал ресторана оформлен под стать названию — на стене мозаичное панно, изображающее красоты приволжских пейзажей, главным атрибутом которых, конечно же, являются эти самые чайки.

Мы с Витьком сдаем в гардеробе одежду, входим в распахнутые двери. Неповторимый ресторанный аромат, сочетающий в себе запахи прокуренных штор, жареного мяса, хлорки и духов, бьет в нос. Народу в зале немного, что, в общем-то, понятно: будний день, начало четвертого, все нормальные люди в это время еще работают. Замечаю несколько командировочных, сосредоточенных, усталых мужчин в костюмах. Они уныло поглощают комплексные обеды — на суточные особо не разгуляешься. У дальней стены, за тремя сдвинутыми столиками, идет тихий банкет. Его виновница, пожилая женщина в синем бархатном платье, сидит во главе заставленного бутылками и тарелками стола. Гости человек десять, поднимают тосты, дарят подарки. Почему-то мне кажется, что это юбилей главного бухгалтера какой-нибудь Казанской швейной или обувной фабрики.

Еще в зале обнаруживаются двое обедающих летчиков гражданской авиации, троица офицеров из соседнего Артиллерийского училища и компания мужиков неопределенного возраста и положения. Эти сидят за крайним столиком, громко разговаривают, смеются. Одеты они, как бы сказал наш замдекана, вызывающе.

Выбираем покрытый сероватой скатертью столик, рассаживаемся. Витек закуривает, предлагает мне. У него обычная дешевая «Астра». Я сигареты без фильтра не люблю, а еще больше не люблю курить перед едой, поэтому отказываюсь.

— Молодые люди, что будем заказывать? — звучит над нашим столиком. Ага, официантка. Стройная, густо накрашенная женщина средних лет в белом фартучке и кружевной наколке на голове. Мы хватаемся за меню.

— Значит, так, — говорю я, ногтем отчеркивая машинописную строчку: — Коньяк «Армения» за двенадцать-двадцать…

— Шашлык по-карски на шампурах, — перебивает меня Витек.

— Эскалоп, икра красная, салат «Зимний»… — тороплюсь я, пробегая глазами по позициям меню.

— И еще цыпленок табака и марочный «Херес» за четыре ноль пять вдогон! — хохочет Витек.

— А вы в состоянии будете все это оплатить? — холодно спрашивает нас официантка.

Я, молча, показываю две фиолетовые двадцатипятирублевки и поднимаю глаза. Не боись, тетя, если надо, мы и тебя купим! Она величественно улыбается, уходит.

Ну что ж, будем, черт возьми, веселиться!

Сидим, скучаем. Я верчу в руках рюмку с золотистым ободком, Витек постукивает по солонке вилке, отбивая какой-то мотивчик. Спрашиваю его:

— Ты зачем «Херес» заказал, клоун?

— Да всю жизнь хотел узнать, что это за херотень такая — «Херес»? — хохочет Витек.

В зале прибывает народу. Появляются и знакомые лица — компания девиц с Искры во главе с Римкой Феофановой по прозвищу Фифа. Эти ходят в «Акчарлак» «на съем».

Официантка приносит салат, хлеб, коньяк и блюдечко с лимоном. Витек быстро разливает янтарную жидкость по рюмкам, делает значительное лицо и сообщает мне:

— Умные люди считают, что бог создал человека лишь как промежуточное звено между собой и верхом совершенства — рюмкой коньяка и кружочком лимона.

Я, молча, наклоняю голову в знак согласия, потом все же поправляю моего друга:

— Вообще-то там так: «Человек — промежуточное звено, необходимое природе для создания венца творения: рюмки коньяка с ломтиком лимона». А твои умные люди — братья Стругацкие. Кстати, нигде в мире коньяк лимоном не закусывают, мне Маратыч говорил, что цитрусовый аромат искажает вкус напитка.

— Во, точно! — радуется Витек. — Давай же выпьем за венец, за братьев, за Маратыча, за тебя, умника! И за коньяк! Вкус-мус… Нам, татарам один хрен, лишь бы с ног валило.

Пьем, Витек жует лимон. Я закусываю салатом. Коньяк хорош. Мягкий, ароматный, он приятно греет меня изнутри. Возникает непривычно лирическое настроение, все неприятности словно бы заволакивает туманом.

Витек не дает мне расслабиться. Проворно наполнив наши рюмки, он театральным голосом вопрошает:

— Что сказал космонавт Владимир Ляхов своему другу космонавту Валерию Рюмину после отделения первой ступени ракеты-носителя «Союз»?

Улыбаясь, я пожимаю плечами. Сейчас последует какая-нибудь хохма. Витек — большой мастер по части застольного фольклора и вполне может работать массовиком-затейником.

— Космонавт Ляхов сказал: «Между первой и второй перерывчик не большой»! — торжествующе салютует рюмкой Витек.

Пьем, закусываем. Официантка приносит шашлык. Ай, хорошо! Хорошо сидим, хорошо едим, хорошо пьем. Из колонок, висящих по обе стороны от буфетного окна, начинает звучать музыка. На свободном пятачке немедленно образуется несколько танцующих пар. Витек намазывает бутерброд икрой, журчит коньяком.

— Ну, давай третью, которая легкой пташечкой. Знаешь, почему у нас в деревнях икру не едят?

— Почему?

— Потому что думают, что это соленая клюква.

— Так себе хохма.

Витек хмыкает.

— Ладно, тогда вот: я все про кабачки знаю — как растить, как поливать. Но вот как их заставить икру метать?

— О, вот это годится! — я еда не расплескиваю коньяк от смеха. — Давай — за икру!

— Чтобы никогда не переводилась она на наших столах! — провозглашает Витек.

Вечер катится дальше. На столе появляется цыпленок табака, эскалопы с картошкой фри. Рву зубами жесткое мясо, Витек сдирает с цыпленка кожу — он ее не любит. В рюмках сиротливо темнеют остатки коньяка.

— Как сказал поэт Уитмен: «Хватит жрать. Давайте выпьем!», — Витек опрокидывает в рот рюмку. — Н-да, все хорошее быстро кончается.

— У нас еще бутылка «Хереса», — отвечаю я. — Вон, кстати, несут. А поэт Уитмен говорил совсем другое:

— Ну, давай за Уитмена! — Витек разливает «Херес». Оказывается, это крепкое и довольно вкусное, но всего лишь вино.

— Придется еще водки вдогон заказать, — говорю я Витьку, рассматривая бутылку.

— Ты, правда, что ли банк ограбил? — удивляется он.

— Расчет в «Вечерке» получил, — и, видя округлившиеся глаза Витька, поспешно ставлю точку в этой теме: — Неохота рассказывать, потом.

— Потом — так потом.

— Водку несут. Они там что, мысли читать научились?

Официантка ставит нам на столик графин с водкой, и томно улыбаясь, грудным голосом мурлычет:

— Молодые люди, вам просили передать…

— Кто? Откуда? — мы с Витьком начинаем крутить головами в поисках дарителя.

Официантка загадочно улыбается и, покачивая бедрами, уходит.

К этому времени ресторан уже почти полон. Музыка, гул голосов, звон приборов, сигаретная мгла… Мы в пожарном порядке вливаем в себя «Херес», дожевываем цыпленка и переходим к водке и эскалопам. Жизненный опыт подсказывает мне, что мешать коньяк с вином — еще туда-сюда, а водка тут явно лишняя. Но кто и когда прислушивался к голосу своего жизненного опыта, особенно в девятнадцать лет?

— Слушай! — внезапно хватает меня за руку Витек, — и все-таки до чего же дико ты смотришься с этими глазами!

Я с трудом киваю и, опустив голову на грудь, уже не могу поднять ее обратно, потому что сознание покидает меня.