"Россия без Петра: 1725-1740" - читать интересную книгу автора (Анисимов Евгений Викторович)

«Нам любезноверный», или «Столп Российской империи»

«Высокорожденный и нам любезноверный» — так называла Миниха Анна Ивановна в своих указах. «Столпом Российской империи» скромно называл себя сам Миних в написанных им позже мемуарах. История жизни «столпа» началась вдали от России — он родился в Ольденбургском герцогстве в 1683 году. Называя своего фельдмаршала «высокорожденным», Анна кривила душой — знатность его была весьма сомнительна. Отец будущего фельдмаршала и графа получил дворянство уже после рождения Бурхарда Христофора. Думаю, что «нефомильность» особо стимулировала комплекс превосходства, который владел Минихом всю жизнь.

Отец его был офицером датской армии, военным инженером, фортификатором и строителем дамб и каналов. Сын пошел по той же стезе, требовавшей немалых знаний и способностей. За два десятилетия службы Миних, как и многие другие ландскнехты, сменил несколько армий: французскую, гессен-дармштадтскую, гессен-кассельскую, саксонско-польскую. С годами он стал высоким профессионалом в инженерном деле и постепенно поднимался по служебной лестнице. В конце 1710-х годов он, служа в польско-саксонской армии Августа II, вступил в острый конфликт со своим шефом — фельдмаршалом Флемингом — и в поисках нового господина, которому был готов служить своей шпагой (точнее — циркулем), обратился к Петру I, направив ему свой трактат о фортификации.

Сочинение Миниха Петру, хорошо знавшему фортификационное дело, понравилось, и тот, не дожидаясь оформления договора о службе — «капитуляции», выехал в Россию, положившись на высокое слово русского царя. В 1721 году началась карьера Миниха в России, где его ждали взлеты и падения, почет и тюрьма, а затем двадцатилетняя ссылка в Сибирь, победные сражения и дворцовые перевороты.

Время царствования Анны Ивановны было золотым для Миниха. Он быстро вошел в число самых доверенных сановников новой императрицы. Она почувствовала его надежное плечо сразу же после восстановления самодержавия в феврале 1730 года. Миниха не было в Лефортовском дворце в нервные дни и ночи переворота. Он был главнокомандующим в Петербурге — тогда забытой, опустевшей столице, время короткой жизни которой, казалось, истекло, и Миних, вероятно, подумывал о поиске новых патронов, готовых на выгодных условиях купить его шпагу (циркуль) на очередные пять лет. Но как только Анна пришла к власти, Миних за сотни верст четко уловил силу этой власти и быстро провел присягу на верность Петербурга самовластной государыне Анне Ивановне.

И этот поступок был весьма положительно оценен новым двором, ибо не везде в стране чиновники и духовенство спешили присягать неизвестно каким образом оказавшейся на престоле дочери царя Ивана. Немало иерархов церкви и священников пострадали впоследствии из-за оттяжки присяги.

Но не только своей лояльностью понравился Миних новой императрице. Он сразу же донес на адмирала П. Сиверса, который позволил себе усомниться в праве Анны занять русский престол вперед дочери Петра — Елизаветы. Сиверс вскоре был лишен всех званий и орденов и в итоге на десять лет отправился в ссылку. И лишь когда сам Миних оказался в Сибири, он признался в письме к императрице Елизавете в этом своем весьма неблаговидном поступке. Но в начале 30-х годов он был «в своем праве надежен».

Сочиняя донос на Сиверса, Миних явно стремился угодить новой императрице, с тревогой посматривавшей в сторону Елизаветы — опасной соперницы. Из этих же соображений исходил он, когда ему было поручено дело фаворита Елизаветы — прапорщика Шубина, сосланного в Сибирь¹. Миних вел и дело одного из теоретиков ограничения самодержавия — Генриха Фика, также сосланного в Сибирь. Только образование Тайной канцелярии в 1731 году освободило Миниха от функций фактического руководителя политического сыска.

Было бы большой ошибкой представлять Миниха грубым солдафоном. Конечно, он был чужд отвлеченному философствованию и сантиментам, но оставшиеся после него письма свидетельствуют об известной изощренности ума, умении ловко скользить по дворцовому паркету, на котором он чувствовал себя уверенно. Миних был мастер сделать комплимент, польстить высокому адресату, хотя, как и во всем, меры не знал. Чего стоит только его письмо к Елизавете из Пелымской ссылки в марте 1746 года, в котором истомившийся опальный фельдмаршал, восхваляя императрицу, густо смешивает патоку с медом и сахаром! На какие только педали он не нажимает, к каким только возвышенным образам не прибегает, чтобы убедить императрицу Елизавету в своей лояльности! Не дает покоя Миних и праху отца Елизаветы: «И так дозвольте, великодушная императрица, воздать мне дань памяти Петра Великого, которого прах я почитаю и который, ходатайствуя обо мне (то есть прах ходатайствует! — Е. #913;.), ныне обращается к Вам с сими словами: „Прости этому удрученному все его вины из любви ко мне, прости ему из любви к тебе, прости ему из любви к империи, которую ты от меня унаследовала, благосклонно выслушай его предложения и прими их как плоды тебе верного, преданного и ревностного. Простри руки к удрученным, извлеки их из несчастья…“»²

Елизавета осталась равнодушна к риторике Миниха. Прошло еще двадцать лет — и он уже припадает к стопам Екатерины II, вновь прибегая к стилю банальных романов XVIII века: «Пройдите, высокая духом императрица, всю Россию, всю Европу, обе Индии, ищите, где найдете такую редкую птицу… Но скажете Вы: «Кто же этот столь необыкновенный человек?» Как, милостивейшая императрица! Это тот человек, которого Вы знаете лучше других, который постоянно у ног Ваших, которому Вы протягиваете руку, чтобы поднять его. Это тот почтенный старец, перед которым трепетало столько народа, это патриарх с волосами белыми как снег, который… более, чем кто-либо, предан Вам»³.

Думаю, что эти возвышенные формулы были испытаны их автором на дамах, чему есть документальные свидетельства. Вот что писала леди Рондо своей корреспондентке в Англии в 1735 году: «Мадам, представление, которое сложилось у Вас о графе Минихе, совершенно неверно. Вы говорите, что представляете его стариком, облику которого присуща вся грубость побывавшего в переделках солдата. Но ему сейчас что-нибудь пятьдесят четыре или пятьдесят пять лет (в 1735 году Миниху было 52 года. — Е. #913;.), у него красивое лицо, очень белая кожа, он высок и строен, и все его движения мягки и изящны. Он хорошо танцует, от всех его поступков веет молодостью, с дамами он ведет себя как один из самых галантных кавалеров этого двора и, находясь среди представительниц нашего пола, излучает веселость и нежность». Леди Рондо добавляет, что все это тем не менее малоприятно, ибо Миних насквозь фальшив и это чувствуется за версту. И далее, описывая нарочито томный взор Миниха и то, как он нежно целует дамские ручки, леди Рондо отмечает, что он таков со всеми знакомыми женщинами. Одним словом, подводит итог леди Рондо, «искренность — качество, с которым он, по-моему, не знаком», и далее она цитирует подходящие к случаю стихи:

Герцог де Лириа придерживается того же мнения: «Он лжив, двоедушен, казался каждому другом, а на деле не был ничьим [другом]. Внимательный и вежливый с посторонними, он был несносен в обращении со своими подчиненными»⁴.

Психологический портрет, нарисованный этими людьми, нельзя не признать точным. Об этом свидетельствуют как документы, так и поступки Миниха. Оказаться под его командой — значило испытать унижения, познать клевету, быть втянутым в бесконечные интриги. Глубинные причины такого поведения Миниха — в истории как его жизни, так и его карьеры.

Миних не был трусом, война была его ремеслом, и не раз и не два он смотрел в глаза смерти. Прошел он и через испытание дуэлью — в 1718 году в Польше стрелялся с французом, подполковником Бонифу. В письме к отцу Миних писал: «Меня довели до такой крайности, что я вынужден был стреляться… Я первый явился на место и отбросил камни с дороги, по которой надобно было идти моему противнику. Когда он был от меня не далее как в 30-ти шагах, я сказал ему: «Государь мой! Вот случай показать на опыте, что мы храбрые и честные люди!» Тут мы, взведя курки, подступили друг к другу на 12 шагов. Прицелившись, я спустил курок, и мой враг мгновенно повергся на землю»⁵. Читая это письмо, видишь, что Миних с годами не менялся — точно так же он писал впоследствии о своих победах в войнах с поляками, турками, татарами. Храбрость и решительность сочетались в нем с высокомерием и спесью.

До 1730 года, по-современному говоря, рейтинг Миниха в военной иерархии был весьма невысок. С 1723 года он руководил строительством Ладожского канала, который и закончил успешно к 1728 году. Его ценили как опытного инженера, но не более того. В 1727 году Миниху не удалось занять почетную должность начальника русской артиллерии — генерал-фельдцейхмейстера. Вероятно, в Военной коллегии вспомнили, что, поступая на русскую службу в 1721 году, Миних писал в прошении: «По артиллерии равномерно не могу служить, не зная ее подробности». Но он все-таки продвигался по служебной лестнице, используя для этого все доступные ему средства. Стремясь ублажить фаворита Меншикова, генерал-лейтенанта Волкова, наш генерал-аншеф подобострастно писал ему: «Ежели Вашему высокоблагородию несколькими бочками здешними (то есть ладожскими. — Е. А.) сигами для росходу в дом Ваш или протчими какими к строению материалами отсюда служить могу, прошу меня в том уведомить». И хотя генералиссимус Меншиков был осенью 1727 года свергнут, Миних получил-таки в 1729 году вожделенную должность генерал-фельдцейхмейстера⁶.

Вообще-то в те годы в полководцы он не рвался — впереди него были люди с подлинными и блестящими воинскими заслугами. В русской армии в конце 1720-х годов было два боевых фельдмаршала: князь М. М. Голицын и князь В. В. Долгорукий. 55-летний Михаил Михайлович Голицын имел блестящий послужной список: с двенадцати лет барабанщик Семеновского полка, он впоследствии командовал этим полком на Полтавском поле в 1709 году, а до этого прошел Азов, две Нарвы, ворвался в пролом крепости Нотебург в 1702 году, победил шведов при Добром, при Лесной, взял Выборг, оккупировал Финляндию и под конец Северной войны, в 1720 году, командовал победным сражением русского флота у острова Гренгам. Как писал о нем В. А. Нащокин в своих «Записках», «зело был в войне счастлив и в делах добраго распорядка, и любим подкомандующими в армии»⁷. Скромнее были воинские заслуги Василия Владимировича Долгорукого, хотя и они были на два порядка выше Миниховых.

Но после неудачного исхода «затейки» верховников — а оба фельдмаршала были членами Верховного тайного совета и ближайшими родственниками инициаторов переворота — земля под ними закачалась. М. М. Голицын неожиданно, к несказанному облегчению Анны и ее фаворита, в 1730 году умер (к обстоятельствам его смерти мы еще вернемся), а президента Военной коллегии фельдмаршала Долгорукого — конечно, не сразу, в конце 1731 года, — сместили со столь ответственного поста и отправили в тюрьму. Так судьба расчистила перед нашим героем служебный горизонт. И благодеяния посыпались на него.

Весной 1732 года он получил в придачу к пожалованному ранее Крестовскому острову поместье Кобона, 10 тысяч рублей на экипаж, стал председателем комиссии по делам армии, президентом Военной коллегии и — самое главное — получил чин генерал-фельдмаршала. И далее начались непрерывные свары и скандалы среди генералитета. У Миниха была поразительная способность раз и навсегда наживать себе смертельных врагов. Адъютант Манштейн отмечал, что Миних способен приблизить, а затем жестоко оскорбить человека: «Ничего не было ему легче, как завладеть сердцем людей, которые имели с ним дело; но минуту спустя он оскорблял их до того, что они, так сказать, были вынуждены ненавидеть его»⁸.

В 1735 году разгорелся скандал между Минихом и генералом графом фон Вейсбахом — командиром корпуса русских войск в Польше, от которого Миних в резкой форме потребовал отчета о денежных расходах на содержание войск. Форма приказа была такова, что Вейсбах обратился к Анне с донесением, в котором писал, что Миних поставил под сомнение его честность и «меня обидел напрасно… а я из давних лет, с начала вступления моего в службу В.и.в., порученные мне В.в. высочайшие интересы всегда сохранил и сохранять должен безпорочно, и ни в каких утайках и неверностях не бывал». Оскорбленный старый генерал отказался впредь знаться с Минихом. Анна была вынуждена писать к обоим, чтобы «все такия между вами партикулярныя ссоры и озлобления вовсе отставлены» были и чтобы оба полководца исходили из того, что «от безвременных друг другу чинящих озлоблений» могут быть причинены делу «предосудительные остановки»⁹.

Когда осенью 1735 года Вейсбах неожиданно умер и конфликт был тем самым снят, Миних начал новую генеральскую склоку. В ответ на оскорбительное письмо Миниха начальник русской артиллерии генерал-фельдцейхмейстер принц Гессен-Гомбургский писал ему: «Что Ваше графское сиятельство в наставление мне писать изволите, чтоб впред того не чинить и за оное (хотя при моих летах [сам] знаю, что чинить надлежит) Вашему сиятельству благодарствую, однако при том доношу, что я уже имею честь быть в службе Е.в. четырнадцать лет, а еще того не чинил, чтоб Е.в. противно было, и того не надеялся, чтоб от Вашего графского сиятельства за то, что к лучшей пользе интересов Е.в. чинил, мог реприманды (укоры, упреки. — Е. А.) получить, и весьма чувствительные, и прошу меня оными обойти»¹⁰.

Но Миних не успокоился. Отношения с принцем так обострились, что во время Крымского похода 1736 года тот пытался сколотить против Миниха нечто вроде генеральского заговора. Все это чрезвычайно беспокоило Анну Ивановну. Она писала А. Остерману: «Я вам объявляю, что война турецкая и сила их меня николи не покорит, только такие конувиты (поступки. — Е. #913;.), как ныне главные командиры имеют, мне уже много печали делают, потому надобно и впредь того же ждать, как бездушно и нерезонабельно (неразумно. — Е. А.) они поступают, что весь свет может знать. От меня они награждены не только велики рангами и богатством, и вперед [их] я своею милостью обнадежила, только все не так, их поступки не сходны с моею милостью».

Опасаясь продолжения ссоры генералов, Анна велела руководителю дипломатического ведомства искать возможность заключить мир с турками. Скандал в ставке генералов беспокоил ее все больше и больше.

Не успел закончиться конфликт с принцем Гессен-Гомбургским, как Миних затеял свару с фельдмаршалом П. Ласси. Осенью 1736 года Анна и ее правительство, обеспокоенные противоречивыми слухами, доходившими до Петербурга о Крымском походе армии Миниха, потребовали от прибывшего из Австрии Ласси собрать сведения о положении в войсках. Опасаясь, что это будет понято Минихом как расследование его весьма не блестящей военной деятельности, Анна, верная своим принципам, предписала Ласси «о прямом состоянии армии под рукою проведать… что разумеется тайно». Но старый солдат, поняв, что «под рукою» собрать полную информацию о миниховской армии невозможно, попросил самого Миниха предоставить ему нужные сведения. Тут-то и начался скандал. Миних отправил Бирону письмо, в котором жаловался, что «высокая конфиденция (доверие — Е. А.) пред прежним умалилась», и просился в отставку, ибо «не в состоянии… тех трудов, которые доныне со всевозможною ревностью нес, более продолжать».

Анна взорвалась. В указе от 22 октября она писала: «Мы не можем вам утаить, что сей ваш поступок весьма Нам оскорбителен и толь наипаче к великому Нашему удивлению служить имеет, понеже не надеемся, что в каком другом государстве слыхано было, чтоб главный командир, которому главная команда всей армии поручена, во время самой войны и когда наивящая служба от него ожидается, к государю своему так поступить захотел». В конце указа она, гася конфликт, обещала свою благосклонность верному фельдмаршалу.

Миних сразу же перестроился и постарался использовать ситуацию, чтобы навредить Ласси и отодвинуть его на второй план. В письме к императрице в начале 1737 года Миних с показной душевной болью писал, что просит об отставке только из-за того, что не желает мешать Ласси. Мол, уступаю для пользы дела, а не гонора ради¹¹. Наибольшие неприятности, как может догадаться читатель, достались Ласси, которого подсидел Миних и отругала за несоблюдение тайны императрица.

И вот здесь нужно коснуться своеобразного служебного лукавства, которым обладал Миних. Дело в том, что он не был подданным русских императоров. В 1721 году он подписал, как и все иностранцы на русской службе, договор — «кондиции», согласно которым обязался честно и добросовестно служить определенное число лет, после чего правительство не могло его удерживать на русской службе. И такое положение было для него чрезвычайно удобно. Несмотря на служебные успехи, он не спешил переходить в русское подданство и вряд ли думал, что после смерти будет покоиться не на тихом кладбище в зеленом Ольденбурге, а возле вечно шумящего Невского проспекта, под полом церкви Святой Екатерины, куда его опустили в 1767 году. Миних, десятилетиями служа России и в России, любил использовать для упрочения карьеры свое положение временнообязанного ландскнехта. Вот, составляя в 1725 году свое мнение о сокращении расходов на армию, он безапелляционно утверждает, что это нанесет армии вред, а потом делает маневр, снимающий с него всякую ответственность за решение: «От подушных денег что-либо убавить ли, другая душам переписка учинить ли, или нет, или при Адмиралтействе какое умаление производить ли (это хитрый ход — подставить под сокращение другое ведомство. — Е. #913;.), о том всем мне, яко чужестранному, который состояние государства не ведает, неизвестна, такожде не лутче ли полки по городам и по деревням расположены будут»¹².

Но особенно сильным карьеристским оружием Миниха были его прошения об отставке, которые он периодически подавал тогда, когда знал наверняка, что его ни за что не отпустят. Дело в том, что он умел вести себя так, что власти предержащие считали его совершенно незаменимым и с готовностью шли на удовлетворение его амбициозных требований. Забегая вперед, скажу, что подобный же маневр Миних пытался совершить в 1741 году, рассчитывая получить чин генералиссимуса русской армии за «ночной подвиг» 7 ноября 1740 года — свержение регента Бирона. Но правительница Анна Леопольдовна чин передала своему супругу — принцу Антону Ульриху Брауншвейгскому, и раздосадованный Миних демонстративно выложил прошение об отставке… которое Анна Леопольдовна, страдавшая от претензий «столпа империи», тотчас и подписала. В итоге неожиданно для себя полный сил и амбиций фельдмаршал оказался пенсионером, да еще под домашним арестом.

Миних был не только склочником — не брезговал он и доносами. Склонность к доносительству — черта его характера. История с адмиралом Сиверсом не была единственной. Ничем иным, как доносами, нельзя назвать рапорты Миниха о своих подчиненных. В апреле 1734 года из-под Гданьска он сообщает императрице о генералах русской армии: «Генерал-лейтенант Загряжский, вместо того чтобы вступить с ним (польским военачальником Тарло. — Е. А.) [в бой], заключил с ним перемирие и имел свидание… вместе пили, и слышно, что сын Загряжского принял 50 червонных в подарок от Тарло… Генерал-майор Любрас по десятикратно повторенному приказанию сюда нейдет под предлогом, что мало оставить в Варшаве 400 человек, затем пять полков его команды стоят там, а при армии шатров нет. Таким образом, Загряжский и Любрас подлежат суду. Волынский взял вчера паспорт в Петербург для лечения, князь Борятинский лежит уже четыре недели болен, также и большая часть полковников. Впрочем, здесь, при армии, слава Богу, все благополучно и ни в чем недостатку нет»¹³.

Все благополучно, но на боевых товарищей донести не помешает. В итоге Любраса отдали под суд, хотя затем и оправдали, а на генерала Загряжского в данном случае был просто навет, в основе которого лежала сплетня, — Миних всегда слушал сплетни охотно и стремился, как видим, использовать их в своих целях.

На совести Миниха есть и попросту уголовные преступления. Летом 1739 года по дороге из Стамбула в Стокгольм был убит шведский курьер майор барон Синклер, который вез важные дипломатические бумаги. Дважды до этого русский посол в Стокгольме М. П. Бестужев-Рюмин советовал своему правительству «анвелировать», то есть, говоря языком XX века, ликвидировать, этого врага России, «а потом пустить слух, что на него напали гайдамаки или кто-нибудь другой». Российский и австрийский дворы договорились перехватить Синклера и изъять у него документы о связях турок и шведов. Когда же в начале июля 1739 года было получено известие об убийстве неизвестными шведского курьера на территории Польши и в европейских столицах начался скандал, императрица Анна написала русскому послу в Саксониибарону Кейзерлингу:

«Сие безумное богомерзкое предприятие нам подлинно толь наипаче чувствительно, понеже не токмо мы к тому никогда указу отправить не велели, но и не чаем, чтоб кто из наших определить мог. Иное было бы письма отобрать, а иное людей до смерти бить, да к тому ж еще без всякой нужды. Однако ж как бы оное ни было, то сие зело досадительное дело есть и всякие досадительные следства иметь может».

Ту же мысль императрица выражала и в рескрипте Миниху: «Мы совершенно уверены находимся, что вы в сем мерзостном приключении столько ж мало участия, как Мы, имеете, и вам ничто тому подобное без нашего указу (! — Е. А.) чинить никогда в мысль не придет». Сам же Миних полностью отрицал свою причастность к убийству Синклера и клялся Анне, что «меня никогда подвигнуть не может, чтоб нечто учинить, что честности противно, и сие еще толь наименьше, понеже я не токмо В.в. указами к тому не уполномочен, но и сам совершенно знаю, коль мало оное от В.и.в. апробовано и вам приятно было б».

Читая все эти излияния, просто теряешься — кто же больше врет: императрица, которая одобряла захват Синклера для изъятия у него бумаг, но действительно была встревожена международным скандалом, поставившим Россию на грань войны со Швецией, или ее «любезно-верный», который честность понимал весьма своеобразно — пока не будет указа «нечто учинить, что честности противно»?

А между тем вся эта эмоциональная переписка была просто дымовой завесой для посторонних глаз. Есть неопровержимый документ, который как раз для посторонних глаз не предназначался: инструкция Миниха драгунскому поручику Левицкому от 23 сентября 1738 года, в которой мы читаем:

«Понеже из Швеции послан в турецкую сторону с некоторою важною комиссиею и с писмами маеор Инклер, который едет не своим, но под именем называемого Гагберха, которого ради высочайших Е.и.в. интересов всемерно потребно зело тайным образом в Польше перенять и со всеми имеющимися при нем писмами. Ежели по вопросам об нем где уведаете, то тотчас ехать в то место и искать с ним случая компанию свесть или иным каким образом ево видеть, а потом наблюдать, не можно ль ево или на пути, или в каком другом скрытном месте, где б поляков не было, постичь. Ежели такой случай найдется (внимание! — #917;. #913;.), то старатца его умертвить или в воде утопить, а писма прежде без остатка отобрать».

В начале 1739 года Миних дал повторную инструкцию поручику Левицкому, а также капитану Кутлеру и поручику Веселовскому уже не только насчет Синклера, но и насчет других подлежащих «анвелированию» врагов России — вождей венгров и запорожцев Ракоци и Орлика.

Ну и наконец доклад Миниха императрице от 1 августа 1739 года, который все ставит на свои места. Из него следует, что Миних получил указы Анны, «каким наилучшим и способнейшим образом как о Синклере, так и о Ракотии и Орлике комиссии исполнять и их анвелировать», и все, что от него требовалось, исполнил. Далее он описывает трудности проведенной операции, все лавры которой, конечно же, должны принадлежать ему.

И надо сказать, что такие доказательства преступлений, как инструкции Миниха своим подчиненным и уж тем более его доклад императрице со ссылкой на прямые ее указы, встречаются не часто — убийцы высокого ранга умеют прятать концы в воду. «За верныя и ревностныя его службы, которыя он Нам чрез многие годы показал», Анна в конце своего царствования прибавила к жалованью фельдмаршала Миниха еще 5000 рублей в год. Для этого, как мы видим, у нее были все основания¹⁴.

В написанных уже вo времена Екатерины #928; мемуарах Миних, подводя итоги своих — скажем прямо, весьма посредственных — действий в русско-турецкой войне, заключил: «Русский народ дал мне два титула: „Столпа Российской империи“ и „Сокола со всевидящим оком“». Пунктуальный комментатор дореволюционного издания мемуаров Миниха со скрытой иронией замечает: «Название «Столпа Российской империи» и «Сокола», будто бы данное русским народом Миниху, сохранилось только в его записках». Зато до нас дошло мнение простого русского солдата: «Власьев (то есть Ласси. — Е. А.) славен генерал, Азов сам собою брал. А как Миних живодер, наших кишек не берег»¹⁵.

О легендарной гордыне и амбициозности Миниха, беззастенчиво восхвалявшего свои весьма скромные воинские подвиги и требовавшего за них почестей и наград, напоминает и указ Анны, посланный рижскому вице-губернатору Гохмуту: «Усмотрели Мы из присланного от вас репорту, что в бытность в Риге генерал-фельдмаршал граф фон Миних определил имеющиеся в Риге ворота от реки, которые бастионы вновь переделаны, именовать другими званиями, и оныя именования переменять Мы не указали, а именовать оные по-прежнему, так, как оные прежде назывались. И повелеваем вам учинить о том по сему Нашему указу»¹⁶.

Подозреваю, что Миних намеревался, воспользовавшись реконструкцией крепости, дать одним из ворот свое имя, чтобы остаться в истории. Но он напрасно волновался — он и так остался в истории (свидетельством чего служат и эти строки), хотя, вероятно, не с такими оценками, каких бы он хотел.