"Письмо с которого все началось" - читать интересную книгу автора (Елена Ковалевская)

Глава 1.

Паршивее, по-моему, быть не может, чем стоять праздничный молебен после десятка дней пути, распевая гимны пересохшей, саднящей от пыли глоткой, воняя при этом, как навозная куча. Вот задержалась бы в пути хоть на пару часиков, тогда б не мозолила колени о каменный пол. Ох, думать иногда полезнее, чем торопиться выполнять приказание. Все равно пакет будет вскрыт лишь после окончания службы. Вообще-то он срочный, от нашей матери настоятельницы, иначе бы я не торопилась как ненормальная. А она баба суровая, епитимью наложит – будь здоров, не кашляй. Смотри, чтобы только хребет не переломился от этой епитимьи. Уставшая, грязная, словно в Пекле побывала, и еще эти наручи трут! Интересно, какая…, взяла мои, да простит меня Господь за ругань на службе, узнаю – покалечу!

Ну когда же все кончится? Пакет-то срочный…

Ох и не люблю я в мужские монастыри ездить! Мы, дщери Господни, в состоянии управится со всеми еретиками, наставить овец заблудших на путь истинный. По-моему одной сестры Гертруды хватило бы, а если уж добавить сестру Бернадетту… Тогда берегитесь враги Господа нашего!

Наконец-то!

– In gloria Dei. Amen, (Во славе Бога. Истинно) – с облегчением произношу я вместе со всеми, и поднимаюсь с колен.

С трудом проталкиваюсь к алтарю, туда, где стоит его преосвященство епископ Констанс и благословляет после службы братьев. Ну и здоровые же они здесь! Все как на подбор – на голову выше меня и в полтора раза шире в плечах, а уж рожи у них!… Очень далеко им до благостных! Увидишь такую в темном переулке – с перепугу окочуришься.

– Ваше преосвященство, вам пакет от матери настоятельницы, – протягиваю ему большой, запечатанный бордовым сургучом конверт. Епископ берет его так, словно ждал, ни тени удивления на лице. – Благословите.

Он протягивает свою маленькую сухонькую ручку, осеняет меня знамением.

– Сейчас ступай дочь моя, – благообразный такой старичок, только взгляд у него холодный, точно у змеи. – А после вечерней трапезы зайди ко мне.

Чую, предстоит мне тяжелый разговор. Епископ известен как очень дотошный и въедливый человек, от которого ничего невозможно скрыть. Недаром его называют Старым Лисом. Что ж теперь на своей шкуре придется убедиться: прозвища в орденах просто так не дают.

– Брат Иннокентий, проводи сестру в ее келью, – тем временем распорядился Констанс.

Брат, который стоял поблизости – подпирал колонну, ни слова не говоря, смиренно поклонился, развернулся и строевым шагом двинулся по галерее. Я заторопилась следом.

– Могу ли я ополоснуться с дороги? – говорю ему в спину, а точнее в лопатки. Вот громадина!

– Безусловно, сестра, безусловно… – отвечает он. Ну и голос! Что трубы Возвестника. – Я покажу тебе келью, а там послушники проводят, – киваю, но вряд ли это ему видно; на спине у него глаз нет, или я пока их не заметила.

Монастырь у варфоломейцев огромный; мы все идем и идем по коридорам и переходам. На пути встречаются братья, спешащие по своим делам. До чего же их много стало в последнее время! И откуда только набирают?

Наконец мы пришли в гостевой флигель, где мне выделили маленькую келью размером четыре на семь шагов, куда помещался только жесткий топчан да столик с кувшином и тазом для умывания. Свет в помещение проникал через узкое окошко-бойницу. На стене над изголовьем кровати висел бронзовый крест. Ох, и богато же живут братья Варфоломея Карающего, раз Знак Божий в кельях для странствующих монахов из бронзы повесили. Хотя в остальном не видно и следа роскоши. Ведь те, кто стремится служить Господу нашему, всегда дают обеты бедности, смирения, послушания, и еще множество других, среди которых присутствует, конечно же, целибат. Впрочем, этот обет дают все, кто стремится оказаться под милостивой, но твердой рукой церковной власти.

Церковь – очень сильная и могущественная организация, чтобы с ней спорить, а уж противостоять ей – и думать нечего. Нас много, и мы слуги Господни, его карающая и милующая длань. Чаще всего карающая.

Я из единственного Боевого Женского Ордена Святой Великомученицы Софии Костелийской, и жизнь в ордене, уж у нас-то точно, сложная и трудная. Но кто мы такие чтоб сетовать на это? Всего лишь орудия, исполняющие Его волю на этой грешной земле, уж по собственному ли разумению или по принуждению… Для своего успокоения можем считать, что по собственному, а то если не выполнил задание – 'урок Господа' – то упокой Он душу – в данном случае – твою. Amen.

Упокаивая грешника, мы берем его прегрешения на себя, душу его очищаем и в Рай отправляем. Дальше нам их в свою очередь мать настоятельница отпускает. А уж ей кто? Епископ, не менее. Иначе столько грехов простому священнику нипочем, не списать и за десяток лет. Вот какие люди-то грешные, или точнее – стольких пришлось положить во имя истиной Веры. А в остальном, мы кроткие и смиренные верующие убийцы.

Уже в купальнях сидя в большой бочке с горячей водой, я сотворила короткую молитву, и принялась ожесточенно оттирать спину от недельной грязи и пота. Я благополучно нарушила первое правило – сначала позаботься о коне, затем об оружии, о душе, а уж после всего о бренном теле. У меня же все наоборот вышло, исключая коня, разумеется. Его увели на конюшни сразу, как только я прибыла сюда. Сначала тело, затем душа, а напоследок оружие. Хотя нет, душа была после коня, праздничный молебен-то я отстояла, и, причем на коленях, а пол у них, для общего сведения, очень жесткий.

Слегка обсохнув и переодевшись в выданную мне чистую рясу, я решила направиться на поиски трапезной, есть хотелось зверски. А если выразится точнее – жрать я хотела как сотня бесов! Едва переступила порог кельи, как ко мне подскочил послушник – мальчуган лет двенадцати. Низко поклонился и тихонечко поинтересовался, куда это я намылилась. Выразился он, конечно же, не таким образом, а витиевато и многословно, явно подражая кому-то из учителей. Как и он, я столь же велеречиво ответила, мол, не его собачье дело, куда собралась, но если его и приставили ко мне по недоразумению вследствие скудоумия, то пусть ведет меня в трапезную. Мальчишка от неожиданности рот раскрыл и вытаращился на меня с обалдением, словно я святой Симеон, принесший весть Господа.

– Ну, веди, веди. Не стой соляным столбом! – поторопила я его. – Мне после трапезы к его преосвященству идти, а молитва вот-вот начнется.

Послушник припустил почти бегом, путаясь в рясе и оскальзываясь на резких поворотах. Подошвы его сандалий были деревянными, поэтому невероятно скользкими, а еще смешно клацали при каждом его шаге. Тем не менее, мы быстро добрались до места.

Трапезная была поистине огромной. Из одного ее конца в другой тянулись длинные дубовые столы, с лавками по обеим сторонам, на которых восседали боевые братья. Молитва еще не началась, я подоспела вовремя.

Мальчик привел меня к одному из столов, пискнул едва слышно: 'Вам сюда…' – и унесся куда-то в глубь помещения. Я уселась межу двумя широкоплечими братьями, словно в колодец провалилась. Вообще-то для девушки я не такая уж и маленькая, на две ладони выше среднего, а здесь все братья как на подбор – один здоровее другого. Хотя чего это удивляюсь, орден Варфоломея Карающего основной кулак церкви и слуги у нее соответствующие. Но и мы тоже не слабенькие. Могу звездануть так, что долгонько лететь придется, да потом недельку поваляться. Пока я такими мыслями голову забивала, все дружно помолились и приступили к еде. Придвинув миску к себе, не удержалась и воскликнула:

– Sanctus Dominus! (Святой Господи!) Пост ведь!

В миске была каша на сале! Во время поста! Хотя чего это я… Поди-ка, прокорми этакие тела постной кашкой с водичкой. А может меня хотят проверить? У нас, между прочим, так послушниц проверяли в крепости веры. Вот подержат недельку на воде и хлебе перед самым постом, а потом в страстную неделю выставят ей на стол миску с кашей на молоке. Бедняга и так в строгости, в молитвенной келье сидела, а там один день от другого не больно-то отличишь, темень кругом, одна свечка еле теплится. Многие так попадались. А потом, ой мама!… Поэтому наученная опытом, не своим правда, покрутила головой туда сюда. Глядь, они все такое же едят. Уж и ложку почти до рта донесла, но нет, не могу я так. Одна была бы или у нас в ордене, умяла за милую душу и еще спасибо сказала, а здесь, ну словно перст Божий поперек горла. Сижу, пыль в глаза пускаю. Вот, мол, какая я правильная! Сцепила я зубы покрепче и терплю. Зря конечно, но все же. У меня там, в сумах лепешки спрятаны, вот ими и подкреплюсь попозже. Хоть и хиленькая это замена, но еда.

Трапеза подходила к концу, а я, пожевав хлеба и выпив кружку воды, глазела по сторонам. Братья вычищали миски до блеска. Когда все поднялись, за моей спиной, как по волшебству, очутился послушник, который привел меня сюда.

– Его преосвященство ожидают у себя… – он с любопытством вытянул шею, заметив мою нетронутую кашу, затем резко развернулся и, петляя, словно заяц между братьями, помчался прочь. Чтобы не отстать от него, мне пришлось поспешить. И что за манера у него носиться как ошпаренному? Ишь как торопиться. Никак мальчик на побегушках. У нас так с поручениями только самые младшие послушницы бегают.

Дверь в кабинет епископа внешне ничем не отличалась от остальных, разве что до нее пришлось долго топать узкими извилистыми коридорами. Любой орденский монастырь – это осадная крепость, где оборону можно выдержать не один год. Однако если враг и сумеет ворваться даже во внутренний двор, все равно увязнет в боях в этих тесных переходах. Тут парочку братьев на один коридор и довольно, пока не устанут, могут хоть кавалерию сдерживать. Хотя ни одна лошадь сюда не полезет, в некоторых переходах и я макушкой потолок царапаю, а уж длиннющие братья и вовсе нагибаются. Мудрые люди этот оплот веры строили.

Меж тем паренек постучал в дверь, заглянул в помещение, засунул голову, коротко, но неразборчиво о чем-то доложил, и лишь потом сделал приглашающий жест рукой. Я зашла и, опустившись на одно колено, поцеловала епископу руку, на которой красовался перстень с крупным аметистом. Затем, пружинисто поднявшись, вновь вернулась к двери и, встав перед выходом, стала потихоньку оглядывать помещение.

Кабинет епископа был роскошен. Вот тебе и обет бедности!… Стены отделаны лиловой парчой и панелями из мелкоузорчатой темной березы, потолок опирался на резные дубовые балки, тяжелая мебель украшена позолотой, а пол устлан мягким баразским ковром.

Его преосвященство обошел стол, уселся в свое кресло, а после указал мне на табурет, стоящий посреди комнаты.

– Садись, дочь моя. Разговор будет длинным.

Я осторожно присела на самый краешек. Это в обители у настоятельницы я могла позволить себе усесться свободнее, да и то не всегда.

– Трудный ли был путь? Дороги нынче не спокойны.

Отвечать пришлось так же степенно и размерено:

– Благодарю, ваше преосвященство, – склонила я голову. – Путь был легкий, препятствий на дорогах никто не чинил. Чего нельзя сказать о самих дорогах. В графстве Воринкшир и под Рябиничами они совсем отсутствуют, так что поспешать пришлось медленно.

– Поспешать следует медленно во всех случаях. Спешка, невоздержанность и необузданный нрав приводят нас на дорогу, которая стелется прямиком в Ад! – епископ изрекал очевидные богословские истины с таким видом, словно они только что стали для него очередным откровением Господа. – А ты, дочь моя, как я знаю, сегодня была очень воздержана в еде. С чего бы?

Вот мы и добрались до первого поворота. Эк его исподволь тянет разговаривать.

– Пост ведь, ваше преосвященство, грех вкушать скоромную пищу, – со всевозможным благочестием отвечаю ему, а то он и сам не знает что грешно, а что нет. Не зря я все-таки кашку есть не стала, не зря.

– Пост ведь не строгий, не обязательный, а для отшельников и святых духом, – я, что перемудрила сама себя? Ой, а ведь правда! Эта неделя для тех, кто хочет жить в строгости и радости святого бытия, да еще – для больших грешников.

– Все мы грешны на этой земле, ваше преосвященство, и стремится не преумножать грехи – наш долг перед лицом Господа и матерью Церковью, – выкручиваюсь я.

Епископ смотрит на меня эдак со значением, словно самая распоследняя мыслишка ему известна, и он видит меня насквозь. А что он там может разглядеть? Да я сама не знаю, почему эту бесовскую кашу жрать не стала! Не стала и все тут!

– Дочь моя, – грозит он мне сухоньким пальчиком. Я такие пальчики по десятку за раз ломаю. – В тебе говорит уже другой грех, гордыня, – не сдержавшись, в обалдении уставилась на него. О чем это он? – Не гордишься? Ну и хорошо, – он читает каждую эмоцию на моем лице. Я воин, а не проповедник, закулисные интрижки не для меня. Хотя не буду утверждать, что ничего в них не смыслю, иногда очень даже, особенно если от этого зависит моя жизнь. – Как поживает сестра Бернадетта? И как дела у настоятельницы? – уй, какие мы любопытные.

Битых два часа расспрашивал или точнее допрашивал меня епископ Констанс. Хотелось отделаться ничего незначащими ответами, и хотя я изворачивалась как могла, но боюсь, все же рассказала ему больше, чем следовало. Ну, как я могла сказать, что это не его ума дело! Лучше уж сразиться с двумя десятками идолопоклонников-нуриватов, чем отвечать на его простые, на первый взгляд вопросы. После того как он дважды предложил мне вина, я все поняла и мысленно погладила себя по голове. Видимо в еду подмешали что-то из трав, это должно было развязать мне язык. Зачем? Неужели разворачивается новая борьба за власть в высших церковных пределах, где даже не последние бойцы вроде меня – лишь разменные пешки? Целая картина, конечно же, известна только верхам. Но зачем нас вовлекать сюда? Боевой женский орден никогда не участвовал в сварах среди мужских, мы единственные занимаем свою нишу вот уже пару сотен лет и ничего при этом не меняется. Господь всемогущий, что же назревает? Что затевается?

Под конец беседы я украдкой попробовала старательно навяливаемый мне напиток, вино было неимоверно сладким и одновременно терпким, что отбивало все послевкусие, оставляя во рту вяжущий ком. Именно в такие, да еще в несусветную кислятину подмешивают всякую гадость. Я так и не поняла, что же именно туда добавили, но некоторые компоненты узнала. Пара глотков и я бы выболтала все свои самые сберегаемые тайны, даже если бы мне не задавали ни каких вопросов.

Из кабинета его преосвященства я выбралась на деревянных ногах и с чугунной головой, а шага через три я наткнулась на моего провожатого. Интересно он здесь все время стоял или как? Хотя нет, не похоже, вон как дышит. Значит, его позвали. Ай да епископ – старый хитрый лис! Н-да, по ордену побродить не удастся. А как бы было удобно – 'я неместная, заблудилась, а что это вы здесь делаете?'. Не получится! А жаль… С меня ведь тоже спрашивать будут, чего, мол, видела, что узнала.

– Ну и куда теперь? – спрашиваю у послушника. Он удивленно хлопает глазами и выдавливает.

– А разве вы не хотите отдохнуть у себя в келье с дороги? Разве у вас глаза не слипаются?

Та-ак! А это еще что за новости?! Да что же такое происходит!!!

– А что, должны? – отвечаю я вопросом на вопрос. Мальчишка молчит, отчаянно мотнув головой из стороны в сторону. Прижать его что ли? Да нет, опасно. Знать он ничего не знает, а вот рассказать об этом – расскажет. – Вот что, дружок, проводи-ка меня на конюшню.

– Зачем? – подозрительно спрашивает тот.

– Затем! Я хочу посмотреть как там мой верный друг.

– Какой друг? – у него что, приступ тупости?

– Конь!

– А-а. Ну, я не знаю, мне того…

– Занят, что ли? Так ничего, я сама схожу…

– Нет, нет, я провожу, – затараторил тут же он. Х-м! Видно приказали с меня глаз не спускать.

И мы пошли. Ну, расстояния тут у них! И с чего бы это? Вроде и монастырь не настолько уж гигантский, а как идти, так битый час. Похоже, меня специально ведут дальней дорогой, по периметру, чтобы успеть доложить начальству, куда мы направляемся. Ох чую, что-то здесь затевается… Ладно, душа моя, задницу в кучку, и будь наготове.

На конюшне меня ждала еще одна весьма неприятная картина. Мой жеребец громогласно ржал, и, вставая на дыбы, молотил копытами воздух. Один из конюхов привалился к стене и держался за грудь, а другой – здоровый детина в кузнечном фартуке, боязливо жался к перегородке.

– А ну, стоять! – гаркнула я во всю мощь легких. Кузнец вздрогнул и дернулся. Конь же, наоборот, чуть успокоился, услышав знакомый голос, но все же продолжал прижимать уши к голове и скалить зубы. – Что здесь творится?!

– Бесовская скотина! – сплюнул кузнец. – Расковался он у тебя, красавица, но никого к себе не подпускает!

– Да-а? А на какую ногу?

– Ну, так это… На правую, только не подпускает он к себе…

Ой, заливает он мне! Я на подступах к монастырю подкову заднюю левую меняла, остальные же проверяла, и точно могу сказать, что все было в порядке. – И что? Тебе то, какое дело, твой конь что ли?

– Дык, непорядок это… – как-то неуверенно протянул мужик. – Перековать бы полностью надо… – и снова потянулся к узде. Жеребец захрипел и взвился на дыбы. Кузнец отшатнулся. – Вот бестия!

– Пятый! Стоять! – рявкнула я снова. Конь рухнул двумя копытами на пол. Конюшня содрогнулась. – Слушай, малый, меня внимательно! – обратилась я к кузнецу. – Если еще раз подойдешь к коню, пеняй на себя! Он у меня дурной, никого не подпускает, и если зашибет – не моя забота. А сотворишь что-нибудь с ним, будешь иметь дело со мной, а потом и Господом Богом, но уже там, на небе! Ясно?! – под конец я практически орала, тыкая пальцем в потолок.

– Дык мне… – проблеял мужик.

Но я уже не слушала никого. Подошла к жеребцу, тот как послушная собака ткнулся мне мордой в руку, ища ласки и поощрения. Я похлопала его по носу, потрепала по шее.

– Хороший ты мой. Молодец мальчик! Сторожи. Нельзя трогать. Нельзя, – я указала ему на седло. Во время борьбы Пятый сбросил его с бревна на землю. И указав на кормушку с овсом, произнесла – Ни! – потянула за повод и еще раз сказала – Ни! – то же самое сделала и с водой. Теперь я была спокойна, его не отравят, он не подойдет ни к тому, ни к другому. Голодать ему недолго, сегодня перед вечерей ноги моей здесь не будет.

– А почему вы назвали его Пятый? – это первое что я услышала от мальчишки, когда мы вышли из конюшни. Перед уходом я осмотрела подковы жеребца, они были в полном порядке. Интересно, какую байку мне собирались скормить?

– Что?

– Почему вы назвали его Пятый?

– Потому что я была пятой из наездников, кто оседлал его и после этого остался в живых, – зачем-то ляпнула я. На самом деле стойло в ордене у жеребца было пятым по счету. Однако всю обратную дорогу паренек уважительно косился на меня, больше ничего не решаясь спросить.

Братья пели. Чистые голоса взмывали в высь к сводам собора, отражались от красивейших витражей и рассыпались серебряными искрами в окружающем мире. Молитва неслась вверх, лилась из сердца и, казалось, что достигает престола Господа. И было от этого так хорошо, так прекрасно, хотелось, чтобы мгновение длилось вечно, чтобы молитва никогда не кончалась. От всей души, до полного растворения себя в слове, я молилась. Руки сложены в молитвенном жесте, пальцы сцеплены так крепко, словно от этого зависит жизнь. И верилось что Бог здесь. Он присутствует тут, в этом храме, и смотрит на нас, чад своих неразумных. И было от этого так хорошо, так прекрасно. Хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно, чтобы никогда не кончалась молитва. Лишь в такой миг я понимала, зачем я здесь, зачем все это, к чему мое служение Ему. За этот миг я готова была отдать свою жизнь, все сокровища мира, все на свете. И сейчас, в этот самый момент, не бывает, наверное, более ревностного служителя для Него, чем я. Потому что Бог есть Все, и он всегда с нами.

В разноцветные витражи собора светило закатное солнце, лучи его преломлялись и причудливыми цветными узорами падали на нас, стоящих в низу на коленях. От этой величественной красоты захватывало дух.

– Benedictus, in nomine Domine. Amen, (Благословен, во имя Господа. Истинно) – вечерняя молитва закончилась. Солнце спряталось за облако, и свет в соборе слегка померк, от этого я очнулась, словно вернулась назад. Словно меня столкнули оттуда, из прекрасного, обратно в нашу мирскую грязь.

Братья стали подходить к алтарю для благословения. Пора было подумать о том, как бы поумнее смыться отсюда. Но нет, не удастся, епископ уже вцепился в меня взглядом и не отпускает. Что ж делать нечего, пристраиваюсь в очередь с остальными.

– Благословите ваше преосвященство, – прошу его, когда дело доходит до меня.

Он делает освящающий жест рукой, и протягивает для поцелуя.

– Что ты сейчас собираешься делать, дочь моя? – спрашивает он тем временем.

– Отправлюсь к себе в келью, день был сложный, неплохо бы отдохнуть.

– Ну что ж, хорошо, ступай, – мой ответ, похоже, его удовлетворил. Уф, выкрутилась, лживые слова в храме не были произнесены. Теперь так и сделаю: направлюсь в свою келью, но только вот у себя в монастыре. Да простится мне эта хитрость.

Уезжать из обители следовало сразу же, после молитвы. С заходом солнца ворота закроют, тогда мне уже не выбраться. А завтрашнего дня дожидаться здесь никак не хочется, мало ли что еще придумают.

Седельные сумки я заранее припрятала у входа в храм. Все что могла, одела на себя. Шлем, оружие и прочие необходимые в походе вещи спрятала. Даже кольчугу на себя нацепила, правда под поддоспешник, и она неприятно терла тело. Мне еще повезло, что местный кастелян выдал мне рясу здоровую не по размеру, и она много чего скрывала.

Меж тем, епископ слегка шевельнул рукой и от колонн отлипают два здоровенных брата. У меня душа рухнула в пятки. Но нет, еще один нетерпеливый жест и появился знакомый мне послушник.

– Проводи сестру в ее келью.

'Спасибо тебе Боже за твой дар!' – пронеслось у меня в голове. С двумя дуболомами я бы не справилась.

В храме уже почти никого не осталось. Паренек мне неуверенно кивнул, смущенно улыбнулся и потопал вперед, я двинулась следом.

'Прокололся ты Лис, ох прокололся! Тебе во что бы то ни стало нужно меня задержать в этих стенах, но вот огласки ты не хочешь. Что же происходит? Не сейчас!!! Об этом можно подумать потом! Хорошо, что лишь юный послушник провожает меня. Благодарю тебя Господи за спасение!'

Храм был настолько большой, что вид на алтарь от дверей бокового нефа полностью закрывали колонны, поддерживающие его своды. Мы беспрепятственно вышли.

По бокам от аллеи, ведущей к храму, росли пышные кусты жасмина и барбариса. Ох, и колючие! Брошенного взгляда в сторону было достаточно, чтобы убедиться – вещи на месте, а рядом никого. Сделав вид, что запнулась, я окликнула мальца, тот подошел поближе.

– Да вот подошва оторвалась, – я поставила левую ногу на пятку, показывая, где именно, заставив его невольно наклониться. Легкий удар по затылку, и паренек обмяк у меня в руках.

А теперь быстро-быстро, нельзя терять ни мгновения.

Я ужом скользнула в просвет между большим кустом жасмина и барбарисом, проход между ними еще не затянулся, мне сильно повезло, что ягоды недавно собирали. Так же шустро втянула за собой послушника. Достала веревку, что была у меня наготове, растянула мальчишку меж кустов за руки и за ноги, чтобы шумел поменьше, когда очнется, и воткнула кляп. Переметные сумки и шлем в них, я подвязала на грудь и живот; надо сказать, приличное брюшко получилось. Все остальное, увы, придется нести в руках. Слегка закидав паренька травой, чтобы не так бросался в глаза, я вылезла из кустов, одернула рясу, опустила пониже капюшон, еще больше ссутулилась, и, прижав сумки к себе, семенящим шагом заспешила в сторону хозяйственных строений.

Добралась я до конюшен благополучно, никто даже не окликнул. Слава Всевышнему, конюхов на месте не оказалось. Я тихонько свистнула. Пятый радостно заржал, ткнулся мне мордой в грудь.

– Тише, малыш, тише! – шикнула я на него. Торопливо оседлала, закрепила сумки, и, взяв под уздцы, повела к выходу. За воротами послышались шаги, я, вооружившись приличной оглоблей, встала чуть в стороне. Вошел конюх с ведрами полными воды, я легонько замахнулась, и оглобля быстро подружилась с его затылком. Мужчина рухнул как подкошенный. Затащив его за охапки сена, я выглянула во двор, там никого не было. Замечательно, теперь можно убираться отсюда.

– Тишь! – выдохнула я коню в ухо, выводя его из конюшни. Пятый знал и эту команду. Теперь он, понурив голову, будет тащиться за мной как покорная водовозная кляча.

Миновали двор, внутренние ворота, внешние, подошли к барбакану, где маячила стража. Братья стояли у ворот и недобро посматривали на меня.

Лишь бы получилось!

Я кинула повод на седло и крепко двумя руками ухватилась за луку. Братья нерешительно потянулись к алебардам, отставленным в сторону. А я шла, сокращая расстояние между нами. И резко!

– Ий-я-а-а-а! – конь понесся. Рывком, взвалив себя поперек седла, я пролетела мимо стражников, отоварив одного из них сапогами по лицу.

Ворота пронеслись мимо. Подъемный мост. Еще рывок и я уже в седле. Подстегнув коня, я понеслась прочь.

Главный тракт вился серой лентой, и по нему пришлось рысить часа четыре. Не уверена, что за мной была погоня, но со счетов сбрасывать не стоило. Солнце село, но небо еще розовело на западе, давая достаточно света. Я не знала что делать: опасно было оставаться на дороге, но в темноте полем или рощей далеко не уедешь, можно коню все ноги переломать. Расположиться на ночлег я тоже не решалась, если меня так хотели задержать в ордене, то поутру точно кого-нибудь вышлют вдогонку. Значит, чем больше нас разделит миль, тем лучше.

Остановиться пришлось лишь в самую темень. Луна была в ущербе, и разглядеть даже собственную руку было сложно. Последний час я вела жеребца под уздцы в надежде найти стояночный колодец, их иногда выкапывали вдоль главных трактов, но не повезло. Плюнув на все, я решила расположиться тут же на обочине. На ощупь переседлала коня, а после слила всю имеющуюся воду в походный котелок, чтоб напоить его, сама же как-нибудь перебьюсь, не впервой. Все равно, едва только забрезжит рассвет, и в серых сумерках можно будет хоть что-нибудь разглядеть, снова тронусь в путь.

Усевшись недалеко от дороги, я стала ждать утра. В голову полезли разные мысли, не давая задремать. Они крутились вокруг одних и тех же вопросов, прогоняя сон. В итоге промучилась всю ночь, для себя так ничего и не решила. Что ж, настоятельнице о поездке буду докладывать как придется – как Бог на душу положит.

Лишь только стала видна дорога, я тронулась дальше. А едва подсохла роса, и вовсе свернула с главного тракта и углубилась в поля.

Кстати, погони за мной не было, а может мы разминулись.

До монастыря я добралась за полторы седмицы. Торопиться было опасно, но и излишняя задержка могла вызвать подозрение. Возвращалась я через крупные города, надеясь в случае чего затеряться в толпе. Ночевала на постоялых дворах, а не в госпиталях, как того требовали правила. (Госпиталь – единый комплекс, включающий в себя гостиницу для паломников и служителей церкви, лечебницу, лавки с беспошлинной торговлей для приближенных к церкви купцов).

Однако особой суеты мой приезд не вызвал. Ополоснувшись с дороги, я быстро отчиталась о доставленном пакете перед секретарем матери настоятельницы – старшей сестрой Иеофилией, и, стараясь более не попадаться ей на глаза, занялась своими повседневными обязанностями. Правда, избежать вызова к матушке все же не удалось. На следующее утро, когда я проводила разминку после заутрени, мне было приказано явиться к ней. Пришлось прерваться.

Поскольку матушка ждать не любит, я коротко поклонилась другим сестрам, что рядом отрабатывали бой в парах, а затем поспешила к краю площадки, где меня уже ждала юная послушница с тазом в руках. Наскоро ополоснула вспотевшее лицо, промокнула поданным полотенцем, и заторопилась к настоятельнице.

Путь от учебной площадки до кабинетных покоев неблизкий, мне даже пришлось пробежаться. Уже на бегу поправила малый покров, заправив выбившиеся во время тренировки пряди волос. (Малый покров – головной убор в виде платка, концы которого соединяются сзади, довольно короткий, чтобы не мешать во время тренировки.) Наша настоятельница не терпит нерях и поэтому неустанно нам вдалбливает: 'Сестра должна быть всегда опрятна, собрана, тем самым, давая пример окружающим к благочестию!' Пытаться быть на тренировке опрятной, с благочестивым выражением лица колоть соломенное чучело, это выше моего понимания. Хотя скажу честно, я все время стараюсь так делать, но мне ни разу не удалось. Сестры шутят, что послушницы со страху разбегаются, видя мою остервенелую морду. Хотя, похоже, больше со смеху.

Пролетев по аллее ведущей к жилому корпусу, я едва преклонила колени перед входом, осенила себя святым знамением, и рысцой поспешила до кабинета. Перед дверью еще раз одернула пурпуэн, глубоко дважды вздохнула и постучала. Была – не была! Все равно влетит за тренировочный вид, но переодеваться в рясу времени попросту не было. (Пурпуэн – прочная одежда из плотной натуральной ткани, подобной нашему брезенту, без рукавов, притален по фигуре, одевается на рубашку.)

– Входи! – раздалось из-за двери; я преступила порог, как в ледяную воду прыгнула.

– Слава Господу нашему.

– Во веки веков. Входи, дочь моя, – поприветствовала меня мать, сидя у окна в своем любимом кресле и перебирая в руках розарий. (Розарий – четки, состоящие из заключённых в кольцо пяти наборов из десяти малых бусин, чередующихся с одной большой, и конца из трех малых, затем одной большой бусины и креста.)

Кабинет был небольшой и аскетичный. В высоких шкафах стояли фолианты со святыми писаниями, какие-то папки лежали вперемешку со свитками. Но во всем этом наблюдалась своя гармония и порядок. Посередине комнаты стоял огромный стол, заваленный стопками бумаг, по обе стороны от него – жесткие стулья. На полу и стенах никаких ковров или панелей из драгоценных пород деревьев, лишь простой серый камень. Единственное послабление – большое мягкое кресло перед узким окном, в котором матушка любила сидеть в часы размышлений.

Я аккуратно присела на краешек стула.

– Ну, рассказывай! – велела настоятельница, продолжая смотреть в окно.

– Я отчиталась о доставленном пакете старшей сестре Иеофилии, матушка, – сдавленно начала я, склонив голову и глядя в пол.

– Об этом мне уже доложили! – в голосе настоятельницы прорезались стальные нотки.- А теперь хочу услышать от тебя, дочь моя! – начинается…

Мне хотелось быть как обычно невозмутимой, но, душа ушла в пятки, и никак не хотела возвращаться на место. Я подняла глаза, теперь настоятельница смотрела на меня. Наша матушка – женщина весьма крупная, немалого роста и телосложения, облачена в рясу коричневого цвета, подпоясанную черным ремнем, на котором с боку висел положенный ей по сану чекан. На голове у нее белый горжет, а поверх – покров того же цвета что и ряса, но с белой каймой по контуру. (Чекан – некое подобие кирки, малый топор с узким вытянутым лезвием, предназначенный для пробивания доспехов за счет малой площади ударной поверхности. Горжет – головной убор, закрывающий плечи, оставляет открытым только лицо, одевается под покров. Покров – головной убор в виде платка длиной по колено).

– Благополучно добралась до монастыря ордена, передала пакет лично в руки его преосвященству. После обедни имела с ним продолжительную беседу, смысл коей сводился к выяснению вашего здоровья, а так же положению дел в нашей обители. Епископ расспросил меня о качестве местных дорог, моем смирении и крепости в вере, – на одном дыхании протараторила я, слово в слово, повторив то, что сказала секретарю.

– И все? – грозно.

– Все, матушка.

– А его преосвященство велел что-нибудь передать?

– Нет, матушка.

– Ни письменно, ни устно? – да что ж она на меня так наседает? Он просто не успел ничего, я смылась раньше. И что было в том пакете?! Во что меня на сей раз пытаются втравить? – Что напоследок сказал?

– Велел к себе отправляться…

– Не смей мне врать! – и как стукнет кулаком по столу, чуть не проломила. Могучие руки у нашей настоятельницы, она и на старости лет подкову согнуть может.

– Правду говорю, Матушка, – блею я сперепугу. Ох сейчас точно в бараний рог скручивать начнет…

– Не врешь, не врешь, – скривилась та. – Но и всей правды не говоришь. Ну, чего молчишь?

А чего сказать-то? Правду я не решаюсь, потому что надоело отдуваться за ее интриги. Вечно мною из-за происхождения все дыры заткнуть пытаются. Словно я не знаю, что настоятельница меня себе на смену готовит, приучает так сказать. Только радости с того?! Лучше б я уж простой крестьянкой родилась, так хоть не трогали бы, а теперь…

– Ох и дурында ты, девка! – тянет настоятельница, грузно вставая с кресла. – Простого дела выполнить не смогла. А дела-то – на комариный чих!

– Простите меня, матушка, грешную, что не уразумела вашего приказания, – затянула я, бухнувшись на колени. Чтоб лишний раз не влетело, я стараюсь покаяться, к тому же это хороший способ выкрутиться из положения, раз не понимала, что происходит.

– Встань, встань, – не любит она, когда так ныть начинаю, сразу душой отходит. Я хоть и старалась этим не злоупотреблять, а все ж приходилось иногда на коленях поползать. Я снова села, а мать, обойдя стол кругом, вновь стала смотреть в окно. – Вот что! – сказала она пару минут спустя. – Поезжай-ка ты вместе с сестрами в монастырь ордена Святого Августина, в тот, что неподалеку от Горличей расположен, пакет отвезете, – в задумчивости настоятельница принялась постукивать себя пальцем по губам. – С тобой поедут старшая сестра Гертруда, сестра Юозапа и младшая сестра Агнесс. Вчетвером поедите, а то ты одна еще чего умудришься выкинуть.

– Спаси Господи вас, Матушка – я собралась было встать.

– Куда?! – плюхнулась обратно. – Думаешь, я не догадываюсь, что у августинцев что-то было? Еще раз спрашиваю. Епископ ничего не передавал?

– Нет, Матушка, – меня аж в пот прошибло.

– Смотри у меня, – она погрозила мне пальцем. – А чтоб впредь была более искренна, прочтешь за седмицу сто раз 'Верую', да до отъезда поститься будешь. И ко мне в тренировочных облачениях являться не смей! Ну а для полного смирения отработай с послушницами полосу препятствий. Поняла?

– Как есть, все поняла, Матушка, – выдохнула я с облегчением.

– Ну ступай. С Богом.

– Благословите.

Она, не глядя, ткнула рукой в мою сторону, перекрестила.

– Все, ступай, ступай…

Я вышла в коридор. Фух! Можно сказать – легко отделалась, к тому же епитимья мизерная, по сравнению с прошлым разом. Интересно, а что я на сей раз не так сделала? Последний раз чуть шкуру со спины не спустили, что из-за спешки не стала ждать, когда граф оставшуюся сумму привезет. А теперь то что? Мне нужно было чего-то дожидаться в ордене? Чего? Двух братьев дуболомов в сопровождение?! Может, я обратно должна была привезти что-то важное, и братья должны были стать моей охраной. Ага, будто я сама слабенькая да хиленькая! Угу, и коня, так для улучшения боевых качеств перековать решили?! И пакостью всякой опоить собирались, тоже для улучшения мысленного процесса! И кашка эта! А может, настоятельница чего-то ждала? Надоели, все надоели! Нет, ну наверняка чего-то в верхах не поделили, в своем вечном гадючнике! Теперь тягают туда-сюда, всех кто под руку подвернется. Ладно, по-быстрому смотаемся в очередной монастырь, а там, дай Бог, до зимы в дальнюю комендатерию сбегу чуток отдохнуть. (Комендатерия – земельный участок со строениями и сервами (безземельными крестьянами) – собственностью монастыря, или лендерами (владеющими землей))

Я возвращалась обратно на тренировочную площадку, начальственный втык занял немного времени, можно продолжать упражняться. Сестер, с которыми вместе поеду, извещать не буду, Иеофилия им и так пять раз все подробно объяснит. Очень уж она дотошная, к тому же большая зануда.

После обедни решила заглянуть в арсенал, заранее подобрать себе что-нибудь по руке. Помещение было просторным, сухим и хорошо проветриваемым, здесь хранили все вооружение сестер ордена. Чего тут только не было! Стойки с мечами всех видов и размеров, под любую руку, разномастные топоры, пики, арбалеты, и прочее оружие. Половину помещения занимала броня: каждая кольчуга или доспех были свернуты, и лежали в промасленном парусиновом мешке. Все мешки были подписаны. Я, кстати, так и не нашла ту заразу, что взяла мои наручи. Вернулась, а они уже на месте лежали. Кому-то крупно повезло.

Я, погрузившись в раздумья, бродила среди стоек и стеллажей, когда кто-то со всего маху хлопнул меня по плечу. Покачнулась, чуть не упала.

– Почетному пакетоносцу всея обители привет! – я узнала голос, поэтому спокойно обернулась.

– И тебе не хворать, Герта. Издеваешься? Вот останусь однажды заикой. Что делать будете?

– В два раза дольше молитву читать, – улыбнулась та. – В дорогу собираешься?

– Тебе уже сказали?

– Ага, успели обрадовать, – она присела на единственную скамью в арсенале.

Сестра Гертруда была на полголовы выше меня и шире в плечах. Лет пять назад стала старшей сестрой, но вот дальше ей ходу не было. Она была из лендеров, и лишь благодаря своей мощи стала полноправной боевой сестрой, а не подметала дворы в прислужницах. Красотой Герта не блистала, нос у нее был сломан, левую щеку от внешнего угла глаза до подбородка пересекал шрам. Хотя мы все здесь не красавицы при таком служении Богу. Да нам это и ни к чему.

– Прежним составом поедем? – как бы между прочим спросила она.

– Нет, нам Берну новенькой сестрой заменили, – я отрицательно мотнула головой. Обычно в боевые патрули и дальние рейды мы ездили слаженной четверкой.

– Значит, на легком молоденькую обкатывать будем, – фыркнула она.

– Не сказала бы, – протянула я рассеяно, взяв со стойки клевец, чтоб прикинуть его к руке. В дорогу мне хотелось взять что-нибудь основательно убойное. (Клевец – топор с треугольным загнутым к низу клювообразным лезвием, отдаленно напоминающим кирку, с ребристой поверхностью, с обратной стороны имеет молотообразное утолщение обуха, имеет большую длинную ручку. Нанесенные клевцом раны практически не заживают, но им очень сложно отразить удар. Вес 1- 1,5 кг. В народе называется киркой или тяпкой.).

– А не сочиняешь? – непохоже, что я ее взволновала.

– Мне так кажется… – так клевец точно возьму, он поудобнее в бою для меня будет. Секира больно тяжела.

– Ой, Фиря, если кажется, ты знаешь что делать надо, – отмахнулась сестра.

– Считай, что мне было озарение, – я пристально посмотрела Герте в глаза, намекая, что все не просто так.

Она поднялась и выглянула в коридор, посмотрела по сторонам, плотно закрыла дверь и снова села.

– Рассказывай!

– Нечего!

– Брешешь?!

– Совершенно нечего, но все так гадостно складывается. Хотя нет, не складывается… – я отложила выбранный клевец в сторону, и стала ходить из угла в угол.

– Не мельтеши ты! Так не бывает, чтобы совсем ничего! Рассказывай уже, не томи!

– Сама ничего не понимаю. Съездила к варфоломейцам, один пакет отвезла, теперь второй по приказу повезу. И все, знаешь ли, по маршальским орденам. В монастыре Святого Варфоломея ко мне епископ Констанс прицепился, суету непонятную вокруг развел. Еле от него смылась, – я не боялась рассказывать сестре Гертруде свои тайны, мы с ней давно в боевой четверке. Мы подруги, в конце концов. – Приехала, а тут матушка пытать стала: что, да как! Однако ничего при этом ясного не сказала. Не нравится мне все это. (Во главе орденов Святого Августина и Святого Варфоломея Карающего стоит Командор Главный Маршал, в руках которого сосредоточена основная военная сила. В военное время один из Главных Маршалов является главнокомандующим.)

– И все? Сестра, по-моему, ты пуганая ворона, – ехидно заметила Герта.

– Меня опоить пытались…

– Уже серьезней, – согласилась та. – Но все же недостаточно.

– Давай к августинцам в полном облачении съездим?! – я решила ей предложить, то, что в принципе никогда в таких поездках не делалось. Мы ж не в рейд собрались.

– Ага, сейчас! Может эту дурбеть с собой тоже потащим? – она ткнула куда-то за спину. Я проследила, куда она указывала. – Ты в своем уме?

– Ну нет, пики все же не попрем, – я решила совсем уж над сестрами не издеваться. – Надеюсь, что конной сшибки не будет, да и мотаться туда-сюда с этой ахальшиной как-то не с руки, – и тут же заискивающе спросила: – Ты Юзу обо всем предупредишь?

Я знала, сестра Юозапа будет дико возмущаться, когда узнает, что заставляю ехать в доспехах. Поэтому сообщить ей такую неприятную новость я попросила Гертруду.

– Предупрежу, куда ж я денусь! – нехотя согласилась та. Хоть Герта и была старше годами, и военный опыт имела гораздо больший, но я по старшинству стояла выше. Сказывалось дворянское происхождение. – А что с новенькой будем делать? Тоже по-полной нагрузим?

– Тоже.

– Слушай, жарко будет, в стегачах запаримся, – сентябрь на дворе стоял слишком теплый и в стеганом поддоспешнике можно было заживо свариться.

– А ты льняной, потоньше возьми.

– Все одно взмокнем.

– Знаешь, как говорят наемники: лучше переб…

– Знаю, – перебила та, зная мою любовь к поговоркам и прочим бородатым перлам народной мудрости. – В общем так: ставлю всех перед фактом, пусть пыхтят, но едут. Но если что, ты виноватая! – крайней быть Герта никогда не хотела. – Когда в дорогу?

– Иеофилия не сказала? – меня сестра секретарь отчего-то не любит.

– Ответила, что скоро, но не уточнила когда.

Я пожала плечами.

– Юзе сегодня же все расскажи, чтоб готова была. И Герта, секиру любимую свою возьми. (Секира – выглядит как топор с не очень широким лезвием, вверх у которого торчит длинный пиковидный или копьевидный клин. Обух снабжен крюкообразным или молотковидным выступом.)

– Ну ты уж прям совсем… – она покрутила пальцем у виска, но обреченно кивнула. – Ладно, шут с тобой!

Теперь мне можно быть относительно спокойной, старшая сестра Гертруда предупредит Юозапу, и мы будем во всеоружии. А младшую сестру Агнесс можно вообще не принимать в расчет, на то она и младшая.