"Аберистуит, любовь моя" - читать интересную книгу автора (Прайс Малколм Malcolm Pryce)

Глава 17

Снег шел весь день, но не лежал, а тут же превращался в сопливую серую грязь на мостовых и вскоре растаял. Я слонялся по обезлюдевшему городу до вечера, одетый как ветеран, и вел ветеранскую жизнь, проще говоря – очутился за бортом жизни. Двери всех до единого кафе и баров были для меня закрыты, в конце концов я укрылся в сарае Иа и там среди осликов согрелся. В сумерки я вышел, добрел до южной стороны моста Тревехан и стал под козырьком остановки ждать автобуса. Через полчаса я услышал, как клацают по мокрой мостовой высокие каблуки Мивануи. Поскольку я был одет ветераном, она не удостоила меня взглядом и встала прямо передо мной.

– Мивануи, – прошептал я.

Она меня проигнорировала.

– Мивануи!

Она отошла на другой конец остановки.

– Мивануи, я тебя прошу!

Она оглянулась:

– Оставь-ка меня в покое мистер, усёк?

– Мивануи, это я, Луи.

Она уставилась на меня и едва не поперхнулась.

– Мне нужно с тобой поговорить?

– Не подходи ко мне.

– Думаешь, я тебя обижу?

– Ты так и Бьянке говорил?

Я вздохнул. Выходила какая-то ахинея.

– Мивануи! – взмолился я. – Прошу тебя. Я не убивал Бьянку – в газете напечатали ахинею. Это все Друиды. Я могу доказать…

Она оглянулась – зеленый автобус урчал на светофоре в начале улицы. Горел красный. Желтый электрический свет в салоне казался таким радушным и теплым в промозглом вечернем мраке.

– Это мой автобус.

– Подожди следующего.

– Не могу, я уже опаздываю.

Не в силах сдержать себя, я двинулся на нее с поднятой рукой – хотел коснуться ее плеча. Она, вскинув руки, метнулась назад. И мы оба застыли в соответствующих позах. Она взглянула на меня, и глаза наши встретились.

– Я этого не делал, – сказал я просто.

Она кивнула:

– Побожись!

– Я любил Бьянку. Ты это знаешь.

Она подбежала ко мне, я распахнул объятья.

– Но не так сильно, как меня, правда?

Я прижал ее к себе.

– От тебя пахнет.

– Я знаю.

Она глубоко вздохнула и прильнула щекой к моей груди.

– Забери меня отсюда, Луи.

– Куда?

– Куда угодно.

– О'кей.

Она отстранилась и взглянула мне в лицо:

– Ты серьезно?

– Да.

– Когда мы сможем уехать – сегодня?

Я покачал головой:

– Нет, сегодня – нет.

Светофор перемигнул, и автобус покатил вперед.

– Прошу тебя, Луи, непременно сегодня.

– Несколько дней роли не играют.

– Играют – ой как играют, Луи, если б ты знал.

Подъехал автобус.

– Сейчас же.

– Если я уеду сейчас, меня выследят. Я сяду в тюрьму.

– Мы уедем туда, где нас не найдут.

Я грустно покачал головой:

– Я запер Ллиноса в туалете – Ллинос меня найдет.

Автобус остановился, зашипели двери. Мивануи оторвалась от меня, шагнула к подножке и оглянулась через плечо. Войдя в салон, она закусила губу – горе исказило ее лицо.

Я прошел семь миль до своего трейлера; на берегу между Бортом и Инисласом горел костер, вокруг которого собралась группа ветеранов. Они жарили кроликов и прихлебывали из банок крепкое пиво. Один фальшиво тенькал на гитаре какие-то куплетцы. Я обошел их стороной, не горя желанием встретиться с группой людей, которых не обманет мой маскарад. Но я опоздал – меня окликнули. Я попытался сделать вид, что не расслышал, и продолжал шагать, но один бродяга встал и направился ко мне.

– Эй, дружище, иди поужинай с нами.

Я развернулся на месте кругом, не зная, что делать. Сумею ли я убедить их, что я ветеран? Почти наверняка, нет. Как они отреагируют на самозванца? Посмеются? Или разозлятся? Если разозлятся, то что сделают? На низшей ступеньке общественной лестницы человеку терять, считай, нечего. Проклятье. Солдат подошел ко мне:

– Пошли, перекусишь. За мной обед, помнишь?

– По-моему, ты меня с кем-то путаешь.

Он хохотнул:

– А по-моему – нет. Не каждый день приходится кушать землянику и шварцвальдский вишневый пирог. Особенно в компании знаменитой клубной певицы. – Заметив, как я изменился в лице, он рассмеялся: – Думаешь, будешь расхаживать в таком наряде по округе, а мы и не заметим?

Кролик оказался отличный – как и общество. В нем царили легкая нецеремонность и истинное братство. Вопреки моим ожиданиям, никто не стал первым делом спрашивать, с чего мне вздумалось прикидываться ветераном. Казалось, всем понятно, что я пал жертвой обстоятельств. А эти люди инстинктом чуяли прискорбные обстоятельства. Они чувствовали, что я в беде, и понимали, что не стоит усугублять дело глупыми вопросами. Впервые за несколько недель мне стало хорошо. Мы засиделись допоздна, смакуя горячую сочную мякоть жареного кролика и рассказывая истории: военные, а порой – истории из той, уже невозвратимо далекой для большинства, довоенной жизни. Жизни, отмеченной скукой и обыденностью, о которых нынче они могли только тосковать. До того момента я и понятия не имел, какой чудесной кажется обыденная жизнь тем, кто ее лишен. Восемь лет я был частным сыщиком в Аберистуите, у меня нечасто водились деньги, и редко попадалось мне мало-мальски любопытное дело; и уж конечно, мне не приходилось отбиваться от несметных полчищ красавиц клиенток, хотя Мивануи, насмотревшись телевизора, была убеждена, что таковы мои будни. Каждый день я перешучивался с Соспаном, прохаживался по Набережной, гладил осликов, молча пил с отцом пиво – а таким молчанием, как я вдруг осознал, могли наслаждаться только люди, чьей любви больше не нужны слова. И конечно, я перебрасывался самыми что ни на есть зубодробительными банальностями о погоде с миссис Ллантрисант. И вот я стал изгоем – меня разыскивают за убийство человека, с которым я дружил, и разговор о погоде с миссис Ллантрисант представляется далекой мечтой.

Я задумался о тех обстоятельствах, которые довели меня до жизни такой, и когда беседа наконец потихоньку иссякла и лишь треск костра да вздохи дальнего моря оглашали ночь, я обернулся к Кадуаладру:

– Помнишь, ты когда-то рассказывал о Рио-Кайриог? О той версии событий, которую не рассказывают никому?

Кадуаладр бросил в огонь косточку – в небо взвился сноп искр.

– Помню.

– Ты не расскажешь мне ее сейчас? Подлинную историю Рио-Кайриог?

Кадуаладр мягко рассмеялся и сказал:

– Лишь один человек имеет право рассказать эту историю.

Его слова повисли в воздухе, затем у огня послышался шорох – ветераны устроились поудобнее и обратили свои взоры на человека, сидевшего рядом с гитаристом. Тот подвинулся к огню так, что стало видно его лицо; по кружку разлилось ожидание.

– Ты спрашиваешь о Рио-Кайриог?

– Да.

– Скажи, что ты об этом знаешь.

– То, что написано в учебниках истории: это была великая военная победа…

Со всех сторон порхнули смешки.

– О да, – с горечью рассмеялся человек. – Великая военная победа. Потому-то и нет статуи генерала Прхиса перед музеем, потому-то и не найдешь ты упоминания о нем ни в одном учебнике истории.

Снова послышались смешки.

– Ну а что еще ты знаешь?

– Знаю, что радиомаячок вставили в часы «роллекс», подстроили дело так, что «роллекс» выиграл в карты один из бандитов, который утащил часы на базу повстанцев, и тогда Легион на сигнал радиомаячка послал бомбардировщик «ланкастер».

Человек кивнул:

– В тех книжках по истории не говорится, где происходила карточная игра?

– В местечке Сан-Изадора в предгорьях Сьерра-Махинллет.

– Это за сто миль от фронта, на вражеской территории. Ты знаешь, как мы туда добрались?

– Маршем, я думаю.

Человек сплюнул.

– Маршем. – Он гневно возвысил голос. – Ты полагаешь, можно просто пройти сто миль по вражеской территории и никто не заметит?

Гитарист умиротворяюще положил руку ему на плечо:

– Все о'кей, Джонни, не переживай. Этот человек не виноват.

Джонни резко повернулся к нему:

– Ты там был? Ты там был, а?

– Нет, Джонни, я там не был. Я там не был.

– Тебе не кажется, что я имею право на гнев?

Кадуаладр ответил:

– Да, Джонни, ты имеешь право на гнев. Мы все это знаем. Но этот человек – гость. Не он в ответе за твою боль.

– Расскажи ему историю, Джонни.

– И нам тоже; расскажи нам о Рио-Кайриог.

– Да, Джонни, расскажи!

Джонни снова присел и возобновил рассказ – уже спокойнее:

– Я тебе расскажу, как мы туда добрались; генерал Прхис заставил нас пройти маршем эти сто миль, замаскировавшись под миротворцев ООН. Он выдал нам на всех банку с голубой краской и велел покрасить наши каски. Вот как мы это сделали.

Я присвистнул, не зная, чего от меня ждут – восхищения или возмущения. Повисло молчание, а когда костер погас и лишь уголья светились, на мерцающем фоне далеких огней Абердовей Джонни рассказал нам историю Рио-Кайриог.

– По прибытии в Сан-Изадору мы расквартировались и отправились в трактир. Юный рядовой по имени Пантикелин был назначен играть в карты. Ничего особенного в нем не было. Парнишка не лучше остальных. Юный, перепуганный, мечтающий оказаться дома на родительской ферме, под сенью Кадер-Идрис. Так или иначе, его назначили. – Джонни выдержал паузу. – А может, его назначили, потому что был он надежный и трезвый. Из тех, кто уж точно не перепутает часы. Ведь в те деньки у всех были «роллексы» – дешевые, из войсковых магазинчиков.

– Он остановился вновь и тяжело вздохнул. – Да, может, поэтому его и назначили. – Джонни опять умолк, отхлебнул из банки. – Об этом пишут в твоих книжках?

– Да, об этом-то я слышал.

Он кивнул.

– Поначалу все шло отлично. Проиграть часы легко – трудность только в том, чтобы не бросалось в глаза. Едва выиграв «роллекс», бандиты умчались из города, по дороге паля в воздух из пистолетов. Часы «роллекс» в тех краях стоили десять годовых зарплат. После игры Пантикелин вернулся к своим однополчанам. Те в первом зале бара слушали радио. Шел полуфинал «Кубка Америк», и Бразилия играла против Аргентины. Там собрался весь город. Когда вошел этот парень, случилось что-то странное. Радио захлебнулось помехами. Крестьяне зашикали и принялись швырять в Пантикелина энчиладами. А пареньку стало страшно. Он понял, что, наверно, перепутал часы. Бандиты увезли настоящий «роллекс», а у него на запястье остался радиомаячок, и прямиком сюда летел сейчас «ланкастер». Тогда парнишка попытался снять эту штуку, но от ужаса у него заплетались пальцы, и застежка сломалась. Ну, как вы знаете, «роллексы» делают на века. И как парень ни старался, чертовы часы не снимались. Поэтому товарищи вывели его на свежий воздух – провентилировать вопрос. В запасе оставалось около часа, и все на взводе. Кто-то предложил парню совершить благородный поступок – сесть на мула и отъехать из города на пять миль. А он, конечно, взвился до небес и говорит: «Да пошли вы, мать-его, может, сами сядете на мулов и отъедете?» А они ему: «Так мы сможем спасти невинные жизни местных жителей». А он им: «А мне, мать-его, наплевать. Я в любом случае покойник». Тут подал голос медик и говорит: «Почему бы нам не ампутировать ему руку?» Всем идея кажется на редкость удачной, кроме самого Пантикелина, который теперь уже бы рад-радехонек отъехать от города миль на пять, сам просится. Но ему никто не верит. Тогда он пускается наутек, за ним гонятся. Он бежит через весь город, а у него на хвосте весь его взвод. В конце концов его ловят. Держат, всаживают ему укол морфия и ампутируют руку, как раз пониже локтя. Затем привязывают руку к спине мула и палят из винтовки. Бах! Мул первую милю пробежал меньше чем за минуту. Оставив Пантикелина спать под наркозом, они возвращаются к трактиру. Вскоре слышится далекий гул – выше границы облачности к ним приближается бомбардировщик. Остаются последние пять минут игры – Аргентина ведет один-ноль. Крестьяне на стульях усидеть не могут. Все как ополоумевшие делают ставки, столы завалены грудами денег. И скажите на милость – едва входят солдаты, радио опять захлебывается помехами. Оказывается, радиоволны как-то там отражались от касок. Получается, оттяпали парню руку за здорово живешь. Все, конечно, немного расстроились, но уговорились – парню ничего не рассказывать, когда он очнется. В конце концов, если с теми часами, что были на ампутированной руке, все в порядке, бандиты с самого начала увезли с собой те, что с передатчиком. Тут гул самолета становится громче, все выходят из трактира поглядеть, какой будет фейерверк. И с крыши трактира любуются, как бомбардировщик скидывает 14 000 фунтов мощной взрывчатки и фосфора на сиротский приют. Оказывается, бандит пожертвовал часы одной из святых сестер. Двадцать семь детей убито. Не прошло и нескольких часов, как против нас обратились все косы, топоры и лопаты на сто миль в округе. Когда же мы стали отступать, пошел дождь и смыл маскировку с наших касок.

Когда он закончил, я не знал, что сказать. Никто не знал. Повисло долгое молчание, а потом люди один за одним начали вставать и уходить. Я поблагодарил ветеранов за радуйте и поднялся на ноги. Когда я уходил, Джонни-рассказчик как бы отдал мне честь на прощание. В тот же миг полыхнула ветка в костре, и отсвет озарил половину его тела. Тут я понял, почему из всех собравшихся в ту ночь только он имел право рассказать истинную историю Рио-Кайриог. У него не было левой руки ниже локтя.

Когда я вернулся к трейлеру – сваренному из двух списанных после аварии половинок и нигде не числившемуся, незаметному с дороги, к тому трейлеру, о котором даже сторож не знал ничего, – я обнаружил, что рядом стоит полицейская машина.