"Скульпторша" - читать интересную книгу автора (Уолтерс Майнет)

ГЛАВА 11

В следующий понедельник охранник у ворот тюрьмы сверил фамилию Роз со списком ожидаемых гостей, затем взял телефонную трубку и, набирая номер, сообщил журналистке.

— Вас хочет видеть начальник тюрьмы.

— Зачем?

— Не знаю, мисс. — Он заговорил в трубку: — Мисс Лей пришла к Мартин. У меня лежит записка, где говорится, что сначала она должна пройти к начальнику. Да. Хорошо. — Он указал кончиком карандаша вперед: — Идите прямо через первые ворота, там вас встретят и проводят дальше.

«Как это неприятно, напоминает школьные годы, когда тебя ведут к директору», — подумала Роз, нервничая в кабинете секретаря. Она судорожно вспоминала, не нарушила ли она какое-нибудь предписание. Нельзя ничего приносить и ничего выносить… Нельзя передавать послания… Но она, конечно, передавала некоторую информацию, когда беседовала с Крю насчет завещания Роберта Мартина. Наверняка эта маленькая скользкая лягушка уже успела на нее наквакать, кому следует!

— Можете пройти, — объявила секретарь.

Начальник тюрьмы указала на стул.

— Присаживайтесь, мисс Лей.

Роз устроилась удобнее, надеясь, что выглядит не такой виноватой, как сейчас чувствует себя.

— Я не думала, что мы сегодня встретимся.

— Разумеется. — Женщина внимательно изучала Роз несколько секунд, затем, очевидно, приняла решение. — Нет смысла начинать издалека. Я на некоторое время лишила Олив ее привилегий, и мы считаем, что вы явились косвенной причиной этому. Судя по записям в журнале, вы не пришли к ней в прошлый понедельник, и мне доложили, что это сильно расстроило Олив. Через три дня после этого она полностью разнесла свою камеру, и ей пришлось делать успокоительные уколы. — Она заметила, как удивилась Роз, услышав это. — Ее настроение стало часто меняться, и, учитывая все обстоятельства, я считаю, что вы должны воздержаться от дальнейших свиданий. Мне кажется, я должна обсудить данную проблему с Министерством внутренних дел.

Господи! Бедняжка Олив! Почему я не догадалась предварительно позвонить сюда?!

Роз сложила руки на коленях и начала судорожно соображать.

— Но если она стала вести себя неадекватно только через три дня, почему вы подумали, что это как-то связано со мной? Или она сама вам об этом сказала?

— У нас нет другого объяснения, и я не хочу рисковать вашей безопасностью.

Несколько секунд Роз обдумывала эту информацию.

— Давайте временно предположим, что вы правы, — хотя должна подчеркнуть, что лично я так не считаю — тогда получается, что если я ее больше не увижу, она перестанет расстраиваться? — Роз подалась вперед. — В любом случае будет разумно позволить мне переговорить с ней. Если такое поведение действительно связано с тем, что меня не было здесь в прошлый понедельник, я могла бы побеседовать с ней и успокоить. Ну, а если это не так, то я вообще не понимаю, за что меня наказывать и заставлять ждать, пока Министерство внутренних дел вновь разрешит свидания. Зачем мне напрасно приезжать сюда, если я ни в чем не виновата?

Начальник тюрьмы чуть заметно улыбнулась.

— Вы очень уверенно говорите.

— А почему бы и нет?

Теперь настала очередь задуматься начальника тюрьмы. Некоторое время она молча изучала свою собеседницу, после чего заговорила снова.

— Давайте проясним все относительно того, что представляет собой Олив, как человек. — Она постучала карандашом по столу. — Когда вы впервые пришли сюда, я сказала вам, что психиатры не считают ее больной. Это было правдой. То есть, в тот момент, когда Олив убивала мать и сестру, она находилась в полном сознании и понимала, что делает. Она сознавала и те последствия, которые должны были наступить после содеянного. Тем не менее, она продолжала свое дело, несмотря ни на что. Кроме того, это означает, — и это особенно относится к вам, — что она не может быть вылечена, потому что не больна, и лечить нечего. При похожих обстоятельствах — несчастье, низкая самооценка, предательство, другими словами, в тех случаях, когда накопится гнев — она поступит точно так же, пренебрегая последствиями, поскольку, взвесив их, посчитает, что последствия можно и вытерпеть, но дело того стоит. Я бы добавила еще вот что, и это тоже относится к вам. В настоящий момент последствия кажутся для нее куда менее устрашающими, чем это было шесть лет назад. В целом, ее устраивает жизнь в тюрьме. Здесь она находится в безопасности, ее уважают, и ей есть с кем поговорить. На свободе у нее ничего этого уже не будет. Она это прекрасно понимает.

Да, теперь Роз действительно почувствовала себя так же, как когда-то перед директором школы. Ей был знаком властный голос, не терпящий возражений.

— Неужели вы хотите сказать, что Олив не станет колебаться и набросится меня лишь потому, что наказанием будет лишь продление пребывания в тюрьме, что ее вполне устраивает? Более того, ей это даже выгодно.

— В общем, да.

— Вы неправы, — начала сердиться журналистка. — Не в отношении ее психического здоровья, разумеется. Я согласна с вами: она так же нормальна, как мы с вами. Но вы ошибаетесь, заявляя, будто она представляет для меня опасность. Я пишу о ней книгу, и Олив хочет, чтобы книга увидела свет. Если она рассердилась на меня, — еще раз хочу повторить, что я так не считаю, — тогда логично предположить, что мое отсутствие она трактовала по-своему, и ей показалось, что я потеряла к ней всякий интерес. Тогда неправильно позволить ей заблуждаться. — Роз тщательно подготовила речь, собрав все доводы в свою пользу. — У ворот тюрьмы есть памятка, в которой изложены правила, царящие здесь. Полагаю, что так заведено во всех тюрьмах, и это правильно. Вы объявляете о своей политике. Если не ошибаюсь, там написано что-то о том, что посетители должны помогать заключенным вести законопослушную жизнь как в тюрьме, так и на свободе. Если эта информация действительно имеет значение, а не выполняет роль красивых обоев на стене, ублажающих взгляд посетителей, то как вы сможете оправдать провоцирование последующих взрывов гнева у Олив, наказывая ее и лишая тех свиданий, которые уже разрешены Министерством внутренних дел? — Роз замолчала, испугавшись, что наговорит лишнее. Какой бы разумной не казалась ее собеседница, сейчас она могла возмутиться, посчитав, что журналистка бросила вызов ее авторитету. Да и кто бы смог выдержать такую речь спокойно?

— А почему Олив хочет, чтобы эта книга вышла в свет? — негромким голосом поинтересовалась начальник тюрьмы. — Ее никогда не интересовала известность, и вы далеко не первый писатель, который проявил к ней интерес. Сразу после ее заключения у нас было несколько заявлений с просьбой о свидании с Олив. Но она отказала всем.

— Не знаю, — честно призналась Роз. — Может быть, тут не последнюю роль сыграла смерть ее отца. Она же говорила о том, что согласилась взять вину на себя еще и потому, что не хотела его мучить долгим судебным разбирательством. — Роз пожала плечами. — Может быть, она думала, что появление книги он бы не смог выдержать, и потому ждала, когда он умрет.

Начальник тюрьмы более прозаично отнеслась к данной проблеме.

— Можно сказать и по-другому. Пока был жив отец, он мог опровергнуть кое-что из того, что говорила сама Олив. Теперь, когда он умер, он замолчал навсегда. Впрочем, это не мое дело. Моя задача заключается в том, чтобы следить за дисциплиной в тюрьме и соблюдением всех внутренних правил. — Она нетерпеливо забарабанила пальцами по столу. С одной стороны, ей не хотелось участвовать в трехсторонних переговорах с участием Министерства внутренних дел и Роз. Но длительная переписка с Министерством была сущим пустяком по сравнению с вероятностью убийства гражданского лица внутри ее тюрьмы. Она-то надеялась на то, что Роз сама откажется от следующих визитов. Теперь ее собственный провал и удивил, и заинтересовал ее. «Странно, — размышляла она, — что же такого делает Розалинда Лей, что ее отношения с Олив только укрепляются, а у нас до сих пор никак не получается? В чем права она и неправы мои сотрудники?»

— Хорошо, вы можете навестить ее, но ваша встреча продлится только полчаса, — внезапно заявила она. — Она будет проходить в специальной комнате для свиданий. Она больше и удобней той, где вы до сих пор виделись с Олив. Во время свидания в комнате будет присутствовать охрана, двое мужчин. Если со стороны Олив или вашей будет замечено нарушение правил, свидание будет тотчас прервано, и я сделаю все возможное, чтобы ваши встречи с Олив больше не возобновились. Надеюсь, вам все понятно, мисс Лей?

— Да.

Женщина кивнула.

— И еще одно. Мне просто интересно: может, вы обнадеживаете ее тем, что говорите, будто с выходом вашей книги появится надежда на освобождение Олив из тюрьмы?

— Нет. Помимо всего прочего, она отказывается говорить со мной об убийствах. — Роз потянулась за своим кейсом.

— Тогда почему вы так уверены, что рядом с ней находитесь в безопасности?

— Потому что, как я успела понять, я единственный человек, приходящий с улицы, который не боится ее.

Однако чуть позже про себя Роз посчитала, что лучше взять такое заявление назад. Это произошло в момент, когда она увидела Олив, подталкиваемую в комнату для свиданий двумя здоровенными охранниками, которые тут же удалились к двери и заняли места по обе ее стороны. Выражение лица Олив было настолько злобным, что у Роз все внутри похолодело. Ей вспомнились слова Хэла о том, что журналистка наверняка бы поменяла свое мнение об Олив, если бы хоть раз понаблюдала за ней в момент приступа ярости.

— Привет. — Роз мужественно выдержала этот взгляд. — Начальник тюрьмы разрешила мне повидаться с тобой, но сейчас мы обе должны пройти испытание. Если кто-либо из нас поведет себя неправильно, то нас лишат этих встреч. Вы меня понимаете?

СУКА, — произнесла Олив одними губами, причем так, что охранники этого не заметили. — ПРОКЛЯТАЯ СУКА.

В данный момент Роз не была уверена в том, что она поняла, к кому относятся эти слова: к начальнику тюрьмы или к ней самой.

— Простите меня за то, что я не смогла приехать в прошлый понедельник. — Роз дотронулась пальцем до губы, на которой еще виднелись следы побоев. — Меня поколотил мой бывший муж. — Она через силу заставила себя улыбнуться. — Я не выходила из дома целую неделю, Олив, даже к вам не пришла. У меня еще осталась гордость и чувство собственного достоинства. Вы должны меня понять.

Олив внимательно посмотрела на собеседницу, затем взгляд ее упал на пачку сигарет, лежавших на столе. Она жадно вынула одну и вставила ее между толстых губ.

— Меня здорово наказали, — сообщила она, зажигая спичку и прикуривая. — Эти скоты не разрешали мне курить. И морили голодом. — Она бросила в сторону охранников злобный взгляд. — Сволочи! Так вы его убили?

Роз аккуратно проследила за ее взглядом. Она понимала, что о каждом слове, произнесенном сегодня в этой комнате, будет немедленно доложено начальству.

— Конечно, нет.

Олив пригладила засаленные волосы рукой, в которой держала сигарету. На месте пробора кожа чуть пожелтела от никотина, что указывало на то, что эта привычка имелась у нее уже давно.

— Так я и думала, — презрительно произнесла Олив. — Это совсем не так просто, как показывают по телевизору. Вы уже слышали, что я тут натворила?

— Да.

— Тогда почему они разрешили навестить меня?

— Потому что мне удалось убедить начальника в том, что все, что вы тут сделали, не имеет ко мне никакого отношения. Ведь это так, верно? — Она осторожно наступила на ногу Олив под столом. — Вероятно, вас расстроил кто-то другой?

— Проклятый священник, — угрюмо пробурчала Олив, и подмигнула Роз, прикрыв веко с редкими ресницами. — Он сказал, что Господь прямо-таки затанцует от счастья рок-н-ролл на небесах, если я встану на колени и произнесу: «Аллилуйя, я каюсь». Идиот. Он всегда пытается подстроить религию под уровень преступников с невысоким интеллектом. Нам уже, видите ли, не подходит, что на небесах просто восторжествуют и возликуют, если грешник покается. Оказывается, Бог будет плясать рок-н-ролл! — Она с удовольствием прислушалась к похрюкиванию охранников у себя за спиной, затем прищурилась, и одними губами отчетливо произнесла, обращаясь только к Роз: «Я ВЕРИЛА ВАМ!»

Роз понимающе кивнула.

— Я подумала что-то в том же роде. — Она наблюдала за толстыми пальцами Олив, играющими с сигаретой, которая казалась крошечной, и продолжила: — Но, конечно, с моей стороны было неучтиво не позвонить в тюрьму и не попросить передать вам, что я не смогу выбраться на свидание. Всю неделю у меня просто раскалывалась голова. Вы должны меня понять.

— Я знаю, что все так и было.

Роз нахмурилась.

— Каким образом?

Олив сжала пальцами горящий кончик сигареты, затушила ее и бросила в пепельницу, стоявшую на столе.

— Элементарно, Ватсон. Бывший муж набил вам синяки под обоими глазами. Если, конечно, эти желтые круги не являются какой-то экстравагантной косметикой. А фингалам всегда сопутствует головная боль. — Но, видимо, эта тема ей уже надоела. Олив внезапно извлекла из кармана платья какой-то конверт, подняла над головой и обратилась к одному из охранников.

— Мистер Алленбай, сэр, вы позволите мне показать леди вот это?

— Что это? — поинтересовался тот, делая шаг вперед.

— Письмо от моего адвоката.

Он взял из ее руки конверт, быстро пробежал глазами текст письма, затем положил его на стол и вернулся на свое место, заметив на ходу:

— Возражений не имею.

Олив подтолкнула письмо Роз.

— Прочитайте. Он пишет, что возможность отыскать моего племянника практически равна нулю. — Она вынула из пачки еще одну сигарету, одновременно внимательно наблюдая за журналисткой. В глазах Олив можно было разглядеть нечто такое, что свидетельствовало о знании какой-то тайны, пока еще недоступной для Роз, и та почувствовала себя неуютно. Казалось, теперь в их неестественных, но обычных для постороннего взгляда отношениях инициативу в свои руки взяла Олив. Почему и как это произошло, Роз пока не могла понять. Ведь это она, а не кто другой, устроила сегодняшнюю встречу, несмотря ни на какие трудности.

Как ни странно, Крю писал письмо от руки аккуратным, чуть наклонным почерком. Роз сделала единственный вывод: очевидно, он составил послание после окончания рабочего дня, а потом решил не тратить время и деньги компании, чтобы перепечатывать его. Роз посчитала этот факт несколько неприличным.

Роз сложила письмо и вернула его Олив.

— В прошлый раз вы сказали, что для вас не имеет значения факт, найдется ваш племянник или нет, но не стали подробно останавливаться на этой теме. — Роз посмотрела в сторону охранников, но они, казалось, перестали проявлять интерес к тому, что происходило в комнате, и занялись изучением пола. Она подалась вперед и тихо спросила: — Может быть, вы расскажете об этом сейчас?

Олив сердито потушила сигарету о край пепельницы. Когда она заговорила, то не стала понижать голос.

— Мой отец был несносным, ужасным МУЖЧИНОЙ. — Даже на слух можно было догадаться, что это слово имеет только заглавные буквы. — В свое время я этого не сознавала, но у меня были годы для размышлений, и теперь я все поняла. — Она кивнула на письмо. — Совесть постоянно мучила его. Вот почему он составил именно такое завещание. Ему хотелось чувствовать себя добродетельным, после всего, что он наделал. Иначе, зачем ему оставлять все деньги ребенку Эмбер, когда на саму Эмбер ему было совершенно наплевать?

Роз с интересом посмотрела на собеседницу.

— Вы хотите сказать, что убийства совершил ваш отец?

Олив презрительно хмыкнула.

— Я хочу сказать: зачем ему использовать ребенка Эмбер, как не для того, чтобы отмыться самому?

— А что такого он натворил, чтобы ему пришлось так отмываться?

Олив промолчала.

Роз выждала несколько секунд, а потом решила зайти с другой стороны.

— Вы говорили, что ваш отец сделал бы все возможное, чтобы оставить деньги семье. Означает ли это, что существовала и другая семья, которая также могла получить наследство? Или вы сами рассчитывали на него?

Олив отрицательно покачала головой.

— Нет, больше никого нет. Оба моих родителя были единственными детьми в семье. И отец, конечно же, не мог оставить мне ничего, вы же понимаете? — Она ударила кулаком по столу, и неожиданно в ее голосе прозвучал гнев: — Иначе все бы начали убивать своих проклятых родственников! — Отвратительное громадное лицо приблизилось к Роз: — ДА ВЫ САМИ ХОТЕЛИ УБИВАТЬ! — прошептала Олив губами, напоминающими омерзительные сосиски.

— На полтона тише, Скульпторша, — негромко потребовал мистер Алленбай, — или придется прервать свидание.

Роз прижала к векам большой и указательный пальцы, чувствуя, как начинается головная боль. Потянулась к топору Олив Мартин, крошка наша… В мозгу противно звенела старая песенка, и журналистка тщетно пыталась отбросить ее прочь. И в крови лежит мамаша…

— Я не понимаю, почему разговор о наследстве так раздражает вас, — как можно спокойней произнесла она. — Если для отца было важно оставить деньги в семье, то у него больше не оставалось вариантов, кроме внука.

Олив уставилась стол, злобно выпятив нижнюю челюсть вперед.

— Дело в принципе, — забормотала она. — Отец умер. И какое теперь кому дело, что про него говорили.

На память Роз пришли слова миссис Хопвуд: «Мне всегда почему-то казалось, что у Мартина был роман на стороне», и она решила действовать наугад.

— У вас где-то остались единокровные брат или сестра? Вы это хотели сказать?

Олив почему-то такая мысль показалась забавной.

— Вряд ли. Для этого отцу нужно было иметь любовницу, а он терпеть не мог женщин. — Она зло рассмеялась. — Но зато он обожал МУЖЧИН. — И опять странное ударение на последнем слове.

Роз отпрянула.

— Так вы хотите сказать, что он был гомосексуалистом?

— Я хочу сказать, — вздохнула Олив, словно устала объяснять свою позицию, — что единственным человеком, при виде которого лицо отца озарялось, был наш сосед по дому, мистер Кларк. Когда он к нам заходил, отец становился игривым и даже каким-то застенчивым. — Она закурила следующую сигарету. — Поначалу мне все это казалось довольно милым, но только лишь потому, что я была слишком тупая и не могла отличить пару гомосексуалистов от нормальных людей. Теперь мне кажется, что все это было просто омерзительно. Не удивительно, что мать ненавидела Кларков.

— Сразу после убийства они уехали, — задумчиво произнесла Роз. — Взяли и исчезли в один прекрасный день, не оставив никому адреса. И теперь никто не знает, куда они переехали и что с ними теперь.

— Этого и следовало ожидать. Полагаю, что она сама стояла за этим.

— Миссис Кларк?

— Она всегда злилась, когда ее муж уходил к нам в гости. Он обычно перепрыгивал через забор, они запирались у отца в комнате и часами оттуда не выходили. Думаю, что после убийства она не на шутку встревожилась, ведь отец оставался в доме совершенно один.

В мозгу Роз завертелись какие-то собирательные образы, зазвучали отрывки из фраз, которые когда-то произносили самые разные люди. Тщеславие Роберта Мартина и его странные, как у Питера Пэна, взгляды. Роберт и Мартин, близкие друг другу, как братья, комната с кроватью, принадлежавшей Роберту, на первом этаже. Потом промелькнула Гвен, старавшаяся соблюдать внешние приличия, что должно было свидетельствовать о благополучии в семье. Роз почти видела, как Гвен фригидно шарахается от мужа. А ведь эти семейные тайны все время приходилось хранить… «Да, теперь, похоже, все стало складываться, — подумала журналистка, — но как все могло измениться, если бы Олив так ничего и не поняла?»

— Как вы считаете, мистер Кларк был его единственным любовником?

— Откуда мне знать? Может, был и еще кто-то, — пожала плечами Олив, тут же противореча себе. — У него был отдельный вход в дом, в ту самую комнату, где он жил. Он мог каждую ночь приводить к себе нового мальчика, и никто из нас бы об этом не знал. Я ненавижу его. — Она чуть было снова не сдержала эмоций, но настороженный взгляд Роз остановил ее. — Вернее, ненавидела. — И Олив погрузилась в молчание.

— Из-за того, что он убил Гвен и Эмбер? — спросила Роз.

Но Олив словно не расслышала вопроса.

— Он весь день провел на работе. И все это знают.

Потянулась к топору Олив Мартин, крошка наша. Может быть, вы обнадеживаете ее тем, что говорите, будто с выходом вашей книги появится надежда на освобождение Олив из тюрьмы?

— Может быть, их убил ваш любовник? — спросила Роз и тут же почувствовала, что выглядит неуклюже, потому что задает не те вопросы, не так и не в то время.

Олив хихикнула.

— А почему вы решили, что у меня был любовник?

— Ну, от кого-то вы забеременели?

— А, вот вы о чем! — Она презрительно взглянула на журналистку. — Я соврала про аборт. Мне просто хотелось, чтобы здешние девчонки думали, будто когда-то я была очень даже привлекательная. — Она говорила нарочито громко, словно хотела, чтобы эти слова были слышны и охранникам.

У Роз похолодело все внутри. Именно об этом предупреждал Дидз почти месяц назад.

— Тогда кто пересылал вам письма через Гэри О'Брайена? — спросила она. — Разве не ваш любовник?

Глаза у Олив неожиданно заблестели по-змеиному.

— Это был любовник Эмбер. Роз удивленно уставилась на нее.

— Тогда зачем он посылал письма вам?

— Эмбер очень боялась получать их сама. Она была трусихой во всем. — Олив подумала секунду и добавила: — Так же, как и отец.

— Чего же она боялась?

— Матери.

— А отец чего боялся?

— Тоже матери.

— А вы, боялись?

— Нет.

— Кто был любовником Эмбер?

— Не знаю. Она мне этого никогда не говорила.

— А о чем он писал в письмах?

— Наверное, о любви. Все любили Эмбер.

— Включая вас?

— Конечно.

— И вашу мать. Она ведь тоже любила Эмбер?

— Разумеется.

— А вот миссис Хопвуд говорит другое.

Олив только пожала плечами.

— А что ей о нас было известно? Она нас практически и не знала. Она все время носилась со своей драгоценной Джеральдиной. — Хитрая улыбка поползла по лицу Олив, делая его еще более некрасивым: — И кто теперь, кроме меня, вообще может что-то знать об этом деле?

Роз почувствовала укол разочарования и поняла, что у нее неожиданно стали раскрываться глаза.

— Может быть, именно поэтому вы ждали, пока умрет ваш отец, чтобы с кем-нибудь поговорить? Ведь теперь не осталось никого, кто мог бы уличить вас во лжи.

Олив посмотрела на нее, не скрывая неприязни. Затем, как бы невзначай, — так, чтобы ее жест был виден только Роз, а не охранникам — вынула из кармана крошечную фигурку куклы и повернула длинную булавку, торчащую из головы игрушки. Рыжие волосы, зеленое платье. Роз не пришлось долго думать над тем, кого хотела изобразить Олив. Она рассмеялась.

— Я скептик, Олив. Это как религия. Помогает только в случае, если в это верить.

— А я верю.

— Ну и очень глупо. — Роз резко поднялась со стула и прошла к двери, кивком головы давая понять охранникам, чтобы ее выпустили. И что заставило ее подумать о том, что эта женщина невиновна? И почему, ради всего святого, ей вздумалось заняться этой безжалостной преступницей, чтобы заполнить пустоту в сердце, оставленную Алисой?

Она остановилась у телефонной будки и набрала номер монастыря святой Анжелы. Трубку сняла сама сестра Бриджит.

— Могу я чем-нибудь вам помочь? — услышала Роз ее певучий и успокаивающий голос.

Роз невольно улыбнулась.

— Вы могли бы сказать мне: «Приезжайте, Роз, я посвящу вам час и выслушаю все ваши горести»?

Мягкий заразительный смех сестры Бриджит совсем не потерял своего очарования и не исказился в телефонной трубке.

— Приезжайте, Роз, у меня свободен весь вечер, и я с удовольствием вас выслушаю. У вас действительно неприятности?

— Да, и я полагаю, что во всем виновата Олив.

— Ну, тогда ничего страшного. Вы вернулись к тому, с чего начали. Я живу в доме по соседству со школой, он называется Донегол. Название, правда, не имеет ничего общего с настоящим Донеголом, но здание довольно очаровательное. Приезжайте, как только сможете. Заодно вместе поужинаем.

— Вы верите в черную магию, сестра? — напряженно спросила Роз.

— Разве в нее надо верить?

— Дело в том, что Олив втыкает булавки в фигурку из глины, изображающую меня.

— Боже мой!

— И у меня начала болеть голова.

— Ничего удивительного. Если бы я поверила такой же расшатанной и неустойчивой личности, то постоянно испытывала бы головные боли. Что за нелепое создание эта Олив! Возможно, таким образом, она хочет восстановить самообладание и контроль над собой. В этом отношении тюрьма — не лучшее место обитания, она разрушает душу. — Было слышно, как сестра Бриджит осуждающе прищелкнула языком. — Но то, что вы сказали, абсурдно, впрочем, я всегда была не слишком высокого мнения об интеллекте этой девушки. Ну, что ж, подробно поговорим при встрече, дорогая моя.

Роз услышала щелчок на другом конце провода и с нежностью прижала трубку к груди.

Слава Богу, что существуют такие люди, как сестра Бриджит. Когда она вешала трубку на рычаг обеими руками, то увидела, как сильно они трясутся. О Господи! СЛАВА БОГУ, ЧТО СУЩЕСТВУЮТ ТАКИЕ ЛЮДИ, КАК СЕСТРА БРИДЖИТ…

Ужин оказался незамысловатым и состоял из супа, гренок и сыра с фруктами. От себя Роз добавила бутылку светлого игристого вина. Женщины устроились в столовой, окна которой выходили на крошечный огороженный сад, где в изобилии присутствовали всевозможные ползучие растения, свисающие отовсюду зелеными гирляндами. Роз потребовалось целых два часа, чтобы все подробно рассказать сестре Бриджит, руководствуясь своими записями, и ввести ее в курс дела.

Монахиня, раскрасневшаяся больше обычного, задумчиво сидела в кресле и молчала еще долго после того, как Роз закончила свой рассказ. Если она и заметила следы побоев на лице своей собеседницы, то предпочла ни о чем ее не расспрашивать.

— Знаете, что, — наконец, начала она, — если меня что-то и удивило, так это ваше внезапное осознание виновности Олив. Лично я в вашем рассказе не нахожу ничего такого, что могло бы изменить ваше мнение на противоположное.

Роз удивленно приподняла брови.

— Я подумала так после того, как она хитро улыбнулась, говоря о том, что осталась одна, и теперь никто, кроме нее, не знает правды, — усталым голосом пояснила журналистка. — И было в этот момент в ее лице что-то отталкивающее и крайне неприятное. Вам это ни о чем не говорит?

— Нет. Олив, которую знала я, всегда улыбалась довольно хитро. Мне бы хотелось, чтобы она была со мной так же откровенна, как с вами, но, боюсь, для нее я навсегда осталась стражем морали. И ей трудно быть со мной честной и открытой. — Она на секунду задумалась, после чего продолжала: — Вы уверены, что не просто среагировали на ее враждебность в отношении к вам? Намного легче хорошо думать о людях, которые нас любят, а ведь Олив не утаивала своего расположения к вам, если судить по предыдущим двум встречам.

— Возможно, — вздохнула Роз. — Но это только означает, что я чересчур наивна, в чем меня упрекают очень многие. Недаром Хэл сказал: «Большинство преступников приятны в общении почти все время».

— Наверное, вы действительно достаточно наивны, — согласилась сестра Бриджит. — Именно поэтому вам удалось выудить столько информации, которую циничные профессионалы посчитали несущественной. Наивность имеет и свои преимущества, как, впрочем, и все другое.

— Но только не в том случае, когда она заставляет тебя поверить в ложь, — искренне добавила Роз. — В такие моменты наивность вообще никому не нужна. Ведь я была уверена, что ее аборт — невыдуманный, и только после того, как она призналась во лжи, я начала ставить под сомнение ее невиновность. Понимаете, таинственный любовник или даже насильник — она неопределенно пожала плечами, — мог бы полностью перевернуть все дело. Если даже он не сам совершил эти убийства, то мог стать непосредственным подстрекателем. Она буквально выбила у меня почву из-под ног, заявив, что никакого аборта не было и в помине.

Сестра Бриджит несколько секунд пристально смотрела на Роз, а затем вдруг спросила:

— А когда она вам врала? Когда говорила про аборт, или когда стала отрицать?

— Нет, только не сегодня, — решительно замотала головой журналистка. — В этом отрицании чувствовалась правда, что в первый раз я не отметила.

— Удивительно, но не забывайте, что в первый раз вы были готовы верить ей. И с тех пор каждый, кроме, может быть, матери Джеральдины, пытался вылить на вас ведро холодной воды, чтобы вы немного остыли и одумались. Подсознательно вы готовились отвергнуть даже саму мысль о том, что Олив могла иметь близкие отношения с мужчиной. Вот почему вы с такой легкостью приняли за правду ее сегодняшнее признание.

— Но в этом действительно есть какой-то смысл.

Сестра Бриджит усмехнулась.

— Смысл есть и в том, чтобы поверить в ее признание, но вы, тем не менее, отыскали в нем массу несоответствий и не стали слепо принимать его на веру. Она постоянно врет, вам это известно. Весь фокус заключается лишь в том, чтобы научиться распознавать, когда именно это происходит.

— Но зачем ей врать? — недоумевала Роз, неожиданно почувствовав, как на нее наваливается усталость. — Чем ей это все может помочь?

— Если бы мы поняли это, то нашли бы ответы и на все остальные вопросы. В детстве она сочиняла всяческие небылицы, чтобы составить у школьных подруг образ счастливой семьи, а также оградить себя и Эмбер от злобы матери. Она всегда боялась того, что ее отвергнут. Вот поэтому, кстати, лгут очень многие из нас, в конце концов. Возможно, она продолжает лгать по тем же причинам.

— Но матери и Эмбер уже давно нет в живых, — отметила Роз. — И разве она не принижает свой образ тем, что отказывается от существования любовника?

Сестра Бриджит отпила глоток вина, но не торопилась прямо отвечать на этот вопрос.

— Не исключено, что она сделала это только для того, чтобы позлить вас. Надеюсь, вам тоже приходил на ум такой ответ. Меня не отпускает такое чувство, что в вас она нашла замену Эмбер или даже Гвен.

— И вы только подумайте о том, что с ними произошло! — поморщилась Роз. — За что она должна была злить меня?

— За то, что вы не явились на свидание. Вы сами говорили, это здорово расстроило ее.

— Но у меня была на то веская причина.

— Я в этом не сомневаюсь. — Ее мягкий и добрый взгляд остановился на синяках. — Дело даже не в том, поверила вам Олив или нет. Неделя обиды не проходит так быстро. Возможно, она хотела позлить вас единственным способом, каким только умела: сделать вам больно. Ей это удалось. Вам теперь действительно очень больно.

— Да, — вынуждена была признать Роз. — Больно. Я так верила в нее. Но теперь я чувствую себя отвергнутой, а не Олив.

— Конечно. Именно этого она и хотела достичь.

— Даже если это будет означать, что я больше никогда не приду к ней, и она будет забыта?

— Злоба редко бывает логичной, Роз. — Монахиня печально покачала головой. — Бедняжка Олив. Наверное, она была в полном отчаянии, раз ей пришлось обратиться к глиняным куклам и изливать на них свой гнев. Интересно, что же вызвало в ней такую бурю эмоций. Мне она тоже в последние месяцы казалась чересчур раздраженной.

— На нее, наверняка, повлияла смерть отца, — высказала предположение Роз. — Больше причин я не нахожу.

Сестра Бриджит вздохнула.

— Какая у него сложилась трагическая жизнь! Интересно, что же он натворил, чтобы заслужить подобное. — Она помолчала несколько секунд, а затем продолжила: — Однако мне не верится в то, что мужчина, который посылал письма Олив, на самом деле был любовником Эмбер. Я, кажется, вам говорила, что как раз перед убийствами случайно столкнулась с Олив на улице. Я была удивлена, увидев ее такой похорошевшей. Конечно, она оставалась такой же крупной, как и прежде, но она стала обращать внимание на свою внешность и выглядела весьма привлекательно. Это была не та девочка, к которой я привыкла в школе. Такое преображение не происходит само по себе: тут нужно присутствие мужчины. Еще надо принять во внимание характер Эмбер. Она никогда не отличалась большим умом, как, например, сестра, и не обладала зрелостью и независимостью, столь свойственным Олив. Я бы очень удивилась, узнав, что в возрасте двадцати одного года она тайно встречалась с мужчиной в течение такого длительного промежутка времени, как полгода.

— Но вы только что сами сказали, что благодаря мужчинам с женщинами могут происходить самые невероятные перемены. Может быть, и Эмбер сильно изменилась под влиянием своего любовника.

— Этого я отрицать не стану, но если это был любовник Эмбер, тогда я могу указать на ложь, которую вам преподнесла Олив. В любом случае, она должна была точно знать о содержании писем, потому что или Эмбер сама бы рассказывала ей о них, или она нашла бы способ незаметно распечатывать и снова запечатывать их. Она всегда лезла в чужие дела и совала свой нос туда, куда ее совсем не просили. Конечно, сейчас будет весьма неучтиво с моей стороны говорить так про нее, но я помню и то, что всем сотрудникам школы приходилось быть очень внимательными по отношению к личным вещам, пока там училась Олив. Особенно ее интересовали чужие дневники и записные книжки. Они ее притягивали к себе, как магниты.

— Марни, та самая, которая работает в «Уэллс-Фарго», почему-то решила, что Гэри был неравнодушен к Олив. Может быть, это именно для него она так наряжалась и следила за собой?

— Возможно.

Некоторое время женщины сидели молча, наблюдая в окно, как на город опускались сумерки. Полосатая кошка сестры Бриджит, старая и облезлая, свернулась в клубок на коленях у Роз, и та по привычке время от времени поглаживала мурлыкающее существо с той же беспечной нежностью, которую проявляла к Миссис Антробус.

— Как жаль, — пробормотала Роз, — что у меня нет возможности найти какой-нибудь независимый источник и через него проверить, делала ли Олив тот аборт, о котором говорила, или нет. Но никто, конечно, не подпустит меня к ее медицинской карте и на пушечный выстрел. Может быть, только с ее разрешения, да и то вряд ли.

— Предположим, вам удастся доказать, что никакого аборта не было. Что изменится тогда? Отсюда вовсе не будет следовать, что в ее жизни не было близкого мужчины.

— Это верно, — согласилась Роз. — Но если так рассуждать, то наличие аборта обязательно говорило бы о том, что такой мужчина, несомненно, был. С какой энергией я бы продолжила свое расследование, если была бы уверена в том, что он существует!..

Сестра Бриджит слишком долго рассматривала Роз.

— И, раз уж на то пошло, с уверенностью бросила бы вообще заниматься этим делом, если смогла бы убедиться в отсутствии такого мужчины? Мне кажется, дорогая, вы должны больше верить в свое умение понимать людей и давать им оценку. Иногда инстинкт подсказывает нам ответы ничуть не худшие, чем письменное заявление.

— Но пока моя интуиция говорит о том, что Олив виновна, как сто чертей.

— Не думаю, что вы правы. — Веселый заливистый смех монахини разнесся по комнате. — Если бы вы действительно так считали, то не стали бы ехать столько миль и беседовать со мной. Вы могли просто разыскать своего приятеля полицейского и поделиться с ним своими заключениями и выводами. Уж он-то, наверняка, с радостью принял бы вашу новую точку зрения. — В глазах сестры Бриджит плясали озорные огоньки. — А на меня, как вы знаете, можно положиться только в том случае, если вы боретесь на стороне Олив.

Роз улыбнулась.

— Неужели это означает, что сейчас вы уже не верите, что это она совершила убийства?

Сестра Бриджит вгляделась в пространство за окном.

— Нет, — честно призналась она. — Я по-прежнему нахожусь на перепутье.

— Ну, спасибо и на этом, — усмехнулась Роз. — А от меня вы требуете глубокой веры. Немного лицемерное заявление, вы так не считаете?

— Похоже на то. Но она выбрала вас, Роз, а не меня.

Роз приехала на свою квартиру около полуночи. Зазвонил телефон, и она хотела снять трубку, но после третьего звонка включился автоответчик. «Айрис, — пронеслось в голове Роз. — Никому больше не взбредет в голову звонить мне в такой неурочный час, даже Руперту». У журналистки сейчас не было никакого настроения беседовать с подругой, и только из любопытства она нажала на кнопку, чтобы все-таки прослушать сообщение Айрис.

«Интересно, где ты сейчас бродишь, — донесся до нее невнятный голос Хэла, утомленного дневными заботами и выпивкой. — Я звоню тебе в течение нескольких часов. Нажрался, как свинья, и в этом есть твоя вина, женщина. Уж слишком ты худощава, хотя, какая разница. Черт возьми! — Он басовито рассмеялся. — Я увязаю в дерьме, Роз. И я, и Олив. Сумасшедший, злой и очень опасный для знакомства. — Он вздохнул. — Отсюда и до самого до Инда нет женщины прекрасней Розалинды. Кто ты такая? Немезида? А ведь ты мне врала, ты об этом знаешь? Ты обещала оставить меня в покое. — Раздался звон бьющегося стекла. — О Господи! — взревел Хоксли. — Я уронил эту проклятую бутылку!» — На этом послание заканчивалось.

Роз подумала о том, насколько идиотски она сейчас, должно быть, выглядит со стороны со своей дурацкой улыбкой. Она перемотала пленку на автоответчике к началу, поставила его в положение «автомат» и отправилась в спальню, где почти сразу и заснула.

Телефон зазвонил на следующее утро в девять часов.

— Роз? — послышался в трубке уже трезвый и взволнованный голос.

— Слушаю.

— Это Хэл Хоксли.

— Привет! — бодро ответила журналистка. — А я и не знала, что у тебя есть номер моего телефона.

— Ты же сама дала мне свою карточку. Забыла?

— Ах, да. Чем могу помочь?

— Я пытался дозвониться до тебя еще вчера и оставил свое сообщение на автоответчике.

Роз улыбнулась прямо в трубку.

— Прости, — тут же нашлась она. — У меня пленка была на последнем издыхании, и все, что я услышала, это невыносимое потрескивание, от которого я чуть не оглохла. Что-нибудь случилось?

— Нет. — Было слышно, как Хэл облегченно вздохнул. — Я просто хотел узнать, как у тебя прошла встреча с О'Брайенами.

— Я виделась с Матушкой. Мне это интервью обошлось в пятьдесят фунтов. Но дело того стоило. Если ты сегодня не слишком занят, я могу приехать и все лично доложить в подробностях. И еще попрошу тебя об одолжении: мне нужна фотография отца Олив и доступ к ее медицинской карте.

Казалось, Хэл был счастлив помочь хоть чем-то.

— Насчет последнего и не мечтай. Только сама Олив имеет право потребовать свою карту. И легче прорваться к секретным файлам государства, чем узнать те данные, о которых ты просишь. А вот с фотографией Роберта Мартина проще. Думаю, что мне удастся уговорить Джеффа Виатта сделать ксерокопию его снимка, который хранится в полицейском архиве.

— А как насчет фотографий Гвен и Эмбер? Ты можешь попросить его снять копии и с них?

— Ну, это зависит от того, сможешь ли ты на них спокойно смотреть. Те, которые я помню, были сделаны посмертно. Если они тебе нужны на фотографиях живые, то обратись к душеприказчикам Мартина.

— Хорошо, но, если возможно, я бы хотела посмотреть и те, которые сделаны после их смерти. Разумеется, я не стану их публиковать, если не получу на то должного разрешения, — пообещала Роз.

— Тогда приготовься к тому, что фотографии, сделанные полицейскими, всегда отвратительного качества. И если твоему издателю удастся вытянуть негатив так, чтобы в книге было хоть что-то видно, он заслужит медаль. Ладно, я посмотрю, что можно сделать в этом направлении. Когда ты ко мне приедешь?

— Сразу после полудня. Годится? Мне еще надо кое-кого навестить. Да, и достань мне фотографию самой Олив.

— Постараюсь. — Он помолчал пару секунд и неожиданно добавил: — Говоришь, только потрескивание? Ты уверена в том, что больше ничего не слышала?