"Похищение свободы" - читать интересную книгу автора (Шрайер Вольфганг)

Похищение свободы

18 июня 1954 года на территорию Республики Гватемала, нарушив ее государственную границу на участке шириной двести двадцать километров, вторглись из Гондураса пять тысяч солдат. Перед тем как отдать приказ о выступлении, их разбили на роты и взводы, вооружили немецкими автоматами и накормили легким завтраком.

Государственную границу Гватемалы они перешли на рассвете, примерно в пять часов, не встретив абсолютно никакого сопротивления. Отбиваться приходилось только от москитов, которые тучами вились над головами солдат. Изредка пролетали какие-то диковинные птицы. Не везде удавалось шагать по дороге. В некоторых местах пробирались через дикие джунгли, прокладывая себе путь с помощью мачете.

Утро выдалось душное. Светило солнце, лес дышал тропической сыростью. За все время пути раздалось не более двадцати выстрелов — это самые несдержанные палили в воздух ради потехи. Среди наступавших были люди разных национальностей: выходцы из Коста-Рики, Панамы, Колумбии, Венесуэлы, с Антильских островов, гватемальские эмигранты, офицеры запаса, выпущенные или бежавшие из тюрем арестанты и прочие проходимцы. Несколько человек оказались гражданами Германии, Италии и США.

Большинство из них говорили по-испански и понимали отдаваемые им команды. Все были одеты в застиранные защитные рубашки, брюки в обтяжку оливкого цвета и ботинки на резиновой подошве, доставленные с американских складов.

На левом рукаве у каждого имелась голубая повязка с изображением белого меча. Если две какие-нибудь группы неожиданно встречались в зарослях, то шедшие с краю кричали: «Бог и честь!» Эти слова служили паролем.

Была пятница, и верующим не нравилось, что в такой день придется трудиться. Однако уже к полудню они выполнили поставленную задачу и достигли высоты с отметкой 737, находившейся приблизительно на полпути между развалинами гондурасского города Копан и гватемальского города Сакапа. За время этого марша солдаты пролили немало пота, а уж от укусов тысяч москитов страдали постоянно. Наконец увидели правый берег реки Мотагуа и две или три колонны принялись наводить мосты.

Главные силы, выставив дозорных, расположились на обед в тени густых деревьев, а те, кто остановился в населенных пунктах, начали охоту на членов Союза сельскохозяйственных рабочих Гватемалы. Схваченных тотчас расстреливали, а их жилища грабили. Оставшихся в живых заставляли варить пищу, а наевшись, фотографировались вместе с местными жителями в позах освободителей, чтобы ввести в заблуждение корреспондентов зарубежной прессы. Некоторые тем временем насиловали молодых индианок.

Изнемогая от сильной жары и усталости, люди уже не радовались достигнутому успеху. И офицерам после обеда так и не удалось их построить.

В четвертом часу на центральном участке прорыва разразился тропический ливень, который размыл дороги и тропинки до такой степени, что старший командир был вынужден объявить, что на сегодня все кончено и можно немного отдохнуть.

Солдаты промокли, что называется, до нитки, а от их воинственного пыла не осталось и следа. Продолжать наступление на флангах, когда центр топтался на месте, не имело смысла, и командиры, посовещавшись по радио, договорились продолжить наступление утром следующего дня. За двенадцать часов с момента начала вторжения так называемая освободительная армия продвинулась в глубь территории Гватемалы всего на десять — пятнадцать километров. Потери сил вторжения составили свыше семидесяти человек: десять человек дезертировали, уехав назад на обозных повозках, десятеро стерли ноги до крови, один намеренно прострелил себе руку, двенадцать умерли от теплового удара, а остальные затерялись в джунглях.

Штаб-квартира «освободительной армии» в эти часы расположилась в двухстах тридцати километрах от линии фронта, в одном из старинных отелей небольшого городка горняков, насчитывавшего около девяноста тысяч жителей. Главнокомандующий «освободительной армии» полковник Карлос Кастильо Армас, занимавший шикарный номер люкс, обставленный помпезной мебелью, модной на рубеже столетий, принимал первых журналистов. Полковнику было тридцать девять лет. Он был невысок ростом, черноволос, лицо его украшали длинный нос и изящные усики. Несколько лет назад его назначили начальником военной академии. Уже тогда он принимал участие в тайных заговорах против буржуазно-демократического правительства Аревало. После одного из неудавшихся путчей по приказу тогдашнего военного министра Хакобо Арбенса он был арестован и брошен в тюрьму, выбравшись из которой эмигрировал в Колумбию. С начала 1953 года он стал появляться то в Никарагуа, то в Гондурасе, где занялся сколачиванием злополучной «освободительной армии».

И вот он стоял перед кучкой репортеров, ощущая на себе внимание как бы всей мировой общественности. Очевидно, настал его звездный час.

— Сеньор полковник, — первым обратился к нему корреспондент газеты «Нью-Йорк трибюн», намеревавшийся сразу по получении свежих новостей сесть в самолет компании «Панамерикен» и через каких-нибудь полчаса оказаться на родном аэродроме, где его уже ждали, — каковы успехи ваших войск?

Полковник Армас помедлил секунды две, не больше. Он еще не получил ни одного известия из района боевых действий, зато хорошо знал, что именно хотят услышать от него американцы, щедро оплатившие весь этот поход.

— Сам факт вступления моих войск на территорию Гватемалы, — начал полковник со свойственной ему неторопливостью, — оказал на местное население такое влияние, что оно добровольно поднялось на борьбу с режимом Арбенса. Произведя воздушную разведку, мы установили, что особенно крупные выступления населения зафиксированы в Пуэрто-Барриосе, Сакапе и Кесальтенанго. А если присовокупить сюда обширные районы, уже занятые частями нашей доблестной «освободительной армии», то получается, что… Собственно говоря, вы можете записать, что треть территории страны прочно удерживается нашими войсками.

Репортер Гомер Бигарт сразу записал слова полковника в блокнот, а представитель североамериканского информационного агентства спросил:

— Господин полковник, некоторые осведомленные лица утверждают, что восстание должно успешно завершиться в течение сорока восьми часов. Вы поддерживаете эту точку зрения или считаете, что этому что-то может помешать?

— В подобные сроки, вероятно, укладывается попытка государственного переворота, — с тихой усмешкой проговорил полковник, — но к нам это не имеет никакого отношения.

— Сеньор полковник, вам оказывают соответствующую поддержку? — спросил корреспондент леволиберальной мексиканской газеты и при этом так сощурил глаза, что его лицо приняло довольно странное выражение. — Я имею в виду Соединенные Штаты Америки, — добавил он.

— Моральную помощь — безусловно, — ответил Армас. — Что бы там ни было, мы приложим все силы для разгрома форпоста коммунистической заразы в Западном полушарии. Я лично твердо уверен, что все свободолюбивые нации и народы с большой симпатией следят за нашей нелегкой борьбой.

— Правительство Гондураса в течение нескольких месяцев терпело ваши войска на своей территории. Более того, оно разрешило вам воспользоваться своими аэродромами, а затем позволило перейти границу на широком фронте, не так ли?

Главнокомандующий коснулся пальцами кончиков усиков и постарался придать лицу непроницаемое выражение. Вопрос поставил его в довольно затруднительное положение. «В конце концов, этот мексиканец не может не знать, что я, как и президент Гондураса Гальвес, который, являясь крупным акционером «Юнайтед фрут компани», добился руководящей должности только потому, что послушно следовал указаниям ее заправил, по сути, распоряжавшихся всей экономикой страны, полностью завишу от этой компании…» — подумал полковник, а вслух сказал:

— Республика Гондурас, как вам известно, соблюдает строгий нейтралитет. Она не имеет никакого отношения к событиям, происходящим в нашей стране. Борьба, начавшаяся сегодня на рассвете, — это борьба между гватемальцами, точнее, между свободолюбивыми эмигрантами и немногочисленной кликой, установившей в стране красную диктатуру. Поэтому наши действия, направленные на свержение тирании, следует рассматривать как наше внутреннее дело.

— Вы можете сообщить нам, как протекает операция? — задал новый вопрос корреспондент «Нью-Йорк трибюн», за долгие годы репортерской службы хорошо научившийся обходить щекотливые вопросы и выуживать самое важное из груды второстепенных деталей. Все это он делал ради шестисоттысячной армии читателей, а еще ради той кругленькой суммы, которую ему платили за труды.

Совершенно неожиданно полковник Армас, небрежно кивнув собравшимся, вышел из кабинета. Импровизированную пресс-конференцию продолжил его заместитель полковник Мендоса, бывший командующий военно-воздушными силами Гватемалы.

— Полковника Армаса, кабальеро, ждет, очевидно, какое-то важное дело… — произнес он загадочным тоном. — Я же хочу сообщить вам, что наши самолеты успешно атаковали нефтехранилище в Сан-Хосе, нанесли бомбовый удар по важной в стратегическом отношении военно-воздушной базе и сбросили листовки над районом Гватемалы. Помимо того, наши летчики доставили восставшим оружие и боеприпасы, чтобы поднять их боевой дух, а главное-помочь им свергнуть ненавистный режим Арбенса в тех районах, куда наши войска пока не дошли.

Сообщив журналистам еще несколько новостей, он закончил первую в своей жизни пресс-конференцию следующими словами:

— Я знаю, кабальеро, что Тегусигальпа самая некомфортабельная столица в Центральной Америке. Здесь нет привычных развлечений, и мне от души жаль, что вы вынуждены временно терпеть все эти неудобства. Правда, город расположен на высоте три тысячи футов над уровнем моря. Климат здесь мягкий, способствует укреплению здоровья, чего не скажешь о времяпрепровождении в ночных заведениях. И еще мне хотелось бы напомнить вам, что конечная цель нашего предприятия — Гватемала. Там ваша жизнь, как мне кажется, станет намного приятнее. Надеюсь, что завтра утром снова увижу вас в помещении нашей штаб-квартиры, а пока желаю приятного отдыха.

Когда журналисты стали расходиться, Гомер Бигарт обратился к мексиканскому коллеге:

— Ради бога, не задавайте завтра Армасу каверзных вопросов о политике, в противном случае он поступит с нами так же, как сегодня, и нам не удастся вытянуть из него ничего важного.

— Ребята, кажется, я вот-вот сойду с ума, — заговорил корреспондент ИНС Георг Теллер. — Я уже был Свидетелем приблизительно сорока различных революций, но еще ни разу не наблюдал, как в сезон дождей кто-то начинает играть в войну. В такую погоду порох и тот намокает! Черт бы побрал этого полоумного полковника Армаса! То, что он творит, не влезает ни в какие рамки.

— О каких рамках вы говорите, если речь идет о борьбе против коммунистов! — с сарказмом заметил Мануэло Падилья. — Какие рамки и правила применимы в данном случае, джентльмены?

В вестибюле отеля журналисты натолкнулись на летчика и, подпоив его, без особого труда выяснили, что через полчаса президентский дворец, в котором располагался красный президент Хакобо Арбенс, подвергнут бомбардировке самолеты «освободительной армии».

Услышав эту новость, корреспонденты, опережая друг друга, устремились кто на почту, кто в отель «Прадо», чтобы занять телефонные кабины и передать в свои органы печати тексты примерно такого содержания: «В Гватемале разразилась гражданская война. Треть территории страны находится в руках повстанцев. Пуэрто-Барриос пал. Гондурас держит нейтралитет. Нефтяная база Сан-Хосе горит. Президентский дворец подвергся нападению с воздуха».

Однако во дворце Националь, самом роскошном правительственном здании во всей Латинской Америке, обрамленном высокими колоннами и украшенном великолепными фресками периода кровавых войн, которые вели испанские конкистадоры с индейцами майя, не было заметно никаких следов бомбардировки. Когда стало известно, что бандиты во главе с Армасом перешли на нескольких участках государственную границу, в огромном зале срочно собрался совет министров. Заседал он безо всяких перерывов несколько часов подряд.

Утром из главных городов трех восточных провинций — Чикимулы, Сакапы и Пуэрто-Барриоса начали поступать сообщения и общая картина немного прояснилась. Высокие окна во дворце были задернуты плотными портьерами. В зале горел один-единственный светильник, при скупом свете которого военный министр полковник Диас сделал сообщение:

— Кабальеро, мы не ставили перед собой задачу задержать противника прямо на границе, поскольку наша армия, насчитывающая всего шесть тысяч солдат и офицеров, выполнить ее не в состоянии. К тому же мы полагали, что высадка вражеских войск произойдет на Тихоокеанском побережье, что, собственно говоря, и сыграло роль в распределении наших сил и средств. Кроме того, мы обязаны были обеспечить охрану Атлантического побережья и границы с Сальвадором. Таким образом, нам предстояло прикрывать ровно семьсот километров сухопутных и водных границ силами каких-то пяти тысяч солдат. Следовательно, на каждый километр границы приходится по семь солдат, а точнее, один солдат должен охранять сто пятьдесят метров границы, да еще в джунглях, где не видно ни соседа справа, ни соседа слева.

Оборонять пограничную линию в подобных условиях равносильно самоубийству. Вот, собственно, почему мы были вынуждены дожидаться такого момента, когда противник сосредоточит свои войска в определенных пунктах. В настоящий момент нам эти пункты известны и мы принимаем соответствующие меры…

Когда военный министр заговорил о соответствующих мерах, президент Хакобо Арбенс поднялся со своего места и, кивнув Диасу, вышел на балкон подышать свежим воздухом. Из-за портьеры до него доносился резкий голос Диаса:

— Первая стычка, как мне только что доложили, произошла юго-западнее населенного пункта Гуалан. Бандиты, как оказалось, вооружены автоматами и по огневой мощи намного превосходят наших солдат. Зато наши превосходят их в мужестве и дисциплине! Как только они атаковали лагерь бандитов, те обратились в паническое бегство…

— Вива! — громко воскликнул кто-то из сидевших в зале.

— Наши потери — двенадцать убитых и сорок раненых, — сообщил Диас.

Президент Арбенс закрыл балконную дверь, и голоса из вала доносились теперь как неясный гул. «Двенадцать убитых и сорок раненых, — недовольно подумал он, — а ведь это только начало. В первой же стычке потерян один процент личного состава армии, и только потому, что противник лучше вооружен, а наши части, укомплектованные индейцами, подчас выходят на занятия босиком… Но разве я виноват в этом? Чего только я ни делал, чтобы после принятия закона об аграрной реформе одеть и вооружить армию, а с того времени прошло два года. Многого за такой период не сделаешь, тем более что о захватнических намерениях «бананового треста» стало известно пять месяцев назад…»

Он тогда не только дал разрешение на опубликование «Белой книги», в которой разоблачались военные планы, финансовые источники и закулисные маневры Армаса, но и санкционировал закупки вооружения для страны. Однако дело застопорилось, потому что торговля оружием находилась под негласным контролем секретных служб США, правительство которых еще в 1949 году строго-настрого запретило всем государствам, находящимся под их влиянием, продавать стремившимся к свободе и независимости гватемальцам оружие и боеприпасы. От европейских стран, входящих в блок НАТО, государственный секретарь Даллес потребовал самого активного участия в эмбарго, в результате чего даже такое крупное государство, как Федеративная Республика Германии, тайно поставлявшая свои автоматы через частных торговцев оружием из Гамбурга, было вынуждено пойти навстречу пожеланиям американцев.

Попав в столь затруднительное положение, Арбенс договорился о поставке двух тысяч тонн военного снаряжения из Чехословакии, и травля приняла гигантские размеры. Все американские газеты и журналы тотчас сообщили о намерениях Арбенса вооружиться до зубов, чтобы распространить красный режим на все страны Центральной Америки, что-де представляет еще большую опасность, чем возвращение варварства.

Арбенс подошел к балюстраде и, положив руки на прохладный камень, посмотрел вниз, на крыши домов, в большинстве своем одноэтажных. В городе проживало триста тысяч жителей, однако ни в одном окошке свет не горел. Это даже развеселило президента.

В полдень его правительство объявило о введении в городе чрезвычайного положения: были категорически запрещены митинги и демонстрации, все частные автомашины и запасы горючего реквизировались, был отдан строжайший приказ о соблюдении ночной светомаскировки. И хотя с самолетов противника сбрасывались листовки, призывавшие жителей столицы проявить солидарность Армасу и зажечь свет во всех окнах («На дома, где будет гореть свет, — говорилось в листовках, — мы не сбросим ни одной бомбы…»), приказ о соблюдении светомаскировки выполнялся беспрекословно.

Теперь Арбенс воочию убедился, что народ поддерживает его по доброй воле, да и не располагало правительство силами, способными подавить какие-либо волнения.

С жадностью вдыхая прохладный воздух, президент думал о том, что борьба предстоит серьезная и для ее ведения сил ему потребуется немало.

Хакобо Арбенсу недавно исполнилось сорок один год. Это был плотный мужчина с морщинистым лбом и ежиком непокорных волос. Внешне он больше походил на немца, чем на испанца. Его отец, бедный аптекарь из Швейцарии, в начале столетия эмигрировал в Америку, где вскоре женился на гватемалке.

Хакобо еще в тридцатые годы стал армейским офицером. В мае 1944 года он, к тому времени уже майор, возглавил группу патриотически настроенных офицеров, которым удалось свергнуть клику фашистского диктатора Хорхе Убико и изгнать его из страны. Позднее, когда во главе государства встал либерал Аревало, Арбенс был назначен военным министром.

Страна вздохнула свободно. Новый глава государства даровал гватемальцам гражданские свободы, утвердил более демократическую конституцию, разрешил деятельность профсоюзов, однако запрета на деятельность компартии не отменил.

Аревало был человеком честным, но довольно робким. Он никак не мог решиться ограничить интересы иностранного капитала. Учитывая, что в стране насчитывалось два с половиной миллиона неграмотных, он объявил самой неотложной задачу народного просвещения, провел целый ряд социальных реформ, отменил рабство (самого худшего толка) индейцев, однако так и не отважился раздать землю сельскохозяйственным рабочим, гнувшим спину на плантациях. Бывшие крупные землевладельцы и представители американских трестов усмотрели во всех этих мероприятиях серьезную опасность для себя, ведь они мешали им безудержно эксплуатировать народ, насчитывающий три с половиной миллиона. Путем подкупа и угроз американцы начали вставлять Аревало палки в колеса, а когда это не дало желаемого результата, перешли к действиям иного рода.

За период пребывания у власти правительства Аревало — а он был президентом в течение шести лет — Арбенс разоблачил тридцать реакционных заговоров, и не только разоблачил, но и беспощадно подавил их. Особенно дерзким был путч 18 июля 1949 года, который возглавил бывший посол США в Гватемале Паттерсон, один из крупнейших акционеров «Юнайтед фрут компани». Заговорщики опирались на консервативно настроенных офицеров и духовенство и переманили на свою сторону даже часть армии. Однако крестьяне, вооруженные мачете и старыми охотничьими дробовиками, пришли на помощь правительственным войскам и после трехдневной борьбы заговорщики были вынуждены сдаться. Среди них был и полковник Армас…

Эти события произошли пять лет назад. В настоящее время положение складывалось более серьезное, поскольку враг оказался подготовлен намного лучше. Теперь его за три дня вряд ли уничтожишь.

Арбенс повернулся и взялся за ручку двери — нужно было возвращаться в зал. На выборах, состоявшихся в конце 1950 года, он одержал победу и, став президентом, согласно новой конституции сосредоточил в своих руках всю полноту исполнительной власти. Поэтому сейчас, после объявления чрезвычайного положения, именно от него зависели судьбы этой страны с ее плодородными землями и прекрасными лесами, с горами, в которых хранились залежи серебра, меди, цинка, хрома, нефти. А народ этой богатой страны, превосходящей по размерам в два с половиной раза Швейцарию, в течение нескольких столетий влачил жалкое существование.

Арбенс стремился изменить положение, превратив нищую полуколонию, богатства которой жадно высасывали иностранные монополии, в экономически независимое государство. В первую очередь он намеревался поднять жизненный уровень трудящихся, покончить с неграмотностью, голодом, пережитками рабства среди индейцев. Без этого нельзя было мечтать об индустриализации и хозяйственных реформах, о возрождении банановых и кофейных плантаций, оживлении торговли, прокладке дорог, возведении новых населенных пунктов и строительстве электростанций… Но сначала нужно было во что бы то ни стало отбить вероломное нападение врага…

Когда Арбенс вернулся в зал, выступал министр иностранных дел Ториелло, миниатюрный, элегантный. Как и остальные участники совещания, он был либералом.

— …Поэтому я предлагаю осуществить оба мероприятия, — услышал президент обрывок фразы. — Во-первых, дать указание нашему представителю в ООН доктору Арриоле требовать незамедлительного созыва Совета Безопасности. На нашу страну совершено нападение извне, кабальеро, что следует рассматривать как нарушение Хартии Объединенных Наций, и, будучи полноправным членом этой международной организации, Гватемала вправе рассчитывать на ее защиту от бандитов Армаса и тех, кто стоит за ними.

Хакобо Арбенс занял свое место и невольно подумал о соотношении сил в ООН. В уголках его рта появилась Горькая усмешка. Он сознавал, как трудно будет доктору Арриоле добиться созыва Совета Безопасности, да и вообще чего-то добиться, тан как в настоящий момент председателем этого совета является Кэбот Лодж. А поскольку в этом органе, как и в Генеральной Ассамблее, машиной голосования всецело распоряжались США, большинство делегаций, как правило, поддерживали предложения, вносимые ими. Правда, в последнее время от блока начали потихоньку откалываться некоторые арабские государства. Однако, как бы там ни было, Ториелло безусловно прав: необходимо предпринять все возможное.

— Во-вторых, — продолжал министр иностранных дел, — мы должны обратиться к правительству Республики Гондурас с просьбой провести следующие мероприятия, а именно: а) запретить вооруженным силам, которые осуществляют противозаконное вторжение в Гватемалу, пользоваться аэродромами, находящимися на ее территории; б) закрыть границу между двумя странами; в) незамедлительно разоружить и интернировать всех гватемальских военнослужащих, находящихся на территории Гондураса; г) воспрепятствовать гватемальским беженцам, проживающим в данный момент в Гондурасе, заниматься какой бы то ни было подрывной деятельностью, направленной против Республики Гватемала.

— Покажите-ка мне это, — сказал президент Гальвес, упитанный мужчина с нависшими веками, полными губами и сильно набриолиненными волосами, и, поставив на стол кофейную чашечку, взял из рук министра иностранных дел только что полученную телеграмму.

Пока Гальвес читал текст, его отвисший подбородок все время вздрагивал от злобы и возмущения: сколько же неприятностей доставил ему за последние годы режим Арбенса! Только вчера с огромным трудом подавили всеобщую забастовку, которая вспыхнула безусловно под влиянием событий, происходящих в Гватемале. По совету американцев, он давно запретил у себя в Гондурасе подобные выступления, и теперь семнадцать тысяч рабочих, поддавшихся на агитацию коммунистов (и где? под боком у президента!), останутся без работы. Шеф полиции докладывал ему, что они вышли на улицы столицы с плакатами, на которых было начертано: «Империалисты, руки прочь от Гватемалы! Гальвес, выгони вон бандитов Армаса! Работу и хлеб нашим детям!»

Черт возьми! В истории страны это первая всеобщая забастовка. Народ потерял веру и выходит митинговать на улицы. Какой позор!.. И Гальвес приказал шефу полиции применить против демонстрантов самые жесткие меры.

Он считал, что все это явилось следствием тех социальных экспериментов, с помощью которых клика Арбенса вот уже на протяжении нескольких лет дурачила народ Гватемалы. Оказалось, что для красной заразы государственные границы не могут служить препятствием. Гальвес заклеймил зачинщиков стачек и демонстраций как «коммунистов» и «гватемальских агентов», многих из них он приказал арестовать, а некоторых даже собирался расстрелять для острастки…

Незадолго до министра иностранных дел президента посетил министр юстиции, который заверил его, что вынесение смертных приговоров зачинщикам вполне соответствует нормам закона, а поскольку в столице положение нормализуется, то вскоре тишина и порядок будут восстановлены повсеместно.

Однако Гальвес чувствовал, что народные волнения еще не улеглись. Кроме того, он прекрасно знал, что арестованные по его приказу забастовщики не были гватемальскими агентами. Да и не нужны были иностранные агенты, чтобы возмутить его народ. Социальная борьба зарождалась безо всякой агитации и, вызревая подспудно, постепенно нарастала, как нарастают колебания земной коры перед землетрясением. Неудивительно, что позиции правительства Гальвеса, зависящего полностью от «Юнайтед фрут компани», заметно пошатнулись. Это явление затронуло не только Гондурас, но и Никарагуа, Коста-Рику, Сальвадор, Панаму и другие страны. Опасные бациллы распространились даже на Южную Америку. Но так продолжаться не может! Этот опасный очаг необходимо ликвидировать, и чем скорее, тем лучше. Вот, собственно, почему Гальвес возлагал надежды на «освободительную армию» — она была призвана стать орудием уничтожения красной заразы.

— Чего ждут от меня эти красные?! — раздраженно выкрикнул он. — Их требования содержат четыре пункта. А что, если мы не выполним ни одного из них? Не объявят же они нам войну!

— Сеньор президент, это всего лишь просьба, а не ультиматум, — мягко напомнил министр иностранных дел и уставился на Гальвеса, чтобы уловить момент, когда можно будет продолжать.

Гондурас попал в довольно щекотливое положение после того, как Гальвес наотрез отказался обсуждать условия Пакта о дружбе и ненападении, предложенного Арбенсом. Что же ответить президенту Гватемалы на его новую депешу? Что гондурасская армия не в состоянии закрыть государственную границу? Что она не может разоружить мятежные войсковые части, скрывающиеся в джунглях? А что касается аэродромов, которыми пользуется Армас, то правительство Гондураса не имеет о них ни малейшего представления. Подрывную деятельность отдельных эмигрантских групп, издающих в столице республики три газеты и имеющих две небольшие радиостанции, можно отрицать начисто. Именно так, по мнению министра иностранных дел, неплохого, между прочим, дипломата, и следовало отреагировать на демарш Гватемалы.

Однако президент Гальвес принял другое решение:

— Давайте проигнорируем эту беспардонную писульку. Сделаем вид, что мы ее в глаза не видели. — И с этими словами он бросил телеграмму в корзину для бумаг.

А в это время по мокрым улицам Нью-Йорка мчался черный дипломатический лимузин. Резко, так, что завизжали шины, машина затормозила перед зданием ООН, высоченной громадой из стекла и бетона.

Доктор Эдуарде Кастильо Арриола, представитель Гватемалы, быстро вошел в подъезд, миновал холл и на скоростном лифте поднялся на двадцатый этаж. Войдя в секретариат американского представителя при ООН, он заявил, что хотел бы поговорить с председателем Совета Безопасности мистером Кэботом Лоджем. Секретарь вежливо заметил, что по субботам глава представительства США обычно уезжает отдыхать на ранчо, однако доктор Арриола уходить не торопился. Вынув из кармана газету «Нью-Йорк трибюн», он ткнул пальцем в строчку, где было напечатано: «Жестокая война в Гватемале. Антикоммунисты свергли режим Арбенса. Пуэрто-Барриос пал», — и сказал:

— Я бы попросил вас непременно разыскать мистера Лоджа. Дело в том, что ваша пресса грубо искажает истинное положение вещей: у нас в стране нет никакой гражданской войны, напротив, мы подверглись грубому нападению извне. И я от имени моего правительства требую немедленной встречи с мистером Лоджем.

Решительность гватемальского представителя не подействовала на секретаря. Он пообещал сделать все возможное и закрыл дверь с матовыми стеклами. Время между тем шло. Арриола, усевшись в кресло, курил одну сигарету за другой.

В полдень появился Кэбот Лодж, брюнет аристократической внешности, чья родословная уходила своими корнями в XVII столетие, и заученным жестом пригласил гостя в кабинет, чтобы выслушать его заявление.

— Довольно! — остановил он наконец гватемальца. — Я не намерен собирать Совет Безопасности из-за вашей гражданской войны. У нас будет слишком много работы, если мы начнем обсуждать каждую попытку государственного переворота. Нет-нет, я не стану выяснять, откуда пришли мятежники — из Гондураса или откуда-нибудь еще. У нас нет возможности это проверить. В настоящее время они находятся в Гватемале и с ними можно…

— Главное командование мятежников разместилось в одном из отелей Тегусигальпы, — перебил его Арриола. — У нас имеются доказательства. Не станете же вы утверждать, что Тегусигальпа расположена не на территории Гондураса? Или Организация Объединенных Наций не обязана всячески препятствовать агрессии, которую одно государство предприняло по отношению к другому? Разве не с этой целью создавался Совет Безопасности? Тогда для чего же?

Лодж покачал головой и довольно спокойно заметил:

— Вот уже полтора часа, как верховное командование восставших находится в Эскипиласе. Возможно, я плохо знаю географию, но мне кажется, что этот город расположен на территории Гватемалы.

Несколько секунд Эдуарде Арриола молчал, ощущая, как стучит кровь в висках. Только теперь до него дошло, почему глава делегации США так поздно прибыл в свой офис: он связывался по телефону с полковником Армасом, а затем ждал, пока штаб «освободительной армии» пересечет границу.

— А как обстоят дела с аэродромами? — нервно выкрикнул гватемалец. — Откуда, по-вашему, мистер Лодж, стартовали самолеты, которые бомбили Сан-Хосе и потопили стоявшее в гавани британское грузовое судно?

— Неподалеку от Эскипиласа есть небольшой аэродром, — заметил Лодж. — Но не надо так горячиться, мистер Арриола, все равно никто не сможет проконтролировать, что происходит в джунглях по ту или по эту сторону границы. Вам ведь хорошо известно, что места эти довольно дикие, не так ли? Следовательно, разбираться в происходящих там событиях Совет Безопасности возможности не имеет. Население Гватемалы, судя по всему, намерено собственными силами почистить свой дом.

— От кого почистить?

— От коммунистов.

— Неужели вы всерьез станете утверждать, что мы являемся страной с коммунистическим режимом? — резко спросил доктор Арриола. — Не потому ли, что начиная с 1949 года мы разрешили деятельность этой партии? Но ведь коммунистическая партия в Мексике, например, существует вполне легально. В нашем же парламенте коммунисты занимают четыре из пятидесяти семи мест, а в правительстве вообще не представлены… Подавляющее большинство в конгрессе составляют представители трех либеральных партий. Они имеют сорок семь мандатов. В их число вошли шесть правых радикалов, один фашист типа Убико, но об этом никто в США словом не обмолвился, зато о наших коммунистах твердят постоянно.

— Все дело, видимо, в том, — снова заговорил Лодж, — что ваши либералы заключили с красными своеобразный союз, а нам такие коалиции почему-то не по душе. Вы ведь не считаете, что коммунисты играют в экономических и социально-политических событиях, происходящих в стране, большую роль, чем ваша группа в конгрессе?

Эдуарде Арриола онемел. Да и надо ли было отрицать сказанное, ведь за последние пять лет ряды гватемальской Партии труда выросли в двадцать раз. Она издавала собственную газету под названием «Трибуна популар», и, хотя шестьдесят пять процентов населения страны не умели читать, пропагандистские материалы имели большой успех. Более того, коммунисты организовали так называемые профсоюзы единства, неоднократно проводили стачки, добиваясь повышения заработной платы для наемников, гнувших спины на плантациях. Партийные функционеры принимали активное участие в разделе земли. Вот по стране и прошел слух, что на следующих выборах они попытаются войти в правительство.

Доктор Арриола считал, что в Гватемале вряд ли обрадуются хоть одному министру-коммунисту, хотя сознавал, что сегодня настоящими врагами республики являются не они, а правые, те, что вторглись в страну, угрожая уничтожить все демократические завоевания. Коммунисты же, напротив, вели себя вполне корректно, с самого начала широкомасштабной клеветнической кампании старались воздерживаться от обсуждения внутренних дел, чтобы не компрометировать правительство Арбенса. И доктор Арриола, как и все его коллеги-либералы, надеялся, что альянс левых буржуа и коммунистов сулит выгоды не только им.

Время, когда в странах Центральной Америки политика проводилась без участия собственного народа, кануло в вечность. Народ теперь требовал от правящих партий выполнения предвыборных обещаний. И повести народные массы за собой можно было только в том случае, если пойти им на уступки, а именно: гарантировать портовым рабочим право на проведение забастовок; предоставить профсоюзу кустарей право на социальное обеспечение; раздать индейцам, занятым на строительстве, хотя бы по крохотному клочку бросовых земель; разрешить наемникам, гнувшим спину на плантациях, присоединиться к Союзу сельскохозяйственных рабочих. Чтобы со временем превратить Гватемалу в независимое государство, способное постепенно освободиться от давления американского империализма, можно было заручиться поддержкой народа, а чтобы править им, не прибегая к террору, что влечет за собой взрыв возмущения против власть имущих, как это случилось в 1944 году, необходимо было жить в мире с коммунистами.

Арриола был достаточно умен, чтобы не высказать подобных мыслей вслух. Напротив, настойчиво пробиваясь к цели в течение трех часов кряду, он старался соблюдать осторожность, а когда убедился в тщетности своих усилий, то попытался атаковать Лоджа с другой стороны. Маленький подвижный гватемалец решил, что называется, взять быка за рога: он напомнил массивному американцу о речи, с которой тот выступил в Совете Безопасности как раз накануне по поводу просьбы Таиланда о защите от якобы возникшей коммунистической угрозы.

— Вы помните, что сказал советский представитель Царапкин? Он заявил, что опасения Таиланда относительно возможности подобной агрессии просто смешны и не могут служить поводом для обсуждения. А вы, мистер Лодж, ответили русскому буквально следующее: «Почему, опрашиваете, требуется столь срочно созвать заседание? Да потому, что для маленькой нации любая угроза серьезна…» Говорили вы это или нет?

Теперь попытался отмолчаться американец. Он позвонил бою и приказал принести чего-нибудь выпить.

— Вы пьете джин с тоником или без? — с расстроенным видом поинтересовался он у гватемальца.

— Благодарю вас, я вообще ничего не пью, — ответил Арриола.

Тем временем начало смеркаться. Стук пишущей машинки за стеной прекратился, и в кабинет вошла секретарша, чтобы сдать ключи. За окошком вспыхивала неоновая реклама — отблески лихорадочно метались по стене кабинета. Взглянув на собеседника, Лодж невольно подумал, что от него, очевидно, будет нелегко отделаться. Черт возьми, как некстати он выступил с этим заявлением…

Лоджу необходимо было объясниться, не уронив своего авторитета, ведь Таиланд обращался в Совет Безопасности с просьбой защитить его от предполагаемой агрессии, а Гватемала просит воспрепятствовать агрессии уже свершившейся. Если он не откликнется на эту просьбу, гватемальцы обвинят его в двуличии. В создавшейся ситуации оставалось одно — затягивать рассмотрение поступившей жалобы, пока мятежники не расширят масштабы агрессии и не создадут свое правительство, которое свергнет предшественников, приведя к счастливому концу столь щекотливое дело.

— В Хартии ООН записано, — произнес американец, — что споры на местах, если таковые возникают, должны решать по возможности региональные органы. Как вам известно, мистер Арриола, для решения своих проблем западный мир располагает межамериканской комиссией. Я бы вам порекомендовал обратиться за помощью к ней. Она вышлет в район военных действий своих наблюдателей…

— Я в последний раз спрашиваю: вы намерены собрать завтра Совет Безопасности по нашему требованию или нет?

— Если я не ошибаюсь, завтра воскресенье, а по воскресным дням мы не заседаем.

— А четыре года назад? — вскочил с места Арриола. — Когда началась война в Корее? Разве тогда чрезвычайное заседание не назначили на воскресенье?!

Лодж тоже встал, считая, что продолжать спор не имеет смысла. Так можно просидеть до утра. Правда, из кабинета гватемальца не выбросишь. Такое было позволительно лет двадцать — двадцать пять назад, когда американский военно-морской флот хозяйничал во всех банановых республиках, будь то Гондурас, Никарагуа или Гватемала. Как бы то ни было, а уик-энд испорчен.

— Хорошо, будь по-вашему, — согласился Лодж. — Я попытаюсь обзвонить человек десять и попрошу этих господ явиться завтра на заседание.

Говоря все это, Лодж понимал, что первый раунд он проиграл, но проиграл с таким расчетом, чтобы выиграть следующий. Пришло время помочь Гватемале создать новое правительство. Арбенс одержал победу на выборах и пришел к власти в соответствии с конституцией страны, но в последнее время доставлял слишком много огорчений. С такими, как он, к согласию не придешь, а Гватемала становится просто неуправляемой.

Он, Лодж, дипломат, и интересы американских монополий, в том числе «Юнайтед фрут компани», его мало волнуют. Однако работа его существенно осложнялась, если какое-либо государство, пусть даже карликовое, выпадало из цепи проамерикански настроенных государств, подавая тем самым дурной пример другим. А началось все в 1951 году, когда Гватемала (вернее, ее представитель) неожиданно для всех проголосовала в Генеральной Ассамблее за прием красного Китая в члены ООН. В прошлом году она вместе с Мексикой высказалась за приглашение Индии на конференцию по корейскому вопросу… Прав президент Гальвес, убеждавший, и наконец-то убедивший, Лоджа, что так дальше продолжаться не может.

20 июня 1954 года, в воскресенье, во Дворце наций на свое чрезвычайное заседание собрался Совет Безопасности, куда входили постоянные представители от Советского Союза, Великобритании и Франции, а также временные представители от Бразилии, Колумбии, Турции, Тайваня, Дании, Новой Зеландии и Ливана. Под председательством делегата США они должны были обсудить жалобу Гватемалы и проверить, действительно ли страна стала жертвой агрессии.

Примерно в то же время бандиты Армаса вышли к железнодорожной линии и обстреляли несколько составов, правда, не остановив ни одного. Подрывать железнодорожное полотно они не решились, так как сама дорога являлась собственностью американской компании, тесно связанной с «Юнайтед фрут компани». Иногда агрессорам отвечали огнем из вагонов, и тогда они быстро прятались в укрытии.

Натолкнувшись на сопротивление регулярной воинской части, мятежники, не вступая в бои, отошли. По пути они ограбили два селения, сожгли несколько домов, расстреляли нескольких профсоюзных активистов с местного сахарного завода. На исходные позиции они вернулись, недосчитавшись шести человек. Как выяснилось позднее, все шестеро были обнаружены в лесу группой молодых патриотов и на месте расстреляны.

Подобные стычки происходили по всему северному сектору. «Освободительная армия» действовала бандитскими методами: она уклонялась от соприкосновения с вооруженными подразделениями и расправлялась с безоружным мирным населением.

Один из отрядов мятежников численностью до батальона продвигался в направлении Бананеры с целью захватить Пуэрто-Барриос, но не справился с задачей, будучи обстрелян из легких пулеметов и гранатометов. Позднее, продвигаясь по берегу Мотагуа, он отошел к отрогам, отделявшим Гондурас от Гватемалы.

Подразделения и части, действовавшие на среднем участке под началом немецкого полковника по фамилии Хайтман, бывшего нациста, а в настоящее время военного советника, тоже не добились успеха. Полковник полагал, что сумеет запутать противника, продвигаясь по направлению к железнодорожному узлу Сакапа, и нанесет дерзкий удар на фланге, однако это ему не удалось.

Приблизившись к Гуалану и Сакапе, мятежники вынуждены были залечь и окопаться. Одному из командиров, попытавшемуся произвести обходный маневр, пуля пробила шляпу, и он тотчас приказал своим людям отойти под прикрытием автоматного огня. Заметив это, начали отходить и соседние колонны. Они сосредоточились в районе высоты с отметкой 737, которой овладели, не встретив никакого сопротивления, еще двое суток назад. Солдаты сразу разлеглись в тени вечнозеленых деревьев, чтобы насладиться неожиданным отдыхом.

Никоим образом не интересуясь моральным состоянием вверенных ему войск, немецкий полковник плотно пообедал, сложил в несколько раз штабную карту и, опустив над собой сетку, спасавшую от нашествия москитов, удобно устроился в гамаке, где и опустошил бутылку рома, мысленно посылая ко всем чертям свою банду: «Трусливые душонки! Хотя что в этом удивительного? Паршивый материал… Низшая раса… С кем они тут только не перемешались — белые, индейцы, негры! Солдатской выдержки у них нет и никогда не было… С такой швалью самым лучшим офицерам войны не выиграть… Ну и пошли они ко всем чертям!..»

Полковник задремал — ром и жара сделали свое дело. Он, конечно, понимал, что положение довольно серьезное. В какой-то мере оно напоминало ему ситуацию, сложившуюся в Германии в апреле 1945 года. Они контролировали совсем крохотный кусочек территории, когда неожиданно поняли, что нет у Гитлера чудо-оружия, на которое они так надеялись. Вот и теперь ему вдруг стало ясно, что добиться резкого поворота событий можно только с помощью искусных политических маневров. Иначе коммунистов не одолеть. Уж если война, как принято говорить, есть продолжение политики иными средствами, то она должна стать прежде всего делом политиков, которым и предстоит вытаскивать из дерьма застрявшую там военную повозку.

…Километрах в сорока к югу примерно такие же мысли одолевали полковника Карлоса Кастильо Армаса, штаб-квартира которого на этот раз располагалась неподалеку от того места, где сходились границы Гватемалы, Гондураса и Сальвадора. В девяти километрах к западу проходила линия фронта, откуда изредка доносились разрывы мин. Вместо того чтобы действовать строго по плану и выйти к Панамериканскому шоссе, по которому можно было прикатить прямо в Гватемалу, его войска продвигались совсем в другом направлении.

Полковник Армас нервно побарабанил пальцами по стеклу. По неофициальной рекомендации американцев он, едва ступив на землю Гватемалы, поспешил сформировать так называемое контрправительство. Лично он считал этот шаг вполне разумным. Если в стране будут существовать два правительства, каждое из которых имело бы своих солдат, то это даст основание утверждать, что в Гватемале идет настоящая гражданская война. Помимо самого Армаса в его кабинет вошли Жозе Кальдерен Салазар, Луис Валандарес, Доминго Хиоколеа и Корадо Лира, пребывавшие в изгнании коррумпированные политики, руководившие ранее Антикоммунистическим координационным комитетом Гватемалы. И хотя, находясь непосредственно на передовой, они не могли чувствовать себя в безопасности, однако стремление сделать карьеру требовало от них таких жертв.

Дождь, неожиданно полоснувший по стеклу, уже разливался лужами по земле. Собственно говоря, это был не дождь, а настоящий тропический ливень. Думая о коллегах по новому кабинету, Армас ощущал некоторую неудовлетворенность. Он был солдатом и добрым католиком, политикам же почему-то не доверял. По его мнению, военная хунта, вставшая во главе государства, должна была прежде всего уничтожить всех коммунистов и либералов, а простой народ заставить молиться и работать. Политики же портили все дело своими обещаниями. Ему удалось добиться такого положения, что списки министров никем, кроме него, не утверждались, и ограничить непомерные аппетиты коллег по кабинету, и чем ожесточеннее грызлись они между собой, тем легче было справляться с ними. Хотя президентское кресло было еще свободно, в новоявленной «столице» ходили упорные слухи, что, кроме Кастильо, его никто занять не сможет.

Стоя у окна и глядя на залитый водой асфальт единственной более или менее приличной улицы «столицы», Армас размышлял о своей высокой миссии. Неожиданно из-за облаков выглянуло солнце, лужи сразу запарили. По обеим сторонам улицы разбежались одноэтажные домики с деревянными верандами и крохотными лавочками, в которых торговали иголками, маисовыми пирожными, лимонадом, цветами и крохотными образками с изображением мадонны. В самом конце улицы, на холме, возвышалась белая церковь. Детишки копошились в теплой грязи. В общем, картина довольно-таки неприглядная. Армас смотрел на все это с меланхолической усмешкой. Жизнь порой казалась ему ужасной. Спасала его только вера, что в сложившейся ситуации он очень нужен стране.

Над церковью пролетела старенькая «Дакота», доставлявшая обычно почту и продукты из Гондураса. Сейчас самолет приземлится на выгоне для скота, ставшим первым аэродромом «освободительной армии». Вдали послышались выстрелы… Боже мой, прошло уже трое суток, а они все топчутся на месте…

— Сеньор полковник, депеша из Бостона, — тихо произнес Лира, личный секретарь Армаса и член новоиспеченного кабинета.

— Давайте ее сюда! — сухо приказал полковник.

В Бостоне, как известно, размещался директорат «Юнайтед фрут компани», финансировавшей поход полковника. Телеграммы, поступавшие оттуда, как правило, содержали ценные указания. Вот и сейчас, разорвав конверт, Армас прочитал: «Совет Безопасности ООН не поддержал французского предложения. Советское вето помешало передаче материалов переговоров организации американских государств. Телеграфируйте о возможности окончания боевых действий собственными силами».

Армас пригладил короткие усики, что обычно являлось признаком недовольства. Русские воспользовались правом вето… Являясь послушным орудием в руках США, организация межамериканских государств не спешила обсуждать жалобу Гватемалы, выжидая, пока он, Армас, не одержит победы. Тогда жалоба законного правительства утратит всякий смысл. Но русские воспротивились этому, следовательно, война, которую ведет он, по-прежнему остается объектом внимания ООН. Черт возьми, не хватает только, чтобы его заклеймили как агрессора! Сегодняшнее решение Совета Безопасности есть не что иное, как своеобразный компромисс, на который согласились американцы и русские. Теперь все члены ООН начнут требовать помощи для себя. Гондурас тоже является членом ООН. Вот и попробуй не поддержи его — последняя фраза телеграммы намекала как раз на это…

— Сеньор Лира, — попросил полковник, — прочтите мне еще раз наше сегодняшнее коммюнике.

— Охотно, — согласился секретарь, беря со стола лист бумаги. — Здесь написано буквально следующее: «Освободительные войска продолжают наступление в направлении Ютианы, расположенной в семидесяти пяти километрах от столицы Гватемалы. Многие важные населенные пункты они обошли. Противник оказывает наступающим незначительное сопротивление, так как примерно восемьдесят процентов местного населения уничтожено режимом Арбенса. Самолеты «освободительной армии» в помощь населению сбрасывают оружие и боеприпасы. Во многих местах народ восстал против коммунистического правительства. Командование опровергает сообщения прессы о том, что портовые города Пуэрто-Барриос и Сан-Хосе уже взяты. Поскольку наступление осуществляется исключительно на суше, штурм этих объектов в ближайшее время не планируется. Усиленные штурмовые группы во многих местах перерезали железнодорожную линию, соединяющую столицу с городом Пуэрто-Барриос, отрезав его от тыла… В настоящее время пятая часть всей территории страны контролируется войсками «освободительной армии».

Армас прикусил губу. С помощью этого коммюнике он пытался хоть в какой-то степени приглушить резонанс прошедшей пресс-конференции. К сожалению, американцы в пылу восторгов не поняли его, решив, что он все сделает своими силами. А ведь стоит им хоть ненадолго оставить его без поддержки и призвать правительство Гондураса последовать их примеру, как он пропадет. Его армия не контролирует ни третьей, ни пятой части территории страны, как об этом было заявлено. Полоска земли, которую захватили его отряды, насчитывает всего двести двадцать километров в ширину и километров двадцать в глубину, что, если быть точным, составляет четыре процента территории Республики Гватемала, общая площадь которой сто десять тысяч квадратных километров. Повстанцев, которые будто бы действуют в тылу, никто в глаза не видел. Да и число тех, кто его якобы поддерживает, не составляет девяти десятых процента населения. Напротив, девять десятых населения выступает против него, поэтому его солдатам приходится устанавливать связь с подозрительными элементами, а его намерения положить конец разделу страны население объясняло стремлением разделаться как с Союзом сельскохозяйственных рабочих, требовавшим повышения тарифных ставок, так и с коммунистами.

Полковник Армас повернулся к секретарю:

— Отошлите телеграмму следующего содержания: «Мы занимаем твердые позиции и нуждаемся в дальнейшей помощи. Войска Арбенса оказывают нам упорное сопротивление. Резолюция ООН не должна иметь силы».

— Слушаюсь, сеньор полковник, — проговорил Корадо Лира. — Я могу отправить сообщение в Пуэрто-Барриос, разумеется, закодировав его текст?

Полковник ответил на заданный вопрос не сразу. В Пуэрто-Барриосе, занятом противником, силы которого составляли три роты солдат, вооруженных шестью станковыми пулеметами и двумя гранатометами, располагался филиал «Юнайтед фрут компани», которая, преследуя собственные цели, играла роль своеобразного троянского коня. Кто знает, что затевали ее представители за его спиной. Значит, надо держать ухо востро и в то же время предпринимать определенные политические маневры, с помощью которых можно было бы сдвинуть дело с мертвой точки. Но до тех пор пока не будут обезврежены армейские части, победы не одержать.

— Согласен, так и поступайте, — проговорил полковник после некоторого раздумья, решив, что рано или поздно они вынуждены будут расчистить ему путь в столицу Гватемалы, а уж когда он усядется в президентском дворце и сосредоточит в своих руках всю полноту власти, то освободится от неугодных… Полковник был твердо убежден, что страной лучше всего править без политиков.

В понедельник утром в бюро американской «Юнайтед фрут компани» в Пуэрто-Барриосе друг против друга сидели два господина. Перед ними лежала расшифровка телеграммы, полученной из Эскипиласа, которую они только что внимательно прочитали. Жалюзи на окнах были приспущены, и солнечные лучи лишь полосами пробивались в кабинет, ложась на лица собеседников. Тишину нарушало пение птиц, доносившееся из сада.

— Этот Армас — самый настоящий болван, — проговорил тот, что помоложе, шеф по вербовке рабочих для банановых плантаций. Звали господина Гарри Брандон.

До 1951 года он числился по внешнеполитическому ведомству, специализировался по делам латиноамериканских стран и посредством так называемого Рекламного фонда контролировал добрую дюжину радиостанций и более семидесяти ежедневных газет. Получив задание выяснить поточнее, каких успехов добилась частная армия «Юнайтед фрут компани», он через час приземлился в Пуэрто-Барриосе и быстро разобрался в обстановке, что, однако, ничуть не порадовало его.

— У него имеются определенные трудности, — заметил Самуэл Адамс, седоволосый господин лет пятидесяти, который расценивал сложившуюся обстановку совсем иначе.

Дело в том, что Адамс возглавлял филиал компании более тринадцати лет, а поскольку все это время он жил отдельно от жены, то держал в доме под видом экономки прелестную красавицу-полукровку, которая регулярно сообщала ему все местные сплетни.

— Болван, и к тому же опасный, — повторил Брандон. — Позавчера он во всеуслышание заявил о взятии этого города, вчера грозил ему тотальным уничтожением, а сегодня умоляет о помощи, просит выделить серию бомб, которые он намеревается сбросить на наши же склады. Нечто подобное уже произошло в Сан-Хосе. Нет, что ни говорите, а он опасный маньяк!

При этих словах Адамс усмехнулся, и в тот же миг множество мелких морщинок разбежалось от уголков его глаз к вискам и щекам. Неплохо разбираясь в делах Центральной Америки, он считал болваном и самого Брандона.

Взгляд Адамса заскользил по складу кофе, двери которого были заперты, затем по железнодорожным путям, на которых не было видно ни одного вагона, по эстакаде, на которой не лежало никаких грузов, по зданию нового огромного холодильника, битком забитого бананами, закупленными в здешних краях по полтора цента за фунт, а в Соединенных Штатах Америки продававшихся по семнадцать центов. В порту не видно было ни одного корабля и потому все портальные краны застыли в неподвижности.

Ситуация в Пуэрто-Барриосе складывалась довольно сложная. Рабочие по-прежнему бастовали, не желая возвращаться на свои места. Акватория порта считалась экстерриториальной, и по заданию «Юнайтед фрут компани» сто двадцать вооруженных до зубов полицейских, одетые в оливковую форму и тропические шлемы, тщательно охраняли ее. В самом городе власть была сосредоточена в руках военного коменданта, подчинявшегося правительству. А на юго-западе, у Бананеры, уже патрулировали солдаты Армаса. Четвертые сутки доносились оттуда отголоски перестрелки, а Адамс ничего не предпринимал, хотя полиция могла спокойно захватить весь город. Однако Адамс не торопился отдать такой приказ: ведение боевых действий было поручено другим парням, его же гвардия защищала лишь собственность компании, представителем которой он здесь являлся. Официально гражданская война его не касалась. Его беспокоили дела компании, вернее, ее прибыли.

— Какую помощь мы можем ему оказать? — спросил Гарри Брандон. — Пропагандистскую кампанию в ее пользу мы провели. Вот уже целый год мы снабжаем его людей продовольствием и вооружением, более того, выплачиваем содержание пяти тысячам солдат. Он сам дополнительно получает сто пятьдесят тысяч долларов ежемесячно. Разве этого мало? Почему, спрашивается, он застрял, едва перейдя границу?

— Неужели вы на самом деле не догадываетесь? — Самуэл Адамс взял в руки сифон и, налив в стакан содовой, отпил глоток. — Всем хорошо известно, что Армас борется ради нас, а нас с вами здесь, дорогой мой, не любят. Компания из года в год выкачивает из этой страны сто миллионов долларов, сумму намного большую, чем весь ее бюджет. До прихода к власти Арбенса с его Народным фронтом мы платили рабочим, занятым на плантации, всего пятнадцать центов в день. А вам хорошо известно, мистер Брандон, что ни один белый, даже не имеющий никакой квалификации, ни за что не согласится работать за столь мизерную плату. Красные же позаботились, чтобы об этом узнали и здесь. И вот эти богом проклятые цветные парни вообразили, что мы снова предложим им пятнадцать центов, как только красная банда уберется из Гватемалы. Все это в значительной степени осложняет положение Армаса.

Адамс замолчал и, отпив еще один глоток воды из стакана, посмотрел в окно. В этом порту все являлось собственностью компании, и вдруг такая осечка. Куда ушли старые добрые времена? Еще каких-нибудь три года назад Гватемала слыла самым лакомым куском. Компании принадлежала десятая часть территории, на пятистах крупных плантациях в пору уборки урожая, обливаясь потом, трудились четыреста пятьдесят тысяч наемных рабочих, руками которых убиралось семь миллионов гроздей бананов и восемьдесят процентов всего выращенного кофе. Вывоз кофе из Гватемалы приносил доход тридцать пять миллионов долларов, занимая третье или четвертое место в списке мирового производства. Здесь имелись огромные площади — дешевый земельный резерв для будущего. Помимо этого «Юнайтед фрут компани» принадлежал фактически весь торговый флот страны, все шоссейные дороги, контрольный пакет акций железных дорог. В ее руках находились телефонная сеть, электростанции, лучшие постройки в городах, лесные заказники, сахарные и цементные заводы, не говоря уже о спичечных фабриках и заводах по производству рома. Путем финансового участия компания контролировала все отрасли экономики, располагая целой армией собственных служащих, надзирателей, шпиков, даже собственной полицией, которая разъезжала по стране на мотоциклах и не подчинялась никаким местным законам.

Боже мой, до сих пор все так и было. Но со вчерашнего дня вьется на горизонте дымок американского миноносца, один вид которого служил для коменданта, сохраняющего верность правительству, своеобразным предупреждением: мол, на худой конец Адамс всегда сможет укрыться на его палубе.

А началось все так просто. Летом 1950 года рабочие опыляли ядовитым раствором банановые плантации на Тихоокеанском побережье, чтобы защитить их от каких-то болезней. Как всегда, несколько человек при этом пострадали, некоторые даже ослепли. Нечто подобное случалось и раньше, но на этот раз вмешались коммунисты, объединившиеся с профсоюзами. Они потребовали улучшения условий труда, выплаты пенсий инвалидам и пострадавшим. При этом произносились громкие подстрекательские речи. Когда на следующий год ураган уничтожил посадки на больших площадях, хозяева уволили значительное число наемных рабочих, контракты с которыми еще не утратили силы. Правительство же потребовало от компании новых капиталовложений на льготных условиях, пригрозив, что в противном случав пострадавшие районы вряд ли удастся возродить.

Была допущена грубая ошибка. Самуэл Адамс еще тогда догадался, что земля просто истощилась, а в бостонском филиале «Юнайтед фрут компани» полагали, что все пойдет, как прежде, если последует соответствующий звонок из Вашингтона, вслед за которым на побережье высадятся американские морские пехотинцы и свергнут неугодное правительство, как случалось уже в 1908 году в Никарагуа, в 1924 году в Гондурасе, в апреле 1920 года в Гватемале. Все эти банановые республики два, три, а некоторые даже пять раз подвергались агрессиям, что не мешает в настоящее время их представителям гордо восседать в ООН и требовать, чтобы их государства считались суверенными.

Три года назад уволенные наемные рабочие обратились в свои профсоюзы с жалобой, требуя возмещения убытков. Жалоба прошла множество инстанций, пока не была рассмотрена апелляционным судом, который вынес в феврале 1952 года приговор, предусматривающий реквизицию объектов компании, если она не возместит убытки…

Такого прежде никогда не было. Правда, поначалу все шло как будто гладко. Но спустя четыре месяца, несмотря на различные препятствия, был принят закон об аграрной реформе, а в феврале 1953 года издан правительственный декрет, согласно которому у компании было реквизировано восемьдесят три тысячи гектаров земли, что составило восемьдесят процентов всех земельных угодий, расположенных на Тихоокеанском побережье. Осенью началось отчуждение этих земель с выплатой соответствующей компенсации. Но как выглядело это на деле? Кабинет Арбенса настаивал на сумме, которую компания ежегодно выплачивала в виде налогов, а именно на сумме шестьсот тысяч долларов. Она и была выплачена. Фактически же стоимость этих земель исчислялась в шестнадцать миллионов долларов.

В Бостоне разбушевались и послали нескольких парней наподобие Брандона, ориентировавшихся на правых, проверить, не устарел ли Адамс для столь важного поста. Боже мой, чего он только не предпринимал, чтобы отвести от себя опасность! В Гватемалу потекли деньги, предназначенные для подкупа, проводились шумные кампании по радио и в прессе, среди населения распространялись самые невероятные слухи, прокатилась волна покушений на левых лидеров, были уничтожены несколько красных, верховный суд вдруг заявил, что закон об аграрной реформе принят в нарушение конституции, повысились железнодорожные тарифы, снабжение столицы электроэнергией велось о перебоями — и все это делалось, чтобы оказать давление на правительство Арбенса, которое примерно раз тридцать пытались свергнуть…

Мысли американца внезапно оборвались, так как из селектора донесся голос секретарши:

— Мистер Адамс, к вам пришел капитан правительственных войск. Вы его примете или пусть подождет?

Адамс сразу почувствовал, как учащенно вабилось его сердце. «Неужели дело зашло так далеко, что они решили занять порт, а меня вышвырнуть вон?» — подумал он, а вслух спросил:

— Его фамилия?

— Если я правильно поняла, это капитан Круцфер.

— Круцфер? О'кэй! — Глубоко вздохнув, Адамс рассмеялся, и десятки морщинок мгновенно разбежались от уголков глаз к вискам: — Пусть кабальеро подождет несколько минут в приемной.

— Офицер из армии Арбенса? — спросил Брандон.

— Да-да, из армии… — пробормотал Адамс, невольно припоминая, как по поручению компании организовывал на ее деньги многочисленные перевороты, после того как десятилетие назад сбежал диктатор Хорхе Убико, прекрасно ладивший с американцами. Особенно хорошо запомнился Адамсу последний путч, предпринятый в марте 1953 года. Тогда в департаменте Салама восстали местные землевладельцы и их окружение. На их одеждах были изображены кресты, наподобие тех, что носят куклуксклановцы. Они называли себя «слугами армии Христа», а когда пришли правительственные войска, немедля побросали оружие, за которое было заплачено шестьдесят четыре тысячи долларов. У Адамса была хорошая память на цифры.

— Правительство так называемого Народного фронта, — продолжал он, — довольно крепкий орешек. Вы не думали о том, как его расколоть? За последние годы вы имели возможность неоднократно убедиться, что происходит это не самопроизвольно и не под воздействием извне.

— Я вас что-то не понимаю, — заметил Брандон. — Да и не силен я в философии.

Его слова могли показаться невежливыми, но Брандону порядком надоело выслушивать всякую чепуху. Ему было предписано проделать путь в триста километров до Гватемалы, чтобы встретиться там с послом США Перифоем, прибывшим из Греции для приобретения опыта свержения коммунистических режимов. Перифоя наверняка снабдили для этого хорошими рецептами. Но Брандон не был уверен, что командование правительственных войск разрешит ему поездку через район военных действий. Если он такого разрешения не получит, придется сесть на моторный катер и на нем отправиться в Пуерто-Кортес, оттуда, пересев в самолет мятежников, лететь в Тегусигальпу, а затем самолетом компании «Пан-америкен» через Сан-Сальвадор лететь в Гватемалу, сделав черт знает какой крюк, в то время как в директорате компании с нетерпением ожидают его доклада.

— Сейчас вы меня поймете, — снова заговорил Адамс. — Не забывайте, какой опыт можно приобрести, если длительное время сидеть в Центральной Америке и смотреть на происходящие события открытыми глазами. А теперь будьте особенно внимательны, возможно, вы извлечете из этого пользу для себя. — Он нажал клавишу селектора и бросил в микрофон: — Попросите капитана войти.

Капитан Круцфер оказался низкорослым, с желтым костистым лицом и впалыми щеками, что свидетельствовало: он страдает либо малярией, либо каким-нибудь желудочным недугом.

— Здравствуйте, — приложил капитан руку к козырьку фуражки. — Кабальеро, я прибыл, чтобы сообщить вам, что военная комендатура Пуэрто-Барриоса, к сожалению, не может разрешить вашему сотруднику поездку в Гватемалу.

— Как же так? — удивленно воскликнул Брандон. — Радио Гватемалы только что передало сообщение, что железнодорожная линия, ведущая к Атлантическому побережью, в ваших руках и поезда курсируют нормально.

— Я не уполномочен сообщать данные о боевой обстановке, — сухо заметил Круцфер. — Моя обязанность заключается в том, чтобы напомнить: никто из вас не имеет права покидать порт…

— Хэлло, капитан! — перебил его Адамс. — А что, собственно, произошло? — Встряхнув куски льда в стакане, он подвинул в сторону офицера бутылку виски и жестом пригласил его сесть в кресло из хромированного металла.

Капитан снял фуражку, молча сел на указанное ему место и начал готовить себе напиток.

Брандон с любопытством наблюдал за ним.

Осушив одним глотком содержимое стакана, офицер заговорил совсем другим тоном:

— Это была, так сказать, официальная часть нашего разговора, мистер Адамс. А теперь я бы хотел поговорить с вами с глазу на глаз.

— Подождите, капитан. Мистер Брандон прибыл из Бостона. Он занимается вербовкой рабочей силы для нашей компании, так что можете смело говорить при нем обо всем: у меня от него секретов нет.

Круцфер понимающе кивнул и приготовил себе еще один стакан виски со льдом, а затем проговорил:

— В Пуэрто-Барриосе все без изменений. Вот только рабочие порта обратились с просьбой снабдить их оружием. Офицерский корпус сплочен, как никогда, и сохраняет верность режиму Арбенса. Тут мы имеем дело, можно сказать, с гранитом. Однако некоторые командиры среднего звена… Один полковник захватил власть в Сакапе и до сих пор удерживает ее… В общем, есть командиры, которые на определенных условиях готовы пойти на переговоры…

— Но я слышал, что войска Армаса натолкнулись на упорное сопротивление как раз в районе между Чикимулой и Гуаланом, — перебил капитана Адамс.

— Совершенно верно, — быстро подтвердил капитан, которого выпитое виски сделало разговорчивее. — Ваша информация полностью соответствует действительности. Но что такое «упорное сопротивление»? Не позже чем завтра мы перейдем в решительное наступление. Вот тогда, кабальеро, вы станете свидетелями того, как будут спасаться бегством солдаты Армаса. Собственно говоря, это вовсе не солдаты, а, извините за выражение, подонки, которых собрали на время вместе.

— Это мне известно, — сказал Адамс. — Для чего вы мне об этом рассказываете?

— Для того, чтобы вы знали, как себя вести с нами. Гватемальскую армию победить нельзя, потому что на нашей стороне народ. И если вы хотите иметь с нами дело, то должны считаться и с нашими условиями.

При этих словах Брандон подался вперед и довольно резко сказал:

— Довольно об этом! Каковы же ваши условия?

— Полковник Армас должен распустить свою так называемую освободительную армию.

— А что вы предложите нам взамен? — спросил Адамс.

— Отставку Хакобо Арбенса, — ответил капитан.

Президент Арбенс подошел к окну и, облокотившись о подоконник, задумался. Он не собирался отказываться от борьбы. Напротив, он считал, что если проявить по какой-либо причине слабость, то по Гватемале прокатится новая волна ненависти и жестокости. Да и не так уж плохо обстояли дела, чтобы идти на уступки. Сегодня четверг, 22 июня, то есть прошло пять суток с момента вторжения, которое удалось-таки остановить. Вскоре начнется наступление как на военном, так и на дипломатическом фронте. У него только что побывал министр иностранных дел Ториелло, который темпераментно заверил его, что все развивается по плану и не позже чем послезавтра Совет Безопасности приступит к обсуждению акта агрессии. На сей раз он получит такие доказательства, что не сможет не принять однозначного решения.

В гватемальском меморандуме для ООН четко излагались обстоятельства нарушения международного права, допущенного Гондурасом, правительство которого уже в течение полутора лет предоставляло свою территорию для проведения целой серии актов агрессии против суверенной Гватемалы. В меморандуме сообщалось, каким образом правительство Тегусигальпы оказывало помощь Армасу: пропуск войск, создание специальных лагерей для обучения солдат, организация тайных складов оружия, лазаретов и квартир, пропуск транспортов с оружием и боеприпасами, использование аэродромов, привлечение добровольцев и, наконец, предоставление транспортных средств в распоряжение армии вторжения. Документы, приложенные к меморандуму, по мнению министра, были неопровержимы.

Ториелло послал в Москву, в министерство иностранных дел, телеграмму, в которой сообщалось, что вопреки решению Совета Безопасности от 20 июня вторгшиеся на территорию Гватемалы войска наемников по-прежнему незаконно используют аэродромы Никарагуа и Гондураса — членов ООН, с которых агрессоры получают пополнение и всяческую поддержку. В тот же день утром был получен ответ из советского МИДа, а только что поступило сообщение доктора Арриолы из Нью-Йорка: американскому представителю в ООН Лоджу дано указание не затягивать далее разбирательство по жалобе Гватемалы.

Хакобо Арбенс достал советскую депешу и еще раз перечитал ее: «Имею честь подтвердить получение телеграммы Вашего превосходительства и сообщить, что Правительство СССР испытывает глубокие симпатии к народу Гватемалы, отстаивающему свободу и независимость своей родины. Ваша просьба изучена нами с пристальным вниманием. Советскому представителю при ООН дано указание принять все зависящие от него меры для выполнения резолюции Совета Безопасности от 20 июня сего года. Пользуясь возможностью, приношу Вам заверения в глубоком уважении…»

Президент сложил телеграмму в несколько раз и погрузился в свои нелегкие думы. Он понимал, что означает оказание такой помощи для него и для его страны. Не испытывая в силу своих политических пристрастий особых симпатий к коммунистам, он поддерживал связь с Союзом сельскохозяйственных рабочих, поскольку сознавал, что, только опираясь на эту партию и местных крестьян, слишком медленно освобождавшихся от состояния спячки, можно будет избавиться от гнета бананового концерна. На определенном этапе соратники по партии — предприниматели и торговцы, — и буржуазная интеллигенция вынуждены были разделять его взгляды на сложившуюся ситуацию.

Позднее, когда демократический блок подорвет позиции бананового концерна и потеснит иностранный капитал или возьмет его под свой контроль, трудящиеся с их постоянными требованиями повышения заработной платы, предоставления права проведения забастовок и внепарламентских акций, в данный момент направленных против американцев, неизбежно вступят в конфликт с местной буржуазией, чьи интересы он, Арбенс, проводя свою левую политику, по ее мнению, предал. Правда, он надеялся, что этот вынужденный союз какое-то время просуществует, что в конце концов, пропагандируя среди низших слоев программу всеобщего образования и ликвидации нищеты, удастся привлечь их к делу национального возрождения. Однако он ясно понимал, что в один прекрасный день может возникнуть конфликт с гватемальскими коммунистами. И тот факт, что на выручку ему пришли именно русские, сам по себе осложнял его положение. Позавчера советский представитель в Совете Безопасности ООН вновь воспользовался правом вето, протестуя против передачи жалобы Гватемалы для разбирательства организации американских государств, на что Лодж заявил, что это свидетельствует о стремлении русских расширить свое влияние в западном мире.

Русские взяли на себя трудную задачу, встав на защиту Гватемалы. При этом они не преследовали никаких своекорыстных целей. Арбенс хорошо помнил, как его министр экономики пытался завязать связи со странами Востока, чтобы хоть как-то подорвать власть американских монополий. Однако все его старания потерпели крах: оказалось, что все суда, заходившие в порты Гватемалы, принадлежали «Юнайтед фрут компани», а своего флота страна не имела.

И все-таки наличие такого могучего противника заставило американских империалистов действовать в Карибском регионе более осторожно, маскируя свои подлинные намерения. Раньше они не стеснялись посылать войска в латиноамериканские республики, вели себя там как в собственных колониях. Теперь же для достижения своих грязных целей им приходится посылать в непослушные страны наемников. «Говори тихо и бери в руки дубинку потолще», — такой совет сорок лет назад давал Теодор Рузвельт, когда шла речь об установлении отношений с латиноамериканскими государствами. «Кричи громко и смотри, где бы найти палку!» — так звучал призыв сегодняшних банановых воротил. Однако вой, который несколько недель назад подняли американские радиостанции, вряд ли свидетельствовал об их силе. Судя по всему, в мире все же происходили кое-какие перемены.

В дверь постучали — вошел полковник Энрике Диас, военный министр республики:

— Поступило донесение из Пуэрто-Барриоса. Сегодня в полдень части гарнизона вынудили противника отступить к Бананере. Команданте удалось окружить вражескую группировку силой до тысячи солдат, которую он предполагает уничтожить в течение нескольких часов.

— Радиостанция мятежников сообщает, что на центральном участке фронта, северо-западнее Сакапы, захвачен еще один населенный пункт.

— Нужно подождать подтверждения.

— Я не понимаю, как это могло произойти, — произнес президент, подходя к карте, висевшей на стене.

Военный министр подошел следом.

— На севере и юге мы неплохо справились с бандитами, а вот здесь, в центре, они углубились почти на сорок километров. Кто командует нашими частями в этом районе?

— Полковник Гусано.

— Я бы его заменил.

— Это невозможно, — запротестовал полковник Диас. — Замена командира на ответственном участке плохо отразится на настроениях офицеров, ведь Гусано пользуется большим авторитетом. Задержка в продвижении произошла из-за того, что у противника оказалось слишком много автоматов. Однако, как я полагаю, к вечеру мы овладеем положением.

— Вам известно, что Армас непрерывно требует по радио нашей немедленной капитуляции, хотя его части вперед почти не продвигаются и в любой момент его действия могут быть нейтрализованы комиссией ООН, которая должна вскоре там появиться. Время работает против него… Как вы полагаете, полковник, на что он надеется?

— На помощь американцев, которые полностью ему доверяют. Они снабжают его горючим для самолетов, которые наносят бомбовые удары по нашим городам. А наши самолеты, господин президент, из-за нехватки горючего могут подниматься в воздух лишь на короткое время.

Арбенс присел на краешек стола и, скрестив руки на груди, уставился на карту, на которой голубыми флажками были обозначены войска противника, располагавшиеся по берегам Мотагуа и далее вдоль железнодорожной линии Сакапа — Сан-Сальвадор. И таких флажков насчитывалось до тридцати. Президенту даже показалось, что они медленно продвигаются вперед двумя колоннами, чтобы выйти в конце концов к Гватемале. Разумеется, он понимал, что это всего лишь игра воображения, ведь флажки оставались на том же месте, что и полчаса назад, когда он вошел в кабинет. Разглядывая карту, он думал о том, что история Латинской Америки не знала ни одной позиционной войны. Вот и эти флажки рано или поздно переместятся либо влево, ближе к столице, либо вправо, за пределы страны, но на прежнем месте они конечно же не останутся.

И снова президенту пришла в голову мысль, мучившая его вот уже несколько дней. Он таки выскажет ее вслух! Возможно, это игра с огнем, хотя раздувать пожар он никоим образом не собирался. Мгновение он поколебался, а затем сказал:

— Полковник, нам необходимо развернуть наступление на суше. Почему бы, например, завтра или послезавтра нам не продвинуться немного вперед? К сожалению, мы делаем это слишком медленно. Вы ведь сами признали, что мы не в силах отражать удары противника с воздуха, а они наносят нам все больший урон. Чтобы воспрепятствовать этому, надо усилить войска.

Энрике Диас невольно вскинул руку, но промолчал, сжав побледневшие губы. Так прошло секунд пятнадцать.

— Сеньор президент… — запинаясь заговорил он, — вы хотите… вооружить народ?

— Добровольцев у нас достаточно, — заметил Арбенс, — а в нашей конституции имеется пункт, в котором говорится о праве каждого гражданина защищать родину.

— Но этим правом никто не пользуется несколько десятков лет.

— У нас двадцать тысяч резервистов…

— Но очень мало оружия, — быстро произнес Диас. — Несколько тысяч французских карабинов, да и то устаревших образцов…

— А пистолеты, которые побросали люди Армаса? Их нужно собрать и сдать в полицейские участки.

Военный министр сделал шаг назад. У него закружилась голова, и, чтобы не упасть, он был вынужден схватиться за высокую спинку резного стула. Боже мой, Арбенс решил вооружить сельскохозяйственных рабочих! На подобный шаг в двадцатом столетии не отважился ни один латиноамериканский президент. Святая мадонна, неужели Арбенс не понимает, что те, кому достанется оружие, могут повернуть его против класса имущих? Разве они не начали захватывать земли, когда им показалось, что комиссия по проведению земельной реформы работает слишком медленно? В кого они начнут стрелять, когда прогонят Армаса? Нет! Он передаст оружие только в руки армии, потому что в противном случае в Гватемале начнется хаос.

— Сеньор президент, — заговорил он, — я бы хотел предостеречь вас от столь опрометчивого шага. Этого ни в коем случае нельзя делать. Этим мы раздражим весь офицерский корпус. Короче, если вы отдадите такой приказ, я не смогу поручиться за некоторых командиров.

— Некоторых командиров? — переспросил Арбенс. — Полковника Гусано, например?

— Да.

Президент понимающе кивнул. Он предполагал, что министр поведет себя именно так. Сам полковник слыл преданным служакой, которому дороги интересы нации, но в армии насчитывалось около восьмидесяти офицеров, не желавших беспрекословно подчиняться президенту, а заменить их другими в данный момент у него не было возможности. В большинстве своем это были сыновья землевладельцев, которые во время проведения земельной реформы неоднократно задавали ему в вежливой форме вопросы о росте коммунистического влияния в стране. Ему удалось тогда их успокоить, разъяснив, что конфискации не подлежат земельные участки менее 180 гектаров да и более крупные, если они под паром… Вероятно, можно было поступить и по-другому. Сейчас же у него вряд ли хватит сил урезонить собственную армию, в которой служили его друзья, из рядов которой, собственно говоря, вышел он сам и при помощи которой подавил множество попыток государственных переворотов…

Арбенс посмотрел на Диаса. Он прекрасно понимал, что творится у него в душе. Да разве сам он думал сейчас не о том же?

— Энрике, — проговорил президент, направляясь к полковнику, — я принял другое решение. В ближайшие дни наша армия должна доказать, что она в состоянии защитить страну. Тогда, вероятно, отпадет необходимость…

— Спасибо тебе, Хакобо, — пожал полковник руку президенту. — От всех командиров спасибо.

— От всех командиров… — пробормотал Арбенс и отвернулся, обуреваемый сомнениями.

— Мы будем воевать мужественно, как никогда, — хвастливо заявил Диас.

— Я не хочу ни с кем говорить, — бросил полковник Карлос Кастильо Армас секретарю. — Я занят. Не пускайте ко мне ни одного янки.

Была пятница, 25 июня. С начала вторжения прошла целая неделя, а он все еще томился в этой жалкой дыре, изнемогая от жары и вони. Претила однообразная еда, он почти не спал, его раздражали обвешанные фотоаппаратами репортеры, которых толпилось внизу больше, чем солдат. Вот и сейчас он не знал, что сказать корреспондентам различных газет и информационных агентств, если они начнут расспрашивать об успехах его армии. Ему просто нечего им было сказать…

В последние дни «освободительная армия» терпела одну неудачу за другой. Рота, окруженная в четверг под Бананерой, позавчера была полностью уничтожена. Западнее Пуэрто-Барриоса завязли в грязи после тропического ливня части Мигеля Фуэнтеса, этого несостоявшегося командующего. Прежде он был главным инженером бананового концерна, пользовался особым доверием компании, мечтал даже стать президентом, однако не имел ни малейшего представления о военном искусстве, А северо-восточнее Кебрадаса войска «освободительной армии» были разбиты наемными рабочими, вооруженными лишь дробовиками и мачете. Какой позор! Нет, правое крыло застряло прочно и вряд ли сдвинется в ближайшее время.

И на севере никакого продвижения не наблюдалось. Накануне правительственные войска освободили Мотагуаталь, используя установленные на открытых платформах зенитные пушки, защищенные мешками с песком. Такие же платформы противнику удалось оборудовать в районе Рио-Ондо. Пришлось снова брать Тикисате, а затем переходить в наступление. Нечто подобное происходило в настоящий момент под Чикимулой, где шли тяжелые бои.

Удар в направлении Панамериканского шоссе тоже не имел успеха, и, открыв окна, можно было услышать доносившиеся оттуда разрывы мин. Атаковать железнодорожное полотно и плотину, расположенную в двенадцати километрах от населенного пункта Кетсальтепеке, его люди не решились. Передовые колонны, призванные атаковать, вот уже неделю топчутся на одном месте, неподалеку от вулкана Ипала, от вершины которого до Гватемалы по прямой чуть более ста километров…

Полковник заходил взад-вперед по кабинету, нервно пощипывая усики. Он думал о том, что правительственные войска сражаются лучше, чем его армия. Выходит, он, Армас, будучи начальником военного училища, многому их научил: правильно использовать сильно пересеченную местность, вызывать панику в ночном бою, передвигаться по джунглям во время тропического ливня. Полковник горько усмехнулся, на его лекциях слушатели, очевидно, были внимательны.

Разумеется, он знал, чем объясняется столь упорное сопротивление правительственных войск. Например, полковник Гусано, потеснивший его части, наверняка имеет связь с Пуэрто-Барриосом. Вообще господа офицеры больше симпатизировали ему, чем Хакобо Арбенсу, режим которого, как могли они убедиться воочию, все больше сползал влево, однако их не устраивала безоговорочная капитуляция, так как они опасались, что он, Армас, лишит их постов, званий, а то и вовсе выбросит из армии как сторонников Арбенса. Что ж, они правы. Всех поголовно он, конечно, изгонять не собирался, но тех, кто этого заслужил… И само собой разумеется, коменданту Пуэрто-Барриоса, который уничтожил целую роту солдат «освободительной армии», ждать милости нечего…

— Сеньор полковник, — произнес за его спиной Лира, — газеты из Тегусигальпы.

— Что-нибудь новое о нас? — спросил Армас, останавливаясь посередине кабинета.

— Так, в основном замечания общего характера, — ответил секретарь. — Если разрешите, я процитирую вам одно место… «Секретариат ООН буквально завален нотами протеста. Газета британских лейбористов обвиняет Америку в непрямой агрессии. Студенты экономического института в Лондоне обратились в ООН с требованием создать специальную комиссию по прекращению огня и направить ее в район боевых действий…» — Лира положил на стол несколько газет. — Мексиканские студенты, — продолжал он, — организовали демонстрацию протеста перед зданием посольства США, которое до сих пор охраняется густой цепью полицейских. Мексиканские профсоюзы намереваются поддержать Гватемалу. Здесь так прямо и говорится… А в Эквадоре пятьсот человек добровольно изъявили желание сражаться против нас на стороне правительственных войск.

— Направьте Эквадору предупреждение. Пригрозите, что наши самолеты нападут на их судно и потопят.

— Очень хорошо… А теперь кое-что приятное. Цитирую: «Министр информации Кубы потребовал немедленного признания войск полковника Армаса силой, которая ведет освободительную войну. Глава повстанцев, решившись на столь героический шаг, избавил Американский континент от трагедии…» Вас, сеньор полковник, сравнивают с испанским каудильо генералом Франко.

— Это очень лестно, — заметил Армас. — Что там дальше?

— Парламент Уругвая принял резолюцию протеста, в которой нас обвиняют в агрессии, а вас характеризуют как… одного из… Нет, это слишком. Министр иностранных дел Чили Роберто Алдунате сообщил, что вопрос о Гватемале будет обсуждаться на специальном заседании парламента завтра утром. Правительственная пресса Буэнос-Айреса информирует, что Хуан Перон намерен признать кабинет, сформированный в Эскипиласе, в качестве законного правительства Гватемалы. В подобном тоне высказался вчера в Каракасе и президент Венесуэлы… Теперь дальше: «Монтевидео. Палата представителей приняла сегодня утром постановление, в котором осуждается намерение «Юнайтед фрут компани» диктовать свою волю гватемальскому народу…»

— Парламент Уругвая и палата представителей в Монтевидео, как мне кажется, одно и то же, — с раздражением прервал секретаря полковник, которому до чертиков надоело выслушивать бесполезную информацию. Лучше бы уж не лезли к нему с такими новостями!

— Прошу прощения, — произнес секретарь, — я тут проглядел кое-что. Это последнее сообщение, поступившее из Сан-Сальвадора. Студенты вывесили государственные флаги Гватемалы над зданием университета. А дальше уже не столь важное: различные марши протеста и выступления, осуждающие нас. Обвиняют правительства Гондураса и Никарагуа, которые, как тут написано, поддерживают банды наемников.

— У вас все? — нервно спросил полковник.

— Одну минуту. «Джакарта. Центральный совет индонезийских профсоюзов от имени двух миллионов своих членов послал телеграммы Эйзенхауэру и ООН, в которых с возмущением заклеймил развязанную США агрессию…»

— Довольно! — прервал Лиру полковник. — Остальные тоже против нас?

— Судя по всему, против.

— Это заставляет нас ускорить боевые действия.

— Это означает, сеньор полковник, — подхватил вошедший в кабинет Доминго Хиоколеа, — что необходимо пойти на компромисс и как можно скорее договориться с офицерами правительственных войск.

Полковник повернулся и уставился на вошедшего, которого прочили на пост министра внутренних дел в будущем правительстве. Уже сейчас он выступал в роли неофициального советника. «Нужно будет принять все меры, чтобы этот высокий пост ему не достался», — отметил про себя Армас.

— Условия компромисса таковы, — продолжал Хиоколеа, — офицеры свергают кабинет Арбенса, а мы распускаем «освободительную армию». Об этом известно уже с четверга, сеньор полковник.

— Отсутствие военного превосходства, к сожалению, не позволяет нам начать переговоры, — заметил Лира.

— Вы так полагаете? — удивился полковник.

Хиоколеа только плечами пожал: он всегда считал Армаса форменным дураком, который не видит дальше собственного носа. Сам будущий министр внутренних дел был уверен, что левое правительство изжило себя, что президент Арбено уже три дня как мертв, только никому об этом еще не известно. Коммунистическая опасность миновала, едва влиятельные офицеры правительственных войск согласились на определенных условиях свергнуть режим Арбенса и нанести удар по Народному фронту.

— Вы придерживаетесь такого мнения? — повторил свой вопрос Армас.

Доминго сделал шаг вперед и, вытерев пот со лба, заявил:

— Да, мы придерживаемся такого мнения.

Он понимал, что сейчас, как никогда, необходимо сплотить все имеющиеся в их распоряжении силы. Огонь прекратится, страна получит новое правительство, а он войдет в его состав в качестве министра. Доминго всю жизнь стремился к этому. Добиваясь цели, он обычно прибегал к различным комбинациям, но при этом не забывал о реальной расстановке сил. Сейчас ситуация складывалась следующим образом: «освободительная армия» Отстаивала интересы иностранцев, офицерский корпус правительственной армии — интересы крупных землевладельцев. До проведения аграрной реформы три четверти всех возделываемых земель в Гватемале и почти все залежные земли находились в руках крупных аграриев, которые составляли в общей сложности не более двух процентов населения. На этом, собственно, и зиждилось все их богатство. Такое положение и нужно было восстановить. Это было тайной целью, которую преследовали как большинство представителей офицерского корпуса, так и представители бананового концерна, который финансировал «освободительную армию». Какая бессмыслица — натравливать одну армию на другую! Никаких противоречий между гватемальскими плантаторами и заправилами концерна не существовало, враг у них был один — Народный фронт, тот самый ненавистный альянс либералов и коммунистов, который шаг за шагом увлекал страну к пропасти…

— Если мы будем тянуть время, это может плохо кончиться.

— А именно? — поинтересовался полковник.

— За это время либералы успеют вооружить народ и восстановить его против нас. Я имею в виду наемных рабочих, сеньор полковник. Если это допустить, в стране начнется настоящий хаос. Я несколько старше вас и потому хорошо помню восстание крестьян в Эль-Сальвадоре в 1932 году, когда за три дня было убито более двадцати тысяч индейцев. Неужели и вы, сеньор полковник, допустите подобное кровопролитие?

— Успокойтесь, такому же риску подвергаются и наши противники, — остудил его красноречие Армас.

— Этот красный Арбенс, — проговорил Хиоколеа, — по-настоящему рискует…

Его трясло от возбуждения, лицо покрылось крупными каплями пота, которые он вытирал шелковым платком. В эту минуту он вовсе не думал о тех, кто изнемогал от тропической жары в джунглях. Он желал скорейшего окончания войны, чтобы достигнуть своей корыстной цели.

В кабинет вошел Луис Валандарес, массивный мужчина в сомбреро. В кабинете Армаса он ведал внешней политикой и надеялся получить в новом правительстве министерский портфель.

— Лодж сделал свое дело! — провозгласил он, снимая с головы сомбреро. — Только что получена радиограмма из Нью-Йорка. Совет Безопасности после пятичасовых дебатов отклонил жалобу Гватемалы и отказался ее обсуждать. Все! Больше этим вопросом никто заниматься не будет. Даже если мы получим поддержку из Гондураса и Никарагуа, кабальеро, никому до этого дела нет. При голосовании пять голосов было подано за нас, четыре — против. «За» проголосовали США, Бразилия, Колумбия, Турция и Чан-Кайши, «против» — Дания, Новая Зеландия, Ливан и, разумеется, русские. Представители Англии и Франции воздержались. — Валандарес бросил сомбреро на стул и продолжал: — Победа, казалось бы, небольшая, но ее следует расценивать как крупный внешнеполитический успех нового правительства. За это не грех и выпить! — воскликнул он, оглядываясь на бокалы в шкафу, но никто на его призыв не откликнулся.

Хиоколеа и Лира внимательно смотрели на полковника, который подошел к телефону, сняв трубку, спокойным голосом проговорил:

— Полковник Мендоса, немедленно ко мне! — и немного помолчал, глядя на присутствующих.

Первым нарушил тишину Хиоколеа:

— Сеньор полковник, это очень приятные известия. Дальнейшие события предугадать нетрудно: сначала будет свергнут Хакобо Арбенс, а уж потом мы распустим свою «освободительную армию».

— Поэтапно, — уточнил Лира, — без лишней спешки.

— Вопрос о роспуске моей армии не предмет для всеобщих дебатов, — заявил Армас.

Валандарес решил вмешаться:

— Мы не хотим ее распускать. Главное — побольше говорить о предстоящем роспуске… — Он всплеснул своими мясистыми руками, а затем прижал их к сердцу.

— Да-да, именно так, — подтвердил Лира.

— Это будет ход конем, — подчеркнул Хиоколеа.

Армас холодным взглядом молча рассматривал своих собеседников, решив, что они, вероятно, хотят подсластить горькую пилюлю. Выходит, они плели за его спиной паутину заговора, вели подрывную работу как в ведомствах, так и в армии, прибегали к подкупу, чтобы склонить на свою сторону гватемальских офицеров. О, как он ненавидел всю эту банду продажных политиков, которые сбивали его с толку своими хитроумными советами! Они начали его мучить, как только он сформировал свои отряды и стал бороться за власть. Но он с самого начала понял, к чему они клонят, и перечеркнет все их планы.

В дверном проеме показался командующий военно-воздушными силами полковник Мендоса, покрытый пылью с ног до головы. Судя по всему, он прибыл прямо с выгона для скота, находившегося на плоскогорье, где размещался их единственный аэродром.

— Сеньор командующий, полковник Мендоса явился по вашему вызову! — доложил командующий ВВС.

— Спасибо, что так быстро прибыли, — поблагодарил Армас. — Прошу вас, полковник, и вас, господа, принять к сведению: несмотря на отход наших частей на некоторых участках сухопутного фронта, мы по-прежнему настаиваем на безоговорочной капитуляции. После принятия резолюции ООН по нашему вопросу наши позиции заметно упрочились. Мы имеем преимущество в воздухе и незамедлительно воспользуемся этим.

У Мендосы заблестели глаза.

— Полковник, я приказываю вам бомбардировать все города, расположенные за линией фронта, а именно: Чикимулу, Сакапу, Гватемалу, — обратился к нему Армас. — Прикажите своим пилотам на столицу бомб не жалеть. Более мощные бомбы пусть сбрасывают на здание парламента и на окраины. У вас ведь достаточно пятитонных и десятитонных бомб, не так ли?

— Так точно! И фосфорные есть, и напалмовые…

— Городские районы, в которых проживают офицеры и их семьи, обстреляйте из бортового оружия, но ни в коем случае не подвергайте бомбардировке.

— Слушаюсь! — отчеканил Мендоса. — Если разрешите, то воздушный налет на порт мы совершим сегодня вечером. Я сам намечу цели и лично поведу эскадрилью на бомбометание. — Полковник отдал честь и молодцевато щелкнул каблуками.

Лица присутствующих приняли озабоченное выражение, а Хиоколеа, стоявший чуть в глубине, радостно потер руки.

Над Гватемалой несся звон колоколов. Небо было безоблачным, на улицах — ни души. Листок календаря напоминал, что сегодня воскресенье, 27 июня. Часы показывали десять утра, так что колокол не сзывал прихожан на богослужение, а извещал горожан о новом воздушном налете.

Как только полковник Энрике Диас, военный министр республики, вышел из здания американского посольства, над его головой пронеслось звено истребителей-бомбардировщиков.

— В президентский дворец! — приказал полковник своему шоферу.

Тот погрозил самолетам кулаком и дал газ.

Миновали центр, над которым висело облако пыли и дыма, объехали здание театра, обсаженное апельсиновыми деревьями. Только теперь Диас отчетливо услышал взрывы в северной части города.

Машина объехала вокруг центральной площади старого города, представлявшую собой четырехугольник размером двести на сто шестьдесят метров. В самой середине ее, неподалеку от фонтана, чернела внушительная воронка от бомбы. Вокруг горели дома, фасады которых были обезображены осколками. Не пострадал только кафедральный собор. Полковник сжал руки в кулаки, подумав о том, что это Родольфо Мендоса, должно быть, отдал приказ летчикам пощадить собор. Ох уж эти благочестивые, богобоязненные парни, называющие себя крестоносцами борьбы! И опять зазвучат проповеди смирения, которые не спасут нижние слои ни от нищеты, ни от голода. Против этого, по мнению властей, существует лишь одно средство — военная диктатура… Неужели опять начнется все то, что, казалось, ушло навсегда десять лет назад, когда изгнали из страны Хорхе Убико? Нет! Пока есть возможность избежать всего этого, он, Диас, воспользуется ей.

Президент принял его сразу же. Вид у Арбенса был неважный, и Диас понял, что виной всему обстоятельства. Однако, несмотря ни на что, президент продолжал бороться.

Обменявшись рукопожатием, они начали было беседу, но все время приходилось прерываться, поскольку стекла в окнах ужасно дребезжали от рева низко пролетавших бомбардировщиков.

— Садись, Энрике, — предложил Арбенс.

Полковник молча сел на указанное место, размышляя о том, что взаимоотношения президента со старыми товарищами за последнее время резко обострились. Позавчера, узнав о решении ООН, восемьдесят армейских офицеров, придерживавшихся консервативных взглядов, в ультимативной форме потребовали отставки Арбенса. Президент посчитал этот демарш глупостью, заявив, что не собирается им потакать, чем, по мнению Диаса, еще больше осложнил свое положение. Он передал офицерам, что на президентский пост избран народом, а не армией, следовательно, и сместить его с этого поста вправе только народ. Далее он сказал, что, если армия предаст его, он вынужден будет опереться на своих избирателей.

Вот, собственно, почему он отдал Диасу приказ вооружить народ — раздать оружие и боеприпасы резервистам, профсоюзам и членам союза наемных рабочих. Однако Диас, как никто другой, понимал, что решился он на этот шаг слишком поздно. Армия отказалась действовать заодно с народом. Вчера в приемной Диаса весь день надрывались телефоны. Это звонили представители народа, которые возмущенно жаловались, что выдачу оружия затягивают, просили его выступить по этому вопросу и призвать к порядку виновных. Более того, ко дворцу стали стекаться различные делегации от трудящихся, однако охрана не пропускала их. Да и что он мог сказать этим людям: что приказ, который он внутренне не одобрял, невозможно выполнить даже с их помощью?

Начальники арсеналов и складов оружия саботировали его распоряжения, и он, почувствовав силу сопротивления, вынужден был уступить ей, чтобы окончательно не подорвать доверия к себе.

Борьба на два фронта — против офицерского корпуса и против сторонников Арбенса сломила его. Оказавшись между двумя мощными жерновами, он едва не был раздавлен ими. И без того сложная обстановка еще больше ухудшилась, когда начались бомбардировки городов и поселков. Во многих местах бомбардировки и полеты штурмовиков на низкой высоте вызвали панику среди населения. А тут, как назло, забурлила провинция: землевладельцы выступили против коммунистических функционеров, те не уступали, и тогда вспыхивали перестрелки…

Страна скатывалась в хаос, правительство теряло власть. Казалось, вот-вот произойдет что-то очень серьезное, а он, Диас, все еще надеялся на лучшее.

— Хакобо, ты не должен предпринимать никаких шагов, — сказал он. — Очень прошу тебя об этом. Офицеры настаивают на твоей отставке. Я, конечно, понимаю, что требовать это абсурдно, однако они видят в тебе своеобразный символ союза с коммунистами, который им лично ничего хорошего не сулит.

— Что значит «ничего хорошего»?

Энрике Диас показал рукой на высокие окна, стекла в которых все еще дребезжали:

— Эта страшная бомбардировка… Все прекрасно видят, Хакобо, что это американские бомбардировщики, а если Армасу оказывает помощь сама Америка, то мы уже не сможем нанести ему ответный удар. У нас слишком маленькая страна, Хакобо… ООН отвернулась от нас, тем самым отдав на растерзание этим гангстерам. Так оно и есть, ведь за ними стоит самая сильная держава мира. У них так много горючего и бомб, что они могут забросать ими все наши города и поселки! Они не оставят здесь камня на камне! Мы же не хотим, чтобы они превратили нашу страну во вторую Корею, сожгли все дотла?

— Ты был у Перифоя? Что он советует? — спросил Арбенс.

— Немедленно дать приказ о прекращении огня и заключить мир с Армасом, Перифой дал согласие выступить в этом деле посредником. Твою партию, Хакобо, и либералов они не тронут — он дал мне это понять, вернее, заверил меня в этом, а вот с красными придется порвать. «Америка полна твердой решимости покончить с этим. Она не потерпит никакого коммунистического вмешательства в дела Запада» — это его слова. Они требуют поскорее покончить с Народным фронтом, а в остальном все будет по-старому.

— Ты веришь в это? — спросил президент.

— Мне очень жаль, но другого пути я не вижу, — ответил Диас. — Воздушные налеты и кровопролитие на фронте необходимо прекратить. Перифой держит Армаса в руках, и, если тот вдруг заартачится и откажется заключить с нами соглашение о прекращении огня, они просто прекратят поставки оружия. Армас должен остановиться на той линии, где сейчас находятся его войска. Безоговорочной капитуляции, которой он так добивается, мы никогда не подпишем. Напротив, Перифой вынудит его распустить формирования бандитов сразу же, как только мы примем их предложения.

— Значит, ты веришь в это… — тихо повторил Арбенс.

— Либо война, либо мир! — воскликнул Диас. — Решение этого вопроса зависит только от тебя.

Президент посмотрел на карту. Голубые флажки торчали на том же месте, что и в четверг. Но он знал, что они там не останутся. Они переместятся влево, в сторону столицы, или вправо, за пределы страны, однако совсем с карты не исчезнут. Представитель США лгал, когда обещал это. Ни американское правительство, ни заправилы бананового концерна не удовлетворятся победой наполовину, им подавай все.

— Перифой просит тебя действовать так, как желает армия, — снова заговорил Диас каким-то странным, словно извиняющимся тоном. — Сам он высказался за то, чтобы ты объявил о своей отставке не позднее шестнадцати часов.

— В пользу кого?

— Пока положение в стране не стабилизируется, в пользу группы националистически настроенных офицеров.

— Их имена?

— Полковник Монсон, полковник Гусано… Полностью список еще не готов, Хакобо… Я, разумеется…

Резко зазвонил стоявший на письменном столе президента телефон. Арбенс поднял трубку и назвал себя, и, чем дольше он слушал, тем сильнее бледнело его лицо.

Диас всем корпусом подался вперед.

Наконец Арбенс заговорил:

— Я понимаю. Нет, никакого сопротивления оказывать не надо. В стране и без того пролилось много крови… Попросите вышестоящих господ не мешать мне… Я как раз веду переговоры с полковником Диасом… — Он положил трубку на рычаг.

Диас встал:

— Что случилось?

— Группа вооруженных офицеров намеревается захватить президентский дворец. У них имеются даже ручные гранаты, которых так не хватает на фронте… Полагаю, Энрике, ты об этом ничего не знал, не так ли?

— Готов поклясться, что нет. Я спущусь вниз и постараюсь привести их в чувство… — Он направился было к двери, но Арбенс остановил его:

— Не стоит этого делать, — и устало добавил: — И пусть охрана не вздумает открывать по ним огонь. Не хватало еще, чтобы во дворце началась перестрелка. Я не хочу, чтобы мое президентство так скверно закончилось.

— Значит, ты согласен с моим предложением, Хакобо? — уточнил полковник. На этот раз в его голосе чувствовалась теплота, а в глазах появился радостный блеск. — Ты передашь всю полноту власти армии до шестнадцати часов, не так ли?

— Какую власть? — словно ничего не понимая, пробормотал президент.

Возникла пауза. Арбенс был бледен как полотно. Чувствовалось, как нелегко ему принять решение.

— Я сдаюсь, — произнес президент после долгой паузы, — но при условии, что ты добьешься заключения перемирия. Нельзя допустить, чтобы Армас ворвался сюда со своей ордой: мы все хорошо знаем, чем все это может кончиться.

— Клянусь тебе от имени армии! — патетически воскликнул полковник Диао. — Мы не потерпим ни его, ни его бандитов.

— Вы должны продолжать борьбу до тех пор, пока не убедитесь, что представители либеральных партий останутся в правительстве. Так вам удастся избежать самого худшего. А если я оказался на вашем пути… Моя персона не столь важна, чтобы из-за нее страдало общее дело. Только я сомневаюсь, что дело во мне.

— Благодарю тебя, Хакобо! За время своего пребывания у власти ты подавил три десятка различных путчей, и сегодня ты спас нас от нового путча. Представляю, что творится сейчас у тебя на душе. Ты всегда был патриотом нашего отечества. И знай, мы не пустим Армаса в этот дворец.

— Ровно в шестнадцать я не могу объявить о своей отставке, — начал Арбенс. — После стольких лет борьбы… взять и просто так уйти с поста. Понимаешь… вы должны дать мне возможность попрощаться…

— С кем попрощаться?

— Ты не поверишь, Энрике, но я хочу попрощаться с народом, — горько усмехнулся Арбенс. — Я подготовлю речь, а вы дадите мне возможность произнести ее по радио. Как только я это сделаю, сразу уйду в отставку.

Диас ошеломленно взглянул на него. Зачем ему, почти свергнутому, понадобилось обращаться к народу? Такого ни один президент никогда не делал.

Идея Арбенса казалась ему по меньшей мере странной. Торжественно обращаться по радио к народу, когда ситуация в стране складывается в пользу твоих политических противников, вместо того чтобы упаковывать чемоданы и принимать срочные меры к спасению собственной жизни, жизни родных и близких, — все это Диас находил настолько бессмысленным, что потерял дар речи.

— Вы разрешите мне это сделать? — спросил Арбенс. — Это мое последнее условие, от которого я не откажусь.

Диас с трудом кивнул. Что за глупая идея? Должно быть, в этом и проявляется демократический образ мышления экс-президента. В Европе подобный шаг, вероятно, был бы к месту, но здесь, в Латинской Америке, это чересчур. Очевидно, столь странными представлениями объяснялось и желание Арбенса предотвратить разгон коммунистов. Он, стало быть, надеялся, что со временем их партия обретет равные права с другими партиями и с ней можно будет вступать в контакт безо всякого риска. Арбенс даже не понимал, как глубоко заблуждался. Он, Диас, никогда не совершит подобной ошибки. Он будет сражаться и дальше против Армаса, но с Гватемальской партией труда покончит немедленно, как только встанет во главе правительства. Доверие американцев можно вернуть, только покончив с красными. Сегодня же!

— И когда же ты хочешь зачитать свое послание? — спросил он.

— В девять вечера, — ответил Арбенс. — Именно в это время меня сможет услышать большинство простых гватемальцев.

— Наш Джек прямо-таки взбесился, когда этот Арбенс стал выступать по радио, — рассказывал Гарри Брандон. — Я как раз сидел у него. На нем была ковбойка, а на боку болтался пистолет, который так не вязался с должностью дипломата, но он любит выкидывать подобные штучки. Перифой уже предвкушал, как будут развиваться события, как они перерастут в гражданскую войну. Но весь ужас заключался в том, что в шестнадцать часов он беседовал в консульстве с корреспондентами…

Шеф по вербовке рабочих для «Юнайтед фрут компани» отпил глоток вина и, скорчив кислую мину, продолжал:

— Вот что сказал им Джек: «Вы видите мои белые волосы? Это из-за действий правительства Гватемалы я поседел! К счастью, теперь все позади. Арбенс ушел в отставку, так что я снова могу спать спокойно». И вдруг такая незадача: в девять часов из репродукторов послышался голос Арбенса, который обращался к народу. Репортеры, разумеется, сразу задались вопросом: почему это Перифой пятью часами раньше знал об отставке президента?

— Эти репортеры были, очевидно, на редкость несообразительными, — заметил Самуэл Адамс.

Как и двенадцать дней назад, они сидели в здании бюро «Юнайтед фрут компани» в Пуэрто-Барриосе, в том же самом кабинете, и в окна сквозь приспущенные жалюзи падали, как прежде, солнечные лучи, разделенные планками на полосы. Было это в субботу, 3 июля 1954 года. В порту по-прежнему никто не работал, а со стороны центра время от времени доносились выстрелы и взрывы.

— Полагаю, что Арбенсу было нелегко, — продолжал Брандон. — Джек вошел в такой раж, что позволил полковнику Диасу, который, собственно, и спихнул Арбенса с президентского поста, взять в свои руки власть, но только на тридцать четыре часа. Этот парень сразу запретил партию коммунистов, изъял их печатный орган. Кроме того, он начал активные действия в области внешней политики: отозвал жалобу из ООН и обратился в организацию американских государств с просьбой создать мирную межамериканскую комиссию. Однако он наотрез отказался вести переговоры с Армасом, обозвав его разбойником, и потребовал, чтобы тот распустил свою армию, ссылаясь на то, что такой между ними был уговор.

— А он таки действительно был, — подсказал Адамс.

— Ну, да вы ведь хорошо знаете Армаса. Разумеется, он не желал продолжать то, что начали строить политики, хотя сам не продвинулся на суше ни на метр. Зато бомбардировки населенных пунктов не прекращались. В понедельник был совершен мощный воздушный налет, и нам всем пришлось спуститься в бомбоубежище консульства и молить бога, чтобы на наши головы не свалилась фугаска собственного производства… Короче, создалось такое положение, что Диас должен был уйти. В четверг Джек пригласил его в здание консульства, где уже собрались несколько офицеров с твердым характером, в их числе полковник Монсов…

— Монсов? — удивился Адамс. — Четыре года назад он занимал пост министра внутренних дел и сделал для нас много полезного. Уйти с поста ему пришлось в октябре 1950 года, когда конгресс и профсоюзы выразили ему свое недоверие. А потом о нем ничего не было слышно.

— Диас снова назначил его министром внутренних дел в своем правительстве, — объяснил Брандон. — Однако, как известно, в мире всегда правила неблагодарность. Едва новый глава государства вошел в здание американского консульства, как его тотчас арестовал собственный министр внутренних дел. Произошло это без кровопролития. Трюк с консульством был придуман именно для того, чтобы держать путч под контролем и избежать нежелательной стрельбы, ведь здание консульства пользуется правом экстерриториальности. Диасу пришлось оставить своих телохранителей внизу, так что арест прошел без шума. Джек находился там же, хотя разыграл роль человека несведущего и почти искренне удивлялся происходящему. В действительности же он только тем в занимался, что улаживал эту историю.

Со стороны центра снова послышались взрывы. Адамс усмехнулся, и лицо его покрылось морщинками. Он знал, что это «освободительная армия» все еще сводит счеты с противником. Вчера с утра перед фабричной стеной расстреливали коммунистов и профсоюзных деятелей. Грязная работа, но ведь и ее кому-то надо было выполнять. Необходимо было кое-кого припугнуть, прежде чем начнется работа в порту. Докеры должны работать, а не устраивать забастовки, требуя повышения заработной платы.

— Извините, кроме виски, здесь ничего нет? — спросил Брандон. — В такую жару пить не хочется, сейчас бы стакан холодного молока…

Адамс тут же по селектору заказал холодного молока для собеседника.

— Рассказывайте дальше о моем старом друге, — попросил он.

— Да, этот Монсов поступил иначе. С двумя единомышленниками сколотил так называемую офицерскую хунту, очистил все министерства от либералов, от красных и даже от розовых, распустил парламент и приказал немедленно арестовать всех коммунистических функционеров. В тот же вечер он заключил с Армасом соглашение о прекращении огня, а в среду выехал на мирные переговоры. Встреча произошла в Сан-Сальвадоре. Посредниками выступили Оскар Осорио, президент Сальвадора, и, разумеется, наш Джек. Помимо того, Монсов привез с собой папского нунция монсеньера Веролино, которому предстояло по своей линии вести переговоры с иезуитами, находившимися в штаб-квартире Армаса.

— О боже! — воскликнул Адамс. — Надеюсь, однако, что курия не потребует возвратить ей имущество иезуитов.

— Нет, об этом либералы позаботились еще в 1871 году. Я лично опасаюсь, что часть наших плантаций расположены на землях, в свое время принадлежавших архиепископу Гватемалы. — Брандон рассмеялся и, закинув ногу за ногу, продолжал: — Армас и Монсон любят друг друга, как собака кошку. Они грызлись еще в Сан-Сальвадоре, даже руки друг другу не подавали. Монсон знал, что Армас считает себя спасителем отечества и стремится стать президентом, в то время как сам Монсон являлся главой военной хунты, то есть фактически президентом. В четверг мирные переговоры зашли в тупик и были прерваны, однако Монсону все же удалось продлить соглашение о прекращении огня. Ему это было крайне необходимо, потому что вести с родины поступали весьма тревожные…

Брандон замолчал: секретарша принесла молоко. Когда она покинула кабинет, он выпил молоко и, отодвинув стакан в сторону, продолжал;

— Дальше все происходило как в сказке. Позавчера, как только он вернулся, во многих местах вспыхнули волнения. Монсов принял смелое решение: отозвал с фронта регулярные части и при их помощи попытался погасить, как он выразился, очаги коммунистического пожара. Запрет компартии и аресты коммунистов действительно вызвали в ряде мест беспорядки, с которыми до сих пор не везде покончено… Все это отразилось на результатах переговоров, и, когда Монсон снова прилетел в Сан-Сальвадор, он был настроен не столь воинственно — даже дал согласие ввести Армаса в состав нового правительства.

Шеф по вербовке рабочих рассмеялся и хлопнул себя по ляжкам:

— Ах да, вот еще что!.. Сегодня рано утром, как раз перед моим отъездом, состоялось очередное заседание межамериканской комиссии. Они так долго затягивали решение вопроса, что безнадежно опоздали. Диас позвонил им в четверг, а прибыли они только в субботу, хотя до Нью-Йорка нет и девяти часов лета. Но ребята все хорошо продумали, и мне было их даже немного жаль, когда они со смущенными лицами приблизились к нашему консульству. Они объяснили, что хотели бы немедленно попасть в район боевых действий, чтобы на месте проверить, действительно ли агрессия исходила с территории Гондураса. Сохраняя самообладание, Джек предложил им прекратить расследование. «Джентльмены, вопрос о том, совершено ли нападение на эту маленькую страну или не совершено, кажется мне в настоящий момент несущественным…» — серьезно заявил он. И что бы вы думали? Эти бравые парни согласно покивали и, прихватив свои чемоданчики, убрались восвояси.

Из селектора послышался голос секретарши:

— Мистер Адамс, только что получена телеграмма из Бостона. Разрешите зачитать?

— Нет, принесите ее мне.

Гарри Брандон подставил лицо под струю вентилятора, а затем сказал:

— Когда я уезжал, там готовились к торжественному приему. Армас и Монсон заняли вокзал, шагая во главе своих войск. Солдаты «освободительной армии» и правительственных войск должны были пройти плечом к плечу по главной улице столицы. Две храбрые армии, непобежденные на поле боя, покрытые пылью и овеянные славой. А то, что они немного передрались между собой, трагическое недоразумение… — Он взглянул на часы и добавил: — Сейчас состоится торжество по случаю примирения. Правда, пришлось отказаться от фейерверка, который невольно напомнил бы всем о недавних воздушных налетах, но все остальное будет как раньше — и транспаранты, и цветы. И все, кто не желает, чтобы его арестовали, выставят флаги в своем окне и, набрав в легкие побольше воздуха, громко восславят спасителей отечества. Уже утром площадь имени Армаса была празднично украшена. На месте воронок установили трибуну, повсюду флаги, гирлянды… Вот как все обернулось, мистер Адамс. Во всяком случае, дело выиграно.

Самуэл Адамс молча кивнул. Банановый концерн может быть им доволен. Это он, Адамс, наладил нужные связи через линию фронта. Без него и его усилий здесь, в Центральной Америке, могли развернуться события, похожие на те, что происходили в Корее, и как следствие — бомбардировки, длившиеся месяцами, дымящиеся развалины, горы человеческих трупов… Он зарекомендовал себя и хорошим торговцем и истинным патриотом, сумел сберечь авторитет Америки и имущество бананового концерна. Такие акционеры, как Джон Фостер Даллес, Джордж Маршалл или Маккарти, должны быть благодарны ему дважды; за спасение денег и за сохранение национальной чести, которую они слегка запятнали.

Тем временем секретарша принесла телеграмму. Адамс раскрыл ее — под телеграммой стояла подпись вице-президента «Юнайтед фрут компани». Телеграмма гласила! «От имени правления благодарю Вас за отличную работу. Прошу временно передать управление профсоюзами в руки мистера Брандона. Послезавтра приглашаю Вас в Бостон на совещание директоров по случаю заключения мирного соглашения в Гватемале».

Прочитав телеграмму, Адамс положил ее на стол. Он сразу сообразил, что скрывалось за этим сдержанным текстом. И вежливый тон не мог ввести его в заблуждение. В Бостоне, очевидно, решили, что он уже стар для подобной работы, а вот Брандона, который, сидя здесь, вообще ничего полезного для концерна не сделал, сочли способным влить в его работу новую струю. О, он очень хорошо знал эти «омолаживания», регулярно проводившиеся руководством концерна. Он же должен лететь на прием в Бостон, чтобы есть, пить и выслушивать хвалебные тосты в свою честь. Ему подарят золотые часы, «кадиллак» последнего выпуска, а затем… Все это не стоит и сотой доли того, что они затратили на Армаса… А потом его выбросят, как выбрасывают кусок старого ржавого железа. Какое им дело до того, что он успел полюбить власть, что он обладал этой властью! А главное — он не представлял, как будет жить без Мануэль!..

— Вам плохо, мистер Адамс? — обеспокоенно спросил Брандон.

— Все о'кэй, мой мальчик, — ответил Адамс. Он медленно встал и, обойдя вокруг стола, заставил себя похлопать преемника по плечу. За последние десять лет он приучал себя к мысли, что рано или поздно это произойдет, а он при этом должен будет сохранять спокойствие и выдержку. — Гарри, с завтрашнего утра вы примите у меня здешнюю контору… Могу я теперь называть вас просто Гарри? Выше голову, дружище, дело это не такое уж сложное. И разрешите мне первым поздравить вас…

Адамс утешился бы быстрее, если бы знал, что в те же часы Джон Перифой получил благодарность от своего шефа. Джон Фостер Даллес позвонил ему из Вашингтона: «Вы великолепно сработали, Перифой!» Странные бывают параллели…

Пока расторопный Джон разговаривал по телефону, пока на площади гремел оркестр, а мимо дворца маршировали плечом к плечу солдаты двух армий, супруга американского посла набросала на листке бумаги стихотворение:

Миссис Перифой свернула листок в несколько раз и, запечатав его в конверт, отправила на родину, в республиканскую газету штата Каролина. Послание было встречено редакцией более чем благожелательно. Редактор увидел своеобразный шарм в этом лирическом излиянии и с удовольствием напечатал его в своей газете. Более того, стихотворение не осталось незамеченным мировой прессой, представители которой не без сарказма писали, что в своем незамысловатом стишке супруга дипломата разоблачила не только своего мужа, который хватается за оружие, являясь гостем страны, но и всю американскую дипломатию.

Мировая общественность встретила вмешательство Америки в дела Гватемалы с чувством возмущения. Стихотворение явилось причиной скандала, от которого создательница почти не пострадала, зато Джона Перифоя в августе 1954 года отозвали с его поста. Однако дипломатического поприща он не покинул и вскоре объявился в Афинах в качестве посла США и одновременно специалиста по антикоммунизму. В госдепартаменте все еще не решались отказаться от его услуг, хотя серьезно предупредили, чтобы впредь он не позволял супруге писать стихов на политические темы, а тем более публиковать их. Затем Перифоя отправили в Южную Азию покончить с красными, но, судя по всему, сделать ему этого так и не удалось, поскольку год спустя, 12 августа 1955 года, его труп был обнаружен в ста девяноста километрах южнее Бангкока.

Захватив власть, хунта объявила конституцию недействительной, распустила верховный суд и даже генеральный штаб. По ее приказу были арестованы и брошены в тюрьмы две тысячи коммунистов и шесть тысяч членов профсоюза: рабочих, крестьян, интеллигентов. В стране проводились повальные обыски. Хранение книг, журналов или признанных хунтой подстрекательскими фотографий каралось расстрелом. Сама судебная процедура много времени не занимала. Не менее быстро совершались казни. Осужденных со связанными за спиной руками выстраивали у стены, приглашали священника, который читал несчастным последнюю молитву, а затем расстреливали из автоматов. Некоторых бросали в давно переполненные тюремные камеры и жестоко мучили там. В тюрьмах погибли многие руководители профсоюзов и функционеры Партии труда. Бывали случаи, когда тюрьмы с узниками просто затапливали водой — как говорится, прятали концы в воду.

С неслыханной жестокостью расправлялась хунта с арестованными женщинами. Прежде чем лишить жизни, их, как правило, раздевали донага и выставляли на всеобщее обозрение в целях устрашения населения. Так были уничтожены многие руководительницы прогрессивной организации «Женский альянс Гватемалы» и Молодежного союза.

Подобными жестокостями хунте удалось подавить сопротивление народа. Не уставал подливать масла в огонь гватемальский архиепископ Мариано Россель, призывая верующих не мстить, а всего лишь провести чистку нации в соответствии с заповедями Христа, чтобы уничтожить всю коммунистическую заразу. «Коммунисты пытались дать Гватемале мир мнимый, — писал этот слуга божий, — сродни кладбищенской тишине…»

В действительности такую политику проводил сам Армас. Буржуазная же пресса, которая всесторонне освещала жизнь «красной Гватемалы», на сей раз предпочитала помалкивать. Короткие заметки о фашистском терроре в стране доходили до мировой общественности лишь через мексиканские газеты леволиберального направления. Американские газеты делали из полковника Армаса героя дня, освободившего Гватемалу от коммунистической опасности и вернувшего ее в число свободных демократических государств Запада. Западноберлинская газета «БЦ» опубликовала 6 июля 1954 года стихотворение, в котором описывалось ликование Гватемалы по поводу окончания войны. И хотя война оказалась почти бескровной, извлечь из этого выводы необходимо.

На следующий день в газете «Фрейхайт» («Свобода»), выходящей в Майнце, появилось короткое сообщение: «Опереточная война, длившаяся в Гватемале двенадцать дней, закончилась». А Колумбийский университет присудил кровавому убийце Армасу почетную степень доктора.

Армасу не удалось арестовать всех своих врагов. Бывший президент Хакобо Арбенс, министр иностранных дел Ториелло и еще пятьсот шестьдесят политических деятелей, упомянутых в стихотворении миссис Перифой, попросили убежища в мексиканском посольстве. Двести человек обратились с аналогичной просьбой в аргентинское посольство, восемьдесят — в консульство Чили. В течение нескольких недель небольшое здание, на фронтоне которого развевался красно-бело-зеленый флаг Мексики, походило на военный лагерь. Господину послу даже пришлось освободить свою спальню, где разместились беженцы, а сам он вместе с секретаршей поселился в частном доме, на который не распространялось право экстерриториальности. В этом доме посла навестил президент Армас и потребовал выдачи некоторых беглецов.

Мексиканец выполнить требование отказался, ссылаясь на конвенцию, подписанную двадцатью латиноамериканскими государствами, в которой говорилось, что политические беженцы имеют право на политическое убежище, если они не совершили никаких уголовных преступлений. Однако Армас уже успел возбудить уголовные дела против неугодных ему лиц и через несколько недель имел в своем распоряжении приговоры суда, по которым Аргентина была обязана передать в руки правосудия пятьдесят гватемальцев, Никарагуа — тридцать, Мексика — пятнадцать. Правда, наиболее известные люди, например министры-либералы, в это число не вошли. Не пожелала Мексика выдать и Хакобо Арбенса. Позднее экс-президент уехал в Швейцарию, летом 1955 года находился в Праге, а затем появился в Монтевидео, к великому огорчению Армаса, который опасался возвращения своего предшественника, все еще пользовавшегося у народа авторитетом.

Осложнения для Армаса начались сразу после захвата им власти. Поддержанные регулярными войсками, которые чувствовали себя обиженными, люди Монсона в начале июля подняли против «освободительной армии» мятеж, в ходе которого погибло двадцать пять военных. Армас вывел Монсона из состава хунты и стал таким образом хозяином положения. Между офицерскими группировками начались споры и ссоры, произошел, что называется, дворцовый переворот в старинном стиле, в котором представители народа участия не принимали. Солдаты регулярной армии стреляли из карабинов, а бандиты Армаса из автоматов, что и предрешило их успех.

Четыре месяца спустя вспыхнул новый мятеж, на этот раз более серьезный. В первое воскресенье августа шестьсот террористов из «освободительной армии», украшенные орденами и медалями, прошли перед Армасом четким строевым шагом, а вслед за тем в центре столицы начались стычки, которые вылились в попытку переворота. Глава государства наблюдал за происходящим из окна дворца, спрятавшись за штору. Мятежники требовали распустить нерегулярные войска и восстановить честь и славу старой армии, однако реакционно настроенные студенты взяли «освободительную армию» под защиту. Их требования поддержали кадеты и солдаты столичного гарнизона, установившие перед дворцом гранатометы.

Дон Кастильо прибег к трюку, позаимствованному у Перифоя: он пригласил заговорщиков для беседы во дворец, а когда те явились, приказал арестовать их, обвинив в тайных связях с Хакобо Арбенсом, и засадил в тюрьму. Армия, возмущенная коварством президента, встала на сторону заговорщиков, и тогда Армас обратился за помощью к американцам. Даллес не заставил ждать своего подопечного и сразу привел в состояние боевой готовности ВВС США. С военно-воздушных баз Панамы и Никарагуа поднялись в воздух истребители-бомбардировщики, которые обстреляли и подвергли бомбовым ударам военный аэродром Аврора, оплот мятежников, и казармы кадетов. Как бы то ни было, Армасу в конце концов пришлось разоружить свою армию и распустить по домам. И как только он это сделал, офицеры принесли ему клятву на верность, заявив, что стремились лишь устранить конкурентов. А крики сидевших по тюрьмам до слуха коварного правителя не долетали.

Чтобы придать диктатуре хотя бы видимость демократии, полковник Армас по совету своих американских покровителей организовал в сентябре подобие свободных выборов. Согласно конституции 1945 года каждый гражданин Гватемалы, достигший восемнадцатилетнего возраста, имел право участвовать в выборах (женщины пользовались этим правом в том случае, если умели писать и читать). Армас отменил старый избирательный закон: теперь избирательных прав лишались все неграмотные (и мужчины и женщины). Поэтому практически семьдесят процентов населения в выборах не участвовало. Не были допущены к избирательным урнам сельскохозяйственные рабочие, даже те немногие, кто когда-то учился в школе.

В то время в Гватемале было брошено в тюрьмы одиннадцать тысяч человек, и заключенных оказалось вдвое больше, чем солдат. В каждой пятидесятой семье кто-нибудь да сидел в тюрьме: у кого сын, у кого брат, у кого муж. Однако, несмотря на полицейский террор и, по определению архиепископа Росселя, «национальное правительство», Армас не мог рассчитывать на поддержку избирателей. И когда 10 октября 1954 года получившие право голоса граждане явились на избирательные пункты, каждому предварительно задавали вопрос, будет ли он голосовать за новое правительство. Гражданин должен был вслух ответить «да» или «нет», а следивший за ходом голосования чиновник делал возле каждой фамилии соответствующую пометку. Только после этого выдавался бюллетень с шестьюдесятью шестью кандидатами, из числа которых в новый Национальный конгресс нужно было избрать пятьдесят семь человек. И это называлось свободными выборами!

Однако даже такие выборы не принесли Армасу желаемого успеха. Находившаяся в подполье Гватемальская партия труда призвала народ бойкотировать выборы, и ее призыв имел определенный успех — в голосовании участвовали далеко не все. Армас разгромил оппозицию, из политической жизни оказались исключены три либеральные партии, а сама политическая жизнь в стране была парализована. В общем, все случилось так, как хотел Армас.

А результатами выборов диктатор остался доволен. С 17 октября его стали официально называть президентом республики.

В витрине нью-йоркского бюро путешествий был вывешен рекламный плакат, отпечатанный на глянцевой бумаге: по лазурному морю мимо роскошных песчаных пляжей и зеленых пальм плыл белоснежный красавец лайнер. Наискосок красовалась броская надпись: «Приезжайте в Гватемалу в зимний сезон! Побывайте хоть раз в этом тропическом раю, насладитесь его красотами, как в старые добрые времена!»

Только гватемальский народ вряд ли мог воспользоваться этим любезным приглашением. Число безработных в стране из-за экономического кризиса и репрессивных акций предпринимателей достигло уровня 1934 года, когда диктатор Хорхе Убико, желая покончить с армией голодных, а заодно нажить моральный капитал, заклеймил всех незавербованных «подстрекателями» и стал насильно привлекать их к строительным работам. Работавшие по найму гнули теперь спину не по девять, а по десять с половиной часов в сутки, а заработная плата значительно снизилась.

Армас распустил Союз сельскохозяйственных рабочих, а за профсоюзом индустриальных рабочих установил полицейский надзор. Профсоюзные активисты, избежавшие «июльской мясорубки», были посланы в США на «переподготовку». Функционеров же, оставшихся на местах, обязали лично наблюдать за членами своих организаций и регулярно доносить начальству о бытующих настроениях. Короче говоря, деятельность профсоюзов выродилась в откровенный фарс. Нейтрализация профсоюзов сделала свое дело: только за один год заработная плата снизилась на пятьдесят процентов. Заработок квалифицированного рабочего, равнявшийся при правительстве Арбенса приблизительно одному доллару, упал до пятнадцати центов, в то время как цены на продукты питания возросли безмерно. Например, цены на кукурузу, являвшуюся основным продуктом питания бедного населения, выросли к 1956 году на пятьсот процентов, а арендная плата за землю — в два с половиной раза.

Большинство населения впало в такую нищету, какую трудно было даже вообразить. И пропаганда Соединенных Штатов изо всех сил старалась затушевать изъяны правления нового президента. «Благодаря нашей экономической помощи Армас вывел страну из нищеты, обеспечил подъем благосостояния народа», — писал журнал «Тайм», грубо подтасовывая факты, поскольку экономическая помощь, оказанная американцами через пять месяцев после окончания войны, составляла четырнадцать миллионов долларов, то есть на каждого жителя приходилось всего четыре доллара. Но так было в теории, а не на практике. В действительности основная часть долларовых инвестиций текла в карманы коррумпированного военного режима, а на оставшиеся деньги Армас закупал оружие и транспортные средства: джипы, бронетранспортеры, амфибии, снабженные скорострельными пулеметами и даже ракетным оружием, 75-миллиметровые пушки.

Тысячи гектаров земли были отобраны у крестьян и возвращены крупным землевладельцам и банановому концерну. При этом у крестьян отняли не только созревающий на полях урожай, но и построенные своими руками хижины и сельхозинвентарь. Им разрешалось лишь работать на той самой земле, которой они еще совсем недавно владели, причем плата за труд наемных рабочих, и без того низкая, сократилась наполовину.

Далеко не везде возвращение земель латифундистам проходило гладко. В районах, где наемные рабочие были организованы и вооружены мачете и дробовиками, по свидетельству газеты «Ле Монд», доходило до кровавых столкновений с правительственными войсками. Орган французских коммунистов газета «Юманите» сообщала, что в одном из департаментов крестьяне вышли на защиту своих земельных участков с холодным оружием. Возглавил их Карлос Пелецер. Однако все эти выступления были быстро подавлены, завоевания гватемальских трудящихся оказались навсегда утрачены.

«В этом месяце мы уже расстреляли двадцать человек», — заявил полковник Армас 20 ноября 1954 года зарубежным корреспондентам на очередной пресс-конференции. А чтобы возместить затраты на карательные экспедиции — бензин, боеприпасы, медикаменты, он обложил население так называемым «освободительным» налогом.

Ночь опустилась над Гватемалой. Казалось, вернулись времена кровавого режима Убико. А в витринах Бродвея зазывно кричали рекламные плакаты: «Приезжайте в Гватемалу в зимний сезон! Побывайте хоть раз в этом тропическом раю, насладитесь его красотами, как в старые добрые времена!»

Болезненная подозрительность диктатора, боязнь соперничества, сознание обреченности режима — все это привело к тому, что у Армаса появились враги даже среди эксплуататорской прослойки. 20 января 1955 года полковник Монсов, в свое время вытесненный Армасом из состава правительства, сплотив вокруг себя недовольных политиков и офицеров, жаждавших занять место у правительственной кормушки, поднял мятеж. Оплотом мятежников вновь стала военная база Аврора, расположенная близ Гватемалы. Сотни людей погибли, многие были тяжело ранены. Армас ответил на выступление мятежников введением чрезвычайного положения в стране, массовыми арестами, но в президентском кресле усидел.

Беспорядки в стране теперь возникали постоянно. В годовщину свержения режима Убико на улицах появились коммунистические листовки. В последние дни июня представители рабочих и интеллигенции выходили на демонстрации ежедневно, протестуя против террора и репрессий диктатуры. 25 июня 1955 года, в день гибели известной гватемальской патриотки, перед президентским дворцом собралась десятитысячная толпа. Собравшиеся требовали передать власть гражданскому правительству. Профессор университета Гарсиа призывал массы к борьбе.

— Мы лишены элементарных прав. Повсюду царит коррупция. Национальные богатства уплывают за границу, в то время как народ голодает, — бросал он в толпу искры гнева.

Чтобы произносить подобные речи, требовалось немалое мужество. 1 мая 1956 года столь же откровенно высказался профсоюзный функционер Марко Тулио Санчес. Реакция не простила ему этого выступления, и вскоре он бесследно исчез.

После профессора на трибуну взошел социолог Эдмундо Гуэрра. Он потребовал от правительства немедленно покончить с полицейским террором в вузах и профсоюзах. А вскоре его окровавленный труп нашли в переулке неподалеку от дома. Как выяснилось позднее, убийство совершили четверо неизвестных, некоторое время преследовавшие Гуэрру на машине, словно североамериканские гангстеры.

Народные волнения достигли апогея 25 и 26 июня 1956 года. Столица забурлила. Армасу с трудом удалось удержать в руках бразды правления. По его приказу полицейские открыли огонь по демонстрации студентов, среди которых было много девушек. Чрезвычайное положение в стране, массовые аресты, пытки, убийства — таков неполный перечень способов правления президента, пришедшего к власти при поддержке американцев.

Армаса ненавидели и на родине и за границей. Даже его главный покровитель Джон Фостер Даллес почувствовал сильное разочарование, когда в декабре 1955 года на сессии ООН во время голосования по алжирскому вопросу делегация Гватемалы, отколовшись от блока латиноамериканских государств, проголосовала за вариант, являвшийся точным слепком французской колониальной политики. Такой шаг Армас предпринял явно с провокационной целью, желая выжать из американцев побольше кредитов, а заодно продемонстрировать собственную независимость. Однако своими действиями он вызвал неудовольствие американского представителя, и это была его непростительная ошибка.

В прессе США сразу появились материалы, освещавшие жизнь Гватемалы как бы с другой стороны. «Мы прямо-таки ошеломлены, — писал корреспондент нью-йоркской бульварной газеты. — После ликвидации последствий коммунистической земельной реформы наши специалисты приложили немало усилий для создания в Гватемале демократического государства, однако режим Армаса все больше скатывается к латиноамериканской военной диктатуре… Президент даже намерен создать концлагеря, так как мест в тюрьмах давно не хватает».

Влиятельная «Нью-Йорк таймс», которая всего год назад провозглашала диктатора спасителем нации и другом свободного мира, с горечью сетовала, что все попытки перевоспитать диктатора окончились неудачей, и вынуждена была признать, что в Гватемале свирепствует террор.

Однако об упорном сопротивлении народа пресса США умалчивала, не писала она и о том, что рабочие проводили на фабриках и в мастерских короткие собрания, настолько хорошо организованные, что полиция, как правило, не могла напасть на их след. Скрывали американские газеты от своих читателей, что в Гватемале печатались и активно распространялись революционные листовки и брошюры, что даже местные индейцы собирались на тайные совещания, чтобы сообща выработать план выступления против существующего режима, против ненавистного бананового концерна, отнявшего у них лучшие земли.

Несмотря на это, Армас по-прежнему оставался доверенным лицом концерна. И если он разочаровал госсекретаря Даллеса на сессии ООН, то порадовал его, крупного акционера, на совещании концерна, сообщив о росте дивидендов.

Прохладным вечером 26 июля 1957 года в малом зале президентского дворца Армас выступил с докладом перед членами правительства.

По совету американцев он уже отказался от своей старой привычки править без политиков, однако по-прежнему не доверял им, а потому нередко заменял одного другим и заставлял полицию следить за каждым их шагом. В ходе беседы он несколько раз дотрагивался до заднего кармана, в котором хранил миниатюрный пистолет. Гладкая поверхность металла приятно холодила и рождала ощущение надежной защиты.

Наконец Армас поднялся из своего кресла и, отвесив поклон присутствующим, отправился ужинать. Дойдя до дверей столовой, он остановился и окинул тяжелым взглядом охранника. Им оказался сержант дворцовой службы по имени Ромео Канчес, коммунист, о чем Армас, разумеется, не догадывался. В 1954 году, после июльского путча, Ромео уволили из вооруженных сил, однако в армейской бюрократии что-то не сработало и через полтора года его снова призвали, а совсем недавно перевели в дворцовую охрану, поскольку он был строен и подчеркнуто прилежен.

Приступив к службе во дворце, Ромео сразу занялся агитацией среди товарищей. Вот и сейчас под кителем у него лежала стопка листовок, которые он еще не успел раздать, поскольку пропагандистская работа особого отклика в сердцах солдат не находила. Впрочем, и сам Ромео не очень-то верил, что с помощью пропаганды можно что-то изменить в стране.

Одного парня, которого он сагитировал несколько недель назад, вчера арестовала тайная полиция. Вполне вероятно, что его подвергнут пыткам и он, не выдержав, выдаст Ромео…

Едва Армас приблизился к охраннику, тот отдал ему честь, но диктатор, погруженный в свои тяжкие думы, не обратил на него внимания. И тут сержанта как будто что-то толкнуло. Мгновенно вскинув карабин, он снял его с предохранителя и нажал на спусковой крючок — прогремел выстрел.

Канчеса бросило в жар от мысли, что товарищи по партии, с которыми он не посоветовался, не одобрят его поступок. Сержант хорошо знал, что партия, членом которой он являлся, отвергала индивидуальный террор и подобные акты возмездия. Он довольно часто разъяснял другим, почему этого нельзя делать, а сам в порыве гнева совершил то, от чего их предостерегал.

Пуля попала Армасу в левую лопатку. Почувствовав удар, он повернулся. Гримаса боли исказила его лицо, глаза, казалось, готовы были вылезти из орбит. Он непонимающе уставился на охранника, однако не закричал, а ловким движением выхватил из кармана пистолет.

И тогда сержант выстрелил еще раз. Сделать это оказалось совсем нетрудно, ведь карабин американского производства был полуавтоматическим. Вторая пуля поразила президента прямо в сердце. Он на миг приподнял правое колено, будто собирался броситься на сержанта, вскинул вверх руки и замертво рухнул на пол.

Покушавшийся быстро огляделся. Заметив, что испуганная охрана уже начала запирать двери, ведущие из этой комнаты, — следовательно, бежать ему некуда, он застрелился.

А навстречу уже бежали гвардейские офицеры. Один из них, проскочив мимо президента, несколько раз ткнул шпагой в труп сержанта, за что позднее получил у солдат прозвище Убийца Трупов.

Труп сержанта завернули в плащ-палатку и вывезли за город, где зарыли как собаку. Его поступок послужил для полиции поводом провести очередную серию арестов коммунистов. В ту же ночь было арестовано двести человек. Временным президентом назначили Гонсалеса Лопеса, который занимал пост председателя парламента и не раз сравнивал покойного с назойливой мухой. Гонсалес Лопес объявил в стране чрезвычайное положение и ввел комендантский час. Таковы были первые распоряжения президента, за которыми последовало множество других.

Труп бывшего президента обмыли, придали ему с помощью косметических средств приличный вид и выставили на три дня во дворце, чтобы граждане Гватемалы имели возможность попрощаться со «спасителем» нации. 30 июля 1957 года состоялись помпезные похороны. В стране был объявлен девятидневный траур.

Президента оплакивали даже американцы. Посол США явился на похороны в сопровождении чуть ли не всего состава посольства. Он передал телеграмму своего шефа Джона Фостера Даллеса, в которой говорилось, что гибель президента Армаса является огромной потерей для всего свободного мира. Дуайт Эйзенхауэр прислал выразить соболезнование своего сына майора Эйзенхауэра, который назвал убитого другом их семьи. Из Пуэрто-Барриоса приехал Гарри Брандон, руководитель филиала бананового концерна. Он передал соболезнования от директората концерна и произнес над гробом прочувствованную речь.