"Похищение свободы" - читать интересную книгу автора (Шрайер Вольфганг)

Записки Рене

Мне хочется описать все происшедшее, ничего не приглаживая и ничего не упуская, в противном случае вообще нет смысла писать. Я диктую все это стенографистке, которая, по моему глубокому убеждению, не даст прочесть эти записки никому, кроме меня. Парень же, которого отец посадил возле моей конки, чтобы он охранял меня от тех, кто, возможно, захочет покуситься на мою жизнь, забирает текст написанного с собой, как только его сменяет другой охранник. Парень очень предан отцу, поэтому я не боюсь, что он потеряет хотя бы один листок.

До сих пор я не доверял бумаге ни перипетий нашей борьбы, ни своего отношения к партии, учитывая разногласия в нашем партийном руководстве, короче говоря, никогда не писал о тайном и сокровенном. Для этого у меня не было времени, а кроме того, мне казалось, что это может повредить нашему делу. (Своей боязнью повредить общему делу мы часто как раз и вредим ему.) Однако, когда я оказался надолго прикован к больничной койке, у меня не осталось выбора, так что вы сможете лично убедиться, хороню ли побывать в шкуре теоретика. Способность мыслить — значит жить, а для меня в моем теперешнем положении — это еще и прекрасное лекарство, поскольку неторопливый анализ былых поражений может доставить такое же удовлетворение, как и анализ когда-то одержанных побед.

Радость критического мышления пробудил во мне профессор Кордова, читавший нам в университете Сан-Карлоса финансовое право и политэкономию. По своим воззрениям он принадлежал к либералам и порой бывал не прав. Однажды на лекции, отклонившись от темы, он заявил, что ни одна идеология не в состоянии полностью объяснить законы развития общества, ибо какая-то часть их остается за пределами объяснимого. Даже если допустить, что пять процентов всех процессов, происходящих в обществе, можно объяснить с помощью расовой теории, тридцать процентов — с помощью учения Фрейда и шестьдесят процентов — на основе марксистской теории, то и тогда останется какая-то часть неизвестных нам факторов, частично неисследованных, частично спонтанных, как, например, неподдающиеся рациональным объяснениям эмоции или случайности, тоже встречающиеся в истории. Все это он произносил с особой экспрессией.

Профессор Кордова, по его собственному признанию, был хорошо знаком с марксизмом, однако нам так и не удалось убедить его в том, что единственной ведущей силой в нашей стране может быть рабочий класс. Он в стране имелся, но был немногочислен и настолько слаб, что нам пришлось уступить профессору. Он же продолжал утверждать, что мы еще убедимся, сколько у нас пролетариев — не более одного на десяток жителей!

Бланка, наш лучший теоретик, которую мы прозвали Истиной, обычно говорила: «Борьба, ведущаяся ради победы рабочего класса, отнюдь не исключает того, что на каком-то этапе во главе движения народных масс могут стоять представители других революционно-демократических сил, как это произошло в свое время на Кубе, которые и поведут борьбу против террористической военной диктатуры».

Выслушав все это, Гектор Кордова усмехнулся и, оглядев слушателей, спросил: «А где, скажите, это движение народных масс? И почему они прямо не заявят о том, что желают взять власть, притом насильственным путем, не получив каких-либо демократических полномочий?»