"ТВари" - читать интересную книгу автора (Лебедев Andrew)ГЛАВА 6 Депутат, олигарх и богиня праймтаймаДжон наконецто был вынужден признать, что с большой настоящей работой, какой ожидал от него Махновский, он вероятнее всего не справится. Одно дело копеечные по столичным масштабам поганки прокручивать, да на все готовых провинциальных шлюшек на даче у друзей скрытыми камерами снимать, и совсем другое — организовать съемки настоящего многомиллионного телешоу в большой студии, когда от сумм спонсорских и рекламных денег запахи идут такие, что у всех присутствующих кружатся головы и у сопричастных к делу непроизвольно прорывается какой-то неконтролируемый сознанием смешок, как от чистого кислорода или от хорошей марихуаны. – Я один такое дело да еще в такие сжатые сроки не потяну, — прямо признался Махновскому Джон. — Я тут подумал: а неплохо бы Мотю Зарайского притянуть, пусть нам поможет в Останкино в большой студии. Он как раз хотел с Ирмой работать, так и пусть поработает, а я сконцентрируюсь на спецпостановочной части на даче. – Давай-давай, — Махновский с ходу одобрил идею Джона и протянул ему палец с перстнем для поцелуя, — этот Мотя все так же на ту твою Розочку душонкой своей заточен? Так ты и простимулируй его, пусть за девочку постарается, а денег я ему дам… Зарайский вернулся из круиза загорелым и окрепшим. Рассматривание себя в зеркале теперь доставляло ему большое удовольствие, впервые в своей жизни Мотя перестал стесняться своего тела. За четыре месяца тяжелой работы палубным матросом по совместительству с работенкой трюмного машиниста, которую Моте ежедневно по двенадцать часов в сутки приходилось выполнять на паруснике «Дункан», тело его, за которое ни один уважающий себя тренер по фитнесу еще полгода назад не дал бы и трех рублей за его бесперспективностью, вдруг удивительным образом оформилось и налилось. И если Мотя принимал теперь перед зеркалом позы, подсмотренные им когдато у культуристов, то позы эти теперь не выглядели карикатурными, как это было еще четыре месяца назад. Теперь в зеркале Мотя видел симпатичного молодого загорелого и даже спортивного мужчину средних лет. Теперь и костюмы на нем сидели совсем по-другому. Брюки в талии ему были потребны теперь на два размера меньше, а вот пиджак, наоборот, нужен был пошире в плечах. Лай человеку другое тело, и душа его станет петь совершенно иные песни! Песни о Розе. О ней Мотя не переставая думал на протяжении всего круиза. И проходя по каналам Голландии и Германии, вспоминал Розу, раскачиваясь и нещадно травя на волнах штормящего Северного моря, мечтал о Розе, идя по красивейшему в своем солнечном спокойствии Бискаю, душою летел к Розе, проходя Гибралтар, тосковал о ней, и любуясь несравненными красотами Адриатики, не забывал Розу. В нечастые минуты отдыха, свободные от сна, вахты и бесконечных дополнительных работ, которыми то и дело награждали его кэп и старший помощник, Мотя читал найденного им на судне Джека Лондона. «Морского волка». Раньше, в Москве, и в руки не взял бы… А тут как кстати пришлась эта книжка! Мотя впитывал каждую строчку, каждую мысль, каждое слово и переносил судьбу героя книги на себя. «Хорошо бы тоже ножик наточить, да и зарезать старшего помощника», — думал Мотя, читая роман в том его месте, где главному герою пришлось выдержать сложную психологическую схватку за выживание на борту. «И Все-таки я правильно сделал, что отправился в этот круиз», — твердил себе Мотя, отрываясь от до дыр зачитанных страниц. — Я совсем другим вернусь в Москву, и Роза еще совсем подругому на меня посмотрит, и я еще отомщу и. Джону, и Махновскому за то унижение, которому они меня подвергли…» Но вышло так, что Джон нашел Зарайского первым. – Мотя, это Джон Петров, помнишь меня? Когда Мотя услышал голос в трубке, он был готов грязно выругаться, так грязно, как ругались капитан со старпомом, когда чтонибудь на судне ломалось или приходило в негодность. В трубке снова раздался голос Джона: – Мотя, это я, Джон, ты уже вернулся с морей? А у нас для тебя работенка хорошая имеется, на канале у Михаила новое шоу с твоей Ирмой ставить! Зарайский передумал грязно ругаться. – А с каких это радостей вы меня берете? И куда Михаил денет Дюрыгина с его народнойпростонародной простушкой, которую тот на свалке нашел? Дюрыгинское шоу пойдет само по себе, а мы свое начинаем готовить. Махновский таких инвесторов и рекламодателей привел, что бюджет наш теперь Голливуд с его «Коламбиа Пикчерз» и «Твентис Сенчури Фокс» сожрет и не подавится! Все тюменские нефтяные деньги теперь на наше шоу работают, мы теперь, если захотим, хоть пирамиду из чистого золота в студии в качестве декорации выстроим и Ди Каприо с Дженнифер Лопес ведущими наймем, а Майкл Джексон будет за пепсиколой бегать, так что собирайся, поедем в студию. Мотя хотел было сказать, что не только не поедет работать с Джоном и Махновским, но при первом удобном случае еще и морду Джону набьет за то, что тот устроил на даче в Переделкино, но тот, опережая Моту, сказал: – А ассистенткой у тебя Роза будет, помнишь ее? Она про тебя все меня спрашивала, между прочим: когда Зарайский приедет, когда я его увижу? – Правда спрашивала? — надтреснутым голосом спросил Зарайский. – Правда-правда, — хмыкнул в трубку Джон, — давай, через два часа в Останкино у Михаила в приемной, я тебя там жду. Устройство прощальной вечеринки по поводу расставания с холостяцкой жизнью своего нового друга Массарского взял на себя сам Махновский. Вернее, не самолично господин кремлевский советник и депутат, а один из самых шустрых его порученцев, имевший для этого под рукой целую свору мальчиков и девочек на побегушках. Шустрость порученца оказалась настолько выдающейся, что, когда гости собрались, не было конца изумленным охам и ахам. А публику, уже достаточно повидавшую и в чемто даже пресыщенную, вообще трудно было чем-либо удивить. Но шустрый порученец оправдал все надежды, возложенные на него, потому что рассматривал организацию подобного шоу как некий экзамен. Ведь если можешь талантливо и замысловато организовать пьянку-гулянку для высокопоставленных дружков своего патрона, значит, тебе можно поручить и более важные дела. В Усово, за Знаменкой, за этой, наверное, последней оставшейся по Рублевке деревне с натуральным не застроенным еще особняками полем в трех со сказочною быстротой выстроенных павильонах, были собраны чудные декорации: и Рим времен Тиберия и Калигулы, и Версальский дворец времен Людовика XIV, и Москва Ивана ГУ Грозного. Вечеринка планировалась как пробный прогон, генеральная репетиция: оркестр, костюмы, декорации. Соответственно были наряжены слуги и приглашенные на специально подготовленные для них роли известные и малоизвестные артисты. Для гостей приготовлены костюмерные с набором тог, кафтанов и вицмундиров всех мастей и размеров. Скорость, с какой строились декорации, была сравнима лишь со скоростью строительства хрустальных дворцов, которые джинны из медной лампы сооружали за одну Шахерезадову ночку. Распоряжались на стройке Джон Петров и Мотя Зарайский. Павильоны эти с декорациями планировалось использовать в дальнейшем для съемок их исторического супершоу. Вообще, нынешняя Москва — это своего рода продукт идеологического влияния Запада. Насмотрелись американских киношек, где успешные нью-йоркские евреиюристы в очечках на холеных мордашках своих перед свадьбой друга непременно напиваются в сиську… Вот и Махновскии не избежал влияния, придумал устроить этакую вечеринку. Но как потом выяснилось, все было неспроста. Питьгулять и шалить, покуда все еще были трезвые и не нанюханные, начали в декорациях Древнего Рима. Актердвойник, мастерски загримированный под знаменитого Федю из «Приключений Шурика» представил ошалевшему Массарскому главный подарок от его верных друзей — трех рабынь, которые весь этот вечер прощания с холостяцкой жизнью должны были прислуживать виновнику торжества, выполняя все самые затейливые его пожелания. – Узнаешь? — хитро улыбаясь, спросил Игоря его новый друг и побратим. Костюм Махновского представлял собою немыслимую композицию из тоги и сандалий, которые носили богатые римляне в первом веке нашей эры, и шитого золотой ниткой пиджака, надетого поверх этой тоги. В правой руке Махновскии держал маршальский жезл, которым он приветствовал всех своих знакомых, будто был маршалом Кейтелем, принимающим парад на Елисейских полях. – Тебе бы так по своей Думе ходить, — сказал Массарский, разглядывая преобразившегося приятеля, — это отвечало бы и времени, и духу. Ты лучше мне скажи, жопа с ручкой, узнаешь рабынь? Приглядись — в этом вся фишка! — Махновский ткнул Игоря своим жезлом в его расслабленный живот. А девушки, стоя на краю беломраморного бассейна, непрестанно меняли заученные позы и блистали жемчужными неискренними улыбками. – Узнаешь? — настойчиво спрашивал знаменитый депутат. – Неужели? — воскликнул Массарский. – А ты думал! — подтвердил догадку своего приятеля Махновский. — Нам это недешево стоило, но мы для тебя их нашли и привезли, так что владей до утра! Кто бы мог подумать! Джон с Махновским выписали для своего нового друга ту самую американскую поп-группу, которую он так любит, вместе с их солисткой, которую так вожделел, будучи старшеклассником! – Не сильно постарели? — снова ткнув Игоря жезлом и подмигнув ему, спросил Махновский. – Да ничего, смотрятся еще, — неуверенно ответил Игорь. — А петь-то будут? – И петь, и плясать голяком будут, — уверенно закивал Махновский, — за те бабки, что мы им дали, они тебе «Подмосковные вечера» на балалайках сыграют и оральным сексом обслужат, причем все одновременно. – Любопытно, — пожал плечами Игорь Массарский. И неожиданно позабыв про дорогостоящий подарок, заинтересовался кемто из гостей. Это Баринов, что ли? — спросил Массарский, в свою очередь, ткнув Махновского в бок. — Представь нас, давно хотел познакомиться, умный мужик. – Не вопрос, — хмыкнул Махновский, маршальским жезлом своим приветствуя красивого мужчину с лавровым венком, украшавшим его высокое чело. – Баринов, — пожимая протянутую Массарским руку, представился критик. – Над чем сейчас работаете? — поинтересовался Игорь. Его улыбка свидетельствовала об истинном интересе к собеседнику. – Да вот исправляю ситуацию в литературе, — вздохнув, сказал Баринов. — Понимаете, к пятидесяти годам пришел к выводу, что из тысячи прочитанных в университете и после него книг душу тронули едва две или три, вот и решил теперь потрудиться — исправить ситуацию. Пишу то, что трогает. – Пишете для себя самого? Литература для одного читателя? — хмыкнул Игорь. – Да нет, — совершенно не обидевшись, ответил Баринов, — событие в литературе случается тогда, когда, доверяя собственному вкусу, писатель создает именно то, что… — он замялся, подыскивая необходимое верное слово, — то, что завоевывает читательское поле. – Ну и как? — с иронией спросил Массарский. — Удается завоевание? – Да вот эти, — Баринов махнул рукой в сторону группы завернутых в тоги богатых промышленников и банкиров, среди которых затесался теперь и Махновский, — эти денег под новое издательство дали, специально, чтоб мои книжки издавать. – Ааа, ну если эти, — развел руками Игорь, — эти, наверное, понимают. – Они не понимают, они чуют, где деньгами пахнет, — сказал Баринов. – Ну, тогда пожелаю! — сказал Массарский и двинулся в сторону стола с яствами. Литература литературой, тусовка тусовкой, флирт флиртом, а прием пищи должен быть по расписанию. Джон восторженно оглядывал пространство павильона. – Сколько бабок ушло на все! А хватит на остальное-то? – А, брось, — махнул рукой Мах, — тюменские уже первую часть денег перевели… Тюмень — хоть и столица деревень, а свое сибирское слово держит. Скоро денег будет столько, что мы с тобой не декорации, а реальные Рим с Версалем откупим. И Мишу с Дюрыгиным, да и всю останкинскую телебратию надо приручить, они ведь, сами того не зная, нам большую службу сослужат. Так что эти бабки, считай, по статье «наше светлое будущее» расходуются. – И не жалко будет Ирмой пожертвовать? — спросил Джон. – Ты радуйся, что не тобой жертвовать придется, а за Ирму не переживай. Если что, ее ненадолго посадят, а мы ей в камеру и мальчиков-стриптизеров, и шампанское присылать будем, и цветной телевизор поставим. Часа в два пополуночи всех, уже сильно пьяных, стали приглашать перейти в другой павильон. Гости в тогах, разомлевшие от возлежаний с голыми фотомоделями, изображавшими финикийских рабынь и свободных римлянок, с трудом соображали, чего от них хотят. – Едем во Францию! Остановка — Версаль! — кричал популярный лысоватый и толстоватый одесский юморист, приглашенный на роль тамады. Чтобы отрезвиться перед переодеванием, Игорь нырнул в бассейн и пару раз проплыл от стенки до стенки. Какието совершенно пьяные девицы с удивительно знакомыми телевизионными лицами в воде пытались хватать его за руки и за ноги: – Эй, мальчик, не хочешь любви? Где он эту видел? Одна — вроде певица, которая с Ордашевским поет. Или диктор с седьмого телеканала? А другая?.. В версальских декорациях мягким клавесином и скрипками струился Моцарт. От белоснежных декольте было больно глазам, как от альпийских снегов при ярком солнце, хоть светозащитные очки надевай. Игорю был тесноват бархатный камзол. Обтягивающие панталоны, идиотские белые чулки и еще парик напудренный и неприятно пахнущий. Но девчонки, которых неизвестно откуда понадоставал шустрый порученец Махновского, были просто великолепны. Неужели в Москве так много грудастых барышень, которым корсеты из китового уса точно доктор прописал? – Слушай, Махновский, — обратился изумленный Игорь к своему приятелю, который теперь помахивал шпагой капитана королевских мушкетеров с осыпанным бриллиантами эфесом, — послушай, неужели за большие деньги в Москве ты теперь можешь все? И этих телевизионных барышень из редакции «Новостей» раздеть догола и в бассейн запустить, и любую народную артистку к стриптизному шесту приставить? – Не будь таким наивным, Игорек, — осклабился Махновский, — за очень большие бабки я всю Москву, да не то что Москву, всю Россию раком поставлю. – Почти верю, — отозвался Игорь. – Почти? — хмыкнул Махновский. — Почти? Да если надо, я любую приму Большого или Мариинского в следующий раз привезу, и та нам голого лебедя под СенСанса тут станцует как миленькая. И Игорь вдруг поверил. Поверил и представил себе, что за миллион, или за пять миллионов, или за десять — за сумму, которая для Махновского при его теперешних денежных потоках будет совершенно незначительной, любая прима Большого театра сможет… Он вдруг вспомнил ту новеллу австрийского писателя, что в детстве произвела на него сильнейшее впечатление, не столько возбудив юное сексуальное воображение, сколько поколебав веру в чистоту красоты, изначально присущую невинному детскому сознанию. Там рассказывалось о порядочной, благопристойной, интеллигентной молодой женщине. С мужем она была приглашена на вечеринку к одному богатому и холостому австрийцу. И вот за игрой в карты, когда муж этой дамы сильно проигрался, хозяин дома вдруг изъявил желание увидеть обнаженную грудь благопристойной женщины. И за одно мгновение такого стриптиза предложил огромную по тем временам сумму. И женщина расстегнула блузку. – Не веришь? — спросил пьяный Махновский. – Верю, — ответил Игорь, — вееерю в тебя… — И пьяно запел старую песню из старого кино про войну на свой лад: — Верю в тебя, в дорогую подругу мою, эта вера, б…, от пули меня, от снайперской пули киллера спасалааа… И вдруг, прекратив петь, сказал твердо, глядя Махновскому в глаза: – Не трогай, б…, нашего Мариинского театра, а то в морду, а то в морду дам за балет, ведь должно же быть чтото святое! – И я в тебя верю, — миролюбиво улыбнулся Махновский, — потому как ты же у нас вроде как дурак, хоть и банкир, ты же к психотерапевтам после секса бегаешь… – Вотвот, а ты и не искушай, черт! Ты же ведь черт? Я же тебя раскусил, — хитро прищурился Игорь. – Да ладно тебе, — отмахнулся Махновский, — гляди лучше, какие декольте! Хочешь вон ту сисястенькую? До зала с Иваном Грозным никто из гостей добраться уже не смог. К шести утра в павильоне Версаля творилась полная чума. Ноздри гостей пылали, переполненные дармовым кокаином, а желудки уже давно не принимали ни виски, ни текилы, ни шампанского… Полуголые музыканты в напудренных париках наяривали на скрипках то «Семь-сорок», то «Smoke on the water». По-разному раздетые гости танцевали в обнимку с девушками в одних корсетах из китового уса на холеных телах московской среднерусской породы. – Завтра я в Швейцарию на конгресс улетаю, — сказал Махновский. — Ты тут еще повеселись, а я баиньки. Кто веселился, а кто и работал. Предстояло великое действо: объединить два супершоу современности в одно. Пускай на один только раз, но в какое… Шоу Зарайского и его Ирмы Вальберс на один раз соединить с «Русским свадебным марафоном» Дюрыгина. Пока задача была поставлена так, чтобы объединить на один раз, но этот один раз должен был прозвучать и отдаться эхом. Да таким эхом, чтобы народ, тот, что жует макароны перед своими телевизорами, позабыл бы и о фигурном катании, и о боксе, и о цирке со звездами… Не всякий раз увидишь такое шоу, где разбираться будут не подставные якобы родственники и соперники, как на прочих уже надоевших шоу, а самые настоящие соперникисоперницы, да еще и звезды первой останкинской величины. Так что Зарайский работал вовсю. И Розочка, что теперь неотступно везде следовала везде за ним, была самым лучшим стимулятором его креативной деятельности. Розочка, хоть с виду и простая татарочка из Бугульмы, а остроумия гдето набралась, нахваталась. Даром что работала на Джона, с большими и важными людьми общалась. Это она, лаская напряженные Мотины чресла и иногда отрываясь от них, жарко говорила: «Стимулирую твой мозг, милый мой Мотя… — И с деланной наивностью, снизу вверх глядя на своего возлюбленного, поясняла свою гениальную догадку: — Ведь и головка, и голова — это почти одно и то же?» И стимуляции головки не прошли даром. Зарайский сыпал перед шефом новыми идеями, будто это не Дюрыгин был у них на телеканале главным генератором креатива, а он — душка Мотя. – Миша, серийное тиражирование похожих шоу со временем приедается, — говорил Зарайский, сидя в кабинете главного. …Зарайский отлично выглядел. Загорелый, окрепший, он даже както похорошему огрубел за месяцы, проведенные на корабле. – Тебе теперь бы бородка под морского волка пошла, — пошутил Дюрыгин, встретив его в предбаннике кабинета главного у вечно вожделенной секретарши Оленьки, — можешь работать теперь под мачо, тебе пойдет. Понятное дело, теперь пришла и настала очередь Дюрыгину бояться и ревновать: маятник любви главного качнулся теперь в другую сторону. Полгода назад Дюрыгин Зарайского подсидел, а теперь Зарайского Миша гораздо чаще принимает у себя в кабинете, так что трепещи, Дюрыгин, еще не известно, чья в конце концов возьмет! – …Ну, так и что предлагаешь, Мотя? — спросил главный. — Ясен пень, что одна программа, даже самая хорошая, рано или поздно приедается. – За редким исключением, — уточнил Мотя, — вот к примеру КВН… – Ну, у нас с Дюрыгиным не КВН, а РСМ, то есть «Русский свадебный марафон», — уточнил главный, — и шоу хоть только вот с первого сентября началось, рейтинги хорошие, но мы должны смотреть на перспективу. – Вот я и говорю, — важно откинувшись в казенном итальянском кресле, продолжил Мотя, — в череде программ нового шоу надо устраивать усиливающие внимание зрителя ударные программы. – Например? — внимательно глядя на Мотю, спросил главный. – Например, свадьба со скандалом. – Типа драку заказывали? — усмехнулся шеф. – Типа этого, — согласно кивнул Зарайский, — только здесь надо очень тонко, тоньше, чем отрепетированные скандалы Ван Дамма со Сталлоне на красной дорожке в Голливуде. – Да, но ведь у нас по теперешней канве каждая свадьба в каждом шоу у Дюрыгина с Агашей — это свадьба звезд?.. – Вот-вот, а сладкое, по статистике, как раз быстрее всего и приедается, — подняв палец к потолку, назидательно сказал Зарайский. – Ну, и что предлагаешь? — спросил главный. – А я предлагаю на один раз объединить наши шоу — дюрыгинское и мое, — уверенно сказал Мотя. — И я там тебе обещаю такой выстрел, что все эти австрийские телешоу с больными почечными пациентами и одним донором со здоровой почкой покажутся детским лепетом. О нас не только вся Европа говорить будет, но вся Америка и вся Япония. – Ну рассказывай, — не скрывая заинтригованности, сказал главный. Он встал изза стола и подсел ближе к Моте. – Мы возьмем и объединим наши шоу для съемок одной свадьбы, а именно свадьбы Дюрыгина… – Что? — недоуменно вздрогнул шеф. – Я сказал, что нам нужна свадьба Дюрыгина и Фроловой, — спокойно ответил Зарайский. — Потому что только свадьба, где сам продюсер и главная ведущая будут задействованы как жених и невеста, только такая свадьба в свадебном марафоне на ТВ сможет дать повод для того, чтобы ведущими на одну программу стали мы с Ирмой. – Это дело, — восхищенно сказал главный, — ты сам придумал? – Сам, — не без гордости ответил Зарайский. – Может, мне половину сотрудников в море кочегарами отправить, чтобы лучше думали? — спросил шеф. – Тебе лучше знать, что с сотрудниками делать, а я специалист по креативу. – Ну, специалист, а Дюрыгину-то и Фроловой кто скажет, чтобы они поженились? — спросил главный, в упор глядя Зарайскому в глаза. – Ты и скажешь, тебя послушают, — не мигая ответил Зарайский. – А если не послушают? — усомнился Михаил Валерьевич. – А ты ему скажи, что если он не хочет, чтобы шоу «Русский свадебный марафон» отошло к другому, то пусть сам женится на Фроловой, и в прямом эфире, — посоветовал Мотя. – Или я его уволю? — переспросил шеф. – Или, — кивнул Зарайский. Главный поднялся из кресла, подошел к столу, нажал на кнопку громкой связи с секретаршей. – Оленька, соедини-ка меня с Дюрыгиным, — тихо сказал главный, — я его на свадьбу хочу пригласить. – На чью свадьбу? — поинтересовалась Оленька. – А на его свадьбу, — хитро подмигнув Зарайскому, ответил главный. Ирма принялась вспоминать. Напрасно говорят, что больше хочется вспоминать только самое хорошее и приятное. Это кому как… Вот Ирме было приятно ковыряться именно в своих душевных болячках. Когда она сказала Джону, что согласна переспать с незнакомцем, она будто от некоего тормоза избавилась. Будто тяжелый груз скинула там, внизу, где ноги в землю упираются, и она вдруг полетела. Как шарик воздушный, который отпускают из рук. И в душе сразу какоето безразличное ко всему спокойствие установилось. Летела, летела с одной лишь мыслью в голове: ах, скорее бы только! А Джон, кстати говоря, не заставил долго ждать. – Дамы и господа, — начал Джон, — объясняю правила нашей игры… Они сидели в большой комнате, обставленной под начало XVIII века. Потрескивая, весело горел огонь в камине. Музыканты, одетые в камзолы и в парики с косичками, сидели спиной к собравшимся и играли Моцарта, концерт для кларнета до-мажор. Ирма знала это произведение еще с музыкальной школы. Только вот почему одетые под старину музыканты сидят к ним спиной? Ах да, ведь здесь сейчас предстоит некое действо с развратом, догадалась Ирма. Когда Джон ввел ее в залу, там уже сидели двое господ. Икс и Игрек. Джон так и представил их: – Господа, имею честь представить: мадемуазель Энигма. Джон, одетый в зеленый камзол и белые чулки, обутый в башмаки с большими пряжками, был единственной персоной без маски на лице. Лица господ Икс и Игрек скрывались за большими черными полумасками из шелка, открывающими только рот и часть подбородка. Для глаз в полумасках были проделаны такие узкие прорези, что ни формы, ни цвета глаз различить было невозможно. Одеты господа были по моде двора Людовика XV — в бархатные камзолы, такие же бархатные панталоны и белые чулки. Напудренные парики прекрасно гармонировали с белыми кружевами воротников и манжет. Ирму… Вернее, мадемуазель Энигму одели в бархатное платье с белыми кружевами на кринолине. Грудь, шея и плечи ее по моде того времени были сильно открыты. Грудь мадемуазели, и без того большая, увеличилась за счет приподнявшего ее корсета из китового уса, причем декольте было настолько смелым, что практически почти обнажало полукружия около сосков. Мадемуазель тоже была в маске и парике. Почти голую грудь она прикрывала большим китайским веером. Джон усадил Ирму напротив господ. Острый глаз Ирмы мог приметить некоторые детали. Как и каждую женщину, Ирму распирало любопытство. Как это будет? Где и как? – Итак, дамы и господа, я еще раз повторяю правила нашей игры в «СюрпризПлезир», — с жонтийными поклонами, обращаясь в основном к мужчинам, говорил Джон, — дама сама выбирает себе первого кавалера и выполняет его желание, которое я оглашу, вынув записку из этой шкатулки… Изза китайского чуть трясущегося в ее руках веера Ирма разглядывала своих визави. Как же она будет выполнять их заветные и сокровенные желания? Прямо в присутствии Джона, или тот соблаговолит выйти? Плевать на Джона, думала Ирма, она была совершенно уверена, что все это снимается на скрытые камеры. Но ведь Джон обещал главное: ни один из участников не снимет маски и парика, и кроме того, ни один из участников игры не проронит ни единого слова, таковы правила. – Итак, дама выбирает, — объявил Джон и застыл в ожидании. В принципе Ирме было все равно, с кем. Ни лица, ни роста, ни фигуры партнера не угадать. Кого выбрать — того, что под бронзовым Амуром возле камина, или того, что возле напольных часов с маятником? Все глядели на Ирму. Только музыканты медленно и увлеченно водили смычками по своим альтам и виолам. Ирма сложила веер и решительно указала им на господина под бронзовым Амуром. – Мадемуазель Энигма выбирает господина Игрека, — громко объявил Джон. Он подошел к инкрустированному круглому столику и, открыв шкатулку наподобие тех, в которых в давние времена господа хранили свои любовные письма, достал перевязанное ленточкой письмо, развязал его и принялся читать: – Господин Игрек желает, чтобы мадемуазель Энигма совершила с ним соитие путем орального соединения чресел господина Игрека с губками и с язычком уважаемой мадмуазель Энигмы. Тишина повисла в комнате. «Ах, как это гадко и неизобретательно», — сказала себе Ирма. Она была спокойна и знала, что не дрогнула ни единым мускулом, хотя это было неважно — лицо скрывала маска. Музыканты на какоето мгновение взяли паузу. И после положенного числа тактов начали третью часть концерта. Рондо… Ирма безмолвно приблизилась к Игреку. Покорно опустилась перед ним на колени и стала ждать, покуда тот стянет тонкие белые перчатки. Когда он освободил от них руки, она почти узнала эти ладони… А когда они, эти ладони, легли ей на грудь… Узнала ли она его? Нет, она не была уверена на все сто процентов. Даже когда тот не сдержал условий и вскрикнул, она все равно не была уверена. Но этот Джон с его негодяями — они до всего могли додуматься. А вот второго она не узнала, это точно. Даже мыслей никаких на его счет не возникло. Второй был перевозбужден предшествовавшим зрелищем и поэтому почти мгновенно испытал исполнение своего желания — поиметь мадемуазель Энигму на себе верхом. Оба господина застегнулись, поднялись и поклонами поблагодарили ее. Джон, приложив палец к губам, молча взяв мадемуазель Энигму под локоток и вывел ее из комнаты… – Вторую половину моих денег! — срывая с лица маску, так что ее волосы рассыпались, разметавшись по плечам, потребовала Ирма, как только они вышли из комнаты. — Теперь я тебе ничего не должна, мы в расчете за наше дельце. Но с тебя еще и причитается, ты же говорил о сумме гонорара? Ничего не говоря, Джон поклонился и протянул Ирме пачку зеленых банкнот. На выходе ее ждал шофер Джона. – Домой, — бросила Ирма шоферу и назвала адрес. Привалилась бочком к дверце и попробовала заснуть. Она не могла видеть, как удовлетворенных ею господина, оставшиеся в комнате, два ее любовника теперь пили коньяк и обсуждали свои дела. По правилам игры «СюрпризПлезир» мистер Игрек, ее гражданский муж Игорь Массарский, только что проиграл триста тысяч долларов. Потому что не сдержался и выказал свои эмоции. Удивление и даже гнев. Чего по правилам этой тонкой игры истинных ценителей искусства делать было нельзя. – Представляешь, Джон, мы тут глядели в монитор, и представь, он до того момента, как она не сняла в прихожей маску, ее не узнал! — хохотал Махновский. – Ах ты гнида! — крикнул Массарский и в полном бессилии откинулся в кресле. Мах ржал как орангутанг. – Это типа как игра в «Стоун Фэйс», — выдавил наконец Массарский. — Только ставки тут у вас, пожалуй, слишком… – Зато коечто узнал про свою женку, — похлопав приятеля по колену, с чувством сказал Махновский. — Кабы мне кто дал такой шанс узнать все про темные стороны жизни моей, я бы такому человеку, — и тут Махновский мотнул головой в сторону Джона, — я бы такому человеку не триста, я бы такому человеку все пятьсот бы дал. – Пять котлет за минет собственной жены? — невесело усмехнулся Массарский. – А ты думал, это того не стоит? — хмыкнул Махновский. — Ты бы потом на ее какойнибудь тайной подлянке в сто раз больше бы мог потерять, а так — чем раньше про свою все хорошее узнаешь, тем скорее с ней расстанешься. – Слабое звено? — спросил Массарский. – Слабое звено, — кивнул Махновский. — От него, вернее от нее, надо избавиться. А дома Ирму ожидал сюрприз. В холле ее встретил Дима Попов. Лицо его излучало официальную отчужденность. – Плохие новости, Ирма, — сказал он. – В чем дело? Спросила, а интуиция ей уже подсказывала ответ. – Игорь тебя выставляет, — ответил Лима, — он звонил и просил тебя с вещами отправить на твою московскую квартиру. Правильно вещевала интуиция. Вот и все. Вот и кончился ее роман с Игорьком. А Роза разбилась в своей почти новенькой «Пежо». Разбилась, когда ехала к себе в Бугульму похвастать машинкой перед родичами, перед одноклассниками. Зарайский так не хотел ее отпускать, так не хотел, все говорил: поезжай поездом, на кой черт тебе сутки за рулем сидеть? Не послушалась, поехала. И лоб в лоб с КАМАЗом на трехсотом километре трассы и поймала свою судьбу Розочка. |
||
|