"Ученик некроманта. Мир без боли" - читать интересную книгу автора (Гуров Александр Владимирович)

Глава 15. Жажда крови

Ночь перепачкала небо темными красками. Звезды потухли, спрятались за грузными чернильными тучами. И даже не выглядывали: боялись смотреть на костер, стеснялись наблюдать за пламенем, в котором сгорает бездетная Марта. Горькой у нее была жизнь, и смерть оказалась не слаще — с привкусом крови и крепленого вина.

Веридий жадно отхлебнул бенедиктина, который не только утолял вампирскую жажду, но и хмелем туманил рассудок, что сейчас было вдвое важнее. Мало вина. Мало… Ливуазье одним глотком осушил оставшиеся полбутылки и швырнул пустой сосуд за ограду. В сонной городской глуши шумно разбилось стекло, но раненное сердце герцога раскололось во стократ громче. Веридий соткал и бросил в погребальный костер огненный шар. Пламя, дико взревев, поднялось до грязных небес, на миг осветило их чистым сиянием погибшей души и потухло так же быстро, как взъярилось секундой раньше.

Ливуазье стоял и наблюдал за тем, как холодный ветер хватает в свои объятья пепел и прах и уносит их далеко за границы города, за границы Хельхейма, чтобы Марта переродилась в более счастливом месте, а ее душой пропиталась каждая крупица проклятого мира.

Из глаз герцога потекли красные слезы. Слишком много крови он выпил этой ночью, непозволительно близко подошел к черте, за которой заканчивается голконда, умирает рай и начинается привычный для вампиров извечный голод. Веридий упал на колени и подполз к рдеющим углям, оставшимся от его возлюбленной. Рухнул в тлеющее кострище. Вслух зарыдал, обнял уголь, пепел и прах, будто страстную женщину, и начал целовать грязь, представляя сладкие губы любимой. Но ее больше нет. Ее нет. Остался лишь антрацитовый уголь. И память.

Веридий встал, на подкашивающихся ногах, весь перемазанный в золе и саже, поплелся в погреб, чтобы откупорить новую бутылку бенедиктина. Сегодня он утопит мысли о Марте в вине, забудет на ночь о смерти, забудет о той, которой больше нет. А если завтра вспомнит о ней, то напьется вновь и будет напиваться снова и снова, пока сладкая дымка забытья не разрушит рассудок и не вычеркнет из памяти её образ. Ах, Клавдий был прав: вампиру нельзя жить среди людей, он становится слабым, эмоциональным, зависимым от человеческой любви, ласки и тепла. Но как жить иначе? Как жить в родном особняке, если в нем нет никого и ничего, кроме глухих стен и одиночества? Веридий не знал. И не хотел знать. Но теперь, по-видимому, узнать ему придется…

Пьяный вдрызг вампир ввалился в винный погреб и прокатился по нему шумным ураганом. Он не давал Энин сосредоточиться на преобразованиях, которые ей просто необходимо было проделать над металлами именно сегодня. Завтра она покинет Вестфален, но перед уходом должна позаботиться об эликсире, тормозящем развитие чумы.

— Рыжая! — из соседний комнаты донесся громогласный окрик Ливаузье. — Составь мне компанию! Мне скучно!

С трудом уняв бьющую изнутри ярость, Энин ничего не ответила. Ей нельзя было отвечать, чтобы не провоцировать разбушевавшегося вампира. Делание не терпело, когда нарушали молчание или не соблюдали внимания, когда у алхимика не было достаточного знания или твердой уверенности в своих делах. Энин и без того нарушала все правила алхимии, выведенные Альбертом Великим, нельзя было лишний раз идти на поводу у эмоций и вступать в перебранку с перепившим герцогом.

И все же эмоции одолевали. Правда, другие. Что будет с Анэт? Теперь, после укуса, она обречена на «проклятие крови», ей суждено умереть или стать вампиром, не мыслящим жизнь без человеческой пищи. Спасет ее Батури или нет, но Анэт уже не вернуть. Она ступила на тонкий путь, ведущий в лоно Темных Богов. У Энин больше не было сестры.

— Рыжая!

Ливуазье бросил бутылку в стену, чтобы звоном битого стекла заставить девушку обратить на себя внимание. Но Энин отстранилась от посторонних звуков и сконцентрировалась на преобразованиях олова и меди. Она уже в третий раз делала все так, как было написано в рецепте Сандро, но никак не могла добиться желанного результата. Эликсир получался не ярко-зеленым, а черным, как ночь. Энин не отчаивалась, начинала Делание вновь, надеясь, что на этот раз достигнет поставленной цели.

— Эй, лабораторная крыса! — орал за стеной вампир. — Мне нужна твоя компания! Присоединяйся!

Энин снова не удалось создать эликсир «недоросли», словно рецепт, который она разгадала прошлой ночью, содержал неведомую ошибку. Быть может, девушка что-то напутала? Нет, это невозможно! Все было предельно просто, ясно, обосновано и логично. С ее результатами не смог бы поспорить ни один алхимик. Так Энин считала и, несомненно, была права. Но если бы она удосужилась прочесть книгу Трисмегиста «Все об эликсире Бессмертия», то поняла бы свою оплошность.

Плюнув на преобразования, решив, что, раз уж составляющие смешаны правильно, то цвет не имеет значения, Энин перелила полученный эликсир в кожаную флягу. В тот же миг, видимо, устав кричать и ждать появления девушки, Ливуазье с шумом вломился в лабораторию и, с трудом удерживаясь на ногах, доковылял до рабочего стола.

— Я что, щенок, чтобы звать тебя и не получать ответа? — кроваво-красными безумными глазами вампир упрямо посмотрел на Энин, но она выдержала его взгляд и с презрением ответила:

— Ты хуже щенка, ты жирный пес, не знающий удержу. Меня тошнит от твоей пьяной рожи. Иди и проспись!

— Ты кто такая?! — Веридий одним небрежным движением скинул на пол алхимические приборы, уничтожив все расчеты колдуньи. — Ты кто такая, чтобы командовать в моем особняке?

— Гостья. И если тронешь меня хоть пальцем, Батури свернет тебе шею.

— А кто он мне? Сила и закон? Плевал я на его угрозы, — вампир демонстративно сплюнул красной то ли от крови, то ли от вина слюной. — Он уже не вернется. С Каэлем ему не справиться.

— Вижу, ты гордишься своей безнаказанностью, предатель, — с презрением бросила девушка и собралась выйти из лаборатории, но вампир схватил ее за руку, опрокинул на пол и, сам потеряв равновесие, завалился сверху.

— Пошел вон! — попыталась отбиться от него Энин, но не смогла скинуть с себя расслабленное тело Веридия.

— Будь со мной, — потребовал вампир, разорвал на девушке кафтан и, перевалившись, задрал подол ее платья. — Родишь мне сына, — заверил Веридий, одной рукой держа Энин, а второй стягивая с себя штаны.

Колдунья не стала покорно ждать, когда вампир овладеет ею, переборов секундную оторопь, выговорила заклинание Касание ветра, и Ливуазье отбросило в другой конец комнаты. Он ударился об стену. С разбитых стеллажей со звоном попадали пробирки и банки, но Веридий по-вампирски быстро пришел в себя и молниеносно, словно за короткую секунду успел протрезветь, рванулся в сторону девушки. В последний момент она успела сотворить магический огонь, и Высшего окутало едкое пламя, которое, впрочем, его не убило — уж слишком много в нем было Силы, полученной от выпитой крови. В ответ Ливуазье послал в колдунью заклинание паралича и соткал подряд три Громовых удара. Защита девушки не выдержала. Энин упала на колени, и из ее ушей потекла кровь. Веридий обратился к ментальной магии и без труда взял обессиленную жертву под контроль. Но он не учел того факта, что колдунья принимала эликсир бессмертия и уже сейчас была в шаге от гибели, на полпути к обращению в лича, невосприимчивого к магии разума. Энин подчинилась лишь телом, в котором еще теплилась жизнь, но наполовину мертвое сознание не поддалось чужому воздействию.

— И что теперь, тварь? — зло покосилась на вампира Энин, не чувствуя собственного тела, понимая, что не принадлежит сама себе. — Изнасилуешь меня, как и свою служанку? Силой и магией заставишь меня вынашивать твоих ублюдков? Как делал с ней?

— Замолкни! Ты ничего не знаешь, — огрызнулся вампир, подошел ближе к пленнице и хищно облизнулся. — Батури умеет выбирать себе угодниц…

— Да, он не любит серых и молчаливых мышей, которые позволяют себя насиловать и терпят обиды.

— Не смей говорить о ней так!

— Батури смешает тебя с пеплом. Пеплом твоей бездетной служанки.

— Языкатая дрянь! — стиснув зубы, процедил Веридий и несколько раз ударил Энин по лицу.

Мысли о той, которой уже нет, мысли о Марте не давали покоя. Ливуазье был в ярости. Рыжеволосая бестия умело давила на болезненные, свежие раны, но именно эта злость пусть и не отрезвляла, но возвращала рассудок.

— Хочешь найти себе новую потаскуху, пока пепел старой еще не успел остыть? Я не сгожусь на эту роль. При первой же возможности вгоню тебе в сердце осиновый кол.

— Он не поможет, — выдохнул Веридий и, шатаясь, пошел прочь из лаборатории. — Приведи себя в порядок! — снимая свое заклинание, из-за двери выкрикнул он. — Завтра ты предстанешь перед святыми людьми.

Ливуазье на секунду задержался у винного склада, стянул бутылку бенедиктина. Подумав, взял еще одну и побрел в спальню Марты, в спальню, в которой трижды зачинал себе наследников, но ни разу не увидел в колыбели у кровати родного ребенка. Лишь однажды там ночевал чужой младенец, который теперь по вине герцога обречен на смерть.

Холода пришли в одночасье. Казалось, еще вчера природа была погружена в унылую и пасмурную осень, а уже сегодня лютовала зима, которая щедро развеивала вокруг снежные хлопья и наполняла ветер невыносимой стужей.

Клавдий спешил. Он жаждал крови. И не обязательно на клыках — достаточно на клинке. Батури мчал по горячим следам, надеясь догнать похитителей до того, как они скроются в замке Каэля. В противном случае справиться с ними будет во стократ сложнее.

Лютый, натужно завывающий ветер, несущий с собой крупные снежные хлопья, глушил все звуки и застил глаза непроницаемым белым покрывалом. И все же удача улыбнулась Батури. Он не увидел преследуемых, не услышал стука копыт, но уловил ругань, брань и крики. Клавдий спикировал ближе к земле и закрыл себя магическим щитом, чтобы чувствительные к опасности вампиры не смогли его учуять.

Вскоре Батури различил в белой стене снегопада семь коней, которые мчали галопом и были быстрее разбушевавшегося ветра. Казалось, животные не обращают внимания на непогоду, а всадникам плевать на то, что путь невозможно разглядеть. Видимо, им не нужны были глаза, чтобы видеть прочерченную во внутренних взорах стезю.

Конных было трое. Один из них молчал и ехал впереди, двое других ссорились. Позади скакали четыре жеребца, к седлу одного из них была привязана Анэт. Сперва Клавдий не увидел ребенка, но чуть позже заметил, что его держит в руках молчаливый всадник.

— Зачем ты взял с собой этот балласт? Стригои, твою мать! Я к тебе обращаюсь!

Этот тонкий женский голос был знаком Клавдию. Он знал ту, что напала на особняк Ливуазье и выкрала ребенка, и не только знал, но и любил. Это была Алекто.

— Каэль сказал привести девушку, этим я и занимаюсь, — оправдывался Стригои.

— Ему была нужна рыжая!

— Так почему ты ее не повязала? Она была перед тобой, а ты сбежала, как крыса с корабля.

— Ты сбежал первым!

— Конечно! — воскликнул Высший. — У нее были магниты Тривеликого, а связываться с неизведанной магией мне не с руки.

— Трус, — зло выдавила Алекто. — Удивляюсь, как такой поддонок смог прожить так долго.

— Трус, — не стал спорить Стригои, — потому и жив. Я же не могу добиться защиты, раздвигая ноги то перед Баутри, то перед Каэлем. У меня, видишь ли, органы не приспособлены для такой любви.

— Ах, ты скотина! — Алекто потеряла терпение и приготовилась скинуть вампира с коня заклинанием, но ей помешали.

— Прекратите! Оба… — рявкнул ехавший впереди всадник и принюхался, словно ищейка. Некритто Носферо ощущал опасность и близость боя, но не мог понять, с чем связано это чувство: погони не было, об этом говорила и магия, и артефакты, которыми он предусмотрительно запасся. — Я что-то чувствую…

Снегопад валил беспроглядной стеной, протяжно выла вьюга. Стучали копыта скакунов. В облике крупного нетопыря, прячась за жеребцами, Батури продолжал преследование. Магический щит, укрепленный энергией «смерти Каэля», действовал безупречно и делал вампира невидимым как для обычного, так и для магического зрения. Клавдий слушал громогласных, перекрикивающих ветер всадников и ждал подходящего для нападения момента.

— И почему нами командует никому неизвестная шавка? — закатил глаза Стригои.

— Замолкни, и не мешай мне слушать, — приказал главарь ночных охотников, одним взмахом руки лишив Высшего голоса. И не было ясно, какого рода магию использовал вампир. — Верну дар речи, когда посчитаю, что ты достоин со мной говорить.

Алекто ударила коня в бока и поравнялась с главой колонны.

— Носферо, пусть Стригои оставит девушку. Она только мешает.

— Нет.

— Если мы ее выбросим, то сможем обратиться в летучих мышей и уже к рассвету будем в замке, — стояла на своем вампирша в кошачьей маске. Алекто не хотела, чтобы Батури видел ее лицо, когда будет умирать, а пришли они именно за тем, чтобы лишить его жизни. Алекто повезло: Клавдия она не повстречала, хоть и не сомневалась, что он пустится в погоню и скорой встречи не миновать.

— Я все сказал.

— Это неправильно, Каэль не одобрит…

— Я. Все. Сказал, — с расстановкой повторил Некритто, и на этом разговоры закончились.

Вьюга усилилась, окутала мир беспроглядной стеной снега. И тогда Батури решил действовать. В облике нетопыря он опустился на жеребца и принял человеческое обличие. Конь не испугался, даже не вздрогнул: Каэль не поскупился и выделил ночным охотникам чистокровных, не боявшихся нежити, роверцев.

Клавдия заметили не сразу, отводящая взгляды магия выкроила ему мгновение, необходимое для плетения заклинания. Батури не стал размениваться на такую простую волшбу, как стрела Хаоса или Огненный шар — сразу обратился к высшим арканам. Мертвая стужа, которая по легендам обволокла сердце Хель, поглотила в своих колючих объятиях и Стригои, и его жеребца. Превратившись в ледяную статую, роверец рухнул наземь и разлетелся на сотни мельчайших кристально чистых осколков. Но по неведомым причинам, будто Стригои защищала чья-то могущественная, непобедимая магия, заклинание на него не подействовало. Потеряв коня, Высший кубарем покатился по земле и, попав под копыта мчащих позади неоседланных роверцев, лишился половины головы. Вампир не умер, но теперь он еще не скоро оправится от полученных ран и увечий, не скоро сможет отомстить графу за подлый удар в спину.

Батури повторил аркан, но колдовство истаяло едва сорвавшись с пальцев. Всадник, которого компаньоны между собой называли Некрито Носферо, развернул коня и взмахнул рукой. В Клавдия ударил луч света, и был этот свет настолько чистым, что превратил мрачную ночь в яркий день. Батури принял чужое заклинание на лезвие своего кинжала, но даже артефакт, блокирующий любую волшбу, не смог совладать с неведомой магией противника. Встретившись с клинком, колдовство раздробилось на десятки светлячков. Эти светлячки, несмотря на дикую скачку, окружили Батури со всех сторон и с каждым мгновением становились все ярче, все крупнее. Дорастая до огромных размеров, они безжалостно жалили мертвую плоть, оставляя болезненные ожоги, которые не поддавались вампирской регенерации и не спешили зарастать. Чаще всего Батури успевал вовремя выставить клинок и защититься от светлячков, но искр от этого не становилось меньше: они делились на десятки осколков и, как и все другие, начинали расти и разгораться все ярче. Гримуар возрождал сам себя. И нельзя было причислить его ни к стихийной волшбе людей, ни к друидским чарам жизни, ни к природной волшбе альвов, ни к колдовству смерти немертвых, ни к магии крови вампиров. Гримуар чем-то напоминал магию эстерцев. Но не мог же вампир обладать святым словом!

Аркан Носферо окружил Батури со всех сторон светящимся коконом. С каждым мигом сопротивляться чужой магии было все сложнее, но Клавдий не сдавался. От него зависела жизнь маленькой Долорис, в которой уже сейчас наблюдался огромный потенциал колдуньи. Из девочки выйдет замечательная ученица, великолепная дочь. Батури воспитает ее в любви и строгости, научит всему, что знает сам, сделает Высшей, добьется для нее голконды…

Думая о Долорис, Клавдий бесконечно отбивался от нарастающего заклинания, уже поджарившего почти все его тело, но по неведомым причинам не повредившего одежду. И вдруг светлячки стали медленно тускнеть, гаснуть и вскоре рассеялись. Натянув поводья, Батури остановил роверца и огляделся.

Лилово-красный солнечный диск освещал заснеженную равнину. С неба, весело кружась, падали снежинки. Ни ветра, ни вьюги уже не было. Вокруг царствовала девственно-чистая природа, не омраченная присутствием людей.

— Скрылись, — Батури недовольно сплюнул и, ударив жеребца в бока, пустил его вскачь.

Клавдий знал, куда похитители держат путь — в замок Каэля. Несомненно, там ждет ловушка, но другого выхода, кроме как сунуть голову в пчелиный улей, попросту не было.

Бенедикт заметил Ливуазье издали. Глава дома Атис шел, сильно опираясь на плечо худощавой рыжеволосой девушки, и широко, выставляя напоказ клыки, улыбался. Бенедикт незаметно для остальных набросил на своего Мастера иллюзию, сделав вампирскую челюсть человеческой. Но даже этой меры предосторожности было мало, чтобы святые братья не обратили на гостя внимания, а городские стражники, выстроившиеся вокруг площади, не вытянули спины и не взялись за мечи.

Бенедикт подскочил к герцогу и схватил его за руку, заставив его стоять смирно, не шатаясь из стороны в сторону.

— Что с тобой, Ливуазье? Своим видом и поведением ты ставишь под удар не только меня, но и свою спутницу. Убирайся отсюда, пока не накликал беды.

— Как ты со мной разговариваешь, плебей? — напрасно пытаясь сфокусировать на священнике мутный, невидящий взгляд, промычал Веридий. — Ты забыл, с кем говоришь? Я напомню…

— Тише! — Бенедикт притронулся ко лбу Ливуазье, что-то невнятно прошептал. Отвернувшись, посмотрел в сторону служителей порядка и вполголоса сказал: — Отведите господина герцога домой, ему нездоровится.

Городские стражники подхватили Веридия подмышки и поволокли в сторону его усадьбы. Вампир безвольной тушей повис в руках служителей порядка, а позже, когда его уже вывели с площади, даже уснул.

— Мне говорили о двух живых, — обратился Бенедикт к Энин, когда опасного для конспирации Ливуазье утащили с эспланады. — Мы ждали только вас двоих, но я не могу и дальше оттягивать час отправления. Сколько ей надо времени?

— Я ухожу одна. Анэт не придет… — пытаясь придать голосу максимальную твердость, ответила колдунья.

— Тогда отправляемся, — облегченно выдохнул Бенедикт и дал сигнал стражам и святым братьям. — Через две недели будем у границы, если, конечно, Эстер убережет от трупоедов и неупокоенных, — обнадежил священник, взял растрепанную девушку под руку и заговорил лилейным голосом, которым так легко подкупал прихожанок: — Скажи свое имя, дитя мое…

Странствия Энин начались. И не только Энин, но и чумы, которую она несла в себе.