"Угол падения" - читать интересную книгу автора (Андреева Наталья)

Глава 6 О ЧЕМ ИНОГДА ХОЧЕТСЯ ПЛАКАТЬ МУЖЧИНАМ

Андрей Елистратов, действительно, и не собирался никуда бежать. Лада Анатольевна говорила правду. Его небольшая фирма катастрофически теряла деньги на замороженных банковских счетах, и он пытался как-то выправить тяжелое финансовое положение. Кризис и не думал сходить на нет, люди перестали вкладывать деньги в ремонт своих квартир, все дорогие покупки откладывались до лучших времен, в том числе и новая элитная сантехника, продажей которой занимался Елистратов. Поставщики уходили с российского рынка, сворачивая инвестиции и прекращая поставки заказанного оборудования. За последние полмесяца Андрей потерял уже половину денег, находившихся в обороте, но это был еще не конец. Он работал отчаянно и самозабвенно, спасая благополучие единственного, что было ему по-настоящему дорого в этой жизни: своей семьи. Меньше всего Андрею хотелось сейчас домой, если бы можно было ночевать здесь же, в рабочем кабинете, он так бы и поступил, но за пятнадцать лет семейной жизни у него еще ни разу не было повода не ночевать дома, и офис не был для этого приспособлен. Приходилось возвращаться в свою квартиру, которая теперь встречала его враждебной многозначительной тишиной.

Когда Елистратова в срочном порядке вызвали в прокуратуру, Андрей с трудом вынырнул из водоворота звонков, бумаг и неотложных переговоров. С трудом начиная воспринимать окружающий мир, он щурился на солнце, проникавшее в окна кабинета, как человек, несколько суток не видевший дневного света. Сначала Елистратов вообще не мог понять, о чем его спрашивают, с трудом сообщая необходимые для протокола сведения.

Леонидов ловил себя на том, что никак не может преодолеть симпатию к этому крупному, спокойному, сохранившему хорошую спортивную форму мужчине. Если этот человек и стал убийцей, то сделал только то, что должен был сделать для спасения чести своей жены и благополучия семьи.

— Андрей Михайлович, вы должны отвечать на вопросы конкретно, четко и помнить об ответственности, которая ложится на вас за дачу ложных показаний. Мы располагаем свидетельскими показаниями Ирины Сергеевны Серебряковой, которая в день убийства мужа видела вас следящим за ним. Как вы провели день двадцать девятого августа?

— Провел как обычно.

— Ездили на работу, назначали встречи, звонили по телефону?

— Да, все именно так.

— Однако сотрудники утверждают, что на работе вы не появлялись, позвонили только один раз, дали распоряжения, перенесли назначенные встречи и просили не ждать. Кроме Ирины Сергеевны, еще один человек видел вас в Митине, у дома, в котором незадолго до убийства купил квартиру Серебряков. Так что?

— Мои семейные дела касаются только меня.

— Возможно. Но не в том случае, когда убиты три человека и вы подозреваетесь в убийстве. Если вы, Андрей Михайлович, не вспомните, как провели тот день, и не сможете дать убедительных объяснений, нам придется задержать вас на трое суток в качестве подозреваемого до предъявления обвинения.

— Меня пугать не надо. Самое худшее, что со мной могло случиться в этой жизни, уже случилось. Теперь мне просто все. равно. Жалко только, что не моя пуля уложила этого подонка. Но объяснять я ничего не собираюсь.

— Вы знаете, Андрей Михайлович, ваша жена уверена, что это вы убили Серебрякова, и страдает, что стала этому причиной. Если стреляли действительно не вы, то докажите это. Расскажите мне все, с самого начала.

— С самого начала — это слишком длинно.

— Ничего, у меня впереди целый рабочий день, да и вам торопиться не стоит. Жизнь — она еще может пригодиться.

— А зачем? Женщину, которая была смыслом моей жизни, я все равно потерял. Дело в том, что я всегда безумно любил Ладу…

Андрей Елистратов и в самом деле безумно полюбил Ладу с того самого момента, когда увидел в первый раз у дверей института, с волнением вглядывающуюся в списки студентов, зачисленных на первый курс. Никого красивее он до сих пор в своей жизни не видел. Мальчик из глубинки, выросший в маленьком провинциальном городке, он с детства любил только физику и математику. Мир формул казался Андрею самым гармоничным, а загадочные для многих математические значки заменяли все виды искусства. Лада оказалась прекраснее самых изысканных геометрических линий, столь тщательно выводимых им на белоснежном ватмане.

Он не осмелился сразу приблизиться к неземному загадочному существу. Она стала для Андрея мечтой, он разглядывал ее тайком, следя за малейшими движениями любимого лица. Совсем немного времени нужно было ему, чтоб понять, что мечта несчастлива. Приглядываясь к толпе окружавших Ладу студентов, Андрей искал того, кто мог бы стать ему конкурентом, мысленно вливая себя в круг приближенных к королевской особе. Когда выяснилось, что Лада никому не отдает предпочтения, Елистратов понял, что у него есть шанс. Присоединившись к свите, он стал ждать. Терпение — вот что умеют ценить женщины. Терпение и преданность, как раз этими качествами природа наградила его сполна. Четыре года прошло в сладостном ожидании. Андрей не лез на глаза, уходил, когда просили, чинил все, что ломалось, в крохотной комнатке, где жили две девушки. К тому же Елистратов весьма прилично учился, звезд с неба не хватал, но над сложными задачками корпел с присущей ему усидчивостью. Все задания были у Андрея сданы в срок, и у обожаемой Лады, естественно, тоже.

К его постоянному присутствию привыкли. Со временем Андрей стал вроде привычного предмета интерьера, без которого уже невозможно обойтись. Высокий, плечистый, он старался не занимать много места, не производить лишнего шума, но все видел, все замечал и по-прежнему ждал.

Конечно, Елистратов не питал иллюзий, что Лада его когда-нибудь полюбит. Но если уж ей не дано любить вообще, то такой надежный мужчина, как он, — это лучший вариант. Наконец Андрей почувствовал, что его время пришло. Когда Лада начала оглядываться вокруг в поисках надежного защитника и друга, Андрей первым выставил свою кандидатуру, и она прошла. Дальше было проще: привыкнув к нему, Лада вскоре стала привыкать к мысли о неминуемой свадьбе.

Вот тогда Елистратов позволил себе расслабиться и поверить в сбывшуюся мечту. Он готов был нести свое сокровище по жизни на вытянутых руках, тем более что Лада была легка, как перышко, а он от природы получил силу Геркулеса. От избытка чувств Андрей даже написал стихи, чего не мог себе представить даже в самом страшном сне. Лада, конечно, над стихами посмеялась, но не обидно. К тому времени они уже подали заявление в загс. До свадьбы, правда, надо было подождать три месяца. Но что такое три месяца после четырех долгих лет длительной осады?

Угрозу своему счастью Елистратов почувствовал нутром, как охраняющая драгоценную кость собака чует подкравшегося вора. Он никогда не слышал от Лады имя Александра Серебрякова, никогда не видел их вместе, он просто знал, что к его мечте пришла наконец любовь. Только не к нему, Андрею, заслужившему эту самую любовь своей преданностью и верностью, а к случайному человеку, вытянувшему ее как выигрышный лотерейный билет. Елистратов готов был задушить соперника голыми руками за малейшее посягательство на свою невесту, но тот никаких посягательств и не демонстрировал. Наоборот, Серебряков Ладу старался обходить стороной, а она сама лезла ему на глаза и влюблялась все больше и больше. Этого уж Андрей никак не мог понять. Все происходило наоборот в этом странном мире, не то что в любимой им математике, где царила логика и следствия вытекали одно из другого. Привыкший строить свою жизнь по этим законам, он просто растерялся и не понимал, что надо делать, чтобы не упустить свое счастье.

Тогда же Андрей впервые познал, что такое жгучая ревность. Ночью, закрыв глаза и часами ворочаясь без сна, он представлял Серебрякова окровавленным, с разбитой головой или простреленной грудью, но математический ум подсказал Андрею другой путь, как разделаться с соперником. Елистратов стал пристально изучать своего конкурента, сошелся с его друзьями, стал проводить часы на футбольном поле, а не в тренажерном зале, чтобы Серебряков все время был на глазах. Исподволь он пересказывал Ладе сплетни, якобы услышанные от близких Александру людей, внушал мысль о том, что тот увлечен другой девушкой.

Все это пока срабатывало, до свадьбы оставалась неделя, как вдруг наступил крах. В тот майский день Андрей постарел сразу на десять лет, пока ждал Ладу и Александра у дверей общежития. Из тех парней, с которыми Елистратов в последнее время играл в футбол, нашлись двое, которые подробно описали, как Серебряков уводил его невесту, будто свою собственность. Первой мыслью, было кинуться за ними, но куда? Гоняться по всей Москве в поисках романтичной парочки и в конце концов ее прозевать? Нет, он выбрал прежнюю тактику и стал ждать. Один Бог знает, чего ему это стоило, но он выдержал, многократно просчитывая в уме варианты партии, которую должен был непременно выиграть.

Серебряков пришел поздно, уже после двенадцати. Он улыбался, и пахло от его свитера духами Лады. Увидев Андрея, Саша не удивился, жестом пригласил в комнату и попросил соседа оставить их вдвоем. Тот моментально испарился, а Саша плюхнулся на кровать и насмешливо спросил:

— Ну что, морду бить будешь?

— Зачем? Просто давай поговорим, как мужик с мужиком. Ты ее любишь?

— Предположим. — Серебряков по-прежнему усмехался.

Андрей, скрипнув зубами, проглотил и эту оскорбительную иронию.

— И ты хочешь на ней жениться?

— Ну разве я могу отказать такой девушке?

— Значит, ты любишь ее настолько, чтобы простить всех мужиков, в том числе и меня, и прощать всю оставшуюся жизнь?

Теперь Серебряков перестал смеяться:

— Ты что, с ней спал?

— И не только я. — Андрей не случайно втирался в доверие к близким друзьям Александра: кто-то поведал ему ту историю с матерью Серебрякова, и теперь Елистратов безошибочно бил по больному месту.

— Врешь! — Серебряков вцепился ему в горло. Андрей с трудом выдержал, чтобы не сорваться и не потерять самообладание. Он только слегка ослабил хватку и прохрипел:

— Спроси у мужиков. Имена назвать? Саша отпустил его, вытер пот.

— Она не шлюха.

— А ты проверял? Сколько мужиков я из ее комнаты выволакивал ночью! Да весь факультет об этом говорил. — Андрей знал, что многие хвастались тем, что провели ночь с Ладой, и при случае не стали бы этого отрицать.

— Как же ты тогда на ней женишься?

— Потому что я-то люблю ее настолько, чтобы простить все. Люблю, понимаешь? Мне плевать, что и с кем до меня было, и я могу удержать ее потом. А ты сможешь каждый день доказывать красивой женщине, что ты самый лучший? Вокруг нее всегда будет толпа. Думаешь, что любовь Лады вечна? Погоди, приглядится, увидит, что ты ни с чем пирог, и начнет крутить хвостом. Замашки у нее еще те. Ну что, не передумал?

Серебряков молчал долго.

— Она все равно за тебя не выйдет, Елистратов. Даже если я на ней не женюсь, у вас все кончено.

— А это уж мои трудности. И ты, если хочешь от Лады избавиться, лучше сделай так, чтоб наша свадьба состоялась. В твоих же интересах. Если мы поженимся, я увезу Ладу в семейное общежитие и вы вообще не будете встречаться. А то она тебя живо окрутит.

Красивая баба, она как водка: знаешь, что вредная, а все равно тянет напиться.

— Ты же не пьешь, философ. Слушай, а может, ты врешь мне тут все? А?

— Иди. Проверь. Иди к ней в общежитие, спроси у соседки, что она скажет про твою прелесть. Послушай.

— Почему же ты на ней женишься?!

— Считай, что я дурак. Ну что, договорились?

— Чего тебе от меня надо?

— Напиши пару прощальных слов и сваливай. А мы тут сами разберемся.

— Я не хочу ничего писать этой женщине.

— Придется. Как же она узнает, что ты сбежал? Будет ждать, надеяться. Нехорошо девушку в неведении держать. Напиши два слова: мол, прощай, выходи замуж.

— Может, счастья еще пожелать? Идите вы все… — Серебряков схватил тетрадь с лекциями. Вырвал лист, что-то написал, порвал, вырвал еще один. Наконец, черкнув пару слов на клочке бумаги, протянул Андрею: — Передай этой…

Потом он полез под кровать и достал спортивную сумку, обернулся к Елистратову:

— Все? Можешь уматывать отсюда, я на вокзал.

— Так ничего уже не ходит, ни электрички, ни автобусы.

— Ничего, я пешком.

Они вышли вместе. Елистратов проследил, как Саша зашагал по темному шоссе в сторону станции, и, усмехнувшись, пошел спать. То, что Андрей сделал, был первый в жизни подлый поступок, но он ни о чем не жалел, мысль о том, что просто восстановлена справедливость, помогала не сомневаться в его правильности. Логика восторжествовала над безрассудностью и импульсивностью, расчет оказался верен.

А дальше все было просто: Лада сама упала в его объятия, и свадьба состоялась в положенный срок. Все последующие годы совесть никогда не мучила Андрея: он безумно любил жену, она родила ему прекрасного сына, дела шли успешно, чему помогал верный расчет и все та же неизменная логика. Лада привыкла к Андрею, постепенно он приучил ее к своим ласкам, своей страсти, и казалось иногда, что она отвечает искренне. Мир приобретал определенные устойчивые очертания. Семья была внутри него, как стержень, как опора, на которой держалось все. Остальные люди и события вращались вокруг, иногда меняя орбиты, но не приближаясь ближе, чем было дозволено. Лада была закутана в кокон домашнего хозяйства. Магазины, ребенок, уборка, готовка, стирка поглощали поначалу все ее время. Когда появились деньги и приходящая домработница, время стали съедать парикмахерские, тренажерные залы, массажистки и портнихи.

Андрей был изобретателен по части изоляции жены от общения с опасными людьми, к которым он относил, например, мужчин. Ему ничего не стоило притвориться, например, привередой и требовать, чтобы Лада поддерживала прежние объемы талии и бедер. Или высказать недовольство по поводу недостаточной изысканности ее платьев и макияжа. Потом все поглотила забота об образовании сына. Мальчику непременно требовались какие-то специальные занятия, у него по очереди обнаруживали то музыкальные, то танцевальные, то рисовальные способности. Елистратов настаивал на поисках лучших преподавателей и самых элитарных спортивных секций. В выходные вся семья шла в. спортивный зал. Летом Лада выселялась на дачу к родителям, в глухую деревню, где проживали только безобидные старики. Все это, естественно, мотивировалось тем, что ребенку необходимо жить на природе. Конечно, лучшие курорты мира тоже входили в летнюю культурную программу, но там Андрей зорко стоял на страже, и его внушительная фигура сразу производила впечатление даже на самых отчаянных искателей приключений.

Теперь Андрей был спокоен. Выходные он обычно планировал на месяц вперед, организуя бесконечные поездки то на шашлыки, то в дома отдыха, то на лыжные базы, то просто к родителям. У них не было близких друзей, семья варилась в своем котле, не приглашая никого на календарные праздники и не отмечая их вне дома. Так прошла пора безрассудной молодости, когда еще преследуют мысли изменить свою жизнь. Вместе со зрелостью возраста пришла зрелость отношений.

Этот август обрушился на Андрея Елистратова, как ледяной ливень на раскаленный песок пляжа. Привычка хорошо жить затягивала мозг плотной пленкой застоявшегося жира. На окружающий мир Елистратов привык смотреть из окна своей дорогой машины, где было тепло даже в самую беспощадную стужу. Вся остальная людская масса копошилась где-то там, где люди высчитывали на весах недовешенные граммы и „запасали макароны и крупу, где месяцами ждали заработную плату и доллары видели только в кино, где женщины носили колготки тушинской чулочной фабрики, а мужчины — семейные трусы, где… Впрочем, эти «где» можно перечислять до бесконечности, и Андрей так никогда про них и не вспомнил бы. Но наступило пресловутое семнадцатое августа, и все пошло кувырком.

Беда, как известно, никогда не приходит одна. И второй удар потряс уже не финансовую базу Андрея Елистратова, он потряс саму основу существования — семью. В модном московском ресторане они встретили Александра Серебрякова. Бунтарь-одиночка, пытающийся оригинальничать юноша превратился в матеро-, го волка с оценивающим прищуром стальных глаз. Его железную хватку Елистратов почувствовал сразу: не обращая внимания на собственную жену, Серебряков открыто обольщал Ладу. Устраивать скандал было бессмысленно, и Андрей вспомнил прежнюю тактику: выжидать и изучать противника. С этой целью он согласился на предложение Ирины по-дружески приехать в гости. Лада пошла охотно, только что-то слишком долго возилась с прической и подбирала платье и украшения. Она надевала то одни серьги, то другие, несколько раз распускала волосы, а когда сломала ноготь, расстроилась, как на похоронах близкого друга. Андрей все это наблюдал, но выводов пока не делал: все-таки пятнадцать лет прошло.

Когда в гостях у Серебряковых неожиданно зазвонил его сотовый, Андрей даже обрадовался: был повод оставить сладкую парочку вдвоем, тем более что Ирина очень вовремя ушла на кухню. Кстати, в зеркале, висевшем на стене в коридоре, Андрей видел, как она подслушивает, и понял, что в Серебряковой можно найти хорошего союзника. Вернувшись, он понял по лицам Лады и Александра, что они объяснились. Жена была необыкновенно оживлена, в машине все время смеялась, хотя выпила немного, вспоминала веселые студенческие истории, общежитие, вечеринки. Андрей понял, что она опять влюблена. Но почему снова он, этот злой гений, появляющийся в самые счастливые моменты жизни, похожий теперь на матерого зверя, окрепшего в борьбе за место под солнцем большого бизнеса?.. На всякий случай Елистратов стал подслушивать по параллельному телефону разговоры жены. Он был уверен, что Лада и Серебряков попытаются встретиться. Так Елистратов узнал о свидании.

Двадцать девятого августа ""он, как обычно, вышел из дома, но на работу не пошел: сел в машину и стал ждать. Жена вышла из дома в начале второго. Андрей. еще сомневался, что Лада это сделает, ведь за пятнадцать лет брака она ни разу ему не изменяла. Но Лада упорно гнала машину в сторону Митина, не замечая следовавшей за ее машиной машину мужа. До самого дома, где остановилась ее машина, Андрей надеялся, что она повернет назад. Около подъезда уже стоял «са-аб» Серебрякова. Андрей подождал, пока Лада войдет, и попытался спрятать свою машину за чахлыми кустами. Там-то он и увидел темно-зеленый «пассат» Ирины Серебряковой. Ее он сразу узнал, несмотря на то что лицо было плохо видно через затемненное стекло. Ирина испугалась, резко рванулась с места, задела забор. Андрей сидел в машине и ждал. Почему он не вошел? Всю свою жизнь Елистратов старался не попадать в глупое положение. Что ему было делать? Бегать по этажам, ломиться во все квартиры в поисках неверной жены, устраивать безобразные сцены? Он не мог ни на что решиться. Он знал, что Лада по своему характеру безвольна и не привыкла к принятию решений, зато у Серебрякова воли хватало на целую роту. И Андрей пок'а не чувствовал в себе силы противостоять его воле. Поэтому он просто два часа просидел в машине, чувствуя, как с каждой минутой теряет все, чем до сих пор дорожил.

Когда Лада вышла из подъезда с пылающим, счастливым лицом и растрепанными волосами, Андрея будто с места сорвало. Разум захлестнула горячая черная волна ревности и злости. Он рванулся туда, где чужой ненавистный человек, как свою, собственность, держал за руку то, что до сих пор принадлежало только Андрею. Конечно, Серебряков был слабее физически, но тоже не щенок, и, слегка попортив его костюм, Елистратов понял, что голыми руками на глазах у публики, которая может с минуты на минуту появиться, избавиться от Серебрякова будет проблематично. Первое, что Андрей сделал, это оттащил жену в машину, чтобы без посторонних ушей сказать сопернику все, что о нем думает. Большинство этих слов толковалось в русском, языке как выражения, не поддающиеся цензуре, но одну фразу он сказал без мата:

— Жаль, что я тогда тебя не пристрелил, Серебряков. Думал, что от тебя легко избавиться, но такая гниль всегда вылезает снова.

Серебряков усмехнулся тогдашней своей улыбочкой, как человек, которому дозволено все:

— Ты, Андрюша, можешь беситься, но твоя жена, как и тогда, готова бежать за мной, стоит только поманить. Но теперь-то мне плевать, кто с ней до меня спал. Теперь мы с ней квиты.

— Ладно, мразь, я сейчас отвезу жену домой и вернусь по твою душу. Тебя на том свете давно уже сковородки заждались.

— А у тебя теперь, гляжу, другие методы. Поумнел ты, Андрюша. Только и я теперь не дурак. Смотри, мне проще на похороны потратиться, чем на развод… — Серебряков был бледен, но от злости, а не от страха.

Дальше Андрей действовал уже как запрограммированный на уничтожение автомат, все его движения были взвешенны и скупы. Он отобрал у жены все ключи от квартиры, чтобы она не помешала привести в исполнение вынесенный Серебрякову приговор. При Ладе он не смог бы никого убить, слишком силен был в Андрее инстинкт оберегать ее от зрелища любого насилия. Там же, дома, Елистратов нашел запрятанный под диваном пистолет в картонной коробке из-под обуви. С оружием он сразу почувствовал себя увереннее.

Сев в машину, Андрей почему-то решил, что Серебряков вернулся в ту квартиру, где днем они были с Ладой, и рванулся обратно в Митино. Черного «сааба» у подъезда не было, стояла только небольшая машина его жены. Тогда Андрей вдруг подумал, что неудобно гоняться по Москве за чужой машиной, сидя в своей большой и неповоротливой «вольво». В кармане лежали ключи от машины Лады, и Елистратов, поставив свою машину на сигнализацию, пересел в «гольф».

«Сааб» Серебрякова он нашел у магазина «Алексер». Припарковавшись поблизости, Андрей пытался успокоиться и сосредоточиться. Он затаился и ждал, сжимая в руке рукоятку пистолета. Стрелять издалека, посреди улицы, полной народа, не будучи уверенным в результате, Андрей не решился, тем более что Серебряков вышел из офиса с каким-то мужиком и тот невольно загораживал шефа от выстрела, или это сам Александр, чувствуя опасность, старался встать так, чтобы не оказаться под ударом. Пришлось ехать за ним по запруженной машинами Москве. Время было вечернее, многие возвращались с работы, поэтому приходилось маневрировать, чтобы удержать в поле зрения черный «сааб». Теперь Серебряков почувствовал слежку и явно пытался оторваться.

«Все равно я тебя убью», — думал Андрей, крепко сжимая руль…

— Я хотел его убить. Но мне жутко не повезло. На одном из перекрестков Серебряков рванул на желтый, я ехал через две машины от него, попытался их обогнать, и сбоку в меня въехал «форд». Помню только удар, правую дверь, выгнувшуюся в салон, и ошалевшего мужика, который на меня бросился из своего *«форда». А я сидел за рулем, глядя, как «сааб» исчезает в потоке машин, и впервые в жизни плакал от злости и бессилия…

Ну а потом началась эта кутерьма с гаишниками, свидетелями, протоколом. Народ набежал. Знаете, как это бывает. Позвонил знакомому, мы отогнали разбитый «гольф».

— А протокол у вас есть?

— Естественно. Тот мужик уперся рогом: мол, я виноват и должен ему чуть ли не новую машину. Права мне еще не вернули, езжу по временному разрешению. — Он достал из кармана портмоне, зашуршал бумагами и протянул протокол. — Для алиби у меня в свидетелях целая бригада ментов, если вас это устраивает.

— А где машина сейчас?

— В сервисе. Там работы на полмесяца хватит. Жаль, что не я убил эту сволочь. Наутро из «Новостей» узнал, что кто-то меня опередил. Значит, многим насолил покойничек: похоже, целая очередь была из жаждущих свести счеты. Не повезло…

— Вы радоваться должны.

— Чему? Лучше в тюрьме сидеть, чем видеть, что дома сейчас творится.

— Это вы так говорите, потому что никогда в тюрьме не были. Что ж, протокол подлинный. У меня вопросов к вам больше нет, вы свободны. Распишитесь, что показания с ваших слов записаны верно. Идите.

— Куда?

— Домой, Андрей Михайлович, домой. К жене, к сыну. Лада Анатольевна за вас очень переживает, мы с ней вчера долго беседовали. Пойдите, объясните все жене. Может, что и склеится.

Елистратов тяжело поднялся со стула.

— Вы действительно думаете, что у меня еще есть семья?

— А это уж вам решать.

У ворот Елистратов завел свою «вольво». Он внял совету Леонидова и поехал домой к Ладе, думая о том, как она его встретит и смогут ли они и дальше жить вместе.

Жена открыла дверь молча. Прошла на кухню, загремела посудой.

— Есть будешь?

— Да, разогрей что-нибудь. Как Лешка?

— Нормально. Ушел заниматься английским.

— В школе все хорошо? "Да.

И тут Андрей натолкнулся взглядом на ее жалобные глаза. Лада поддерживала этот дежурный разговор, явно боясь спросить о главном…

— Не убивал я твоего Серебрякова. Слышишь, не убивал! Никто меня никуда не посадит, я буду кормить семью, как и раньше. Обеспечивать твое благополучие, хотя теперь сам не представляю как.

Лада вцепилась в его плечо, заплакала, размазывая слезы по бледному, постаревшему лицу:

— Андрей, прости. Я с ума сошла. Не знаю, что творю, — и совсем по-детски добавила: — Я больше так не буду.

Он прижал к широкой груди заплаканное дорогое лицо. «Жена, моя жена. Самая родная, самая любимая…» — думал Андрей, гладя тонкие душистые волосы. Легкий цветочный запах, исходивший от них, был все тот же, что и много лет назад, только на виске блестела белая прядь.

— У тебя прядка седая, Лада.

— Я постарела, Андрюша, и теперь уже не самая красивая женщина в этом большом безумном городе. Помнишь, что ты мне раньше говорил?

— Я глупец. Даже когда ты станешь совсем старенькой и у тебя поседеют все волосы, и мне придется кормить тебя с ложечки, ты всегда будешь для меня самой красивой женщиной во всем мире.

Они долго стояли обнявшись возле огромного окна.

— Я никогда не говорила, что очень тебя люблю?

— Не помню.

— Так вот, я не просто очень тебя люблю, я счастлива, что могу тебя так любить. Все, что у меня в жизни было хорошего, — это ты. Жаль, что нужно было пережить весь этот ужас, чтобы понять такую простую и очевидную истину.

— Спасибо. Странно как, ведь все, о чем я только мог мечтать, сбывается именно сейчас, когда я чуть не убил человека, когда разорился… Кстати, знаешь, что я разорился?

— Ну, нам есть где жить, мы можем продать мою машину, твою машину, купить что-нибудь подешевле и, в конце концов, поменять эту квартиру на другую, поменьше. Я могу пойти работать.

— Неужели ты сможешь так жить: бегать с сумками по магазинам, таскать их в руках, приходить поздно вечером с работы, да еще и делать домашние дела?

— Знаешь, Андрей, ты уж слишком меня оберегаешь. Как же живут другие? И я не такая хрупкая и изнеженная, как ты обо мне думаешь, я все смогу. Главное, что со мной будешь ты и Алешка.

— Я всегда буду рядом. Любимая… — Разговор перешел в бессвязный шепот, они тихо говорили друг другу глупые, нежные и бессмысленные слова, и их маленький разрушенный мир снова начинал обретать реальные очертания.

Если в семье Елистратовых разрешились наконец все недоразумения, то Алексей Леонидов пребывал, наоборот, в полном трансе. Алиби Андрея подтвердилось полностью. Действительно, вечером двадцать девятого августа около десяти часов вечера он попал в дорожно-транспортное происшествие, и он никак не мог ожидать Серебрякова на площадке лифта с пистолетом в руке. Дело, которое, казалось, вот-вот должно было раскрыться, провалилось в никуда.

Леонидов сидел, рисуя на бумаге непонятные значки и фигурки, и думал, какую же версию разрабатывать теперь. Мыслей в голове не было, мозг превратился в полость, из которой только что выкачали весь воздух, а новый еще не поступил.

«Сколько ж народу вздохнуло с облегчением, когда тело Александра Серебрякова опустили в гробу на двухметровую глубину и засыпали землей? Да, кто-то постарался избавить народ от неприятностей, но кто? Куда девался злосчастный полупрозрачный пакет? Кто знал, куда направляется Серебряков после работы? Что вообще послужило мотивом? Вопросы, вопросы… И надо начинать все сначала, искать новых врагов, новых должников.

Что ж, придется вновь посетить большой белый, храм пылесосов и холодильников под вывеской «Алек-сер» и заново плясать оттуда. Начать надо, пожалуй, с тех семи адресов, что дала секретарша Марина, и отработать версию убийства из мести. Конечно, здесь все не так просто и не так быстро, как с той злополучной любовью, но попробовать стоит. Девяносто процентов из ста, что этот лотерейный билет без выигрыша, но оставшиеся десять — хоть маленький, но шанс».

Алексей вздохнул.

Опять сидеть вечером после работы, поджав ноги, есть макароны и глотать неизменные щи. Ляле так и не позвонил. Стыдно: как улизнул тогда, не попрощавшись, так и не объявлялся. Позвонить, что ли? Сунуть голову в приготовленную петлю: нате, тяните. Ляля дернет, дважды просить не заставит. Что, рискнешь, трус? На выбор: макароны или пожизненная каторга, подслащенная вкусной кормежкой?»

Он вздохнул, так ни на что и не решившись, и потянулся к лежащему перед ним списку.

Семь адресов, семь фамилий, можно начинать хоть сверху вниз, хоть снизу вверх, нужная всегда окажется последней, таков закон падающего на пол бутерброда с маслом.

«Что ж, зачитаем:

Так, Никольская Лариса Михайловна, проживает в районе метро «Профсоюзная». И не так далеко, к тому же телефончик имеется.

Мильто Лилия Аркадьевна, Фрунзенская набережная… Неплохо, солидная девушка, можно навестить.

Анна Васильевна Гладышева, проживающая в Строгино.

Борис Аркадьевич Глебов, метро «Сокол». А, любимый «Сокол»! Вот куда хорошо бы заехать..

Следующим номером идет Коваленко Михаил Анатольевич, город Зеленоград. Ну, нет, туда ехать больше неохота, тащиться черт знает сколько, отложим до лучших времен.

Николай Петрович Иванов, Зеленоград. Что у них там, община? Или соседи по жилью решили состыковаться на работе? Тогда Зеленоград переносится на ближайшее обозримое будущее.

Последнее, что мы имеем, это Харламов Иван Александрович. Митино. Ну, там мы уже плавали, знаем.

Что ж, можно вырисовывать схему маршрута. Или вызвать их всех сюда? Адреса-то могли измениться, придется проверить каждый и, возможно, заняться розысками. Несколько дней на это уйдет, как пить дать, но других вариантов пока нет. Итак, начнем, помолясь».

Алексей набрал первый по списку номер телефона. Раздались многозначительные длинные гудки.

«Что ж ты хотел, еще не вечер. Люди наверняка на работе, будут они дома, что ли, сидеть, в надежде, что позвонит один такой молодой и красивый», — Леонидов вздохнул и начал набирать следующий номер. Телефон тоже не отвечал.

Наконец, на четвертом Алексею повезло, трубку взяла женщина:

— Алло, вас слушают.

— Это квартира Глебовых?

— Да, что вы хотели?

— Можно пригласить к телефону Бориса Аркадьевича?

— Он на работе. Что-нибудь передать?

— Вам звонит следователь Московского уголовного розыска Алексей Алексеевич Леонидов. Я расследую дело об убийстве хозяина фирмы «Алексер», где до недавнего времени работал Борис Аркадьевич, хотел бы задать ему несколько вопросов. Когда его можно застать?

— После семи часов вечера каждый день.

— Если я сегодня зайду, это нормально?

— Да, пожалуйста. .

— До свидания. — Леонидов положил трубку и поставил жирную птичку напротив фамилии Глебова. — «Зайду, пожалуй, сегодня, как говорится, на сон грядущий», — подумал он и набрал следующий по списку номер. Как и следовало ожидать, трубку никто не взял.

С шестым телефоном повезло больше: трубку взяла раздраженная немолодая женщина.

— Здравствуйте, — Леонидов постарался быть предельно вежливым, — Иванова Николая Петровича могу я услышать?

— А что случилось? Я его мама, — подозрительно сообщила женщина.

— Хотелось бы задать несколько вопросов, касающихся его бывшей работы.

— А кто вы? — не сдавалась женщина, не подпуская к телефону любимое дитя.

— Из уголовного розыска, — грозно заявил Алексей. Женщина сдалась и кликнула драгоценное чадо, но по недвусмысленному звуку он догадался, что мадам Иванова приникла к параллельному аппарату.

У Николая Петровича голос был совсем юным:

— Здравствуйте, я Коля Иванов.

— Очень приятно, Коля. Капитан Леонидов Алексей Алексеевич с тобой общается. Не слышали вы, случайно, об убийстве своего бывшего шефа, владельца магазина «Алексер» Серебрякова?

— Да, по телевизору передавали.

— Ведется следствие, нужно уточнить некоторые сведения у сотрудников фирмы. В том числе и бывших. Не можете нам помочь?

— А как?

— Зайдите завтра ко мне, если время найдется.

— Завтра мы с Ванькой вечером фуру разгружаем, если только утром могу зайти.

— А Ванька — это, случайно, не Иван Харламов, ваш бывший коллега по продаже утюгов и пылесосов?

— Что? Да, в «Алексере» мы вместе работали, а потом нас вместе и выперли. Сейчас мы с Ванькой на складах грузчиками подрабатываем.

— Значит, вместе и зайдите. Хорошо?

— Во сколько?

— Часикам к двенадцати я вас буду ждать. Договорились, Николай Петрович?

— Да, договорились.

— Ну, тогда до свидания. Маме привет, — не удержался Леонидов. Чего он не любил, так чересчур бдительных мамаш, опекающих единственное чадо до седых волос.

Перспектива допрашивать только-только достигших совершеннолетия пацанов его прельщала мало, но выхода не было: чем быстрее он покончит со списком, тем быстрее двинется дальше. А потом, кто знает, истина всегда прячется в самом неожиданном месте. Если эти юные Монте-Кристо затаили зло на бывшего шефа, то вполне могли сотворить подобную пакость. В юности чувство несправедливости особенно остро.

Леонидов вздохнул и опять принялся рисовать непонятные полугеометрические фигуры на клочке бумаги. Фортуна явно повернулась к нему тыльной стороной своего несговорчивого тела и недвусмысленно показывала пятую точку опоры. В поисках хоть небольшого светлого пятна Алексей пристально вглядывался в прошлое и будущее, но натыкался только на полумрак. И тогда его одолела жуткая лень, обычно имеющая привычку переходить в депрессию, если не удавить в зародыше гнусные мысли о никчемности бытия.

Леонидов вздохнул и пошел ставить чайник, чтобы заглотить немного бодрящего напитка, вливающего в жилы успокоение и оптимизм.

«Нет, пока есть на свете чашечка горячего кофе, Жить еще стоит, — решил он. — Вот и я сейчас сижу, чувствую, как пахнет кофе, и ситуация уже не кажется такой мрачной». Тут Леонидов вспомнил синие глаза Александры Завьяловой, и ему стало совсем уж хорошо. А на улице погода опять поворачивала в сторону лета, решив порадовать людей последним и оттого особенно сладким теплом.

Около шести часов вечера капитан Леонидов собрал бумаги, сдал табельное оружие и, выйдя на свежий воздух, почувствовал, что готов к свершению новых ратных подвигов. Он не спеша поехал в столь милый сердцу район «Сокола», где проживал незнакомый еще ему господин Глебов.

Солнце слегка изменило хмурый облик столицы. И люди казались уже не такими мрачными, и к ценам народ слегка уже начал привыкать, и некоторые магазины осторожно, с опасочкой, но начинали снимать зловещие таблички, отказывающие населению в покупке товаров. Уличные продавцы выглядывали из своих палаток, как улитки из раковин: мол, пока еще торгуем, но в любой момент можем быстренько все свернуть. Но торговлишка шла, народ покупал нужные мелкие вещички, охотно расставаясь с легчающими прямо на глазах рублями.

Дверь в квартиру Глебовых Алексею открыла молодая женщина с усталым лицом. Из-за ее спины выглядывал взъерошенный светленький мальчик лет шести.

— Здравствуйте. Борис Аркадьевич дома?

— Это вы сегодня звонили? — узнала Леонидова по голосу женщина. — Проходите, пожалуйста. Боря, к тебе, следователь.

Невысокий полнеющий мужчина в провисших на коленках дешевых тренировочных штанах появился в проеме кухни, что-то вяло дожевывая. Леонидов смущенно уставился на его заметно облысевшее темя, испытывая неловкость за собственную шевелюру. Алексей не любил иметь преимущества во внешности перед людьми, от которых ему что-то было нужно. Опустившийся Глебов вызывал у него только сострадание и потерю интуиции, потому что в душе начала поселяться вселенская жалость ко всем людям, несправедливо лишенным каких-то благ.

— Вы по делу? — наконец выдавил из себя Глебов.

— Да. Леонидов Алексей Алексеевич, сотрудник милиции. Вот удостоверение, ознакомьтесь.

Глебов неуверенно покрутил в руках кусочек картона, даже не пытаясь вникнуть в написанный текст.

— А чем я могу… — Он даже не утруждался договаривать до конца начатые фразы.

— Видите ли, вы работали до середины августа в магазине «Алексер», менеджером по продажам, если я не ошибаюсь. Об убийстве бывшего шефа наслышаны, конечно.

— Да, Миша мне звонил.

— Миша — это ваш уволенный коллега Михаил Коваленко? Вы поддерживаете с ним отношения?

— Он поддерживает, — отмахнулся Глебов.

— Может, пройдем все-таки в комнату,'Борис Аркадьевич. — Леонидов уже почти пожалел, что пришел.

— Да, да, конечно, проходите.

Они прошли в единственную комнату, которая служила одновременно гостиной, спальней, детской, кладовой и еще бог знает чем для этой семьи. Жена Глебова схватила за руку большеглазого любопытного мальчишку:

— Пойдем, Даник, почитаем с тобой книжку. Леонидов, конечно, был интересен пацану больше,

чем сказки братьев Гримм, но спорить тот не стал.

Когда большая часть семейства удалилась на параллельную территорию, Алексей продолжил:

— Чем же вы сейчас занимаетесь, Борис Аркадьевич?

Глебов обреченно посмотрел на темный экран монитора, стоявшего здесь же, в комнате, на столе. По нему медленно проплывали разноцветные рыбки. Сколько времени компьютер уже находился в режиме ожидания, одному Богу было известно.

— Работаю, — вздохнул Глебов..

— В какой-нибудь фирме, менеджером?

— Что вы, разве сейчас такую работу найдешь? Я на оптовом складе, все больше коробки двигаю. По части чернорабочей силы.

— У вас же высшее образование?

— А у кого сейчас не высшее? С этим нынче разве проблемы?

— И не пытаетесь найти что-нибудь получше?

— Знаете, я просто устал. Все это бессмысленно. Миром, к сожалению, управляют дураки, которые мнят себя божками и царствуют, создавая вокруг рай для себе подобных.

Услышав такую пространную и неглупую речь, Леонидов воспрянул духом и стал надеяться, что беседа все-таки состоится.

— Вас очень обидели, Борис Аркадьевич?

— Да не только меня. И всем оказалось плевать, что моему ребенку есть скоро будет нечего. Серебряков-то и так не шибко много платил. Хватало, конечно, чтоб неплохо жить втроем. Жена у меня не работает, ребенок. Да и жили-то как? Одним днем — все казалось, что так оно и будет. Что я, себе в банке импортного пива отказывал, что ли, или мальчишку в этот «Баскин Роббинс» не водил? Накопить ничего не удалось, конечно, все хотелось пожить, как людям. Не думал, что буду вышвырнут, как ненужная тряпка, за дверь. Лишнего я никогда не просил, работал сколько требовалось, и выходные, и проходные, с начальством не спорил, по субботам, если надо было, народ заменял. За что? До сих пор не понимаю. Если пахать, как я, и не угодить, то как же надо поступать, чтобы тебя ценили?

— Если вы так добросовестно работали, как говорите, отчего же Иванов вас невзлюбил?

— Да потому, что дело здесь не конкретно в моей персоне. Мы с Мишей были заодно, знали, что надо в первую очередь продавать, чтобы товар не залежался, как клиента убедить, как план выполнить. Короче, знали, как надо. А Валера столько ляпов начал делать, что никакого терпения не хватало. Ну, разве он допустил бы, чтобы под носом у него народ стучал начальству, что он дурак и ничего не понимает?

— А вы стучали?

— Мы — люди Паши Сергеева. Он нас на работу брал, он с нас и спрашивал. Ну и Серебряков время от времени интересовался, как дела, что лучше продается, как повысить оборот. Прибыль магазина — это моя прибыль, я с нее проценты получал, зачем же мне покрывать дурака, который ничего не смыслит в торговле?

— Если бы я что-то понимал в ваших делах! Один хороший, умный, начальство с ним советуется, а другой дурак, ничего не понимает. Первого гонят взашей, второй получает высокооплачиваемую должность и нанимает себе подобных. Это не логично.

— Зато это жизнь. Миром всегда правит серая посредственность, которая никого не затмевает и всем угодна, потому что не конкурентоспособна.

— Вам сейчас очень тяжело, Борис Аркадьевич?

— Да мне, собственно, немного нужно. Ношу что придется, ем что дают. Не в этом дело. Душе тяжело, не телу. Веры в людей нет. Как Паша ко мне относился, как хвалил, чуть ли не дифирамбы пел, а время пришло, и открестился, как черт от ладана. Теперь живу с опаской, на одной работе работаю, другую приглядываю. Да и сам я никогда больше никому верной собакой не буду, под себя надо грести, под себя.

— Обижены вы были тогда на Серебрякова?

— Да, было. Возненавидел, можно сказать. Даже одно время хотел сделать бомбу и взорвать его «сааб» вместе с владельцем… Спать не мог по ночам, так ненависть била. А когда узнал, что его и без меня шлепнули, так сразу и бессонница прошла. Подумал, что бог шельму метит, нашелся удалец. Покойничек особый талант имел врагов себе наживать. Хорошо, что я взрывчатку тогда не достал, все ж семья, ребенок. Подождать только надо. А там, может, и до Паши очередь дойдет…

— А как насчет «возлюби ближнего своего»?

— Так это ж «как самого себя». А если ты себе противен до омерзения, какая ж может ко всему остальному быть любовь? Нет, господин до всего дознающийся, этим вы меня не проймете. Я теперь человек из самых низов, а в примитивных слоях и желания примитивные: водки напиться да обидчику морду набить.

— Где вы были вечером двадцать девятого августа?

— Естественно, дома. У меня жизнь теперь верный курс имеет: дом — склад, склад — дом. В семь часов и приехал, как обычно.

— Что, и в гости никуда не ходите?

— А знаете, что бывает такая болезнь: «аллергия на людей» называется. Так вот, у меня самая острая форма. Любая человеческая особь чесотку вызывает. Только внутреннюю. В метро еду и озираюсь — не дай бог, кто-нибудь разговоры начнет заводить, даже от безобидного «извините» шарахаюсь.

— Что ж, в таком случае простите, что зашел.

— Ничего. — Его запал явно начинал проходить, Глебов на глазах сдувался, как проколотый воздушный шарик.

— А кто все-таки вы по специальности, Борис Аркадьевич?

— Я? Программист. Пытаюсь, конечно, немного подрабатывать, но поверьте, на складе, с моими безмолвными коробками, куда легче. За компьютер даже не тянет. Компьютер — это информация, а мне сейчас чем меньше знать, тем лучше. К тому же нынче безработных программистов куда больше, чем безработных чернорабочих. Время такое пришло.

— Что ж, позиция спорная, но вполне понятная, остается уточнить маленькую деталь: не видел ли кто-нибудь из соседей вас дома в тот вечер.

— По-моему, именно в тот вечер, ну, в понедельник, приходил Василий, мой сосед из сорок восьмой квартиры, принес магнитофон посмотреть.

— Вы что, занимаетесь на дому ремонтом бытовой техники?

— Ничем я не занимаюсь, просто у человека неприятность, отчего же не помочь? И мне занятие, и ему хоть маленькая, да радость.

— Денег не берете?

— А вы что, налоговая инспекция? Нет, не беру, тем более с тех, у кого и так взять нечего. У человека трое детей и работа не мед. Баранку крутит весь день, а какие у наших водителей автобусов заработки, так про то и сами знаете: они не в долларах получают, и никто им ежемесячно по новому курсу зарплату не пересчитывает.

— Что ж, зайду я к вашему соседу, не возражаете? Если он сей факт отрицать не будет, надеюсь, не придется больше вас беспокоить, Борис Аркадьевич.

— Пожалуйста. От меня все равно польза невелика.

— А кстати, с Коваленко вы хоть изредка общаетесь?

— Нет. Он звонит иногда, новости о наших сообщает: кто куда устроился, кто женился, кто развелся. Думает, что мне это интересно. Мишка — оптимист, не унывает, суетится, подрабатывает, клиентов находит. И мне предлагал помочь. Но мне неприятно общаться с людьми, которые меня раньше знали. Будут, знаете ли, сравнивать, жалеть. Как вспомню прежнюю работу, так тоска берет: скучаю по своему магазину, по ребятам. А, пропади оно все! — Глебов махнул рукой и ссутулился на продавленном диване.

— А не подскажете, когда Михаила можно застать дома?

— Лучше с утра. Раньше десяти он не поднимается и раньше часу ночи домой не приходит. Все по барам где-то, по танцулькам. Я таких мест и не знаю. Да только Мишка здесь тоже ни при чем, палить в Серебрякова не будет. Вот если бы Валеру кто-нибудь пришил, тогда Михаил — первый кандидат. Я-то мужик тихий, мирный, дальше фантазий не пойду, а Мишка, когда злющий, себя не контролирует. Один раз управляющему даже по морде съездил.

— А тот что же?

— Утерся и пошел Серебрякову жаловаться. Не знаю, чего он там наговорил, только Михаила скоро поперли, а потом и меня, за компанию.

— Нет, на Иванова никто пока не покушался, — почти с сожалением вздохнул Леонидов. — Значит, среди своих бывших коллег вы не видите человека, который способен воплотить чувство мести, так сказать, в реальность?

— Знаете, благородные разбойники в наше время перевелись: наверное, все клады закончились, да и люди стали помельче. А у мелких людей и чувства мелкие: колесо там у машины проколоть, слово похабное нацарапать или зеркало отвернуть. Можно еще отравить любимую собаку, это уж если совсем достало. Да, другой век, другие нравы. За большие деньги еще могут шлепнуть, но чтоб за большие чувства?

— Ну, это вы по себе мерите, Борис Аркадьевич. Как работник милиции, могу сказать, что всякое бывает. Могут и из-за большой любви прирезать.

— Разве только спьяну.

— А если это человек с больной психикой?

— Больная психика сейчас перерождается в депрессию, а не в агрессию. Проще забиться в свою конуру и обидеться на весь мир, чем попытаться его исправить.

— Не буду с вами спорить. Вас действительно здорово обидели, Борис Аркадьевич, тут уж переубеждать в чем-то бесполезно. А все-таки подумайте на досуге об исправлении мира, хотя бы своего. Не смею больше задерживать.

Глебов поплелся провожать Алексея до двери. Из кухни тут же выглянул любопытный Даник.

«А вот ребенку явно не хватает общения. Запереть его в этой крохотной квартирке и навязать свое исключительное общество — это жестоко. О сыне бы хоть подумал этот разочарованный странник. Компьютер друзей не заменит, — вздохнул Алексей и подмигнул забавному мальчишке. Тот сразу же шмыгнул за кухонную дверь. — Совсем одичал. Да, надо будет обязательно позвонить Ирине Сергеевне насчет Глебова», — подумал Леонидов, когда за ним щелкнул дверной замок.

Взгляд его упал, на соседнюю дверь, обитую дешевым дерматином. Цифра 48 была ровненько выбита декоративными гвоздиками. Леонидов нажал белую пуговку звонка.

Раздалась поддельная соловьиная трель, затем послышались шаги грузного человека. Он возник на пороге, огромный, мясистый, в белой, не очень свежей майке и тренировочных штанах с лампасами, из тех, что продают цыгане в переходах.

— Василий?

— Он самый.

— Я из милиции, по поводу вашего соседа.

— Борьки? Смеетесь, что ли? Милиция — и Борька! — Мужчина заколыхал внушительным животом, изображая подобие смеха. — Чего он там натворил?

— Ничего не натворил. Мне хотелось бы, чтобы вы только подтвердили, что двадцать девятого августа в районе девяти часов отдали Борису Аркадьевичу магнитофон в починку и видели его в это время дома.

— Магнитофон? Какой магнитофон? А, да, заносил. И в девять, точно, как раз «Новости» начались, это точно. Ну, они там дают в Думе, а?

— Вы точно помните, что это было двадцать девятого августа?

— А то! У жены тридцатого день рождения, ну там родственники, друзья должны подойти, все как положено. Я заранее к такому делу готовлюсь. Сунулся, а агрегат не фурычит. Заглянул к Борьке, так он и правда быстро наладил. Голова! А!

— Спасибо, Василий, больше вопросов не имею. Соседа-то уважаете?

— Я ж говорю: голова!

…Леонидов спускался по лестнице. Разговор с Глебовым оптимизма не прибавил, во рту остался какой-то кислый привкус, и хотелось активно подвигаться, чтобы стряхнуть с себя сонное оцепенение, навеянное в напоминавшей стоячее болото квартире.

«Не достал, значит, Глебов взрывчатку. А вот насчет Коваленко — это уже интересно. Темпераментный, значит, мужчина. Морду управляющему бить — это уже способность к активному действию. Надо обязательно проверить этого защитника справедливости. Да, но это завтра, сейчас хорошо бы пожрать чего-нибудь и — спать. Спать, спать и еще раз спать. Только никаких Ляль и макарон», — подумал Леонидов и побежал в булочную.