"Черная шаль с красными цветами" - читать интересную книгу автора (Шахов Борис Федотович)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Трудные, смутные, непонятные времена и порядки установились на коми земле. А для Федора та весна и лето, да и осень были самыми счастливыми в жизни. И сколько потом ни вспоминал - в лагере особенно - да, самые что ни на есть счастливые.

Была рядом с ним Ульяна, его хорошая, его ласковая, самая красивая, любимая жена. И все-то вместе, все-то вместе. Тянуло их друг к другу неизменно, хотя, казалось, все медовые месяцы давно миновали. Дрова ли заготавливать на зиму - вместе, луга ли расчищать или сети ставить - никакой работы не чуралась Ульяна и от Федора ни в чем не отставала. Даже в лес с ним просилась, когда он ходил проверять или ставить свои ловушки. В первый раз тот нерешительно посмотрел на отца. Как-то неловко стало и за себя и за молодую жену.

- Да бери, бери с собой, коли ей так хочется,- лукаво улыбался батя. Ему любо было, что дал им бог невестку быструю да толковую во всем.- Бери-и, не пожалеешь. А мы тут и сами обернемся, дело привычное.

Федор, конечно, старался уберечь Ульяну от тяжелых работ, больше брал на себя. Да ведь как убережешь, когда она первая за все хватается. Всякое дело так и горит у нее в руках - любо-дорого посмотреть.

- Да не бойся ты, Федюшко! Я же привычная, с детства праздная не сиживала,- ласкалась Ульяна к мужу, когда оставались они одни, и гладила, гладила его щеки, целовала в глаза, в губы.- Когда я с тобой - мне ничего не тяжело и так радостно, так хорошо… Я такая счастливая, даже самой страшно - во какая!

Федор и сам чувствовал к жене такую бесконечную нежность… взять бы ее в охапку да и носить, носить на руках… Да ведь люди кругом, свои и чужие. И руки - редко руки его бывали свободны для ласки, для нежности - то вилы в них, то лопата, то топор, ружье, тесак, широкий охотничий нож…

Нет крестьянской работе ни конца, ни края. Только станешь на ноги покрепче - тут она и берет всего, сколько тебя ни есть. И отпускает только - когда вокруг родные горевать начинают, а ты лежишь, спокойный такой, со сложенными на груди руками, в которых колышет легким пламенем свечечка. Так-то. Но надо как бы то ни было - надо поберечь Ульяну.

Как ни привычен человек к постоянной работе, а грех раньше времени вырабатываться… И зародилась у Федора мысль: строить свой дом. Он рассуждал так - как ни хорошо в родительском, а свой дом - это свой. И там ты полный хозяин и работе своей, и отдыху. И распорядку. Глядишь, и Агния замуж выйдет, сестра, ну она, пожалуй, в родном дому не задержится. Уйдет к мужу. Но ведь Гордей вернется рано или поздно. И ему по справедливости жить с отцом-матерью - он моложе - ему и наследовать родительский дом.

Можно было бы повременить со строительством. Отец - мать ласковы с Ульяной, нравится им невестка, довольны ею, нечего сказать. Но как дальше жизнь повернется - кто знает!.. А тут, пока силы есть, пока упрямство в характере на всякое дело держится - самая пора. Дело нешутейное; посоветовался с отцом.

- Что ж, надо тебе строиться, сын, надо,- сразу согласился тот.- Здесь, конечно, родное гнездо. Но поднявшись на крыло, всякие птенцы разлетаются. Слава богу, недалеко и лететь, рядом жить станем… А лес на дом можно прямо за ручьем срубить, за Бадъелью. Ха-ароший там лес стоит. И близко.

Отец говорил обо всем так, словно сам с собой обсуждал строительство нового дома, словно сам об этом думал. А может, и думал. Только первым на разговор не выходил, ждал, когда Федор созреет до такого решения.

- Вот только у кого теперь разрешения просить на порубку?- почесал бороду батя.

- Да уж кто-нибудь разрешит, власть-то теперь своя,- отмел сомнения отца Федор.

- Своя-то она своя…- начал отец, но мысли не закончил, оборвал. Дом - дело серьезное, тут не словами сорить, а дело делать…

В том году, восемнадцатом, тяжелейшем, на коми земле во многих волостях от ранних заморозков погибли хлеба. А в Изъядоре сенокосная пора выдалась на редкость погожей, и Тулановы на своих лугах за полторы недели справились с заготовкой сена. Косить на росу становились вчетвером, косили азартно, старались друг дружке в работе не уступать. И сгребать и стоговать сено на ближних лугах приходила помогать мама. До жатвы времени оставалось еще порядочно, рожь на подсеке была совсем зеленой. Ульяна несколько раз намекнула: пора бы ее родителей навестить, соскучилась, всякую ночь то мать во сне вижу, то отца, то брата. Съездим, Федя?

Федор отпросился у отца.

- А и съездите, проведайте. Ежели сваты с сенокосом не обернулись, хорошо бы помочь, то-то рады будут. Обратно к Ильину дню вернетесь - и ладно будет…

Побывали Федор с Ульяной в Кыръядине. Повидались. Косить помогли. Но главное… Много чего увидели и много чего услышали.

Как вернулись в Изъядор, мужики со всей деревни собрались у крыльца Тулановых: послушать да порасспрашивать Федора. Хоть и невелик Кыръядин, но для Изъядора и он - столица.

- Что прошлый год царя и буржуйское управление скинули, вы знаете, мужики. Ну а теперь того хуже. Нынче в России объявились две армии, белая - эта против Советов воюет, и командуют там золотопогонники, царские генералы. И Красная Армия есть - там рабочие, крестьяне, наш брат, матросы, солдаты, само собой, народ, одним словом. В Красной наверху большевики. И вот, говорят, ба-альшая драка завелась промежду двух армий, белой и красной. Все, говорят, в России перемешано и дыбом поставлено. Думаю, однако, и нас стороной не обойдет… Ну, увидим.

- А чего это у нас в деревне все не Советска власть, а старый староста?- бойко вопросил Васька Зильган, слушавший Федора с полым ртом.- Нам чего ж тут, свою революцию учинять?

Дмитрий Яковлевич, староста Изъядора, сидел он на последней ступеньке, кашлянул, провел рукою по широкой седеющей бороде.

- Да ведь я не своей охотой, мужики. Сами выбирали, всем миром.

- А ты, Федор, часом, не большевик?- спросил Зильган.

- Я - нет, пока не записан. Но власть Советов признаю полностью и сочувствую ей.

- Дак и мы не супротив,- сказал староста и снова погладил бороду.- Придет повеление, и выберем Совет, как не выбрать…

- В Кыръядине уже выбрали. Называют: Совет крестьянских и солдатских депутатов. И, бают, будто везде заведут выбирать,- пояснил Федор.- Скоро, думаю, и у нас объявятся. И станет Совет заместо твоего земского правления,- улыбнулся Федор Дмитрию Яковлевичу.

- Да мы не против,- повторил староста.- Я так понимаю, мужики, земская ли, Советская, а власть людям нужна. Чтоб настоящая была, с умом и силой.

- Слышь, Федя, я тоже хочу в большаки записаться,- опять встрял Васька Зильган.- Кто может записать?

- Запишут тебя, Вася, вдоль и поперек запишут,- посулили из толпы.- Ты, Вася, потерпи, беспременно запишут, потому без тебя большакам - полный зарез…

Мужики хохотнули сдержанно. Ваську-болтуна не любили.

- Еще баяли, будто есть декрет. Чтоб во всех деревнях были комбеды.

- А это чего такое? С чем едят? Это не наш койбедь? - скалил зубы Васька.

- Ты помолчал бы, Вася,- сердито одернул его Дмитрий Яковлевич.- Коли есть декрет - тут не до шуток.

- Комбед это не койбедь,- сказал Федор.- Это будет комитет деревенской бедноты. Защитник, значит, самых бедных.

- Как же это?- рассудительно произнес староста,- Ежели выберем Совет, так на кой тогда комбед?

- Я, Дмитрий Яковлевич, так рассуждаю: в Совет могут выбрать всякого, и того, кто побогаче, тоже, в Совете мужик с умом нужен,- ответил Федор.- Ну а комбед… это как бы постоянная бедняцкая опора, что ли. Поддержка, да. Вот, скажем, по Эжве, слышал я, все посевы морозом побило. И по Вишере тоже. Горюют люди, то терпели голод в надеже на урожай, а теперь как вытянуть?.. Коли этим летом ничего не соберут, как жить-то?

- Да, незадача…- вздохнули мужики.

- Что и говорить, голодом сидеть придется.

- Так вот,- продолжал Федор.- Я комбед так понимаю: он не даст людям с голодухи помереть. Раз такое дело - помочь обязаны, кто имеет возможность. Вдоль рек на открытых полях морозом побило. А у кого на подсеках да опушках леса - у тех чего-нито вырастет. Делиться придется…

- Бумагу надо составить, Россия поможет,- огладил бороду староста.

- Россия нынче сама в большой нужде. Война не шутка. Потому и велят комбеды выбрать. Своя власть не даст помереть с голоду. Что с новым урожаем прибудет, все надо взять на учет. Да миром определить, сколько кому оставить, чтоб безобидно, а лишнее собрать да выручить людей. Свой же народ, негоже своим-то помирать рядом с куском хлеба…

- Кусок-то он кусок, да чужой,- засомневался Митрофан.- А как я не дам излишку? Да и какой там излишек-то… слова одни.

- Как это не дашь?- удивился Федор, для него этот вопрос был яснее ясного.- Из беды как еще и выходить, ежели не сообща, всем миром.

- А вот не дам, да и весь сказ,- подначил Митрофан, но столь серьезно, не понять, шутит ли он.- Не дам. Силой, что ли, отберешь, Федор Михайлович?

Федор смутился. Никак не входило в его планы кого-то запугивать, угрожать кому-то. Тем более кто он - да никто, такой же мужик, как и все. Просто увлекся маленько, и обдуманные свои мысли высказал на нечаянной этой сходке. И получилось, будто он свое или чье-то решение высказал.

- Да бог с тобой, Митрофан, какая сила промеж своими… Досель ничего друг у друга силой не отбирали. Как можно? Да ведь я же так сказал, ну, как понимаю. Я же не себе. Людям. Скажем, у отца моего будет лишку хлеба, неужели голодным не поможем? Разве ж станет он отпираться от божьего дела?

Батя от неожиданного такого поворота кашлянул, строго глянул из-под бровей на сына, разошедшегося некстати.

- Гм, да… оно конешно, ежели что… Рожь на подсеке, слава богу, зреет… и ячмень, само собой… Прижмет людей, ну, поделимся, конечно, было б чем делиться. В копне еще не сено, в скирде еще не хлеб… Завезем в амбары, тогда и разговоры можно разговаривать, да.

- Это верно, особых лишков не будет сей год,- сказал староста.- Но ремешок придется и нам затянуть, да потуже. Хотя, по совести сказать, когда и жили мы с отпущенным-то ремешком?..

- Да уж… это как водится.

- Жисть - она мужика в одну сторону жмет,- согласно зашумели вокруг.

- Помочь - это конешно, отчего не помочь, но я так разумею: хлеб-соль дадим заимообразно, долг платежом красен. Придется записать, кто сколь даст да кому сколь дадено. Так оно крепше,- заключил Дмитрий Яковлевич. Не зря его мужики Изъядора выбрали старостой, ой не зря.- До конца лари пустошить не станем, это само собой. Опять же оплату попросим, может, и не деньгами, а вот, скажем, нужным товаром. Ну и бумагу, бумагу-то подождем, спешить не будем, сначала, значит, бумага, а потом, стало быть, ответ на нее - хлебушком или как…

На том пока и порешили. Федор с отцом попросили у Дмитрия Яковлевича, как у старшего на деревне, позволить порубку леса. Объяснили положение, так, мол, и так, задумано новый дом рубить.

- Валите. Можно с бора за Бадъелью, почему нельзя, валите. Только с Иван Николаевичем, ну, который в Няшабоже, акт составьте. Сколько бревен возьмете, мы в книге отметим. Теперь еще неизвестно, какая цена у новой власти на лес. Но как узнаем, тогда и расплатитесь. По порядку, мужики. Власть-то она и своя, дак ведь и своей казне деньги не помеха…

Так и договорились: расплатятся Тулановы, когда цену узнают, а пока, время дорого, станут лес валить да возить.

До самого начала жатвы ячменя работали не разгибаясь: отец, Федор с Ульяной да Агния. Валили лес и возили на место будущего дома. Федор с Ульяной валили, Агния возила бревна на волокуше, а отец разгружал и ошкуривал. Место для дома выбрали неподалеку от родительского, но поближе к лесу. Почти полмесяца отец с сыном стучали топорами - рубили сруб. А бабы тем временем, слышно, ритмично колотили высушенные в овине снопы - тэп-топ-тап… тэп-топ-тап. Федор и сам любил, играючи, хлопать билом цепа. В такие минуты сердце крестьянское до краев радостью наполняется - вот он, добытый тобою продукт… Но в этом году не многие на гумнах цепами хлопали да радовались. Неурожай…

Рубили вдвоем, а одну неделю помогал им Васька Зильган: охота ему, сказал, с Федором об разном поговорить, так что сколько может - поможет. И на самом деле рубил до самого верхнего ряда сруба. Можно было уже перекинуть матицы от стены к стене - Федор задумал дом в три больших комнаты, с сенями да сеновалом. Перекинуть матицы, завершить сруб последним рядом и сделать потолок. Завершили, сделали.

- Все. Это мы хорошо успели, на этот год хватит,- подвел отец.- Теперь до следующего года пусть сохнет, садится. Выберем время, попилим доски. А ныне другие работы на пятки наступают.

Знал бы Федор, что настали теперь такие времена… что жизнь закрутит его, завертит - и сруб нового, такого желанного дома надолго останется сохнуть… Сохнуть, уплотняться и темнеть.

Сразу как выкопали картошку, приехал из волости верхом на лошади заместитель председателя Совета из Кыръядина. Он и привез бумагу про выборы в Изъядоре новой власти,- тоже Совета крестьянских и солдатских депутатов, а также комбеда. И жизнь забурлила. Как же, новую власть велено выбрать!

На сходке в Изъядоре избрали в новый Совет пять человек. Попал в депутаты и Федор. И старого старосту - Дмитрия Яковлевича - тоже избрали: власть, она, конечно, новая, но знали мужики Дмитрия как рассудительного хозяина и справедливого заступника. Такого заботника и надо председателем. Так и порешили.

Затем Дмитрий Яковлевич, уже как новая власть, с представителем из волости объехали верхом на лошадях все деревни в округе и всюду, вот так же, избрали депутатов новой власти. По три депутата от Няшабожа, Горояга и Кероса, эти деревни были поболе прочих, от Шушуна - двое и из того самого Переволока, где жили семьи двух братьев,- старшего из них, Василь Дмитрича. Всего получилось восемнадцать депутатов, из них избрали исполком. Новым председателем дружно назвали Дмитрия Яковлевича, бывшего старосту. Тут же представитель из волости зачитал декрет Совета Народных Комиссаров и постановление из Усть-Сысольска об организации комбедов. Руководить местным комбедом определили Федора Туланова. Сказано было вслух такое: Федор - кронштадтский матрос, стало быть, классовое чутье у него обостренное. Человек он честный, не злой. Они все такие, Тулановы: зря других не обидят. Для такой ответственной должности - оченно нужные качества. Федор от неожиданности растерялся и начал было отказываться. Но его и слушать не стали.

- Послужи обчеству, Федор Михайлович.

- Тогда помощником мне прошу определить Васю Зильгана. Вася из бедняцкой семьи, политику Советов принимает близко к сердцу, и хоть язык у него бывает быстрее соображения, так это по молодости, это пройдет, а работать он будет с охотой.

Вася Зильган с радостью согласился. Кроме них в комбед назначили еще четырех человек, по одному из каждой деревни.

Комбед начал с того, что побывал в каждой избе и взял на учет приспевающий урожай. В деревне больших секретов нету, все деревенские знают приблизительно про богачество своего соседа…

Но Совету и комбеду надо было знать не с чужих слов, а со своих глаз определить, у кого чего можно взять, чтоб не разорительно, а кому сколько выдать - чтоб не протянули ноги до нового хлеба. Не об том разговор, чтобы вовсе своими хлебами обернуться, где уж там. Оно и в лучшие годы у большинства своего хлебушка на полгода хватало, не боле. А нынче… Кто вовсе без хлеба останется, что ж ему, при новой, народной-то власти - с голоду пухнуть? Для чего ж царя скидали? Правительство буржуев из Зимнего перли? Для того чтоб друг дружку в яму закапывать? Нет уж, давайте сразу определим: жить имеет право каждый. Это наипервое правило. А второе - подумать надо, как бы так сделать, чтобы хлеб у нас ежегодный получался, без осечек, и еще, конечно: чтоб никто не отлынивал от крестьянской потливой работы в надежде на даровой каравай…

Дело вроде простое и понятное, людей от голодухи поберечь, а как доходит до того, чтобы свой кусок другому отдать.- тут все и усложняется. Отдать-то я отдам, рассуждает каждый, а ну как самого прижмет? И кому тогда в ноженьки падать? Кто - выручит? Поэтому Федор решил начать собирать страховой хлебушек со своего дома. Твердо решил. Пускай все увидят, какой зачин сделали Тулановы, тогда и будет у него право от других требовать революционной сознательности.

- Батя,- сказал он во время ужина, при всей семье.- Надо бы, батя, начать нам с себя, чтоб не косились на нас, будто других обираем…

Отец долго не отзывался. И остальные - молчали, ожидая.

- Что же… считал-прикидывал и лишку хлеба у себя нашел?- пробурчал отец, не глядя на сына.

- Да что уж про лишку говорить,- усмехнулся Федор.- Сам знаю… Но по всей деревне только у пяти хозяев, Митрофана, Серафима, Ивана, Варука и у нас, не побило морозом. Что-то да уродилось. Я уж всяко думал… Ведь в одной деревне живем. Остальным-то как? У того же Васьки Зильгана ни зернышка. Так и станем глядеть, как люди вокруг пухнут?- Федор пристально смотрел на отца, не отводя глаз. Очень ему важно было сейчас, именно сейчас, не откладывая, получить батино согласие. Тогда, чуял он, и в дому сохранится прежнее уважение, мир да покой.

- Да я-то что… Мы с матерью пожили, годы уже не те, нам много не надо. Самим же вам, молодым… Я, Федя, так думаю: вот отделим на семена, а потом сами как хотите, так и решайте.

Втроем: Федор, Агния, Ульяна - считали, судили-рядили, прикидывали. Чесали затылки. Так и так выходило - не хватит на еду на год. Никак не хватит. А порешили все же едино: выделить комбеду два мешка ржи и три мешка ячменя. Чтоб перед людьми не стыдно - это важнее всего.

- Го-о-споди-и… эстолько-то увезти хотите!- испугалась мать.- Да чем же я вас кормить стану?

- Хлеб, мама, придется печь раз в неделю. И хватит нам, - успокоил ее Федор.- Сама знаешь, иным уже сегодня есть нечего.

- Да разве мы виноватые? Я-то ладно, а вам ведь по лесу ходить, зверя-птицу добывать, вы-то как станете? Без хлебушка родимого человек на ровном месте спотыкаться почнет, а вам охотиться…

- Не печалуйся, мама. Добудем в лесу мяса, достанем рыбы. Этот год продержимся, чего там. Здоровье бы не подвело, а уж ноги выручат…

- Не надо, Марья, не ной,- сурово сказал отец.-Раз такое дело… коли сами решили… Пусть. Посмотрим.

Васька Зильган отворил комбеду свою пустую житницу туда и свезли первые мешки хлеба на одноколке.

Отец, когда узнал, где станет храниться страховой фонд, только фыркнул, по удержался, ничего не сказал.

С выходом в лес Федор замешкался, надо было заодно уж и в других деревнях собрать хлеб и разделить особо нуждающимся, комбед так комбед. Потому отец пошел в лес один. Сказал, что пока Федора будет ждать, наладит силки да ловушки.

- Коли люди выбрали, тут уж… придется постараться для общества, да. Но особо не задерживайся, Федор. О зиме думать надо. Похоже, к Покрову уже и белка побелеет. К Покрову и приходи, с собаками. Я их пока не возьму, чего зря лес тревожить…

Вместе с Дмитрием Яковлевичем и Васькой Зильганом Федор обошел четыре деревни. Со слезами, спорами, но без драки - собрали комбедовский налог, раздали, у кого хлеба вовсе не приспели. Но большую часть собранного взяли на строгий учет и оставили на конец зимы и весну, самое трудное времечко. А ключи от житниц отдали в каждой деревне выбранному комбедовцу.

Смутно и непривычно было на сердце после этих четырех деревень, после всех споров и криков, но Федор чувствовал и хорошую человеческую правоту содеянного:

непомрут люди, не станут с голоду пухнуть, какой-никакой, а приварок будет у всех.

А вот как сделать, чтобы больше не было такого распределения, чтобы убрать хлебные посевы с рискованных земель, подверженных заморозкам,- вот об этом нужно было бы собраться мужикам и сообща, артельно, покумекать. Подсека в лесу под ячмень да рожь - дело хлопотное, но надо, надо устроить так, чтобы все были с хлебом. На то, думал Федор, и новая власть. Чтоб о мужике заботиться и чтоб мужик теперь жил не всякий сам по себе, а всякий - по лучшему уму-разуму…

До Покрова оставалась еще неделя, как Федору удалось вырваться в лес.

Гнев ли, тревога, грусть-печаль настигали Федора в жизни,- всегда он спешил в лес. И сразу успокаивался. Конечно, если что серьезное царапнет тебя по душе - так, сразу, царапина не заживет, посаднит, покровоточит. Не без того. Но в лесу и заботы, и тревоги, и печали как-то утишаются, отдаляются - остаются там, за спиною, в многолюдье…

Лес подымал настроение, бодрил дух. Торжественный лад придавали душе светлые сосновые боры. Успокаивали пирамиды седых елей. Таинственно шуршали осиновые рощи, намекая светлой грустью на преходящее, земное. Федор всегда ходил по лесу неспешно, тихо, мурлыча про себя какую-нибудь песню, застрявшую в голове. Ну это, само собой, когда он не гнался за добычей.

Отец ждал Федора в охотничьей избушке в Ошъеле. Пока налаживал петли, успел набрать полную кадку крупной брусники.

Еще весной они с отцом условились, что охотиться начнут у Сухого болота. От намерения не отказались. Батя с Соболем остались в верхней избушке, а Федор переночевал и на второй же день с провизией и припасами для охоты ушел на Сухое болото. Взял с собой Бусько, молодую собаку с четырьмя глазами - так коми охотники называют собаку, у которой два белых пятна над бровями. Как и зимой, Федор устроил шалаш возле выхода из земли горючего газа. И десять дней охотился вокруг шалаша. В верхнюю избушку вернулся уже по снегу, почти по щиколотку, с добычей: в котомке у него было три глухаря, четыре глухарки, за сотню беличьих шкурок и одна куница. Идти Федору пришлось целый день и на подходе к избушке котомка стала заметно тянуть плечи…

Отец был доволен. На другой день всю добычу погрузили на нарты и перевезли на Ошъель, в лабаз. Натопили баню и попарились всласть, до размягчения костей. Но уже назавтра опять вернулись в верхнюю избушку. Три недели охотились там. В Михайлов день снова парились и отдыхали.

Дни отмечал зарубками отец. Когда его деревянный календарь показал седьмое декабря, собрались домой. Всю добычу нагрузили на длинные трехкопыльные нарты. В короткую лямку запрягли длинноногого Бусько, отец приучил его тянуть поклажу, а длинную Федор надел сам. Отец сзади уперся копьем и помог стронуться с места. Затем он обогнал Федора и вышел вперед, прокладывать лыжню. Так и шли: батя трамбовал лыжами снег, Федор, тоже на лыжах, шел следом, а уж за ним, упираясь всеми четырьмя лапами, тянул Бусько. Полозья скрипели, на нартах, шутка сказать, увязано было несколько пудов. Лишь Соболь резвился свободный, то улетит вперед по целине, то по лыжне потрусит, задирая нос и ловя им лесные запахи. Потом все ему надоело, Соболь медленно поплёлся за нартами по плотно убитому снегу. И лишь когда послышался собачий лай из деревни, он очнулся,

рванул вперед, обогнал плетущихся хозяев - только его и видели.