"Крутыми верстами" - читать интересную книгу автора (Сташек Николай Иванович)

9

У одного из пулеметов, оставленных Супруном для прикрытия ротной позиции, наводчиком был Федор Ершов. Получив задачу лично от командира роты, он поклялся в душе, что умрет, но противника через позицию не пропустит. «Будет она роте еще нужна», — бормотал он, устанавливая пулемет, а когда наводчик второго пулемета, отражая атаку, был смертельно ранен, Федор оценил создавшуюся обстановку довольно расчетливо: «Фронт должен оставаться фронтом. Два пулемета не один. Поставлю оба».

Мотаясь по траншее, он прочесывал длинными очередями пересеченную местность то из одного, то из другого пулемета. Этим Федор старался создать видимость сплошного фронта, а когда вражеская пехота повалила из нашего тыла — повернул пулемет в ее сторону. Долго он ее сдерживал, но всему бывает предел: у обоих пулеметов нагромоздились кучи гильз, а патронов осталось всего десятка полтора — лишь в диске левого пулемета, возле которого на дне разрушенного снарядом окопа неподвижно лежал пулеметчик. «Их сожрешь, а как дальше?» — стучала у солдата тревожная мысль.

Обшарив все ниши, Федор не нашел ни одного патрона. «Что искать? Патроны не лопухи, от сырости не вырастают», — подумал он.

Возвращаясь к правому пулемету, Федор услышал рядом в траншее торопливые шаги. Насторожился: «Немец!» Схватился за гранату. Еще секунда, и вырвал бы чеку, но… из-за угла траншеи, обливаясь потом, появился светловолосый сержант. Федор обрадовался, вспомнил недалекое прошлое. Когда его принимали в партию, сидел этот сержант на почерневшем пне, затягивался цигаркою и молчал: вопрос о приеме был уже решен, оставалось только проголосовать, и тут сержант поинтересовался: «Ты что это, в партию по убеждению идешь или так, за кумпанию?» Больно кольнуло тогда в сердце. «Это ж как «за кумпанию»? А в девятнадцатом годе прорвался через беляцкий фронт в конницу красную также за кумпанию? То ж и теперь влез в эшелон, чтобы попасть самовольно на фронт… Эх ты, паря. Кумпания». Так и застряло в нем это слово. «Ладыгин его фамилия», — вспомнил Федор.

— Ну, здоров! Что смолк? Выдохся, что ли? — спросил сержант.

Вопрос задел Федора за живое.

— Какой там хрен выдохся! — выкрикнул он как ужаленный, обжигая сержанта взглядом. — Вон, последние, — сердито ткнул солдат в диск пальцем, укороченным наполовину еще в гражданскую. — Патроны к концу. Все выпалил. Осталось с гулькин нос.

— Так что же ты? Вот чудак! У меня их целых три ящика. Склад! — через силу улыбнулся сержант.

Ловко подхватив Федора, Ладыгин чуть ли не силком потащил его за собой, ускоряя шаг:

— Давай, давай! Как мне одному отбить? Того и глади вновь попрет пехота.

Последние слова сержанта Федор истолковал по-своему, вроде того, что тот захотел его подчинить себе, взять в помощники.

— Это как так «давай»? Мне бы патроны, да и обратно. Фронт здеся, — взмахнул он головой назад. — Должон его удержать! Приказ самого ротного.

— А то как же? Фронт есть фронт. Его не оставим, а патронов бери побольше. Одному мне не управиться с фрицем. Будем бить вместе. Так, что ли?

— А то как еще? За кумпанию, — ответил Федор с явным нажимом на последнее слово.

Ладыгин взглянул на него, улыбнулся:

— Не забыл, значит!..

…Танки противника, пятясь под натиском контратаковавших частей, так и не наткнулись на тот участок обороны, который был оставлен ротой Супруна еще в середине дня. Какая-то неведомая сила толкала их через высотку к той полосе, которая к этому времени была прочно занята главными силами первого батальона. Здесь то и дело разгорались жестокие схватки, во Заикин слышал, как надрывался «максим» и на правом фланге. Там Ладыгин, вставляя ленты одну за другой в перегретый пулемет, бил без передыху. Не отставал от него и Федор, довольный, что удалось притащить целый ящик патронов. «Пулемет — это тебе не какая-то там пшикалка. Косит, что вострая коса. Только нажимай», — подбадривал он себя, все труднее перебегая от пулемета к пулемету. Когда выпалил еще один диск у правого пулемета, сплюнул вбок: «Больно быстро жрет. Не успеваешь набивать. Хорошо бы иметь несколько помощников или какую-нибудь штуковину для самозарядки». И был он до слез тронут, когда, подбежав ко второму пулемету, у которого по пути от Ладыгина оставил нераскупоренную цинку, увидел скорчившегося над ящиком пулеметчика, до этого не подававшего признаков жизни. Подобравшись к цинке, солдат свалился на бок и, сорвав зубами крышку, заливаясь потом, смешанным с грязью, почерневшими, дрожащими пальцами уцелевшей руки втыкал в приемник запасного магазина волглые от солдатского пота патроны.

— Чтой-то ты, сердяга? — бережно наклонился над ним Федор.

Пулеметчик еле слышно прохрипел и, судорожно вздрогнув всем телом, умолк. Федор все еще хотел солдату чем-то помочь, но послышалось приближение вражеской пехоты. Припав к пулемету, он неистово нажал на спусковой крючок. Когда же дал длинные очереди к Ладыгин, Федор побежал к своему второму пулемету, напротив которого противник также накапливался для очередной атаки. Выпуская длинные очереди, Федор с болью в сердце бросал взгляд в сторону оставленного им пулеметчика. «Возможно, еще жив. Помочь бы» — беззвучно шептали его сухие, потрескавшиеся губы.

Уже и солнце закатилось, над землей еще больше сгустились сумерки, но западная сторона неба оставалась золотисто-прозрачной. От ее свечения рождались блики на щитах орудий, окулярах панорам, лобовых стеклах притаившихся в капонирах машин. Становился тише. Утомленные люди валились с ног, но им надо было крепиться. Крепился и командир полка — Иван Дремов. Несмотря на то что положение полка было почти полностью восстановлено, Дремов, вглядываясь в глубину обороны противника и полосу своего переднего края, напряженно думал о завтрашнем дне. Услышав шум у дивизионной радиостанции, направился к ней. Там, болезненно подергивая головой, вел разговор Великий.

— Не выяснил, где обещанный гаубичный полк? — спросил он.

С трудом поднимаясь с земли, майор ответил с раздражением:

— Говорят, давно отправили, а куда девался — дьявол не сыщет.

— Дьявол не сыщет, а мы должны разыскать, да побыстрее. Дорого время, — проговорил Дремов как бы для себя, но Великий его понял.

— Сейчас пошлю, — сказал он, оглядываясь вокруг, но распорядиться не успел. Из темноты послышались разговоры приближавшихся к НП людей. — Вот, нашлись, — с облегчением выдохнул майор.

— Думаешь, они? — спросил Дремов, но, когда услышал знакомый окающий говорок, радостно выкрикнул:

— Точно, они! Артиллеристы. Старый друг Захар, Сомов!

Выбравшись по ступенькам из траншеи, Дремов сделал несколько шагов навстречу приближавшейся группе.

— Здравствуй, дружище! Здравствуй, бог войны! — громко прокричал он. — Мне уже издали послышался бас артиллерийского начальника. — Ему захотелось покрепче подчеркнуть то высокое положение, которого достиг Сомов в своей артиллерийской службе после их совместного участия в тяжелых боях под Ельней в сорок первом.

— Давненько не виделись! — протягивая Дремову руку, быстро проговорил Сомов, теперь уже подполковник, командир гаубичного полка. — Когда сказали, что направляют к Дремову, обрадовался. Уже раньше слышал, что ты где-то здесь, рядом.

— Рад, очень рад встрече, Захар! — И Дремов пригласил друга пройти на НП.

— Как тут у вас дела? — спросил Сомов, садясь за столик в блиндаже. — Говорят, здорово он здесь напирал. Мы из соседней дивизии. Там тоже было туго.

— Противник нас немного потеснил. Теперь положение мы восстановили. Осталась небольшая заноза на правом фланге. Вон, слышишь, грохочет? Первый батальон его доколачивает.

Ознакомивщись с обстановкой и перебросившись парой фраз о житье-бытье, Сомов захотел еще раз услышать, как Дремов оценивает противника.

— Много он бросил на это направление танков? — спросил он.

— Вообще немало, но нам удалось сделать солидную прополку. С рассветом увидишь. Некоторые дымят еще и сейчас.

— Ну да, посмотрим, — о чем-то думая, сказал Сомов. — Плохо, что не знаем здесь местности.

— Это не страшно. Мы ее знаем как свои пять пальцев. Поможем занять огневые позиции, наблюдательные пункты, да и саперов подбросим, чтобы побыстрее вам зарыться в землю. Самое же главное, что может гарантировать успех в борьбе с танками противника, состоит в другом…

— В чем же? — живо поинтересовался Захар.

— А вот в чем. Надо правильно оценить противника и наши противотанковые возможности. Первое мы уже сделали. На участке полка имеются два танкоопасных направления, каждое шириной в пределах километра. По опыту прошедшего дня вряд ли можно ожидать, что противник создаст здесь плотность в первом эшелоне более двадцати танков. Теперь нам известно, что хорошо окопанное и замаскированное орудие способно вести успешную борьбу с тремя танками. Отсюда следует, что мы сумеем предотвратить прорыв противника, если поставим на прямую наводку на каждом танкоопасном направлении хотя бы по одному вашему дивизиону. Как, подходяще?

Артиллеристы засуетились, переглянувшись, некоторые пожали плечами. Намеревался что-то возразить и Захар, но Дремов опередил:

— Понимаю, товарищи. Тут надо пойти на ломку некоторых артиллерийских традиций, но, уверен, нас за это никто не осудит. Мы убедились сами и других убедим, что на прямую наводку не только можно, но явно целесообразно ставить орудия даже больших калибров.

— Что же, наверное, ты прав, профессор, — согласился Сомов. — Так и поставим дивизионы. Создадим глубину сверхдальности прямого выстрела, окопаемся, и пусть попробует тут пролезть. Ясно? — спросил он у своих офицеров.

— Все ясно, — ответили ему в один голос.

— А раз все ясно, пошли! — скомандовал Захар, поднимаясь.

Проводив артиллеристов, Дремов остался в ходе сообщения. Было около двенадцати ночи. Избитая земля, казалось, продолжала вздрагивать. И на взгорках и в лощинах вспыхивали огоньки догоравших танков, автомашин, тягачей, самолетов. Кое-где продолжали рваться снаряды, воздух вспарывали длинные пулеметные трассы. Из-за речушки доносились удары кувалды по, звенящему металлу, «Видно, норовят немцы побыстрее восстановить подбитые танки. Надо им помешать».

Поразмыслив, Дремов позвал артиллериста. Через несколько минут прогремело несколько отдельных выстрелов.

* * *

Возвратившись с переднего края, Заикин не пошел в блиндаж. Опустившись на остывшую траву рядом с входом и поглядывая в сторону второй роты, он яростно ударил кулаком по земле. «Это как же? Опять получается, что немчура верх взяла! Ну, гады!» Потом долго сидел молча, подтянув к подбородку колени. А когда в расположении второй роты вспыхнула очередная огневая схватка — вскочил как ужаленный. Сбросив с плеч плащ-палатку, крикнул:

— Кузьмич, за мной!

Выбравшись из своей ячейки, ординарец бросился следом за своим командиром.

Заикин бежал изо всех сил, но, оказавшись за лощиной, на подступах к опорному пункту Супруна, вдруг остановился. Там схватки уже как не бывало. Все враз стихло.

— Что за дьявольщина? — посмотрел он на Кузьмича. Тот молчал. Через несколько секунд чуть ли не рядом послышалась команда Супруна:

— Сержант! Пулемет на позицию, а это дерьмо выбрасывай подальше, чтобы не смердило!

Заикин догадался, что рота полностью очистила от противника свой опорный пункт, и в душе похвалил Супруна за проявленное упорство, а тронувшись с места, услышал окрик:

— Ты, Зинка, не приставай! Не до тебя!

Остановившись, комбат подумал: «Ей-то что здесь надо?»

Заикин был вообще против посылки в боевые части «слабого пола» и при случае без стеснений заявлял: «Что за солдат в юбке? Не бабье это дело, война».

— Что за девчонка тут бегает? Развел детский сад! — подойдя, спросил он у ротного.

Зина знала комбата мало. Прибыв в батальон ранней весной, она за все прошедшее время видела его всего несколько раз, да и то издали. Но она знала, что Заикин пользуется авторитетом и уважением не только среди своих подчиненных, но и всего личного состава полка. Особенно много хорошего о нем говорили старослужащие бойцы, прошедшие рядом с ним по дорогам войны многие трудные версты.

Как-то ей пришлось слышать разговор о своем комбате раненых солдат, забравшихся в кусты рядом с палаткой медпункта; «…Этот не оставит в беде, а насчет того, что крутоват, то с нашим братом часто по-другому и нельзя. Размазню, слабачка солдаты на войне не стерпят, а за этим в огонь пойдут».

И вот теперь она столкнулась с комбатом, как говорится, нос к носу и, услышав его пренебрежительное слово о себе, остановилась как оглушенная, а когда спазм несколько прошел, с возмущением проговорила:

— Во-первых, товарищ комбат, никакая я вам не девчонка, а санинструктор батальонного медпункта. К тому же у меня и имя есть, и фамилия. Во-вторых, никакой тут не детский сад, а служба медицинская. — Зина умолкла. В ее больших, по-детски широко открытых, возмущенных глазах вспыхнула жгучая обида. Сдерживая себя, она сквозь слезы прошептала: — И как вам не стыдно, сами ничего не знаете, а сразу обижать…

Заикин почувствовал неловкость за причиненную девушке обиду, но в то же время и его самолюбие было задето. Переборов себя, подступил к Супруну.

— А это что? — спросил он, присматриваясь к его кровоточащей скуле.

— А, чепуха, товарищ комбат. Вон там. — Он мигнул назад, где солдаты выбрасывали из окопов убитых немцев. — Замахнулся один поганец. Норовил штыком… Больше не сунется.

— Вот вам детский сад! — Зина приблизилась к Заикину. — Бегай за ним, а ему все чепуха да чепуха. От такой чепухи люди гибнут.

— Ну вот, уже и комроты в детский сад записала! — улыбнувшись, отозвался Заикин, но на ротного все же прикрикнул: — Не упорствуй, Супрун! Садись! Будешь знать, как бегать. Так, что ли, сестричка?

— Так, так, братик, — смахнув выступившие слезинки, мягко улыбнулась Зина, а Супрун, переминаясь, буркнул:

— Вот жисть! Нельзя даже пошутить.

— Не до шуток. Смотрите сами, сколько раненых, а тут еще вы с норовом. Садитесь, товарищ старшин лейтенант.

Заикин взял ротного по-дружески за руку.

— Давай садись, а то и правда с этой блямбой на лице как бы не того… Сестричка говорит правду, ее не обижай.

Ухватив Супруна за потное плечо, Зина, стараясь усадить его поплотнее, строго сказала:

— От такой ерунды может быть столбняк. Понятно?!

Супрун будто нехотя подчинился.

— Ладно. Сдаюсь. Пей мою бешеную кровушку. — Придерживаясь за выступ окопа, вытянул к Зине жилистую шею: — На, бери!

Заикин опустился рядом. Зина метнула в его сторону быстрый взгляд. И хотя он блеснул в окопном сумраке всего лишь на миг, Василий нежданно ощутил, как им были задеты все его душевные струны. «Вот те детский сад! Насквозь пронзила».

Супрун вначале морщился, покряхтывал, но сидел смирно. Когда же Зина слегка дотронулась до его щеки ножницами, чтобы срезать клочки содранной кожи, он, заскрипев зубами, взмолился:

— Да потише ты, сестричка. Спасу нет!

— Как это потише? Какого еще спасу? Обработать надо? Надо! Не тряситесь, старший лейтенант! Сейчас кончаю. Тоже мне герой, боли боится.

Продолжая сидеть неподвижно, Заикин случайно поймал взглядом синюю жилку у Зины на шее, она слегка пульсировала… Он вновь ощутил какую-то неизведанную душевную тревогу. «Стучит, как сердечко». Он чуть было не прикоснулся к этому «сердечку» своими огрубевшими пальцами. А когда Зина, закончив перевязку, выпрямилась, проговорил:

— Спасибо тебе, сестричка, от нас, солдат. Будем всегда тебя любить и помнить. А сейчас иди-ка ты лучше на медпункт. Пусть тут управляется санитар. Ему сподручнее.

Зина промолчала. По ее губам скользнула горькая усмешка. «Да, ему теперь совсем сподручно». Она поняла, что комбату неизвестно, как вражеский танк час назад раздавил санитара вместе с тремя ранеными.

* * *

…Из рассказов Сомова Дремов узнал, что комдив, усиливая стрелковые полки артиллерией РВГК [5], полученной от командарма, оставил у себя свеженький ИПТАП [6] и два пушечных дальнобойных полка. Тут-то и вспомнился рассказ его заместителя о том, как третьего дня, оказавшись в армейском тылу, ему довелось здорово поплутать, разыскивая артсклад. «И что вы думаете, — говорил майор, — кругом регулировщики да всякие заслоны. То свои, войсковые, то эти, зеленые стражи тыловых порядков — пограничники, у которых хоть ухо отрежь, а слова не выдавишь. Одни суют тебя вправо, другие — влево. Тут объезд, там проезд. Мотают тебя, что сукиного сына. А кругом войско. Идет оно и идет. И где его столько набралось? Кажись, сколько на свете живу, такой его пропасти видать не приходилось. Да все новое, добротное. Любо глядеть. Спасло то, что как только начало развидняться — танки, пушки, «катюши» полезли под маски. Пехота и та затаилась. Менять нас будут, что ли?» — недоумевал тогда майор Безродный.

Вскоре разговоры ушедших в темноту артиллеристов стихли, а Дремов продолжал стоять, вслушиваться в тишину. Когда же кто-то неожиданно спрыгнул в темноту окопа, он вздрогнул. Оглянувшись, увидел шедшего к нему перетянутого ремнями вдоль и поперек артиллериста-майора. Энергично приложив руку к козырьку фуражки, тот поторопился доложить:

— Товарищ подполковник! Тысяча двенадцатый гвардейский…

— Ясно, ясно, — остановил его Дремов. — Истребительный противотанковый?

— Так точно, — подтвердил офицер. — Командир полка майор Кущ.

— И это ясно. Чем богаты? — спросил Дремов.

— В полном штате. Шесть по четыре. Пушки ЗИС-3. Любую броню прожигают насквозь. Башни летят.

«Выходит, шесть батарей по четыре орудия, а пушки самой последней модификации», — повторил Дремов про себя и громко спросил:

— Как с боеприпасами?

— Все в норме. Вернее, сверх нормы. Прихватываем побольше. Говорят, запас места не пролежит.

— Это верно. Запас никогда не помеха.

Дремов достал карту.

— Смотрите, здесь у нас первый батальон. — Он осветил участок карты, густо испещренный разноцветными карандашами. — За ним дальше — сосед. Это направление наиболее танкоопасное.

Майор, щелкнув пальцами, извлек из планшета неизмятую, новенькую карту.

— Хорошо. Смотрите сюда, — потянулся Дремов к карте майора и, ткнув карандашом в нужную точку, повторил: — Вот этот участок. Предполагаю, с утра самое жаркое начнется именно здесь. Надо спешить, чтобы успеть разобраться.

Торопливо бегая глазами по карте, майор оценивал и измерял циркулем ширину участка.

— Хорошо, — пробасил он. — Здесь будет участок номер один. Позывной — «Подкова».

— Не возражаю. Такой же надо наметить на левом фланге, на участке второго батальона.

— Пожалуйста. Пусть здесь будет «Шпора», — чиркнул по карте на левом фланге майор Кущ. — Поддержим и второй.

Скупо улыбаясь, Дремов посмотрел майору в глаза.

— Пока хватит. Потом назову вам еще пару рубежей в глубине, чтобы с запасом.

Уяснив полученную задачу, майор поспешил к прибывшим вместе с ним офицерам, а Дремов встретил подходившего начальника штаба, также провожавшего взглядом артиллериста.

— Видал, какого орла нам прислал комдив?

— Передали из штаба, что отправили к нам, а он уже здесь?

— Неудивительно. Тягачи у него — что звери, да, видно, и сам офицер с огоньком. Ни одного лишнего слова. Расчетлив.

Кажется, только наступила ночь, а уже вновь забрезжил рассвет. В восточной стороне неба над горизонтом золотом засветились пронизанные солнцем перистые облака. И тут же послышался тяжелый, надрывный гул моторов. Шагнув из-за палаточной шторы блиндажа в ход сообщения, Дремов увидел, как одна группа вражеских бомбардировщиков, перевалив передний край, направилась в тыл, а другая начала пикировать на район обороны первого батальона. «Но что это?» — удивился командир полка. Вместо бомбовых ударов со стороны переднего края донесся пронзительный вой сирены. Зазвенело в ушах, Дремов «взглянул на Великого. Тот, схватившись за голову, прижался к брустверу. Иван Николаевич увидел у него за ухом набрякшую синюю вену. «После контузии», — понял он, обращая взгляд к переднему краю.

По самолетам в отличие от вчерашнего дня открыли массированный огонь стрелковые подразделения. Тут Дремов вспомнил, как в полку еще весной появились самодельные зенитные установки. Вначале Супрун, а затем и командиры других подразделений приспособили часть ручных пулеметов для стрельбы по воздушным целям. Убедившись в выгоде простых устройств, пошли дальше: приспособили для стрельбы по самолетам и противотанковые ружья. Вскоре залповая стрельба из пэтээр отучила вражеских разведчиков от свободного барражирования над полковым участком. И сейчас после первого сбитого пэтээровцами самолета остальные, отказавшись от пикирования, стали поспешно удаляться в сторону…

Вдогонку им бросились наши истребители. Но их встретили огнем «мессеры» [7], и над полковыми позициями завязался ожесточенный воздушный бой. Через несколько минут в землю врезались один за другим три вражеских бомбардировщика, один «мессер» и два наших «ястребка»…