"Железная мистерия" - читать интересную книгу автора (Андреев Даниил)АКТ 10. ПЕПЕЛИЩЕ Проклятый! Выродок миров! Так пусть Друккарг сгорит и станет слой ваш пуст. Устр распарывает свое туловище, вырывает сердце и, залив его кровью капище, поникает без жизни, подобно опустошенной оболочке воздушного шара. Инфрабазальт капища вспыхивает как солома. Огонь во мгновение ока охватывает Друккарг со всем его населением. Вой игв заглушается гудением огня и гулом разрушения. В ту же секунду в городе на поверхности земли удар термоядерного оружия обрушивается на Речной форт. Форт и вся сосредоточенная там армия превращаются в зарево – иссиня-белое, малиновое и, наконец, фиолетовое. Земля расседается. Цитадель пошатывается, но удерживается, как монолит. Город прорезается из конца в конец трещиной. Из трещины поднимается нечто, отдаленно напоминающее исполинский туманный гриб; оно как бы раскачивается на своем стебле. С каждой секундой становится отчетливее подобие головы, увитой лилово-черным развевающимся покрывалом. Голова делает мотающиеся, маятникообразные движения, амплитуда их возрастает. Голова ширяет то в один, то в другой квартал, то припадая к земле, то взмывая выше небоскребов. Наконец-то хлестнет в храм кровь бешеная! Выхожу госпожой к вам в мир прошеная. Войска международной армии звереют. Громим предместья, рельсы гнем - рвем в скрежете Цеха на части – топчем сад - мнем пажити, - – Бей! A la guerre comme a la guerre…* рушь в крошево, – Напалмом жги – Brulez lа terre! ** – Жарь заживо! * На войне как на войне! (фр.) – (Ред.) ** Жги землю! (фр.) – (Ред.) Не поглумимся над погибающими во брани! Рабам развенчанного безумия не отомстим: Тот, кто мечтал об ослепительнейшей короне, Уже повергнут, и тьма распластывается над ним. – Но он – тиран, он превзошел всех зверствами! – Он сам заставил все сердца стать черствыми! – Нерасторжимо здесь с добром зло спутано, В один рыдающий комок сплошь смотано… Уцелевшие горожане стараются забиться в самые глубокие убежища. – Конец их игре скоморошьей! – Весь мир довели до удушья… – Всех гнали в утробу молошью. – Пищите ж раздавленной мышью! – А где ж знаменитый каналище? – Боже, везде – зола… – Пылают книгохранилища… – Соборы, дворцы – дотла… – Разваливаются заводы… – С плавилен хлынула медь… – Прости нас, Ангел Народа! – Пойми, Пресвятая Мать! Больно, владыки судилища! больно! Уж ни палат, ни садов, ни жилья… Русь моя! край мой многострадальный! Распятая надежда моя! Я ли предчувствий не посевала В мудрости лучших, в тоске матерей, Я ль не пророчила, не предвещала Лютого мстителя из-за морей? – Кровь дохлестнула до стен Собора, До пьедесталов священных лир. – Горе! впервые – в бликах пожара Храм Солнца Мира, алтарь, потир. – Горе! до сердца Шаданакара Вздрогнуло все бытие, весь мир. Но Цитадель – прочна, как твердь! Враг - жив, Пред ним робеет даже смерть, град сжав! Кто вгрызся там в глубинный пласт, как крот? Кто там таится во весь рост? кто скрыт? Оставь ее! Пусть броневой тот холм, Размыв, поглотят времена в глубь волн… Нет! Пусть мне погибель, муки, вечный гнет, Но жить с врагом в одной вселенной? Нет. Подобно Устру, Стэбинг вырывает свое сердце, бросая его в пылающий Друккарг. Пламя усиливается во много раз. Материальный четырехмерный слой, в котором пребывало античеловечество России, перестает быть. Кажется, точно диски подземных лун, сорванные с орбит, закатываются за горизонт. В то же время молния сверхъестественной силы поражает Цитадель наземного Города. Бронированный конус разламывается пополам, как ореховая скорлупа. Немалую долю секунды внутри мелькает контур чудовищного червя, с подобием черт лица, вздыбившегося винтом. Кажется, что он готов, ища спасения, ринуться прямо на разоблачителей. Но воспламеняется все – его тело, земля, сам воздух. Нестерпимую для глаз вспышку сменяет тьма, затапливающая весь Средний слой мистерии. Но в Нижнем – в том пустынном мире, где совершались битвы уицраоров, предстает демиург Яросвет. Ничего схожего с человеческим обликом нет в нем; единственное, о чем можно помыслить, это о белом блистании, как бы коронованном золотыми пламенами. В Навне, виднеющейся поодаль как голубое зарево, едва уловимо намечается абрис женского образа. То, что говорит Яросвет, выразимо лишь средствами музыки. Это – невмещаемая в словах мука сознания своей вины: вины того, кому был вверен сверхнарод российский и кто, создав некогда род уицраоров как щит от внешнего врага, этим завязал узел великой исторической трагедии. Музыкальное звучание, которым отвечает Навна, говорит об идее искупления. Тогда демиург направляет световое оружие на самого себя. Совершается нечто, схожее с рассечением груди. Видится так, как если бы освобожденные светящиеся волны ринулись из медленно поникающего, погасающего их вместилища вниз и вверх, по всем измерениям пространства. Космос метакулыуры вздрагивает весь, сверху донизу, Навна склоняется, собирая часть этих кровавых струй в нечто, подобное эфирной чаше. Видение обрывается. Во мраке слышны новые и новые судороги пластов, подобные землетрясению. Слабее и слабее, глуше и глуше. На фоне мрака возникают несколько слабых красноватых точек огня. Становятся различимы маячащие возле них человеческие тени и завихрения снега, опускающегося вокруг. Уясняется, наконец, что это – пепелище на месте великого города и уцелевшие его обитатели у бездомных костров. Мрак становится менее густым: это отсвечивает снежный покров, укутывающий пепелище. Посвистывает ветер. Где-то поодаль, то приближаясь, то удаляясь, пиликает гармоника. – А не опасен ли этот запах Из радиоактивных зон? – Менее опасен, чем в лапах Очнуться у партизан. – Поменьше бы растабарывали, Блюли б свой долг… – Пораньше бы капитулировали: Тогда б был толк. Бусы мои чистые, Кровь осатанелая, Стан молодой! Пестовали красные, Чествовали белые, Жмет любой. Господа-товарищи, Не хнычь по теплу: Вон – на пожарище Ляг в золу! Стен больше нету, Любись, где лежишь: Впоказ белу свету, Гол, как шиш. Улица-обочина Бомбой разворочена, Да мне-то что? В воронке обласкаю Хоть – трех, хоть стаю, Хоть - все сто. Я милого-хорошего Изрезала на крошево Да в печь молодца. Любил борщок с ветчинкою, Да сам стал мертвечинкою, Вкусней холодца. Хохот, трехпалый свист. – Чудовищно. – Да, но мелко. – А я осуждать не берусь: Они ли виновны, коль Велга Взвихрила дурную Русь? – Братва! по сигналу – бунтом? – Мост выгорел… Вброд, Серьга! – Не видишь – вон капитан там? – Уж я-то устерегу… – И – треснем по оккупантам! – За р-родину! месть врагу! Великою кровью отстранены От мира горшие беды: Грозившие сделаться явью сны Лжеправды и лжесвободы. Недаром преодолевали мы шквал Атлантикой и Средиземьем, И жертву принес, кто в битве не пал, Душою, раной, безумьем. Что мне до ваших посул и расплат? Что до бездушных держав? Первенец, сын мой, отрада, мой плод, Мог бы и нынче быть жив! Глянь-ка в обугленный этот сарай: Видишь? Молчишь? Понял, Иуда, что всякий ваш рай - В крови до крыш? Все по частям собрала, стерегу, Складываю на песочке: Правую ножку найти не могу, В синем носочке. Был бы не лживой легендой Христос, Мой бы супруг не погиб: Он бы впивал аромат моих кос, Дрожь моих губ… Рыдают о людях. Но люди бессмертны. А вот гениальное зодчество?… А фрески Рублева? Боже, безмерны Отчаянье и одиночество. Молиться – кому?… О, проклясть бы грозы, Лобзать бы неутолимо Ту пыль, что вчера была каменной розой Кремля… Акрополя… Рима… Над остывшим пеплом России Лишь беснуются черти вскачь… Упади на камни святые, Если ты человек, и плачь. Вспоминай легкокрылые зданья, Холст шедевров и звон поэм, Ты, кому в погибших созданьях Брезжил Китеж, Олимп, Эдем. Удар был вычислен четко: Да: прямо в душу страны. С какой сатанинской чуткостью Нашли ее с вышины! В бесценные книгохранилища - Мне свят даже этот звук - В излюбленные обиталища Культуры – искусств – наук. О чем распустили нюни-то? Не вашей наукой разве Сто тысяч чертей переплюнуто? Все человечество – в язве? Ученый Позвольте: виной – не народы ли? Наука-то здесь при чем? – При том, что вы ее продали, Струсив пред палачом. – Дяденька, дай сухарик. – К сожаленью, мой милый, нету… – Врешь ты! Видать по харе, Что утром сосал конфету! – Ребятки, я голоден сам… – А ну, пацаны, наляг-ка! – Полосни его по глазам! – Отрежь ему зад. Вот мягко! Ученого убивают. Некоторые части его организма идут в пищу. – Господи, воля Твоя… Докатились! Довоспитались по лагерям! – Вот уж и вправду – духовный сифилис Этой безбожной морали… Срам. – Но ведь и мы согрешили… В безверье, В блуде ослепли… Вошли в соблазн… – Недоглядели, как в блеске и буре Зверь Велиара вышел из бездн! Естественно. Ложное христианство. Все вы – антихристовы рабы! Смотрите на нас: не курим, не пьянствуем, Не крестим лбы. Именно в этом и грех! Необъятна Пред человечеством наша вина. Лишь покаяньем смоются пятна С нашего праздничного полотна… – Мало, оказывается, страдали. – Мало томились в рабьей юдоли. – Господу будто бы не порадели! – Ироду будто бы не покадили! С этими нужен новый язык: Одичали, бедные нехристи. Ложь сатанинскую их владык Как из сознаний выскрести? А как все молились, Господи, Там, в глухих катакомбах, Когда на великом деспоте Свет разливался в нимбах! Неужто теперь нам кланяться Демонам царств железных, Чтобы хоть серая конница Велгу втоптала в бездну! А ты не предвидел? не знал? Не ждал м войну, и смуту? Из двух величайших зол Не выбрал ли все-таки это? Взвизги, истошный вой. Поножовщина. Девушка и Молодой интеллигент из крипты – теперь Сотрудник Экклезиаста – пробираются между бараками. Он говорит, что сейчас – герой, Кто нянчит детей и подростков. Но ведь и у взрослых остался порой От личности – только остов. Кто мог бы в ребят наследье веков И правду внедрять, изведав Кругом – визг женщин, мат стариков, Стеклянный взор людоедов? Нет, в самую гущу! к подонкам! в шпану! Я только об этом стражду: Внушать им отвращенье ко дну, Будить духовную жажду! Девушка убыстряет шаг. Каждый по-своему чувствует долг. Я – соберу ребят. Но страшно за вас: щупальца Велг Замучат вас, затеребят. Пускай. Моя путеводная нить Не оборвется при спуске. Волка бояться – в лес не ходить, Любят говаривать русские. Сотрудник Экклезиаста сворачивает к кострам, у которых греются бездомные дети. Девушка – к бараку; сквозь его закрытую дверь слышится треньканье балалайки. Когда Девушка распахивает ее, входя, вырывается пронзительный речитатив частушки: …Мой миленок хоть не лает, А устроен, как урод: По-людски он не желает, А желает только… Дверь захлопывается. На улице появляется процессия кающихся. …Наш преступный зов витийственный К новым войнам, новым винам, Клич борьбы братоубийственной - – Господи, прости нам! День победы, тьму и блеск его, Посвист вьюги по руинам, Жар напалма в очи детские - – Господи! Прости нам! В промежутках пения – из барака, где скрылась Девушка, доносится ее голос, но слов разобрать невозможно. Сил – поднять наш искупительный Крест забот о стане вражьем, Свет и жар любви целительной - – Господи, подаждь нам… - Сил – нести отраду множествам, Одичавшим, буйным, бражным, По ночным тропам порожистым - – Господи! Подаждь нам! - Процессия сворачивает к кострам. Из барака доносится взрыв наглого, грубого хохота и – опять голос Девушки. Пусть – ни трибуны, ни аудитории, Сгинул наш дом, сад, - Люди! Сама Немезида истории Шлет нас творить суд. Но укрепленные твердою верою В милость и в доброту, Мы справедливость привносим скорую В скорбную роль ту. Враг еще множит в подвалах заговоры, Прячется в глубь толщ, Но мягкосерд и гуманен наш приговор: Лишь восемьсот |
|
|