"Железная мистерия" - читать интересную книгу автора (Андреев Даниил)тыщ. – Мало! Он робок, он трус! – Мало! – Зев – краснобая, а мозг - мула… – Смело карай, депутат! Смело! – Чтобы воронье выше туч взмыло! – Бросьте… довольно!… Долой кровь! – Взялся судить, так добром правь… – Видно, опять норовит вкривь - Тюрьмы заполнить битком вновь? – Срам, кто рычит на Судью псом: Он при Тиране страдал сам. – В тюрьмах свой суп отдавал всем… – Вникните в суть! не в размер сумм! Горек удел хитрить и лавировать Между Харибд и Сцилл. Радость – в одном: неусыпно веровать, Что идеал - цел. Главный Судья покидает балкон. В бараке странная тишина. – А видели у костров – юродивого? – Видел. Чудно! Осмеивают в народе его И поделом. – Но Везде отыщутся женщины, Чуткие до чудес… – Им все равно, что – жемчуг, Что глина, что Бог, что бес. – Но он заставляет слушать Всех нас другие слои… – Э, бросьте. Заржала лошадь, А вы уж, друзья мои, Готовы поверить в демона, Ревущего где-то в аду. – Понятно: от этого гомона И сам я точно в бреду. Из барака крадучись выскальзывают несколько фигур. Девушки не видно. Порыв ветра из радиоактивных пустынь медленно проносится над крышами. Где-то вот так же заносят пепел и вьюга Щебень Парижа, руины Святого Петра, И не жаль никому их, и нет задушевного друга, С кем подумать о "завтра", понять и осмыслить "вчера"… Запляшет любой хулиган, Раз двум миллионам – помилование… Долгая пауза. Двенадцать ножевых ран И, кажется, изнасилование. Уицраоры Запада, Юга, Кто помог сокрушению ига! Властью новою, данною свыше, Назначаю вам сроки и ноши. Невольным данником миротворствующего Сам обуздал я свою судьбу. Язвимый жалом страстей упорствующих, Свой зев кусаю – убить алчбу. Влачусь, послушный приказу царствующего, Не смея плетью вжечь знак рабу. Вы – гонители Велг, вы – их стражи. Едините ж усилия строже! Каждый глыбу отломит от кряжа, Обоймет ее крепче и туже. – Откалываю скалу незыблемую Ох, тяжела. Ох, высока! – Поднимаю громаду вздыбленную - Два шага, Три шага. – Опускаю ношу зазубренную В щель врага, В дом врага. В трещину, пересекающую город, вдвигаются одна за другой циклопические плиты. На месте трещины – площадь и проспект, совершенно гладкие. – Песку бы! цемента! гравия!… – Заклепана пасть Везувия… – Но, Боже… какою кровию! – Ценой какого бесславия! Достопочтенные господа Члены! С разных концов страны Съехались мы в эти древние стены Доблестной старины. Чтобы народ в дни глада и мора Глубже не смог пасть, С помощью освободителей мира Нам вручена власть. Мы – представители разных партий, Мнений, платформ, каст, И небывалый узор на карте Общий наш труд даст. – Брехун без роду, без племени. – Фантом переходного времени. – Марионетка без знамени В период всемирной темени! Наш мир – это код. Все факты Нельзя перечислить в речи ведь, Но если делать Материя станет просвечивать. Просвечивать? Точно стекла? Отчасти. Сначала блекло, А дальше, с теченьем дней - Торжественней и ясней. Когда с души нашей сорвано Безверье, слепое как мания, - Раскроются новые органы Духовного воспринимания. Уже и теперь для некоторых Мерцают в узкие щели Иные просторы и недра, И духи в светлейшем теле. Среди природы – успешнее Можно решить задачу, И в первое ж утро вешнее Мы переедем на дачу. – А тот учитель, которого Вы сами зовете главным? – Наведаться очень скоро Он обещал. Вот славно… А то раз меж разговора Произнес он имя: Навна. Мне оно знакомо, дядя. Надо в руки, точно в нишу, Спрятать все лицо, не глядя; Пять минут пройдет – и слышу Ах, такой нездешний голос, Вижу синеву такую, Что потом без них мне – голой Наша жизнь… и вот тоскую. – Он нам рассказывал часто Про то, что будто бы видит… – Вы – шляпы! Тут дело нечисто: Он просто вас за нос водит. – Какой там "за нос": вся грудка Теперь у него пунцовая *. – А мне его слушать жутко, Но не запоминаю ни слова я. – Коль память у вас плохая, Возьмите по карандашу. – А кто его будет хаять, Тому я нос откушу. * Покраснение груди – физиологическое следствие, признак самадхи одного из видов религиозного экстаза. Знаешь, дядя, иногда я Вижу с ним одно и то же. Да, бывает. Подтверждаю. Вот сначала вроде дрожи Над глазами или в мозге, Точно входишь в зал театра… В старину б за это – розги, А вчера бы – психиатра. Истребляли драгоценный Дар – росток Святого Духа. Вот опять… Зазвенела блаженная Синева, но печально, глухо. Будто горькие струи багряные Собирает в чашу Она… Ах, какая угрюмая, странная, Вся коричневая страна! Пауза. Сам не знаю… С наклонными штольнями Схоже то, что вижу теперь; Только сделалось трудно, больно мне, - Не обманываю, дядя, верь! Голос светится вроде инея; В злых пещерах – ряды колонн, И сияние, синее-синее, Тихо льющееся под уклон - По уступам, где плачут, кружатся, Где томятся… А там, внизу, Что-то ухает, что-то рушится, И дрожит, как небо в грозу. Мальчик замолкает. Становится видно, как едва колыхающийся среди голубого сияния женский образ сходит с кроваво-рдеющей чашей в руках вниз и вниз. Вьются жадные, темные, мутные, Отступают… не смеют, ползут… А по-моему, чудовища путают, Если горя от Навны ждут. - Ох ребятки!… Мне открывается Что-то огненное и без дна… Знаю! Понял, как называется: Укарвайр – говорит Она. Соборная Душа Народа вступает на поверхность бушующих магм. Очевидно, хозяева этого страдалища пытаются преградить Ей путь с упорством отчаяния. Но рдеющая в Ее руках чаша создает непереступаемое для них кольцо сил вокруг источника голубого сияния. Средний слой Мистерии отступает далеко вверх. Чувствуется, как Навна проходит один за другим пояса раскаленных сред – все глубже. Наконец, вокруг оплотневает Пропулк – магма сверхтяжелая, страдалище тех, кто был мучителем народных множеств, а еще глубже багровеют инфракрасные пещеры – посмертные обиталища растлителей духа. Навна высоко поднимает чашу и выливает ее всю. Но то, что было в ней заключено, распространяется вширь и вверх, превращаясь в светящийся туман – сперва розовый, потом золотой. Он заполняет все нижние слои метакультуры российской, от инфракрасных пещер до серых туннелей Шим-бига. Не слышится ничего, только чувствуется громовой хор Синклита, Ангелов, всех иерархий Света. Становится ясно, что золотой туман – это мириады живых искр, отделившихся от материальности страдалищ и начинающих медленный подъем вверх. Светлою манною Новых рождений Блещет туманная Даль восхождений. Славьте, разъемля Древние узни, Выход на землю - В новые жизни! Сердце Навны становится звездою. Не видно больше ничего, кроме необозримого множества золотых искр, роящихся в голубом свете, и сияющей звезды в его средоточии. Звезда тихо плывет выше и выше. Радость! Сквозь пламя Вин и прощений Вьется гирляндою Цепь воплощений. Узрите снова Мягкие травы, Милые кровы, Мирные нивы… К славе – от казни, К жизни – от смерти, К дружбе – от розни - Верьте, о, верьте! Верим и видим: Близится детство, Игры и школа, Зрелость и жатва, - Верим и видим: В Душу Соборную Каждый вплетается Нерукотворною Солнечной лентою К белой милоти, Белой гирляндою Жизней во плоти. Подъем достигает слоя, где длились битвы уицраоров. Яросвет простерт у его порога. Некто, о Ком нельзя сказать ничего, кроме того, что ОН – один великих Владык Света, влагает в грудь демиурга пылающую звезду. Яросвет и Навна восходят из глубины. Золотые туманы плывут следом, растекаясь и скрывая окрестность. Искры прохладные капель кочующих Кружатся, реются, В души рождаемых, в лоно рождающих Зыбко спускаются. А над туманами – видите? слышите? Всходят по сумраку Белые звезды, – шелка их колышутся, - Двое… рука об руку… Видение скрывается. В Среднем слое все кажется по-прежнему: те же бараки, та же ночь. Даже баян слышится где-то в отдалении. Только мелодия как будто изменилась: нет в ней ни заунывной тоски, ни сладострастия, ни удали: простая и человечная, она полна светлой печали и предчувствия чего-то большего, чем счастье. Сходил я в сумрак убежищ, Дрожал у жалких костров; Я слушал кривду судилищ, Правду детей и вдов. Им форум – даже в подвалах; Плуг бед провел борозду, И нив, еще небывалых, Я к новому утру жду. Надежда усталым: Четвертая Стража Ночи Переходит черту. – За всю мою жизнь… от самых пеленок… Такого оратора никогда! Я потрясена была, как ребенок, Я плакала, веришь ли? да, да, да! – Красив он? – Не знаю. – Но, все-таки, молод? – Ах, милая, молодость тут ни при чем. Но речь его бьет по душе, как молот, Вторгается в совесть ярким лучом. – Я слышал про сказочную работоспособность, Про фантастическую быстроту… – Могу, если хочешь, одну подробность: Но ты осудишь нелепость ту. – Какую? – Он не признает ботинок. – Что же, сандалии? – Если б так… Он ходит везде босиком, как инок. – Даже зимой? Юродство. Чудак. – Нет, почему же? это – лишь способ Чувствовать, что в песке и в пыли Брезжит, лучится, мерцает, как россыпь, Слой живоносных духов земли. – Ха! ну, а в городе? – Что ж, на Востоке Ведь не боятся подобных идей; Да: мостовая пронизана токами Тысяч и миллионов людей. И, как ни странно, вдоль каждой трассы Этот флюид, расширяя круги, В нас от человеческой массы Входит через подошву ноги. Молодой архитектор встретил знакомого. Оба присаживаются на лавочке. …Утром он – здесь, ночью – в Детройте, Завтра – в Бомбее, потом – в Шанхае, - Попробуйте-ка: удвойте, утройте Нормальные темпы! Не отдыхая! – И много последователей нашел он? – Уж сотни готовы идти на риск. Он прост, как Ганди, остер, как Шоу, И всепрощающ, как сам Франциск. На площади шум. Приближается группа людей, окружив Воспитателя. Видел и этого. Один из сотен Последователей, но о нем говорят. Я знал его раньше. Из подворотен Он извлекал чумазых ребят. – Кто это шествует? - Ба! Тот, чья головка слаба. – Он про богов голытьбе Плел у костров, как бебе. Наследие самое грозное, Оставленное нам, нищим, - Не эта полночь морозная, Не ветер над пепелищем, Не вскормленная разрухою За жизнь и за хлеб тревога, Но И тень Человека-бога. – А-апять он в гнилую мистику! – Мыслители старой масти… – Словесная эквилибристика… – Божок детворы в предместье… Отстроится город заново; Отстроится все отечество; Зажжет свое мирное зарево Трудящееся человечество; Но чем согреем мирок мы Сердец, охлажденных с детства Стужей безбожной догмы, Гордыни и святотатства? – Тьма сгинет в бою коротком С раскрепощенным рассудком. – Работа нескольким суткам… Ответственность давит на плечи нам. Каким заниматься трудом нам, Глядя в глаза искалеченным? Невежественным? бездомным? Взгляните на изуродованных И школой и страшным детством, Никем и ничем не порадованных… Вот подвиг для вас! Вот – крест вам! – Вот куда гнет он… Глянь-ка: Собрал ребятню, как нянька. – Мордашки у всех, как дыньки… – А деньги? Откуда деньги? – Разве дождешься рублика От наших родных раззяв… – А за морем есть республика: Не там ли искать хозяев? – Ваши издевки – не метод. – И ваши ухмылки – пошлы. – Когда б не такие, как этот - Вовек ничего б не вышло! – Правда. Разве негоже Пятна позора вывесть? – Правда. Разве не то же Исподволь шепчет совесть? Здравствуйте. Очень рад вас увидеть. И, конечно, вы правы. Но мы Скоро забудем про все; и Овидия, И Берлиоза, и мудрость Фомы. Помнишь ли о каких-либо ценностях, Если все двадцать четыре часа Кружишься, мечешься по современности Белкой, бегущей внутри колеса? Рок, громоздящий невзгоду к невзгоде - Ксантиппа, ярящаяся на мудрецов! И все же – глубоко продуманный кодекс, Верите ли, скоро будет готов! Да: говорят, вы сильно захвачены Творчеством процессуальных норм? Этой фундаментальной проблеме в придачу Вниманье мое привлекает и корм Для детских садов; мы взываем, затронув Лучшее в человечестве; но Тридцать, ведь Брошены на социальное дно! Тем более. Пусть мудрейшие, Ученейшие, достойные, Такие, как вы, старейшины, Кто честь не растратил в войнах, Кто ныне блюдет отечество - Труд отдадут и творчество Выпестованию младенчества И врачеванию отрочества. – Зорче за этим смутьяном: Не даст он, братцы, житья нам! – Что лепит он из детворы? – То – помогать крестьянам Бегут в поля и дворы, На молотилке, на жнейке Пыхтят в трухе и в поту, То строят в лесу на лужайке "Храм Солнца", "город-мечту"; – То слушают, точно постники, Симфонию, сагу, псалом… – А вон уже носятся по снегу С мячиками босиком. – Как босиком?! без валенок?! А ревматизм?!. А грипп?! – Три года мы не обували ног, А вот никто не охрип. – Пари: если будет насморк - Тогда отправляйте нас в морг. Уже формулируется в лаборатории (Меня вы, может быть, спугнете прочь) Фактами вскормленная теория Об излучениях разных почв. Для организма, для нервных клеток, Они благотворны, как кислород; И весь – от взрослых до малолеток - Должен разуться наш народ. – Доехал! Договорился! Допер!… – А может, нам жить в воде, как бобер? – Мало ученым дурням – ха-ха! Детям морозить все потроха; Нет! В покаяние за грехи Сами разуться хотят! хи-хи! Да: с добрыми стихиалями Общенье идет на лад: Природа качает качелями И холит теплей палат, Кто будет простым, как голубь, И мудрым, как вещий змий, Тому отчетливым голосом Ответят духи стихий. Вся педагогика будет Поставлена кверху дном, И дети по-новому судят Уже не об этом одном; Могучий космос истории Не холоден им, не хмур, Им внятно певучее море Культур и метакультур. Они – поколенье воителей На бранных полях души, Весельчаки и строители, Мечтатели-крепыши. – А ручьи-то уже закипели… – По ночам барабанят капели… – Говорят, по оврагам в поле Уже первые птицы запели! Но не трели птиц, а мощный гул самолетов возникает внезапно над головой. По-видимому, они надвигаются в ковровом порядке. Кажется так, будто плотный покров туч начинает сдвигаться на восток, уступая место тысячам звезд, движущихся с запада. Возгласы изумления и тревоги тонут в рокоте, таком могучем, что в течение нескольких минут он не дал бы различить даже пушечного выстрела. Черные тени, похожие на зонты, являются в вышине, медленно планируя. Один за другим о землю ударяются огромные ящики. Народ кидается вскрывать их. о все еще гудит; новые и новые сюрпризы падают на мостовую; очевидно, сбрасываются десятками тысяч. Люди сбегаются опрометью. Восторженная, почти ликующая толпа плотнеет вокруг каждого ящика. Среди общего шума можно только разобрать: – Шоколад! сыр! – креп-де-шин! – В этом – сто швейных машин! – Пылесосы… – Ящик кальсон!! – Братцы, это же сказка… сон… – Кружевное белье для дам (Чтоб не хаживали, как Адам). – Книги детям: "Король Артур"… – Целый мебельный гарнитур!… – Быть не может: разборный дом!! – Да, да, да, верится с трудом! – Обстановка – морёный дуб… – Боже, как я был раньше глуп! Я ж ругал их, – о, идиот… – Что за шерсть? – Какой шевиот? Народная милиция пробует установить порядок. Ее прогоняют. Распотрошив ящики, люди волокут к себе что попало, но груды вещей почти не уменьшаются. – Теперь опериться можно… – Теперь приналяжем дружно… – Теперь разграфим прилежно. – Город выстроим авантажно! – И как тщательно: все – в брезент… – Да, но чей же это презент? – Неужели вот этот зонт Подарил мне сам президент?… – Бомбят, а теперь – подачка… – Не верь их сырам, дочка. – Ох, будет опять стычка, Чуть дружбу затмит тучка. Люди в непривычных костюмах появляются среди толпы. Неоновые огни вспыхивают на верхушках бараков и руин. – Хау-ду-ю-ду! – Вражда – капут! – О, дружба – лучше оков и пут. – Весьма охотно детям врага Мы помогаем встать на нога'… – Раса – с расой - и с классом класс - Кока-кола – и русский квас! – …Уиски, пиво, шато-икэм Будут с нами - или ни с кем. Рекламы и вывески на иностранных языках протягиваются по фасадам сквозь покрапывающий дождик. – Батюшки! любой цвет! – Матушки! Все алфавиты… – Вот-те и суверенитет. – Вот и толкуй о праве ты… – Братцы, будто посмеиваются Ветер и дождь над нами… – Братцы, будто прозмеиваются Чудища меж домами! – Брось ты, вечно с оглядкой! Просит гулять душа ведь! – Вот бы пройтись с двухрядкой… – Или у баб пошарить… – Русь, пляши-ка С выв-вертом: Гнус паршивый Вым-мер там, - Выбирай, Товар ищи - Сущий рай, Товарищи! – Не вари, Варвара, щи: Жалки Твои чарыщи! Тлей был, вдруг - Да в козыри. Буги-вуги До зари… Нескончаемые гудки судов. – Товарищи! Из Европы Торопятся филантропы. – Сто пять пароходов в порте!… – Но… нужно ли столько партий? – Да-да: приучайтесь, спорьте Сыздетства, на школьной парте. – Свобода – именно в этом. – Не то, что было в Москве там… – Кто хочет в колхоз – в колхозы! – Кто сердцем хунхуз – в хунхузы! – А сект-то кругом, а сект-то… Сто вывесок вдоль проспекта! – Их больше, чем всех машин-то… – Буддисты! паписты! шинто! А я теряюсь в догадках: Еще кругом беднота; Повсюду встречаешь падких Дать жизнь за обед; но та Живая россыпь талантов, Что блещет повсюду… кто б Предвидел, что век гигантов Забрезжит с кровавых троп? Пока что мы одного лишь Гиганта видим вблизи. По правде, если позволишь, - Мне жаль, что с этой стези Насмешек, бравад, сомнений, Ты не в состоянье понять, Что он – величайший гений, Наш светоч и благодать. Он – гений слова, не спорю. Но он опоздал. Людей Не взманят на подвиг зори Религиозных идей. Мне слишком ясна единичность Таких чудаков, как вы. Вот в этом – его ограниченность И – обреченность, увы! Церковностью мир |
|
|