"Могильщик кукол" - читать интересную книгу автора (Хаммесфар Петра)

25 августа 1995 года

Всю пятницу на работе Якоба мучило какое-то неприятное чувство. Как будто невидимая тайная связь дала ему возможность почувствовать страх Труды и ее муку. Однако, если бы он смог видеть, как Труда разжигает кухонную плиту и в пламени исчезают два отрезанных пальца, он тотчас бы поехал домой и потребовал от нее объяснений.

Якоб позаботился бы о том, чтобы выяснить происхождение пальцев. И если бы выяснил, что Бен их отрезал кому-то — мертвому или живому, — то докопался бы до истины, чего бы это ни стоило.

Неприятное чувство, постоянно преследовавшее его в течение недели, постепенно возрастало и в пятницу достигло кульминации — в некоторой степени из-за газетной публикации. В газете за среду в небольшой статье говорилось, что Клауса и Эдди необходимо освободить, так как показания подозреваемых нельзя опровергнуть, и, значит, нет оснований выдвигать им обвинение. Но в большей степени причина неприятного чувства таилась в неразговорчивости Труды.

Она стала необычно рассеянной. Если они сидели вечером в гостиной и он к ней обращался, она часто вздрагивала, как от удара. В такой момент он задавался вопросом, где она только что была со своими мыслями.

У него самого в голове непрерывно прокручивались газетные статьи и та сцена, которую он наблюдал в понедельник утром на проселочной дороге. Как Бен прижал к себе младшую сестру и попытался покружить ее в воздухе вместе с велосипедом.

Якоб любил сына, даже если любовь с ранних лет часто проявлялась через кулаки, о чем он всегда искренне сожалел. Он сознавал свою ответственность за него, любил Бена искренне, от всего сердца, но не так пылко, как младшую дочь.

Для Якоба третья дочь с самого рождения оставалась подарком небес. Таня бывала дома крайне редко, но это ничего не меняло в его нежных отцовских чувствах. Труда нуждалась в Бене, в сыне, который даже при двух метрах роста и полутора центнерах веса нуждался, чтобы мать мыла ему руки и зад. Якоб же не переставал, как и прежде, мечтать когда-нибудь передать хозяйство, более не существующее, в молодые руки.

Таня, как и Анита много лет тому назад, ходила в гимназию в Лоберге. И тоже хотела учиться дальше — она часто с воодушевлением рассказывала ему о своих планах. Агрономия. Глубоко внутри его ютился страх, что ничего из этого не получится и кто-нибудь когда-нибудь разрушит его мечту.

Как ни странно, когда Якоб становился свидетелем таких братских объятий, несколько пузырьков страха всегда поднимались на поверхность его души. Сцена, которую он наблюдал в понедельник утром, происходила уже не в первый раз. Время от времени дочь приходила домой, рассказывала о школе, о дяде Пауле и Антонии или об очередном походе в кино. Если к ним присоединялся Бен, что происходило довольно часто, он улыбался сестре, невнятно бормотал под нос «прекрасно», и было заметно, что руки у него прямо чешутся от желания к ней прикоснуться.

Таня была изящной девочкой и в свои тринадцать лет выглядела совсем еще ребенком. И Бен, эта неотесанная колода, обращался с сестрой как с мешком с мукой. Уже сто раз Якоб предостерегал его, грозил пальцем, с явным металлом в голосе требовал быть осторожнее:

— Не так сильно, Бен.

А она только смеялась. Такая беспечная, беззаботная и доверчивая, переполненная сестринской любви к брату, в противоположность обеим сестрам, которые теперь еще больше, чем в прежние годы, избегали Бена. Она же, наоборот, всей душой любила великана, висела у него на шее, ездила верхом на его спине. Пожалуй, она и не могла иначе.

«Мой медведь», — говорила она. Или: «Мой лесной человек». И еще одна привычная фраза: «Не волнуйся, папа, если он сделает мне больно, я громко закричу, и он сразу остановится».

Однажды она может опоздать с криком. Однажды медведь наверняка сломает ей несколько ребер. И тогда — да спасет его Бог.

Конечно, Якоб знал, что Бен обнимает свою младшую сестру, даже когда бывает с нею наедине, вдали от подозрительных глаз Якоба, вне дома, на проселочной дороге. Возможно, именно на том месте, где пропала Марлена Йенсен. Полицейские, должно быть убежденные в вине обоих молодых людей, отпустили их только из-за отсутствия доказательств вины. Однако наверняка некоторые люди задавались вопросом: а что, если парни не лгут?

Продавец отдела обоев и покрытий для пола в магазине строительных товаров Вильмрода, с которым Якоб завтракал в перерыв в прошлую пятницу, тоже задал такой вопрос. В июне Якоб совершил ошибку, проболтавшись ему о встрече Бена с Альбертом Крессманном и Аннетой Лесслер. Конечно, он рассказал и о том, что думали по этому поводу Пауль, Антония и Труда.

Едва они уселись в бытовке друг напротив друга, как продавец снова завел речь на эту тему. Он принялся размышлять о том, как мало людей проживает в этой уединенной местности. Двор Лесслеров, бунгало Люкки, земельный участок Якоба, а остальное — сплошные поля и луга. И никакого освещения на дорогах.

— Как только представлю себе, — сказал продавец, — что бедняжка должна была почувствовать, когда мерзавцы выбросили ее из машины в абсолютную темень. Что бы ты сделал на ее месте?

— Пошел бы домой, — сказал Якоб.

Его собеседник задумчиво кивнул:

— И как далеко от того места до аптеки?

Якоб пожал плечами:

— Зависит от того, где стоишь. От дома Люкки есть два возможных пути: назад к шоссе и оттуда в деревню, второй путь — вниз к Бахштрассе.

— В любом случае еще пришлось бы пробежать изрядный отрезок пути, — продолжал размышлять продавец. — Но ты говорил, что Лесслер — ее дядя?

Якоб кивнул.

— Тогда вероятнее всего, что она попыталась добраться до него.

— Или могла пойти к Люкке, — сказал Якоб, прекрасно зная, что адвоката скорее всего не было дома.

Но так как его собеседник всего лишь размышлял, Якоб тоже имел право пофантазировать.

— До бунгало на восемьсот метров ближе, и у Люкки есть телефон. Вероятно, он даже отвез бы девушку домой. Правда, Люкка терпеть не может ее отца, но матери Марлены он, конечно, охотно оказал бы любезность. За нее он даже позволил себе однажды выбить зуб.

— И Люкка ничего не слышал? — спросил коллега.

— Почем я знаю? — сказал Якоб. — Однако, если там ничего не было, он ничего и не слышал. Если они не выбрасывали ее из машины.

— Но полиция ничего не смогла им предъявить, — заметил мужчина и добавил: — Вероятно, твой Бен знает, что случилось с девушкой.

Якоб прожевал кусок хлеба, проглотил его, запив большим количеством кофе, и спросил с плохо сдерживаемой яростью:

— Ты намекаешь, что Бен что-то сделал девушке?

— Чепуха, — ответил мужчина. — Если бы он был расположен к насилию, то в июне свернул бы шею молодому Крессманну, а потом взялся бы за дочь Лесслеров. Я только подумал, что, может быть, ему что-нибудь бросилось в глаза. Согласись, что фары машины видны издалека. Если только он был на улице. Или не был?

— Нет, был, — растягивая слова, вымолвил Якоб. «Сам виноват, рассказав сослуживцу о ночных вылазках Бена», — подумал Якоб.

— Просто надо будет как-нибудь его спросить, не видел ли он что-нибудь той ночью, — продолжал размышлять собеседник Якоба. — Конечно, это должен сделать специалист. На твоем месте я бы серьезно подумал над этим вопросом. Представь, Якоб, какая будет сенсация, если твой Бен раскроет дело. Представь только себе, что об этом напишут в газетах.

Своим вздором он жутко действовал Якобу на нервы. Крайне важно, продолжал размышлять собеседник Якоба, подкреплять задаваемые вопросы правильным вспомогательным материалом, чтобы Бен вообще смог понять, чего от него хотят. Сначала нужно показать ему фотографию Марлены Йенсен. И если окажется, что Бен видел девушку, нужно дать ему нарисовать картинку. Удивительно, какие содержательные картинки создают душевнобольные люди. Совсем недавно он прочитал статью, в которой говорится, как в красках и формах они выражают свои страхи и что-то тому подобное. Конечно, растолковывать такие рисунки должны специалисты.

Якоб, не в силах больше слушать собеседника, завернул в упаковочную бумагу надкушенный хлеб, завинтил крышку термоса и поднялся, сказав, что его перерыв на завтрак уже закончился. Но в голове остались слова собеседника. Они преследовали его в первой половине дня, сопровождали в обеденный перерыв, во второй половине дня прокручивались беспрестанно в голове, бродили, как Бен бродил по заведенному кругу: в пролеске, в воронке и вокруг бунгало Люкки.

Дать ему нарисовать картинку… Представив Бена, неловко сжимающего в пятерне карандаш, Якоб грустно ухмыльнулся. Он еще ни разу не обратил внимания на то, что Бен вытворяет с картофелинами, для Якоба эта его возня была всего лишь бессмысленным царапаньем. А вот показать сыну фотографию… Он сам и Труда убрали газеты с фотографиями. Почему? Только ли по привычке?

Якоб решил задать Труде этот вопрос. Неужели она думает, что Бен может узнать Марлену Йенсен по фотографии? И если даже узнает, что в том плохого? Возможно, он скажет «прекрасно» — с его памятью и при том, что в ноябре он видел Марлену Йенсен на свадьбе старшего сына Пауля и Антонии. И не только видел, Антония позволила ему погладить племянницу по волосам.

Якоб считал, что тогда она поступила неправильно. Нехорошо такому, как Бен, показывать, что в исключительных случаях можно переходить границы. В дальнейшем ему будет трудно отличить исключительные случаи от прочих.

Тогда Антония сказала: «Якоб, не будь таким букой. Ведь я тут, рядом».

В ноябре — да. Но в ту августовскую ночь Антония лежала в своей кровати и мирно спала, в то время как ее племянницу…

При всем желании Якоб не мог не думать об этом. Что, если хоть на минуту предположить, что Клаус и Эдди сказали правду. Что они действительно остановили машину и выбросили из нее Марлену. Только бунгало Люкки темной колодой выделялось на перекрестке. И рядом плотной стеной кукуруза. Той ночью у Марлены Йенсен не было никаких причин притворяться и изображать вежливость. Если хоть на минуту предположить, что они показывают одну из фотографий Марлены Бену, и он говорит: «Сволочь».

Дальше Якоб не мог думать. Внезапно решение поговорить с Трудой камнем легло в желудке. Бену было двадцать два года. По собственному опыту Якоб знал, что в таком возрасте дело не заканчивается одной приветливостью. Потому что у любого парня его лет так и распирает в штанах.

Как такое понять Труде? Или Сибилле Фассбендер, ручающейся за Бена головой, кондитеру, никогда не имевшей с мужчинами никаких дел? Или Антонии, которая никогда не поймет, что она при определенных обстоятельствах, возможно, накликала своими свободными взглядами?