"Блэк" - читать интересную книгу автора (Дюма Александр)

Глава VII, В КОТОРОЙ СЛУЧИЛОСЬ СОБЫТИЕ, НА ТРИ МЕСЯЦА ОСВОБОДИВШЕЕ ШЕВАЛЬЕ ДЕ ЛЯ ГРАВЕРИ ОТ КОНВОЙНОЙ СЛУЖБЫ

Вслед за январем прошел февраль; и вновь настал черед шевалье быть назначенным в эскорт короля. А с ним вернулись те же самые тревоги.

Но только на этот раз они имели под собой гораздо более веские основания.

Почувствовав, что поводья натянуты слабой рукой, лошадь мушкетера понесла, шевалье де ля Гравери вылетел из седла, перелетел через холку лошади, покатился по мостовой и вывихнул себе плечо. Когда его принесли домой, он был почти счастлив, что так легко отделался.

О случившемся с шевалье стало широко известно. Все придворные либо послали ему свои карточки, либо явились лично засвидетельствовать свое почтение.

Король трижды справлялся о нем.

Барон был вне себя от радости.

— Постарайся умело воспользоваться случаем, — говорил он ему, — и твоя карьера сделана.

Шевалье был бы не прочь воспользоваться случаем, но при условии, что ему ради этого не пришлось бы вновь сесть на лошадь.

Поэтому, хотя в домашней обстановке он и снимал свою руку с перевязи, а оставаясь один, показывал перед зеркалом кулак незнакомцу, который вполне мог быть бароном; и хотя, когда речь шла о том, чтобы обнять и прижать к груди жену, его поврежденная рука была столь же сильной, как и другая, перед посетителями, приходившими справиться о его здоровье, перед офицерами на службе у короля, навещавшими его с визитами, он притворялся, что его мучают непрекращающиеся боли, и корчил дьявольские гримасы при каждом, вольном или невольном, движении рукой.

Он надеялся, что подобным образом ему удастся хоть единожды избежать очередного назначения в эскорт короля.

В итоге он не только нигде не показывался, но даже и не выходил из своей комнаты, а с постели вставал лишь для того, чтобы уютно расположиться в огромном кресле «бержер» и вновь обрести это блаженство бесед с глазу на глаз, которое он считал навеки утраченным.

И действительно, в то время, как шевалье читал газеты и, в частности, «Монитер», который составлял его излюбленное чтение и в благодушном спокойствии которого он находил некое соответствие со своим характером, Матильда, сидя рядом с ним, что-нибудь вышивала, зевая с риском вывихнуть себе челюсть, при этом она всякий раз скрывала от своего мужа этот неприглядный поступок, поднося свою работу к лицу и прикрывая открытый рот полотном.

Утром седьмого марта, когда Матильда трудилась над своей вышивкой, а шевалье, удобно устроившись в кресле, читал «Монитер», он увидел на его страницах следующее воззвание:

— Да, это правильно, — промолвил шевалье, — и со своей стороны мне не в чем упрекнуть короля, кроме одного: его ежедневных выездов и его пристрастия к эскортам.

Затем он возобновил чтение:

«Это спокойствие нарушено; это счастье может быть поставлено под угрозу благодаря злому умыслу и предательству…»

— О! О! — воскликнул шевалье. — Ты слышишь, Матильда?

— Да, — ответила Матильда, подавляя зевоту, — я слышу: «благодаря злому умыслу и предательству», — но только я не понимаю.

— И я тоже, — заметил шевалье, — но сейчас все станет ясно.

И он продолжил:

— Безусловно, — сказал шевалье, — они опрокинут эту преступную надежду, и я первый стану в их ряды, если только моей руке станет лучше.

Затем он повернулся к Матильде.

— Какой великолепный слог у правительства! Не правда ли, дорогая?

— Да, — ответила Матильда, не раскрывая рта. Она боялась, что если она его раскроет, то уже не совладает со своей челюстью.

— «Монитер» сегодня довольно занимателен, — заметил шевалье.

И продолжал далее:

— А! — сказал шевалье. — Посмотрим, что предписывает король.

— Вот странно, король созывает Парламент и объясняет, почему он его созывает, — сказал шевалье.

— Дьедонне, ты все время обещал ради развлечения сводить меня на заседание, — сказала Матильда, зевнув так, что чуть не сломала себе челюсть в предвкушении удовольствия, которое она там получит.

— Ах! Подожди, пожалуйста, — воскликнул шевалье. — «Ордонанс». Здесь есть какое-то постановление; возможно, это постановление нам все объяснит сейчас.

И он прочел:

— Та, та, та, — произнес шевалье, — что здесь такое пишет «Монитер»? Ты слышала, Матильда?

— Вторгшийся с оружием в руках в департамент Вар… изменником и бунтовщиком… Но кто это изменник и бунтовщик?

— Черт возьми! Наполеон Бонапарт! Но разве же они его не упрятали на остров?

— Да, действительно, — подхватила Матильда. — На остров Эльбу.

— Ну вот, значит, он не мог вторгнуться в департамент Вар, если по меньшей мере там нет моста, соединяющего остров Эльбу с вышеназванным департаментом. Ну что же, посмотрим, что там дальше.

— Надеюсь, что ты будешь вести себя смирно и не станешь развлекаться, гоняясь за ним?

— Постой! Постой! Это еще не все.

И шевалье возобновил чтение.

Но в этот момент шевалье пришлось прервать свое чтение, так как послышался стук открывающейся двери, ведущей в его спальню, и голос слуги, докладывающего о приходе его брата, барона де ля Гравери.

Барон был экипирован и вооружен, будто господин Мальбрук, собравшийся на войну.

Шевалье побледнел, когда барон предстал передним в столь внушительном виде.

— Ну, — сказал барон, — ты знаешь, что происходит?

— В общих чертах.

— Корсиканский людоед покинул свой остров и высадился в заливе Жуана.

— В заливе Жуана? А что это такое?

— Это небольшой порт в двух лье от Антиб.

— От Антиб?

— Да, и я пришел за тобой.

— За мной? Пришли за мной! Но зачем?

— Но разве ты не видел, что всем командующим вооруженными силами, всем солдатам национальной гвардии и даже простым гражданам предписано преследовать его? Ну вот, я пришел за тобой, чтобы отправиться за ним в дорогу.

Шевалье устремил на Матильду умоляющий взгляд; он смиренно признавал, что всегда в чрезвычайных обстоятельствах она была изобретательнее его и обладала большей силой воображения, поэтому он рассчитывал, что она вытащит его из этой истории.

Матильда поняла этот молчаливый крик о помощи.

— Но, — сказала она, обращаясь к барону, — мне кажется, дорогой деверь, что вы забыли одну вещь.

— Что же?

— А то, что если вы вольны взять в руки вашу огромную саблю и гоняться за кем вам угодно, то Дьедонне не вправе этого делать; он не волен в своих действиях.

— Как! Он не вправе?!

— Нет. Дьедонне состоит в свите короля; и он будет делать то же, что и все остальные офицеры. Покинуть Париж в такое время даже ради того, чтобы ловить Наполеона, значило бы стать дезертиром.

Барон кусал себе губы.

— А! — заметил он. — Похоже, что это вы командир Дьедонне?

— Нет, — просто ответила Матильда, — командиром Дьедонне, по-моему, является герцог де Рагуз.

И она спокойно принялась за свою вышивку, в то время как шевалье не сводил с нее восхищенных глаз.

— Ну, что же, пусть так, — произнес барон, — я отправлюсь без него.

— И вся заслуга тогда будет принадлежать только вам, вам одному, — сказала Матильда.

Барон бросил на молодую женщину ненавидящий взгляд и вышел.

— Что ты скажешь о визите моего брата? — спросил Дьедонне, все еще дрожа.

— Я скажу, что, выманив у тебя половину состояния, он, пожалуй, не будет огорчен, если тебя убьют, и он унаследует оставшуюся часть.

Дьедонне поморщился, как бы говоря: «Ты вполне можешь оказаться права». Потом он подошел к Матильде и обнял ее, так прижав к своей груди, что она чуть не задохнулась; при этом он забыл, что обнимает ее с такой силой той рукой, которая его не слушалась.

Весь день в доме у шевалье было полно посетителей.

Каждый прибывший с визитом заводил разговор о странном событии; никто не сомневался, что через десять лье Наполеон будет схвачен и расстрелян.

Но на этот сакраментальный вопрос: «А вы, как поступите вы?» — который шевалье задавали в течение дня раз двадцать, он неизменно отвечал:

— Я принадлежу к охране короля и буду делать то, что будет делать она по приказу короля.

И все находили этот ответ вполне уместным.

Впрочем, все визитеры уже встречали барона с его огромной саблей, и каждый знал, что он готовится броситься в погоню за Корсиканским людоедом.

В тот же день к десяти часам стало известно, что граф д'Артуа отправляется в Лион, а герцог Бурбонский в Вандею.

В ответ на это двойное событие Дьедонне заявил, строя ужасные гримасы, что его рука причиняет ему невыносимую боль.

Известия, полученные восьмого и девятого, были весьма неопределенными.

Повсюду можно было встретить барона, который должен был вот-вот отправиться в погоню за Наполеоном, он только выжидал, когда станет известно, где тот точно находится.

Если не считать болезненных ощущений в руке, то Дьедонне испытывал удивительное чувство покоя.

Откуда к нему пришла эта философия? Принадлежал ли он к школе стоиков?

Нет.

Но у него родилась одна мысль, которая с упрямством, присущим эгоизму, прочно засела у него в мозгу.

Я едва осмеливаюсь признаться, что это была за идея.

Лярошфуко как-то сказал, что в несчастьях даже нашего самого близкого друга всегда есть нечто, доставляющее нам приятные мгновения.

К этому можно было бы добавить, что в самых грандиозных политических потрясениях, в катастрофах, свергающих троны, скипетры, короны, люди всегда находят какую-то свою мелочную выгоду, которая помогает им переносить эти разрушительные события без особого недовольства.

Дьедонне подумал, что если Наполеон вновь взошел бы на трон, то Людовик XVIII покинул бы Париж; а покинув Париж, Людовик XVIII прекратил бы свои прогулки с трех до шести часов, а если бы он прекратил свои прогулки, то и его эскорт был бы упразднен.

А тогда не пришлось бы больше испытывать этот страх в течение целого дня и пребывать в состоянии гнетущего ожидания детальные тридцать.

О, Господи, из каких мелочей порой складываются убеждения!

Сначала шевалье отбросил эту мысль как недостойную его; но она раз за разом все возникала и возникала, пока не утвердилась у него в мозгу настолько, что не пожелала его больше покинуть.

В результате, когда девятого Дьедонне прочел в «Монитере», что Наполеон, вероятно, десятого вечером войдет в Лион, то эта новость не произвела на него такого сильного впечатления, как можно было бы ожидать.

Барон объявил, что, отныне зная, где найти Наполеона, он непременно одиннадцатого или двенадцатого бросится ему навстречу, то есть как только подтвердится его вступление во вторую столицу королевства.

Днем пятнадцатого распространился слух, что герцог де Рагуз добился от короля приказа укрепить Тюильри и что король укроется там с министрами, парламентом и со всеми офицерами своей охраны. В Тюильри могло поместиться три тысячи человек.

Барон пришел сообщить эту новость своему брату; он сказал, что надеется увидеть его в составе этого гарнизона.

— Я полагал, что ты уже уехал одиннадцатого, — ответил ему Дьедонне.

— Действительно, я уже собирался уехать, когда подумал, что из Лиона в Париж ведут две дороги: одна на Бургонь, а другая на Нивернэ; я испугался, что разминусь с узурпатором.

— Это веская причина, — заметила Матильда.

— Да, но я не вижу, — отвечал барон, — по какой причине мой брат не отдает себя в распоряжение короля.

— Именно это он и собирался сделать, — сказала Матильда.

И она взяла перо, чернила и бумагу.

— Что вы делаете? — спросил барон.

— Вы видите, я пишу.

— Кому?

— Герцогу де Рагузу.

— Что?

— Что мой муж отдает себя в его полное распоряжение.

— Разве Дьедонне больше не умеет писать?

— Нет, если у него вывихнута правая рука.

И Матильда написала следующее:

— Так хорошо? — спросила Матильда у барона.

— Да, — ответил вне себя от гнева барон, — лучше и быть не может. И Дьедонне весьма повезло, что у него такая жена, как вы.

— А, каково! — наивно произнес Дьедонне. — Я ведь вам говорил, что это настоящее сокровище.

Барон удалился, сказав, что отправляется за новостями.

Матильда отослала свое письмо в Тюильри.

Девятнадцатого, в девять часов утра, в Париже узнали, что Наполеон семнадцатого вошел в Оксерр и продолжает свой марш на столицу.

В одиннадцать король, отвергнувший план герцога де Рагуза, вызвал маршала и объявил ему:

— Я уезжаю в полдень; отдайте соответствующие приказы штату моих офицеров.

Герцог де Рагуз сделал необходимые распоряжения.

В полдень шевалье де ля Гравери доложили о приходе адъютанта маршала.

Он передал ответ маршала, адресованный непосредственно мадам де ля Гравери, о том, что король, помня о серьезной травме, которая вынуждает господина де ля Гравери оставаться дома, и зная его преданность идее монархии, дает ему позволение остаться дома, прекрасно сознавая при этом, что если он не видит его рядом с собой в столь критический момент, то в этом повинна его рана, которую шевалье получил у него на службе.

— Хорошо, сударь, — ответила Матильда адъютанту, — передайте маршалу, что через час господин де ля Гравери будет во дворце.

Дьедонне широко раскрыл глаза.

Адъютант, в восторге перед этой героиней, восхищенно приветствовал ее и удалился.

Матильда передала письмо Дьедонне.

— Но мне кажется, что король отпустил меня, — сказал тот.

— Да, — заметила Матильда. — Но это услуга такого сорта, которую дворянин не должен принимать; вам следует сопровождать короля в его изгнании до тех пор, пока он не покинет пределы Франции. Вероятно, вам придется привязать себя к лошади, если потребуется.

Господин де ля Гравери был высокого чувства долга.

— Вы правы, Матильда, — сказал он.

Затем, тем же тоном, каким, вероятно, эту же команду отдавал Цезарь, он произнес:

— Мое седло и мою походную лошадь!

Час спустя шевалье де ля Гравери был в Тюильри.

В полночь король выехал.

Прибыв в Ипр, король увидел шевалье и узнал его; он был третьим человеком, оставшимся с королем.

Король приказал принести три креста ордена Святого Людовика и самолично прикрепил их на мундиры этих трех верных ему офицеров.

Затем он отослал их во Францию, заявив, что надеется вскоре вновь там с ними увидеться.

Шевалье проделал около ста лье верхом на лошади, с него этого было более чем достаточно; он продал свою лошадь за полцены, сел в дилижанс и вернулся в Париж.

Невозможно выразить словами, каким величественным жестом он показал свой крест Святого Людовика Матильде.

Матильда вся сияла.

Дьедонне справился о брате.

Тот, наконец-то, уехал семнадцатого.

Однако он уехал в Бельгию, не желая оставаться в Париже, будучи скомпрометирован своими воинственными настроениями, которые он так неосторожно всем демонстрировал.