"В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА" - читать интересную книгу автора (Жадовская Юлия Валериановна)

IV

Татьяна Петровна вздумала исполнять свое давнишнее обещание - съездить помолиться в монастырь, находящийся верстах в шестидесяти от ее усадьбы. Нас с Анфисой также брала она с собой.

К вечеру на другой день открылся перед нами монастырь, окруженный с одной стороны лесом, на темном фоне которого рисовались его белые колокольни, блестели вызолоченные главы, с другой стороны - озером, неподвижным и чистым, как зеркало. Дорога шла по берегу большой реки, быстрой и шумной от мельниц, устроенных на ней. Справа простиралась обширная лощина, пестревшая стадами и мелким кустарником, слева река катила свои синие воды. Вечер был тихий и ясный и обливал весь ландшафт легким, золотистым светом. Мы остано-вились в монастырской гостинице, где поместилось также несколько семейств, приехав-ших на богомолье по случаю годового праздника в монастыре, и тотчас же отправились ко всенощной. Возвращаясь домой и проходя коридором гостиницы, мы встретили несколько незнакомых лиц, каждый спешил в свое отделение насладиться вечерним чаем. Особенно шумела, зачем не готов самовар, одна толстая помещица, приехавшая с худощавою высокою дочерью в белой шляпке с зеленым вуалем, из-под которого ярко и бойко сверкали ее черные глаза, и двумя маленькими сыновьями, которых вел за руку молодой человек, как видно было, гувернер.

Коридор был освещен одним нагоревшим сальным огарком, но, несмотря на его тусклое мерцание, мне показалось что-то знакомое в осанке молодого человека; я оглянулась на него невольно, пропустив вперед тетку с Анфисой, и оглянулась именно в то время, когда он снял фуражку у дверей нумера и говорил что-то детям: лицо и голос были Павла Иваныча. Я чуть не вскрикнула, чуть не подошла к нему. Но это была одна минута, он вошел к себе, не заметив меня. Я последовала за своими, едва скрывая волнение, охватившее меня при мысли, что старый друг, которому я так верила и которого любила самою первою, хотя и полудетскою, но искреннею любовью, так близко! Да, это был он, это его кроткое, задумчивое лицо, его мягкий, приятный голос и светло-русые волнистые кудри. Он почти не изменился, только одет пощеголеватее, да как будто стан немного сгорбился.

- Неужели ты еще, Генечка, не устала? - сказала мне Татьяна Петровна, - расхажи-ваешь взад и впред. Садись-ка лучше, пей чай.

Я поместилась на диван, которым была заставлена дверь соседнего нумера, занимаемого толстою помещицей; оттуда слышались голоса, к которым я любопытно прислушивалась.

- Павел Иваныч! хотите чаю? - произнес звонкий, свежий женский голос.

- Прошу вас, налейте, - отвечал Павел Иваныч.

- Не надо бы давать вам чаю, не стоите: всю дорогу дремали; на что это похоже! А еще с дамами ехали, куда как любезно!

- Сон в дороге - отрада.

- Ах, Танечка, чего ты только не выдумаешь? Не спи, человек, когда спать хочет! Ведь не всем быть такою бессонною птичкою, как ты, - раздался хриплый, густой голос помещицы. - А я вот и рада бы уснуть, да кашель не дает; привязался, проклятый, другую неделю.

- Это вы, маменька, в жар холодного напились.

- Нет, душенька, не оттого так.

- Хотите папироску? Павел Иваныч! господин философ! я вам говорю…

- Ах, извините! очень вам благодарен.

- "Папироска, друг мой тайный! Как тебя мне не любить!"- запела Танечка, немного фальшивя.

- Татьяна Алексевна! опомнись! где мы? в каком месте? Кажется, не песни петь сюда приехали.

- Ах, виновата - забыла.

Между тем мальчики о чем-то зашумели между собой.

- Вон ученики-то ваши уж скоро подерутся, - прибавила она.

- Господа! в чем дело? Ай-ай! какой стыд так шуметь! Ваня! поди сюда! мне хочется с тобой поговорить…

- Боже мой! что тут за ватага? они покою не дадут! - сказала Татьяна Петровна. - Пересядь, Генечка, на другое место, чего слушать!

Я встала и отошла к окну. По монастырскому двору шло несколько монахов; их черные фигуры таинственно рисовались в вечернем сумраке; плакучие березы разрослись широко и развесисто по ограде; сквозь тонкую сеть их веток проглядывал рог молодого месяца, сливая свой трепетный свет с отблеском потухавшей зари; в окнах келий мерцали огоньки…

Шум в дверях нашей комнаты заставил меня оглянуться. Каково же было мое удивление, когда я увидела толстую помещицу и за ней Танечку, входящих к нам.

- Татьяна Петровна! Сколько лет, сколько зим не видались! Привел Бог встретиться. Узнаешь ли меня, друг мой?

- Лукерья Андреевна! любезный друг! Тебя ли я вижу? Какими судьбами?

- А вот помолиться приехала. Ведь я потеряла моего Алексея Дмитрича!

- Давно ли? Ах Боже!

- Да уж другой год; с тех пор и Москву оставила, в деревню переехала. Рекомендую мою Танечку. Ты ее еще крошкой видела.

- Поцелуйте меня, милочка! Мы с мамашей вашей очень дружески были знакомы. А это вот - также рекомендую - племянница моя. Геня! познакомься с mademoiselle. Анфи-сочку-то помнишь, Лукерья Андреевна?

- Как не помнить! Очень приятно видеть.

И барыни занялись рассказами о своей жизни, воспоминаниями о прежних знакомых. Анфиса присоединилась к ним.

Танечка живо и нецеремонно подала мне руку, весело примолвя:

- Очень рада с вами познакомиться! Вы в первый раз здесь?

- В первый. А вы уж бывали здесь?

- Да, в прошлом году, когда после кончины папеньки; ехали из Москвы.

- Вы постоянно жили в Москве?

- Почти постоянно. Ах, вот там было весело! не то что здесь, в деревне. Вы не бывали в Москве?

- Нет.

- Ах, Москва чудный город!.. Какие магазины, бульвары!.. Как весело!.. у нас много было знакомых, - вечера, танцы… Ах, уж лучше не вспоминать!..

- Вы очень скучаете в деревне?

- Да, скучаю иногда. Притом же соседей порядочных нет, никакого рассеяния. А вы чем занимаетесь? много читаете?

- Да, читаю, работаю, гуляю. У нас тоже нет соседей.

- Ну так и вам скучно?

- Я привыкла к уединенной жизни; я выросла и воспиталась в деревне.

- Ну это, конечно, легче. А вот у нас учитель живет, так никогда не скучает, такой философ! Я с ним часто ссорюсь, все хочу рассердить его - ни за что не рассердишь. Все сидит за книгой, даже надоел. Он очень учен, в университете в Москве экзамен выдержал на кандидата, и теперь все учится, все ученые книги читает; половину жалованья на них тратит. Я иногда и книгу-то у него унесу, спрячу… Уж он просит-просит отдать назад.

- За что вы его так мучите?

- Ничего, пусть помучится: это здорово! И она засмеялась.

- Я романы иногда люблю читать, - продолжала она, - стихи люблю, ужас как люблю! Вы знаете эти стихи:

Расстались мы, но твой портрет

Я на груди моей храню…

Чудесные! Не знаете ли вы хорошеньких стишков?

- Танечка! Поди позови учителя с детьми сюда. Татьяна Петровна желает видеть детей.

- Ой-ой! как будет тесно, когда мы все сюда заберемся, - сказала Танечка и побежала, сверкнув на меня своими быстрыми глазками и примолвя с улыбкой: "До свидания!".

Я знала, что он сейчас придет, а я не осмелюсь даже подать вида, что знаю его! Что сказала бы Татьяна Петровна, если б узнала, что это тот самый молодой человек, присутствие которого поставило меня когда-то "на краю пропасти", от которой она так торжественно спасла меня! Узнает ли он меня? И если узнает, как он выразит это?

Сердце у меня замерло, когда у дверей раздались голоса и вошел Павел Иваныч с детьми.

Я нарочно стала в тени, так чтоб он не мог хорошенько разглядеть моего лица. Я не подумала, что между нами прошли целые пять лет, что из ребенка я стала взрослою девушкой. По Татьяне Петровне он также не мог узнать меня, едва ли он знал или помнил ее имя. Может быть, и меня позабыл он! Мало ли новых чувств и впечатлений набралось у него в эти пять лет!

Вскоре он подошел к нам. При первом взгляде на меня на лице его не выразилось ничего, кроме обыкновенного легкого любопытства, при встрече с новым лицом.

Мне становилось грустно и досадно: отчего же я помню? отчего я узнала его?

- Уж я пожаловалась на вас Евгении Александровне, - сказала Танечка.

- Евгении Александровне! - повторил он, весь вспыхнув, и, устремив на меня внима-тельный взгляд, сделал невольное быстрое движение вперед, но тотчас же овладел собой.

- Что вы так изумились? - сказала смеясь Танечка. - А, испугались наконец! всем буду на вас жаловаться, что вы несносный, что вы философ, ученый, что вы сидите целые дни, уткнув нос в книгу… А знаете что? пойдемте гулять по монастырскому двору, вечер чудесный. Вон там какой-то монах идет, - прибавила она, выглядывая за окно. - Можно? попроситесь…

- Прекрасная мысль! - сказал Павел Иваныч. Мы отпросились.

Тот только, кому приходилось быть в положении, подобном моему, то есть притворяться незнакомою с человеком, когда душа рвется высказаться, когда дорого бы дал за возможность остаться хоть на минуту наедине, на свободе, и быть принужденною говорить о предметах посторонних, нисколько не занимательных, тот только поймет, что я переносила нравственную пытку.

Мы вышли.

К счастью, Танечка, болтая с Павлом Иванычем, избавляла меня от труда говорить; но все-таки я, наконец, ответила совершенно невпопад на один из ее вопросов.

- Что это, как вы рассеянны? - спросила она, - у вас есть что-нибудь на душе. Может быть, вы нездоровы?

Я очень рада была свалить мою неловкость на нездоровье.

- О, - сказала Танечка, - если б вы жили вместе со мной, я бы не дала вам задумываться. Я вас что-то полюбила, - сказала она подумав, - хотите быть моим другом? давайте переписываться!

- Женская дружба только на словах, - сказал Павел Иваныч.

- Разве я не друг вам? - сказала Танечка, - неблагодарный! разве вы заметили, что я плохой друг?

- Я говорю о дружбе между двумя женщинами.

- Так вы не верите ей?

- Не совсем верю.

- Ах, Боже мой! вы просто злы сегодня.

- Татьяна Алексеевна! а что, если б одна особа явилась сюда теперь, не забыли ли бы вы и меня, и Евгению Александровну, которую вы так полюбили, судя по вашим словам, и дружбу, и все на свете?

- Ах да, - сказала Танечка, обратив к нам свое оживленное лицо, - забыла бы все на свете!

Она так показалась мне мила в эту минуту, что я невольно пожала ей руку. С быстротой молнии прижала она свои губы к моим и звонко, крепко поцеловала меня.

- А боюсь я за вас, Татьяна Алексеевна, - заметил Павел Иваныч.

- Чего бояться! или пан, или пропал. У меня такой характер: люблю - так уж люблю на всю жизнь.

- А если тот, кого вы любите, заплатит вам оскорблением, забудет, разлюбит? - сказала я.

Танечка задумалась.

- Я никогда не забуду его, всегда буду желать ему счастья, и уж никого, никого не полюблю.

- А целые долгие годы впереди! - прибавил Павел Иваныч.- Какое право имеете вы губить себя нравственно для человека, не оценивающего вашей жертвы?.. Вы не дорожите собой - вот самый главный ваш недостаток. Вы с каким-то безумным самопрезрением отдаетесь страсти и делаете из себя бесполезную и ненужную жертву…

- Вы можете говорить, что хотите, - сказала она, - а я не забуду его, не перестану любить! Что мне в жизни, в самой себе, если уж не будет того счастья, которое было?

- Вы неизлечимая больная!

- Я и не хочу лечиться. Эта болезнь - жизнь моя.

"Данаров! - подумала я, - вот с кем бы встретиться тебе и кого полюбить…".

- Вот это называется истинною страстью, - сказала я.

- То есть безумием, - прибавил Павел Иваныч.

- Вы бесстрастный, холодный человек; вы любите понемножку и с расчетом, - сказала она. - Вы счастливы, что так созданы.

- Что делать! - отвечал Павел Иваныч, - судьба дала мне инстинкт самосохранения, в котором отказала вам.

- Так разве я виновата?

- Вы не хотите направить вашей воли. Вы даже и не подумаете о борьбе рассудка с сердцем. Борьба оправдывает многое.

- Не могу. Вы меня не исправите, мы только поссоримся… Вот вы и теперь меня разозлили; прощайте, мне нужно успокоиться.

Она отошла и стала ходить по противоположной тропинке, напевая вполголоса:

Ненаглядный ты мой!

- Наконец-то! Боже мой, какое мученье! видеть вас и не сметь показать, что я узнал вас, что я рад, что я, Бог знает, как я рад! я нарочно рассердил ее; я знал, что она убежит.

- Мне было не легче вашего.

- И вы узнали меня?

- Я еще в коридоре узнала вас.

- А я-то, я-то! преспокойно пил чай, когда вы были тут, за стеной… Ну как вы? вы теперь у Татьяны Петровны; вижу по черному платью, что у вас не все благополучно.

- Да, тетушки уж нет на свете.

- Хорошо ли вам у Татьяны Петровны?

- Покуда ничего…

- Целых пять лет прошло после разлуки с вами! из девушки-ребенка вы сделались девушкой взрослою. Теперь, когда всматриваюсь, нахожу, что вы мало изменились наружно, хотя и пременили прическу; лицо все то же, те же глаза, та же улыбка… Боже мой! Боже мой!

- Вспоминали ли вы иногда обо мне?

- Вы спрашиваете! уж верно больше, чем вы… Я уже не был ребенком, когда узнал вас и… чувство мое было определеннее, глубже. Ну, как же вы провели эти пять лет? много нового случилось с вами в это время?

- Да, много нового, грустного…

- И радостного?.. Не правда ли?

- Пожалуй, и радостного, если считать немногие отрадные минуты…

- Немногие, почему же немногие?.. Так неужели вы не совсем забыли меня? - спросил он меня.

- Я всегда с отрадой вспоминала о вас, даже и тогда…

- Даже и когда? - живо спросил он.

- Даже и тогда, когда любила другого… Он вздрогнул.

- Любили! разве это уже в прошедшем? значит, вы не долго были счастливы? Ну а он, много любил вас? он должен был любить вас, не правда ли?

Вся оскорбленная любовь моя к Данарову вспомнилась мне, и сдавило сердце тяжелым чувством… Волнение, принуждение, выдержанные мной в продолжение почти целого вечера, утомительно подействовали на мои нервы: я неожиданно горько заплакала.

- Ах, - сказал он с каким-то особенным, печальным выражением, - это была уже не шутка!

- Что вы хотите этим сказать? - спросила я вспыльчиво,- что же было шуткой? неужели я способна шутить самыми лучшими чувствами?

- Да, это вы! точно вы, я узнаю вас… Виноват, если я ошибся! И как рад быть виноватым!

- Прекрасно! - сказала Танечка, подкравшись к нам при последних словах, - прекрасно! И вам не грех, не совестно! Павел Иваныч! неужели вы не знаете еще меня? мучиться, скрывать и не сказать мне! вы давно знакомы, любите друг друга, а я вас стесняла, я не могла доставить вам до сих пор случая поговорить свободно! Бог с вами! вы не знаете, что он для меня делает, - обратилась она ко мне, - без него я не переписывалась бы с моим Виктором; он пишет мне на его имя, и Павел Иваныч, такой добрый, согласился доставлять мне это блаженство! и после этого… Как вам не стыдно… Бог с вами! Бог с вами! Как у вас достало терпения! я бы с ума сошла на вашем месте. Влюблен, встретился нечаянно после долгой разлуки - и молчит!

- Татьяна Алексеевна! вы говорите все, что придет вам в голову, я такой же истинный друг Евгении Александровне, как и вам.

- Неправда, я слышала, что она сейчас говорила. Ведь неправда? - спросила она меня.

Я молчала. Танечка неожиданно поставила нас обоих в неловкое положение.

- Видите? что? она не отвечает.

- Не на всякий вопрос можно отвечать, - сказал он.

- Нечего вам вывертываться… То-то вы давеча вспыхнули, когда услышали ее имя! то-то и она отошла в угол, как вы входили, и после была так печальна и рассеянна! ништо вам! сами себя наказали!

- Господа! пора домой! - закричала нам из окна Анфиса Павловна.

- Прощайте, Евгения Александровна! - сказал Павел Иваныч, - тяжело и горько мне думать, что не дальше как завтра, мы разойдемся опять в разные стороны. Бог знает, когда опять встретимся!

Молча возвратились мы все трое в дом и вскоре разошлись.

На другой день, когда мы только что встали и собирались идти к обедне, Анна доложила Татьяне Петровне, что кучеру нужно видеть ее.

- Что такое? не лошадь ли захворала? - тревожно спросила Татьяна Петровна. Позови его сюда.

Кучер объявил, что карета требует починки.

- Как же ты вчера не сказал? чего же ты ждал целый вечер?

- Да вчера кузнеца-то не было дома-с.

- Скоро ли же он починит?

- Да завтра к утру будет готова-с; оно, пожалуй, и сегодня к вечеру, да ведь к ночи-то, я думаю, не поедете.

- Отчего же не ехать? - теперь ночи светлые.

- Как угодно-с. К ночи будет готова.

- Да что с каретой сделалось?

- Винты ослабли-с, да на правом колесе шина надтреснула.

- Это все оттого, что ты ездишь неосторожно. Вчера резкие толчки давал. Мчится себе, дурак, по гладкой ли, по - дурной ли дороге - все равно.

- Помилуйте, сударыня, экипаж-то ведь стар уж больно.

- Сам ты стар да глуп, как я посмотрю.

- Да уж не молоденький-с, - отвечал кучер лаконически, погладив свою полуседую бороду.

- Ступай, да скорей отвези карету к кузнецу.

- Слушаю-с.

- Какая неприятность, Анфиса! Ведь раньше вечера не уедем. Я хотела сейчас же после обдени и ехать.

После обедни, за которой были и Душины, мы всей компанией возвращались из церкви в гостиницу. Ясное утро дышало всеми ароматами трав, берез и тополей; Павел Иванович шел рядом с Танечкой и о чем-то тихо разговаривал; на лице его по временам вспыхивал легкий румянец; утренний ветерок раздувал его шелковистые волосы; чистый тонкий профиль рисовался на белом фоне каменной стены монастыря, возле которой мы проходили. В эту минуту он показался мне похожим на один из тех задумчивых образов, которые так умел рисовать Шиллер. Какой резкий контраст составляло с ним живое, страстное, смуглое лицо Танечки!

Странное дело! я сознавала, что во мне ожила прежняя глубокая нежность к этому человеку; но в этом чувстве было столько безмятежности, светлой тишины и прелести, что оно было в моем сердце как бы только отражением личности того, кто возбуждал его. Оно, так же как он, походило на ясное, тихое весеннее утро. Я знала, что он ни при каких обстоятельствах не способен был возмутить мою душу никакою резкою выходкой, что весь он был доброта, кротость и терпение. Напрасно искала я в нежных чертах лица его следы борьбы, труда и той сильной воли, подвинувшей его выбиться из ничтожного круга, в который поместила его судьба, той воли, которая из бедного семинариста, выключенного из философии, без средств и состояния, сделала кандидата московского университета и вывела на широкую дорогу науки и образования. Деятельность души его не проявлялась ни в каких энергических порывах; она работала втайне, как те невидимые силы природы, которые вызывают из земли богатую растительность, распускают почки на деревьях, наполняют воздух благоуханием цветов…

После обеда Танечка устроила прогулку в поле. Старушки соединились в одном нумере и отпустили нас с легкими замечаниями о жаре и об усталости.

- Вот молодость-то! - сказала Лукерья Андреевна, - нам бы с тобой, Татьяна Петровна, теперь отправиться гулять за монастырь, да мы бы на десяти шагах сели…

Лукерья Андреевна ошиблась; тетушка еще была довольно свежа; отсутствие излишней полноты делало ее гораздо моложавее толстой Лукерьи Андреевны, хотя, по словам последней, они и были одних лет. Тетушка нередко обходила поля, а в саду гуляла каждый день. Танечка забежала далеко вперед со своими братьями.

- О чем вы так задумались? - спросила я Павла Ивановича.

- Я? я перенесся мыслью в прошедшее.

- Вы ни одной минуты не хотите уделить настоящему.

- Я не знаю: настоящее, прошедшее - все сливается в душе моей в какой-то неопределенный сон.

- Жить с нами - какая это неполная жизнь!

- Жизнь моя точно не полна: это какое-то вечное плавание около цветущих населенных берегов, которых я не могу достигнуть.

- Однако вы многого достигли.

- Зато многое и потерял… Отец мой умер, вскоре после того как я расстался с вами; матушка пережила его не долго; я имел утешение быть при ней в последние минуты, слышать от нее, что батюшка благословил меня заочно.

- Вы не встречались с князем?

- Ни с ним, ни с Травянской. Знаю только, что князь постоянно живет в Петербурге, а Травянская, как я слышал, уехала за границу лечиться.

- Вы много трудились; эти пять лет не прошли для вас бесполезно!..

- Да, я много трудился. Да что это я вам толкую о себе! Надоел я вам?

- Как вам не грех! Право, вы вчера были лучше, задушевнее, - сказала я. - Бог знает, что с вами сделалось!

Он улыбнулся и сказал:

- Странное дело! я сам не знаю, что со мной сделалось… Но, ради Бога, скажите что-нибудь о себе самих! Для меня эти пять лет прошли без всяких новых привязанностей, а вы… Вчера вы невольно высказали, что у вас на сердце лежит какое-то глубокое, хотя и нерадостное чувство. Ваши слезы навели меня на догадки, но догадки часто обманчивы.

- Что вам сказать? Не пускаясь в неприятные подробности, я скажу только, что человек, которого я любила, умел внести самую жестокую отраву в мое чувство. Между нами все кончено, мы расстались чуждыми друг другу, оба недовольные, оба измученные.

- Кто ж виноват? - спросил он.

- Никто не виноват, я набежала на огонь, на бурю, вот и все. Сил что ли у меня много в душе, что я оправилась и спаслась, или, может быть, я пущена в житейское море не для того, чтоб погибнуть при первой буре.

- Может быть и то и другое… Но я хотел бы знать, - простите ли мое любопытство? - каков тот, кого вы любили? Молод он, богат, хорош собой?

Я улыбнулась.

- Разве в этом дело? Разве мы знаем, что мы любим в человеке? Разве иногда не случается, что нравится именно то, что другие осуждают?

- Нет, он не любил вас. Вы разошлись оскорбленные, недовольные друг другом. Как же это могло случиться?

- Да вот случилось…

- Странно! я помню вас тогда, при нашей первой встрече…

- Верно, я очень изменилась.

- Да и смешно бы было желать противного. Все же мне остается отрада думать, что ваша первая привязанность, хотя полудетская, обращена была на меня. Сердце мое приняло ее с благодарностью. Я расставался с вами без надежды вас увидеть когда-либо, но мысль моя неслась в тот благодатный уголок, где вы росли и развились. Теперь вы снова передо мной, но как многое изменилось в вашем сердце с тех пор, как мы расстались!..

- Вам принадлежала любовь ребенка, вам будет принадлежать и дружба взрослой.

Он не отвечал и задумчиво глядел вдаль.

- А ведь смешно подумать, - сказала я, - мне уже после пришло в голову, что вы любили меня как дитя; а в то время я не думала этого, я преважно считала себя большой.

Танечка присоединилась к нам; мы сели у опушки сосновой рощи. Разговор не клеился. Прогулка близилась к концу; мы встали и повернули назад.

- Вон, кажется, лошадей ваших закладывают, - сказала Танечка, вдруг присмиревшая и печальная. - Как досадно! когда-то мы увидимся!

- Прощайте, Павел Иванович! - сказала я.

- Прощайте! Знайте, что во мне вы имеете самого преданного вам человека, и быть вам когда-нибудь нужным и полезным - лучшая мечта моя.

Я дружески протянула ему руку.

Через час мы уже катились в починенной карете по песчаной дороге, оставляя все дальше белеющий монастырь с блестящими главами, темный лес и голубое озеро.

Встреча с Павлом Ивановичем оставила во мне какое-то неясное, неполное впечатление, было что-то между нами недосказанное, непонятое. Я была недовольна его непрестанными сожалениями о прошедшем, как будто он не рад был настоящему! А я-то как обрадовалась ему.

На половине пути мы остановились ночевать. Упоминаю об этом ночлеге потому, что он остался мне надолго памятен по следующему случаю.

Тетка с Анфисой с вечера уснули крепко, а мне плохо спалось за перегородкой, где было очень душно. Ночью Татьяна Петровна проснулась, беспокоимая мухами, и разбудила Анфису. Воображая, что я сплю, они завели между собою разговор, который, возвышаясь постепенно, вывел меня окончательно из полудремоты. Вот что я услышала:

- Ах, мать моя! так чего же ты смотрела, не сказала мне? Ей и дела нет, - это мне нравится! Спасибо! Да этак Евгении Александровне вздумается повеситься на шею к первому встречному, а ты будешь глядеть да молчать! Я ее переверну! Нет, чтоб она у меня с мужчинами в разговоры не вступала; я ей подходить-то к ним запрещу.

- Не беспокойтесь, к ней сами подойдут… Они очень понимают, к кому надо подойти.

- Ну вот я тебе говорю, Анфиса, если ты не будешь за ней следить и остерегать ее, смотри у меня.

- Помилуйте, Татьяна Петровна, ведь она не маленькая! Как я могу ей говорить?.. Она скажет: "А вам что за дело?..".

- А ты скажи, что я тебе поручила и что ты мне скажешь. Смотри же, я на тебя надеюсь…

- Я рада вам служить.

- Послужишь, так не оставлю. Господи помилуй! - продолжала она, - что это за девчонка! Где только есть мужчина - уж непременно к ней. Да она этак и дом-то мой осрамит. В роду у нас не было кокеток, а в ней эта гадость завелась.

- Ведь как запретишь?.. неприличного, кажется, нет.

- Уж это неприлично, что к ней мужчины льнут. Значит, подает повод. Ведь к тебе не льнут же.

- Да я и не желаю…

- Ведь не красавица же и она, - продолжала Татьяна Петровна, отвечая на свою же недосказанную мысль. - Мужчинам не красота нужна, а кокетство…

- Ну уж от этого избави Боже!

- Хоть бы уж ей жених поскорее нашелся! Бог бы с ней! а то покойна не будешь. Хоть бы сколько-нибудь приличный, чтобы хоть кусок хлеба верный имел.

- Может и найдется. Нынче которая помоложе да поветренее, той-то и счастье. Нынче скромная-то, солидная девушка век проживет так.

- Не отчаивайся, Анфиса, еще и твоя судьба не узнана. Еще успеешь выйти. Выходят и старше тебя, А мы с тобой еще не такие старухи. Дай-ка мне тут на столе мятные лепешки.

Я была глубоко оскорблена. Никогда чувство совершенного одиночества не овладевало мною так сильно, как в эту минуту.

Анфисе я во всю дорогу после этого разговора отвечала нехотя и раздражительно, хотя она и старалсь заговорить со мной.