"Вальс сердец" - читать интересную книгу автора (Картленд Барбара)

Глава 2

Сидя в ложе Придворного театра, Гизела наблюдала за репетицией и с чувством глубокого удовлетворения думала о том, что теперь все складывается как нельзя лучше.

Всю дорогу до города она размышляла о предстоящей встрече с управляющим театра и о том, как сказать об этом отцу.

Было очевидно, что он не должен знать о Мик-лоше Толди и о его обещании похлопотать. Как ей объяснить свое знакомство с человеком, о котором ее отец даже не слышал?

Кроме того, Гизела не сомневалась, что покраснеет, если придется говорить о мужчине, который ее поцеловал.

Наутро после той ночи Гизела проснулась счастливой. Чувство восторженного наслаждения, которое пробудил в ней Миклош, не покидало ее, и она ни в чем не раскаивалась и ни о чем не жалела.

Но на следующий день ей стало стыдно.

Как она могла поступить столь опрометчиво!

Гизела знала, что мать с негодованием отвергла бы даже предположение, что ее может поцеловать мужчина, за которого она не собирается замуж.

Но незнакомец, чье лицо так и осталось для нее тайной, был столь загадочен, что она уже готова была считать случившееся просто игрой воображения.

Однако стоило ей только начать размышлять об этом, как она снова и снова обнаруживала себя в его объятиях, ощущала силу его рук и нежность губ.

Вновь в ушах у нее звучала небесная музыка изумрудной листвы Венского леса, уносящая ее в бескрайние просторы звездного неба.

И все же это было слишком прекрасно, чтобы оказаться правдой.

За завтраком Гизела твердила себе, что должна наконец спуститься с небес на землю и думать только об отце.

Он по-прежнему выглядел уставшим, но был, как мальчишка, взволнован предстоящей поездкой в город. Наконец-то он покажет дочери Вену и встретится с друзьями своей юности!

– Я знаю, где живет Иоганнес Брамс! – восклицал он. – Фрау Бубин дала мне его адрес.

– Мне кажется, папа, что в первую очередь нам следует посетить управляющего одного из театров и попробовать заключить контракт.

– Да они все только и ждут меня! – быстро ответил Пол Феррарис, но по тону, которым были произнесены эти слова, Гизела заключила, что на самом деле он совсем не уверен, что это так.

В Придворном театре их встретили очень почтительно и сразу же проводили в кабинет управляющего. Гизела не сомневалась, что это полностью заслуга Миклоша.

Управляющий оказался пожилым тучным человеком. Когда он увидел известного музыканта, его блестящая лысина порозовела от удовольствия, и он громко воскликнул:

– Герр Феррарис! Глазам своим не верю! Добро пожаловать в Город Музыки!

– Вы слышали о моем успехе в Париже? – осторожно спросил Пол.

– Разумеется! А теперь вы очень нужны нам! Дальше все пошло как по маслу. И уже через два дня Пол Феррарис принимал участие в репетициях представления, которое должно было состояться в конце недели.

Режиссер восклицал:

– Вы нужны нам позарез! У нас есть знаменитый баритон Фердинанд Джаггер, и скрипичное соло в вашем исполнении создаст изумительный, утонченный контраст, который станет гвоздем программы!

Поль Феррарис помолодел лет на десять.

– Они слышали обо мне! Я же тебе говорил! – взволнованно твердил он Гизеле.

– Разумеется, папа. Я никогда не поверю, что в Вене за все эти годы не получили ни одного известия из Парижа или Брюсселя.

И вот, сидя в ложе, Гизела возносила Богу благодарственные молитвы. Как она радовалась, что отец вновь выглядит таким счастливым. Быть может, успех в Вене поможет ему забыть о страданиях последних лет.

Когда была жива мать, Гизелу обычно оставляли дома, а если и брали с собой на концерт, то сажали в зрительном зале, и ей строго-настрого запрещалось заходить за кулисы.

И теперь Пол Феррарис не знал, как с ней поступить.

Оставлять ее в отеле одну он не мог, это было очевидно. В то же время ему не хотелось, чтобы она общалась с организаторами концерта и сидела вместе с ними в партере.

– Но ведь они такие же артисты, как и ты, – возражала Гизела. – И потом, мне интересно с ними познакомиться.

– Твоей матери это бы не понравилось, – твердо отвечал ей отец, и у Гизелы не было особого желания с ним спорить.

Он договорился с управляющим, и для Гизелы это кончилось заточением в ложе. «Как будто я дикий зверь», – с хмурой улыбкой говорила себе Гизела.

Впрочем, вслух протестовать она не решалась, тем более что здесь никто не мешал ей наслаждаться красотой и убранством театра. Гизеле он представлялся самым лучшим из всех театров, несмотря на то что Королевский столичный театр был гораздо величественнее и больше.

Гизеле очень хотелось побывать в Доме оперы, но у нее не было времени, чтобы осматривать достопримечательности, потому что отец репетировал буквально от зари до зари.

– Я так давно не упражнялся по-настоящему, что теперь играю из рук вон плохо! – восклицал он. – Не могу же я позволить себе опозориться перед венской публикой, великими ценителями музыки. Это погубит мою репутацию. Я должен использовать каждую свободную минуту, чтобы репетировать.

– Папа, вы играете великолепно!

Тем не менее Гизела понимала его беспокойство. Жители Вены не думали ни о чем другом, кроме музыки, и если они ни на чем не играли, то пели.

Наблюдая за репетициями оркестрантов, Гизела сама убедилась, что отец был прав, говоря, что искусство музыкального исполнения достигло в Вене совершенства.

Оркестр закончил играть, и режиссер произнес из партера:

– Пол Феррарис. На сцену вышел отец.

Даже в обычной, повседневной одежде, которую он надевал на репетиции, он был способен затмить любого мужчину в театре.

Пол Феррарис мог сколько угодно называть себя австрийцем, но при этом все равно оставался англичанином.

– Чувство собственного достоинства у англичан в крови, – сказала как-то Гизеле мать, – и я горжусь, что мой муж, и я, и ты, моя дорогая, – мы все принадлежим к этой великой нации.

– Только не говори так при нем! – заговорщицки прошептала Гизела.

И обе заулыбались, зная, как ревностно отец пытается доказать всем, что он настоящий австриец и в мыслях, и в словах, и на деле.

Поль Феррарис обвел взглядом зал и, подложив белоснежный шелковый платок, поднес к плечу свою любимую скрипку. Гизела с гордостью подумала, что ни у одной девушки нет такого замечательного отца. Смычок взмыл вверх, дирижер взмахнул палочкой, и зал заполнили волшебные звуки концерта для скрипки с оркестром Вольфганга Амадея Моцарта.

Чарующая музыка унесла Гизелу далеко отсюда, и она вновь оказалась в Венском лесу, напоенном ароматом необыкновенных цветов. Ей казалось, что музыка доносится не со сцены, а звучит в чаще леса, где танцуют прекрасные нимфы. Руки Миклоша вновь коснулись ее, и она опять почувствовала его объятия, в которых ей было так хорошо и спокойно.

А потом – тот необыкновенный поцелуй!

Погруженная в сладостные воспоминания, Гизе-ла не сразу заметила, что отец закончил первую часть своего выступления, а вернувшись на землю из мира грез, обнаружила, что она в ложе не одна.

Рядом с ней сидел какой-то мужчина, и она, подумав, что это управляющий, повернулась к нему, чтобы выслушать его комплименты в адрес отца. Но, к своему изумлению, Гизела увидела совершенно незнакомого человека.

Впрочем, она сразу поняла, кто этот человек.

– Именно такой я вас и представлял, – произнес он.

Его голос был таким же глубоким, как тогда, в темноте леса.

– Почему вы… здесь? – запинаясь, проговорила Гизела. – Мне казалось… что вы… уехали… вы сами говорили, что должны… покинуть Вену.

– Я пытался. Я расскажу вам об этом. Когда мы увидимся наедине?

Гизела недоуменно посмотрела на него и нерешительно произнесла:

– Я должна поблагодарить вас… за то, что вы поговорили с управляющим… Когда… мы пришли… он был очень… добр к отцу.

– У него не было причин поступать иначе, – ответил Миклош. – В то же время неожиданный визит не всегда приводит к желаемым результатам.

– Я… вам очень признательна.

– Ваша благодарность всегда была щедрой. Гизела вспыхнула, вспомнив, что почти такие же слова послужили поводом для поцелуя.

– Вы очаровательны! – воскликнул Миклош. – Особенно сейчас, когда покраснели!

– О, прошу вас… не смущайте меня! – взмолилась Гизела.

– Вы так же прекрасны, как звуки вашего голоса, – сказал Миклош. – Но умоляю вас, скорее дайте ответ, иначе ваш отец может здесь застать нас. Вероятно, он будет удивлен, увидев вас беседующей с мужчиной, которого он видит впервые в жизни.

Гизела вскочила и быстро пересела в глубину ложи за тяжелые складки портьер из красного бархата.

– Прошу вас! – произнесла она умоляюще.

– Тогда ответьте мне.

Гизела бросила тревожный взгляд на сцену, но отец еще продолжал играть. Сейчас он исполнял свою любимую пьесу Шуберта.

– Это невозможно, – прошептала она. – Папа ни на минуту не выпускает меня из виду.

– Я должен вас видеть, – настаивал Миклош Толди.

– По-моему, вы пытаетесь мне угрожать.

– Это лишь оттого, что я отчаянно хочу встретиться с вами. – Миклош вздохнул и добавил: – Я покинул Вену, как и говорил, но, проехав сотню миль, повернул назад – только затем, чтобы вновь вас увидеть.

– Увидеть… меня?

– Мог ли я уехать, не написав заключительной коды в столь прекрасной и волнующей симфонии? – Он помолчал и пояснил: – Это не совсем то, что я хотел сказать, но, надеюсь, вы поняли меня правильно.

– Я… не могу… с вами встретиться… – сказала Гизела уже не так уверенно, и это не укрылось от Миклоша.

– Вы колеблетесь?

– Я почти забыла… но… нет, нет, это… невозможно.

– Возможно, если речь идет о нас с вами, – сказал Миклош. – Скажите же мне скорее, о чем вы только что вспомнили!

– По дороге в театр отец сказал мне, что сегодня вечером он приглашен на ужин к Иоганну Штраусу. Он собирался отвезти меня в отель, а сам поехать…

Гизела знала, что Миклош улыбается, хотя и не смотрела в его сторону.

– Я думал, что ваш отец, как и многие другие, считает музыку Штрауса слишком легкомысленной и развращающей молодежь.

– Нет, нет, что вы! Как он может так думать, ведь музыка Штрауса так прекрасна!

– И романтична, особенно для нас с вами, – тихо сказал Миклош.

Гизела тихонько рассмеялась:

– Всегда находятся люди, которым не по душе все новое или модное. В Париже еще до войны танцевали вальсы Штрауса.

– Вы слишком молоды, чтобы танцевать в Париже.

– Да, конечно, но сейчас я уже достаточно взрослая, – задумчиво произнесла Гизела. – Мама часто рассказывала мне о балах. А когда папа давал концерты, она брала меня с собой в театр. Я даже видела императора и императрицу. Тогда они казались мне принцем и принцессой из сказки.

– Я рад, что вы были недостаточно взрослой, чтобы танцевать в Париже, – быстро заметил Миклош.

– Почему? – с невинным видом спросила Гизела.

– Потому что теперь вы достаточно взрослая, чтобы вальсировать со мной в Вене, – ответил он.

Она не сразу осознала смысл его слов, а когда осознала, ощутила необыкновенный восторг.

– Но… папа никогда не позволит… это невозможно, – с сожалением произнесла она.

– Мы обсудим это позже, – сказал Миклош. – Сегодня вечером я хотел бы побеседовать с вами в каком-нибудь тихом месте, где нас никто не увидит.

– Я не могу… так поступать…

– Прошу вас, – умоляюще сказал Миклош, – пожалуйста, вспомните, ведь я помог вам однажды. Быть может, я еще смогу оказать вам услугу. И я вернулся в Вену за сотню миль лишь затем, чтобы видеть вас.

– Я уверена, что у вас были другие причины, – обороняясь, сказала Гизела.

– Нет, только вы, – нежно ответил он. Гизела старалась убедить себя в том, что не имеет права поступить столь же опрометчиво, как тогда, в лесу, потому что это расстроит отца.

Но когда слова отказа уже были готовы сорваться с ее губ, она взглянула Миклошу в глаза и позабыла обо всем на свете. В это мгновение она была способна думать только о том, как ее тянет к этому человеку.

Он не был похож ни на одного знакомого ей мужчину.

Его темные волосы, гладко зачесанные назад, оставляли открытым высокий чистый лоб, а черты лица были четкими и очень строго очерченными. Темные глаза светились глубоким светом, взгляд их был властным и в то же время предельно открытым и честным.

Гизела не сомневалась, что испугалась бы подобного предложения, будь оно сделано кем-то другим, а не Миклошем Толди.

Она помнила, как доверчиво шла за ним по темному Венскому лесу, и чувствовала, что и сейчас может полностью ему доверять.

– Вы придете?

Гизела почти не слышала его. Ей казалось, что слова превращаются в волшебный поцелуй на ее губах.

– Вы были так добры… что очень трудно ответить «нет».

– Не надо искать оправданий, – сказал Миклош. – Истинная причина в том, что вы так же сильно, как и я, хотите увидеться со мной, Гизела.

С этими словами он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал. Прикосновение его губ было уверенным и одновременно нежным.

Под заключительные аккорды скрипичной сонаты Шуберта Миклош быстро покинул ложу.

Возвращаясь в отель после репетиции, Гизела думала только о том, что ей предстоит вечером.

В отель «Захер» они переехали днем, в перерыве между репетициями. Пол Феррарис прилег отдохнуть и заснул, а Гизела прежде всего позаботилась о том, чтобы он поплотнее пообедал, перед тем как вернуться в театр. Она переговорила с метрдотелем, и тот уверил ее, что такого известного артиста, как Пол Феррарис, обслужат наилучшим образом.

Поднимаясь к себе в номер, Гизела думала, что этот отель все же чересчур фешенебельный. Сказать по правде, она была несколько шокирована, когда отец сообщил ей, что они остановятся именно здесь.

– Неужели это необходимо, папа?

– Из всех венских отелей я предпочитаю «Захер», – твердо ответил он.

Гизела не хотела портить ему настроение предложением остановиться в каком-нибудь недорогом пансионе.

Отель, который находился как раз напротив Дома оперы, произвел на Гизелу сильное впечатление своими objects d'arts: великолепными полотнами, скульптурами и барельефами. Он скорее напоминал частные апартаменты, нежели гостиницу.

Когда они приехали, их встретили с утонченной вежливостью, которая, как успела заметить Гизела, была неотъемлемой чертой всех жителей Вены.

Ни в одной стране Гизела не встречала такой изысканности в манерах не только у аристократов, но и у людей более низких сословий.

Портье, получив небольшие чаевые, благодарил ее: «Целую ваши ручки». Извозчик, который вез их с отцом в театр, сказал Гизеле: «Кланяюсь прелестной даме в ножки, которые столь грациозны».

Все это придавало Вене очарование, свойственное только ей. Гизела сгорала от нетерпения получше познакомиться с городом и увидеть как можно больше.

– Моя дорогая, – говорил ей отец, – как только кончатся репетиции и мне нужно будет ездить в театр только по вечерам, я покажу тебе свои любимые закоулки и открою подлинную романтику этого города.

И он улыбался, полагая, что это именно то, о чем его дочь мечтает. А Гизела виновато думала о том, что скажет отец, узнав, что к ней уже пришла романтика, только совершенно другим путем.

Она едва дождалась конца репетиции. Ей казалось, что часы слишком медленно отсчитывают время. Наконец режиссер произнес:

– На сегодня достаточно, господа. Все играли замечательно, но многое еще предстоит сделать. Завтра в десять утра, и прошу вас, будьте любезны, не опаздывайте, иначе я утоплюсь в Дунае.

Музыканты, смеясь и переговариваясь, ушли за кулисы. Гизела, как велел ей отец, осталась в ложе, ожидая, когда он зайдет за ней.

Артисты, как правило, уходили со служебного входа, но Феррарис договорился с управляющим, чтобы фиакр, который должен был отвезти его и Гизелу в отель, подали к главному входу. Фиакр оказался очаровательным крохотным экипажем, запряженным двумя лошадьми и состоящим как бы из двух колясок, соединенных между собой скошенным верхом. Гизела никогда таких не видала.

Они с отцом сели лицом друг к другу, и лошади зацокали копытами по ярко освещенным улицам Вены.

– Сегодня была удачная репетиция, – с удовлетворением произнес Пол Феррарис.

– Папа, вы играли великолепно, – сказала Гизела не покривив душой.

– Я вновь окунаюсь в здешнюю атмосферу, – ответил Феррарис. – Вена меня вдохновляет – как вдохновляла она многих музыкантов прошлого, и мне кажется, что они незримо присутствуют рядом со мной, то поощряя меня, а то критикуя.

Гизела засмеялась:

– Звучит как-то пугающе. Не могу себе представить Гайдна или Глюка, которые говорят вам: «Сыграйте-ка это иначе!» Или Моцарта и Бетховена, которым не нравится, как вы исполняете их произведения.

– С другой стороны, им может показаться, что я их слегка приукрасил.

– Вы становитесь тщеславным, папа. Наверное, вам делают слишком много комплиментов.

– Я радуюсь каждому.

Отец выглядел вполне, и Гизела подумала, что он постепенно приходит в себя после смерти жены.

Фиакр остановился возле отеля, и Пол Феррарис вышел, чтобы попрощаться с дочерью. Он поцеловал ее в щечку и сказал:

– Спокойной ночи, моя дорогая. Очень жаль, что ты не можешь поехать со мной. Возможно, когда-нибудь я познакомлю тебя с Иоганном Штраусом, но сейчас предпочитаю, чтобы ты потеряла только голову от его музыки, но не сердце от него самого.

– Спокойной ночи, папа, – с улыбкой ответила Гизела.

Когда фиакр скрылся за поворотом, она вошла в отель.

По дороге Гизела приняла мудрое, как ей казалось, решение подняться к себе, подождать, пока кто-нибудь за ней придет. А потом извиниться, сказать, что не может никуда пойти, и остаться одной. Но в то же время она знала, что никогда не сделает этого, потому что настоящей причиной, по которой она согласилась встретиться с Миклошем, была не просто благодарность, а гораздо более значительное и непреодолимое чувство, которое неудержимо влекло ее к нему.

На лестнице ее догнал портье:

– Прошу прощения, прекрасная фрейлейн, но вас ждет джентльмен.

Гизела остановилась и огляделась.

– Сюда, пожалуйста, фрейлейн.

Он привел ее в гостиную, о существовании которой Гизела даже не подозревала.

Она была совсем крошечная, и в ней не было никого, если не считать одного мужчины, при виде которого сердце Гизелы учащенно забилось.

Он был высок – Гизела не ошиблась насчет его роста тогда, когда впервые увидела его силуэт на фоне ночного неба у входа в беседку, где она пряталась от шумной компании.

Он стоял, повернувшись спиной к камину, и Гизеле почудилось, что он немного другой, не такой, каким она запомнила его в ложе театра.

В нем чувствовалась элегантность, и Гизела подумала вдруг, что ее платье, хоть и очень хорошенькое, выглядит недостаточно изысканно по сравнению с его вечерним костюмом.

Словно читая ее мысли, Миклош произнес:

– Вчера в полумраке ложи я сказал вам, что вы прекрасны. Сейчас мне кажется, что я преуменьшил вашу красоту.

Гизела бросила на него быстрый взгляд и покраснела. Когда она подошла поближе, Миклош добавил:

– Теперь я почти уверен, что вы нимфа из Венского леса, как я подумал сначала.

Гизела не знала, что отвечать, а он продолжал:

– Чтобы ваш отец не узнал о том, что вы покидали отель, я устроил так, что мы выйдем через другие двери.

– Благодарю вас, – сказала Гизела.

В самом деле, она была очень признательна ему за эту предусмотрительность. Миклош провел ее по коридорам к двери, которая выходила на другую улицу. Он дал портье, который ждал их, чтобы открыть дверь, на чай, и тот, как обычно, рассыпался в благодарностях.

На улице Гизела увидела карету, запряженную парой лошадей. На нее произвело впечатление то, что на подножке стоял форейтор, который предупредительно распахнул перед ней дверцу.

Гизела подумала, что это наверняка не наемный экипаж. И словно опять угадав ее мысли, Миклош сказал:

– Эта карета куплена специально для сегодняшнего вечера.

– Она очень удобная, – тихим голосом ответила Гизела, едва не утонув в мягкой обивке сиденья.

– Я очень рад, что вам нравится. Видите ли, я собираюсь увести вас из Вены.

– Куда?

– В одно место, о котором вы наверняка слышали, но где еще не успели побывать.

– Что же это за место?

– Гринзинг.

– Мне рассказывал папа. Знаменитые виноградники?

– Вот именно, – сказал Миклош. – И я буду первым, кто покажет их вам.

– Для меня это так… волнующе, – произнесла Гизела.

– И для меня, – тихо ответил он.

Кони резво помчали карету. Гизела молчала, не зная, как начать разговор. Она смущалась, потому что Миклош, который сидел напротив, неотрывно смотрел на нее.

Огни фонарей за окном вспыхивали и тут же гасли, чтобы через мгновение наступившая темнота вновь сменилась проблеском света.

Это мерцание немного помогло Гизеле отвлечься от беспокойных мыслей о том, что она поступает дурно.

Она очень любила своих родителей и всегда была послушной дочерью. У нее никогда не возникало желания поступать против их воли.

Но мужчина, которого она видела всего два раза, перевернул ее жизнь, и Гизела уже не могла понять, как ей себя вести. Но несмотря ни на что, она ощущала восторг.

Они выехали за пределы города, и дорога пошла в гору. Гизела подумала, что если бы еще не стемнело, в окно были бы видны те самые знаменитые виноградники, о которых говорил ей отец.

Он рассказывал, что молодые вина, называемые Heuriger, подают во всех местных ресторациях:

– В каждой делают свое вино и на жердях перед входом обязательно вывешивают виноградные гроздья, чтобы любой мог оценить их спелость.

Вспоминая рассказы отца, Гизела так задумалась, что не заметила, как лошади остановились на тихой улочке.

Она очнулась, только когда Миклош подал ей руку, чтобы помочь выйти из кареты. Он открыл перед ней ворота, ведущие во двор одноэтажного особнячка постройки прошлого века, и Гизела оказалась в саду.

Они направились к уютному особнячку, украшенному мозаикой из разноцветного стекла и множеством декоративных балкончиков, уставленных цветочными горшками. Столики, большие и маленькие, были расставлены по всему саду, и над некоторыми виноградные лозы образовали уютные и очень укромные беседки.

Хозяин, который, по всей видимости, хорошо знал Миклоша, с почтительным поклоном приветствовал гостей, выразив радость, что они почтили его скромное заведение своим присутствием.

Он проводил их в самый дальний уголок сада и усадил за столик, скрытый от взоров остальных посетителей.

– Папа часто рассказывал мне о таких ресторанчиках! – воскликнула Гизела, – И я всегда мечтала увидеть их своими глазами.

– Здесь подают местные гринзингские вина, а повар готовит просто великолепно. Я уверен, вы не будете разочарованы.

Гизела подумала, что она тоже в этом уверена, хотя в тот момент ей было не до еды.

– Ну вот, я снова вижу вас, и мы можем поговорить, – сказал Миклош. – Хотя я и побаиваюсь, что вы вдруг исчезнете, растворившись в воздухе, и оставите меня в одиночестве.

– Я не исчезну, – ответила Гизела. – Исчезаете всегда вы. Только что вы стояли рядом, и вот… вас уже нет.

– Скажите, что вы тогда почувствовали? Гизела замялась, подбирая слова:

– Я… мне кажется… что не стоит говорить об этом.

– Но я хочу знать, – настаивал он. – Я хочу знать, о чем вы подумали, после того как я вас поцеловал, я же знаю, что это был первый поцелуй в вашей жизни.

– Откуда вы знаете?

– Ваши губы были так сладки и невинны, – улыбнулся Миклош.

Гизела вспыхнула от смущения, а Миклош, любуясь ею, сказал:

– Когда ваше прелестное личико залито румянцем, вы становитесь прекрасней всех женщин на свете. Ваша красота и юность способны разбить сердце любого мужчины.

У Гизелы перехватило дыхание, а сердце бешено застучало. На ее счастье, в эту минуту хозяин принес вино, и Гизела получила время, чтобы собраться с мыслями.

Когда они вновь остались вдвоем, Миклош поднял бокал:

– За нимфу Венского леса, от которой мне не удалось убежать.

– А почему вы хотели убежать?

По выражению лица Миклоша Гизела поняла, что ее вопрос для него чем-то важен, хотя чем именно, она не могла догадаться.

– Я должен вам кое-что объяснить, – сказал он. – Но не сейчас, позже. Впереди у нас целый вечер.

Они беседовали обо всем на свете, за исключением их самих: о музыке, о театре, о тех странах, где Гизела бывала со своим отцом.

– Почему вы ни разу не спросили меня, была ли я в Венгрии? – сказала Гизела.

– Я знаю, что нет, и очень этому рад.

– Почему? – удивилась она.

– Потому что тогда у меня не осталось бы возможности стать вашим личным экскурсоводом. Вы, кажется, говорили мне, что в вас есть немного венгерской крови?

– Да, бабушка моего отца родом оттуда. Мне она приходится прабабушкой.

– Даже одна капля венгерской крови лучше, чем ни одной, – с улыбкой произнес Миклош. – А как была фамилия вашей прабабушки?

– Ракоцль.

– Ракоцли – старинный и очень известный в Венгрии род.

– Я горжусь этим. Папа часто говорит мне, что красноватый отсвет в моих волосах достался мне в наследство от моих венгерских родственников.

Миклош посмотрел на ее волосы.

Казалось, они существовали отдельно от Гизелы и жили собственной жизнью; свои непокорные золотистые локоны она скрепляла заколкой, но они все равно выбивались, и как бы тщательно Гизела ни причесывалась, ей все равно не удавалось справиться с ними.

– Как и все в вас, ваши волосы прекрасны, и других таких нет.

– Мне приятно слышать, что я… не похожа на остальных. Но… в Вене немало красивых женщин.

– Это правда, но я уверен, что вы затмите их всех. Он сказал это таким тоном, словно сам не надеялся это увидеть, и Гизела спросила упавшим голосом:

– Вы… снова… уедете?

– Я не должен был возвращаться.

Она с удивлением посмотрела на него, а он продолжил хриплым голосом:

– О, милая, если вам кажется, что вы поступаете дурно, встречаясь со мною, то что остается сказать мне! Я хотел сделать как лучше, пытался уехать, но все же вернулся, чтобы убедиться в том, что вы мне не приснились и что я целовал ваши губы наяву, а не во сне.

От этих слов у Гизелы бешено забилось сердце, и, крепко сжав руки, чтобы унять дрожь в пальцах, она еле слышно прошептала:

– Почему… то, что… вы делаете… нехорошо?

Последовала пауза, такая долгая, что Гизела болезненно ощутила биение своего сердца, которое было готово выпрыгнуть из груди.

Миклош молчал, и внезапно гнетущую тишину нарушили звуки вальса Иоганна Штрауса.

В противоположном конце сада на террасе разместился небольшой оркестрик: две скрипки, гитара и аккордеон.

С соседних столиков поднялось несколько пар и закружились под звуки музыки.

Гизела рассеянно глядела на них, размышляя над тем, что сказал ей и о чем умолчал Миклош.

Неожиданно он поднялся из-за стола и, взяв Гизелу за руку, стремительно повел ее в сторону террасы.

– Твой первый венский вальс, – произнес он, – будет со мной.

Он улыбнулся и положил руку на ее талию.

– Я… надеюсь, что танцую… достаточно хорошо, – прошептала Гизела.

– Не сомневаюсь в этом, – ответил Миклош. На террасе было еще много свободного места, и

Миклош уверенно повел Гизелу в танце, и чарующие звуки вальса наполнили ее сердце радостью, подобно тому, как золотое игристое вино наполняет хрустальный кубок.

Гизела была счастлива ощущать себя в объятиях Миклоша, а он все быстрее и быстрее кружил ее под ускоряющийся ритм вальса, и ей казалось, что они оторвались от земли и парят в безбрежном пространстве звездного неба.

А когда Миклош склонялся к ней, она видела его губы и со сладкой дрожью вспоминала, как была его пленницей в Венском лесу, как он поцеловал ее…

И внезапно она поняла, что чувство, которое она испытывает к нему, называется любовь.

Он казался ей самым прекрасным мужчиной на свете. И даже больше – между ними существовала странная связь. Неразрывные узы связали их в то мгновение, как они впервые увидели друг друга, но сейчас это чувство усилилось, и музыка вальса стала частью их сердец, поющих в унисон.

Гизела знала, что эта музыка, этот вальс и есть любовь.

Та самая любовь, в которую она верила всю свою жизнь, явилась к ней из темноты, и теперь Гизелу не покидал страх, что человек, принесший мечту с собою, в любую минуту снова исчезнет, оставив ее одну.