"Вальс сердец" - читать интересную книгу автора (Картленд Барбара)

Глава 3

– Наверное, мне пора возвращаться. Гизеле было нелегко произнести эти слова, но вечер пролетел словно на крыльях, было уже очень поздно, и она с ужасом представляла себе, как отец заходит к ней в комнату и обнаруживает, что дочери нет.

Чувство вины усиливалось с каждой минутой, несмотря на то что вечер, проведенный в обществе Миклоша, был наполнен восторгом и счастьем.

– Вы правы, – ответил Миклош. – Но мне трудно, невероятно трудно с вами расстаться.

Пауза затянулась. Гизела ожидала, пока Миклош скажет, что они должны снова увидеться, но он молчал. Наконец Миклош тихо произнес:

– Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Но я должен уехать отсюда, и на этот раз не возвращаться.

– Но… почему? – спросила Гизела.

Он посмотрел ей прямо в глаза, и во взгляде его читалось страдание.

Вечер был волшебным. Гизелу не покидало ощущение нереальности происходящего, что все, что было сегодня: романтика, восторг и очарование, – это сон.

– Мне нужно многое вам сказать, – произнес наконец Миклош. – С тех пор, как я впервые увидел вас в Венском лесу стоящую в закатных лучах среди цветов и густой листвы, я постоянно думаю о том, что вам судьбой предназначено стать частью моей жизни. Своим появлением вы внесли в нее то, чего мне всегда не хватало.

– С чего… вы… это взяли? – спросила Гизела.

– Мне кажется, вы не станете отрицать, что нас что-то объединяет. И это касается только нас двоих. Я почувствовал это сразу, едва увидел вас, и окончательно убедился, когда коснулся губами ваших губ. Я осознал, что наконец-то встретил свою мечту, ту женщину, чей образ я хранил в тайниках своего сердца.

Гизеле вдруг стало трудно дышать, а Миклош внезапно резко поднялся и изменившимся, почти грубым голосом, который сразу нарушил очарование вечера, произнес:

– Пойдемте! Пора уезжать. Я отвезу вас обратно.

Гизела изумленно уставилась на него широко раскрытыми глазами. Его тон сильно задел ее, и она залилась краской.

Миклош, швырнув на стол пачку ассигнаций, схватил Гизелу за руку и повел к выходу, но в это время оркестр заиграл мелодию, которую оба так хорошо помнили.

Это была та самая песенка, благодаря которой они встретились. Миклош остановился и повернулся к Гизеле, а с террасы до них донеслись чистые и мягкие звуки сопрано. Певица исполняла первоначальный текст песни, а не одну из многочисленных переделок:

Ищу любимого и зажигаю свечи. Ищу любимого, кружится голова.

Стиснув руку Гизелы, Миклош повел девушку через садик обратно к террасе, и они вновь закружились в танце.

Ищу любимого и зажигаю свечи. Ищу любимого, кружится голова. Высоко в небе радуга мне шепчет Моей надежды тайные слова: «Он рядом – оглянись и ты увидишь». Но где же он? Быть может, за тобой, Там, в вышине? Я плачу от обиды, А оглянулась – он передо мной.

Услышав последние слова, Гизела посмотрела Миклошу прямо в глаза.

– Дорогая, я думаю, что вы, так же как и я, не станете отрицать, что встретили свою любовь, – мягко произнес Миклош, нежно сжимая Гизелу в объятиях.

Она ничего не ответила, да это и не было нужно.

Песня закончилась, и они в молчании двинулись к воротам, где ждала их карета.

Миклош заранее распорядился, чтобы у сидений откинули спинки. Миклош придвинулся ближе к Гизеле и взял ее за руку, а форейтор, перед тем как закрыть дверцу, укрыл им ноги теплым пледом и зажег светильник.

Освещаемая звездами, карета покатила в сторону Вены.

Ехали молча. И только когда карета въехала в город, Гизела тихо спросила:

– Вы… правда… уедете?

– Я обязан уехать.

– Почему? Почему? Мне было так… хорошо с вами!

– В этом-то все и дело, – ответил Миклош. – Именно поэтому я не прав.

– Не правы в чем? – изумленно спросила Гизела и, поколебавшись, добавила: – Вы… женаты?

– Нет, – ответил Миклош.

– Тогда что же может быть плохого в том, что мы с вами встречались?

– Я обязательно расскажу вам об этом, но не сейчас. Я не хочу причинять вам боль. Клянусь вам, этот вечер был самым прекрасным в моей жизни.

– И… в моей… тоже.

– О, Гизела, почему мы не можем заглянуть в будущее, где нас ждали бы тысячи волшебных вечеров, еще более счастливых и полных очарования! Почему человеку нельзя быть уверенным в счастье?

В его голосе было такое глубокое отчаяние, что Гизела умоляюще сложила на груди руки, в надежде услышать объяснение. Но в это время карета остановилась, и она поняла, что путешествие подошло к концу. Они вернулись в отель «Захер».

Форейтор открыл дверцу и уже собрался помочь Гизеле выйти из кареты, как Миклош распорядился:

– Ступай к главному входу и попроси, чтобы открыли заднюю дверь.

Форейтор помчался исполнять приказание, а Гизела в отчаянии воскликнула:

– Как вы можете бросить меня здесь одну в полной растерянности? В чем вы не правы? Я не понимаю… Вы мне так и не ответили… Нам нужно… увидеться!

– Но как? – спросил Миклош.

– Я не могу заранее знать… когда останусь одна… без папы.

Миклош задумался.

– Вы будете завтра на репетиции?

– Да, как обычно… в ложе.

– Я присоединюсь к вам.

– Только, пожалуйста, будьте осторожны и постарайтесь, чтобы вас никто не увидел. Боюсь, я не смогу объяснить отцу наше знакомство.

– Я буду осторожен. Я знаю, что вы, как и я, питаете отвращение ко всякой лжи и обману. Я прошу вас мне верить. Я люблю вас!

Миклош подал ей руку и помог выйти из кареты.

– Спи спокойно, моя несравненная, очаровательная нимфа. Не думай ни о чем, просто представь себе, что мы с тобой по-прежнему кружимся в вальсе, – нежно сказал он на прощание, целуя ей руку.

Гизела пошла к гостинице, но сердце ее рвалось к нему.

Поднявшись в свой номер, она подошла к зеркалу. Оттуда на нее смотрела сияющими глазами девушка неземной красоты. Очарование сегодняшнего вечера отражалось в каждой черточке ее лица, в блеске золотистых локонов, в легкой безмятежной улыбке, в нежном румянце.

– Я люблю его, люблю! – в упоении повторяла Гизела своему отражению.

И вдруг – так грозовая туча внезапно заслоняет солнце – в ее сознании всплыли слова Миклоша: «я не прав…»

В чем не прав? Почему? Что он скрывает?

Тряхнув головой, Гизела постаралась прогнать эти неприятные мысли. Ведь Миклош сказал ей, что танец продолжается!

Наутро Пол Феррарис пребывал в мрачном состоянии духа.

Гизела отнеслась к этому спокойно, потому что знала, что это последствия вчерашнего визита к Штраусу. Отец вернулся очень поздно и к тому же, как она предполагала, выпил лишнего.

Пол Феррарис был очень чувствительным человеком, и даже небольшое количество алкоголя могло послужить для него причиной головной боли и плохого настроения. Он становился крайне раздражительным и по любому поводу выражал недовольство.

– Нет ничего более бессмысленного, чем генеральная репетиция! – хмуро бурчал он. – Если она проходит хорошо, то вечером обязательно что-нибудь будет не так. А если, наоборот, идет из рук вон плохо, то у всех опускаются руки, и тогда провал неизбежен.

– Папа, подумайте, этого не может быть! В представлении занято столько талантливых исполнителей, а вы, я уверена, сыграете великолепно.

– Сомневаюсь, – мрачно произнес отец. – Им всем подавай Брамса, а я по сравнению с ним мелкая сошка.

Гизела знала, что это неправда и отец хочет, чтобы она его в этом разубедила. И она приложила к этому все усилия, пока он не успокоился и не начал рассказывать о вчерашнем вечере. К удивлению Гизелы, оказалось, что отец провел его не у Штрауса, как предполагалось, а у не менее знаменитого Брамса.

В то время его имя не сходило со страниц газет. Особенно старалась популярная «Вена фрайе прессе».

Брамс пользовался колоссальной известностью и уже при жизни был провозглашен гением. Все музыкальные премии в то время по праву принадлежали ему. Гизела знала, что пресса окрестила его «музыкальным лауреатом», и он неколебимо стоит на вершине пьедестала, куда мечтают взойти все венские музыканты.

– Расскажите мне о господине Брамсе, папа, – попросила Гизела, пытаясь отвлечь отца от тревожных мыслей. – Я смогу познакомиться с ним?

– Возможно, – ответил Феррарис. – Но его окружение состоит в основном из богатых или высокопоставленных особ и еще из знаменитостей. Сомневаюсь, что он заинтересуется молоденькой девушкой. Я оказался у него в гостях совершенно случайно из-за того, что к Штраусу неожиданно приехал старый приятель.

– А о чем вы с ним беседовали? – спросила Гизела.

– О нем и о музыке, – ответил Пол Феррарис. Гизела с радостью отметила, что в глазах у отца появился блеск.

– И что же он говорил?

– Он хвастался, что во всем городе только два человека – он и император Франц Иосиф – встают на рассвете. Другими словами, Брамс, вскакивая в пять часов утра, уподобляет себя императору.

Гизела рассмеялась.

– Потом он подробно рассказывал мне, как пьет свой утренний кофе, сваренный по особому рецепту, – продолжал Пол Феррарис. – А кофейные зерна ему присылает один адмирал из Марселя. Потом он совершает утреннюю прогулку, после чего садится за работу.

– Он все еще сочиняет музыку? – спросила Гизела.

– Конечно! Он сказал, что основная часть его работы была сделана этим летом.

– Звучит так, будто он обычный человек, который каждый день ходит на службу.

– Именно так оно и есть! Кстати, он до сих пор разговаривает на северогерманском диалекте, и притом необычайно пискляво.

Оба весело рассмеялись. Гизелу радовало, что отец не делает себе кумира из знаменитости, а относится к нему как к обычному, равному себе человеку.

Из отеля они вышли в одиннадцать часов утра. Поскольку перерыв между репетициями длился ровно час, им не было смысла возвращаться на обед, и Гизела взяла с собой корзинку с ленчем, чтобы перекусить с отцом прямо в театре.

Она догадывалась, что остальные артисты обедают вместе в какой-нибудь большой гримерной, где за чашечкой послеобеденного кофе болтают о репетиции или еще о чем-нибудь.

Но отец был по-прежнему против того, чтобы Гизела заводила какие бы то ни было знакомства в театральной среде, и она понимала, что сегодня им опять придется обедать отдельно.

– Папа, а вам не кажется, что эти люди могут подумать, что ты необщительный и замкнутый человек или даже сноб? – спросила Гизела.

– Мне все равно, что они подумают! – отец был неумолим. – Я не допущу, чтобы моя дочь общалась с людьми, которые не имеют никакого понятия о хороших манерах.

Вздохнув, он добавил:

– Как только позволят средства, я найму компаньонку, которая будет тебя сопровождать. А до тех пор сам присмотрю за тобой.

Гизела промолчала, зная, что спорить бесполезно. Кроме того, сегодня у нее не было желания вообще выходить из театра.

За ленчем Пол Феррарис ел очень мало, а пил только воду, специально предупредив Гизелу, чтобы она не брала с собой вина.

Они как раз заканчивали есть, когда дверь открылась и в ложу вошел управляющий, неся на подносе две чашки с дымящимся кофе. Кофе предназначался Полу и его дочери и был сварен самим управляющим в его кабинете.

– Вы очень любезны, mein Herr! – горячо поблагодарил его Феррарис.

– Я счастлив, что вы играете в нашем театре, – сказал управляющий. – Сам Иоганн Штраус попросил для себя ложу, хотя из-за того, что все билеты уже проданы, это было нелегко устроить.

– А вы не забыли, что обещали отдельную ложу моей дочери? – поинтересовался Пол Феррарис.

– Ну что вы! Разумеется, нет. Я как раз собирался спросить фрейлейн Гизелу, не окажет ли она мне любезность разделить ее на сегодняшний вечер с одной английской леди. Она очень хочет услышать вашу игру и говорит, что будет очень расстроена, если не попадет на представление.

– Английская леди? – заинтересовалась Гизела.

– Да, – кивнул управляющий. – Она сказала, что вы с ней знакомы, господин Феррарис. Много лет назад она носила фамилию Хиллингтон.

Пол Феррарис нахмурился, вспоминая. Гизела с любопытством наблюдала за ним. Наконец морщины на его лбу разгладились и он воскликнул:

– Ну конечно! Алиса Хиллингтон, подруга моей жены.

– Вы ее помните? В таком случае позвольте мне представить вам леди Милфорд, – сказал управляющий и с этими словами исчез за дверью.

– Папа, кто эта дама? Ты действительно ее помнишь?

– Когда мы жили в Париже, она часто заходила к твоей матери. Это было давно, тебе было пять или шесть лет, не больше.

Дверь вновь распахнулась, и в ложу вошла элегантно одетая дама. Гизеле она показалась очень красивой.

Дама смотрела прямо на Пола Феррариса. Тот поднялся с кресла и с улыбкой, которую все женщины находили очаровательной, протянул ей навстречу руку:

– Вы совсем не изменились, Алиса.

Леди Милфорд залилась мелодичным смехом:

– Хотелось бы, чтобы это было так. Я рада снова встретиться с вами, Пол. Я была очень взволнована, увидев ваше имя в театральной афише.

Пол Феррарис склонился к ее руке. Выпрямляясь, он поймал удивленный взгляд леди Милфорд, брошенный на Гизелу, и пояснил:

– Я думаю, вы уже заметили, как выросла Гизела с тех пор, как вы видели ее в последний раз.

– Прошло двенадцать лет, так что ничего удивительного, – сказала леди Милфорд и, повернувшись к Гизеле, добавила: – Вы так похожи на мать, моя дорогая! Она тоже приехала с вами?

Воцарилось гробовое молчание. Затем, набравшись мужества, Гизела сказала:

– Мама… умерла два года назад.

– О, простите! – воскликнула леди Милфорд. – Простите мою бестактность, но я никак не могла подумать…

– Нам так ее не хватает, – произнес Пол. – Вы, наверное, понимаете…

– О да, это вполне понятно. Она умела любить и была любимой. Не могу представить, чтобы кто-то относился к ней плохо.

В голосе леди Милфорд звучала неподдельная искренность, а у Пола и Гизелы на глаза навернулись слезы.

Положение спас управляющий.

– Позвольте предложить прекрасным дамам кофе, – сказал он, как будто кофе мог послужить лекарством для скорбящих сердец.

Леди Милфорд немного поговорила с Феррари-сом, а потом обратилась к Гизеле:

– Я буду вам очень признательна, если вы согласитесь сегодня вечером разделить со мной ложу. Со слов управляющего я поняла, что она предоставлена только вам?

– С удовольствием, – ответила Гизела. Больше всего в эту минуту ее беспокоило то, что леди Милфорд останется посмотреть репетицию, и тогда встреча с Миклошем, которая была так необходима Гизеле, не состоится.

Но ее опасения не оправдались. Когда Полу пора было идти на сцену, леди Милфорд тоже встала и произнесла:

– У меня есть кое-какие дела, которые я должна сделать до концерта, а потом я с радостью присоединюсь к вам.

– Где вы остановились? – поинтересовался Пол Феррарис.

– В отеле «Захер». Я приехала сегодня утром.

– Какое совпадение! – воскликнул он. – Мы с дочерью тоже живем в этом отеле.

– О, это замечательно! После представления мы можем поехать вместе.

– Конечно, – ответил Пол Феррарис. – Но прошу вас, не портите себе впечатление, оставаясь смотреть репетицию.

– Послушаюсь вашего совета, – сказала леди Милфорд. Выходя из ложи, она улыбнулась Гизеле: – Уверена, Гизела, нам предстоит замечательный вечер. Очень рада была снова увидеться с вами. Вы стали настоящей красавицей.

Она вышла, а Гизела подумала, что эта милая женщина сможет отвлечь отца от мрачных мыслей, которые после смерти жены не покидали его.

В прошлом отцу часто приходилось общаться с красивыми женщинами, и Гизела знала, что мать нисколько не ревновала. Наоборот, она со смехом говорила:

– Я стала бы ревновать, если бы полагала, что твой отец интересуется ими больше, чем мной. Как все знаменитости, он любит внимание, но эти женщины в отличие от меня не способны дать ему ничего, кроме банальных комплиментов.

– А ты? – спросила Гизела.

– А я даю ему безопасность, уют домашнего очага и, конечно же, любовь, которая не зависит от того, насколько человек известен или богат.

Голос матери дрогнул, и Гизела поняла, что эти слова исходят из самого сердца.

– Когда ты полюбишь, Гизела, то увидишь сама, что такие понятия, как деньги, слава, положение в обществе, не имеют никакого значения. Важно будет лишь то, что любимый человек станет частью тебя, твоей второй половиной.

Гизела гордилась матерью. Своим невероятным успехом в Париже Пол Феррарис был целиком и полностью обязан ее неустанным заботам о нем.

А когда она умерла, заботиться о нем стало некому, и Пол Феррарис, как шхуна, покинутая экипажем, бесцельно поплыл по волнам океана жизни, неуверенный в себе и полностью опустошенный. Иногда Гизеле становилось за него по-настоящему страшно.

Они переезжали с места на место, из одной страны в другую, но нигде Пол Феррарис не мог отыскать утраченное счастье.

Гизела надеялась, что Вена, этот удивительный Город Музыки, поможет отцу вновь обрести себя. Встречи с великими композиторами, Брамсом и Штраусом, безусловно, настроят его на нужный лад, а с помощью таких очаровательных дам, как Алиса Милфорд, он заново ощутит полноту жизни.

Репетиция началась. Гизела услышала звук открывающейся двери, и ее сердце замерло.

Миклош вошел и сел рядом с ней так, чтобы его нельзя было увидеть ни со сцены, ни из партера.

– Вы скучали по мне? – спросил он.

Этот вопрос был неожиданностью для Гизелы. Она смущенно проговорила:

– Я… думала о вас.

– Я тоже не мог думать ни о чем, кроме вас. Его глубокий голос отозвался в Гизеле теплой волной.

– Сегодня вечером нам обязательно нужно встретиться, – продолжал он. – Утром я сделал еще одну – и опять безуспешную – попытку покинуть город. Безуспешную потому, что я не смог уехать, так и не объяснив вам причину моего отъезда.

– Это было бы ужасно: уехать, ничего мне не объяснив. Я понимаю, почему вы не могли думать ни о чем другом.

– Вы действительно понимаете? – спросил Миклош.

– Да… понимаю.

Он пристально посмотрел ей прямо в глаза. Гизела не поняла, почему его так поразили ее слова.

Со сцены доносились волшебные звуки скрипки. Миклош настойчиво повторил:

– Я должен вас видеть. Как нам сегодня встретиться?

– Я думаю, папа отвезет меня в отель, как вчера, а сам отправится на одну из многочисленных вечеринок. Правда, он ничего об этом не говорил, а спросить его у меня не было возможности.

Про себя Гизела подумала, что ей следовало бы выяснить все заранее, но отец не любил, когда у него что-то выспрашивают. Тем более что все утро он пребывал в плохом настроении.

– У меня не будет возможности что-то узнать, до тех пор пока отец не закончит репетировать и не поднимется сюда.

– Как вы думаете, он скоро придет?

– Я думаю, да. Его партия уже подходит к концу.

– Он не должен застать меня здесь, – сказал Миклош. – Но как я узнаю о ваших планах?

– Я… оставлю вам записку… у портье, – подумав, сказала Гизела.

– Отлично! – радостно воскликнул Миклош. – Мне будет очень приятно получить от вас записку, дорогая Гизела. От вас! Я буду хранить ее, как драгоценность, как память о вас.

Гизела почувствовала, что теряет присутствие духа. Зачем он так говорит?

От его слов радость, которая переполняла ее сердце, растаяла в мгновение ока, а Гизеле так хотелось удержать ее навсегда, не дать исчезнуть бесследно этому новому чувству, которое было таким светлым и неповторимым.

– Оставьте мне записку, – сказал Миклош, – а я пришлю вам ответ.

Гизела кивнула:

– Только, прошу вас, будьте осторожны. Если папа… о чем-нибудь догадается… он очень рассердится… и очень расстроится… а у него сегодня выступление.

– Не волнуйтесь, – успокоил ее Миклош. – Прошу вас, дайте мне вашу руку.

Гизела положила руку на подлокотник. Миклош осторожно поднес ее к губам и нежно поцеловал.

– Я люблю вас, Гизела! Мысль о том, что я не увижу вас целую вечность, для меня страшнее смерти. О дорогая, ведь вы не забудете меня? Мы должны, обязательно должны встретиться!

В голосе Миклоша звучало такое отчаяние, что Гизела невольно стиснула его руку.

– Я… не понимаю, – произнесла она.

– Я знаю, – ответил он. – И проклинаю себя за то, что заставляю вас страдать. Но помните, милая Гизела, для вас я готов на все. Если понадобится, я достану для вас звезды с неба, солнце и луну и положу их к вашим ногам.

Не успела Гизела опомниться, как он вышел из ложи, а взглянув на сцену, увидела, что отец уже идет за кулисы – она даже не заметила, как он закончил играть.

В отель они ехали вместе. По дороге отец жаловался, что за кулисами негде развернуться, что известным музыкантам приходится ютиться в крошечных гримерках, не рассчитанных на такое количество артистов.

– Пора уже строить новый театр, – ворчал он. – Правда, строительство – дело долгое, и к тому времени, как оно завершится, я уже состарюсь и умру.

– Что вы такое говорите, папа! – воскликнула Гизела. – Вы еще очень молоды.

– Хотелось бы в это верить, – улыбнулся отец. – Надо спросить Алису Милфорд, сильно ли я постарел за эти годы.

Гизела подумала, что отец, судя по всему, не против еще раз встретиться с этой леди.

– Что вы собираетесь делать после концерта? – спросила она.

– Я получил множество приглашений, но мне кажется, что лучше нам вместе поужинать где-нибудь в тихом местечке, где нас никто не потревожит.

– О нет, папа! Вы должны куда-нибудь пойти, непременно должны! Если вы не станете вместе со всеми праздновать успех представления, на вас косо посмотрят.

– Ты права, – согласился он. – Мы с твоей мамой всегда ходили на вечеринки, и нам было там весело.

Он замолчал, погрузившись в воспоминания, а потом произнес:

– Но она была мне женой, а ты – моя дочь. Я не хочу, чтобы ты общалась с неподходящими людьми, особенно с мужчинами.

– Папа, но ведь с вами мне ничто не грозит!

– Это еще неизвестно, – ответил Пол Феррарис. – Не считай меня старым занудой, дорогая, но до тех пор, пока я не решу, с кем в этом городе можно заводить знакомства, я не собираюсь позволять тебе общаться с кем попало.

– Я понимаю, папа.

– Вот и хорошо, Гизела. Сегодня вечером я отвезу тебя в отель, а сам воспользуюсь каким-нибудь из приглашений, если не слишком устану. Не стоит забывать о том, что завтра мне снова играть.

– Конечно, папа, – согласилась с ним Гизела. Ее сердце пело: теперь она сообщит Миклошу,

что они могут увидеться!

Пол Феррарис уединился в своем номере, чтобы немного отдохнуть перед концертом. Оставшись одна, Гизела сразу кинулась к секретеру и быстро написала Миклошу записку, в которой говорилось о том, что у них есть возможность встретиться после концерта.

Она впервые писала мужчине такую записку и потому, немного стесняясь, не обратилась к нему по имени и не поставила подписи под письмом.

Сбежав вниз, она вручила портье конверт, адресованный господину Миклошу Толди. Портье, почтительно поклонившись, выразил сомнение в том, что в отеле проживает человек с таким именем. Не растерявшись, Гизела ответила:

– Он пришлет за письмом.

И, повернувшись, умчалась наверх.

Вернувшись в свой номер, она попыталась уснуть, но не могла. Воображение рисовало ей Миклоша, она слышала его голос, говорящий о любви, чувствовала прикосновение его губ и трепетала. «Только бы он поцеловал меня еще!» – загадывала она, и краска приливала к ее нежным щечкам при мысли о том, что это произойдет совсем скоро.

Гизела мечтала о том, как их губы снова соединятся и они, слившись воедино, вновь воспарят на небеса блаженства. В упоении она повторяла:

– Я люблю его! Люблю!

И сама удивлялась, что всем сердцем полюбила человека, о котором знала только, что он – венгр, что зовут его Миклош Толди и что он должен уехать, оставив ее одну. Причина его отъезда была ей неизвестна.

– О Господи! Сделай так, чтобы он остался! – отчаянно молилась она.

Этого хотелось ей больше всего на свете, но она никому не призналась бы в этом.

Конечно, Гизела мечтала, чтобы Миклош на ней женился. Она любила его и не сомневалась, что будет с ним счастлива.

В то же время она понимала, что не сможет оставить отца одного. Это невозможно. Они должны жить все вместе, только надо придумать, как это устроить. Но Миклош недвусмысленно дал ей понять, что будущего у них нет. Он должен уехать, покинуть ее по неизвестной причине.

Когда Гизела вспомнила об этом, ей показалось, что кто-то сжал ее сердце ледяной рукой. В отчаянии она воскликнула:

– О, почему! Ведь я его люблю, почему мы должны разлучаться?

Она готова была разрыдаться от бессилия что-либо изменить, но тут раздался стук в дверь.

Схватив платок, Гизела соскользнула с дивана и подбежала к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. Смахнув слезы и поправив шелковый халат, она приоткрыла дверь и обомлела.

Весь дверной проем был полностью занят огромным букетом. За ним она не сразу заметила мальчика-посыльного, который тоненьким голоском произнес:

– Это вам, милостивая госпожа.

– Мне? – изумленно выдохнула Гизела. – Вы уверены, что это не ошибка?

– Да, фрейлейн.

Великолепный благоухающий букет был составлен из редких сортов орхидей. Гизела невольно подумала, что со стороны Миклоша неблагоразумно посылать ей такие цветы, а в том, что они присланы им, она не сомневалась.

Как объяснить отцу, откуда взялись эти невероятно дорогие цветы?

«Я их спрячу», – решила Гизела.

Она взяла корзинку, и тут ее пальцы наткнулись на конверт, спрятанный между цветов.

Дрожащими пальцами она разорвала его. На листке дорогой бумаги красивым и уверенным почерком было написано:

С наилучшими пожеланиями гениальному скрипачу, чьей игрой я буду восхищаться сегодня и ждать бурных оваций.

Подписи не было. Гизела еще раз перечитала письмо. В одной фразе было все, что она хотела узнать. Он «будет ждать», а остальное не важно. Счастливая улыбка заиграла на ее губах, но в сознании снова всплыла та самая мысль, удержать которую Гизела не могла никакими силами. «В чем он не прав?» – терзалась она.

Представление подходило к концу. Прозвучали заключительные аккорды скрипичного концерта Шуберта, и воцарившуюся на долю секунды тишину расколол оглушительный гром оваций. Гизела впервые слышала такие бурные аплодисменты и не сомневалась, что отцу хлопают громче, чем остальным музыкантам.

Леди Милфорд встала с кресла и в восхищении аплодировала Полу Феррарису, который уже в пятый раз выходил на поклон под несмолкающие выкрики «браво».

– Это бесподобно! Никто не сравнится с вашим отцом, Гизела, вы можете им гордиться!

– А я и горжусь, – ответила Гизела.

Казалось, публика не желает расставаться с музыкантом, продолжая выражать ему свое восхищение, но дирижер постучал палочкой по пюпитру, и в зале мгновенно стало тихо. Гизела знала, что на бис отец исполнит партию из оперы «Волшебная флейта», которую так любила ее мать.

При воспоминаниях о матери на глаза у нее навернулись слезы. Когда отец закончил играть, Гизела повернулась к леди Милфорд и заметила, что она тоже плачет.

– Невероятно! Я тронута до глубины души, – дрогнувшим голосом произнесла англичанка.

Когда Пол Феррарис уходил со сцены, она добавила:

– Дорогая Гизела, я дала себе клятву сделать все, чтобы помочь вашему отцу избавиться от страданий и вернуть его обществу. Помните, я так неловко упомянула о вашей матери? Сколько скорби было в его глазах!

Гизела ощутила легкое беспокойство за отца, а леди Милфорд продолжала:

– Что вы делаете сегодня вечером? Не сомневаюсь, что ваш отец получил множество приглашений, но я тоже хотела его пригласить. И, конечно же, вас, дорогая.

У Гизелы перехватило дыхание. Почти не задумываясь, она воскликнула:

– Пожалуйста, только не сегодня! Я очень хочу приехать к вам с папой… но только не сегодня!

Внимательно посмотрев на Гизелу, леди Милфорд сказала:

– Вы говорите так, словно у вас есть очень веские и очень личные причины не менять своих планов.

Не глядя ей в глаза, Гизела ответила:

– Это правда… но не спрашивайте меня… ни о чем.

– Я понимаю, – ответила леди Милфорд. – Гизела, дорогая, вот что я хочу вам сказать. Если вам вдруг понадобится моя помощь, вы можете полностью на меня рассчитывать. Мы с вашей матерью были подругами с самого детства, вместе росли в Англии и разлучились только тогда, когда она вышла замуж за Пола Феррариса. Я всегда буду рада помочь ее дочери.

– Если вы хотите мне помочь, то… не говорите ничего папе о… своем приглашении. Пусть лучше… он отвезет меня в отель.

– Не беспокойтесь, я сделаю так, как вы хотите, – кивнула леди Милфорд.

Гизела не могла скрыть радости, и леди Милфорд добавила:

– Только будьте осмотрительны, дорогое дитя. Вена – не тот город, где юная девушка может разгуливать в одиночестве.

– Я знаю. Но… прошу вас, пусть сегодня… все останется так, как есть.

– Я уже обещала вам, Гизела. Если ваш отец спросит меня о моих планах, что маловероятно, я отвечу ему, что сегодняшний вечер у меня занят.

– О, благодарю вас! Спасибо! – воскликнула девушка.

Леди Милфорд странно посмотрела на Гизелу, но та этого не заметила.

У нее было только одно желание – встретиться с Миклошем. Никто и ничто ее не остановит, даже если эта встреча будет последней.

Отец уже видел орхидеи и несказанно обрадовался, решив, что их прислал ему неизвестный почитатель.

– Это очень дорогие цветы, – сказал он. – Как ты думаешь, Гизела, кто их прислал: мужчина или женщина?

– Конечно, женщина, папа.

– Сначала я подумал, что это Алиса Милфорд. Но она уже подарила мне элегантный шелковый шарф, который я собираюсь надеть сегодня, если будет прохладно.

Разглядывая орхидеи, отец не переставая удивлялся и гадал, кто же эта таинственная незнакомка, приславшая их.

– Мы приехали совсем недавно, и в Вене меня еще никто не знает. Может быть, кто-то из старых друзей?

– Папа, у тебя столько поклонников по всему миру, что нечему удивляться. Разве ты забыл, что за то короткое время, пока мы здесь, ты получил уже несколько предложений дать концерт в Англии, только почему-то отказывался.

– Я отказывался потому, – ответил Пол Феррарис, – что англичане ничего не смыслят в музыке.

– Откуда ты знаешь, если ты никогда не играл для них?

– Сегодня ты услышишь овации венской публики и поймешь, что их признание идет из глубины сердца. Они – настоящие ценители, и мне не нужна другая аудитория.

Потом отец вообще забыл об орхидеях. Его мысли были полностью поглощены предстоящим выступлением, и Гизела смогла вздохнуть с облегчением. Зная, как много значит для отца сегодняшнее представление, она молилась, чтобы оно прошло успешно.

Возвращаясь с отцом после концерта, Гизела вспоминала события дня и радовалась, что все удалось устроить наилучшим образом.

Внезапно она испугалась, что леди Милфорд могла забыть ее просьбу и все-таки пригласить их с отцом на ужин.

Не надо было говорить Алисе, что у нее есть тайна. Но что еще оставалось делать?

Может быть, англичанка все же будет к ней благосклонна и не скажет отцу о подозрительном поведении его дочери?

Но, несмотря на эти мысли, Гизела чувствовала себя счастливой.

Лошади остановились у входа в отель. Пол Феррарис поцеловал Гизелу и пожелал ей спокойной ночи.

– Я надеюсь, что вернусь не слишком поздно, дорогая, – сказал он. – Не скучай. Ты еще станцуешь свой вальс, обещаю тебе. Может быть, даже завтра или послезавтра! В конце концов пусть даже ты не встретишься с самим Штраусом, но все равно будешь танцевать под его волшебную музыку.

– Это так заманчиво! – воскликнула Гизела и расцеловала отца в обе щеки.

Поднимаясь по лестнице, она подумала, что нет на свете ничего более заманчивого, чем Миклош, который ждет ее по другую сторону двери.