Глава 3

В семидесяти пяти милях к северо-западу от границы между штатами Джорджия и Флорида по обеим сторонам реки Биг Сильвер протянулись огромные болота под тем же названием. Почему они названы так, никто не знает — ведь за исключением коротких спазмов южных зим, когда поля осоки и рогоза вдоль болот покрыты серебряным инеем, Биг Сильвер почти всегда одета в зеленые и черные цвета. Зеленый — от сосен и кипарисов, а также заплаток полей сои, а черный — от стволов деревьев и неподвижной густой воды. Покрывала и шали испанского мха, который укутывает высокие прямые кипарисы и дубы, тоже не имеют серебряного блеска. Никакой драгоценный металл не покоится под черной грязью дна этих болот. На островках, поросших кипарисами, пробивается зеленый сверкающий свет. Когда-то река и болота имели индейское название, возможно, и означавшее „Большое Серебро", но теперь оно забыто. Имя ускользнуло из памяти вскоре после того, как последний из маленьких прибрежных индейцев, занимавшихся охотой и рыбной ловлей, покинул эти места. Все, что осталось от племени, — так это сглаженный временем ритуальный холм из раковин и земли в глубине болот, который довелось увидеть лишь немногим жителям Пэмбертона.

Да и сами болота видели немногие. А старая, темная, молчаливая огромная трясина Биг Сильвер продолжала жить, несмотря ни на что.

На рассвете перед сентябрьским субботним утром, ровно через неделю после нашего переезда в небольшое жилище на улице Вимси, я сидела в своеобразном домике, устроенном на дереве — на нижних ветвях огромного дуба, растущего на небольшом островке Козьего ручья, как мне казалось, в самом сердце болот Биг Сильвер, и поджидала появления оленя.

В рунах у меня было маленькое тонкое ружье, ствол которого казался пронизывающе-холодным в теплом густом рассвете. Я была одета в слишком тесные маскировочные брюки и рубашку, занятую у старшей дочери Тиш — Энсли.

Сидела так, как приказал мне Клэй Дэбни, которому принадлежали и это дерево, и этот настил, и эта земля: неподвижно, беззвучно, а главное — спокойно, как только можно, чтобы мое нервное потение не вспугнуло какого-нибудь оленя, бродящего поблизости.

И вот мое сердце начало биться беспокойно и отрывисто, несмотря на все мои усилия, а челюсти до боли сжались в напрасной попытке дышать бесшумно. Даже если бы я привыкла наконец к враждебному, отталкивающему, холодному ружью, то я все равно не смогла бы заставить мои скованные руки поднять его к плечу, а окаменевшие пальцы — нажать на курок. Я была слишком заморожена необычностью и неудобством, слишком погружена в первобытное одиночество болота, и сказала об этом Клэю Дэбни, когда он передавал в мои руки оружие и помогал подняться по ступенькам наверх.

— Ваш олень от меня не пострадает, — заверила я Клэя, пытаясь рассмеяться как можно естественнее, окутанная серым светом, пробивавшимся сквозь дубовую листву. — Я не смогла бы застрелить его, даже если бы хотела. И, возможно, как только вы уйдете, немедленно свалюсь с дерева.

— Попасть и подстрелить оленя из этой маленькой штучки невозможно, — сказал он, передавая мне ружье. — Слишком оно маленькое и легкое. Это „чипманк"[27] на всяких мелких лесных проходимцев. Мальчишки охотятся с ним на грызунов. Я хочу, чтобы оно было у вас на случай, если станет очень одиноко или потребуется помощь. Кто-нибудь все равно окажется не далее сотни ярдов от вас и придет, если услышит выстрел. Я им сказал, что у нас тут на Королевском дубе сидит городская девочка. Только обязательно стреляйте прямо в землю. Вас удивит, как далеко в лесу разносится звук, даже из такого маленького двадцатидвухкалиберного ружья. Но берегите выстрел на крайний случай — ружье однозарядное, и вам придется его перезаряжать.

— Об этом не может быть и речи, — ответила я. — Уверена, что не попаду даже в воздух.

— Никто от вас ничего такого и не требует, — улыбнулся Клэй быстрой белозубой улыбкой, сделавшей его повидавшее виды лицо почти таким же молодым, как у его сына Чипа, улыбкой настоящей и щедрой доброты. — Если олень забредет сюда, то сделайте то, что я делаю почти всегда в таких случаях, — скажите ему: „Кыш, катись отсюда!" Выстрелов вообще сегодня не будет — сезон охоты с ружьем еще не наступил, и все, кто здесь есть, будут ходить с луками, если, конечно, вообще решатся побродить по лесам. Ведь большинство из гостей — не охотники, во всяком случае, не настоящие. Это уик-энд большого праздника в поместье „Королевский дуб", а серьезная охота начнется позже. Поэтому все в лесу услышат вас, если вы выстрелите, и кто-нибудь придет, снимет с дуба и предложит „Кровавую Мэри". Не страдайте в тишине. На этом настиле одиночество просто невыносимо.

Картер Деверо привез меня в сырой темноте раннего утра на плантацию „Королевский дуб" на ежегодную пэмбертонскую охоту, которую устраивали Клэй и Чип Дэбни. Привез меня встревоженную и протестующую. Я не хотела ехать и сказала Картеру об этом так вежливо, как только могла. Мы с ним были в обществе вдвоем только один раз с того дня на беговых дорожках, и я не хотела, чтобы он считал меня неблагодарной или высокомерной.

Мне нравился Картер, и я получала удовольствие от общения с ним, когда мы спокойно обедали в середине недели в Гостинице. С ним было так легко, что мне казалось, будто знаю его много лет, и это было так уютно и успокаивающе. Но тем не менее я не думала, что захочу выходить в свет с кем бы то ни было, даже с успокаивающим и легким в общении Картером Деверо. И была уверена, что не захочу знать больше того, что знаю, о втором великом помешательстве Пэмбертона — об охоте.

— Вы непременно должны поехать, — уговаривал меня Картер. — Это в общем-то и не охота, а больше похоже на вечеринку в доме. Хотя некоторые, возможно, и займутся делом. Наступает единственное время в году, когда Клэй открывает двери „Королевского дуба" для всех нас. В остальное время там проходят закрытые приемы для охотничьих и рыболовных клубов джентри,[28] а также для важных европейских и арабских „шишек". Сейчас, наверно, единственное время в году, когда женщины ступают на земли „Королевского дуба". Практически здесь начинается осенний светский сезон. Клэй устраивает охотничье барбекю[29] каждый сентябрь с тех пор, как я себя помню. Все, с кем бы вы хотели познакомиться в Пэмбертоне, будут там. На это действительно стоит посмотреть. Теперь на Юге осталось не так уж много больших частных плантаций. А в мире есть немало людей, которые променяли бы своих детей на приглашение в „Королевский дуб".

Я сочла необходимым разрешить вопрос об охоте и других кровавых видах спорта раз и навсегда.

— Картер, — сказала я, — на меня напрасно потратят силы и время. Я ненавижу охоту и любой другой способ убийства животных. Не ношу мех и не могу смотреть „Дикое царство" без слез. Не ем дичи, если знаю, что это дичь. Но, к сожалению, обычно не знаю. Я не думаю, что есть какое-нибудь оправдание для охоты, и не вижу в ней ничего спортивного. Возможно, я и мне подобные люди выглядят ужасными занудами. Поэтому самое лучшее для меня — так это оставаться в стороне от подобных развлечений, хотя обещаю, что сниму наклейки „Гринпис" с бампера моего автомобиля, дабы не задеть чувств любого охотника, который попадется мне по дороге. Но дальше этого я не пойду. Я, конечно, ценю приглашение Клэя, но не думаю, что кто-либо в Пэмбертоне считает знакомство со мной светским триумфом. Может быть, я смогу познакомиться со всеми каким-нибудь другим способом.

— Ну конечно, — ответил Картер ровным голосом. — Вскоре я приглашу гостей к себе на обед в честь вашего приезда, если не возражаете. Как? Подходит?

Я взглянула на приятное, розовое от солнца лицо, улыбающиеся голубые глаза, отступающую линию волос песочного цвета, и улыбнулась, сдаваясь. Я поняла, что подошла опасно близко к той черте, когда мои слова могли звучать грубо.

— Мне бы это очень понравилось, — произнесла я. — Вы относитесь ко мне лучше, чем я того заслуживаю.

— Такое отношение к вам доставляет мне радость. Я могу уважать ваши взгляды насчет охоты, Энди, но все не так просто, как вы думаете. Есть еще другая сторона, ведь важно не только убийство. Это традиция, ритуал. По-своему очень красивый. И все это можно увидеть в „Королевском дубе". Если вы передумаете, дайте мне знать.

И я передумала. По той простой причине, что Тиш налетела на меня, как утка на июньского жука, когда узнала, что я не приняла приглашение Картера.

— Бога ради, ты что, не можешь хоть на немного отступить от своих принципов? — раздраженно проговорила она. — Отказываться от охоты в „Королевском дубе" равносильно отказу от обеда в Белом доме! Это праздник, праздник не по поводу убийства оленя. Так Клэй Дэбни выражает уважение своему родному городу. Это его подарок всем нам. Одним словом — традиция. „Королевский дуб" — одна из крупнейших охотничьих плантаций на свете, особый образ жизни, какой ты не найдешь нигде в мире. Клэй не приглашает тех, кого не ценит, и он просил Картера привезти именно тебя! Мне сам Картер сказал обо всем. Это будет пощечиной хозяину и всему Пэмбертону, если ты откажешься от приглашения только потому, что тебе не нравится охота. Да половина из тех, кто будет там, терпеть не могут этого занятия, но они любят Клэя! Я очень хочу, чтобы ты передумала. Это будет любезно с твоей стороны.

— О Господи, — произнесла я, зная, что побита. Слово „любезно" достигло цели. Тиш всегда точно знала, на какую кнопку нужно нажать. Я не могла „быть нелюбезной", платить за доброту резкостью. Уж слишком хорошо я помнила свои первые дни в мире Криса.

Я позвонила Картеру и неуверенно спросила, действительно ли еще приглашение.

— Конечно, — обрадовался он, — и я спорю с вами на пять долларов, что после охоты вы перемените, ну хоть немножко, ваше мнение об этом занятии.

— Принимаю пари. Я никогда не делаю скидок простакам!

И вот сегодня я поставила будильник на три часа утра, Картер заехал за мной на своем „ягуаре" — темно-голубом близнеце „ягуара" Чарли, мы завезли сонную Хилари к Тиш, где она проведет день и вечер у бассейна вместе с детьми сестры Чарли под присмотром девочки-подростка.

В предрассветной темноте мы проехали несколько миль по федеральному шоссе в направлении реки Биг Сильвер и плантации „Королевский дуб". Картер взял с собой в термосе кофе, и во время езды я потягивала напиток маленькими глотками и смотрела на спутника, незнакомого теперь в новой хрустящей рабочей одежде и тяжелых ботинках со шнуровкой. Его лицо под камуфляжной кепкой было чужим, с монгольскими тенями в зеленом свете приборной доски.

Меня охватило глубокое чувство неизвестности и потерянности. Что делала я здесь, сидя в бесшумном роскошном авто темной сентябрьской ночью на незнакомой дороге, направляясь к месту, которое не могла даже вообразить, с мужчиной, которого знала только десять дней, по пути к большому и древнему зрелищу ритуального убийства.

Одиночество и опустошенность разлились внутри меня. Я ощутила простую, одноклеточную, детскую тоску по дому или по жизни, оставленной мной в Атланте, да, даже по той жизни… Даже по матери. Даже почти… по Крису. Я почувствовала, как слезы слабости и потери собираются под веками, и… сделала большой глоток кофе.

— Расскажите мне о Клэе Дэбни и „Королевском дубе", — попросила я бодро, желая в то же время запрокинуть голову и завыть, как брошенная собака.

— Думаю, его можно назвать помещиком, — начал Картер. Очевидно, он не заметил фальши в моем голосе. — Клэй самый крупный землевладелец в этой части штата. У него есть и другие деловые интересы, но люди, когда думают о семье Дэбни, вспоминают именно о земле и плантации. Его — дайте подумать — да, его дед, Джон Томас, мне кажется, прибыл сюда после того, как окончил Вирджинский университет и провел еще год в университете в Гейдельберге. Он скупил около двадцати тысяч акров земли вокруг болота Биг Сильвер. Тогда многие думали, что он свихнулся. Но Джон Томас много охотился и рыбачил в Германии и постиг своего рода науку жизни в лесу, какой их там обучили. Он построил большой белый особняк с колоннами на одной стороне реки и большой бревенчатый охотничий дом — на другой, пригласил нескольких богатых янки и европейцев, с которыми познакомился раньше, поохотиться в его угодьях, и вскоре „Королевский дуб" стал знаменит в среде богатых серьезных людей, имеющих сделанные на заказ ружья тысяч за тридцать пять, но не среди шарлатанов с ружьишками, годными только на белок. Без сомнения, у старого Джона Томаса были причудливые идеи по поводу жизни в трудных условиях.

— Так вот. В соответствующее время, — рассказывал Картер, — земля перешла к сыну, Томасу, и он продолжал традиции отца. У Томаса было двое детей — Клод и Клэй. Он оставил Клоду землю на восточной стороне реки Биг Сильвер вместе с белым особняком, а Клэю — участок на западной стороне реки с охотничьим домом. Да! И дерево — большой старый дуб, в честь которого названо это место — „Королевский дуб", — получил Клэй, хотя оно и растет на острове посреди ручья, разделяющего владения. Существует легенда о древнем короле, который жил в дубе, или что-то в этом роде. Старый Джон Томас читал об этом в Гейдельберге. Клод умер от воспаления легких где-то в девятьсот шестидесятом году, а его вдова Каролина — Каролина Пинкни из рода чарльстонских Пинкни, понимаете? — продала поместье, наверно, раньше, чем труп ее мужа был предан земле. Продала Комиссии по атомной энергии для использования под строительство завода „Биг Сильвер". Сама же переехала в город и построила себе миниатюрный Версаль около тренировочных дорожек, она и сейчас живет там со своей дочерью Мигги, то есть Маргарет. Мигги осталась в девицах. Когда вы познакомитесь с миссис Каролиной, вы поймете почему. Сын Клода и Каролины — Том Дэбни — был женат на Пэт. Сложные переплетения. Не думаю, что вы уже познакомились с Томом, если только не столкнулись с ним в колледже. Он не появляется в местах, где часто бывает Пэт, и почти не наведывается в „Королевский дуб". Он не разговаривает со своей матерью и не разговаривал бы, если бы это зависело только от него, с тех пор как она продала землю и дом. Он любил эту усадьбу — ведь Том настоящий „Житель леса", как его отец, дед и прадед.

— Да-да, отшельник, — сказала я. — Тиш рассказывала мне о нем. Наверно, трудно жить в Пэмбертоне и ненавидеть лошадей и охоту?

— А он не ненавидит охоту, — ответил Картер, — возможно, он самый лучший охотник во всей Джорджии. Том не переносит Большую, и тем более организованную, охоту. У него есть маленькое владение на болоте, в глуши, на одном из ручьев, питающих Биг Сильвер и текущих на небольшом отрезке параллельно реке. Это своего рода полоска между землями Клэя и завода. Клод когда-то построил там хижину, тогда Том был еще мальчишкой, чтобы они вдвоем могли останавливаться там, когда уходили поохотиться или порыбачить. Том выкупил этот участок у матери, когда она уступила землю Комиссии, и для того, чтобы заплатить Каролине назначенную сумму, продал свой автомобиль. Он живет там выше по ручью в маленьком доме, охотится на своей земле или в угодьях, где имеет охотничью лицензию, или, наконец, на землях лесничества, как делают все, кто не вхож на большие частные владения. Клэй предоставил ему „карт бланш" на плантацию „Королевский дуб" — он всегда относился к племяннику, как к собственному ребенку. А Том просто сходит с ума по дяде, но упорно не бывает на землях „Королевского дуба", кроме тех случаев, когда нужно появиться там, чтобы выразить уважение Клэю, как, например, сегодня. И Том даже не переходит ручья, чтобы поговорить с Чипом.

— Чип — это сын мистера Дэбни, не так ли? Тиш кое-что говорила о его семье.

— Да. Чип… Младший отпрыск Клэя Дэбни. Щепка от старого пня.[30] Только щепкой он никогда не был. Приблизительно такого же возраста, что и Том, или на год-два моложе. Но они как-то никогда не сближались. Это зеница ока мамочки Дэйзи, да и Клэй, конечно, любит его, но, видно, беспокоится все время по поводу малыша Чипа. Чип, как принято выражаться, просто дрянь и был таким всегда, с раннего детства. Я вырос с ним и Томом, и они даже тогда отличались, как день и ночь. Я думаю, миссис Дэйзи просто избаловала его донельзя. И, как бы ни старался Клэй сделать из него мужчину, а видит Бог, он действительно старался, с этим ничего уже нельзя было поделать. Чип боялся лошадей, боялся леса и не мог научиться стрелять из ружья. Хотя это и не порок, но он не научился как следует и ничему другому. Думаю, что Клэй постепенно перестал охотиться и рыбачить, когда понял, что Чип никогда не последует за ним. Клэй обычно брал Тома с собой, но, наверно, ему было очень больно находиться с племянником там, куда его сын не хотел или не мог пойти. Поэтому он передал охотничий дом работникам, и в течение долгого времени никаких охот в „Королевском дубе" не было.

Чип всегда получал то, что хотел. Поступил в юридический колледж университета Джорджии, со скрипом дотянул до последнего курса, но не был допущен к адвокатской практике. Не мог удержаться ни на одной работе, на которую его устраивал Клэй, даже в семейном деле оказался неудачником, устраивая везде такой погром, что отцу вечно приходилось искать другое место для сына и самому улаживать возникшие конфликты. У Чипа всегда были такие автомобили, гардероб и девушки, каких он только хотел. По какой-то неведомой причине женщины сами падают к его ногам, и он не может удержать ширинку застегнутой даже два дня подряд. У него именно такие жена и дети, какие и должны быть у молодого богатого человека. И дом под стать — его мама построила для него особняк, и, мне так кажется, именно она каким-то образом добыла для него Люси. Насколько мне известно, она даже платит Люси, только чтобы та оставалась с Чипом. Его так часто заставали с чужими женами, что никто уже не утруждает себя даже сплетничать об этом. Но у него милая улыбка и что-то мальчишеское во внешности, и он всегда сожалеет, если причинит кому-нибудь боль, и не может понять, как это могло случиться… Клэй потратил тридцать пять лет и Бог знает сколько денег, спасая своего малыша от неприятностей. Я знаю, что он любит Чипа, только не знаю почему. Да нет, черт возьми, конечно, знаю. Чип — его мальчик, его единственный ребенок, его единственный выстрел… Правда, не попавший в цель. Наверно, он хотел бы, чтобы Том был его сыном, хотя Клэй никогда не говорил об этом, но невозможно не видеть перемены в выражении его глаз, когда Том находится рядом…

— А что Чип теперь делает? — спросила я. Это был увлекательный и печальный рассказ, и я даже забыла о ноющем одиночестве.

— Кажется, наконец он нашел то, что ему нравится, где у него все о'кей. Клэй передал Чипу управление поместьем „Королевский дуб" пятнадцать лет назад, и Чип начал опять устраивать Большую охоту и управлять плантацией, за исключением той ее части, которую арендует лесопромышленная компания. Он истратил половину денег отца, ведя хозяйство, но постепенно начинает покрывать расходы или довольно близок к этому. Я регулярно просматриваю цифры — потому что являюсь поверенным в делах — и думаю, что Клэй считает такое помещение капитала стоящим. Он просто как бы закрывает глаза на то, каких людей Чип приглашает в поместье, и на то, чем они там занимаются. Старине Чипу всегда нравились низкопробные подонки, и он привозит их в поместье целыми самолетами. Первым делом Чип построил частную взлетно-посадочную полосу для реактивных птичек, и полоса эта никогда не пустует во время светского сезона. Уж больно богатыми оказались гости Дэбни-младшего. Многие прилетают с Ближнего Востока и из Европы. Еврошантрапа — именно так их называют в Старом Пэмбертоне. Они имеют ружья и снаряжение стоимостью в пятьдесят тысяч долларов, а не могут попасть на малом расстоянии даже в кучу дерьма. Нюхают кокаин, выпивают столетние винные запасы Клэя, а иногда привозят с собой женщин, самых лучших и дорогих. Охота превращается в продолжительное купание в грязи, и грязевые ванны эти следуют одна за другой. Очень много игры в карты, причем делаются по-настоящему крупные ставки, но пока, я думаю, Чип ухитряется избегать уж слишком большой игры, иначе он был бы уже в тюрьме. До меня доходят слухи, что он разбрасывает приманку на полях и выпускает для охоты заранее отловленных птиц. Я также слышал, что он разрешает гостям отстреливать самок и молодых оленей и вообще охотиться до открытия сезона. Но это еще не доказано, это только слухи, и Клэй как будто не слышит о них. И пока все молчат. Как я уже говорил, мы любим Клэя Дэбни. Он много сделал для Пэмбертона. И Чип — не его вина, а его боль. Еще никто на свете не тратил столько усилий на своего ребенка, желая исправить.

— Похоже на греческую трагедию, — заметила я.

— Да, нам недостает только „бога из машины" или какого-нибудь подмоченного олимпийца, дабы поставить все точки над „i".

От неожиданности я уставилась на Картера, а он усмехнулся, покосившись в мою сторону:

— Я посещал еще пару курсов, помимо изучения имущественного права.

Мы свернули с шоссе на узкую, без указателя, песчаную дорогу, бегущую, казалось, бесконечно через черные леса, такие густые, что местами деревья смыкались вверху и складывалось впечатление, будто мы движемся в тоннеле. Свет фар выхватывал из тьмы желтеющие папоротники, высокие сорные травы, поросшие ежевикой и куманикой обочины, а время от времени — вспыхивающие глаза мелких лесных жителей, проносящихся через дорогу прямо перед машиной.

Неожиданно я увидела лисицу, рыжую, пушистую, красивую, застывшую с поднятой передней лапкой, как будто указывающей на травяную опушку. Секунда — и зверек растаял во мгле.

— А мы увидим оленя? — Мое сердце все еще гулко билось от внезапной встречи с лисой.

— Не на дороге, во всяком случае, — отозвался Картер. — Год был влажным, и у оленей сейчас достаточно корма. Они, как правило, не отходят дальше чем на две мили от своей территории, подобное случается только во время страшного голода.

Внезапно тьма впереди рассеялась, и на огромном, залитом серым светом пространстве я впервые увидела охотничий дом „Королевского дуба". Он оказался огромным. С массивной двухэтажной центральной частью из серебряных от возраста бревен, с длинной верандой, поддерживаемой мощными кряжами, и с двумя примыкающими приземистыми разбросанными крыльями. В больших окнах — свинцовые переплеты и ромбовидные стекла, как в больших коттеджах в Пэмбертоне. Огромные каменные трубы прерывали через определенные промежутки линию массивной, поросшей мхом щелистой крыши.

За домом в слабом утреннем свете несколько приземистых зданий расположились, как спящие животные, а в стороне, слева, стоял еще один двухэтажный небольшой бревенчатый дом. Джипы, лимузины и фургоны останавливались на огороженной жердями и посыпанной гравием круглой площадке перед домом. В одном из окон первого этажа горел свет, и тонкая струйка белого дыма поднималась вверх из-за надворных построек. Вокруг царила безграничная звонкая тишина, и лишь откуда-то доносился лай множества собак.

— Все это похоже на пограничный сеттльмент, маленький городок, — прошептала я, глядя на громаду охотничьего дома.

— Город-государство, — сказал Картер. — Так оно и есть — поместье почти полностью обеспечивает себя. Здесь даже собственный генератор есть, а еще электростанция и колодцы питьевой воды. Клэй может переждать здесь Армагеддон. Это практически феодальное поместье; помимо постоянных работников в нем есть поселение негров — вверх по реке, там, где начинается Козий ручей, — они живут в этих местах уже около двухсот лет. Владение такое большое, что некоторые чернокожие старики даже не знают, что живут на землях плантации. Они думают, что мистер Клэй просто владелец старого бревенчатого дома и надворных построек вниз по ручью. Да и он никогда не говорил им об этом, он заботится о чернокожих так же, как все Дэбни до него, — платит их налоги и старается обеспечить медицинским обслуживанием, когда они в этом нуждаются, позволяет круглый год ловить столько рыбы и дичи, сколько им нужно. Я знаю, это звучит как-то слишком „Старый Масса",[31] но такое положение вещей устраивает всех, и Клэй не очень-то распространяется по этому поводу.

— Кто все эти люди? — Я указала на паркующиеся автомобили.

— Большинство из них — охотники, они уже заняли позиции, — ответил Картер. — Клэй заставляет всех находиться на своих местах во время охоты. Наверно, приехали и поставщики, и дополнительные официанты из города. А вот автомобили Чипа и Клэя. Многие приедут часам к одиннадцати на коктейль, „Кровавую Мэри" и закуски. А этот дымок из-за построек поднимается из ям для барбекю. Клэй распорядился, чтобы там всю ночь присматривали за приготовлением свиней, а возможно, и козы. К полудню на веранде будут расставлены столы, и около пятисот человек начнут поглощать барбекю, мясо по-брауншвейгски и запивать неограниченным количеством спиртного. В конце веранды будет оркестр, а другой расположится у бассейна для детей, чернокожих женщин, наблюдающих за ними, и спасателей из городского клуба. Весь праздник продлится до полуночи, когда последний перепивший выберется, шатаясь, отсюда, а тех, кто не сможет, Клэй уложит спать на койки в охотничьем домике. Прислуга утром приготовит им завтрак перед тем, как распрощаться. Просто как в романе „Унесенные ветром". Не знаю, почему Клэй это терпит, но, кажется, праздники веселят его, как ребенка.

— Вот именно — я большой ребенок в душе, — раздался глубокий мужской голос, и Клэй Дэбни вышел из тени веранды с дымящейся сигаретой в руке. — Я сидел здесь с четырех утра, ожидая, когда ты, жалкий пес, привезешь миссис Энди. Я собираюсь сам отвести ее к Королевскому дубу и посадить среди ветвей. Я тебе нисколько не доверяю.

Взглянув вверх, я увидела темные веселые глаза и лицо, коричневое, как грецкий орех, под кипой серебряных волос.

Клэй Дэбни не был слишком высоким, но мускулистым и стройным мужчиной, правда, все дело портил небольшой арбуз живота. Серебряная солома волос придавала Клэю какое-то сенаторское величие, которое у меня ассоциировалось с либеральными главами государств и великими кинозвездами прошлых лет. Он стоял прямо, в вылинявшей камуфляжной одежде, и на сгибе руки легко держал небольшое ружье. Само его присутствие, казалось, вызывало почти ощутимое колебание воздуха.

Темный цвет лица еще более оттенял белозубую, поистине мужскую улыбку. От него пахло лесом, дымом сигареты и чистым хлопчатым костюмом. Еще присутствовал какой-то непонятный графитный запах — как я узнала позже, запах ружейного масла, чудесный аромат. Я почувствовала, как мои губы непроизвольно растянулись в улыбке.

— Меня зовут Энди Колхаун, — представилась я. — С вашей стороны было очень любезно позволить мне приехать. Я знаю об охоте и лесе не больше, чем гейша.

— Что ж, этого вполне достаточно для начала. Вы выглядите как настоящий „человек леса", вернее, как лесная леди. Вы просто сольетесь с Королевским дубом. — Клэй с одобрением оглядел мои брюки, рубашку Энсли Колтер и прочные ботинки Тиш.

— Да это самое настоящее притворство, — запротестовала я. — Я, честно говоря, никогда даже не держала ружья и по-настоящему не была в лесу. Я так говорю, чтобы вы не подумали, будто я разбираюсь в охоте лучше, чем это есть на самом деле. Я прихожу в ужас, как только подумаю, что могу причинить животным неприятности, и вообще меня не было бы здесь, если бы Картер не настоял на своем. Поверьте, я не собираюсь стрелять в оленя или в кого-нибудь еще.

— Ну, со стрельбой можно и подождать, в конце концов. Главное, чтобы появился подлинный интерес. Первый раз отводится для того, чтобы смотреть и слушать. И дать лесу возможность говорить с вами.

Я посмотрела на него более пристально. Слишком поэтический оборот речи для человека с абсолютно мужским характером.

— Надеюсь, что так оно и будет, — произнесла я. — Мне было бы неприятно пойти в лес, если при этом он ничего не сказал бы мне.

— Я думаю, у леса есть много что рассказать вам. Ну как? Готовы? Я отвезу вас к Королевскому дубу на джипе. А ты, Картер, иди дальше — твой участок „Ф", а позиция — у развилки ручья. И доброй тебе охоты.

— Чего и вам желаю, полковник, — отозвался Картер, потом повернулся, открыл багажник автомобиля и что-то вынул оттуда. Я вздрогнула — это был странный лун, гладкий, сложно изогнутый, с туго натянутыми перекрещенными нитями тетивы и прикрепленными на концах маленькими колесиками. Длинные серебряные стрелы были укреплены на раме его сверкающей рукоятки. Все это выглядело дико и ужасно. Я не могла вообразить себе полет стрел и ощущение, когда они вонзаются в тело животного. В туманном рассвете, со страшным оружием в руках, Картер показался мне каким-то другим, незнакомым. Как я могла знать человека, который способен применять такое оружие?!

— А, новый лук, „Хойт-Истон", — сказал Клэй Дэбни.

— Да, — согласился Картер, — профессиональный охотничий. Может быть, более выгнут, чем нужно, но колесики, как предполагается, увеличивают силу натяжения в сто раз. А помощь мне не помешает.

— Слышал, будто „Хойт-Истон" — наилучший из всех, что есть. Тебе не придется далеко идти по следу за подстреленным зверем. Твой лук выглядит так, как будто способен уложить даже буйвола. — Клэй увидел мое лицо и улыбнулся. — Страшновато, да? Но это самый гуманный вид лука для охоты на оленей. У него достаточно мощности, чтобы уложить зверя. Почти столько же, сколько и у ружья. Большинство животных даже не успевают понять, что их поразило, если, конечно, стрелок опытный.

— А что, если нет? — Мое горло пересохло.

— Если стрелок плохой, он не охотится в „Королевском дубе". По крайней мере, когда я здесь, — заявил Клэй.

Мы сели в джип и затряслись по песчаной тропе, ведущей в наступающие на опушку леса. Как только большой дом и поднимающийся над ним дымок скрылись из виду, показалось, что мы удалились на тысячу миль и на столько же лет прочь от цивилизации. Темная дикая природа, присутствие которой мы ощущали всем телом, казалось, была беспредельной. Я чувствовала эту огромную мощь, дремлющую, пульсирующую, дышащую, как исполинское животное.

Насколько я могла видеть вокруг в слабом утреннем свете, островки черно-зеленых великанов, погруженные до колен в темный подлесок и неподвижную хмурую воду, отступали прочь от дороги. Свет был рассеянным, будто профильтрованным сквозь какую-то зеленую сеть, натянутую над деревьями. Густой воздух касался лица, как влажная кисея.

Вначале были видны лишь очертания предметов, но с каждой минутой они становились все более узнаваемыми. Форма и цвет их были странными и новыми, словно рожденными ослепительными лучами жестокого молодого солнца.

Я нечасто смотрела по сторонам, не желая видеть эти места, и тем более заранее боялась остаться одна — я не знала, что может явиться из первозданной тьмы на призыв яркого света нарождающегося дня.

— Здесь очень таинственно, не так ли? — Мой голос почти гремел в тишине. — Как будто там, в глубине, скрывается нечто древнее и тайное, нечто, что не видело свет миллионы лет. Скажите, вы случайно не разводите динозавров?

Клэй покосился на меня. В его глазах сверкнуло одобрение:

— Нет, но я понимаю, что вы имеете в виду. Как мне кажется, эти леса на болотах — одна из последних настоящих тайн. Не каждый способен ощутить подобное, и я предполагал, что вы сможете. Думаю, не удивлюсь, если увижу здесь выходящего из чащи на водопой единорога. Между прочим, есть люди, которые уверены, что видели его. Конечно, они подолгу оставались тут и прикладывались к рюмочке. А если ты в лесу один, да еще долгое время, то можешь увидеть и не такое. Поэтому я и взял для вас маленькое ружье. На всякий случай. Если в лесах и можно увидеть единорога, то, скорей всего, сидя в ветвях Королевского дуба.

— Я бы никогда не стала стрелять в единорога, — сказала я так шутливо, как только можно было в этом месте.

— Конечно, убивать вы его не станете. Но, возможно, захотите предупредить его об опасности, чтобы никто другой не убил за вас такую красоту. Ведь стрела — вещь быстрая и летит без шума.

Я посмотрела на Клэя и поняла, что он не шутит. Поймав мой взгляд, он улыбнулся:

— Про леса существует много легенд. Вам не приходилось читать их или изучать? Картер сказал, что у вас диплом по английской словесности.

— Практически нет таких, которые запомнились бы. Я читала кое-какие мифы, когда была маленькой. Главным образом греческие. И помню отрывки о лесных нимфах, озерах, ну и тому подобное.

— Вы встретите эти мотивы и в северных сказаниях, особенно в германских, — сказал он. — Но не все цивилизации имели легенды о лесах и охоте. Мой дед изучал мифологию в Германии и передал эти знания моему отцу. Я вспоминаю, как сидел буквально часами на настиле, устроенном на дереве, слушая бесконечные рассказы отца. Я и мой брат Клод. Удивительные вещи. В основном чепуха, конечно, но иногда можно почувствовать действительно что-то очень странное в лесу. Какой-то покой, как в церкви. И силу. Мой племянник знает все мифы про леса. Клод был великим рассказчиком, а у Тома ум так устроен, что он запоминает подобные вещи без особого труда. Он — преподаватель английской словесности в колледже, вы непременно встретитесь с ним. Я рассказывал несколько мифов старине Чипу, моему мальчику, но над теми, которые не пугали его, он смеялся. Ну, вот мы и приехали. В самое яблочко, как говорится. Старый дуб, в честь которого мой дед назвал все поместье.

Я еле выбралась из джипа — тело одеревенело от длительной езды — и посмотрела в том направлении, куда Клэй указывал рукой. Свет был еще тусклым, но достаточным, чтобы видеть на небольшом расстоянии.

Мы стояли на берегу ручья, спокойного, черного и такого мелкого, что он, как озеро, разливался среди наклонившихся прибрежных деревьев. Прямо в середине разлившейся воды находился небольшой островок размером с маленькую гостиную, покрытый изумрудно-зеленым мхом. В центре островка стоял самый большой и самый старый дуб, какой я когда-либо видела.

Он был массивный, симметричный, как монумент или античная крепость, сучковатый, раскинувшийся надо всем островом; его громадные ветви утопали в густой зелени, сквозь которую ничего нельзя было увидеть. Мне кажется, можно было спокойно жить под ним и никогда не почувствовать дождя, не увидеть солнца. В обхвате дуб был не меньше автомобиля. Нижние ветви росли так близко от земли, что по ним можно было подняться к вершине и совершенно исчезнуть из виду. Мелкие темно-зеленые листья казались бесчисленными, а шаль из испанского мха почти касалась травы, как волосы склоненной головы. Он поражал взор, дыхание замирало в груди от увиденного. И возрастом, и статью он был таким же мощным, как один из греческих богов, только само воздействие огромного дерева не несло ничего миру, кроме добра.

Без сомнения, дуб был властелином, средоточием леса. Первозданная дикость истекала из него, подобно меду.

Я посмотрела на Клэя Дэбни и улыбнулась.

— Не правда ли, в нем есть что-то особенное, — произнес мой спутник. — Живой дуб. На всей реке Биг Сильвер нет другого такого дерева, как Королевский дуб. Мой дед всегда говорил, что одно это создание природы стоит столько же, сколько вся наша земля. И я согласен с ним полностью. Иногда я просто прихожу сюда, даже зимой, сажусь под ним и смотрю вверх на крону. Мисс Дэйзи думает, что ее муж совсем помешался. А я не променял бы Королевский дуб даже на целый мир. Человек, которому принадлежит такое сокровище, — настоящий богач.

Грубая старая лестница, сделанная из посеребренного возрастом дерева, вела вверх, на площадку в ветвях этого исполина. Я сказала:

— И самое приятное, что там есть домик. Клей засмеялся.

— Я же говорил вам, что я ребенок в душе. Таковы все охотники и все „люди леса". Эти ступеньки ведут на настил. Тут-то я и собираюсь устроить вас. Это место на плантации — самое любимое оленями: вода достаточно мелка, чтобы перебраться на остров, и почему-то желуди Королевского дуба для всех белохвостов — предел мечтаний. По обеим сторонам ручья — открытые поля, масса прекрасных больших деревьев, о которые можно чесать бона, недалеко протянулась полоса дубов, под которыми круглый год желудей почти по колено, а они приходят именно сюда. Поэтому я не часто использую охотничью позицию на Королевском дубе. Это было бы просто нечестно по отношению к оленям. Но вы стрелять не будете, а я хочу, чтобы вы все-таки увидели эту красоту.

У берега стояла небольшая алюминиевая лодка. Клэй помог мне войти в нее и, отталкиваясь шестом, переехал на остров. Плеск капель с шеста казался громким в туманной тишине.

— В это время года сюда можно перебраться и в болотных сапогах, но на лодке все же поспокойнее, — сказал он. — И вы бы не захотели сидеть там все утро в тяжелых мокрых брюках. Каким-то образом олени чувствуют запах мокрого человека. Да, чуть ли не за целую милю. Вы пользовались духами или чем-нибудь еще?

— Нет, — ответила я, — а разве нужно было? Олений одеколон? Какой-нибудь „О д'Олень"?

— Нет. Чувство обоняния — самое сильное оружие белохвостов. Они могут почувствовать запах чего-нибудь, чего не должно быть в лесу, за полчаса до того, как увидят предмет или человека, если находятся с подветренной стороны. Множество охотников применяют специальный аэрозоль — с любым запахом, от желудей до скунса. Такое доводит оленей до бешенства. Я не шучу. Предпочел бы оказаться рядом с настоящим скунсом, чем сидеть в засаде с дураком, который обрызгал себя аэрозолем с его запахом. Но эти меры заглушают запах человека. И многие охотники делают все возможное, чтобы не пахнуть, как человек: они моются три-четыре раза почти в кипятке, заставляют жен стирать камуфляж без мыла и вывешивать для просушки в лесу. И, простите за подробность, берут с собой в засаду баночку, чтобы мочиться. Вы знаете, мне не нравятся подобные приготовления, и я ненавижу аэрозоли. Люди, знающие меня, не используют их в „Королевском дубе". Все это оскорбляет и животных и человека. А главное — оскорбляет леса.

— Не вижу большой разницы между обрызгиванием себя соком желудя и засадой на дереве для убийства животных, — заметила я. В этот момент я почувствовала, что могу сказать все, что угодно, Клэю Дэбни.

— Ну что же, вот дерево. Оно реально существует. Оно часть леса. Оно естественно. Олени прячутся — и я прячусь. Это тоже естественно. Олени не используют аэрозоль с запахом скунса — и я тоже. Мы в равных условиях.

— Да, но олени не носят оружия.

— Не носят. Но могут ускользнуть от человека, могут услышать его запах, могут бегать быстрее, чем он, спрятаться, наконец. Да, они не носят оружия. В этом отношении охота несправедлива. Но нужно вести саму охоту на таких равных условиях, на каких только возможно. Тогда животное будет иметь шанс. Убийство — это финал, и оно необходимо, чтобы охота стала охотой. Но дело все равно не в этом.

Клэй помог мне забраться вверх по лестнице на настил, который оказался платформой на ветвях с перилами с двух сторон. Со стороны лестницы ограждения не было, а четвертая сторона примыкала к стволу дуба.

Поднявшись на настил, я оказалась в уютной маленькой зеленой комнатке, сказочной обители из листьев, мха и пятнистого света. Меня удивило, как хорошо я могу видеть сквозь листву землю под дубом и берега ручья. Я была уверена, что сама остаюсь невидима снизу. Комнатка была на удивление удобна. Я уселась, скрестив ноги, на платформе и оперлась спиной о ствол. Клэй передал мне ружье, стоя на половине лестницы. Внезапно я подумала, что он похож на духа дерева или на какого-то лесного бога. Нижняя часть его тела была погружена в зелень, грудь и плечи стали пятнистыми от солнечных бликов, а лицо окрасилось в древесный и ореховый цвета.

— Только помните, что один выстрел вызовет сюда кого-нибудь через пять минут. И я пришлю парней за вами около одиннадцати часов. Вас будет ожидать „Кровавая Мэри". Счастливой охоты, мисс Энди!

— Счастливой охоты, мистер Дэбни.

Он прикоснулся рукой к серебряным волосам, как бы отдавая честь, и исчез. Я оказалась наедине с утренним солнцем и тишиной реки Биг Сильвер.

Вначале сидеть на платформе было довольно удобно. Сама новизна ситуации была привлекательна, и ощущение окружающего зеленого одиночества, царящего за пределами моей укрытой листьями палаты, приятно щекотало нервы.

Я сидела так неподвижно, как только могла, держа ружье на коленях. Мне хотелось бы положить его на настил рядом с собой, но я буквально восприняла слова Клэя Дэбни и замерла на месте. Почему-то для меня стало очень важно увидеть оленя.

Я почувствовала себя ребенком, оставленным в одиночестве в абсолютно незнакомом месте, ребенком, которого взрослые заверили, что скоро придут за ним; он слегка побаивается, но чувствует свою собственную значительность: его сочли достаточно взрослым, чтобы оставить одного.

Изо всех сил я прислушивалась к любому звуку, который мог обозначать приближение оленя, продирающегося через заросли. И до меня в самом деле долетали какие-то шорохи: тихое сухое шуршание, всплески, когда мелкие амфибии входили в воду, слабый шелест листвы в горячем густом воздухе, случайный крик птицы.

Казалось, по мере того как солнце поднималось все выше и выше, а утро разгоралось все сильнее и сильнее, звуки начинали стихать, песни птиц замирали, а потом прекратились совсем; я больше не слышала всплесков, и даже листья перестали шелестеть, как только стих ветер.

В моей зеленой палате стало душно. У края волос и на верхней губе выступил пот. Комар зажужжал у самого уха. Я поднесла руку к лицу и медленно отмахнулась от назойливого насекомого. Маленькое ружье осторожно положила рядом с собой на дощатый пол. Я посмотрела на часы. Они остановились.

И в этот момент началось что-то странное. Мое сердце сжалось, как у попавшей в клетку птицы, когда я поняла, что не знаю, который час, и, хотя я уверяла себя, что это не имеет никакого значения, сердце продолжало трепетать, как воробей. Я посмотрела на шатер из листвы над головой, затем вниз на землю и ручей, но не смогла определить, изменилось ли положение солнца на небе. В ушах начался какой-то шум, я поняла, что это шум крови, стучащей, как барабан в тишине, тонкое пульсирующее жужжание, которое постепенно возросло до рева водопада и, казалось, заполнило весь мир. Однако каким-то непонятным образом этот шум не нарушал огромную, бесконечную тишину, окружавшую меня. Мне внезапно пришла мысль, что нужно сделать все, что возможно, только бы не нарушить безмолвие леса.

Паника накатывалась на меня, как волна, и я не могла даже пошевелиться, чтобы справиться с ней. Она рассыпалась надо мной, подобно холодному соленому морю, и увлекала вниз. Стихия была бездонна, казалось невозможным выбраться на поверхность, а в черной глубине ждало только отчаяние.

Я сидела, обхватив голову руками, уткнув ее в колени, и ощущала абсолютный, смертельный страх. Все было ужасно: моя слабость и неспособность позаботиться о себе и дочери, разбитый брак, мое избитое тело, расстроенные нервы дочки, тайный темный изъян, спрятавшийся где-то внутри, который испортил мою жизнь и неизбежно будет продолжать делать свое дело и дальше, любовь, которая ранила и убивала, жизнь, висевшая над пропастью, и смерть, ожидавшая меня в конце всего этого кошмара…

Прошедшие годы, страх перед годами грядущими, потери и одиночество. Вот! Вот в чем все дело — одиночество…

Оно расположилось подле меня. Дикое, абсолютное, пустое и бесконечное, одиночество изливалось из меня, как родник. Я была одновременно его источником и его жертвой. Я буду носить его внутри, куда бы ни пошла, и в конце концов оно навсегда унесет меня с собой…

Шатаясь, я поднялась на колени. Пот заливал лицо. В панике я начала карабкаться вниз по лестнице. Сейчас я побегу, побегу через лес, туда, где другие охотники. Я побегу обратно в дом и найду кого-нибудь, кто отвезет меня к дочке.

— Хилари, Хилари, — шепотом раз за разом повторяла я, — иду, крошка, иду!

Вдруг я поняла, что просто не имею понятия, в какую сторону нужно бежать. Во всяком случае, до дома я добраться не смогу — он расположен за много миль отсюда, за лесом таким густым, что никакая дорога или тропинка не могла бы пробраться через него.

Грунтовая дорога закончилась задолго до того, как мы с Клэем добрались до ручья. Мой проводник ехал через подлесок, чтобы добраться до воды…

И я осталась на месте, стоя на коленях. Мне хотелось закричать, поэтому пришлось зажать рот руками. Я знала, что не смогу произвести никакого звука, не смогу выстрелить из ружья. Во всей окружающей меня зеленой пустоте звук будет расти, пока не заполнит собой все небо и не коснется края земли. На свете не было ничего, что могло бы остановить этот звук.

Я осела на платформу, как мешок, легла на бон и расплакалась. Плакала громко, стонала и рыдала и, кажется, даже визжала от горя и ужаса. Плакала так, как не плакала после побоев Криса, после смерти щенка, после развода. И выплакала наконец всю ярость, всю безнадежность и печаль, которым так долго не разрешала выйти на поверхность. Я плакала по надежде, помощи и жалости, зная, что они не придут.

Помню, как я скулила:

— Мне нужна моя мама, мне нужна хоть чья-нибудь мама!..

И понимала, что это невозможно.

Наверно, я плакала целый час, хотя, конечно, час уж слишком много. И в тот момент, когда я в конце концов остановилась от усталости и изнеможения, поднялся небольшой ветерок, прокравшийся через дубовую листву. Я с благодарностью подставила ему иссушенное слезами горячее лицо, потерла кулачками, как обиженный ребенок, распухшие глаза и посмотрела вниз на ручей.

Весь покрытый солнечными пятнами, спокойный, как вечность, несмотря на то что ветерок и резвился в верхушках деревьев над ним, ручей был пустынен и тих. И вдруг все изменилось.

Бесшумно и не поднимая зыби, он брел вниз по ручью, к острову и дубу, а каноэ, следующее за ним, казалось, скользит по черным водам беззвучно, как по волшебству. Я видела, как вода расступается перед его ногами и закручивается серебряными водоворотами у носа каноэ, но все равно не могла расслышать ни звука.

Он мог быть видением, рожденным пустынностью и тишиной, созданным лесами или бесконечностью времени, стройный и гибкий, с темной ножей и черными волосами. Его голова была опущена вниз, и волосы в беспорядке падали на лоб и лицо. Солнце, бьющее в воду ручья, освещало его обнаженное тело.

В лодке лежал крупный серо-коричневый олень, самец. Его голова свешивалась через борт так, что большие, вылинявшие до белизны рога тащились по воде, оставляя водовороты в непрозрачной зелени ручья.

На корме каноэ, на сиденье, лежал лун, не такой, как Картер вынул сегодня утром из багажника автомобиля, а простой деревянный, с изящным полированным изгибом и туго натянутой тетивой. Рядом лежал колчан со стрелами.

Я не могла разглядеть крови на теле оленя. Он выглядел так, будто лег отдохнуть в лодку охотника, если бы не темный глаз, подернутый пленкой и посеребренный смертью.

Мужчина потянул лодку к островку и вышел из воды на мох. Я наблюдала за ним, как во сне. Мне не приходило в голову, что он мог увидеть меня на дереве. Он и не увидел.

Его тело было подтянутым, коричневым и словно отполированным водой, гибким и красивым. Длинные и гладкие мускулы играли на руках и плечах, когда он вытаскивал из лодки за рога оленя и тащил его, чтобы положить прямо под деревом.

Звуки как будто все еще не проникали через густой заколдованный воздух. Я могла подумать, что этот мужчина создан моим воображением и соткан из страха и душевного напряжения. Но темное тело было бесспорно реальным. Мускулы играли, когда он укладывал оленя на бок и запрокидывал назад его голову так, что белое горло сияло, а черные мертвые глаза смотрели прямо вверх, на меня. Олень лежал естественно и величественно, словно это было предусмотрено ритуалом.

Я старалась сдерживать дыхание и сидеть Неподвижно. Почему-то я знала, что мужчина не будет смотреть вверх. Он был совершенно один рядом с убитым оленем.

Бесшумным шагом он направился к каноэ, подцепил со дна нож, вынул его из чехла и вернулся к туше.

Половые органы мужчины были развиты и совершенны и находились в состоянии сильнейшего возбуждения. Я не могла отвести глаз. Человек нагнулся, что-то пробормотал в мертвое ухо, взял лист дуба с земли и положил его на свисающий язык оленя.

И потом медленно провел ножом по горлу животного. Кровь брызнула и забила фонтаном. Мужчина, полуприсев, оставался недвижим долгое время, кровь обрызгала его колени.

Длительная, сильная дрожь пронзила его тело, он медленно протянул руку к горлу оленя, которое, как помпа, выталкивало кровь, поднял испачканную кисть и нанес красные полосы на все свое тело.

Потом мужчина наклонился над черным раскрытым ртом животного и легко, нежно поцеловал его. Это был почтительный поцелуй, священный символ. Все еще полуприсев над оленем, человек прошептал что-то. Легкий ветерок сквозь звенящую тишину и неподвижность донесли до меня его слова: „Спасибо!"

Сказав это, мужчина встал и откинул назад темные волосы, и я увидела то, о чем знала все это время, — это был тот человек, которого я встретила неделю назад на темной автостоянке колледжа. В его глазах застыли слезы.

Что-то медленное, теплое и огромное повернулось у меня в паху, я почувствовала, что плыву, слабею в коленях и запястьях, и вдруг подумала, что опять могу расплакаться или упасть в обморок. Мощное чувство было старым, знакомым и пугающим, но в то же время в нем появилось нечто новое.

Я не могла дышать и закрыла глаза, чтобы не видеть этого тела, сверкающего в пятнистой тени, как ритуальная статуя, вымазанная еще жаркой кровью, и чтобы не видеть его слез. Так я просидела очень долго, ничего больше не слыша. Когда же я наконец открыла глаза, мужчины уже не было. Только олень лежал под деревом, неподвижный и прекрасный. И почему-то я не испытывала к нему жалости.

Утро уже заканчивалось, и я ждала, когда придет человек Клэя Дэбни, чтобы отвезти меня обратно на барбекю в „Королевский дуб". Я знала, что должна рассказать Клэю об этом мужчине и олене, но также знала, что никогда не сделаю ничего подобного. Дважды я встречалась с ним в пустынности и тишине и дважды ничего не рассказала.

Со странным чувством я вспомнила глубокое, медленное тепло, разлившееся внизу живота. Нет, я была права, опасаясь болота Биг Сильвер!

В полдень я вновь стояла на ступеньках веранды в „Королевском дубе", в мире обычных людей, если, конечно, пэмбертонцев можно назвать таковыми. Но власть прошедшего утра там, в глубине болот, была еще сильна, и это было видно по мне. Картер, стоявший в чистой одежде из Мадраса с Тиш и Клэем Дэбни наверху лестницы, сказал:

— Сдается мне, что вы видели там нечто вроде оленя? Вы уже не та городская девочка, которую я привез сюда сегодня утром.

— Оленя, как бы не так! — отозвалась Тиш, пристально смотря на меня. — Скорее, привидение. Белая, как простыня, все лицо распухло. Ты что, плакала?

— Нет, — отрубила я. — Я потела и прихлопывала москитов размером с вертолет. Никакого оленя, никакого привидения, никаких слез.

Клэй Дэбни взял с подноса, с которым проходил мимо черный официант в белой хлопчатобумажной куртке, „Кровавую Мэри" и передал стакан мне. Он пристально посмотрел на меня:

— Я удивлен, что вы не увидели ничего с Королевского дуба, — произнес он. — Я вижу там следы почти каждое утро. Мог бы поспорить, что вы что-то увидите.

— Ничего такого, о чем стоит говорить, — ответила я, глядя в его карие глаза. Клэй улыбнулся, и белые линии морщин веером разбежались от уголков глаз по коричневой коже. Затем последовала белозубая улыбка:

— Понимаю, о чем идет речь…

— Я привезла тебе свежую одежду, — вспомнила Тиш. — Чарли ни разу не выходил из болота в эту пору, не промокнув насквозь от пота. Ты, я вижу, тоже. Идем наверх.

Я последовала за подругой через огромный открытый холл „Королевского дуба", вверх по изогнутой сосновой лестнице на второй этаж. Внутри дома было прохладно и тенисто, все сверкало от полировки и возраста. Выцветшие восточные ковры мерцали на широких половицах, громадная старая, обитая кожей и ситцем мебель выступала, как острова среди пушистого, мягкого моря. С обшитых панелями стен смотрели вниз коронованные головы многих поколений величественных белохвостых оленей; они выглядели лишь слегка менее царственно, чем написанные маслом на полотне представители семьи Дэбни. Среди родовых портретов было столько же изображений пятнистых охотничьих собак, сколько и людей. Я подумала, что эти изображения превосходят портреты Дэбни по аристократичности. После сверкающего солнца и шума переполненной веранды огромный тихий дом казался таким же соблазнительным, как уединенная пещера у моря.

Я быстро приняла душ в удивительно удобной ванной комнате, находившейся рядом со спальней с высокими потолками и явно предназначенной для женщины, но, видимо, редко используемой. Огромная кровать с балдахином и ромбовидные стекла в окнах были завешаны выцветшим ситцем, а изящная сосновая мебель — отполирована до мягкого блеска. Но в гардеробе не висело никакой одежды, кроме моей, той, которую привезла Тиш. Во всех этих покоях не чувствовался жилой запах.

Я бросила влажные брюки, рубашку и жаркие тяжелые ботинки в пластиковый мешок, который дала Тиш, и скользнула в чистые белые широкие полотняные брюки и майку цвета арбуза. Майка оказалась слишком узка, и, как бы я ни старалась ее растянуть, все равно она плотно облегала мой солидный бюст.

— Буду выглядеть, как проститутка в детском центре, — заявила я Тиш, сидевшей в удобном кресле. Подруга поглядела на меня, прихлебывая коктейль из бокала:

— Не хуже, чем Софи Лорен на встрече в Ассоциации учителей и родителей. Именно этого эффекта я и хотела добиться, когда покупала эту майку. Ну ладно, Энди, оставим шуточки. Что, Картер что-то не то сделал, или все-таки в лесу что-то стряслось? Ты выглядела просто ужасно, когда вернулась. Я была уверена всегда, что милые, цивилизованные мужики становятся сумасшедшими, стоит им только попасть в лес с ружьями, луками и подобной дребеденью. Они словно возвращаются обратно в пещеры. Никто к тебе не приставал?

— Господи, да нет же! — раздраженно отмахнулась я. — Просто мне там не понравилось. Там было… более дико, чем я думала. Слишком спокойно, слишком… безлико и как-то по-древнему. И вообще, сидеть на дереве и ждать кого-то, чтобы убить — эта мысль не показалась мне привлекательной… Впрочем, не придавай значения, Тиш.

— Что ж, пусть будет так. Все! Больше не обсуждаем!

— Не обсуждаем!

Я потянулась за сумочной, лежащей на комоде, и столкнула на тряпичный коврик небольшой буклет. Подняла его и посмотрела. Он назывался „Информирование общественности о чрезвычайных ситуациях. Для соседей завода „Биг Сильвер", а подзаголовок гласил: „Информация на случай чрезвычайной ситуации. Для тех, кто находится в радиусе 10 миль от каждого производственного реактора завода „Биг Сильвер".

Я повернулась, держа книжку большим и указательным пальцами, и посмотрела на Тиш. Та кивнула головой:

— Знаю. В каждой спальне для гостей валяется такая. И в домике для охотников, как говорит Чарли, тоже.

— Они быстро вернут вас в реальный мир. — По моей спине побежали мурашки. — Если, как вы все утверждаете, опасности нет, то почему Клэй Дэбни разложил буклеты по всему дому? Разве мы находимся так близко к этим… как их там… реакторам?

— Он разложил их потому, что правительство требует этого, если ты рядом с ними. Завод довольно близко, его владения начинаются на другой стороне реки и ручья. Сегодня утром ты, возможно, смотрела на их земли. Разве они выглядели выжженной пустыней? Они такие же чистые, дикие и неиспорченные, как и все земли в этих местах. Руководство завода даже открывает свои владения для охоты на оленей. Только чуть позже, с началом сезона. Сам завод находится на некотором расстоянии вверх по реке, где-то в центре лесов. А книжку, как информацию о чрезвычайных ситуациях на самолетах, все обязаны иметь, но никто не прочел из нее ни строчки. Давай одевайся быстрее. Чарли и другие охотники, наверно, уже пришли. А я изголодалась.

Внизу у буфетных столиков, расположенных в тени, стояла небольшая очередь. Около половины круглых, покрытых белыми скатертями столов уже были заняты. Оркестр из банджо и гитар на небольшом возвышении в дальнем конце веранды наигрывал „Там вдали", а большая толпа красивых людей, похожих на тех, что я видела на тренировочных беговых дорожках, только теперь одетых в охотничье хаки, ботинки и кепки, смеялась, разговаривала и попивала напитки Клэя Дэбни. Дети сновали среди взрослых, визжа и подражая крикам птиц, собаки резвились и лаяли, а из-за громадного крыла дома доносился плеск воды в бассейне и звуки ударных инструментов еще одного оркестра.

Все выглядело празднично и роскошно, в типично американском стиле. И тут я обнаружила, что голодна как волк.

Чарли окликнул нас из-за большого стола на дальнем конце веранды под крупной, изогнутой лозой глицинии. Тиш и я направились к нему. Как только я подошла ближе, сердце мое упало. Пэт Дэбни, небрежно и вызывающе одетая, элегантная, как бедуинская принцесса, в вылинявших джинсах и слишком большой мужской белой рубашке, босая, развалившись, сидела напротив Картера, курила и пила бурбон. Слева от нее расположились двое незнакомых мужчин.

— Ба! Сама Ипполита![32] — прошептала я.

— К тому же пьяная. Наверно, это твой счастливый день, — добавила Тиш. На моем лице появилась широкая, совершенно фальшивая улыбка. Мы сели. Чувство голода исчезло. Его сменили усталость, раздражение и желание встать и уйти прочь от Пэт Дэбни и всех остальных, незнакомых и шумных людей.

— Хелло, Пэт, — сказала я.

— Миз[33] Колхаун, — протянула она, поднимая стакан с бурбоном. Часть жидкости пролилась и забрызгала ее рубашку, присоединившись к небольшой колонии уже подсыхающих пятен. — Я слышала, ваше утро на Королевском дубе прошло без пользы.

Ее глубокий медленный голос сделался более хриплым с тех пор, как я слышала его в последний раз.

— От вас, наверно, слишком сильно пахнет городом. Не было случая, чтобы, когда я сидела там, олень не забирался по лестнице прямо ко мне на колени.

— Наверно, я действительно пахну городом, — согласилась я, желая врезать Пэт по ее коричневому от загара ястребиному лицу, — а вы к тому же еще и охотница?

— Пэт — лучший охотник в радиусе тысячи миль. Лучший, чем любой мужчина. Или почти любой, — произнес один из незнакомцев.

Маленький и полнеющий, с мягким несформировавшимся детским ртом, он мило улыбался, поднимая как-то вверх уголки губ. Редкие светлые волосы, блестящие и только что вымытые, были уложены волной на круглом лбу, а сквозь них проглядывала розовая кожа черепа. Небольшие белые усики уселись на мокрой верхней губе. Круглые голубые глаза сверкали от хорошего настроения, а улыбка была быстрой и солнечной.

Мужчина был одет в отлично выглаженные брюки цвета хаки, красивые новые ботинки и невообразимый во влажной полдневной жаре пуховый жилет. Бусинки пота орошали его лоб и шею. Подбородок был изящным и округлым. Мне были знакомы и эта улыбка, и эти глаза.

— Я Чип Дэбни, — представился мужчина. — Отец сказал, что отвез хорошенькую новую учительницу к Королевскому дубу сегодня утром. Хотел бы надеяться, что мы сможем показать вам шоу получше, чем вы смотрели до этого.

Его голос был легким, но за словами скрывался еще какой-то смысл. „Хорошенькая новая учительница" почему-то прозвучало как-то двусмысленно и даже в определенной мере непристойно.

— Может быть, в следующий раз.

— В следующий раз я отвезу вас сам, и у нас получится все намного лучше, — произнес он, продолжая улыбаться. Сейчас уже нельзя было не заметить явного намека в словах Чипа Дэбни.

— Следующий танец за мной, дружище, — сказал Картер. Его голос звучал ровно.

— О'кей, приятель, — не возражал Чип. — Все. Без обид. Мисс Энди, это Френсис Милликэн. Он стоит во главе производства на заводе „Биг Сильвер". Я показываю ему, как живет другая часть Пэмбертона. Жил здесь и управлял заводом в течение пятнадцати лет и никогда не охотился в „Королевском дубе"!

— Надеюсь, ваше утро прошло плодотворнее, чем мое, мистер Милликэн, — сказала я. — Конечно, в том случае, если вы искали оленя.

— Боюсь, что нет, — ответил Френсис Милликэн, высокий и худой почти до истощения мужчина. Над большим бледным лицом — ежик волос и плоские серые глаза за очками в простой проволочной оправе. Он был до смешного похож на стереотип ученого, и это меня очень развеселило. Такого человека выбрали бы на роль холодного, бесстрастного ядерного гения во второразрядном телефильме. Его рука, когда он пожимал мою, была влажной и бледной, как отварной гриб. Его улыбка скорее походила на болезненный спазм, чем на приветствие. Слишком выступали зубы и кадык.

Френсис Милликэн был одет в серый габардиновый костюм, который казался раздражающим пятном на прохладной старой веранде Клэя Дэбни, таким же неподходящим на барбекю, как белый лабораторный халат.

На лацкане пиджака сверкал значок „Киванис",[34] а коричневые ботинки покрывал густой слой бледной пыли. Я представила его сидящим на дереве и выслеживающим оленя, и у меня заболело горло от желания рассмеяться.

— Сегодня никому не повезло, — сказал Чип Дэбни. — Чарли показалось, что он мельком увидел одного белохвоста в секторе „Д". Но не вышло. Тысячу долларов приза не получит никто. Это первый год, когда никто не выиграл. Не знаю, где прячутся эти шельмы. Фрэнк, ты уверен, что твои молодцы не подкармливают оленей там, у себя, стронци-ем-90?

Все повернулись к Френсису Милликэну, но выражение его серых глаз нисколько не изменилось.

— Наши отходы и грунтовые воды чище, чем городская питьевая вода, — заверил он. — Если бы вы взяли пробы из реки Биг Сильвер, вы нашли бы ее достаточно чистой для того, чтобы купать в ней младенца. По крайней мере, чистой от наших отбросов. А как вы, люди в городе, загрязняете ее, это другой вопрос. От нас уже не зависит.

— Разве вы живете не в городе, мистер Милликэн? — поинтересовалась Пэт.

— Не на той стороне, где вы, миссис Дэбни.

— А я этого и не подразумеваю, — лениво улыбнулась блондинка.

— Как поживают твои мальчики, Пэт? — быстро спросила Тиш, и улыбка дамы обратилась в ее сторону.

— Прекрасно. У своей бабушки в Нантакете. Но на следующей неделе приезжают домой. Они должны бы отправиться дальше, прямо в школу, но их отец обещал провести с ними неделю в этом проклятом сарае на ручье, и они грозятся убежать, если я не разрешу. Ну ладно, лучше он, чем я. Я слышала, что у Кэла начались эротические сны…

— Кстати, о Томе. Он сегодня здесь? — вступил в разговор Чарли. — Я не видел его в домике для охотников. Обычно на первой охоте он появляется в „Королевском дубе".

— А я обычно — нет. Но сегодня я здесь, поэтому вы, вероятнее всего, его не увидите, — произнесла Пэт, откидывая с шеи волосы цвета бледной соломы. Глаза ее были прикрыты веками, а взгляд стал тяжелым от алкоголя. — Боится, что я все расскажу о нем.

— Расскажешь? Что? О нем нечего рассказывать, — сказал Чип, широко улыбаясь. — Все в городе знают, что кузен Том блудлив, как кот, что он лгун; танцующий и поющий романтический дурак. Том не беспокоится о том, чтобы скрывать свои поступки. Единственная его ошибка, как мне кажется, заключается в том, что он вечно женится. Замужние женщины доведут до неприятностей. Это я вам говорю точно!

— Лучше расскажи, на чем он помешан, — резко оборвала его Пэт. Взгляд ее желто-зеленых глаз был отсутствующим и мутным. — Расскажи, что он делает в лесах. Поведай, что там скрыто в глубине, среди деревьев.

— Если Том говорит, что в лесной чаще что-то есть, значит, это правда. — И в голосе Чарли прозвучало раздражение. — Никто не знает лесов так, как Том, даже ты, Пэт.

Блондинка подняла голову, и ее ястребиные глаза засверкали:

— Он заходит слишком далеко. Просто не может остановиться. Он не способен вести себя как приличный человек. И любит это поганое болото больше всего. Наверно, больше, чем Тайлера и Кэла. Я не позволю, чтобы из них сделали таких же бродяг!..

— Помяни черта, он появится… — заметила Тиш. Все повернули головы в направлении ее взгляда. Том был здесь. Это был мужчина, пришедший из моего утра. На газоне напротив веранды он захлопнул дверцу забрызганного грязью пикапа, виденного мной несколько дней назад на стоянке колледжа. Большая двенадцатиструнная гитара покачивалась на плече.

Мужчина был одет в вылинявшие джинсы, белую майку, на которой красовалась надпись: „Даунинг-стрит, 10",[35] и в грязные незашнурованные кроссовки „Найк". Его черные волосы, еще влажные, были зачесаны назад. Лицо оставалось таким, каким я запомнила его еще утром: С чертами, как у древней статуи, не красивое и не безобразное, но привлекающее внимание своей чистотой и ясностью.

Он усмехнулся в ответ на слова, сказанные кем-то из толпы, но, несмотря на улыбку, лицо продолжало поражать своей первозданной дикостью. Жуткие голубые глаза горели, как непотухшие угли. Казалось просто невозможным, что в них недавно могли быть слезы и что широкий рот мог шептать слова почтения и благодарности, обращенные к убитому животному.

Майка и джинсы облегали фигуру, как будто стали второй кожей владельца. Я глотнула воздух и уставилась в стол. Я совершенно не была удивлена, что этот мужчина и есть Том Дэбни. Что-то подсказывало мне с самого начала, что это был именно он.

Толпа окружила Тома еще до того, как дверца пикапа захлопнулась. Мужчины похлопывали его по плечу и шутливо тыкали кулаками, женщины прихорашивались и поднимали повыше головы.

Какая-то бледная дама с темно-рыжими волосами, уложенными в шиньон, что-то прошептала ему на ухо. Он громко рассмеялся и с силой притянул ее к себе за бедра. Другая, более пожилая полная женщина в охотничьих брюках и рубашке, протянула руку, нанося воображаемый удар ему в пах. Том схватил ее, отклонил назад и поцеловал в шею. Затем выпрямился, перекинул гитару вперед и проиграл несколько аккордов, при этом выделывая своими аккуратными ногами сложный небольшой танец. Толпа вокруг засмеялась и захлопала, он низко поклонился, снова повесил гитару на плечо и стал пробираться прямо к нам.

Мое лицо вспыхнуло от сложного чувства отвращения и замешательства. Я хотела вскочить и убежать. Но вместо этого, подняв недопитый стакан Тиш, осушила его до дна.

Чарли вышел навстречу Тому Дэбни, положил руку на твердое мускулистое плечо, которое я видела не больше двух часов назад напрягавшимся под тяжестью оленя.

— Я хочу, чтобы ты познакомилась с нашим местным сумасшедшим, — сказал Чарли. — Энди, это Том Дэбни, дикий человек с Козьего ручья. Том, это Энди Колхаун — твой новый маленький коллега. Поэтому постарайся не насиловать ее неделю-другую. Дай ей возможность сначала привыкнуть к нам.

— Миссис Колхаун и я уже познакомились, — заметил Том. Голос его был легким и музыкальным, таким, каким я его запомнила, — я перепугал ее до смерти мертвым оленем.

Я вскинула голову, жар заливал мое лицо, и почувствовала, как жжет меня взгляд Пэт. Конечно же, он не мог видеть меня на дереве.

— Я столкнулся с ней на автостоянке колледжа не так давно вечером. У меня на капоте был олень. С тех пор я не видел миссис Колхаун и думал, что она наверняка вернулась назад к цивилизации.

— Ты не говорила, что вы познакомились. — Тиш поглядела на меня.

— Мы не были представлены в тот раз, — сказала я. Дыхание как будто застревало в горле. — Я подумала тогда, что это в лучшем случае сбежавший сумасшедший.

Том Дэбни усмехнулся.

— Думаю, я буду называть вас Андреа, — размышлял он. — Мне не нравятся уменьшительные имена у женщин. И вы совсем не выглядите как Энди.

Ярость мгновенно успокоила мое прерывистое дыхание. Как он посмел, этот человек, разгуливающий голышом по лесам и лапающий каждую женщину, которую встретит? Который проносит свою эрекцию по лесам, как священный кубок?!

— Меня зовут не Андреа, а Диана, — сказала я холодно. — И не важно, нравится вам это или нет. Меня зовут Энди и никак больше. Я не отзываюсь даже на Диану!

Он молчал так долго, что я решила, что обидела его. Но вдруг он захохотал.

— Господи! Вы на самом деле Диана? Вы не разыгрываете меня?

— Никогда в жизни не стала бы этого делать. А что, Диана не подходит?

— Нет, — ответил Том, продолжая смеяться. — Диана — это великолепно. Это чудесно. Это само совершенство. Вы совершенны. Вы выглядите точно так же, как Венера Виллендорская.

Я покраснела еще сильнее, возмущенная намеком, потому что знала, что в этой слишком облегающей майке я действительно должна была походить на коренастую, примитивную маленькую богиню плодородия. Я подумала о золотистом кошачьем теле Пэт, о том, что его коричневые руки самой их кожей могут помнить ощущения от этого тела.

— Очень рада, что вы одобряете мое имя, — произнесла я таким ледяным тоном, на какой только была способна. „Мои слова звучат так же глупо, как глупо я выгляжу", — подумала я.

— Одобряю? Черт возьми, конечно, одобряю. В общем-то, я думаю, мне придется жениться на вас. Этого никак не избежать.

— Я скорее выйду замуж за козла. — Мой голос предательски дрожал.

Он расхохотался еще больше:

— А так оно и будет! Так и будет. — Все еще смеясь, он помахал нам руной и отошел от столика. Воцарилось молчание.

У края веранды Том остановился и посмотрел на меня.

— Будьте осторожны, Диана, — крикнул он.

В этот момент я все поняла. „Он знает, что я видела его в лесу голым, покрытым кровью и целующим мертвого оленя", — пронеслось в голове.

Мое унижение было окончательным. Краска разлилась по шее и плечам, я почувствовала жар даже на животе.

„Он знал. Все время знал. Непонятно как, но знал!" Вновь что-то медленное и тяжелое согрело мой пах.

— Ну теперь-то мне ясно, чем Том будет занят в этом году, — сказала Пэт. — Конечно, если Энди неравнодушна к сумаху[36] и оленьим клещам, впивающимся в задницу. Но бывает и похуже, Энди. Он, конечно, совсем свихнулся, но он — самый лучший любовник, какой у меня когда-либо был. А у меня их было достаточно!

К этому моменту я уже была сыта по горло семейкой Дэбни.

— Готова дать голову на отсечение, что так оно и есть, Пэт, — заверила я. — Когда мы только познакомились, я подумала: „Вот женщина, которой нравится хороший…"

— Я должна пописать, — оборвала меня Пэт, поднялась из-за стола и, пошатываясь, побрела к дому. Мы молча наблюдали за ней. От усталости мне даже не хотелось забирать Хилари, а сразу ехать домой.

— Будем считать, что день закончен? — спросил Картер, как будто прочитав мои мысли. — Очередь выстроилась уже до бассейна, и мы только часам к четырем доберемся до барбекю. А встать пришлось слишком рано.

— Да, поехали домой, — согласилась я.

По дороге к Пэмбертону в „ягуаре" я молчала, совершенно разбитая от усталости, осадка от недавней встречи и странного, мучительного ужаса, который опустился на меня, как огромный орел, там, на Биг Сильвер. Я чувствовала себя опустошенной, слабой и раздавленной, опять на грани слез, хотя, как я полагала, их уже не осталось.

Картер взял мою руку:

— Пэмбертон, когда его слишком много, иногда становится избыточным. Это действует на нервы, не говоря уже о Пэт, когда она напивается, и о Томе — почти всегда шокирующем. Не принимайте слишком близко к сердцу. Ни один из них ничего не имел в виду, говоря с вами. Вот что я вам скажу: давайте заберем Хилари, поедем по домам и как следует выспимся, а потом я приеду и привезу самую большую пиццу, какую только можно найти. И мы будем смотреть „Убийство. Она сообщила". Как вам нравится такое предложение?

Я с благодарностью пожала его руку, а под ресницами стали собираться слабые слезы.

— Ничто и никогда мне не нравилось больше, чем это, — выдохнула я.