"Борьба за Краков (При короле Локотке)" - читать интересную книгу автора (Крашевский Юзеф Игнаций)

III

Вместе с Мартиком вошел в хату видный человек в рысьем тулупе, в собольей шапке, с бледным и прекрасным, хотя и немного испуганным, лицом породистого шляхтича. Даже тот, кто его не знал, увидел бы с первого взгляда, что этот человек принадлежит к роду властителей, привыкших занимать первое место и отдавать приказания. Войдя в комнату, он с любопытством оглядел присутствующих, ища глазами того, ради которого он приехал. Тогда один из спутников Локотка, одетый во что-то напоминавшее священническое одеяние, пошел разбудить своего пана. Князь спал крепко, но едва только к нему подошли, он быстро вскочил на ноги, бодрый, вполне отдававший себе отчет в том, где он находился, и не нуждавшийся в освежении памяти после глубокого сна.

Еще Мечик не успел сообразить, как быть дальше, и где его искать, как он уже вышел к нему навстречу.

— Мечик! Вот спасибо!

Он подал гостю свою сильную руку, и хотя тот поцеловал ее почтительно, однако видно было, что страх владеет им сильнее всех других чувств. Маленький пан, казалось, отлично понимал это. Знаком руки удалив своих приближенных, он подвел Мечика к лавке и сел с ним рядом.

— Надеялись ли вы увидеть меня когда-нибудь? — спросил князь Топорчика, который с удивлением приглядывался к нему.

— Мы много раз думали о вас, — с холодной важностью отозвался Топорчик, — но как же мы могли надеяться на ваше возвращение, когда — вот уже четвертый год — о вас не было ни слуху ни духу; говорили только, что ваша милость спасается в Риме. Все думали, что вы уж не вернетесь. А между тем у нас здесь многое переменилось.

— Да, если бы Богу не угодно было сотворить чуда, — заговорил Локоток, — то меня уж не было бы на этом свете, никогда бы я не увидел больше своей жены и не мог бы вернуть того, что у меня отняли. Но Бог сотворил чудо, и я верю, что Он доведет его до конца. Я действительно ходил в Рим каяться в грехах, и глаза мои видели там то, чего никто из нас уж больше не увидит; я видел раскрытыми все трое костельных дверей, куда входил люд за получением Божьей милости и прощения грехов, я видел эту великую церемонию, на которую спешили сотни тысяч людей, желавших поклониться месту успокоения апостолов.

И я там пал на колени перед папой Бонифацием, жалуясь ему на разбойника чеха, отнявшего у меня мою корону. И главный епископ обещал свое покровительство, а он пользуется большой силой, и перед ним так же, как перед императором и папой, носят двойное знамя креста и меча. Я верю, что он могучей рукой сорвет корону, которую присвоил себе Вацлав. Только я один могу ее носить, потому что я был для нее выбран!

Говоря это, он не спускал глаз с Топорчика, который слушал его с уважением, но без большого доверия. Но Локоток не обращал внимания на его сдержанность и продолжал с большим воодушевлением:

— Да, я приношу вам могучее покровительство Рима, — помогите же вы мне! Сбросьте с себя позорное иго чужеземного владычества; тот, кто мне теперь протянет руку помощи, будет мною поставлен выше всех, я заплачу ему сторицею! Теперь для меня каждый лишний человек дороже, чем десять в прежнее время.

После долгого молчания Топор отвечал:

— Оказать помощь вашей милости согласился бы каждый из нас с радостью! Своему-то пану! Но немцы и бранденбуржцы держат нас в железных руках. Для того чтобы бороться с ними, нужны не такие силы, как у нас. Они уж давно тут осели, укрепились, приобрели себе сторонников, а врагов — запугали.

Локоток тряхнул головой.

— Если все будут вести такие речи, — сказал он, — то все вы обессилите, упадете духом и уж, конечно, с ними не справитесь. Сложив малые силы вместе, получим одну большую, — ведь страна-то наша, мы здесь у себя дома, а они — только гости. И вовсе нам не надо больших сил. Сосчитайте-ка, сколько сил у чехов. Если бы вся шляхта поднялась, нас было бы больше, и мы бы их одолели. Мы бы не стали вступать в открытый бой, я не поставлю сразу все на одну карту. Мы будем бить их и истреблять, где только можно, пока им не опротивеет жизнь с нами! Если бы нам удалось завоевать один-другой город, — то и другие перейдут к нам.

И в то время, как он говорил это, глаза его сверкали огнем; Топор молча слушал.

— Дорогой мой пан, — отозвался он, наконец, — не то теперь время: ведь чехи не одни, с ними пойдут целые полчища немцев. Бранденбуржцы станут на их стороне! Ведь у них страшная сила, всю страну до самого моря держат они в повиновении. Как тут быть? Надо выждать более благоприятного времени.

— Это мне-то ждать? — с возмущением возразил Локоток. — Но вы знаете, что я никогда не умел ждать, да и нет у меня на то времени! Я уж прожил сорок с лишним тяжелых лет. Кто знает, много ли мне еще осталось жить? Мне каждый день дорог. Самый лучший тот час, который никто не ожидает.

Тут Локоток протянул руку Мечику.

— Идите за мной! Соберитесь тайно вместе. Да неужели уж вам так люб этот Вацлав?

— Нет, милостивый государь! Чех нас страшно притесняет, — отозвался Топор, — но что делать? Зубами камня не раскусишь. С ним пойдут силезцы, Оттон Бранденбургский, наверное, и римский король. А еще неизвестно, сколько пойдет немцев! А с нами кто? Ни одной живой души! Страна взбунтуется, зальется кровью, и потом начнут мстить, грабить, а мы еще не оправились и после татар! Дорогой пан, послушайтесь лучше моего совета! Постарайтесь с помощью святейшего папы или его главного епископа войти в соглашение с Вацлавом. Вам отдадут Серадзь и Куявы, вы получите их в ленное владение и отдохнете после стольких мытарств.

Локоток, услышав эти слова, в гневе вскочил с лавки.

— Вы мне это советуете? Вы? Я буду вступать в переговоры с разбойниками! Я буду их просить, чтобы они бросили мне мой кусок! Я буду ленником того, кому я равен, а может быть, и выше его? Уж лучше сгинуть в бою! Такого позора я бы не мог перенести! Мне не нужны ни половина, ни четверть этой земли; не нужен мне кусок ее, на котором я сидел бы и ел хлеб, политый слезами; мне нужна моя корона, мне нужно единство государства, когда-то принадлежавшего Храброму. И неужели ты думаешь, что я мог бы приложить свою руку для четвертования того, что только что стало срастаться? Я? Мечик мой! Или вы забыли меня, или не знали никогда?.. Мне легче скитаться бродягой, чем просить милости, когда у меня есть право. — Локоток говорил это с таким страстным возмущением, что Топор, устыдившись, опустил голову, но горячность князя не захватила и не убедила его. Он склонился, словно желая поцеловать руку князя, однако тот отдернул ее.

— Каждое сердце поймет вашу великую обиду, — не спеша заговорил он. — Кому же не приятно было бы иметь своего единокровного князя, но ведь для этого мало отдать жизнь — это не поможет ничему! Взгляните на все эти земли — они все заняты! Всюду сторожит их войско, всюду правят их ставленники! В Каменце епископовом построили новую крепость, Краков — в их руках, они владеют Познанью, Сандомиром, Серадзью, Плоцком, у них прекрасное рыцарство, хорошее вооружение и сильное войско!

— А у нас малые сердца! — с гневом воскликнул Локоток. — Что же сказать вам? Я ошибся в вас, Мечик! Вы состарились, сидя дома у печки, сердце ваше высохло, вы боитесь выйти из теплого угла в поле. Что делать? Я верил в вас и в вашу преданность мне. Было время, когда шляхта шла вместе со своими государями, а теперь?

Он не успел окончить. Топор, то бледневший, то красневший во время его речи, отозвался с обидой:

— Милостивый государь, требуйте от нас других доказательств нашей преданности к вам, но начинать войну, не веря в успех ее, с завязанными глазами…

— Я верю, и глаза мои открыты, — порывисто прервал его Локоток. — Вы не хотите? Тогда начну я один с горстью наемников. От вас мне больше ничего не нужно, потому что или я имею все права, или, если вы признаете королем этого узурпатора, грабителя чужой собственности, этого выскочку, — тогда я для вас ничто. Просить милостыню я никогда не буду.

Топор стоял, опустив руки, как виноватый.

— Этот выскочка, — продолжал Локоток, — имеет постольку право, поскольку ваше малодушие дает ему его. Он ссылается на завещание Грифины, но не могла же эта старая, сумасшедшая баба дать ему то, что ей не принадлежало. Завещание это обманное и подложное.

Папа Бонифаций писал ему об этом и упрекал его в письме за дерзкое присвоение — он вызвал его на суд к себе и не признает его королем. У меня вырвали эту корону, и, с Божьей помощью, я ее снова отниму!

Выговорив с особенной силой последние слова, князь вдруг успокоился и овладел собой.

Топор между тем стоял молча, как каменное изваяние.

— В самом деле, — сказал он, несколько смутившись и стараясь умилостивить Локотка, — хорошо было бы, если бы вам помогли какие-нибудь владетельные князья, но какие?

— Знаете польскую поговорку: у князей нет союзников, а друзей — тем менее, — возразил маленький пан. — Не стану я ни к кому обращаться. Я рассчитывал на шляхту и ошибся в ней, как в тебе, Мечик; к стыду вашему, буду теперь искать помощи у чужих — и найду ее. Тогда-то вы придете поклониться мне, когда почуете силу, но я и знать вас не захочу, как вы меня теперь не хотите знать.

Топорчик, задетый за живое, отступил назад.

— У каких чужих будете вы искать помощи? Милостивый Государь, не увлекайтесь надеждами! Никто вам не поможет, а погубить вас могут легко. Подождите, может быть, настанут лучшие времена, и вы тогда спокойно доживете свой век в Куявах.

Локоток отвернулся от него и не ответил ему ни слова. Помолчав немного, он сказал уже более спокойным тоном:

— Жаль мне, что я заставил вас встать с теплого супружеского ложа. Жена, наверное, беспокоится о вас. Возвращайтесь же скорее, чтобы не бранила вас. Мне тоже надо хорошенько отдохнуть: долго еще придется мне скитаться от ворот до ворот, пока найду людей с мужественным сердцем. Пока нужна мне хоть небольшая горсточка, чтобы я мог напасть с ней на какое-нибудь гнездо!

Говоря это, он отошел от Топорчика и, не глядя на него, стал греть руки у огня.

Мечик шел за ним нахмуренный, пристыженный и сомневающийся. И стыдно было ему, и страшно решиться.

— Милостивый государь, не расставайтесь со мной в гневе, — сказал он. — Может быть, я и ошибаюсь. Жаль мне вас. Сколько у вас людей, князь?

Локоток со смехом обернулся к нему.

— Пока у меня нет и полсотни, но у меня есть больше, чем войско, у меня огромная воля и несокрушимая вера в Бога. Ксендз Стах, мой духовник, говорил мне когда-то, что вера двигает горами, а моя вера — может крепость разрушить! Скажу вам более, — прибавил он. — Если бы ты всех нас обшарил, ты не нашел бы при нас и десяти гривен. Нет у меня ничего, жену мою из милости кормит бедный мещанин, а вы, отцы которых ходили в поход вместе с моим, вы, потомки старого рыцарства, — вы меня оставляете. Знаете, что я вам скажу: не пойдет со мной шляхта, я пойду в хаты, к крестьянам. Они уж пойдут за мной, а вам будет стыдно.

Топор нахмурился, тяжело ему было это слушать, но так велика была его уверенность в чешском могуществе, что и это на него не подействовало.

— Дай Боже, милостивый государь, чтобы вы совершили чудо, — отвечал он холодно. — Нам думается, что с кем бы вы ни пошли, с шляхтой или с крестьянством, но если враг будет во много раз превосходить ваши силы, то вы только напрасно прольете кровь.

Князь стоял, пристально глядя в огонь.

— Михаил, — обратился он к одному из своих людей, — вели седлать лошадей. Нам опасно оставаться здесь днем: день нам так же изменит, как и люди. Мы должны забраться подальше в лес, чтобы нас не захватили босковичевы слуги.

Говоря это, он с язвительной улыбкой обернулся к Топору.

— Значит, люб вам пан Ульрих? — спросил он. — Я слышал, что он мягкий и гладкий человек. Шляхту принимает по-приятельски, лежа в постели, а кто не по нраву придется, сажает без суда в крепости на валу? Да и денежки от вас высасывает получше меня, хотя вы и на меня кричали, что я с вас много брал; но я заботился о пользе государства, а для себя мне ничего не надо, у меня и тогда был плащ немногим лучше теперешнего.

И с усмешкой князь тряхнул полой своей серой сукманки. Топор слушал, и сердце его разрывалось на части.

— Куда вы думаете ехать отсюда? — тихо спросил он.

— Трудно мне ответить тебе на этот вопрос, Мечик, — печально сказал Локоток. — Поедем, куда глаза глядят. Я был у Шреняв, кланялся Яксам, просил Топоров, заглянул к Ружицам, и везде меня встретили так же, как и вы. Любим, жалеем, идти не можем! Соловья баснями не кормят. Попробую счастья в другом месте.

— Только бы опять не пришло несчастье. Оборони, Боже! — прервал его Топор. — Около Кракова повсюду шныряют чехи.

— Знаю я это, — отозвался Локоток, — но они бродят небольшими отрядами; если бы мы их встретили, мы бы с ними справились.

Он окинул своих приближенных бодрым взглядом, и те весело кивнули ему головой, как бы говоря: "Э, что там, мы не боимся". Выждав немного, Топор снова заговорил, понизив голос, чтобы не слышали другие:

— Милостивый князь, столько уж лет вы боретесь и ничего не добились. Очевидно, того, чего вы желаете, невозможно достигнуть.

К чему же обольщать себя ложными надеждами?

— Ошибаешься, Мечик! — вскричал Локоток. — Если и десять раз не удастся, надо все-таки надеяться, что на следующий раз будет счастье. Я буду воевать до смерти. Со мною Бог. Ваш законный король должен добиться своих прав. Этот баба Вацлав, что прячется под хоругви во время бури и даже кота боится, неужели он уж так мне страшен?

— Не он сам, а его приближенные и приверженцы! — со вздохом возразил Топор.

Но князь уже не слушал его. Он заметил стоявшего неподалеку Збышка и дружески кивнул ему головой.

— Слушай, старик, согрей-ка мне чего-нибудь теплого, мне пора ехать. Если, даст Бог, буду в замке в Кракове, поблагодарю тебя за гостеприимство. Петухи поют, должно быть, уж второй или третий час ночи, а утро холодное. Живо, согрей мне чего-нибудь! Хорошо, что хоть буря стихла. Нескоро удастся нам теперь попробовать горячей пищи!

— Милостивый государь, — взмолился Топор, — пока еще темно, вы можете безопасно доехать до Балиц. Я вас сам провожу. Отдохните у меня. Вас там никто не будет искать и никто не выдаст.

— Спасибо, — холодно сказал Локоток. — Я уж отдохнул, с меня довольно; дольше отдыхать мне некогда. Пора ехать.

Взглянул на своих.

— Кони не голодны?

Один из людей сделал отрицательный знак головой. На очаге грелось что-то в горшке. Збита и Збышек хлопотали около огня. Маленький пан отряхнул плащ, поправил его и подтянул, уже не обращая внимания на опечаленного Топора.

Тот стоял, пристыженный холодным обращением князя, но не знал, что сказать: уж сказал все, что мог.

А князь, как нарочно, прибавил еще:

— При случае, Мечик, скажешь Босковичу, чтобы он не мучил людей, посылая их в погоню за мной, я живым все равно не дамся. Уж раз чехи предательски поймали меня и заставили дать позорную присягу, но другой раз они этого не дождутся. Я еще и до сих пор не могу переварить того кусочка кожи, на котором оттиснута моя печать. Рад бы кровью замазать это писание, в котором я обещал им быть в Праге. Да, пошел бы я в эту Прагу, да только иначе! — со вздохом вырвалось у него.

В это время ему подали кубок с горячим напитком, и пока он пил, один из его приближенных, в шлеме и рукавицах, подошел к нему и напомнил, что пора ехать. Локоток поправил доспехи, подозвал к себе Збышка и сказал ему:

— Старик, ведь ты хотел дать мне сына? Пусть сядет на коня и едет со мной; не бойся, я ему зла не сделаю.

— И он, и конь его готовы к отъезду, — отвечал Збышек, склоняясь к коленам князя, — возьмите его себе, милостивый государь. Сила у него большая, да и язык неплохой.

Услышав это, князь украдкой взглянул на Топора.

— Ну, — сказал он, смеясь, — хорошо, что хоть один воин нашелся. По нынешним временам — и то слава Богу. Бог не без милости.

А старику сказал:

— Пока я жив, и сын твой не погибнет.

И, проговорив это, быстро пошел к дверям, в то время как Мартик наспех прощался с отцом и матерью, кланяясь им в ноги и испрашивая их благословения. Молодец был искренно рад тому, что нашел себе такую опасную и полную всяких случайностей службу, которая была ему особенно по нраву. Отец говорил ему что-то на ухо, а все остальные домочадцы окружили его, провожая до ворот. С ними шел и Топор, не смея приблизиться к князю.

На дворе едва брезжил рассвет, и легкий предутренний ветерок колебал верхние ветки деревьев.

Небольшой отряд всадников, окружавший Локотка, двинулся в путь под предводительством Мартика, который лучше других знал окрестности, и, выехав на лесную тропинку, скоро исчез из глаз людей, следивших за ним у ворот усадьбы. Холод свободно проникал в дом сквозь открытые двери, которые Збышек забыл прикрыть, и раздувал пламя в очаге. Топор, вернувшись в комнату, в раздумье сел на лавку. А Збышек только теперь, оправившись от первого впечатления всей этой сцены, сообразил, что он сам по милости Топора занимает эту усадьбу и что не мешало бы ему получше принять и угостить его, чтобы он уехал без гнева. Пришло ему в голову, что и на отъезд Мартика он мог взглянуть как на обиду себе, как будто этим поступком хотели показать ему пример преданности. Он уже поглядывал на него с тревогой и обхаживал его то с той, то с другой стороны в надежде, что тот сам заговорит или хоть взглянет на него, но Мечик сидел, как врытый, и долго молча смотрел в огонь. И видно было по его нахмуренному лицу, что сердце его полно горечи.

И только яркий рассвет, заглянувший в окна, вывел старого пана из его глубокой задумчивости. Он взглянул на Збышка и указал на дверь:

— Зачем тебе понадобилось отпустить сына на погибель! Что он занимал у тебя в доме много места? Или провинился в чем?

Збышек развел руками, взглянул на небо и вздохнул.

— Что делать, господин мой? Разжалобил князь мое сердце. Ведь когда-то воевали с ним вместе. А сын мой сидел здесь без дела. Уж хуже того не будет, что случалось с ним в Кракове, когда он окровавленный возвращался домой после стычек с чехами.

— Неисправимый упрямец, несчастный человек! — с гневом отозвался Топор. — Мало ему было десятки лет мучиться, напрасно бороться, разорять край и нас с собою таскать, мало ему этого, опять поехал себе на гибель! Эх, прошли те времена, когда он сражался с силезцами под Вроцлавом или с маленькими князьками!

Збышек молчал.

— Простись теперь со своим Мартиком, — прибавил Топор, — глаза твои не увидят его больше. Он не пожалеет ни себя, ни людей своих… Поведет их за собой, и все попадут в пасть…

Слова эти услышала мать и стала плакать по сыну.

— Правду вы говорите, милостивый государь, — отозвалась она из угла комнаты. — Мой старик всегда был без ума от этого пана. Если бы он только мог, то и сам бы за ним пошел, а как сам не мог, то сына послал. Послал на погибель!

Виноватый Збышек отошел подальше, не смея возражать жене, которую поддерживал Топор.

Мечик все еще не сходил с лавки. Все ярче разгорался день, Маруха молча передвигала горшки поближе к огню, как вдруг у ворот раздался какой-то шум. С криком и громким возгласом въехали во двор чехи в гораздо большем числе, чем в первый раз, измученные и запыхавшиеся.

Топор поднялся с лавки.

У дверей поставили стражу, осмотрели все постройки. Огромный детина с обнаженным мечем в руке вбежал в комнату, за ним шли еще двое вооруженных людей, остальная толпа заполнила сени.

Очевидно, они рассчитывали схватить кого-то здесь; тот, кто вошел первым, дерзко подскочил к Топору, хотя и видел по его одежде, что имеет дело со знатным человеком. Мечик, придерживая рукой саблю, смерил его взглядом с ног до головы. Другие, опрокидывая и бросая все, что попадалось под руку, заглядывали в кладовую и, высадив дверь, ломали бочки и полки. Стража окружила Мечика.

— Попалась пташка в гнезде! — крикнул предводитель. — Нам правду сказали! Вы тут приехали к малому князю из Балиц на свидание! Он здесь был. Мы все знаем. Где он?

Топор медлил с ответом. Перепуганный Збышек прикрыл глаза рукой.

— Я перед тобой не желаю отвечать! — вскричал Мечик. — Вези меня в Краков к Босковичу, ему я расскажу, зачем приехал сюда. А ты прочь от меня!

Эта смелая выходка не спасла Топора. Дерзкие воины не очень-то уважительно относились к шляхте.

И предводитель уж отдал приказ связать старика, когда тот вынул меч и пригрозил, что отрубит голову первому, кто до него дотронется.

Чехи разразились проклятиями, однако медлили исполнением приказа и поглядывали друг на друга.

— Я добровольно поеду с вами в Краков, — прибавил Топор, — но чтобы меня никто не смел тронуть!

Разбойники призадумались: не привыкли они оказывать кому-либо снисхождение.

Наступило тяжелое молчание. Тогда Топор, не желая связываться с негодяем-наемником, достал из-под кафтана кошель с деньгами и бросил его им на пол. Сам предводитель, откормленный краснорожий детина, быстро качнулся, поднял его и спрятал под плащ.

— Мы вас всех заберем с собой в Краков, бунтовщики! — крикнул он.

И, повернувшись к безоружному Збышку, приказал своим людям:

— Связать его!

Збита подбежала к мужу, словно хотела защитить его, но старик сделал ей знак рукой, и она, плача, отошла в сторону. Достали веревки и связали Сулу. Он молчал и не оказывал сопротивления.

— Где твой сын? — спросил чех.

— Не знаю, — сказал Збышек. — Он не ребенок, я его не держу на привязи.

Топор спокойно уселся на лавке; стража расположилась около него. Под предлогом поисков Локотка перевернули вверх дном весь дом, грабя все, что попадалось под руку.

Видя это, Збита ломала руки в отчаянии, но муж ее стоял со спокойной покорностью воина, который видал всякие виды. Он хорошо знал, что в подобных случаях бесполезно сопротивляться и раздражать солдат. Надо, как на пожаре, отдать в жертву огню то, чего нельзя спасти.

Голодные воины набросились на хлеб, свинину и остатки пива; сало разрезали на кусочки и разделили между собой. Маруха, Ха-бер и сирота подросток прятались по углам, боясь, как бы им не попало.

Когда наконец все, что только нашлось из пищи и питья, было взято, предводитель крикнул Топору, чтобы он садился на коня.

И старый, почтенный помещик, пан, привыкший повелевать, должен был слушаться приказаний наемника чехов и еще был рад, что благодаря деньгам его не связали веревкой. Когда он сел на своего коня, чехи окружили его плотным кольцом, чтобы он не мог сбежать от них. Збышка привязали на длинной веревке к седлу одного из всадников и погнали пешком. С криками и проклятиями отряд двинулся с Охотничьего хутора прямо на Краков.

Дом так и остался с дверями, открытыми настежь, как будто в нем только что побывали разбойники, а слуги еще долго не отваживались вылезти из своих углов, чтобы вместе со Збитой привести все в порядок и выяснять понесенные убытки.

И когда хозяйка встала с лавки и побрела в кладовую, она чувствовала такую слабость, что несколько раз едва не упала в обморок. Ноги отказывались служить ей, и страшно было убедиться собственными глазами, что не осталось ничего или почти ничего из того запаса всякого добра, который она с такой заботливостью заготовила для семьи.

Еще не входя в кладовую, она уже заметила следы разрушения: полотна ее исчезли, даже пряжа была сорвана со станка.

Бездельники разграбили все, что только могли увезти, чтобы потом продать на краковском базаре. Чего не допили, не доели или не могли взять с собой, то уничтожили, вылили или испортили. Збита и Маруха, собирая остатки разбитой посуды, горестно оплакивали потери и ломали руки над лужами пролитого пива и меда.

Хозяйка начала громко проклинать тот день и час, когда приехал к ним этот зловещий князь, который один был причиной всех несчастий.

Потом понемногу Маруха и Хабер принялись прибирать и подметать в комнате, приводя в порядок то, что еще уцелело.

Збита плакала горько — в доме нечего было есть! По счастью, нашлась небольшая сумма денег, которой она должна была воспользоваться, чтобы узнать о судьбе мужа и купить хотя бы хлеба в Кракове, куда надо было дойти пешком.

Только неделю спустя исхудавший и совсем больной Збышек отпросился домой из замковой тюрьмы и прибрел в усадьбу.

Збита вместо того чтобы обрадоваться ему, напала на него с выговорами за сына; все, что ей пришлось пережить, все потери она валивала на голову князя.

Збышек позволил ей ругать себя, сколько угодно, но когда дело дошло до Локотка, он тотчас же принял суровый вид.

— Слушай ты, баба долгоязычная, — сказал он гневно. — На меня ты можешь лаять, сколько влезет, но моего пана… не смей трогать. Ты еще будешь руки мне целовать и благословлять тот час, который привел его к нам.

Так веровал в его звезду старый воин, в то время когда другие только насмехались над ним!

В амбаре нашелся зарытый в землю горшочек, из которого Збышек достал деньги и молча принялся чинить свое маленькое хозяйство и приготовлять запасы на зиму.

О Мартике с тех пор, как он уехал, не было ни слуху ни духу. В окрестностях Кракова долго еще гонялись за Локотком, который, по слухам, укрывался в разных местах, но нигде его не нашли.