Сергей Кургинян ПРОБЛЕМА ЛЕНИНА

Сергей Кургинян

ПРОБЛЕМА ЛЕНИНА

     Готовясь к написанию этой статьи, я заново перечитал имеющуюся у меня базу объективных данных, касающихся тех или иных мифов, связанных с Лениным. Реальная позиция Ленина по поводу Парвуса, по поводу допустимости отношений с немецким генштабом, реальная позиция Ленина по вопросу о допустимости тех или иных способов возвращения в Россию после Февральской революции 1917 года… И так далее. Всё это не имеет никакого отношения к бытующим ныне мифам.

     Что такое объективные данные? Это архивные документы, свидетельства современников, опубликованные раньше того момента, когда всё, связанное с Лениным, стало подвергаться строжайшей цензуре… Это — свидетельства ценящих свою неангажированность историков, подкрепляющих каждое из них многочисленными ссылками и, главное, избегающих всяческой скорописи. Ведь любая из тех тем, на которых так любят пастись разного рода мифотворцы, может быть нормально обсуждена только на основе скрупулезного разбора череды мелких и мельчайших фактов — тогда-то встречался с тем-то, тогда-то писал то-то и так далее.

     Объективные данные не оставляют камня на камне ни от одного из сегодняшних расхожих мифов по поводу Ленина. Более того, не так уж и трудно не только опровергнуть любой из этих расхожих мифов, но и показать, как именно каждый создавался. Как именно, кем именно, на основе каких конкретных распоряжений тех или иных — отечественных или зарубежных — интересантов.

     Но Россия — если под нею понимать политический, социальный, культурный и даже экзистенциальный постсоветский мейнстрим — отнюдь не является ревнительницей объективности. Скорее наоборот. Статус объективного проблематичен везде, но у нас в особенности. Почему — везде?

     Потому что вынесение всего и вся на суд Ее Величества Объективности — характерная черта классического подхода. Того самого, который сформировался в лоне проекта "Модерн". А мир подвергается натиску со стороны Постмодерна, подрывающего все краеугольные основания Модерна. Какие краеугольные основания?

     К сожалению, на фоне лихорадочных споров о российской модернизации у нас о сути проекта "Модерн", о его характернейших фундаментальных чертах не говорят вообще. Между тем, одной из характерных черт Модерна является благоговение перед классической доказательностью. Перед самой возможностью сказать по поводу чего бы то ни было: "А на самом деле все обстояло так".

     У человека Модерна, то есть человека классической рациональной культуры, никогда не было сомнений в том, что по поводу любого деяния, совершенного любым лицом, может быть вынесен окончательный вердикт, согласно которому НА САМОМ ДЕЛЕ все обстоит именно так. И ясно было, кем именно должен быть вынесен этот вердикт — объективным ученым, жрецом в храме науки. В данном случае науки исторической. В ее руках — все необходимые инструменты, критерии, нормы. Ей отмщение — и она воздаст.

     Перестройка, провозгласив необходимость осуществления модернизации нашего Отечества, сломала все инструменты, критерии и нормы, на которых держится этот самый Модерн. Она с вопиющим неуважением, с глумливой ухмылкой, с контрпропагандистским пренебрежением отнеслась ко всему объективному, выступая одновременно от лица этого самого объективного. Якобы растоптанного "отвратительным совком" и якобы восстанавливаемого его "благородными оппонентами".

     Оппоненты — лгали, как сивые мерины, и продолжают лгать. Характерно, что они продолжают лгать даже после того, как отпала прямая контрпропагандистская необходимость, согласно которой ложь, используемая для растаптывания "чудовищного совка", — это благо. "Ad majorem Perestroika gloriam" — "для вящей славы великого перестроечного процесса".

     Ложь поселилась в каждой клетке постсоветского социокультурного тела. И, что сквернее всего, она уютно сосуществует с доступными теперь обществу объективными фактами. Ничто не мешает, например, творцам мифа о погубленных Сталиным десятках миллионов людей продолжать талдычить про эти "десятки миллионов" и после того, как оказались опубликованы и подтверждены — в том числе антисталински настроенными историками — реальные цифры расстрелянных в 1937 году, репрессированных за весь сталинский период, и так далее.

     Мы еще раз убедимся в том, что являемся территорией Постмодерна (который, в отличие от Модерна, презирает доказательность, подлинность и так далее), в ходе празднования 65-летия Великой Победы. Чего только мы не читаем уже сейчас по ее поводу! Никто не спрашивает авторов, откуда они берут приводимые ими лживые цифры — будь то наши потери или наши "преступления" на территории Европы. Никто никогда не призовет к ответу авторов и издания, использующих лживые цифры. А если даже кто-то кого-то и призовет, то это будет носить идеологически ангажированный характер. И не только не восстановит в правах статус объективности, но и, напротив, будет способствовать эскалации постмодернистских тенденций — всеобщего версионизма, мистификаторства, релятивизма, бесстыдной лжи.

     Да, постсоветская Россия — чемпион в том, что касается постмодернистского релятивизма. Но, лишь слегка перефразировав того самого Ленина, которому посвящена данная статья, Россия — это слабое звено в модернистской цепи. Не более того, но и не менее. Может быть, потому-то и пришла на нашу территорию постмодернистская перестройка. Может быть, потому-то ее римейк в виде "перестройки-2" возможен даже после того, как все вменяемые люди содрогнулись от содеянного на практике "перестройкой-1".

     Что же остается нам в этих условиях? Окопаться на территории модернистского объективизма и отбиваться от всех постмодернистских атак? Но, как говорил все тот же классик, "оборона есть смерть вооруженного восстания".

     Каким же наступательным оружием мы обладаем? Неужели только мифами с обратным знаком? Вместо постмодернистского мифа о "злодее Сталине" — постмодернистский же миф о "герое Сталине", вместо постмодернистского мифа о "злодее Ленине" — постмодернистский миф о "герое Ленине"… Казалось бы, только так и никак иначе, ибо воистину "на войне как на войне". Вроде бы и впрямь, к чему чистоплюйство в условиях информационной войны?

     Но уже ясно многим, что эта война попахивает стопроцентным бесовством. Клиокампфом — борьбой с историей. Беспощадным подрывом исторического самосознания как такового. А значит, и подрывом всех попыток восстановления нашей макросоциальной идентичности.

     Уже ясно многим, что эта информационная война выходит за рамки даже тех условных допусков, которые существуют при проведении подобных войн на территории противника. Что она у нас на глазах превращается в весьма сомнительную метафизическую спецоперацию (так сказать, "и поклонитесь вы князю лжи, и причастит он вас в своей церкви").

     Разве может классический православный человек, ортодокс, фундаменталист, равнодушно следить за тем, как осуществляется подобная метафизическая спецоперация? Он ведь, может быть, и далек от любви к Ленину, этот православный (а значит, чаще всего, и белый) ортодокс. Но он не хочет причащаться в церкви лжи, понимая, чья это церковь. Ему нужна церковь правды. Той правды, которая превыше всего. В том числе превыше его симпатий и антипатий, чего бы и кого бы они ни касались. Потому что стоит только поставить эти симпатии и антипатии выше правды, как уже тем самым начнешь причащаться в церкви лжи. Не может быть Лжи, которая по причине своей идеологической полезности окажется совместима с фундаментальными ценностями, коль скоро ценности эти и впрямь уходят корнями в церковь и религию Правды.

     Итак, на наших глазах возникает новый запрос на правду. Мы переживаем в каком-то смысле неоклассический период. Мы — это те, кто не подчинился диктату постмодернистского релятивизма, не вошел в мейнстрим. Не подчинившихся — очень много. Не зря современная думающая молодежь так дотошно раскапывает все детали Великой Отечественной войны, добиваясь правды — одной только правды. Не зря у этого контингента в такой цене — факт. Ведь, казалось бы, доверие к факту подорвано у нас раз и навсегда, а апелляция Маяковского к "реке по имени "факт"" будет всегда здесь вызывать только ухмылку: "Знаем, что за река! Ноль процентов чистой воды, сто процентов фекалий разного рода!" Так ведь нет!

     Но если мы будем уповать только на неоклассический запрос думающей молодежи, мы упустим что-то очень важное и, в каком-то смысле, предопределяющее наше политическое будущее. Ибо, кроме этой думающей молодежи, есть и другие слои общества. Чьи представители не готовы погружаться в фактологические хитросплетения. Однако — вполне готовы к демифологизации своих представлений о героях и злодеях, выступающих на нашем историческом подиуме.

     Как осуществлять демифологизацию сознания представителей этих слоев нашего общества? Притом, что все крупные российские политические силы считают те или иные мифы своим главным нематериальным активом. И готовы атаковать чужие мифы лишь при одном условии — если эти атаки не угрожают их собственному мифологическому хозяйству.

     Тут огромную роль может сыграть постклассическое интеллектуальное оружие, каковым являются:

     — логика, превращенная в средство ведения идеологической борьбы (идеологика — не путать с идеологией),

     — методологическая рефлексия, опирающаяся на эту логику,

     — концептуальная аналитика

     и так далее.

     Казалось бы, освоение этих изысков потребует еще больших интеллектуальных усилий и потому окажется доступно совсем уж избранным. Но на самом деле это совсем не так!

     Логика может и должна стать нашим главным идеологическим оружием в борьбе с разного рода мифотворчеством. Давайте рассмотрим один из возможных вариантов ее использования, коль скоро речь идет о мифах, связанных с Лениным.

     Налицо поразительная асимметрия — огромное количество людей, уже принявших Сталина в качестве абсолютного позитивного героя своего, так сказать, политического романа, крайне негативно относится к Ленину.

     Можно предложить этим людям колоссальное количество фактов, опровергающих расхожие мифы о "негодяйстве" Ленина, погрузить их в живую воду этих исторических фактов и уповать на то, что такое погружение будет содействовать демифологизации их сознания. Но мне кажется, что хотя подобным погружением можно и должно заниматься, его эффект ни в коем случае нельзя преувеличивать.

     Логически же миф о "негодяйстве" Ленина ничего не стоит демонтировать, коль скоро речь идет о сознании, в котором Сталин выступает в качестве абсолютного положительного героя. Для этого не нужно тысяч страниц документально обоснованных опровержений мифов о Ленине. Для этого нужно просто спросить обладателя исторического самосознания, в котором Сталин — величайший положительный герой, а Ленин — негодяй: "А почему Сталин повел себя с Лениным именно так, а никак иначе? Почему он никогда ни одним словом не посягнул на авторитет Ленина? Почему он не воспрепятствовал помещению Ленина в мавзолей, то есть превращению его в сакрального "отца-основателя"? Почему он назвал правящую партию "партией Ленина-Сталина"? Почему он непрерывно апеллировал к авторитету Ленина, тысячекратно называл себя учеником Ленина?"

     Объяснения, согласно которым Сталин все время должен был вести мудрую двойную игру, сдабривая реальный антиленинизм славословиями в адрес Ленина, не выдерживают никакой критики. Почему это он должен был вести подобную мудрую двойную игру? Французский постреволюционный диктатор, Наполеон Бонапарт, не вел такую игру. Очень многие справедливо называют Сталина Наполеоном большевистской революции. Кто тогда Ленин? Ну, скажем, Жан-Поль Марат, главная культовая фигура этой революции… И что? Реальный Наполеон не называл себя любимым учеником Жана-Поля Марата. Он не строил в сердце страны мавзолей Марата и не проводил все идеологические праздники на трибуне этого мавзолея. Он не короновался, образно говоря, в "церкви Марата", черпая легитимность из бессмертного учения великого якобинца. Наполеон Папу Римского для своей коронации — и легитимации — приволок, не так ли? Ну, оставил он какие-то революционные атрибуты — "Марсельезу", титул императора Французской республики. Ну, боролся он с роялистами — со временем все более и более сдержанно. И все. А постреволюционный английский аналог Сталина и Бонапарта, генерал Монк, так и вообще вернул Стюартов на трон.

     Слишком уж очевидно, что линия Сталина была кардинально иной. Фундаментально иной. И что не неумолимый политический рок диктовал Сталину эту линию, а нечто совсем другое. Очень близкое к БЕСКОНЕЧНОМУ ПОЧИТАНИЮ личности усопшего вождя. И как же возможно подобное почитание, коль скоро почитающий — велик, мудр и благ, а почитаемый — негодяй? Тут — или-или, не правда ли?

     Заложником правящей партии Сталин не был уже к концу 30-х годов. Даже Горбачев не был заложником правящей партии, после двух-трех мягких чисток оной. А уж Сталин, после нескольких жестких чисток, — помилуйте!

     Значит, у Сталина были фундаментальные основания для особого почитания Ленина. И если Сталин был мудр (а уж политическим недоумком его не может называть никто, даже самый оголтелый антисталинист), то эти основания были более чем серьезными.

     Что же это за основания? Об этом можно говорить или очень развернуто, или совсем сжато.

     Когда один высокопоставленный сегодняшний функционер, ранее являвшийся партийным и комсомольским работником, вдруг с ума великого заявил, что в мавзолее лежит смутьян, мне, вступившему в КПСС тогда, когда из нее опрометью бежали конформисты и ренегаты, пришлось выступать по Первому каналу и напоминать данному функционеру и ему подобным: "В мавзолее лежит не смутьян, а основатель советского государства, правопреемником которого является нынешняя Россия".

     Сталин боготворил государство. И понимал, что значит построить государство из ничего. Он знал, что Ленин построил государство из ничего. Или, точнее, из той пыли, в которую превратил государство поздний царизм и, главное, февральские импотенты.

     Ленин строил заново государство в условиях абсолютной неопределенности. Сталин действовал уже в условиях относительной определенности. К услугам Сталина была им создаваемая (кто тут может отвергать его заслуги!) государственная мощь. К услугам Ленина была только государственная немощь. Немощь — почти абсолютная. Чем компенсировал ее Ленин? Идеологической накаленной новизной. Советская Россия при Ленине была аутсайдером во всем, что касалось доминирования, но она была очевидным и непререкаемым смысловым лидером.

     Это лидерство пугало доминирующие державы, истерзанные Первой мировой войной. Они реально боялись всемирной коммунистической революции. Ленин, держа в руках факел этой революции, предложил доминирующим державам, правящим западным элитам альтернативу: или он кинет этот факел в их пороховой погреб, или они согласятся признать право новой России на жизнь. Пугая эти державы Троцким (для чего он и был нужен Ленину), Ленин вырвал Россию из лап духовной, политической, культурной и иной смерти. И дал ей новую жизнь.

     Он отстоял Россию — и это Сталин понимал с абсолютной ясностью — в условиях, повторяю, полной неопределенности. Все, кто сейчас владеют фактологией в достаточном объеме, знают цену сказкам о болезнях Ленина. Знают, что Ленин на самом деле был очень здоровым (и очень, кстати, заботящимся о своем здоровье) человеком к октябрю 1917 года. И что он сгорел дотла за пять-шесть лет. Это — плата за управление страной в условиях абсолютной неопределенности. Сталин был, в отличие от Ленина, очень больным человеком. И он вкалывал, как минимум, по семнадцать часов в день. Но он правил страной в условиях относительной определенности. И потому мог править более двадцати лет. Всю разницу между своим огромным вкладом в державостроительство и вкладом Ленина — Сталин понимал. И потому никогда не посягал на политический и метафизический авторитет Ленина. Есть, разумеется, и другие причины, но они потребовали бы более развернутого обсуждения.

     Но разве обсужденного не достаточно для того, чтобы прекратить антиленинский шабаш в просталинистской среде? А ведь и подобное прекращение было бы весьма серьезным шагом на пути к обеспечению для России выживания в очень опасном для нее XXI столетии.