Глава 4

Удобное для переправы место обнаружилось на закате, когда солнце уже наполовину провалилось в глухой ельник, стеной стоявший на противоположном берегу. Деревья выстроились над водой, как шеренга угрюмых черных воинов. Из-под них обрывался глинистый, щетинившийся корьем берег. На присмотренном месте он имел изрядную плоскую отмель, уходящую за поворот реки. Следуя по ней можно было выбрать вполне пригодное для подъема место Однако переправляться в сумерках никто не рвался. Здешний, поросший светлым лиственным лесом, берег выглядел не таким мрачным. И вообще - это был их край.

Река разделяла не только землю, она отделяла сегодняшнее, скудное и трудное существование от зловещего и темного, ожидающего по ту сторону.

Люди по большей части помалкивали. Хаген не наставлял Дени. Дени не трещала как сорока, Соль и Лерн не спорили, как обычно. Не бурчал Гарет. А Марк выговорившись накануне, вообще не проронил за весь день ни слова.

Так молчком, не сговариваясь, и остановились на привал, выбрав плоскую и ровную как денежка полянку у воды.

На ужин жарили козлятину. Повезло Лерну. Двигавшийся в арьергарде барон, наткнулся в заросшем по самый срез овражке, на маленькое козье стадо. Когда его отыскал, обеспокоенный Роберт, с крупа лошади Лерна свешивалась добыча.

В прозрачном вечернем воздухе быстро распространился и стал подманивать запах жарящейся дичины. Все стремились поскорее закончить дела. Первым, естественно, оказался Дени. Он то с одной, то с другой стороны подбирался к, насаженной на вертел, тушке, пробуя отколупнуть кусочек. Пальцы жгло. Дени сначала дул на них, потом засовывал в рот, остудить и облизать. В этот момент он забывал об опасности и тут же получал подзатыльник от Гарета.

Проходивший мимо Хаген, посоветовал:

- Шабером своим ковырни, а рукой только придерживай. Смотри, Гарет отвернулся.

- Учи, учи, щас и ты получишь! - распрямился старик, не терпевший вмешательства в процесс готовки.

- Мы ж только попробовать. Вдруг уже готово, - Хаген прикрыл голову рукой, будто и впрямь опасался затрещины. - Вон и Соль - тоже.

- Господин Соль - человек степенный. Он себе не позволит руками в костер лазить.

Обращением 'господин' Гарет выделял только Соля, Роберта иногда величал 'графом', прозвище Лерна игнорировал, звал по имени - Рено, а к Дени - как Бог на душу положит: то мальцом, то свиненком, то наказанием.

Перебранка вызвала повышенный интерес остальных. Постепенно они взяли недожаренную козу в кольцо. Не на шутку осерчав, Гарет грудью кинулся прикрывать ужин от расхитителей.

- Уставились, что волки голодные! Сказано - не готово. О, и дармоед тут же вертится. - Любопытствующий Дар, топтался сбочку. - Я ж видел, как ему господин Соль здоровенный кусок от козочки откромсали.

Первым расхохотался Лерн, за ним остальные. Даже Роберт заулыбался.

Решение принято, все что свершится - свершится завтра. Сегодня был последний, беззаботный (какой уж он там беззаботный!) вечер.

В другой жизни - будто и не с ним было - остались пышные разгульные застолья в севера и утонченные трапезы востока; сладкое, густое вино и танцующие полуобнаженные женщины. Жалел ли Роберт? Иногда, легким флером проносилось мимолетное сожаление. Не о еде, разумеется, там, вдалеке остались часть его, осталось понимание, остался чужак, иноверец, нареченный враг - Тафлар, с которым Роберт мог обсуждать вещи, о каких никогда не заикнулся бы со своими.

Гарета взяли в кольцо, обложили, можно сказать. Тот в отместку переманил на свою сторону Марка. Теперь они вдвоем крутили вертел, чтобы равномерно прожарилось со всех сторон.

- Ты не христианский рыцарь, ты - Анхримнир помощник злокозненного Локи, - рыкнул Хаген, усаживаясь прямо в траву. Все уже расселись. Дальше перепалка пошла снизу вверх.

- Кого это господин Хаген поминает? - шепотом спросил Дени у Соля.

- Язычников. Первый - повар богов. Второй - сам бог хитрый и злой.

Ждать ужина, впрочем, оставалось не долго. Жаркое наконец, сняли с распорки.

Гарет как всегда протянул нож Роберту.

- Дели сам. Что ты каждый раз церемонию из чепухи устраиваешь? - отговорился тот.

Старик хмыкнул, но, орудуя ножом, тихонько прошелся, в том смысле, что вот собрались в лесу благородные господа, да и одичали враз, стоило 30 лье от дома отъехать.

Коза все ж была не маленькая. За первой порцией приправленного луком и диким чесноком мяса, последовала добавка.

Первым взмолился умеренный в еде Соль:

- Все! Больше не могу.

- Да я уже отрезал, господин Соль.

- Отдай Дени, он всегда голодный.

- Не отдам! Этот свиненок успокоится только, когда на первом куске сидеть будет, а последним давиться.

Черный заречный лес загораживал полнеба. Из-за него выползала ручка гигантского ковша из семи звезд. Рядом раскорячилась буква 'М'. Тафлар называл ее Касиопеей и еще как-то, Роберт забыл. К полной луне подкрадывалась тучка…

Лежать бы так и лежать, глядя в черное расшитое звездами небо, да слушать неспешную беседу у костра. Сейчас Хаген с Лерном начнут вспоминать свои сражения.

Грает будет поддакивать тому и этому. Потом загудит Марк. Он воевал в отряде Раймунда Тулузского, ходил на Эдессу, вернулся как раз к началу штурма Иерусалима. Только Соль в такие разговоры никогда не вступал.

Однако привычное течение беседы сбил нахальный мальчишеский голос:

- Я про войну слушать не хочу, господин Гарет. Я лучше спать пойду.

- Чем это тебе, свиненку, рассказы про войну не нравятся? - не на шутку рассердился старик.

- И не свиненок я. Меня мессир граф в пажи определил.

- Это он поторопился. Поторопился. Я вот сейчас встану и уши тебе оторву за непочтение.

Кряхтя и отдуваясь, старик начал подниматься с валежины.

- Гарет, - окликнул его из темноты голос Соля, - пусть его. Не хочет слушать, не заставляй.

- Да что же это, господин Соль? О чем же нам тут говорить, чтоб свиненка, то есть, извиняюсь, пажа голозадого позабавить?

- А ты сказку расскажи.

- Не знаю я сказок. Что я вам, нянька?

- Ни одной? И в детстве не слыхал?

- Сколько себя помню, мне сказывали, как оружие содержать, сбрую чинить, за конями смотреть, потом - как молодому графу нужным быть. Разве… как от нечисти обороняться. Только ерунда то.

- Не увиливай, расскажи! - встрял Лерн. - Это ж так интересно. Представь: приехали мы в… неизвестный замок, - Лерн суеверно не стал упоминать Барн. - А там - ни хозяев, ни слуг - одна нечисть: альвы, тролли, лешие, привидения. Что делать?

- Креститься!

Компания дружно захохотала. Ничего не скажешь, Гарет удачно срезал острого на язык барона Геннегау.

- Дени, ты, песнь о рыцаре Роланде слышал? - спросил Лерн, когда все отсмеялись.

- Родич Карла Великого. Его сарацины заманили в горы и убили. Карл вернулся и сарацин положил. А тела Роланда и его друзей отвезли на родину и похоронили в Бле.

- Я читал, - неожиданно вступил в разговор Соль, - повесть о короле бриттов Артуре. Он прославился многими подвигами, собрал все земли на острове под свою руку…

- Так во всех сказаниях: жил, жил, мечом махал, - сварливо перебил Дени, - махнет раз - замок падет, махнет другой - соседнее королевство.

Гарет стремительно, без всякого кряхтения прыгнул в сторону мальчишки. В темноте далеко разнеслась звонкая оплеуха.

- Еще слово поперек вставишь - утоплю, сопливец, не посмотрю, что паж.

- Вы не правы, юноша, - как ни в чем не бывало, продолжил Соль. - Не все обстояло гладко в королевстве бриттов. Один из рыцарей, побратим, почти приемный сын Артура влюбился в королеву.

- Эка невидаль, - хохотнул Лерн.

- Влюбился наповал и все свои клятвы забыл.

- А король, чего? - несмело спросил Дени, косясь на Гарета.

- А король явил благородство: отпустил их с миром. Только после того как они ушли, королевство развалилось, и сам Артур пал в бою.

Неожиданное молчание воцарилось на поляне. Ночь под звездами. Длинная дорога без конца. Их объединило общее устремление и общая печаль. Может, о несовершенстве мира? Ни один из этих закаленных в сечах, продубленных горестями людей, не ответил бы на вопрос, что на самом деле их свело и удерживает вместе.

Молчание, впрочем, продлилось не долго.

- Я слышал похожую историю, - пророкотал Хаген. - Только короля звали Бранн - Ворон, да и не король он был, а вождь язычников. Точно, была у него неверная королева и двенадцать рыцарей. А чтобы они не передрались за трапезой, кому первый кусок достанется, Бран усадил их за круглый стол. Так и сидели кругом.

Все оказались равны, и Бран - первый среди равных.

- У нас тоже король считается первым среди равных.

- Не равняй их и нас, Роберт, - откликнулся Соль, - У нас король признает себя равным потому, что силенок у него маловато. Своим доменом только и правит, попробуй он сунуться например в Блуа, или вон к родственникам Лерна в Генегау - от него только перья полетят. А формула - так, компромисс.

- В предании бриттов могущественный король уравнял с собой в правах своих вассалов. Да не на словах - по-настоящему. Даже противится не стал, когда равный у него жену увел.

- Но, господин Соль, как же так? Взять и жену отдать! Так не бывает, - пискнул Дени.

- Конечно, не бывает. Но, наверное, должно быть. Разве не лучше отпустить женщину, если любишь ее и видишь, как она мучается рядом с тобой из-за любви к другом?.

- А король Марк Тристана убил. Он тоже его жену, то есть королеву любил. Я жонглеров слышал. Они консоны исполняли и песнь о Тристане и Изольде. Женщины плакали. - Дени опять встрял, несмотря на реальную угрозу новой затрещины.

- Говоришь, убил Марк Тристана? - Роберт поднял голову, посмотрел в сторону Дени.

Узкое личико мальчишки пылало от жара костра, да и от давешней оплеухи, поди.

Глаза блестели. - Скажи, господин паж, тебе самому какая история больше нравится: про короля бриттов или короля Марка?

- По душе - конечно про короля Артура, а по жизни… свою жену просто так никто не отдаст.

- Марк, а ты что скажешь? - принялся раздувать пламя дискуссии Лерн.

- Не слышал я таких сказок. Мне в детстве больше про Лиса рассказывали, - тактично ушел от ответа бывший послушник.

К разговору о любви и неверных женах больше не возвращались. Такие темы как-то не были приняты в их кругу. Сегодня их подбил несмышленый Дени, а может феи колдовали над затерянной в бескрайних лесах полянкой.

Спать пока никто не собирался и чтобы поддержать разговор, Лерн предложил придумать Марку родословную. Но тот категорически отказался, мол, спутаюсь, и все вранье наружу выйдет.

Сам Лерн приходился двоюродным племянником графу Геннегау. Пожалуй, только Соль мог с ним поспорить родословием. Тот возводил свой род аж к римлянам.

- Господин Гарет, - почтительно обратился, снедаемый любопытством Дени к своему мучителю, - а мессир Роберт происходит от Шарлеманя?

- Нет.

- А от кого? - въелся Дени.

- От графа Роберта Сильного, который Париж от викингов отстоял. Ты вон лучше у Хагена расспроси от кого он свой род ведет.

- Я и так знаю. Он говорил.

- Ну, и от кого?

- От панталон.

- Чего!!? - взревел Хаген.

Следующую реплику Дени подал из дальних кустов. От костра его сдуло:

- Господи Хаген, вы же сами мне говорили, что от панталон происходите.

Роберт первым сообразил в чем дело и покатился со смеху.

- Погоди, Хаген, да постой, тебе говорю! Все равно его в темноте не догнать, только о кусты обдерешься, да шатры повалишь.

- Я этого клопа провансальского придавлю, когда поймаю!

Роберт поднялся и примиряюще положил руку на плече Хагена.

- Я свидетель. Ты при мне говорил мальчишке, что по прямой происходишь от славного конунга Рагнара Кожаные Штаны. Говорил?

- Ну, говорил.

- Парень с трудом перешел с южного лангедока на северный лангедол. Еще путается, но суть уловил правильно. Не находишь?

Роберт все же отодвинулся от вспыльчивого барона подальше. Тот задумался, сохраняя на лице зверскую мину. Быстро соображать барон Больстадский не умел, но и злопамятным не был.

- Эй, паж недорезанный, выходи. Бить не буду!

- И в костер не забросите? - голос Дени едва доносился с дальнего конца полны.

- Нет. Я лучше тебе расскажу, кто был мой предок.

Дени бочком подобрался к развеселившейся компании.

- Садись, - Хаген указал место у костра и начал просвещать рыжего пажа.

Утро заполнило поляну холодным плотным как белая кошма туманом. Костер беспомощно трепетал, освещая исключительно самого себя. Благо, лошади отозвались на свист, прибежали плотной группкой.

- Ишь, жмутся к людям. Забоялись, - констатировал невидимый Гарет.

Собирались на ощупь, почти не разговаривая. Не торопились. Куда спешить в такое утро?

То тут, то там раздавалось бряканье, всхрапывали кони. Из тумана, окружившего костер желтой мерцающей сферой, высунулся Дени, протянул руки к огню, погрелся немного и сгинул. Гарет и Марк закрепили на рогульках поперечину с подвешенными на ней кусками недоеденной вчера козы и отошли. Дени вынырнул тут как тут и отхватил своим шабером кусочек.

В плотном как молоко тумане водились лесные духи. Один на грани видимости пошевелил космами и заворчал голосом Хагена.

Туман не охотно отступал под лучами жалкого осеннего солнца, оставляя на металле и гладкой коже испарину. Плащи обвисли, пропитавшись холодной влагой. Когда сборы закончились, люди потянулись к костру. Белесые полосы растянуло по краям поляны, запутав с пожухлой травой.

С завершением завтрака не торопились. Решили дождаться, когда широкое разделенное на дюжину рукавов русло реки, станет просматриваться полностью.

Благо, сегодняшняя переправа не походила на предыдущую. Артачившиеся поначалу кони, едва замочили ноги и на закатной сторонке пошли веселее.

Роберт выехал вперед, как всегда делал на опасных участках. В арьергард отрядил Хагена. Непосредственной опасности вроде не было, но само место, отмеченное столькими душегубствами, заставляло быть начеку.

Беспокойство всадника передалось коню. Он всхрапывал, прядал ушами и поддавал головой. Перегнувшись через высокую луку, Роберт похлопал животное по шее. Сзади раздавался равномерный топот коней его отряда.

Держась на северо-запад, они ни сегодня - завтра выйдут на Барнскую дорогу.

Осталась последняя возможность предупредить товарищей и потребовать - пусть уходят. Он один пойдет в замок. Если там тихо - вернется к Критьену. Если беды происходят оттуда - скорее всего он погибнет, но постарается захватить с собой на тот свет как можно больше врагов. Это - его квест.

На Бенедикта напали человек пятнадцать. Будем считать их - мобильным отрядом. В их отсутствие замок должны охранять еще сколько-то вооруженных людей. Итого - двадцать с небольшим. А нас всего семеро, вернее шесть с половиной. Хотя, приблудыш и за половину не сойдет.

Но ведь не послушаются!

Приказать? А кто он им? Командир? Знаменитый рыцарь? Влиятельный вельможа? Нет - друг, попавший в беду и нуждающийся в помощи. И никто из его друзей не хочет понять, что он не может принять такую помощь. Не может позволить им погибнуть вместе с собой.

Черной волной накатила давно знакомая тоска. Захотелось крикнуть Тому на верху: 'За что?' 'А ни за что' - ответит Он голосом светского аббата Гинкмара. Когда - то они вместе бегали по закоулкам замка в Блуа, придумывали себе подвиги, которые совершат, став рыцарями, и страны, которые завоюют. Действительность превзошла любые ожидания: один стал изгоем, другой по доброй воле отвернулся от мира рыцарских потех, но так и не стал настоящим священником.

Еще Голос напомнит о смирении. Смирение - альфа и омега всех наставлений.

Смирись и забудь. Если не можешь забыть - просто смирись. Делай ежедневно одно и тоже: ешь, пей, ходи по нужде, разговаривай, двигайся, спи - и смирение придет само как усталость от жизни.

- Роберт, - Соль, оказывается, уже некоторое время ехал рядом. Тропа стала шире, две лошади уже могли пройти бок о бок. Только редкие ветки задевали по ногам.

- Что случилось?

- У тебя лицо нехорошее.

- Сойдет и такое. Я не девица.

- Могу поспорить, ты опять начнешь нас отговаривать. - Соль понизил голос почти до шепота.

- Ты что ясновидящий?

- Значит, угадал - констатировал граф Альбомарский.

- Я не могу вести вас на погибель.

- Знаешь, я рад, что нет настоящей войны. Там бы ты мне приказал - я выполнил.

Тут мы вроде как на прогулке, и приказать мне жить или умереть, ты не можешь.

- А попросить?

- Я твою просьбу отклоняю. Остальные, кстати, тоже. Кроме Гарета конечно. Ему ты приказать можешь. Только мне сдается, в данном случае он пойдет против твоей воли.

- Ты их успел опросить?

- Не далее как вчера, когда Вы, граф, почивать отправились. Правда, я и вопросов-то не задавал. Само получилось. Так что, тебе от нас не отвязаться. Можешь даже не начинать.

Досада смешалась с неожиданным облегчением. Но Роберт тут же подумал с укором самому себе: очень удобно, когда все решается помимо тебя. И ты, вроде, ни при чем. Невинен!

Он не любил таких ситуаций.

- Ты не убедил меня, но вижу, спорить бесполезно.

- Значит, наши планы не меняются?

- Меняются, но только в деталях.

- Если не секрет, кого это коснется?

- Тебя, - тихо отозвался Роберт, - его, - мотнул головой в сторону примостившегося за спиной Дара. - И еще Дени.

По изменившемуся лицу Соля стало понятно - тот будет упираться до последнего.

- Соль, ты же все понимаешь, так зачем артачишься? Вы с Дени пойдете в Критьен.

Только - тихо. В Дье не заходите, передохнете у Тиссы.

- Решил освободиться от лишних фигур? Попросту убрать нас с доски? - Соль пытался протестовать.

- О какой доске ты говоришь? Ах - да индийская игра! Где ты ей научился?

- В Святой Земле, где же еще.

Бывшему графу Парижскому было неловко перед старым другом, но все обстояло именно так: он избавлялся от балласта. Оправданием служило только то, что эти двое совершат единственно возможное для своих сил - дойдут до Бенедикта и предупредят.

В отряде кроме приблудного пажа все знали о несчастье Соля. Блестящий воин, рыцарь, каких единицы, умница Соль, после картины резни в мечети Кубаттас Сахра перестал быть воином. Он прекрасно командовал, мог составить блестящий план атаки. В Иерусалиме при Готфриде он состоял в качестве советника по стратегическим вопросам. Но сам он убивать не мог! Прошло довольно много времени, пока он притерпелся к самому обычному виду трупов. Постепенно он начал носить оружие и даже принимал участие в нескольких схватках с неверными, когда таковых не удавалось избежать. Но Роберт помнил, что произошло, когда в одном из таких боев меч Соля снес голову визжащему сарацину в зеленой чалме.

Пока добивали напавших, все оставалось нормально, но как только отпустила горячка боя, Соль со всего маха рухнул навзничь. Его согнуло дугой, глаза вылезли из орбит, изо рта пошла розовая пена. Казалось, взбесившиеся мышцы разорвутся или сломают кости. Он не мог дышать, лицо сначала сделалось багровым, а потом сизым. Не помогла даже холодная вода.

Соль умирал. Друзья боялись его трогать. Первым тогда решился Гарет. Рассудив, что хуже не будет - некуда, старик перевернул натянутое как лук тело на бок и попытался разжать зубы. Не с первой попытки, но ему это удалось. С бульканьем в грудь умирающего ворвался воздух, судороги начали отступать.

Потом Соль долго, непробудно спал. Его не будили. Отволокли в ближайший овраг и закидали камнями останки сарацин, развели костер, согрели воду. Оставаться на ночлег в плохом месте не хотелось, но у них не было носилок. Так и просидели всю ночь без шатра над спящим товарищем.

Пробуждение для Соля было мучительным. Но ни тогда, ни после никто из них не выказал другу и тени презрения. Всех их искалечила эта война, кого снаружи, кого изнутри.

Чтобы не обсуждать больше принятое решение, Роберт решительно сменил тему:

- Вчера, когда вспоминали старые баллады, я хотел спросить: история про королей и их жен… я ее тоже слышал. На самом деле там все обстояло иначе: Артур свою жену отправил на костер, а Марк свою - отпустил.

- Ты прав. Но Гвиневеру не сожгли, только опозорили, а Изольда ушла странствовать в компании прокаженных.

- Тебе не нравятся обе развязки?

- А тебе?

- Мне тоже. Но, к сожалению, именно так чаще всего и бывает.

- За что?! Одну на пытки, другую в канаву - за что? За любовь? - вскрикнул Соль.

- В сказке всегда вовремя приходит смелый рыцарь…

- А в жизни?

- Чего мы с тобой сцепились как два сопливых оруженосца? Обоим за сорок, а из-за ерунды спорим.

- Мне становится страшно, Роберт. Живем как свиньи в навозе - тепло и вонько.

Блеснуло перед глазами - Гроб Господень! Ведь как в затмении пошли. А в итоге - переползли из одной грязной канавы в другую.

- Зато детям и внукам будем рассказывать подробности этого перехода.

- Башкой бы об стену, или в бою… Только чтобы сразу.

Таким подавленным Роберт не видел друга даже после той падучей. Пожалеть? По голове погладить? Сопли вытереть? Тогда граф Альбомарский точно руки на себя наложит.

- Ты мне живым нужен! Понял?!

- Не ори.

- Поедете со свиненком в Критьен. Дара держи при себе, - Роберт чеканил короткие фразы. - Если на вас нападут, отпускай птицу без терлика. Если доберешься нормально, отпусти, привязав на лапу цветную веревочку - я пойму, что у тебя все в порядке.

- А вы в это время к черту в зубы полезете? - атака Роберта привела Соля в чувство. - Хочешь, расскажу, что ты задумал? Меня - в Критьен, остальных - в засаде у замка посадишь, а сам - на белом коне - в пекло.

Соль не зря отличался острым умом. Роберт зашептал на пределе слышимости:

- А ты как хочешь? Чтобы всех вместе и вас с мальчишкой в придачу как стадо баранов - на убой? И я, главный баран - впереди.

- Я хочу, чтобы все живы…

- Здоровы, счастливы и сыты.

- Это плохо?

- Такая же сказка как та, что ты придумал вчера. На самом деле, король никогда не отпустит королеву с приблудой. Или ее - на костер, или его - под нож. Что касается наших дел: восемь лет назад я бы первым на приступ полез и вас за собой повел. Так учили, так - должно! Я, кстати, только тем и занимался от Киликии до Иерусалима. Но потом мне дали возможность подумать.

- Сарацины?

- И они, и ближайшие родственники в лице первого среди равных. И кое-что я понял.

Объяснить только трудно. Мой друг, Тафлар, наверное, сделал бы это лучше меня.

- Сарацин - друг. Король франков - враг…

- Это тоже - война. Считай, меня по голове приложило, вон как Хагена.

- Попытайся все-таки объяснить.

- Не хочу вот так на ходу. Потом встретимся и поговорим.

- Клянешься?

- Клянусь, - усмехнулся Роберт мелкой хитрости Соля.

- Когда мы выбрались из монастыря Святого Протасия и двинулись на север, мне показалось, прости Роберт, что ты собрался в свой последний поход.

- Мне тоже тогда так казалось.

- А сейчас? - осторожно спросил Соль.

- Отстань! Сказано, поговорим, когда встретимся. И, если хочешь, я не только забочусь о ваших головах, но и свою за просто так подставлять не намерен.

Соль вдруг разулыбался. Так и ехали рядом: мрачный Роберт Парижский и посветлевший лицом Александр Альбомарский.

И все же они заблудились, запутались в переплетении лесных троп. За спиной остались светлые лиственные перелески. Тропинки настырно загоняли их в угрюмый черный ельник. Дважды пришлось возвращаться по собственным следам: забирались в такую чащу - ни пешему, ни конному не пройти.

Остановились за полдень в холодном непросохшем логу и после скудного перекуса под ключевую воду решили двигаться на юг, в сотый раз поминая картографа и беса, которой водил его рукой.

Оно пришло внезапно. По коже прополз холодок. Призрачный, ледяной ветерок шевельнул волосы на затылке. Тело на миг покрылось 'гусиной кожей'.

Так же матово сиял серо-голубой октябрьский день, желтые и красные листья, нехотя срывались с веток, тонкие, сверкающие ниточки паутины плыли в воздухе, норовя зацепить ресницы. Из них феи ткут себе платье…

Попрятались лесные проказницы. Пичуги и те умолкли. Чаща укрыла своих звонкоголосых обитателей от неведомой опасности. Только сорока сухим треском носила по округе страшную весть. Ну, этой посплетничать - дороже жизни.

Роберт слишком долго воевал, чтобы отмахнуться от настороженной лесной тишины, и собственных предчувствий. Остальные, впрочем, тоже. Так что объясняться пришлось не долго. Дени, открывший, было, рот для вопроса, который всегда был у него наготове, получил короткий подзатыльник от Гарета и мигом успокоился, вернее тоже насторожился.

Поехали на стрекот сороки-ябеды, но на полпути спешились. Дальше необходимо было двигаться тихо и по возможности незаметно. Уже ни для кого не было секретом, что впереди идет бой… или разбой.

Крики, звон металла, тяжелое буханье…

- Не иначе, ворота ломают, - вполголоса сообщил Гарет. С ним согласились.

Соля и Дени, Роберт, как всегда, оставил в арьергарде. Мигнул Гарету - присмотри.

Роберт, Лерн и Хаген уже пошли в обход густо разросшихся кустов лещины, чтобы из-за них посмотреть: кто, кого, за что - когда от самой земли, из-под ветвей донесся не то человеческий, не то звериный вой. Лерн, сторожась, приподнял ветви мечом.

- О Господи!

Под кустом, привалившись к комлю, сидела женщина. Только сейчас они углядели в высокой траве вымазанный кровью след. Она приползла со стороны побоища. Одной рукой женщина прижимала к себе тельце ребенка, другой пыталась удержать вываливающиеся из распоротого живота кишки. Заметив угасающим взором склонившихся над ней людей, она обеими руками прижала к себе мертвого младенца.

Ребенок свернутой головой смотрел через плечо на рыцарей.

- Хаген, стой! Лерн, не пускай его!

Успели. Догнали. Лерн прыгнул на спину Хагена, что-то тихо приговаривая. Роберт подсек ноги и повалил, придавив обоих для верности своим телом. Cлава Всевышнему, норманн не успел вытащить из ножен свой фламберг. Короткая, ожесточенная борьба, однако, привела его в себя.

- Отпустите, - сдавленно прохрипел гигант. Его отпустили, помогли подняться.

Прямо у их ног лежал человек. Серую байдану спереди залила кровь. Голова со спутанными светлыми волосами запрокинулась. Широкий рог крестьянских вил вошел ему в горло точно над краем пекторали, прикрывающей грудь спереди. Владелец вил лежал рядом. Молодой, по-крестьянски одетый парень, уткнулся лицом в палую листу, уже пропитавшуюся его кровью. Они оба погибли, но все равно, победил крестьянин.

Сзади тихо подобрался Гарет. По лицу старика стало понятно: женщину он видел.

Роберт кивком указал ему, идти обратно. Второй приказ отдал одними глазами.

Гарет понял.

Вернулся старик уже с луком в руках. Уперев пятку в корневище они вдвоем натянули на саженный лук тетиву.

- Спрячься в завале. Стреляй только наверняка. Лерн насчитал пятерых, шестой валяется здесь. - Роберт пнул труп в байдане. - Хаген, Лерн, заходим справа и слева. И тихо! - не на турнире.

У завала колыхнулись ветки- Гарет устраивался в засаде. Роберт скомандовал:

- Вперед!

Четверо воинов, облаченных в кольчуги и разномастные шлемы, тащили с опушки здоровенное бревно. Обломки другого бревна валялись у почерневших от времени тесовых ворот. Стало быть, первая попытка штурма провалилась. Еще один воин шел вдоль глухого островерхого тына, высматривая уязвимое место. Он как раз скрылся за углом, когда из чащи выбежали трое рыцарей. Тащившие бревно разбойники так увлеклись, что не заметили опасности.

Бой был коротким.

Собственно, все уложилось в несколько неспешных вдохов. Хаген, не очень заботясь о красоте и традициях, навалился на пару со своей стороны. Упали все. Поднимался норманн, упершись острием меча в груди одного из поверженных. Массивный фламберг без труда продавил кольчужное плетение. Противник коротко хлюпнул и затих. Двое под бревном извивались, но были надежно изолированы. Над ними склонился Лерн.

Один из злодеев все таки вывернулся. Нырнув под расставленные руки Хагена, он потянул из-за плеча топор на длинной рукояти. Великан не торопясь, позволил противнику достать оружие и даже пару раз им махнуть.

Лерн не дал подняться паре корячившейся под бревном: по очереди вогнав меч туда, где открывалась под броней уязвимая плоть.

По суетливым движениям, отбивавшегося от Хагена противника, было понятно - конец рядом. Возможно ближе вздоха, ближе удара сердца. Роберт отвернулся. За спиной после короткого 'хек' раздался звон пополам с хрустом и бульканьем.

Остался последний. Роберт заметил, как из лесу скользнула приземистая фигура Гарета. Они начали обход усадьбы с двух сторон. Наблюдатель должен попасть в клещи. Роберт надеялся взять его живым и допросить.

Двигаться приходилось медленно, осторожно. За любым выступом могла притаиться смерть с мечом в руках.

- Дяденька. Дяденька рыцарь! - голосок доносился с самого верха. Заглянув за ближайший угол, и убедившись, что там никого нет, Роберт поднял голову. Между заостренными вершинками бревенчатого забора просунулась чумазая детская мордашка.

Храбрецу явно не хватало роста.

- Я тебя слушаю. Говори, - тихо откликнулся взрослый.

- Он свой плащ на угол бросил и в лес убег. Я его еще вижу.

- Куда побежал?

- К лесу.

- Тут кругом лес. Рукой покажи.

Из-за частокола высунулась ручонка. Но, удержаться на верху юный пособник справедливости не сумел - рухнул. За стеной мягко шлепнулось.

- Не ушибся, воин?

- Живой, - откликнулся герой и всхлипнул.

- Гарет, - Роберт безоговорочно поверил мальчишке, - Гарет, выходи, его здесь нет.

Они встретились у обтрепанного серого плаща, натянутого на деревянную колоду.

- Ушел, - с сожалением констатировал старик.

- Мне тут сверху подсказали, куда, - Роберт указал направление.

Край замызганного, некогда светлого палия пропитался кровью.

- Если его кровь, - рассудил Гарет, ткнув пальцем в траву, - по следу сыщем.

Они нашли кровавые мазки на высоких, начавших уже жухнуть стеблях, и побежали.

- До леса дотянет, а там - поминай, как звали, - посетовал Роберт.

- Стой, граф. Гляди.

С пригорка, на который они выскочили, открылось: невысокий, одетый в длинную с прорезями кольчугу человек припадая на левую ногу, подбегал к кромке кустов. Еще чуть и темная фигура нырнет в заросли.

- Дай лук, - потянулся Роберт.

- Сам справлюсь. Отойди, мессир, не колготись.

Роберту казалось, Гарет очень долго накладывает стрелу, примеряется, наводит.

Хищный кончик тонкого дрота чертил в воздухе, будто вынюхивал след. Роберт даже дыхание задержал, ожидая, когда с шипением сорвется в полет стрела. Мощный английский лук, так любимый Гаретом, бил на сто тридцать шагов, пробивая доску в два пальца толщиной. Бронебойная стрела с двадцати шагов проходила кольчужника навылет.

Раздался крик. Скособоченная фигура взмахнула руками и рухнула в траву.

Стрела вошла ниже лопатки у самого позвоночника. Можно было не проверять. Такая рана смертельна, все равно, справа или слева. Но Роберт, ухватившись за кольчужный рукав, все же перевернул еще теплое, податливое тело.

Только издали можно было принять этого человека за подростка. Перед ними лежал поживший уже мужчина. Смуглую до сарацинской черноты кожу избороздили глубокие морщины. Роберт оттянул ворот кольчуги. Так и ecть! Грудь, c выступавшими ключицами, оказалась белой. Палестинский загар. У тех, кто там долго жил, такой загар был особенно стоек.

- Давай, граф, я его отволоку. - Гарет подхватил мертвеца за ноги. - Вон мисюрку подбери.

Так разговаривать старый слуга позволял себе только наедине, и только будучи в сильном волнении. Роберт пристальнее всмотрелся в угрюмое лицо друга.

- Ты знал его, что ли?

- Вроде виделись, - Гарет пригнулся и как впряженная лошадь потянул тело в сторону тына.

- Кто он?

- У друга вашего, маркиза де Бо в пешцах ходил. Задолжал он мне малость.

- Теперь долга не вернуть.

- Будем считать, расплатился. Это ж они с итальяшкой всем рассказывали, как вас хоронили. Я дознаваться - они даги похватали. Спасибо барон наш чумовой рядом случился - отбились. Я их потом долго искал. Как в воду канули.

Четверых разбойников положили перед воротами. Хаген стаскивал с последнего байдану.

- О, на вашем тоже кольчуга, а сапоги пажу в пору будут.

Отдельной кучкой лежало оружие: два фальчиона, дага да немецкий боевой топор с подрубленным топорищем. Все из плохого железа, со слабой заточкой. И, все равно, это было боевое оружие. В эфесе одного меча, алел красный камень, грубо вставленный в оголовок. У топорика болтался кожаный с золочеными клепками темляк - явно с 'чужого плеча'.

- Не простые разбойники, - проговорил Лерн, остановившись рядом с Робертом.

- Кольчуги видел?

- Нет еще.

- Боевые, чиненые. Оттуда.

На душе у всех было скверно. Вчерашние соратники, вернувшись с жестокого, кровавого Востока, превратились в лесных разбойников.

- Оборотни, - вслух подумал Лерн. - И я не лучше: заколол тех двоих как свиней.

- А женщину и ребенка, значит, они по всем правилам убивали? - зарычал Роберт.

- Я боюсь превратится в такого же.

- Надо было устроить турнир, вызов послать? Сам же сказал - оборотни. Что заслужили, то и получили.

Роберт отвернулся. На душе скребло. В чем-то Лерн был прав.

Из леса притащили труп последнего разбойника. У этого к поясу крепились ножны с кривой турецкой сабелькой. Сомнений не осталось: бродяги, недавно вернулись из Святой земли, впрочем, как и Роберт с друзьями. Судя по оружию и доспехам, двое - оруженосцы или однощитные рыцари, остальные - пешцы. Коней из ближайшего перелеска Соль перегнал к усадьбе. Невысокие худые клячонки, похоже, совсем недавно трудились на крестьянских полях.

Последними вынесли к воротам трупы поселян. Роберт с Гаретом - мужчину. Следом из леса показался Хаген с женщиной на руках, за ним, спотыкаясь, брел Лерн, неся в ладонях маленький трупик с удивленными, подернутыми дымкой глазами. Всех троих прикрыли плащом одного из разбойников. Роберт вспомнил две могилки на родовом кладбище: большую и поменьше. Завтра этих троих, еще утром бывших семьей, снесут на тихий крестьянский погост.

Дубовые створки, преградившие путь разбойникам, заскрипели и приоткрылись, чтобы тут же захлопнуться за спиной коренастого широченного в плечах мужчины лет сорока пяти. Тусклая серая кольчуга с наголовником спускалась ему ниже колен. В руке он сжимал короткий широкий меч; на чужих не смотрел и меч держал так, будто вынес для порядка или просто забыл оставить. Светлые на выкате глаза уставились на лежащих у порога. Кто они ему? Сын с женой? Дочь с мужем? Внук? Тонкие в ниточку губы кривились.

Еще скрип ворот. Следом за мужчиной скользнул совсем молодой парень - сын, такой же приземистый и широкий в кости. Этот не сдерживался: пробежав мимо молчаливых воинов, рухнул возле мертвых. Потом ворота распахнулись и уже не закрывались. За порог выбежала дородная, растрепанная женщина. До самого леса над полем полетел тоскливый вопль. Мать заголосила над сыном.

Должно быть, именно крики жены вывели хозяина хутора из ступора. Он, наконец, оторвал взгляд от покойников и посмотрел на живых. Черный туман горя в глазах тут же сменился страхом. Что если негаданные помощники окажутся такими же злодеями?

И так бывает, мельком подумал Роберт, выступая вперед.

- Не бойся нас, добрый человек, мы искали дорогу в Барн, заблудились, вышли на ваш хутор случайно. Мы не разбойники.

- Кто вы? - напрямую спросил хозяин, сторожко оглядывая усталых людей в грязной потрепанной одежде. - На службу в замок идете?

- Нет, - ответил Роберт. - Я - друг Филиппа Барнского. Барон перед смертью просил меня навестить его жену и сына. Я обещал.

Видя, что хозяин все еще сомневается, Роберт широко ладонью перекрестился, призывая в свидетели Господа.

- Как твое имя? - отец погибших, все еще медлил приглашать подозрительных гостей в дом.

- Граф Роберт Парижский, - привычное сочетание вырвалось против воли. Сразу стало скверно, но поправляться не стал. К чему? Каждому встречному-поперечному свои трудности объяснять не станешь.

- Рихер Лабер, вассальный рыцарь барона Филиппа. Был. - Назвался хозяин хутора.

Представлять спутников Роберт не стал, взгляд Рихера опять увело в сторону лежащих у ворот тел.

- Сын?

- С невесткой и Оделрик, - Рихер всхлипнул. Роберт поспешно отвернулся, чтобы не смотреть, как плачет сильный пожилой мужчина.

Дом до краев наполнили горе, плач, причитания, всхлипы, тихие шепотные разговоры.

Хозяева занимались подготовкой к похоронам. Роберт вместе с Солем и Дени ушел в конюшню. К ним присоединился Рихер. Вместе они осмотрели захваченных лошадей.

Одну предстояло перековать. Ее Роберт собирался отдать Солю заводной.

Когда осмотр заканчивался, Рихер, глядя себе под ноги, пригласил Роберта с его людьми в дом - хозяйка на стол собрала.

- Соль, Дени, идите, я вас догоню.

Когда те вышли, Роберт обернулся к вассальному рыцарю:

- Ты что-то хочешь спросить?

- Вы ее живую нашли? - Рихер рассматривал носки собственных сапог.

- Она уползла от опушки к кустам, там мы на нее и наткнулись.

- У нее рана под левой грудью…

- Это - я.

Роберт как бы невзначай положил руку на эфес Табана.

- Спасибо. Хоть не мучилась, - прошептал Рихер.

Заполночь, когда в доме немного успокоились, и зажженным оставался только скорбный светоч у тел погибших, гости вышли вместе с хозяином на подворье. В костре посреди двора тлели угли. Ветерок нет-нет срывал с шающей кучки одинокую искру. Рассаживались по кругу. Рихер молча ждал, когда они устроятся. По неподвижному темному лицу скользили красные блики. Руки сами вертели-переламывали прутик.

Гнетущее молчание нарушил Роберт:

- Не буду скрывать, вначале мы не хотели посвящать тебя в наши дела.

Лицо Рихера не дрогнуло, только взгляд переместился с красных углей на говорившего.

Рассказ о Критьене и о полной превратностей дороге занял довольно много времени.

Роберт умолчал только о превращении цистерианского послушника в рыцаря Марка.

- Можешь что-то добавить?

- Весной, еще дорога на Барн не просохла, по ней прошел отряд. Сам я их не видел, только следы. Лошади не крестьянские. Сколько не скажу. Человек может десять, может восемь. Отсюда до замка полтора дня пути - не через забор перелезть. Но ездим туда не редко. Покойный барон, когда в поход уходил, меня с сыновьями оставил за дорогой присматривать. Мы тогда тоже было собрались Гроб Господень воевать, но барон Филипп, Царствие ему Небесное, отговорил. Тихо тут после отъезда стало. Но мы все равно приглядывали, заодно и госпожу Анну навещали. Места у нас глухие, сами видите, людей мало. В последние годы, правда, кое-кто стал возвращаться, да заброды однажды появились, только не задержались на долго.

Когда я весной следы на дороге углядел, кликнул сыновей, сервов на коней посажал и - в Барн. А ну как думаю, лихие люди замок осадили. Прошмыгнули-то они ночью, скрытно, добрые так не ходят.

К замку мы подобрались тихо, на рассвете, да не по дороге - стороной. Огляделись - спокойно вроде кругом: на башне караульный дремлет; ворота заперты, но мост не поднят. Средний мой к воротам поехал, с караульным словом перемолвился.

Оказалось: к госпоже Анне родственница приехала. Мы малость успокоились. Опять же, вторые сутки в седле, отдохнуть надо. Въехали во двор. На коновязи лошади топчутся. Так себе лошаденки. А отдельно, смотрю, два зверя стоят. Оба вороные с белыми звездочками. Таких раньше здесь не было. Гостей кони. Люди незнакомые на крыльцо высыпали. Мы, конечно, представились. Те стоят, молчат. Нехорошо как-то.

И выходит на крыльцо девушка, или, сказать, молодая женщина вся в черном. На голове только красное покрывало. Здравствуйте, говорит. Мне о вас кузина Анна рассказывала. Она сама занедужила, так я вам вместо нее все обскажу. Я говорю, сам должен с мадам Анной увидеться и переговорить. А она: как смеешь, вассал сюзерену требования высказывать? Вассал - потому и волнуюсь. Говорю, а сам по сторонам посматриваю. Герик, капитан замкового отряда (отряд - одно название - шестеро кольчужников) со своими в сторонке стоит. Пришлые в кучку сбились и смотрят, что твои волки - сейчас кинутся. А Герик, случись какая заваруха, не понятно, на чью сторону встанет. Если на нашу - отобьемся. А если на их? Так и топчемся посреди двора. Но тут на порог вышел сенешаль Миле, уважаемый человек, в годах уже. Вы, говорит, дама Герберга, зря наших друзей гоните. Проходите, говорит, Рихер, в дом, и люди ваши пусть спешатся. Тут и Герик подскочил, с коня помог сойти. Люди дамы Герберги расходиться начали, только в нашу сторону все равно косят.

Уже в доме мне Миле рассказал, что госпожа Анна действительно занемогла, но вроде поправляется. Накормили нас. Миле пригласил переночевать. Вспомнил я даму Гербергу, нет, думаю, с этой красавицей под одной крышей оставаться, все равно, что с голодной рысью хороводы водить. На прощанье подходит она ко мне и говорит, что мол, пока сестра Анна болеет, хозяйством будет заниматься сама. А мне надлежит отправляться домой и до особого приказа Барн не посещать. 'Ваше дело - за дорогой смотреть, как барон Филипп приказал'.

С тем и уехали. Только за все лето никто из замка к нам так и не пожаловал. Мимо проезжали и не раз, но к нам свернуть - ни-ни. Недавно Роже, убили которого, - Рихер запнулся, проглотил вставший в горле ком и хрипло продолжил, - Роже в Дье две седмицы назад ездил. Вернулся смурной. Нехорошо, говорит, в деревне. Он у бальи остановился. От его невестки узнал, что в округе разбойники объявились, что наследника Франкона убили и в колодец бросили; что люди из Барна пару раз в Дье наезжали. Один раз с раненым.

Тогда я сам в Дье отправился. Людей с оружием прихватил, раз такое дело. Бальи мне подтвердил: шалят в округе, а отряд из Барна татей ловит, только поймать пока не может. Вроде все сходится, но смотрю на его крысиную морду и не верю! А теперь хочешь верь, мессир граф, хочешь нет, он мне в точности вашу компанию описал, дескать - вы и есть разбойники.

- Мы заходили в Дье. Мне этот крысомордый тоже не понравился. Только, Рихер, ты самого главного не сказал, те, которые на вас сегодня напали - из Барна?

Над плотным кружком людей, придвинувшихся к рдеющему кругу костра, повисло молчание. Рихер низко свесил голову.

- Видел двоих, - наконец глухо отозвался он.

Роберт, да и остальные все понимали: сюзерен погиб, вассальной присяги Анне или наследнику Рихер не приносил. Значит, остался один без защиты. И враждебный мир сегодня клацнул перед его лицом зубами, вырвав кусок родной плоти. Как оно ни тяжко, в будущем Рихеру придется рассчитывать только на себя и свою поредевшую семью.

- Летом, уже Троица прошла, - продолжал Рихер, не отрывая взгляда от своих сапог, - В замок еще двое проехали. Каждый одвуконь…

Все-таки - Барн. До последнего оставалась надежда, что разбойники, разорившие округу, гнездятся в другом месте.

В доме остались три тела, всхлипывания, скорбный вой, мерный речитатив заупокойной. Роберт устроился на самом верху сеновала. Пронзительно пахнущее свежее сено послужило периной, плащ с вытертым волчьим подбоем - одеялом. Внизу высвистывал носом рыжий паж, храпел Хаген, шуршали в темноте остальные. Звякнуло - пристраивают оружие поближе. Мало ли, ночь длинная…

Знать бы, сколько оружных в замке; еще - их планы; совсем бы здоров, иметь там своего человека… А еще лучше вообще никуда не ходить, - неожиданно закончил мысль Роберт и усмехнулся.

От состояния, в каком покидал окрестности Парижа, сегодня почти ничего не осталось. Тогда душило отчаяние, сходное с отчаянием брошенной женщины. Было, было. Из песни слов не выкинешь.

Он, конечно, пойдет в Барн. Жаль если это его последняя война. Умирать расхотелось. Наоборот, внутри тугой пружиной свилась жажда деятельности - с детства знакомое чувство, которое толкало маленького отчаянного мальчишку на безрассудные шалости; в молодости - в турнирные схватки и мелкие военные конфликты, и, наконец, уже в зрелые годы привело в Святую землю. Но едва ли ни впервые в жизни поставленная цель оправдывала себя. Роберт, не поморщившись, сравнил Поход на Восток и то, что предстояло совершить в ближайшие дни. На его сегодняшний взгляд жизнь хозяйки маленького лесного баронства и ее сына имела не меньший вес, нежели цель грандиозного Похода.

Там они освободили Святыню. Свершили и достигли… а дальше? Грязный дележ, междоусобица, беззаконие, подкуп, ложь. Все это и тогда и сейчас Роберт воспринимал как осквернение. Не Святыни! Осквернение Идеи, двинувшей огромные массы людей на подвиг.

Грязные руки схватили драгоценность, заляпали и потянули на торжище, менять на жратву и яркие тряпки.

Оказалось - мало отвоевать святыню, надо суметь сохранить в себе если не святость, - какая уж тут святость, - высоту поднятой планки. Из всех, только Годфрид и горстка его ближних старались следовать Идее уже после того, как Великая Цель была достигнута. …белесые черви, копошились в черном, политом кровью сотен тысяч, перегное. Вот кем стало крестоносное воинство. Некто темный и смрадный, похохатывая, глядел на них со стороны. Зловонная яма была в его власти. В каждом безвольном, алчном, голодном комочке-черве заключалась его частица. Только единицы отползали, выпрямлялись, превращаясь в человеков; и брели, брели, брели на гору к подножью призрачного креста…

Бывший граф Парижский давным-давно спал.

Утро выдалось светлым, безветренным и от того теплым. В такую пору хорошо скакать сквозь прозрачные леса на трубный рев оленя или зов женщины.

Под неяркое, ласковое солнце, вынесли тела погибших. Роберт со своими людьми держался в отдалении и только, когда скорбная повозка двинулась со двора, подошел и подал Рихеру один из мечей - трофей, оставшийся от вчерашнего боя. В оголовке поблескивал капелькой крови - крохотный рубин.

- Возьми, положи на могилу своего сына. Он умер как воин.

Рихер приняв оружие, поклонился Роберту и положил фалъчион поверх серого полотна укрывшего маленькую семью.

На погост они не пошли. Хоронить близких - дело семьи. Посторонним ни к чему вмешиваться. Рихер покидая двор, попросил их не уходить из усадьбы сегодня. Днем меньше, днем больше… рассудил Роберт.

Потом пили ячменное пиво, ели баранину, тихо разговаривали, почитая скорбь этого дома.

Когда люди начали расходится, Роберта позвал хозяин дома. Они миновали сараи для скотины, ригу, маленькую кузню и свернули за сеновал у самого тына.

- Когда уходите?

- Ночью. Тихо.

- Опасаешься?

- На родных твоих не думаю, а вот сервы…

- Времена проклятые! Кому верить, на что надеяться?

- Что толку сокрушаться? Лучше дверь держи на засове, и чтобы люди на глазах были.

- Да, прав ты!

- Оружие и кольчуги, что мы захватили вчера, оставь у себя.

- Сохраню. Вернешься, заберешь.

- Оставь себе. Сыновья растут, защитники.

Рихер не нашел даже что сказать. Такой подарок! Но Роберт пояснил:

- Будем надеяться, все так или иначе, встанет на свои места. Разберемся и проясним.

- Сам в логово пойдешь?

- Пойду. И не смотри на меня как на сумасшедшего. Я - друг Филиппа.

- А если вам погодить? Я бы по округе сыновей послал. - Рихер говорил, но уже сам понимал, что питает пустые надежды. Не за кем было посылать.

- Никого ты не соберешь, - подтвердил Роберт. - Я двоих отправляю к своему другу. Это далеко. Десять дней пути, или две седмицы, как получится. Погоди бояться, - остановил он вскинувшегося Рихера. - Бенедикт Критьенский тоже был другом покойному Филиппу. И гости незваные у него побывали; позорили окрестности, самого ранили. Понимаешь, что получается? Ваш край они прибрали к рукам. К сильным соседям не сунутся, вот и решили дотянутся до Критьена. Без помощи Бенедикта мы не обойдемся. Дорога туда длинная. Соль не совсем здоров. С ним мальчишка - тоже не защитник, да еще из чужих краев. Если отправишь с ними кого-нибудь из своих, я тебе такого никогда не забуду.

Рихер не торопился соглашаться. Лицо нахмурилось, в глазах проснулось недоверие.

- Мне бальи в Дье, - наконец проронил он, - тоже про южных соседей толковал.

- Он и меня описал как разбойника. Или забыл?

- Не забыл. Только ведь барон Критьенский прийти-то придет, а как уходить не захочет? Ты пойми, Филипп на меня надеялся, а получится, что я соседей на его земли приведу Формально Рихер был прав. Да что там говорить, такая опасность существовала и в реальности. Раньше Роберт легко мог разрешить подобную коллизию, дав слово графа Парижского. А сейчас?

- У тебя есть другие варианты? Допустим, не пошлю я людей за подмогой. Что если всех нас в Барне положат? Ты думаешь, у вас тут мир и благодать настанут? Ага - под рукой нелюдей!

Еще проще, думал Роберт, глядя в спину Рихеру, поехать в Барн хозяину усадьбы и сдать нас всех. И может статься, мчит уже по зарастающему тракту к замку усердный слуга? Мысль не достойная славного рыцаря? Зато вполне соответствующая неким реалиям, в которые рыцарь поставлен.

То ли дело в потешном бою, на турнире… Герольды трубят, женщины визжат, собаки лают. Или ты его - тык, и он только ручками махнет. Или он - тебя. Наконечник копья мягкий, должно сильно не повезти, чтобы получить рану или вовсе погибнуть.

Сам ты уже ручками в-в-в-верх, ножками туда же. Неприятно конечно, кто спорит, зато сердобольная дама оботрет твое не вспотевшее лицо своим шарфом. Господь Всемогущий! Как же все это было давно! Сейчас с трудом верилось, насколько тот Роберт серьезно ко всему этому относился.

Не доходя до порога дома, Рихер обернулся:

- Небось, думаешь, в Барн уже человек с докладом скачет?

- Была такая мысль.

- То-то чую, у меня ветер по лопаткам гуляет.

- Не дождешься.

- И то - ладно, - облегченно выдохнул Рихер.

Роберт вспомнил свой первый разговор с Тафларом: 'Если бы ты согласился сразу', сказал ему тогда араб, 'Я б не поверил'.

Вечером на закате, когда красным залило половину небокрая, Рихер отозвал в сторону Роберта:

- С вами Мартин пойдет. Он хоть и молодой, все дорожки тут знает. В Дье не заходите, ни к чему такой крюк делать. Тут до Пустоши тихая тропка есть. Я так понял, товарищ твой болящий леса не знает?

- Он много путешествовал, но с настоящим местным охотником конечно не сравнится.

- Вот и ладно, - как давеча приговорил Рихер, - Мартин дорогу покажет. Только молодой он, горячий, с благородными господами никогда не знался. Вдруг рыцарь твой осерчает на что… ты уж попроси не губить парня.

- Во-первых, Соль человек умный и добрый, во-вторых, у него обет: первым не нападать, и не… убивать.

- Это в наше-то лихое время, такие обеты давать?! Как же его угораздило? По мне бы, пошел к епископу, пусть епитимью наложит, но от слова освободит.

- Ему даже Папа отпущение дать не может.

- Вот это - да! Во, попал рыцарь! Теперь до смерти маяться будет.

- Он привык. Мы, его друзья, тоже. Так что, твоему сыну с этой стороны ничего не угрожает.

В вязкой предрассветной измороси маленький отряд миновал ворота. Хорошо смазанные петли не скрипнули.

Вывели лошадей. Ворота закрылись, отсекая от человеческого тепла. Сырой холод начал заползать в рукава и за ворот. Металл знобил кожу.

Рихер вел в поводу коней. Отряд спустился в ложбинку, затем по насыпи втянулся на светлеющую ленту дороги. Повторяя неровности и складки земли, она сбегала в низины и поднималась на пологие, заросшие лесом холмы. Туман плескался в оврагах ведьминым варевом.

- Стал быть, расстаемся, - Рихер обернулся. - Вам, господин Соль, - вниз. До рассвета пойдете по дороге, дальше Мартин поведет. Ну, а вам мессир - туда.

Роберт в последний раз придирчиво осмотрел троицу уходящую в Критьен. Даже у худого, нескладного Дени, сегодня ничего не болталось и не отваливалось.

Кольчуга и сапоги, снятые с убитого разбойника, сидели ладно. На поясе пажа Роберт разглядел узкий короткий клинок в ножнах и хмыкнул. Кто-то из товарищей снарядил мальчишку в дорогу своим оружием. Соль смотрел на свои руки лежащие на высокой луке седла. Глаз не поднимал. За его спиной нервно перебирал лапами Дар.

Роберту, в который уже раз идея, использовать ловчего сокола вместо почтового голубя, показалась неимоверно глупой. Но менять что-либо было поздно. Вполне могло статься, что он никогда больше не увидит этих двоих и загадочной пестрой птицы, будто по Высшей воле посланной ему в тяжелую минуту. Захотелось прикоснуться к ней. Не стал. Заволнуется еще больше.

- Соль, мы все обсудили. Ваше дело дойти живыми. Предупреди Бенедикта, а там уже действуй по обстановке. - Дени!

Мальчишка замер, не донеся ногу до стремени.

- Сними пояс с ножнами.

За спиной послышалось бурчание Гарета. Слов не разобрать, но по тону ясно - старик не одобрил такой строгости. Трясущейся рукой, подросток протянул тяжелый, набранный из стальных блях пояс, командиру.

- Марк, прочти молитву, только короткую.

Бывший послушник, еще не понимая в чем дело, выдвинулся вперед и скороговоркой забормотал на алтыни. С последним аминь Роберт шагнул к Дени, обхватил худую талию руками и застегнул - опоясал - широкую перевязь.

- Теперь ты оруженосец. Надеюсь, ты будешь достоин такого звания.

Оторопевший было Дени, как когда-то рухнул на колени. В темноте влажно блеснули глаза.

- Мессир!

- Ладно, вставай.

Вместо ритуального удара по плечу Роберт звонко щелкнул по налобнику шлема. За спиной облегченно рассмеялись.

Маленькая кавалькада канула в низинном тумане. Топот лошадей мгновенно оборвался, будто съеденный ленивым белым зверем, шевелившимся в распадке.

Оставшиеся рассаживались на коней молча. Звякало железо. Тихо всхрапывали животные.

- Прощай, Рихер. Если до холодов от нас не будет вестей, сам рассудишь, как быть.

- Прощай, Робертин. Спаси тебя Христос.

И - вверх, вверх по кочковатой, извилистой, белесой дороге.

Просто, еще одна дорога. Сколько их пройдено? Что было в конце тех дорог? Иногда удача, иногда почти смерть, иногда вера или любовь, но всегда - новая дорога.

- Алла-а-а. - голос муэдзина долетал даже сюда, за толстые стены Тафларова дома.

Все правоверные, расстелив свои коврики, вставали лицом к востоку. Время молитвы - самое тихое во дворце. Женщины помалкивают, мужчины сосредоточено кладут поклоны. Даже ветерок как будто затихает, не так резво скачет по верхушкам магнолий.

Роберт устроился на сквознячке под аркой, увитой вечно цветущей лианой. Он уже давно облюбовал это тихое место. Только Тафлар мог нарушить здесь его уединение, остальные, толи сами, толи, что вероятнее, по распоряжению хозяина старались не беспокоить франка, когда он уходил сюда. 'К крокодилам' - ругался Джамал.

Гигантские рептилии плескались совсем рядом. От уединенной арки их отделял каменный парапет да решетка идущая поверху. До Роберта изредка доносился скрежет-рев.

Странно-жуткая, чуждая жизнь крокодильего племени шла своим чередом.

Огромная голова - ноздри торчком - застыла на середине пруда, за ней - коричневый, иззубренный, будто вырубленный из подгнившего дерева, хребет. Глаза прикрыты. Дремлет? Скорее прикидывается. На почтительном отдалении по поверхности зеленой воды, скользят родственники поменьше. И уже совсем с краю, на мелководье, барахтается, покусывая друг друга, зеленая мелкота.

Один отскочил от компании недомерков, устроивших в ямке подобие кипящего котла.

В запале юный левиафанчик не сообразил, в какую сторону прыгает. Гигантский болотный монсеньер стремительно метнулся к нарушителю границы, сундучно хлопнули челюсти, и тело зеленого недомерка, подскочив над водой, плюхнулось в тину у самого берега, обдав, наблюдающих за экзекуцией товарищей, тучей брызг. Даже до Роберта долетело. Тело молодого крокодила, дернувшись пару раз, начало уходить под воду. На поверхности остались только насторожено торчащие ноздри.

Как ни печально, а мы, люди недалеко отстали от сих омерзительных тварей, - подумал Роберт. Хотя, что значит отстали? По части подлости, жестокости и расправы над ближним своим мы, пожалуй, обогнали всех бегающих, летающих и ползающих. В родном франкском болоте такой монстр не ограничится тычком в бок - постарается сожрать.

Тихий шорох за спиной отвлек от созерцания прудовых страстей. Свиток из жесткого пергамента с длинным витым шнурком покатился по мраморной лавке, побрякивая и царапая камень. Нa кончике шнурка мотался кусок сломанной печати.

Сир Филипп, наконец-то, прислал своему подданному уведомление об условиях выкупа.

Показалось: на скамье возится кусачая тварь с иззубренным телом и длинной хищной мордой. Невелика, конечно, но укус смертелен.

Роберт усмехнулся. В тишине и покое ленивого существования, он, рыцарь, быстро научился размышлениям и образным сравнениям. Куда проще было раньше - без страха и упрека, без философии.

Он поднял свиток. По глазам в который раз хлестнули строчки, каллиграфически исполненные придворным писцом: 'Рыцарю Роберту из рода Робертинов! Посылаю тебе выкуп в двадцать марок золотом.

Но выкуп тот будет внесен при условии, что ты откажешься от своего титула и дашь слово не посягать на преемника твоего, нынешнего графа Парижского, который, приняв разоренные тобой земли, навел порядок в ранее подвластном тебе лене. Он получил графство по закону! через год и один день после вести о твоей смерти, принесенной очевидцами, и подтвержденной нашим братом Большим Гуго. Если же ты откажешься поставить свое имя в знак согласия с Нашей волей в конце сего документа - выкуп не будет внесен, и ты навечно останешься в сарацинской земле в услужении у неверных; и на тебя падет проклятие твоих близких. Если же ты подпишешь документ, повелеваю по возвращении во Франкское королевство, прямым путем, никуда не сворачивая, прибыть в Наш замок в Париже, где Мы и определим тебе место.

Король франков Филипп I Капетинг' Роберт так глубоко задумался, что не заметил, как от дворца в сторону заводи быстро прошел Тафлар, оторвался от своих мыслей только, когда грузные шаги раздались за спиной.

- Джамал предложил поискать тебя в компании крокодилов.

- И ты спешишь убедиться, что я только любуюсь ими, а не полез в пруд, чтобы свести знакомство поближе?

- С тебя, сумасшедшего станется.

- Убедился? Твари живы, я - тоже. Хотя мысль, свернуть шеи паре-тройке, приходила.

- Когда возникает опасность, они могут объединяться.

- Вce, как у людей.

- К чему это ты?

Вместо ответа Роберт указал на свиток.

- Послание от твоего султана? Я понимаю, ты расстроен, но, покидая дом, разве ты не думал, что на брошенную без присмотра собственность, тут же падет чей-нибудь вожделенный взгляд?

- Перед походом Папа гарантировал сохранность всего, что мы оставляем.

- Ваш верховный имам?

- Можно и так сказать.

- Он способен приказать королю?

- Приказать? Нет. Может пригрозить отлучением. Для нашего случая это не годится.

Филипп и так отлучен от церкви. И поверь, от интердикта ему ни жарко, ни холодно.

А потом, никакое отлучение не остановило бы моего сюзерена, когда речь зашла о целом графстве. Он всегда боялся нашего влияния. Еще его мать - хитрая и алчная королева Анна - приложила немало сил, чтобы нас ослабить. Филипп достойный ее приемник.

- А если ты, поставив подпись, не вернешься? Земля велика…

- Тафлар, когда-то ты как младенца спеленал меня моим собственным словом. Я не обманул тебя, иноверца. Неужели ты думаешь, я нарушу слово, данное королю?

- Даже если тебя вынудили?

- Даже так!

- Но это, как бы сказать… - Тафлар запнулся, подбирая слова, - Не гибко. С подлецом надо бороться его оружием - хитростью.

- Нe могу, хотя бы потому, что тогда сам уподоблюсь подлецу.

- Редко бывает, чтобы мирно паслись газели, и львы возлежали рядом, не посягая.

- Волки сыты и овцы целы? Да так не бывает.

- Ты решил или еще нет?

Что-то в голосе Тафлара зацепило. Неужели ученый араб волнуется? Да - нет.

Показалось. Кто для него Роберт? Дикий франк, волею случая занесенный в его дом, правда, оказавший в трудную минуту услугу. Ну и что? Или абд Гасан надеется, что поставленный в безвыходное положение, граф парижский примет, наконец, то к чему его мягко и нена-вязчиво подталкивали все эти годы?

Роберт посмотрел в лицо Тафлара и вдруг остро почувствовал, что уже принял решение, которое отсечет его от человека чужого по языку и вере, но ставшего близким как старый испытанный друг. Впрочем - никаких колебаний, только сожаление, что в этой жизни нельзя объединить несоединимое.

- Решил… и, наверное, сразу. Но жую и пережевываю свое решение второй день.

- Не сожалея?

- Не стану кривить душой, мне жаль.

Не роскоши и комфорта дворца, не жаркого изобильного края, жаль, что навсегда останется в прошлом, мудрый, благородный и добрый человек. Жаль что стена, разделяющая их - прочнее гранита. Роберту ее не разрушить. Да и вряд ли когда-нибудь их народы пе-решагнут гигантское препятствие называемое верой.

Религия - не Бог. Религия - то, как люди Его понимают, как представляют, как видят. Или - себя в Нем? Только-то! По большому счету - предрассудок, возведенный в догму.

Прошлой осенью они поднимались вверх по Нилу на плоской тридцативесельной фелухе. Тафлар абд Гасан отправился навестить свои владения в окрестностях Луксора. Монотонное медленное продвижение против течения, однообразный пейзаж по обоим берегам, мерный плеск весел - такую тоску можно было разогнать только беседой.

Разговор, как часто между ними бывало, порхал с одного предмета на другой.

Поминая посещение пирамид, Тафлар попенял Роберту, как тот непочтительно отозвался о богах, канувших в бездну времен и не переживших каменных исполинов.

- Еще совсем недавно, лет сто назад, - тонко улыбаясь, поведал Тафлар, - у нас наблюдалась большая веротерпимость. Правоверные мирно уживались с язычниками, иудеями и христианами. Каждый мог творить свою молитву. Заплати джизию и кланяйся хоть собственному верблюду.

- Джизия - налог на совесть?

- На свободу выбора, если хочешь. Продолжу. В последнее столетие все обострилось, в том числе и религиозный фанатизм. По мне - все равно, какой веры придерживается человек, если он не посягает на мою жизнь, свободу и собственность. Но сейчас многие думают иначе. Такие никогда не поймут и не одобрят твоего вольного отношения к Небесам. Причем, насколько я разбираюсь в человеческой породе, наши высокоученые имамы в своем неприятии объединятся со своими злейшими врагами - христианскими клириками.

Тафлар умолк, собираясь с мыслями, лицо стало серьезным. Роберт почувствовал, что продолжение будет не простой дорожной беседой.

- Прости мой вопрос…

- Что ты хочешь знать?

- Ты много раз видел, как правоверные становятся на молитву, - насмешливый, часто вольный в суждениях араб, вел свою речь осторожно, будто челнок по быстрой обманчивой речушке. - Зато я ни разу не видел, как ты молишься. Ты даже глаза на небо поднимаешь только чтобы время определить. Ваша вера не запрещает молиться на людях. Многие обряды открыты для стороннего наблюдателя. Но даже ваше знамение…

- Крест.

- Крест, ты творил считанные разы. Прости, что спрашиваю… но почему у тебя такие отношения с Богом?

Как объяснить чужому, постороннему человеку то, в чем не можешь разобраться, и что отравляло жизнь все последние годы?

- Тафлар, мы вскоре расстанемся. Ты человек иной веры, нареченный враг, сделал для меня едва ли меньше, нежели мог сделать близкий друг-христианин. Но я попытаюсь ответить тебе не поэтому, а по тому, что ты единственный кто, возможно, попытается понять.

- Я слушаю.

- Все началось с похода на Восток. Эта война во всем отличалась от других. По одному слову поднялась гигантская волна. Все ожило и зашевелилось. Жизнь обрела новый смысл. Ты себе представить не можешь, как мы шли в этот поход! Как на свадьбу, как на праздник; почти не думая о том, что встретят нас отнюдь не пирогами. Как говорил мой друг Лерн: наша жизнь разделилась на ДО и ПОСЛЕ. И после этого ПОСЛЕ должна была наступить… Не знаю кто как а я, наверное, в глубине души ожидал второго пришествия, Роберт прервался, быстро сделал несколько глотков из своей чаши. Возбуждение высушило горло.

- И чего дождался? - поторопил Тафлар.

- Ты слышал, что произошло в храме, который вы называете Куббатас Сахра?

- Знаю, - лицо араба потемнело, губы сжались, жесткие складки легли по сторонам рта. - Резня.

- Я воевал в другой стороне. Пришел к храму только на второй день к вечеру, когда все уже было кончено. Там поставили оцепление в три кольца, но я прошел. У ворот храма сидел мой друг Соль живой и невредимый, но с мертвыми глазами. Но сказал, чтобы я не ходил туда. Но когда я не слушая, переступил порог… Тафлар!

Они пришли спасаться к Богу. А он не помог. Не захотел?! Ни мой Бог, ни твой Аллах. Или это одно и тоже? Погоди, не перебивай меня. Они оба или Он один, носящий много имен, остался в стороне. И тогда я подумал, что он НЕ ПРИЧЕМ!

Знаешь почему?

- Почему?

- Мы ему не интересны и не нужны.

- Что?

- Кем надо быть, чтобы допустить такое?

- Тебе лучше остановиться. Нe продолжай!

- Поздно. Достаточно быть просто вооруженным человеком, чтобы резать детей и женщин. Резать, сознавая свою силу и безнаказанность. Он не остановит. Я это видел… С этого началось ПОТОМ.

Про такие мелочи как захват земель, домов, добычи и дележ, дележ, дележ, я не говорю. И над всем этим адом - рев пьяного зверя: 'Так хочет Бог!' И вот я спрашиваю: Господи, если Ты меня слышишь, если Ты вообще можешь что-нибудь услышать, и захочешь ответить, кто - я? Человек или зверь в твоем облике? И… кто - Ты?

- Тебя вместе с Абу надо бы утопить в Ниле. Тот тоже все время лезет к Аллаху со своими сомнениями, - лицо Тафлара потемнело от гнева, он почти кричал. - Вопросы задаешь! Бог тебе во всем виноват. Режете, крушите, выжигаете, избиваете и все - сами, а потом спрашиваете гневно: это как же Ты такое допустил? - Тафлар задохнулся от гнева, но, отдышавшись, продолжил, - ты на небо ночное, на звезды когда-нибудь смотрел?

- Конечно.

- И что там видел? Небось, серебряные монеты и золотое блюдо. Ты даже не понимаешь, что это - вселенная! Гармония! Она в небе, она на земле. Во всем сущем: в цветке, в заре, в любви, даже в нас, мельчайших песчинках этой вселенной. Он создал гигантский механизм. Но не только создал. В каждом творении - Его дыхание. Даже в таком никчемном и грязном как человек. И не вина Бога, что вы не видите, не чувствуете этого дыхания. Слепые! Слепые, бесчувственные, даже не пытаетесь понять. Вот ты спрашиваешь: кто я, Господи? А он уже давно ответил.

Только ты не услышал ответа, или не понял. Глядя под ноги, не различишь путь, начертанный в небесах! Лучшие умы жизни кладут, чтобы хоть на волосок приблизиться к пониманию, - Тафлар немного успокоился, заговорил тише. - И тут приходишь ты и кричишь: 'Не нравится мне, как Ты ведешь себя там, наверху. А ну признавайся, кто Ты такой, и есть ли Ты вообще!'.

- И каждый получает ответ?

- Да, но понимает только тот, кто очень хочет понять.

Они почти не разговаривали потом два дня, но постепенно их отношения вошли в обычное русло. Только много позже Роберт понял, что тот бурный спор, больше похожий на скандал не разделил их, а наоборот сблизил.

В присутствии свидетелей: венецианца Гвидо Сальеджи и посланца короля Филиппа I Годфруа Гаттингского с одной стороны и Тафлара абд Гасана ат Фараби эль Багдада и аль Сауфи с другой, Роберт подписал послание короля. За сим произошла передача выкупа.

Франк и венецианец, подозрительно оглядываясь на многочисленную стражу, немедленно покинули дом Тафлара. Следом за ними отбыл аль Сауфи, который как ни старался, не смог скрыть своего недовольства. На следующий день Роберт должен был встретиться с венецианским купцом, участвовавшим сегодня в церемонии, для получения небольшого займа. Король не озаботился, послать родственнику деньги на обратную дорогу.

Своей подписью, теперь уже бывший, граф Парижский отрезал себя сегодняшнего от себя вчерашнего. Жизнь оказалась поделенной и взвешенной нечистым на руку менялой. На одной чашке весов остался его пустой, захваченный чужими людьми, но все же родной дом. На ней же осталось понимание своего места в мире. Когда-то оно помогло выжить в каменоломнях, потом победить болезнь и врагов. Оно поддерживало Роберта все эти 'пустые' годы, проведенные в плену. Там же осталась, что греха таить, возможность удобно и безбедно жить в чужой стране. На другой, почти пустой чашке одиноким символом ле-жала свобода.

Так получилось, что, освобождаясь от неволи, он одновременно освободился от себя прежнего, становясь из знатного сеньора, фактически никем. Странствующий рыцарь, ловец удачи на турнирах или наемник - вот его будущее. Внутри скрутился тугой пульсирующий ком. Показалось: одно движение или слово и он лопнет - разорвется сердце.

Роберт до темноты неподвижно просидел в зале, где сегодня высокие до-говаривающиеся стороны продавали, покупали его честь. Мимо скользили тени, голоса доносились как сквозь подушку. Его не окликали. Не надо было отвечать.

Наконец он шевельнулся. Спина и ноги затекли, движение отдавалось болью.

Оказалось, в сумеречном зале он не один, у дальней стены на полу примостился, сложив ноги калачом, Джамал. Стоило Роберту пошевелиться, начала двигаться и тщедушная фигурка старого слуги.

- Ожил? Наказание нашего дома. Пойду, скажу господину. Он за тебя волнуется, душу надрывает. Только ты посиди пока здесь, - тон Джамала стал просительным. - Не уходи сразу к своим неверным.

Тафлар быстрыми шагами вошел в зал.

- Я уже начал волноваться за твое здоровье.

- Не стоит. Все в порядке.

Роберт поднялся. Появилось мучительное ощущение, что на плечи давит невидимый груз, давит и норовит согнуть к полу. Руки свисали плетьми, тошнотворный привкус во рту позывал, вывернуться наизнанку.

- Пойдем, посидим на крыше, - участливо предложил Тафлар. - Нам принесут запретный напиток, и самые прекрасные женщины станут танцевать для нас под звуки флейт.

На крышу сераля вынесли низенький столик на коротких ножках-закорючках. Рядом разложили вышитые покрывала и груды ярких подушек. В бронзовом треножнике заполыхало благовонное масло.

Роберт отошел к балюстраде, откуда как на ладони открывался вид на окутанный сумерками древний город.

- Присоединяйся, - позвал Тафлар, но франк не торопился. Панорама ночной Эль Кайры тоже останется в его вчера.

- Накануне, - заговорил араб, когда Роберт вошел в круг света, - ты казался менее огорченным нежели сегодня. Что-то изменилось? Тебе успели шепнуть некую гадкую новость?

- Вчера я думал, что осознаю, а сегодня - осознал. Такая же разница как между словом халва и ее вкусом.

- Да, вкусу твоей халвы не позавидуешь. Но вопреки всему плохому, что случилось и еще будет случаться с нами в жизни, давай устроим пир. Смотри, Джамал уже налил твоего любимого вина, - хозяин поднял свой сосуд, но Роберт понуро сидел над чашей. - Знаешь, почему левый берег Нила так мало заселен?

- Ты говорил, древние люди считали его страной мертвых. Там только хоронили.

- Предрассудок, а держится до сих пор. Если переправиться через реку и уйти за пирамиды, действительно на несколько дней пути потянется мертвая, безводная пустыня. Потом в ней станут попадаться оазисы, а за ними и города, в которых как и везде живут люди, творится добро и зло, смерть и рождение. Оказывается древние, мудрость которых мы так превозносим, просто заблуждались.

- К чему ты клонишь?

- Представь человека выбравшегося в одиночку на ту сторону. Он знает, что это - страна мертвых. Так ему говорили. Обратно через реку не переплыть: течение, крокодилы, опять же. Как ты думаешь, что он станет делать?

- Смотря, кто он, какой у него нрав, какие привычки.

- Допустим, раб.

- Раб, он и в стране мертвых - раб. Ляжет на пригорочек, сам себе отходную прочитает и умрет.

- Ты прав. Так велено свыше, что еще остается? Только следовать. А если на тот берег выбрался сильный свободный человек? Он устал, он подавлен потерей, но…

- Он пойдет. Передохнет маленько, воды наберет во флягу. Ну, еще паре крокодилов может челюсти свернуть, чтобы запомнили. Я думаю - пойдет.

- И что в итоге?

- Если его не сожрет гривастая кошка, не укусит змея или скорпион, если не сожжет солнце, он выйдет к людям.

Тафлар не стал продолжать. Зачем? Он успел хорошо узнать своего невольного гостя.

Вон уже и взгляд не такой тусклый и рука потянулась к чаше с вином.

- Пир? Давай устроим пир, благородный хозяин.

- Рад услужить благородному гостю.

Гвидо Сальеджи при ближайшем рассмотрении оказался невысоким крепеньким смуглым человеком средних лет, склонным если и не к роскоши, то к определенному франтовству. Вышитое цветами и птицами блио итальянца, было на вкус Роберта ярковато для мужчины. Пальцы представителя венецианского дома Нарди украшало не меньше восьми колец. Остро и коротко вспыхивали красные, синие, зеленые лучики.

Стол, занимавший половину крохотной каюты галеаса, на котором Гвидо вместе с Годфруа де Гаттином прибыли в Египетский, халифат завалили свитки. Небольшая осадка позволяла галеасу подняться по одному из рукавов Нила к Эль Кайре. Долго добираться до европейцев Роберту не пришлось. Корабль стоял в порту столицы.

- Рад, что взор такого прославленного воина упал именно на наш дом. Я охотно помогу тебе, рыцарь Роберт, - скороговоркой частил Гвидо, все время переставляя предметы и вороша свитки на столике. Круглые черные глаза венецианца тоже постоянно находились в движении, однако, ни на чем подолгу не задерживались.

Взгляд как бы ускользал.

- Рад помочь, даже зная, что я лишен состояния? - не поверил Роберт своим ушам.

- Ну, не всего, не всего. Насколько мне известно, твоя военная добыча благополучно достигла Европы. Так что я безбоязненно могу выдать тебе небольшой кредит.

Манера венецианца повторять слова, будто, единожды сказанного собеседнику было мало, и суетливая настороженность начали раздражать. Гвидо изредка замирал, прислушиваясь к происходящему за тонкими стенками каюты. А может к себе… Но тут и Роберт навострил уши: рядом, руку протянуть, тихо прошуршало, потом грохнуло об пол; невнятно ругнулись. Гвидо смотрел пристально и серьезно. От шута, которого венецианец только что изображал, ничего не осталось. Мгновение, и он опять весь придя в движение, залопотал:

- Вот вексель, славный рыцарь, на нем ты должен поставить свое имя. Видишь, здесь записано: 'Десять марок золотом'. Надеюсь, ты умеешь читать.

Гвидо протянул Роберту первый попавшийся свиток из груды на столе. Пергамент с хрустом развернулся. Обычная запись сделки. Уважаемый господин Сальеджи покупал хлопок. Ни слова, ни цифры документа не могли иметь к Роберту никакого отношения.

Да и потом, он упоминал только о пяти марках. Откуда взялась цифра в два раза большая? Роберт опять столкнулся с серьезным взглядом венецианца, молча кивнул и вернул документ хозяину. Тот, громко хрустнув пергаментом, швырнул его к остальным.

- Вот и прекрасно. Ваш вексель сохранится у меня, а мы пройдем в контору одного местного купца, с которым я веду дела, дела. Опасно держать деньги на корабле.

Христианский купец, в стране неверных в любой момент может быть ограблен или даже убит. Я только попрошу у рыцаря Годфруа, Годфруа, дать мне одного из своих воинов для сопровождения. Шевалье Годфруа предусмотрительно захватил с особой многочисленную стражу, стражу. Я, бедный венецианский купец, не могу себе такого позволить, но любезность славного рыцаря Годфруа столь велика, что он всегда, всегда, выделяет мне охрану.

Пожалуй, такую охрану представитель дома Нарди действительно не мог себе позволить, разве, собрался добровольно расстаться с жизнью. На палубе сидели и лежали несколько человек, весьма отдаленно напоминающих воинов из свиты благородного рыцаря, скорее дезертиров, а еще хуже - разбойников. На поясах у всех болтались клинки. Правда, мечей Роберт не заметил - только ножи. Настоящее боевое оружие или было припрятано, или запрещено к ношению в гавани. Из соседней каюты выбрался, между тем, посланец короля Филиппа, гордо неся длинное хмурое лицо и брезгливо поджатые губы. На Роберта рыцарь Годфруа посмотрел как на пустое место, забыв поздороваться.

Давно в душе бывшего графа не поднималась такая буря. Перед ним стоял наглый щенок, который, пользуясь случаем, демонстрировал ему свое презрение - сродни отношению раба к бывшему господину.

Бешенство грозило захлестнуть, но Роберт усилием воли отогнал наваждение. В голову пришла здравая мысль: не нарочно ли посланец короля устроил демонстрацию?

Положение Роберта все еще оставалось весьма щекотливым. А устрой он здесь на палубе галеаса дуэль, не придет ли свора рыцаря Годфруа на помощь своему хозяину?

Вон уже подобрались поближе, вроде как любопытствуют.

И Роберт расслабился. Рыцарь, важно кивавший в такт словам Гвидо, сразу показался меньше ростом.

Венецианец, объяснил свои затруднения. Годфруа посмотрел сверху вниз и, что-то процедил сквозь зубы, махнув в сторону своих людей. От пестрой толпы отделились двое.

- Сейчас мы пойдем в контору, и я вручу тебе деньги, вручу деньги, - обернулся господин Сальеджи к Роберту. - Потом стража проводит тебя до ворот порта. Дальше в город нам ходить нельзя, таковы скверные законы сарацин.

Poбepт легко сбежал по сходням на гранитный причал. Следом спустился венецианец, закинувший на плечо край своего роскошного шелкового плаща, ему наступали на пятки двое дезертиров-разбойников.

Идти в такой компании было смешно и неуютно одновременно, тем более, сопровождающие встали настолько близко, что щеку Роберта обдавало чесночное дыхание. К чему бы…

- Вчера мне показалось, - прервал его размышления Гвидо, - показалось, что ты разговаривал с сарацинами на их языке. Та знаешь арабский?

- Да.

- Как интересно! Я, грешный, держу здесь кое-какую торговлю. Но масса трудностей возникает из-за того, что мой арабский скуден. Не изволит ли, славный рыцарь, поговорить со мной на языке сарацин? Так сказать, для тренировки, тренировки.

Роберт тут же подхватил игру предложенную уважаемым Гвидо. Разумеется стража приставлена к ним слушать и смотреть и только в последнюю очередь - защищать.

- Отчего же! Я охотно помогу тебе. Спрашивай, я буду отвечать.

Они перешли на арабский, которым Гвидо неплохо владел, как оказалось.

- Уф-ф-ф! Теперь и поговорить можно.

- А до этого?

- Сложности, кругом сложности. Жаль идти недалеко. Ну да что успею - расскажу.

Ваш друг, барон Рено, внучатый племянник графа Геннегау вместе с вашим человеком вывез военную добычу из Святой земли.

- С Гаретом? Он жив?

- Живее всех живых. Наш банкирский дом не так широко известен как другие. Нарди только пятьдесят без малого лет… Впрочем, это не важно. Мы приняли на хранение ваше золото. Все расписки у барона Рено. Он и попросил меня передать вам деньги, а заодно передать, что будет ожидать вас на Кипре, Кипре. Не осведомлен досконально, но слышал, что вашему другу пытались помешать, даже угрожали его жизни. Он готов был отправить вам деньги и на выкуп. Но ему самому спешно пришлось покидать Венецию.

- Ваша посудина зайдет на Кипр?

- Может быть. О! Смотрите! И здесь нет спасения от конкурентов, - спешно переходя на франкский, Гвидо ткнул сверкающим от перстней кулаком в дальний конец причала. Там за рядом пестрых фелух примостился небольшой, пузатый норманнский шнек.

- У - лисы! - негодовал купец, - везде пролезут и везде успеют. Так и норовят во всем перейти дорогу честным венецианцам! Эти должно быть с Сицилии, с Сицилии, - к нему вернулась раздражающая манера повторять слова, вколачивая их в голову собеседника, как гвозди, - Смотрите, они готовятся к отплытию. Не иначе бегут, завидя наш галеас. Ничтожные трусы, трусы! Но не будем больше обращать внимание на этих шакалов моря. Продолжим наш урок арабского.

- Как на ваш корабль попал важный рыцарь, не буду произносить его имя? - спросил Роберт.

- Халиф вашей страны. - Гвидо тоже прибег к иносказаниям, - не пожелал обращаться к известным банкирским домам, дабы занять денег для вашего выкупа. С одной стороны ему не нужна огласка, с другой - ему там могут попросту отказать.

Он имеет плохую привычку, не платить по векселям, но и имеет достаточно власти, чтобы навредить такому молодому дому, как дом Нарди. Нам приходится идти на компромисс. Мы взялись доставить в Египет выкуп за вас, а заодно и рыцаря с его людьми. Повторю, наш дом не настолько богат и известен, чтобы отказывать королям или хотя бы спорить с ними. Да и к чему? Мы гарантируем тайну сделки всем от серва до монарха. А учитывая, что вы, граф…

- Я уже не граф.

- Что вы, граф, хоть и по неволе, стали нашим весьма состоятельным клиентом, должен предупредить: воспользовавшись моим судном, вы сами себя загоните в западню. Не думаю, что вам дадут добраться до Европы, как впрочем, и до Кипра.

Порукой тому наши любезные охранники, один вид которых наводит на мысль о большой дороге. О! Вот и контора моего торгового партнера.

К охране итальянец обратился по-франкски:

- Вы можете подождать здесь под навесом. В помещении вам будет тесно.

Те, не слушая, шагнули за порог вместе с Гвидо и Робертом.

Насчет тесно Гвидо явно преувеличил. Большая комната с узкими зарешеченными окнами, была застелена ярким паласом. В центре ковра стоял низкий, в арабских традициях столик, у которого восседал на груде подушек дородный чернобородый сарацин. Четверо охранников сидели прямо на полу у дальней стены. На звук голосов из соседней комнаты вышло еще двое. Все - вооружены кривыми саблями и кинжалами. Купца, имеющего такую многочисленную охрану, можно было понять: порт - место неспокойное.

Гвидо очень быстро договорился с хозяином торговой конторы. Роберт заподозрил, что все его охи, ахи и вопросы о здоровье, которыми венецианец перемежал просьбу ссудить деньги - огромную, между прочим, сумму - не более чем спектакль, разыгранный для зверовидных охранников.

Когда монеты были отсчитаны, и кошель перешел из рук араба в узкие смуглые ладони Гвидо, а затем в широкие мозолистые - Роберта, последовал ритуал прощания.

Гвидо, многажды откланявшись, пошел к двери, но уже занеся ногу на порог, обернулся:

- Разве славный рыцарь Роберт не пойдет с нами? Шевалье де Гаттин обещал проводить вас до ворот порта…

- Он пойдет на корабль, - пробасил один из сопровождающих.

- На корабль? - уточнил Гвидо у Роберта.

- Нет. Я отправлюсь туда, где прожил все годы плена. Надо собраться в дорогу.

Кроме того, не хочу вас стеснять. Ведь ваш галеас отплывает не сегодня и не завтра.

- Конечно. О нашем отправлении мы вас известим. Пойдемте, друзья, - бросил Гвидо, застывшим по сторонам охранникам.

- Мы не можем оставить рыцаря… с такими деньгами без охраны, - быстро нашелся один из них. - Ступайте на корабль, рыцарь, там ваше золото будет в безопасности.

Это приказ мессира Годфруа.

- Приказ кому? - Сквозь зубы процедил Роберт.

- Нам, - занервничал собеседник. - То есть Вам, то есть - нам всем.

- Твой рыцарь может приказать тебе, но никак не мне, родственнику короля, - хоть на что-то это родство сгодилось, - а меня до ворот порта проводят люди уважаемого Абу Бекр ат Тахари, - Роберт легко поклонился купцу с лицом темнокожего сфинкса, и добавил по-арабски: - Я долго был пленником сиятельного Селима Малика, теперь же я - гость в доме его брата, Тафлара абд Гасана. Не будешь ли ты так любезен, почтенный, дать мне охрану до ворот порта? Там меня ждут.

Купец оживился. Он с новым интересом посмотрел на франка, которого взяли в кольцо люди весьма непочтенного вида.

- Ты Рабан аль Париг? - живо спросил он. - Победитель Омара?

- Да.

- С удовольствием предоставлю тебе охрану.

- Благодарен.

- Не стоит. Рад оказать услугу гостю абд Гасана, и столь славному войну. А с этими, - он презрительно кивнул в сторону двери, - я даже слугу с медяком за пазухой не отпустил бы.

Четверо, сидевших у стены сарацин, встали и по слову своего господина окружили Роберта. Людям Годфруа ничего не оставалось, как следом за Гвидо отправиться на галеас. Один из них только презрительно скривился, второй набычился и что-то неразборчиво прошипел сквозь зубы. Роберт не слушал. Какая разница - все и так было ясно.

Благополучно добравшись до дома, Роберт на пороге столкнулся с Тафларом.

- Как все прошло? - спросил араб вместо приветствия.

- Что тебя так взволновало?

- Я попросил одного хорошего человека, присмотреть за тобой в порту, но так… чтобы не бросалось в глаза. Он рассказал, что наши вчерашние гости держат на корабле вооруженный отряд. Там действительно воины?

- Да какие воины? Сброд! Но отправляться в путешествие по морю в такой компании,

- Роберта передернуло, - ни к чему.

- Как тебе удалось отделаться от их… опеки? Мне рассказали, что твоя охрана больше походила на конвой.

- Попросил у ат Тахари провожатых. Людям Годфруа было не с руки скандалить.

Пошипели и уползли на свой галеас.

- Если морской путь для тебя закрыт, остается дорога через перешеек. По пустыне доберешься до Аскалона, оттуда в Иерусалим - пyть не близкий и очень опасный. Я, конечно, пошлю с тобой отряд…

- Есть другой вариант. В порту хитроумный Гвидо указал мне на норманнский шнек - такая круглобокая посудина. Не думаю, что они обрадуются нечаянному пассажиру, но золото открывает любые ворота. Так, кажется, пишется в одной из твоих книг?

- Кроме ворот души.

- Любой?

- Я сказал: души, а не душонки.

- На шнеке готовятся к отплытию. Пошли кого-нибудь договориться. Вот деньги - Роберт протянул Тафлару тяжелый кошель.

- Ничего себе ссуда, - удивленно присвистнул тот, развязав шнурок. - На это можно скупить половину восточных кварталов нашего любимого Аллахом города.

- Это не ссуда. Долго рассказывать… Гвидо Солъеджи привез мне мои собственные деньги. Лерн постарался.

- Друг, за которого выдавал себя наемник выставленный Селимом? Тот, который рассчитывал подучить благословение Аллаха за подлость?

- Да.

- Я тогда еще хотел спросить, почему он побежал, едва поняв, что ты - это ты?

- Думаю, ему перед боем не назвали имя противника, просто предложили сразиться с пленным франком.

- Иначе бы он вообще не вышел?

- Нет, наверное.

Тафлар сначала нахмурился, а потом оглушительно расхохотался.

- Что тебя так развеселило?

- До конца дней буду благодарить судьбу, что она привела в мой дом воина, одно имя которого заставляет врагов удирать!

- Зарезать тебя, что ли напоследок? Чтобы не потешался над скромным пленником…

Так они подшучивали друг над другом, понимая, что мгновения, отпущенные их дружбе в этом мире, тают. Истончается ниточка, протянутая от сердца к сердцу.

Еще один вздох, взмах крыла бабочки, удар сердца - и их дороги разойдутся навсегда.

Али отправили в порт договариваться с норманнами. Оставалось надеяться, что капитан хоть немного понимает по-арабски. Десятка франкских слов, почерпнутых юношей из общения с Робертом мальчику явно не хватит.

Тафлар отлучился ненадолго, а когда вернулся, следом за ним в сумрачный зал скользнула Фатима с большим хурджумом в руках.

- Возьми, Рабан, - она протянула мешок франку.

- Что это?

- Одежда. Тафлар рассказал мне, какую одежду у вас носят. Я сшила. Если не понравится, отдай кому-нибудь, но не отвергай дара.

Лицо женщины было серьезно, как и лицо стоявшего за ее плечом мужчины. Проглотив, вставший в горле комок, Роберт стал на одно колено, поймал пухлую смуглую руку красавицы и поднес к губам.

- Благодарю, прекрасная госпожа.

Фатима смотрела сверху вниз потемневшими глазами, на дне которых плескались слезы.

- Я буду носить эту одежду и вспоминать тебя, - Роберт прижал ладонь рабыни ко лбу.

- Отпусти женщину, неверный! - голос Тафлара звучал сдавлено, - иначе мне придется вызвать тебя на поединок, и весь город будет смеяться над моим позором.

Роберт поднялся с колен. Слова, вечно насмешничающего Тафлара, сняли напряженность, готовую вот-вот брызнуть женскими слезами и мужскими клятвами.

- Фатима, скажи Джамалу, пусть принесет факел, - попросил араб.

По крутым ступеням они спустились в ту потаенную оружейную, куда Тафлар водил Роберта перед поединком. Свет факела выхватывал из тьмы то один, то другой предмет. Тусклой патиной зеленел скифский акинак, покоящийся рядом с черным римским гладиусом; дзюльфакар кривил блестящую голомень, как змея, уснувшая до поры; буздыхан выставил смертоносные ребра. Булава ощетинилась десятком стальных шипов. А рядом - ощеренные зубы дракона - кинжалы: гиксоский, арабский, иранский, ахменидский… Роберт переходил от одного стола к другому, изредка прикасаясь к драгоценным клинкам и не замечая хозяина, остановившегося у самого дальнего стола.

- Рабан, иди сюда.

- А? Да. Сейчас. Вот тут… Я еще в прошлый раз хотел спросить, что здесь делает женский шарф? Разве, какая красавица придушила им своего любовника, а ты, в насмешку над человеческими слабостями, поместил его к оружию.

- Ты про румаль? Это и есть оружие. -?

- В Индии существует каста, душителей. Они убивают путников на дорогах, набрасывая им румаль на шею. Так велит их богиня Кали.

- А говорил, не бывает псеглавцев. Я такого убийцу в человеческом облике себе не представляю.

- Хочешь, подарю?

- Спаси Христос!

Роберт, наконец, оторвался от созерцания разложенных по столам сокровищ и двинулся к Тафлару. На высоких, покрытых пестрым шелком козлах, лежала бхелхета.

Уже за то, что Тафлар позволил ему попpoщаться с этим оружием, он будет благодарен ему до конца дней.

Благородный меч, оказавшись в руке, будто врос, впаялся в ладонь, стал продолжением руки. Но Роберт не стал его задерживать, положил на место, на прощание проведя пальцами по граненой голомени. Адьес!

- Я еще тогда заметил, что этот меч тебе понравился, - голос Тафлара звучал подозрительно торжественно. - Не обижай меня отказом, Рабан, прими его в дар, от спасенного тобой человека.

Аж, голова закружилась! Вот так просто? Забрать это звонкое чудо… Нет. Он не может.

- Не отказывайся, Рабан, не омрачай нашей дружбы.

- Мне нечего оставить тебе взамен. Деньги, как я понимаю, ты не возьмешь?

- Ты уже оставил.

- Что?

- Часть твоей души навсегда останется с нами.

Роберт непроизвольно шагнул вперед, и они обнялись. Два мира. Враги? Друзья?

Братья?

Али вернулся, когда совсем стемнело. В порту расторопный и смышленый юноша не сразу принялся исполнять приказание, сначала осмотрелся. У норманнского шнека действительно крутились какие-то по-европейски одетые личности со смутными лицами. Али несколько раз прошелся вдоль причала. Тут его и увидел знакомый купец, много раз бывавший в доме Тафлара. Договориться с ним о помощи оказалось очень просто: стоило только упомянуть имя абд Гасана. Али виновато посмотрел на господина, не превысил ли полномочий? Но тот только согласно кивнул.

Пробираться на подозрительную посудину юноше не пришлось. Капитана просто пригласили в лавку купца, а там, позванивая над ухом золотыми, вежливо попросили перевезти на Кипр - вы же все равно туда зайдете - одного человека. Рыжий детина с белесыми навыкате глазами взвесил кошелек в ладони, чуть задержал и положил обратно на стол.

- Сарацина не повезу. На Кипре свои порядки. Мне все равно кого возить, но не все равно, как меня встретят с таким грузом.

- Он - франк, - выговорил Али знакомые слова.

- Франк, говоришь? Не его ли дожидается галеас с дюжиной головорезов на борту?

- Мы не знаем, кого ждет венецианец… а если и не дождется, ты ведь не будешь в претензии? - дипломатично заметил купец и тонко улыбнулся.

Трудно сказать, что сыграло решающую роль: чистый, любезный сердцу каждого норманна звон серебра или возможность испортить настроение венецианцам, которые как лишай расползлись по всему миру. Порядочному торговцу ступить некуда!

- Мы отчаливаем на рассвете, только чуть разойдется тьма. - Решился капитан. - Пусть приходит в это время - и на корабль. Без звука. Я сам его встречу, Широченная поросшая рыжим волосом лапища сгребла деньги со стола.

Все уже было сказано, но как много осталось недоговорено, недоспорено. Теперь уже никогда…

- Нурджия целый день рыдает на женской половине.

- Мне жаль.

- Я отдал ее Абу Тахару. Он ведь таджик. Они одного народа. Абу несколько раз спрашивал о ней.

- Надеюсь, у него ей будет хорошо.

- Привыкнет.

- Передай ему привет от меня. Всю жизнь буду помнить.

- Он тебе тоже велел кланяться. Если бы ни очередные роды во дворце, сам бы пришел.

И уже перед рассветом, уже перед окончательным последним прощай:

- Рабан, я буду благодарен тебе пока жив. Ты открыл для меня иной мир, не измеримый нашими мерками. И, если случится нужда, знай, здесь тебе всегда будут рады.

- Прощай, Тафлар.

- Прощай, Рабан.

Уверенный боковой ветер, растрепал волосы. Кожа покрылась соленым налетом.

Уходящее в фиолетовую глубину солнце, последними, кровавыми лучами освещало плоский берег, ввиду которого пробиралось судно. Весла слажено и мерно шлепали по воде. Шаг, ещe шаг… Только сейчас Роберт в полной мepe ощутил, что это - шаги к свободе. Тоска и боль, накрывшие его в доме Тафлара, когда он ставил подпись под чудовищным, несправедливым приговором самому себе, отступали с каждым всплеском. И по мере их отступления крепла надежда, что можно все изменить. Он пойдет к королю. Он выяснит, что заставило того принять невозможное для Роберта решение.

- К ночи будем в Александрии, - прозвучал над ухом голос кормщика. - На берег пойдешь, или наоборот?

Рыжий, поперек себя шире морской бродяга нахально осклабился. Четыре года назад Роберт бы отреагировал на подобное мгновенно и до одури просто. Ведь любое пятно или подозрение тогда легко смывалось кровью. И ничего, что поверх вонючей, колом стоявшей рубахи, на кормщике надета куртка из буйволовой кожи с красными от заката, стальными бляхами. Табан разрубит и куртку, а случись под ней, и кольчугу.

Сегодня перед норманном стоял другой человек, которому ни лишняя кровь, ни эфемерная слава, ни выяснение, за кого его тут держат, были не интересны. Ступай себе с миром.

- Нет.

- Ха! Хотел бы я знать, от кого ты прячешься! - хозяин шнека не страдал излишней деликатностью. А может, прикидывает, подумал Роберт, кому меня повыгоднее продать? Это он - зря. Ладно, посмотрим.

Хелег-кормщик ушел по своим делам, так и не дождавшись ответа. А подозрительные, косые взгляды и его и команды чертили по непонятному франку всю дорогу.

В Александрии задержались недолго. С пестрого, копошащегося и гомонящего причала на борт осевшего под тяжестью товаров шнека, перекочевали какие-то мешки и свертки.

Двое гребцов закатывали по сходням последнюю бочку воды. Утром Хелег собирался, воспользовавшись устойчивым попутным ветром, сняться с якоря, и под парусом уйти в сторону Кипра. Роберт сидел в крохотном закутке, отгороженном от маленькой прокопченной и вонючей каюты капитана, дощатой переборкой. Давила духота. Блохи сновали по давно истлевшей подстилке, заменявшей пассажиру постель, живо напоминая о палестинских скитаниях, да и, чего греха таить, о родных пенатах. Невесело усмехнувшись, Роберт вспомнил, как первое время в доме Тафлара избегал бассейна. Сейчас не мешало бы сбросить пропотевшую камизу и окунуться. Изнежился, осарацинился. Ничего, обратно привыкну.

К закату погрузка была закончена. Сумрак позволил добровольному затворнику выбраться из своей норы. Разминая ноги, он прошел вдоль борта, подальше от капитанской берлоги. Оттуда доносился оглушительный храп рыжего Хелeгa. Предвидя бессонные ночи в открытом море, тот загодя отсыпался. Утром трубным ревом морского дракона он чуть свет поднимет на ноги заспанную команду. Ветер под хлопанье паруса погонит шнек с его пассажиром вперед, на северо-восток.

На корме команда колдовала над бочонком, по виду непохожим на местные бондарные изделия. Везли из дому, надо полагать, и до самого возвращения хранили. С громким хлопком вылетела затычка. Над палубой поплыл тяжкий дух прокисшего эля.

Сколько же он плавал? - прикинул Роберт. Его передернуло, команда же - наоборот - пребывала в полном восторге. Горько-кислая брага разливалась по разномастным плошкам.

Роберт счел за благо ретироваться. Хоть его и обходили стороной, но вдруг, кто-нибудь надумает угостить пассажира. Выпить-то он, конечно, выпьет, даже не поморщится, только не придется ли потом всю дорогу до Кипра осквернять пенные кудри Ньерда блевотиной? За такое и за борт могут выкинуть.

Уже совсем стемнело. Освещенной оставалась только кромка причала, да несколько факельных пятнышек плясали на воде в отдалении. Роберт не-то увидел, не-то почувствовал, как, переваливаясь на отливной волне, в бухту вползает знакомый галеас. Свернет к шнеку, стоявшему, кстати, совсем без огней, или пойдет к дальнему оконечью причала на свободное место? Или станет перебираться от судна к судну, вынюхивая и выглядывая? Однако тут даже до мозга костей сухопутный Роберт сообразил: так двигаться - непременно столкнешься с другим судном.

Венецианец на сугубый риск не пойдет. Между тем, галеас замер, дрейфуя у входа в гавань. Высматривает? Да что тут увидишь - темень египетская!

Загадка разрешилась просто: от стайки освещенных факелами лодочек, отделилась одна, подошла к судну, постояла немного, а потом резво двинулась к дальнему краю причала. Огромный галеас повлекся за юрким провожатым. Так неповоротливый крестьянский вол тащится за беспокойным маленьким пастушонком.

Устроившись подальше от гуляющей команды, Роберт до глубокой ночи наблюдал за берегом, но никого подозрительного не заметил. Нa корме затихали. Люди укладывались спать прямо на палубе, под лавками. Он тоже заполз в свой закуток.

Попытка заснуть под громовые раскаты капитанского храпа, казалась безнадежной.

Пробуждение прошло под оглушительный рев капитана и деловое подкрикивание команды. Так орать, по мнению Роберта, следовало только в случае, если на борт лезут вооруженные злоумышленники. Но ни звона сечи, ни смертных хрипов слышно не было, и он спросонок успокоился.

Грязь и смрад, царящие кругом уже не раздражали. Настроение улучшилось, а то что он увидел, выбравшись наконец на свет Божий, окончательно успокоило: ни берега, ни пестрой толпы, ни опасных соседей - кругом простиралось ослепительно синее спокойное море. Солнце поднималось над горизонтом, освещая тварной мир и даруя надежду.

Вот только ветер, еще вчера дувший в нужном направлении, сегодня обманул. Штиль.

Гребцы разобрали весла и, усевшись попарно, короткими рывками гнали шнек, сквозь застекленевшую воду.

- Франк! - грянул от кормы голос Хелега. - Нечего прохлаждаться. Садись на весло.

Сбросив камизу, Роберт в одних штанах плюхнулся на скамью рядом с жилистым, беловолосым норманном и ухватился за ходящий ходуном брус. Сначала весло вырывалось из непривычных рук, но Роберт быстро приноровился. Норманн, с недоверием косивший поначалу в его сторону, вскоре перестал обращать на соседа внимание.

Спина и грудь вскоре покрылись потом. Согнутой в локте рукой Роберт откинул назад мокрые волосы. Сейчас он наверстывал два дня почти полной неподвижности.

Работа была в радость. А кое-какой ветерок сладко холодил влажную кожу.

Солнце подкрадывалось к зениту, когда внезапно налетевший порыв ветра толкнул перегруженный шнек в корму.

- Суши весла, - заорал Хелег. - Ставь парус!

В мире бескрайней воды, куда Роберт попал впервые, все менялось очень быстро: только что шнек ковылял воробьиными шагами, подталкиваемый, единственно, человеческой волей, но хлопнул парус, поймал ветер, и команда тут же разбрелась.

Каждый занимался теперь своими делами. Роберт отошел в тень и уселся на бухту каната.

- Франк! - окликнул его сосед по веслу, - Иди, поешь.

Кусок пресной лепешки и глиняная плошка с водой голода, конечно, не утолили, но чуть притупили. Рачительный Хелег рассудил: пассажиру сойдет тот же рацион, что был у команды. Разносолов ожидать не приходилось.

На корме, недалеко от которой устроился со своей лепешкой Роберт, раздались сначала возмущенные, а потом восторженные голоса:

- Течь! Бочонок течет.

- Да это не вода - вино!

- Какое еще вино? - голос Хелега без труда перекрыл крики гребцов. - Бади, откуда взялся этот бочонок?

- В порту перепутали. О, кормчий, смотри, они действительно не врут - правда, вино. Только бочонок худой. Эй, посмотрите, все вытекло или еще осталось?

- Осталось! Течь совсем маленькая.

Хелег подошел поближе и с сомнением уставился на пузатую емкость.

- Кормчий, зачем добру пропадать?

- До берега не дотянет?

- Нет, мы переворачивали, с другой стороны еще больше течет.

- Ну, ничего проклятые сарацины не сделают путем, сколько вина потеряли!

- Ладно, - махнул рукой Хелег. - Не пропадать же добру.

Донышко дармовой бочки выбили одним ударом. Тут же к разливальщику, лохматому парню в грубой полосатой рубахе, встала очередь.

Роберт не прочь был бы промочить горло благородным напитком, да не захотел толкаться среди команды. Проглотив остатки воды, он пошел к себе. Догнал голос соседа-гребца:

- Иди, вина выпей.

- Не хочу, - коротко отозвался франк. Обернувшись, прежде чем забраться в свой закут, он увидел, как Хелег отстраняет протянутую ему кружку:

- Пейте сами эту сарацинскую мочу. Меня с нее пучит.

- Франк, франк. Вставай. Беда! - слова совпадали с короткими тычками в плечо.

Роберт таки задремал.

- Что случилось? - голос со сна хрипел.

- Беда, - говоривший выбрался из каюты. Роберт наконец разобрал, что это был сосед по веслу. Голос тревожный. Отойдя немного, человек развернулся и, расставив ноги пошире, встал пружиня коленями. Впрочем, так удобнее стоять на шаткой палубе. Показалось, однако, что он вот-вот выхватит нож из-за пояса.

Стоило Роберту выбраться из каюты, человек закричал:

- Хелег! Этот проснулся!

Пока расхристанная, широкая как винея фигура надвигалась с кормы, Роберт успел отметить жуткую несуразность: из подвижных фигур на доске остались трое - кормщик, гребец и он, бывший граф Парижский. Остальные по большей части лежали под лавками, некоторые полусидели, привалясь к борту. Спят? Умерли? Рассмотреть не успел, кирпично-красная физиономия Хелега с выпученными белыми глазами придвинулась вплотную, пришлось даже отступить.

- Ты! - хриплый рык накрыл Роберта как шквал. - Ты, паскуда, отравил людей!

- Рехнулся?

Меч перед выходом в море, блюдя порядок, у Роберта отобрали. Впрочем, и остальные могли похвастаться только кинжалами. На погрузке к нему не приставали с мелочами и по тому, нож, сохраненный от посторонних глаз, ждал за голенищем.

Если обезумевший бугай нападет, останется - выхватить короткое почти без рукоятки лезвие и обороняться им. Хотя, это все равно, что выходить на бегемота с плетью.

Роберту казалось, схватки не миновать, когда от кормы прокричал гребец:

- Пapyc в кильватере! Парус!

Отпрыгнув на безопасное расстояние, норманн обернулся. Самое время достать нож из-за голенища, но уже начавший движение Роберт замер внаклон. Ему в грудь смотрела короткая стрела с широким наконечником. Гребец держал франка на прицеле.

С такого расстояния стрела прошьет насквозь. Роберт широко развел руки и начал осторожно распрямляться.

- Я спал. Ты меня только что сам разбудил, - говорить приходилось тихо. Только повысь голос, и нервный стрелок тотчас отреагирует.

- Ты отравил вино!

- Никого я не травил.

- Больше некому.

- Да я в глаза того бочонка не видел!

- Зато ночью по палубе шлялся.

- Ну и что?

- Мог в вино зелье подсыпать, - но голос уже не такой уверенный.

- Вы же на тех бочках сидели и эль пили. Как я мог, к примеру, тебе под задницу забраться?

Руки державшие лук чуть ослабили хватку. Черная оперенная смерть перестала подрагивать. Роберт тоже немного расслабился, и как оказалось - зря. С кормы, изрыгая проклятия, возвращался Хелег. Теперь уже и Роберт смог разглядеть мелькающий в кильватере парус.

- Я тебя на куски порву! - ревел норманн, намереваясь тотчас исполнить угрозу.

- Не будь дураком! - Роберт понял, что терять ему нечего. Осталось уповать на оголтелое нахальство.

- Кто дурак? Я - дурак?!

- Ты. Убьешь меня, на одного бойца меньше останется.

- Тебе жизнь оставить, сарацинский прихвостень? Тот-то, смотрю, они вокруг тебя увивались. Продал христиан, падаль!

А парус между тем приближался. Не разбиравшийся в судах Роберт и то сообразил, что догоняет их не европейский корабль. По мелким волнам неслась длинная, ощетиненная косыми парусами, лодка сарацин.

- Хорошо, договорились. Ты меня разорвешь на куски и рыбам скормишь, - Роберт закричал, в надежде, хоть так достучаться до кормщика. - Только знай: меня точно так же три года назад сарацины подловили. Отравили весь отряд. Меня сонного взяли. Потом - плен. Если не будешь дураком и дашь мне оружие, попробуем отбиться, или хоть захватим с собой побольше, ясень битвы, тупоголовый!

Роберт прокричал все это на одном дыхании и почти как чудо понял, что гримаса бешенства меняется на лице Хелега на более осмысленное выражение.

- А почем я знаю, что ты не врешь, - все еще грозно, но уже без надрыва спросил кормщик.

- Тебе решать. Они уже близко. Доставай оружие.

- Чтобы ты меня же им в спину ткнул?

- Поставь своего человека с луком, пусть меня стережет.

- Делать ему больше нечего! А ты что скажешь, Орм?

- Не мог он отравить вино, - уверенно проговорил гребец. - Я за ним всю дорогу присматривал.

- А заранее сговориться?

- Не скажу. Не знаю.

Уверенный голос Орма возымел таки действие. Хелег уже не пер как бык на красное, заоборачивался, оценивая обстановку. Время поджимало. Хищная лодка все ближе и ближе подбиралась к беззащитному шнеку.

- Побожись, что не ударишь в спину, - наконец выдавил кормщик.

Что ж, подумал франк, это самое разумное, и широко перекрестился ладонью.

- Я, рыцарь Роберт Робертин, клянусь что буду драться плечом к плечу с тобой Хелег и с тобой Орм, кто бы на нас ни напал.

Кормщик хмыкнул.

- Орм, доставай мечи, да присмотри за рыцарем. Если что - кончай.

И это - правильно, - подумал Роберт, вслед за Ормом пробираясь к трюму.

Черной звенящей кучей на палубу легли кольчуги, следом Роберт принял из рук Орма огромный двуручный меч, за ним брякнул меч поменьше, но тоже тяжелый, массивный.

Из черного зева показалась голова Орма.

- Второй - для тебя.

- Достань мой Табан.

- Этот будет посерьезнее твоего недомерка.

- Доставай Табан!

Орм, ругаясь, спустился обратно.

Бхелхета, которой Роберт с самого начала назвал Табаном, удобно легла в руку.

Сам Орм вооружился батардом. Четвертый меч так и остался невостребованным. Его отпихнули под лавку. В левой руке Роберт сжимал легкую дагу. Кольчуга знакомой покойной тяжестью легла на плечи. Шлем, правда, достался плохонький - простой железный колпак. Ну, не до жиру…

Легкая фелуха почти упершись в корму неповоротливого шнека, сделала на волне пирует и тотчас встала борт о борт, не доставая в высоту добрую сажень. Три кошки одновременно вцепились в правый борт, намертво привязав загнанную добычу к охотнику. Роберт успел разглядеть экипаж - с десяток одетых в пестрые лохмотья сарацин.

Решено было до последнего не обнаруживать себя. Трое оставшихся защитников шнека попрятались кто куда. Пусть нападающие влезут на борт, а там Бог рассудит.

Роберта почему-то совсем не тревожила предстоящая схватка, наоборот - кровь закипала давно забытым азартом.

Трое сарацин одновременно спрыгнули на палубу и почти сразу все трое ткнулись в доски настила, пятная кровью мокрое дерево. Роберт отметил, что тяжелый меч мелькает в руках Хелега как перышко. Дальше праздно наблюдать ему не дали: с левого борта донесся стук, в леер впились зубья кошки. Не понимая, как такое могло произойти, франк метнулся в ту сторону. И вовремя - через борт уже переваливались вооруженные кривыми саблями смуглые оборванцы.

Первый рубящий удар он отвел, прихватив клинок противника гардой. Ответил колющим в горло… Не стоило даже мгновения тратить, что бы убедиться в результате. Булькая и брызгая кровью, сарацин свалился в ноги набегающему соратнику. Не тратя время на фехтование, - не на турнире, - Роберт просто рубанул по клинку противника бхелхетой и на мгновение сам опешил: Табан срезал железную полосу. В руках противника остался бесполезный эфес. Но тот не остановился - с фатальной неизбежностью пришел грудью на выставленную дагу.

Что ж вы лезете так быстро? Ишь, умные, обойти хотели. Ну, давайте, давайте!

Пока вы тут топчетесь, еще один через борт ползет.

Заботиться о последнем перевалившемся через борт пирате, не пришлось. Стрела вошла ему в глаз. Роберт не стал оборачиваться, поняв: Орм приглядывает за его спиной. Выпад справа… отбить… крутнуться…

Пока ты руку поднимешь: я второго отгоню. Ага, задел! Отбеги маленько, не мельтешись. О, кажется, не просто задел - падает. Теперь ты, левый. Быстрый какой! А вот так… и так… и так… И - все! Теперь последний. Эй, куда? Я тебя все равно достану! Достану… Достал.

Только уложив последнего, Роберт обернулся. Орм, присел на край скамьи. На носу Хелег, вкладывая всю норманнскую душу в удар, рубанул последнего, оставшегося в живых противника. Голова сарацина отскочила, повиснув на лоскуте кожи; наискось через грудь до паха легла красная брызжущая полоса, деля человека на две части.

Роберт не стал досматривать, подошел к левому борту. На фелухе было пусто. Рядом на тонком конце телепаласъ утлая лодчонка, тоже пустая. Все, кто выполнял обходной маневр, лежали на палубе шнека.

Боевой азарт помаленьку отпускал. По шее из-за ушей текли струйки пота. Роберт сбросил перчатку, снял и положил на лавку шлем. Усталости не было, так, некоторое опустошение.

- Эй, франк! - зычно гаркнул над ухом Хелег. - Это ты всех положил?

- Самого дальнего Орм стрелой.

- О! - кормщик поддал ногой эфес с остатками лезвия. - Сломалась?

- Нет, херсир, ее франк перерубил. Я своими глазами видел, - подал голос Орм.

- Этой что ли? - Хелег ткнул пальцем в бхелхету. - Она что заговоренная?

- Нет, конечно. Я и сам опешил.

- Табан, говоришь? - вдруг осознал Хелег. - Да! Слышал, - он посмотрел на аккуратный легкий с виду меч с большим уважением.

Потом они долго и муторно убирали покойников с палубы. Хелег и Орм снимали с них все мало-мальски ценное и отправляли тела за борт. То-то рыбы сегодня погуляют на дармовщину.

Когда с этим было покончено, на середину палубы в проход между скамьями стали выносить своих. Почти все оставались теплыми. Не мудрено, день выдался жаркий.

Солнце только-только начало спускаться к горизонту.

Роберт разорвал на одном, давно естественным путем истлевшую рубаху, и приложил к груди ухо. Абу Тахар высокопарно именовал сию процедуру 'выслушиванием биения жизни'. А проще, как догадался Роберт - стука сердца. Сейчас, для верности пришлось заткнуть другое ухо.

Мир заполнили звуки чужого тела: что-то изредка булькало, мерно шипело как мехи в кузне, только слабо, очень слабо, на пределе слышимости. Роберт передвинул ухо ближе к грудной кости, и тут из непонятных шорохов донеслось: тук-т, тук-т, тук-т. Редкие и слабые, это были все-таки удары живого сердца. Роберт распрямился.

- Нy что, все тайны Кьяле узнал? - недовольно проворчал, наблюдавший за ним Орм.

- Они живые.

- Как?!

- Спят.

- Не может быть. Я смотрел, ни у одного живчик не бьется. Вот только теплые… - и без перехода, - Хелег! Франк говорит, они спят.

- Ему по голове в драке попало? Или уже после спятил?

- Я слушал, вон у того сердце бьется.

- У кого, у Кьяле?

- Приложи ухо к большой кости. Меня один сарацинский лекарь научил.

- Да чему могут научить эти… А каким ухом слушать, левым или правым?

С колен Хелег поднялся в большой задумчивости.

- Пoшли, махнул он Роберту в сторону носовой части. Там к борту привалился человек. Вроде, все как и у остальных, но Роберт, не прикладывая ухо сарацинским манером, мгновенно понял - мертв.

- Что про этого скажешь?

- Сам не видишь? Покойник.

- Вижу. И не раненый.

- Вроде нет.

- Я что думаю, - зачем-то понизил голос кормщик, - вдруг они так полежат, полежат да и умрут все?

От перспективы скитаться по хлябям на корабле полном мертвецов Роберта, и так не больно любившего море, пробрало ознобом.

- Я слыхал, - продолжил Хелег, - у сарацинских колдунов есть зелье, если его выпить, станешь как мертвый. Но коли такого мертвеца согреть: растереть там, или в бочку с горячей водой засунуть, он оживет. Тебе такое видеть не приходилось?

- Нет.

- И мне нет. Только думаю, сказки это.

- А что тут думать? Пробовать надо.

Кожа Кьяле была теплой только на груди; руки и ноги - как у настоящего покойника.

Орм раздул угли в жаровне, на них сверху положили два голыша, невесть для чего перевозимые на шнеке. Когда камни нагрелись, их обернули курткой того же Кьяли, положили ему в ноги, а сами начали энергично тереть руки, щеки, живот. Что человек просыпается, стало понятно, когда на бескровном лице заалел слабый румянец.

- Вина бы ему горячего, - не подумав, ляпнул Роберт.

- Что?! Я те дам, вина! На борту у меня больше этой отравы не будет. А тебя я еще поспрошаю, кто команду извел, - но, сообразив, что хватил лишнего, Хелег добавил уже спокойнее: - Ты три, три, глядишь, и правда поможет.

Когда Кьяле открыл мутные как у новорожденного глаза, у Орма вырвался крик, он подскочил к товарищу и начал трясти. Но тот зажмурился, шумно вздохнул и захрапел. Теперь он просто спал.

До поздней ночи, до ярких, любопытных звезд они грели и растирали, растирал и обкладывали горячими, уже начавшими трескаться камнями. Шестерых отогреть не удалось. Их переправили на болтающуюся за кормой фелуху. Спрыгнув на палубу суденышка, Хелег подрубил мачту, снял парус и укрыл им покойников. Когда он вернулся на шнек, Орм намотал на длинную стрелу клок промасленной пакли, поджег ее и пустил вслед, качающейся на волнах лодке со скорбным грузом. Раздуваемое свежим ветерком, пламя быстро поползло по сухим доскам, перекинулось на осмоленные борта, и вскоре за кормой медленно дрейфующего шнека полыхал гигантский костер.

- Жаль, пиво все вылакали, - сокрушался Хелег. - Не помянуть по-человечески. Ну да чего нет - того нет. Орм, полезай в трюм, пошарь в бочке с солониной и сухарей прихвати. С утра не жрамши.

Увесистый ломоть до слез вонючей солонины и два каменно твердых сухаря Роберт проглотил мгновенно и не поморщившись. А еще вчера носом бы крутил, усмехнулся он про себя. Ужин пришлось запивать теплой водой. Рядом доедали Хелег и Орм.

- Завтра эти винопийцы драные проснутся, оклемаются, и пойдем на остров. Здесь сильных течении нет, далеко не отнесет. Подрейфуем пока. - Успокоил Хелег Пapyс они спустили. Ветерок, успокоившийся к ночи, гнал и покруживал. Звезды водили над головой хороводы. Завернувшись в плащ, Роберт улегся прямо на палубе: и просторнее и воняет не так плотно как в каюте.

- Эй, франк, франк, - легкую дрему сдуло от хриплого баса кормщика. - Уснул?

- Почти.

- Ты говорил, будто и тебя так травили?

- Не меня, моих людей. Под Аскалоном, в пустыне. Мы далековато оторвались от своих, преследовали отряд сарацин. Ночевать пришлось под открытым небом. Такое частенько случалось. Еще перед самым выходом больше половины отряда слегло - заболели. Пришлось набирать кого попало. Но вроде они не плохо держались. Вот тогда эта фляга с вином и появилась. Откуда, спрашиваю? А мне - Бог послал. Я и не пил считай, только губы смочил. Караулы проверил и прилег. А когда меня Касым-шакал из палатки утром вытащил, все уже были мертвы. Думаю, выпей я больше, тоже бы остался на поживу стервятникам.

- Может твои люди… того, тоже уснули?

- Нет. Мертвее не бывает.

- Тогда, почему моих только усыпили?

- Откуда я знаю? Скорее всего, хотели взять живыми и продать.

- А твоих, значит, насмерть?

- Там с толпой колодников далеко не уйдешь. Кто-нибудь увидит, услышит… А убегать с живым товаром несподручно.

- И после того ты три года у сарацин пробыл?

- Четыре.

- Долго…

- Выкуп большой запросили.

- Сколько?

- Двадцать марок золотом.

- Сколько?! Ты что, король или принц, чтобы такие деньжищи за тебя выкладывать?

Постой, - сам себя остановил Хелег. - Выходит, выкуп-то привезли. То-то я смотрю, сарацины тебя только что на руках на мой шнек не заносили. С такого товара и я бы пылинки сдувал, - простодушно добавил он в конце.

Смешно и горько. С точки зрения норманна, вся история выглядела только респектабельной сделкой.

- Так кто ж ты есть? - в голосе Хелега прорезались тревожно-стальные нотки.

С такого станется, связать пассажира и найти на него покупателя побогаче.

Роберт на всякий случай отодвинулся, освобождая место для маневра, случись таковой понадобится. А с другой стороны, убьет он Хелега и Орма и куда потом деваться с этой, танцующей по звездам, лохани?

Куда ни кинь, везде предательство, предательство… Свои в Святой земле предали, арабы просто продали за хорошие деньги, сейчас этот норманн прикидывает, что можно взять с франкского гуся. Мир - одно грязное торжище, помойка для благих намерений.

Наверное, лицо у него сильно изменилось, потому что Хелег, и сам откачнулся:

- Эй, ты чего? Не хочешь говорить - не говори. Шут с тобой! Чего набычился?

- Показалось.

- Показалось! - зло передразнил кормщик. - Небось, думаешь, я тебя сейчас в мешок засажу и на базар: 'А кому франка за двадцать марок? Не простой франк - золотой!' - Точно? Не вынесешь? - злая ирония прорвалась-таки.

- Я теми, с кем рядом мечом махал, и кто моих людей от смерти спас, не торгую! - Хелег рывком поднялся и, не обернувшись, ушел в сторону кормы.

- Зря ты его обидел, - проговорил из темноты Орм.

- Меня в последнее время столько раз предавали и продавали…

Лицо Тафлара проступило сквозь ехидно подмигивающие звезды: '…прощай Рабан'.

Я что в сволочь превращаюсь?

- Передай Хелегу, - обернулся франк к Орму, - я прошу у него прощения.

Так-то! Долги надо отдавать, и силы душевные вкладывать туда, где зыбко и стыдно, и можно промолчать, лелея, уязвленное чувство справедливости. Мир меня обидел, и я его, мир то есть - сапогом в харю.

- Стой. Не надо. Сам скажу.

Роберт нашел кормщика у руля. Тот сидел на высокой скамье, разглядывая черную плещущую ночь.

- Прости, херсир. Я Роберт Робертин, бывший граф Парижский, дальний родственник франкского короля Филиппа.

- Оп ля! - Хелег аж подскочил. - Так я ж про тебя слышал.

Тесен мир. Куда ни попади, все тебя знают.

- От кого?

- От барона Больстадского.

- Ты видел Хагена? Где он?

- Так на острове, куда идем, на Кипре. Ждем, говорит, командира и побратима, и великого воина, и славного рыцаря. Ну, говорю, великан, небось? А он показывает себе по грудь. Росточка вот такого, но - человек!

И отлегло. И посветлело даже. Или зря собралась отворить новый день? И рыжий толстокожий детина, еще вчера, грозивший разорвать на части, оказался симпатичным вполне парнем. И, оказывается, его ждут. Его давно никто не ждал.

Стиснуло в груди.

Роберт отвернулся и побрел к своему плащу.

К, принадлежащему Византии, но облюбованному с некоторых пор крестоносцами, острову Кипр, шнек рыжего Хелега подходил в сумерках. Команда умаялась после целого дня работы. Далеко не все окончательно пришли в себя после пережитого приключения. То одного то другого вдруг начинало выворачивать. Шнек пропах кислой блевотиной. Люди теряли сознание, четверых трепала лихорадка. Из-за этого время, потребное для достижения острова, почти удвоилось. Но все имеет конец (все ли?). На краю синего-синего, украшенного пенными барашками моря, темной полоской проступила земля.

Их встретила тихая, безымянная бухта с безымянной деревней. С десяток хижин прилепились к подножью невысокого желто-серого холма. Над поселением колыхалась ветреная тишина. Только чайки орали над головами моряков, настороженно осматривавших берег.

- Умерли они там все что ли? - проворчал Хелег. - Кьяли, Орм, Сидун, - на берег.

Узнайте в чем дело. Да осторожнее, вдруг там поветрие.

Разведчики на берегу не задержались. Оказалось: ни поветрия, ни другой напасти.

Селяне при виде корабля, который без малого полдня против ветра на веслах шел в их сторону, просто попрятались. Настойчивое желание чужаков посетить именно эту бухту, заставило местных, собрав пожитки, уйти в холмы. Туда же перегнали тощих коз, единственную местную скотину. В деревне остались только немощные старики.

Они-то и объяснялись с норманнами.

- А, и - ладно, - Решил Хелег. - Хоть под крышей поспим. Вода там есть?

- Два колодца. Я проверил, воды на всех хватит.

Свою они выпили всю. Последняя порция пришлась на вчерашний вечер. Пожалуй, этому известию команда обрадовалась больше всего.

Расположились в двух ближних к морю хижинах, доели остатки припасов и вволю напились. Прокравшийся ранним утром в деревню, крестьянин был изловлен, но на допросе ничего нового не сказал. Его отпустили, чтобы передал своим - в деревне торговцы, убивать никого не собираются, наоборот, желают купить еду и узнать дорогу в Никосию.

- Ты что, никогда здесь не был? - удивился Роберт беспечности Хелега, приставшего в первой попавшейся бухте.

- Именно здесь - никогда. Есть тут на западе городок Пирей. Бухта удобная, дороги хорошие, торг, опять же. Только куда нам с нашим полумертвым стадом!?

Винопийцы драные! - зло сплюнул херсир. - Пусть передохнут день-два, а там пойдем на запад. Только тебе оно - не с руки. Из Пирея до Никосии дальше, чем отсюда. Есть, конечно, и другие места, но нам туда дорога заказана. Там византийцы, либо венецианцы, враз оставят без товаров и без корабля… а то и без головы. Команда вон едва ноги таскает - не бойцы. Я бы с доброй душой и сам в Фамагусту наладился. А насчет опасности так скажу: в глухомани, где мы пристали, намного спокойнее будет, чем в людных местах. Раньше-то тут тихо было.

Византийцы, конечно пошлину драли, но и порядок блюли. А сейчас на эти берега кого только не нанесло: крестоносцы, генуэзцы, венецианцы. Раньше они тут на цыпочках ходили, зато сейчас чуть не хозяевами себя чувствуют. Да и всякой швали без роду, без племени - как в Ноевом ковчеге, - неожиданно обнаружил Хелег знакомство с библией. Не иначе, подумал Роберт, славный старик запал в память норманна по тому, что имел отношение к морю - родственная душа.

Поселяне стали возвращаться. Вскоре в мисках заплескалась похлебка из козлятины, по кругу пошел кусок сыра, от которого каждый отхватывал ломоть. Только от вина все дружно отказались.

Роберт шагал по древней, мощенной плитами дороге. Слоистый, выщербленный за прошедшие века камень, кое-где выдавило и покорежило, несколько плит стояли торчком. И все же, случись нужда, по такой дороге можно было пройти не только пешему, но и конному.

Ему указали направление, да этот заброшенный путь до наезженного Никосийского тракта. Солнце припекало. Гамбизон под кольчугой промок от пота. Какое-то время Роберт стоически терпел неудобства, но здравый смысл, в конце концов, победил: он снял кольчугу и аккуратно уложил в мешок - в случае опасности легко достать и натянуть - туда же сунул насквозь мокрую поддевку и зашагал дальше в одной тонкой рубашке. По-весеннему прохладный ветерок быстро освежил. Идти стало веселее.

Сколько хватало глаз, вокруг простирались пологие холмы, как ножом прорезанные дорогой. Даль терялась в дымке. Все вокруг: и желто-серо-голубые холмы, и дорога, и древ-ние, похожие на бледные миражи развалины припорошило невесомой, невидимой пылью, съевшей яркие краски. И - тишина: ни шороха, ни звона, ни птичьего писка или хлопанья крыльев. Только скрип песка под подошвами да дыхание путника тревожили, сотканную из пылинок вечность.

К полудню Роберт утомился, не столько от ходьбы, сколько от однообразия окружающего пейзажа. Иногда ему казалось: обернись - за спиной так и стоят хижины безымянной деревушки, и Орм, проводивший Роберта до окраины. Он оглядывался: но за спиной, как и впереди разбегались во все стороны безлесые холмы.

Развалины у самого края дороги явили себя внезапно. Только что смотрел на это место - ничего не было. Стоило моргнуть - у обочины раскатились белые в серых прожилках мраморные блоки. Частью они были раскиданы по ровной, присыпанной песком площадке, частью еще держались друг за друга, образуя стену, вернее - воспоминание о стене. Сохранились две ребристые колонны с резной мраморной перемычкой. Чуть дальше - остов еще одной стены.

На обочине стоял маленький, давно разрушившийся или кем-то разрушенный храм. В таких, знал Роберт, поклонялись древним богам. На его родине храмы, что поновее, приспосабливали под церкви. Этот был совсем старый, ни на что не годный. Как, отживший свое человек. Даже к простому нетрудному делу его не приставишь. Такой годится только для неспешной необязательной беседы, и то если тебе интересно.

Поколебавшись, франк шагнул за призрачный, обозначенный двумя колоннами порог.

Остов стены отбрасывал какую-никакую тень. Роберт сбросил мешок и присел на прохладную почти не выщербленную, не изъеденную временем плиту.

Лепешка, кусок сыра, вода - немудрящий обед вызвал неожиданное чувство благодарности. Кому? Он бы не смог объяснить. Но оно было. Просто, потому что - тень после жары, потому что - вода смыла хрустящий на зубах песок; потому что - отдых, когда устал.

Старуха появилась внезапно и бесшумно - вышла из-за камней и незряче побрела, шаря впереди себя руками. Она нащупала, одиноко стоявший, обтесанный камень, провела по одной грани рукой, отступила и чутко прислушалась. Не желая пугать слепую, Роберт мягко произнес:

- Не пугайся, бабушка. Я одинокий странник и не причиню тебе вреда.

Она шагнула в его сторону, на лицо упал свет. Сплошные морщины. Где были глаза, можно понять только по сведенным бровям.

- Кто это забрел ко мне? - неожиданно ясным голосом, спросила гостья по-гречески.

- Я - франк, крестоносец, - отрекомендовался Роберт и прибавил на всякий случай, - но тебе не стоит бояться.

- Мужчина молодой, сильный, усталый… Хотя, не очень молодой. Скажи, седина уже сверкает в твоих волосах?

- Есть немного.

- Ты из дальних краев. Франк, это имя?

- Нет. Так зовут мой народ. Неужели не слышала?

- Нет. Вы, наверное…

Она не стала продолжать, а он не смог понять. В этой женщине было нечто, не поддающееся простому пониманию. Мысль ускользала, не позволяя себя придержать, ухватить… Так смотришь на старинную хрупкую вазу. Одно неосторожное движение, и она рассыплется, но ты замер, завороженный даже не красотой, тенью божественной красоты, застывшей в хрупком сосуде.

- Как ты здесь оказалась? - осторожно спросил Роберт, только сейчас сообразив, что не заметил в округе никакого жилья.

- Я всегда тут жила. А ты?

- Возвращаюсь.

- Где же твой дом? Ах, да, ты говорил - франки…

- Это далеко на севере. Сначала Греция, потом Хорватия, потом Лотарингия, а уже за ней франкское королевство.

- Как много народов. Как много!

Она что, сокрушается? Сумасшедшая? Последняя мысль отдавала тухлятиной.

Слепая женщина в свободной черной тунике стояла перед языческим алтарем прямо как копье, устремленное вершиной к небу, стояла на границе тени в столбе солнечного света, который обтекал ее, создавая едва видимый сияющий контур.

Будто нарисованную черным фигуру обвели тончайшей золотой каймой.

- Тебе еще далеко идти. Отдохни здесь, поспи. Я желаю тебе вернуться…

Вернуться к себе. Поспи.

Она слабо шевельнула ладонью - прощальный жест, задремавшему путнику - и зашла за алтарь, растворившись в сумраке.

Роберт открыл глаза, тень от стены удлинилась. Под головой - дорожная сумка, с боку аккуратно пристроен меч. Как укладывался, он не помнил. Сидел, блаженно расслабившись… потом слепая… 'желаю тебе вернуться…' К себе?

Он начал энергично собирать вещи, попутно стряхивая остатки сна. Тот постепенно уходил, оставляя по себе легкое золотистое мерцание - абрис тонкой фигуры.

До тракта он добрался только через сутки, и сразу пристроился к небольшому купеческому каравану. Роберт был готов купить лошадь, но свободной не нашлось.

Предлагали осликов, но очень маленьких. Пришлось бы всю дорогу бороздить ногами по земле. Впрочем, часть пути он проделал на повозке, уговорившись присматривать за товаром и за хозяином, хотя оживленная дорога, была на взгляд франка безопасной. Туда-сюда постоянно сновали маленькие караваны и одиночки.

Попадались и крестоносцы, но ни одного знакомого лица Роберт не разглядел.

Никосию окружала стена древняя как сама эта земля. Она походила на стену в Эль Кайре, только в высоту была поменьше. Тафлар, помнится, говорил, что ту, египетскую построили тысячу лет назад. Здешняя была покрыта такой же серой грязью, за многие века спаявшей камни в крепчайший монолит.

К раскрытым о полуденную пору воротам стояла очередь из повозок. Пешие одиночки проходили отдельно, в небольшую калитку. За вход с каждого взимали медяшку.

Монета перекочевала из робертова кошеля в широкую как половник ладонь стражника.

Длинный, темный коридор открывался в нестерпимо сияющий солнечный никоссийский полдень.

Пестрый, дико галдящий на разных языках, водоворот принял пропыленного путника в свои объятия. Вспомнился въезд в столицу Египетского халифата. Там Роберт двигался верхом, осматриваясь из-за спин стражников. Здесь перед глазами все время мелькали лица: бледные, смуглые, желтые, совсем черные. Навалились запахи: пот, гнилые фрукты, вонь экскрементов, чесночный дух, перемежающийся волнами приторных благовоний, которые тут же перебивала кислая винная отрыжка.

Франк продирался через этот пахучий муравейник наугад, без всякого направления, на мгновение даже позабыв, зачем здесь оказался; шел расталкивая и обходя; пробирался вдоль стенок и прилавков; одной рукой придерживал ножны, другой кошель на поясе (его содержимым поинтересовались уже не раз и не два). Подгоняя, колотила в спину сумка.

Наконец шум и толкотня остались позади, Роберт вывалился в узкую тихую улочку. С торжища сюда доносились отдельные особо визгливые голоса да пронзительные звуки непонятного происхождения. Убитое до каменной плотности, пространство между домами по верху перекрывали деревянные галерейки, перекинутые с одной стороны улицы на другую. На перилах и веревках сушилась одежда. Кое-где из-за стен высовывала зеленые усы виноградная лоза. Дома теснились, создавая ощущение каменной толчеи. У одного такого, стиснутого соседями дома, привалясь к стене, стоял грек в широких коричневых штанах, распахнутой на груди красной рубахе и красной феске.

- Не желает ли путник остановится на ночлег? Ужин и лавка в общей комнате - четыре динария, - и с сомнением оглядев запыленную одежду, - отдельная комната и стол - десять динариев.

Последние слова прозвучали, впрочем, без всякой надежды.

- Я, может быть, воспользуюсь твоим гостеприимством, - откликнулся Роберт по-гречески.

- Только укажи сначала, где тут, в городе стоят крестоносцы.

- А везде. Тебе какие нужны? франки, лотаринги, норманны, германцы?

Семь лет назад местные всех европейцев называли франками. Различать, что ли, научились?

- Франки.

- Пойдешь по нашей улице до горшечников, от них свернешь налево и вверх, на холм, - равнодушно объяснял грек, потерявший всякий интерес к путнику.

Поплутав, - объяснение оказалось далеко не исчерпывающим, - Роберт по невероятно загаженной улочке-щели выбрался на возвышенность. Здесь дома стояли свободнее, кое-где за заборами робко зеленели одинокие деревца. Чем дальше от торговой площади, тем больше становилось зелени. Улицы были шире и чище.

В тихом квартале он отыскал нужное поместье. Дома видно не было, его закрывали забор и сад. В калитку, рядом с воротами пришлось долго стучать. Наконец в крохотное оконце выглянула угрюмая бородатая физиономия.

- Чего надо? - спросил обладатель лохматой рожи на лангедоке.

- Барон Больстадский, барон Геннегау, Соль Альбомар здесь остановились?

- А кто ты такой, чтобы я тебе отвечал? - с ленивой издевкой спросил страж.

- Они меня ждут.

- Никого они не ждут. А кого ждут - не тебе, голодранцу, чета. - Охранник, похоже, развлекался. Доконали беднягу жара и мухи.

Мешала решетка, а так бы Роберт аккуратно впечатал свой кулак в наглую рожу соотечественника. Но для того она и поставлена… решетка, конечно, не рожа.

- Иди и передай, тем, кого я назвал, что их спрашивает Роберт.

- Какой?

- Никакой. Так и передай Никакой Роберт. - Бывший граф Парижский сдерживался из последних сил.

- Шел бы, ты, Никакой, своей дорогой!

- Эй, Фарон, кто там? - прогремел за спиной стража до боли знакомый хриплый бас.

- Хаген! - оставалось надеяться, что тот не покинул пределы слышимости. - Хаген, это - я, Роберт!

Озадаченная таким нахальством побродяжки, рыжая физиономия еще несколько мгновений отсвечивала за решеткой, а потом с подвизгом взмыла куда-то вверх. На ее месте мелькнули сапоги. Лязгнул засов, дверь затряслась. Хаген так спешил, что погнул железный штырь, запирающий калитку. Засов перекосило. Нещадно ругаясь, великан со всего маху шарахнул в дверь плечом, на что та жалобно застонала, но не поддалась. Из сада уже доносились возбужденные голоса. На шум сбегались обитатели имения.

- Хаген, ты чего расшумелся? А с Фароном что? - Соль.

- На нас напали, или мы нападаем? - Лерн.

- Погоди, господин Хаген, подмогну, - Гарет.

- Гарет! - позвал Роберт, притиснувшись вплотную к решетке. - Ты живой?

- А-а-а! Отойди, Хаген. Я ее сейчас вышибу!

Его обнимали, били по плечам и спине, опять обнимали. Кто-то стянул с плеча мешок. Они долго бестолково топтались на пятачке у ворот.

- Мы узнали, что ты жив от Соля. Он в Иерусалиме встречался с Танкредом. Князь Галлилейский показал твое письмо.

Лерн растянулся на ложе у стола. Здесь же лежали или сидели остальные.

Отмывшийся от многодневной грязи, одетый в чистую тунику Роберт, пощипывал виноград, запивая его густым терпким вином. Он уже вкратце рассказал о своих злоключениях, однако в под-робности не вдавался. Его удерживало опасение, что, провоевавшие в Святой земле много лет, по нескольку раз раненые, друзья с настороженностью отнесутся к его дружбе с сарацином, родственником самого Селима Малика. От друзей же Роберт услышал печальную повесть о несчастьях Болдуина, нынешнего короля Иерусалима и выпил скорбную поминальную чашу по их другу Годфриду, первому Иерусалимскому монарху.

- Ну, с Хагеном все ясно - воевал до последнего. Он мне успел рассказать. А ты, Соль?

- Пристал к госпитальерам. Помнишь странноприимный дом в Иерусалиме? При нем устроили больницу. Ходил за ранеными. Я бы и сейчас там подвизался, только…

Понимаешь, все дела у нас теперь творятся исключительно огнем и мечем. В том смысле, что, отнюдь, не умом и руками.

- Лечение страждущих тоже?

- Орденский капитул раздулся до невероятных размеров. Тайный совет из особо приближенных братьев собрали. Я бы еще понял, кабы они там медициной занимались.

Нет. Постановили: все братья лекари - и не лекари уже - воинствующие монахи. И чтобы от других таких же воинствующих отличаться - черный плащ с белым крестом.

Дисциплина военная, обязательное отправление всех дневных служб, а так же, обязательное участие в военных действиях. Отправили к Папе посольство, чтобы братство госпитальеров узаконить как орден. И - должности, должности, должности: кто печатью заведует, кто казной, кто перепиской. А кому не досталось - милости просим, помогай больным, но чтобы все согласно уставу. Когда Танкред мне показал твое письмо, я уже одной ногой на корабле стоял. Остался тебя дожидаться. Потом меня Хаген разыскал, уговорил перебраться сюда к Лерну и Гарету.

- Я слышал, - Роберт обернулся к, прятавшемуся в густой тени Лерну, - ты тоже в плену побывал?

- О, совсем не долго. У турка Торик бея. Не слыхал про такого?

- Нет.

- Он только мое имя узнал - сразу в зиндан. Воду и лепешку раз в день на веревке спускали. Темно - сиди, отдыхай. Пока я там отсыпался, двоюродный дедушка за меня выкуп прислал. И меня под белы рученьки тотчас вернули родственнику. Дед встретил опухшего со сна, решил - с голоду. Облагодетельствовал. Родной человек!

Кстати, это он мне поведал, что над твоим золотом Большой Гуго как ворон вьется.

Только Соль с Гаретом его и удерживали. Гуго твою военную добычу давно бы в когтях утащил, да опасался Болдуина с Танкредом. Сам знаешь, Гуго у них был не в чести с самого начала. Зато Соль вхож и к тому и в другому. Тут-то мы с Гаретом и договорились твои деньги подальше увезти, чтобы глаза всяким родственникам и их прихвостням не мозолили.

Ты тогда и Гарета и Хагена вместе с Солем из Аскалона отправил. Соль их выходил.

Но почти половина твоего отряда погибла. Ясно стало - отрава. А кто отравил, пойди, дознайся. После известия о твоей смерти, остатки людей разбрелись.

Дознаваться стало некому. А Гарет, только в себя пришел, говорит: 'Живой Роберт.

Виденье мне было'. Знаем мы такие видения: в бреду, в горячке, что только не померещится. Он стоит на своем - живой! Итальянца, который с тобой в последний поиск уходил, и якобы чудом жив остался, выследил, расспросить хотел. Жаль, не получилось. Знаешь, Роберт, он так в твое спасение верил, что и мы засомневались.

Время смутное, постоянно какие-то слухи ходят: будто могучий рыцарь сто врагов победил, из плена ушел, и халифа басурманского в Иерусалим на веревке тащит.

Ерунда, конечно, а вдруг думаю это про тебя? Мало ли кто, кого хоронил? И хоронил ли вообще…

- У того итальянца, - подал голос Гарет, - на роже было написано, что он и родную мать хоронить не станет, так бросит.

- Наняли мы с Гаретом корабль и - в Венецию. Выбрали тихий, неприметный банкирский дом, все с ними обговорили. Я уже собирался в Геннегау, когда нас нашло письмо Соля о твоем возвращении. Гарет прыгал как мальчишка: 'Я говорил! Я говорил!' И тут начались непонятки. Все вроде тихо, мирно, только битым затылком чувствую - петля вокруг нас затягивается. Копошится кто-то за спиной, шушукается.

А по лопаткам - мороз. Зачем лишний раз рисковать? По дороге домой меня могли ждать, в Иерусалиме - подавно. И двинули мы на Кипр. Перед самым отплытием, я разыскал Гвидо Сальеджи и передал для тебя деньги. Тот же Гвидо мне обиняками и недомолвками, но подробно рассказал всю интригу брата вашего Филиппа, относительно выкупа. С Гвидо я передал приглашение посетить нас на благословенном острове, принадлежащем правда Византии, но вполне крестоносном.

Разговор затих. Перед Робертом стояла переполненное фиолетовыми гроздьями блюдо, рядом янтарно светились тонкие ломтики дыни, в чашах плескалось вино. Со стороны улицы доносились гортанные голоса. Из сада - пенье птиц, шелест листьев. Зной.

Сейчас простучат тяжелые шаги, и веселый голос Тафлара скажет: 'Здравствуйте друзья. Рад вас видеть. Да продлит Аллах ваши дни…' Никогда…

Тяжелая как надгробье преграда разделила жизнь, отсекая от прошлого. От хорошего и от плохого. От графа Парижского. От безмолвного раба и от друга ученого араба.

От того, кто, не убоясь кары, простирал руки к небу, вопрошая 'Скажи - кто я? И кто - Ты?' По эту сторону лежала пустынная дорога в серо-желто-голубые холмы, в конце которой ждет последнее пристанище - холмик под грубым камнем. Кто встал на ту дорогу - с содроганием подумал Роберт - уже умер, но еще не зная этого, привычно влачится по пыльному тракту.

Задерживаться на острове причин не было. Роберт торопился прояснить свою судьбу, а друзьям и подавно до тошноты надоел этот белопыльный, крикливый, пестрый, пропахший чесноком, рыбой и благовониями рай.

Фамагуста оказалась скопищем серых, налезающих друг на друга домишек из песчаника. Огибающая ее, узкая полоса чахлых, покрытых весенней зеленью деревьев, почему-то называлась садами.

Похоже на Никоссию. Но суматоха и вонь в Фамагусте поражали даже по сравнению со столичными. А рынок, там, ограничений превратной площадью, здесь - расползался на весь город. Крестоносцы, купцы всех имеющих быть в ойкумене национальностей, ремесленники, бродяги, авантюристы, монахи, рабы… Даже сарацины. Головные повязки с черными шнурами, нет-нет, да мелькали в толпе. И гул - разноязыкий, пестрый, вызывающий, как и одежды.

Ушедшего искать пристанище, Гарета ждали долго. Когда он появился, стало ясно, чем быстрее они найдут подходящий корабль - тем лучше. Все постоялые дворы и дома пригодные для житья были битком набиты. На этом перекрестке войны толкались локтями и наступали друг другу на ноги из-за места на циновке и плошки с рыбной похлебкой. Нечего было думать, разместить людей и более или менее сносно устроиться самим. Осталось - уйти за пояс 'садов' и там разбить походные шатры.

Но и это - как выяснилось - было не самым простым делом. Все земли вокруг города были давно поделены. И владельцы угодий не собирались терпеть на своей территории стихийный отряд крестоносцев, от которых одни хлопоты и никакой прибыли. К тому же, что греха таить, бывало, что гости, отдохнув, просили хозяев с их законного места.

Встретив в двух местах отказ, подкрепленный видом вооруженной стражи, уставшие, грязные и голодные люди двинулись в сумерках вдоль вереницы холмов. Вдали виднелись постройки, окруженные деревьями. Собственно, единственное, что им сейчас было нужно - источник. Но именно у воды стояли укрепленные на манер замков дома богатых торговцев и знати.

Небольшая, окружившая источник усадьба хорошо охранялась. Количество вооруженных людей, мелькавших на стенах, даже несколько превышало разумение. Из разговора со стражей выяснилось следующее: пять лет назад рыцарь Готье Бюссонский, не пожелавший остаться в Иерусалиме, но так и не вернувшийся в холодную Европу, приобрел эти земли. Сейчас у него гостит друг, тоже прибывший из Святой земли. В усадьбе ступить некуда от крестоносцев.

Роберт слышал о Готье, но знаком не был. Лерн с Хагеном только пожимали плечами.

А вот Соль, тронув своего белесого от пыли жеребца, подъехал к воротам.

- Передай своему господину, что его хочет видеть рыцарь Альбомар. Мы дождемся ответа.

Голос как всегда тихий, мягкий. В окружении горластых, требовательных сеньоров крестоносного войска, такой голос обычно терялся. Да Соль и не старался, чтобы его слышали все. Но как-то так получалось, что к нему прислушивались. Вот и сейчас начальник караула попыхтел, раздул щеки, потом сдулся и отправил-таки человека с докладом.

Рыцарь Готье не заставил себя долго ждать. Ворота отворили, и люди, пригибаясь, въехали под невысокую арку. Им навстречу, сильно припадая на искривленную ногу, неровно, но быстро шел сам хозяин поместья.

Соль спрыгнул с коня. Готье шагнул к нему и обнял, обтянутые пыльной кольчугой плечи.

С Аскалонской равнины рыцарь Готье Бюссон возвращался в госпитальерском обозе с переломанными ногами. Именно Соль не дал ему погибнуть в дороге, не оставил и по прибытии в Иерусалим - выходил. Дальше их пути разошлись: Готье решил покинуть Палестину, Соль ушел на юг к Роберту.

В переполненном имении все же отыскалось свободное место. Измученным длительным переходом, а главное жаждой, гостям уже то показалось раем, что рядом журчал источник, а над кухней витал дух мясной похлебки. Их привели в покой, где вместо одной из стен было забранное фигурной решеткой окно.

- Сейчас прикажу, чтобы вам устроили тут ложа. К сожалению свободных комнат не осталось. Неделю назад из Яффы прибыл мой друг, барон Филипп Барнский со своими людьми…

- Филипп? - Роберт подался к Готье. - Он здесь?

- Вы знакомы?

- Не просто знакомы! В юности мы провели вместе несколько лет у графа Стефана в Блуа. Меня уже посвятили, Филипп был одно время у меня оруженосцем. Вместе ходили в Нант, когда там возникла распря. Потом он уехал к себе на север. Я слышал - Филипп примкнул к крестоносцам, но увидеться в Святой земле не пришлось…

Странно, что общительный, веселый Барн не вышел поздороваться.

- Он очень плох, - отозвался хозяин на невысказанный вопрос.

- Рана?

- Да. Перерублены ребра. В Яффе его лечили, умереть не дали, но и только. Было безумием пускаться в путь в таком состоянии. Однако Барн заставил своих людей нанять корабли и перенести его туда. Уже в Фамагусте его беспамятного снесли на берег. Счастье, что я тогда оказался в городе и узнал Филиппа. В вертепе, где собрались изгои и вероотступники со всей земли, ему не удалось бы прожить и двух дней.

- Да уж, - подтвердил Хаген, - там и здоровому-то - труба, а уж хворому…

- Мы промываем ему рану. Трав я не знаю - не лекарь. То-то обрадовался, когда увидел графа Альбомара. Только боюсь, уже и он не поможет.

Едва сбросив кольчуги, даже не поев с дороги, Соль и Роберт поспешили на другой конец дома, где в маленькой комнатке лежал Филипп. Тюфяк из морской травы на возвышении, а на нем - тот, в ком Роберт никогда бы не признал своего друга.

Череп обтянула серая влажная кожа. Под сомкнутыми веками подрагивали глазные яблоки. Роберта обдало жутью. Показалось, умирающий пытается разглядеть их из потусторонней тьмы.

Тут ни Соль, ни даже Абу Тахар, случись ему присутствовать, не смогли бы помочь.

Филипп умирал. Несмотря на распахнутое окно, в комнате стоял запах разлагающегося трупа. Соль, все равно подошел, наклонился и откинул в сторону покрывало. Филипп часто-часто дышал. Кожа между ребрами западала. Осмотрев текущую гноем повязку, Альбомар вернул покрывало на место. Он молчал. Какие тут могли быть слова?

В углу зашевелилась служанка, приставленная смотреть за больным. Лицо женщины до глаз закрывала плотная повязка, и Роберт не упрекнул бы ее в брезгливости.

Женщина подошла к Филиппу, отерла влажной тряпицей лицо, смочила сухие губы. На мгновение хрипы и бульканье в груди раненого прекратились, он слизнул капли влаги.

- Филипп, - позвал Роберт. - Ты меня слышишь? Это - я, граф Парижский.

Веки дрогнули. Умирающий попытался их приподнять. Это удалось не сразу. А когда удалось… Из-под век показались тускло серые лихорадочно блестящие глаза. Плохо, что взгляд был вполне осмысленным, такую смерть лучше принимать в беспамятстве.

- Филипп, - вновь позвал Роберт, склонившись к самому лицу друга. - Ты меня узнаешь?

- Ты - Роберт, - отдыхая после каждого слова, выговорил Барн. - Ты давно умер. Я тоже умер?

- Нет. Ты - жив. И я - жив.

- Вот почему так больно, - Филипп остановился, переводя дух. Черты лица, между тем, несколько оживились, в глазах, мелькнула искра интереса:

- Пресвятая Дева сжалилась надо мной… послав тебя.

- Что нужно сделать? Не торопись, отдохни, потом скажешь.

- Пусть… пусть… все уйдут… кроме Готье, - речь Филиппа прервалась лающим кашлем, из горла полетели черные комки. Женщина, подбежала, легко перевернула костлявое невесомое тело набок. Роберт испугался, что друг захлебнется, но тот справился и, сплюнув кровь, продолжил:

- У меня дома… жена Анна и… сын… Роберт, отвези… Готье.

Бюссон подтвердил:

- Он говорит о поясе. В нем зашито золото - часть добычи. Половину он отправил в замок, а вторую вез с собой. Но отдал мне пояс и взял клятву, что я с верными людьми переправлю деньги его близким. Только в Фамагусте искать верных людей - что у змеи ног. Мне вас, рыцарь, в самом деле, послала Пресвятая Дева…

- Роберт… - хрип в груди Филиппа готов был вот-вот перейти в новый, возможно последний приступ кашля, - Роберт… прошу… защити…

На этом все кончилось. Толчок. Умирающий силился вдохнуть еще чуть-чуть, еще капельку такого сладкого воздуха. Но кашель рванулся изнутри лавиной. Ложе, покрывало, даже пол у лежанки залило кровью. Глаза плотно закрылись и движения под веками прекратилось навсегда.

Чем была эта смерть для опального, оболганного, чудом не сгинувшего в чужой стране Роберта? Последним, жутким эхом Палестины, или первой вехой на пути в после?

Конечно, он был подавлен смертью Филиппа. Но вместе с тем, она как бы отодвинула, чуть заслонила его собственные беды. Она обязывала.