Глава 5

- Едем, едем к черту в зубы, - ворчал Гарет, с утра настроенный на мрачный лад, - а слова толкового так ни кто и не сказал.

- Все! Прекрати! - как никогда жестко одернул его Роберт, понимая, тем не менее, что старик прав. Предложенный Робертом план никуда не годится. У остальных - не лучше.

Вначале он уговаривал спутников, остаться за пределами замка, даже на глаза не показываясь хозяевам. Но Гарет заявил, что одного его не отпустит, пусть лучше Роберт сам, своей рукой зарежет верного слугу. Спорить было бесполезно - уперся.

Лерн, наоборот, предложил не прятаться. В замок пойдет кто-то один, - совсем не обязательно Роберт, - остальные расположатся на виду, чтобы было понятно - за стенами у парламентера остались друзья.

- Не забывай, что тех друзей легко пересчитать по пальцам, - осадил командир.

Хаген как всегда был целен: - Пойдем все.

Марк помалкивал, а когда поинтересовались его мнением, предложил:

- Сговориться бы с кем из господских сервов. Серв, он что… покажи ему денежку, посули еще - глядишь, согласится помочь,

- Денежку за щеку и - в замок доложить - еще одну денежку заработать.

К сожалению, и это было верно.

Барн приближался с неумолимостью рока, а решение так и не созрело.

Спешить, однако, не спешили. Чертова пасть, которую давеча помянул Гарет, могла еще немного обождать, тем более не ночью в нее соваться. На отдых остановились, едва перевалило за полдень. От дороги ушли по мелкой галечной осыпи, не оставляя следов. По неглубокому логу свернули к подножью двух холмов, перевалили через седловину и остановились на хорошо укрытой старыми корявыми вязами полянке. В низине еще сохранилась по-летнему зеленая трава, журчал ручей. Под обрывчиком у самой воды, Гарет начал сооружать очаг. Тут слегка сквозило - дым не встанет столбом, оповещая каждого встречного-поперечного, что в укромном месте расположились некие заброды: отдохнуть, поесть, поспать, планы свои обсудить.

Выше поставили шатер. Ночи уже стали ощутимо холодными, не годилось мерзнуть.

День заканчивался ни шатко, ни валко. Так и не найдя приемлемого для всех решения, Роберт вернулся по следам отряда до зеленой седловины между голыми скалистыми верхушками холмов. Ветер, почти неощутимый внизу, здесь обдавал холодом, забирался под плащ. Полянки, приютившей путников, из-за густой осенней пестроты было не углядеть - и то ладно. Он поднялся на одну из вершинок. Кругом, сколько хватало глаз, простирался лес. В Иль де Франс, данным давно заселенной и обжитой, таких место не осталось. Даже в Нормандии сплошных лесных массивов почти уже было не найти. К западу холмы мельчали, скалы становились реже. На восход уходила одинокая гряда. На север поднималась возвышенность и - лес, лес, лес. Едва различимая отсюда ниточка дороги петляла, теряясь в желто-зеленом море.

Там среди холмов, на берегу небольшой речушки, название которой Роберт знал когда-то да забыл, стоял замок Барн.

Роберт обогнул серую, торчавшую как гнилой зуб, выветренную скалу, и сделал несколько шагов вниз по склону. Камни, жесткая, подсохшая трава и… показалось, или действительно торопинка? Спустился ниже, присмотрелся. Между валунов петляла узенькая дорожка. Роберт двинулся вниз следуя ее извивам. У подножья холма тропа ныряла в заросли кустов.

Остановившись на кромке, Роберт прислушался к голосам леса. Шелестели листья, редкие птичьи голоса провожали день, в зарослях протопотал кто-то небольшой, но быстрый.

В лесу дорожка почти не петляла, шла на север, спускаясь в овражки и поднимаясь на невысокие взгорки. Примерно через четверть лье он остановился. Под нависающими кронами, густо сплелись бузина и шиповник. Рядом с ними - пройдешь быстро, не заметишь - из земли торчали заплетенные лозняком колья. Осторожно пробравшись через кусты, Роберт увидел аккуратные грядки. На некоторых еще курчавилась ботва.

Надо было решать, идти дальше или повернуть от греха. Вроде и гарью не пахло, не вилось воронье, а, все равно - за тишиной этого места мерещилась беда. Холодком прошлось по спине под кольчугой. Роберт дернул плечом и пошел вперед. Будь - что будет.

Хижина прилепилась к, замыкавшему огород плетню. Сорванная дверь раскорячилась на одной ременной петле. У порога по траве валялись какие-то черепки, связки трав, куски серой ряднины. Старая рогожа горбилась у самого входа.

Тишина, однако, настораживала. В таких местах она должна стоять мертвым студнем.

Здесь же звучало чье-то присутствие. Четвероногий пришел доесть то, что оставили двуногие? Роберт вынул меч и осторожно двинулся к двери. Его счастье, что не попер, как кабан - напролом - крался ближе к стене. Не зверь! Бывалый воин легко распознал скрип тетивы и прижался к стене.

Положение случилось не самое плохое. Окон у таких лачуг не делали, а мимо двери не проскочат. Роберт прислушался. В доме молчали. По неровному, свистящему, со стоном дыханию стало понятно: человек там один, больше того - человек недужен или ранен. И еще хуже - это женщина.

Тетиву опять натянули. Но Роберт не собирался подставляться под выстрел. Стоял, слушал тяжелое хриплое дыхание. Руки, державшие лук начали дрожать. Женщина из последних сил старалась удержать оружие.

Потом - полный боли стон. Дальше он не слушал. Одним прыжком оказавшись в ком-нате, Роберт успел схватить женщину за руку и выбить нож, которым та норовила перерезать себе горло. Прижал. Не задавить, не сломать - удержать, уберечь от самое себя; и говорил, говорил - успокаивал, унимал, утихомиривал; разжал объятия только когда жен-щина перестала кричать и остервенело рваться из рук.

- Я не враг. Успокойся. Я тебе ничего не сделаю.

Она уже не сопротивлялась, только судорожно всхлипывала, норовя кулем повиснуть в руках.

- Присядь, - Роберт подтащил ее к широкой скамье у стены, усадил, - Светильник у тебя есть?

- Не-е-е, - разобрал сквозь всхлипы,

- Тогда давай лучину зажжем.

- Све-е-ечи.

- Где?

- На п-полке.

Знать бы, где та полка. Нашел, однако, быстро, стукнувшись в темноте лбом.

Огарок толстой восковой свечи Роббер поставил на стол и, запалив фитилек, принялся рассматривать, с кем свела судьба.

На лавке сидела худенькая небольшого роста девушка, с коротко и неровно обрезанными волосами. Во все стороны торчали грязные слипшиеся космы. От платья остались ремки. Его разодрали и изрезали в ленточки. В прорехи выглядывало бледное, сплошь покрытое синяками тело. Левый глаз заплыл, правый чуть открывался. От него по виску тянулась ровная неглубокая, уже не кровоточащая рана. Вся левая половина лица была одним сплошным сине-багровым кровоподтеком.

Распухшие губы со следами укусов, надорванная мочка уха… Эту женщину не просто били - ее убивали.

Заметив, что бедолагу трясет, Роберт, скинув плащи, закутал в него хозяйку хижины.

- Если я огонь в очаге разведу, как думаешь, не нагрянут к нам незваные гости?

- Они давно ушли.

- И ты все время туту одна?

- Я не знаю, сколько пролежала без памяти. Вот очнулась.

- Что ж, давай рискнем.

Роберт начал ломать хворост для очага.

Вскоре уютно затрещал огонь. На краю камелька рыцарь поставил плошку с водой.

Поправил дверь.

Скила, так звали девушку, начала оживать: перестала трястись и всхлипывать.

Они с матерью жили в лесу. В замок ходили, только если кто занедужит. Мать - местная знахарка - пользовалась расположением господ. Жили тихо. Собирали травы, сажали огород. Из замка мать никогда не возвращалась с пустыми руками. Корова была.

Так бы все и продолжалось, кабы этой весной в Барне не объявилась родственница барона - Герберга со своими людьми. Катла с дочерью проживали на отшибе, но вскоре и до них дошла молва - нехорошо в замке. Однажды за матерью послали. В Барн привезли раненого. Катла старалась, как могла, но человек все равно умер.

Тут и начались для двух женщин черные дни. Несмотря на протесты госпожи Анны, их обоих нещадно выдрали и выкинули за ворота. Однако не прошло и недели, как прискакали двое верховых из цитадели и велели собирать пожитки, а чтобы поторопить, сожгли дом. Мать, дочь и корову погнали в замок. Что там с ними делали, Скила не сказала, только судорожно втянула воздух, в ставшее вдруг узким горло. Роберт не расспрашивал - и так ясно.

Две недели назад из-за девушки поспорили двое воинов Герберги. Дело дошло до драки. После дознания молодая госпожа и не подумала сделать внушение забиякам.

Дама Герберга рассматривала Скилу с недоброй усмешкой. Перед ней переминалась с ноги на ногу худая чумазая девушка в штопанном перештопанном платье. От вышивки по подолу остались одинокие стежки. Руки худые, но уже по-крестьянски жилистые и… водопад пепельных волнистых, с рыжей искрой волос. В них терялось обычное, ни чем непримечательное, но милое личико.

- Нельзя позволять, чтобы из-за юной шлюхи калечили друг друга мои воины, - негромко, но внушительно проговорила дама Герберга, подходя вплотную к Скиле.

Одуревшей от страха девушке показалось: сейчас страшная женщина достанет свой стилет и зарежет ее на месте. Дама протянула руку. Ей в ладонь вложили отточенную дагу одного из соперников. Скила заворожено смотрела на блестящее лезвие, считая последние мгновения жизни. Дама больно ухватила ее за волосы и так выкрутила шею, что девушка рухнула на колени. Издав непотребное ругательство, дама Герберга полоснула по волосяному жгуту раз, другой, третий. Тяжелые пряди не сразу поддались. Только когда голове стало необыкновенно легко, Скила закричала. Ее лишили последнего - единственного украшения, которое еще оставалось.

Завершив усекновение косы, дама брезгливо отбросила волосы в сторону и коротко приказала:

- Вон!

Скила не поднимала головы. Вой перешел в судорожные всхлипывания. Обступившая место экзекуции дворня, угрюмо молчала. Ни смешков, ни скабрезных пожеланий опозоренной девушке, вопреки ожиданиям, не последовало. В задних рядах, даже возник тихий ропот. Несколько раз помянули хозяйку, мадам Анну. Никак черные люди собрались жаловаться?!

Катла, до которой не сразу дошло известие о расправе, налетела, стала молча расталкивать толпу. На нее глянули опухшие от слез, полубезумные глаза. Не глядя на Гербергу, мать начала поднимать дочь. Но последовал новый окрик дамы:

- Сказано - вон! Если эта тварь не поторопится, ее и ее мать придется запереть в подвале как смутьянов. Или маленькая сучка уходит из замка тотчас, или вы обе отправляетесь в каземат. И не смей задерживаться в деревне. Чтобы духу твоего близко не было!

- Мама, - Скила уже немного пришла в себя. - Я пойду. Не надо в подвал. Я пойду.

Катла постояла, опустив глаза и сжимая кулаки, искоса глянула, как кнутом полоснула Гербергу; посмотрела в глаза дочери и, наконец, кивнула. Девушка пошла к воротам, мать двинулась за ней. Только на мосту Скила задержалась, мать стянула с плеч шаль, накинула ее на голову дочери, да отвязала от пояса и отдала ножны с коротким клинком. Простились они молча. По сторонам стояли давешние спорщики, которым было приказано проследить изгнание. Что крылось за таким повелением? Ее могли отпустить, только попользовав на дорожку. А могли убить и завалить сухой листвой в первом же овражке.

Скила не стала ждать напутствия стражников: от околицы легкими длинными прыжками она понеслась к ближним зарослям, Охрана, конечно, пыталась догнать, но куда было тягаться обвешанным железом, похмельным мужиками с легконогой девчонкой, которая к тому же знала все тропки в округе. Не пойманная дичь шмыгнула в густое плетение кустов и была такова.

Хижину, в которой нашел девушку Роберт, они с матерью построили три лета назад.

Конечно далековато от замка, но уже больно место доброе. Росшие у подножья холма целебные травы не водились больше нигде в округе. Чтобы не зависеть от погоды - уродит, не уродит - и от животных, норовивших выесть драгоценные побеги, женщины огородили славное место, завели грядки.

Мать знала, куда пойдет дочь. Но она не могла предположить, что уже через несколько дней неосторожная Скила выберется на дорогу и нос к носу столкнется с отрядом из замка. К несчастью зарослей по обочинам дороги в этом месте не было.

Беглянку, легко нагнали верхами. От страха она не сообразила, что ведет преследователей точнехонько к своему убежищу, а когда сообразила, было уже поздно.

Дальше она не рассказывала, только всхлипывала, да тряслась. Роберт протянул ей плошку с теплой водой, куда опустил веточку мяты. Но руки Скилы так дрожали, что приш-лось поить ее самому.

- Успокоилась? Вот и хорошо. Вспомни, сколько их было? - спросил и сам спохватился, откуда лесовичке знать счет. Но та выставила из-под плаща растопыренную пятерню и прибавила еще один палец.

- Шестеро. Один маленький, сморщенный, в длинной кольчуге?

Глаза девушки полезли на лоб.

- Не бойся сюда они не вернуться.

- Дорогу укажут. Придут другие… - безнадежно прошептала она.

- Не укажут. Оттуда, где они сейчас обретаются, пока еще никто не возвращался… во плоти, по крайней мере.

- Они умерли?

- Ага. Все разом. Не поминай их больше. Считай, Бог их покарал.

- Вашей рукой?

Догадливая. Впрочем, отвечать не стал, перевел разговор на другое:

- Мы ехали к мадам Анне. Барон Филипп мой друг, просил перед смертью, навестить ее, помочь, если случится нужда… Ты когда ее видела в последний раз?

- Перед самым… Перед тем как ушла.

- С ней все в порядке?

- Да что там может быть в порядке?! Когда в Барне эти слуги сатаны поселились, она заболела. Нас с матерью из-за того и в замок пригнали. Мать мне потихоньку шепнула после: не болезнь это - зелье госпоже подлили.

- Не понимаю. Сначала отравили, а потом лечить кинулись?

- Шептались: они клад ищут, куда госпожа золото барона Филиппа спрятала. Часть они вроде нашли, но говорят - мало, должно быть больше.

- Вот это - закрутилось! Знать бы… - посетовал Роберт.

- А вас много ли, или вы один? - несмело спросила девушка.

- Пятеро, - для верности он выставил перед собой пальцы.

- Не осилите. Их больше. И наши, кого барон на замке оставил, к ним переметнулись.

- Все?

- Герик - капитан стражи и еще один.

- Остальные их слушаются?

- Когда как. Если над головой топор висит, куда деваться?

- Как же так получилось, что вся власть от мадам Анны к Герберге перешла?

- Не знаю, когда нас в замок пригнали, она уже вовсю командовала.

- С ней только оружные?

- Нет. Двое… другие.

- Какие?

- Один, вроде, монаха. В рясе, голова всегда капюшоном закрыта.

- Почему же вроде?

- В церковь не ходит. Даже в праздники и по воскресеньям. А второй - не франк.

Только он не с ней, он позже приехал.

- Как думаешь, кто он?

- Не знаю, говор не наш.

- Из Прованса?

- Нет… не знаю… Другой - и все! Чернявый, вертлявый, везде суется. Его прогоняют, он только похохатывает. Дурака строит.

- Может, и впрямь - дурак?

- Чего же он тогда к ведьме этой, Герберге, бегает?

- Ну, дело житейское.

- Да не за тем - нe за мужской надобностью. Говорят, они там ругаются. Он на нее кричит.

Роберт задумался. Странная компания подобралась в замке Барн.

- Ты такое имя, Франков де Лебар, слышала?

- А как же? Он у мадам Анны вместо приемного сына вырос. С Филиппом, сыном барона - не разлей вода. Только, когда нас в замок пригнали, его уже там не было.

- И что по этому поводу болтают?

- Ничего. Страшно болтать стало. Того и гляди, донесут. Болтун в миг без языка останется. Такой страх в замке! Каждый норовит в щель забиться, чтобы Герберге или монаху ее на глаза не попадать.

Помолчали. Роберт осмотрелся. На улице уже совсем стемнело. В доме, согретом огоньком комелька, слоистыми серыми полосами плавал дым. Одна такая полоса отделилась и поползла в дыру под крышей. Ни на столе, ни на полке - ничего съестного.

- Как же ты столько времени без еды?

- Ходить только сегодня смогла. Завтра на охоту пойду.

- Много ты наохотишься. Знаешь что, пойдем-ка со мной. У нас лагерь неподалеку.

Поешь, потам еще поговорим. Никто там тебя не обидит.

Девушка колебалась. Уходить от знакомых стен, которые, впрочем, ни от чего не защитили, к совсем чужим людям… Роберт ждал. Скила неловко сползла с лавки - решилась.

Ушла она недалеко - у подножья холма с каждым шагом начала пристанывать, да тихо охать, но упорно переставляла ноги, пока не споткнулась так, что Роберт едва успел придержать. Поплотнее укутав девушку в плащ, он подхватил ее под коленки и забросил себе на плечо.

- Потерпи маленько. На руках тебя нести - тропы не видно. А так - в самый раз.

- Я потерплю, господин рыцарь, только неловко, что вы меня несете.

- Когда женщина шесть пудов весит, оно действительно неловко. А ты много легче среднего барана.

Обратная дорога с ношей на плече заняла довольно много времени. Когда Роберт добрался до стоянки, уже наступила глухая, черная ночь. Обойдя шатер, он спустился к огню.

- Лерн, Гарет, - кивнул подскочившим товарищам. - Найдите, что подстелить. Она ни сидеть и стоять не может.

- Где такую нашел?

- Тут неподалеку. Марк, травы принеси, все мягче будет.

Девушку уложили на расстеленную попону. Она так и куталась в робертов плащ. Сам он, подсев к огню, зачерпнул травяного чая из котелка.

Пока ужинали, Роберт поведал историю Скилы. Та, уже съев похлебку и кусок лепешки, собирала крошки с попоны. Глаза прятала. Но никто не насмехался, и она вскоре расслабилась, прилегла на бок; подложив руки под щеку.

- Ты, девушка, случайно Тиссы не знаешь? - неожиданно для всех спросил Гарет.

- Ясновидящая, которая у пустоши живет? Мать к ней ходила, смотрела травы, как лекарства делать, как раны лечить. Много чего.

- Знаешь, значит, - неопределенно заключил Гарет. Роберт покосился в сторону старика. Запала-таки в душу славянка лесовичка.

- Скила, - Роберт полез за пазуху и достал памятную подвеску, найденую когда-то Критьеном в лесу на месте боя. - Тебе эта вещица знакома?

Поднес поближе, а когда девушка протянула руку, отдал.

- Не скажу… я даму Гербергу только раз в украшениях видела. Они пир устроили.

Всех, кто в жилых покоях был, погнали, оставили только девчонок прислуживать.

Меня тоже оставили, но я сбежала. Я ход потайной знаю. Мне Миле прежний сенешаль показал. Велел не говорить никому. Там на кухню коридорчик есть, от него отходит короткий тупичок. В нем всякий хлам складывают. В самом низу у стенки один камень надобно сдвинуть, и стена повернется. Так я и ушла. Боялась, хватятся на утро, дознаваться начнут. Только приезжие господа так напились, что утром и себя не помнили.

- Ты о подвеске-то скажи. Видела иль нет? - поторопил ее Гарет.

- Ой, не помню. На ней столько золота было: и венец и ожерелье, и еще что-то висело на груди. И все красивое, как из сказки.

- Эта сказка называется Палестиной, девочка. Только это очень страшная сказка, - подал голос Лерн.

- Куда же ход из тупика ведет? - спросил Роберт, отбирая у девушки подвеску и пряча ее на место.

В подвал. Там ступени, темно. Я кинулась назад, а дверь уже на место встала.

Пощупала, у стены камень выдается, как с той стороны. Постояла. Думаю, вернусь, а как заметят, да про дверь эту спрашивать начнут? Что такое, да кто указал?

Господин Миле и так чуть живой был. С лестницы упал. Сколько уже мается!

Герберга эта вместо него своего человека поставила, так мадам Анна слова против ей не сказала.

Смотри-ка только-только оттаивать начала, зарозовела от тепла и сытости, глаза чуть заблестели, и уже осуждает.

На лестнице, у потаенной двери она простояла довольно долго, не решаясь вернуться. Идти в сырую холодную неизвестность было еще страшнее. За тонкую каменную преграду пробивались крики, грохот, истошный женский визг. Скила представила себя там, в зале: угарный чад камина, красные пьяные хари, цепкие грязные руки. Она отступила, чуть не сорвавшись с площадки. Еще немного постояв и успокоившись, девушка нащупала босой ногой ступеньку, за ней другую. Цепляясь рукой за влажную стену, она добралась до самого низа, обогнула выступ и оказалась в узком помещении. Сверху сквозь заросшие травой щели пробивался скудный свет. Пыльные сумерки подземелья позволяли кое-как осмотреться. Дальний конец узкой не комнаты даже - щели, терялся в темноте. У внешней стены были свалены ящики и бочки. Внутренняя стена отгораживала ход от жилого подвала.

Ширина коридора - шага два. Скила перекрестилась и пошла вперед. Вскоре потолок стал понижаться. В темноте она вытянула руку и нащупала неровную, со следами затесов стену. От одной до другой стены - раскинуть руки человеку. Вырасти она среди дворни и наслушайся с детства рассказов о бесплотных обитателях замковых подземелий, может и испугалась бы, а там и вернулась, переждать пир в сумрачном зале. Но она жила в лесу, и обычной рыси боялась гораздо больше нежели сказочного тролля, которого в жизни не встречала. В подземелье взяться зверю неоткуда. Реальной опасности девушка не чуяла, а значит, побрела, держась за стену и нащупывая озябшей ногой пол. Шагов через пятьдесят, коридор свернул вправо. Сразу за поворотом она услышала шум бегущей воды. Коридор закончился узким лазом - только на четвереньках проползти, в конце которого беглянку принял развесистый и до невозможности колючий куст шиповника. Внизу шумела речка. К воде спускались уступы и уступчики. Прыгая с камня на камень, потом по пояс в воде Скила добралась до переправы. На том берегу ее встретил родной лес.

- Вот это - подарок! - Лерн стукнул себя кулаками по коленям. - Милая, с меня серебряная марка, за добрую весть.

- Говоришь, ход там прямо в жилые покои? Это - хорошо, - усмехнулся Гарет.

- Люди добрые, что же вы…

- Погоди пугаться красавица, - окончательно развеселился Лерн. - Не думаешь же ты, что мы разбойники? Или похожи?

- Еще как! - Скила, между прочим, не шутила.

Лерн остался с Робертом у костра. Остальные перебрались в тесный шатер. Девушку перенесли на попоне.

- Рад, да? - ехидно осведомился друг.

- Согласись, это - выход.

- А если ты даже замковый мост пройти не сможешь? Всадят вам с Гаретом по стреле за воротник…

- Ты сам-то веришь в то, что говоришь?

- За дорогу я уже такого насмотрелся: спать стал плохо и все время оглядываюсь.

В Святой земле всякое случалось, да что я тебе рассказываю, сам знаешь. Но это - там.

- Здесь, значит, такого быть не может? Когда там люди Роберта Нормандского деревушку вырезали от младенца до старика это - нормально. Гроб Господень все спишет. А когда дома озверелая шайка, используя боевой опыт, чужой замок к рукам прибрала - злодеяние?

- М-м-м, - Лерн застонал как от больного зуба.

- Я уж тебя добью, чтобы не мучился и не делил на там и здесь: кишки, мой друг, у всех одного цвета, что у сарацина, что у баронета Лебарского.

- Как с этим жить?

- Привыкай, - жестко поставил точку в разговоре Роберт.

Хаген, Марк и Лерн оставались. Скила кое-как поднялась утром, но далеко уйти или уехать верхом не смогла бы. Да и нужды в том не было. Еще вчера вечером Роберт настоял: в замок идут они с Гаретом - от этого отвязаться не удалось - остальные выжидают, наблюдают… в общем, сообразят, что делать.

- Матери твоей что передать? - спросил Гарет девушку.

- Скажите, у меня все хорошо, с надежными людьми осталась.

- А поверит?

- Ой, и правда!

- Ты, вот что, ты место укажи, где ее ждать будешь, а я уж ей шепну потихоньку.

Найдется такое?

- Да в хижине у холма же. Никто кроме нее туда дороги не знает.

- Скила, - Роберт наклонился в седле, - в деревне какие настроения?

- Плохо. Боятся все. Хоть и скота нагнали - у каждого, почитай теперь корова есть - а все равно боятся.

На помощь сервов, с одной стороны запуганных, с другой - купленных, рассчитывать таким образом не приходилось.

Лерн вызвался проводить. После вчерашнего разговора, за все утро он рта не раскрыл. И - Слава Богу, поднимать сейчас в душе старую муть Роберту не хотелось.

Однако на долго друга не хватило, уже на спуске с седловины он подал голос:

- Роберт, ты не знаешь, откуда родом Анна?

- Из Верхней Шампани. Младшая дочь барона Шаде.

- Вот это - да! - присвистнул Лерн.

- Ты с ней знаком?

- Представь, Шаде дальний родственник моего кузена Бодуэна. Я тебе рассказывал - мое детство прошло у двоюродного деда. Когда Анна с матерью прибыли в Генегау, я обретался у преславного родственника в качестве оруженосца его среднего сына.

Толи их пригласили, толи они путешествовали и по дороге завернули к деду. Не знаю. Ехали они вдвоем. А теперь представь: вместо того чтобы с другими оруженосцами сопровождать рыцарей на охоту, меня, - за провинность, надо полагать, догадался Роберт, - оставляют в замке с девчонкой, чтобы я эту пигалицу развлекал. Девчушка маленькая, остроносенькая. А я уже на фрейлин заглядывался тогда… и не только заглядывался. Платьице на ней старое. Глазки опустила и все вздрагивает. Слово скажу - вздрогнет.

Я ее по замку провел, по стене выгулял. До того надоело! Иду, окрестности ей показываю, а сам только и думаю, как бы удрать. В саду она немного ожила, заговорила. А мне не до разговоров, сам понимаешь. У покойной графини, двоюродной бабушки за заборчиком был разбит розарий. Ход туда всем кроме графа и ближайших фрейлин был строга настрого заказан. Сейчас-то розами меня не удивишь, в южных краях каких только цветов не встречал, а тогда, даже мы мальчишки-сорвиголовы бегали потихоньку на эти диковинные цветы смотреть сквозь изгородь. Ну, думаю, сейчас покажу ей чудо, с рук на руки сдам бонне, и был таков. Подвел. Она ручонками в досточки ограды вцепилась, смотрит, смотрит, а потом, веришь, до сих пор забыть не могу, глаза на меня подняла и спрашивает: 'Это - Рай?'. Как морозом по коже…

Мы потом долго еще по саду бродили. Она рассказала о своем Шаде. Ну и край: меловые пустоши, да сухой кустарник! Да сервы, кто еще не разбежался. Она о садах и слыхом не слыхивала. Цветов настоящих никогда не видела.

- А дальше?

- Ничего. Они в графском замке не загостились - уехали. Больше я ее никогда не видел.

- Даст Бог, увидишься еще.

- Если…

- Да, если…

Дорога, плотно стиснутая зарослями бузины и шиповника, на котором редкими брызгами светились последние ягоды, сделала очередной поворот. Людям открылась неширокая ложбинка, ниже - заболоченная, выше - ощетиненная поздней бледной отавой. По лугу разбрелись десятка два коров. Дальше поднимался лысый взгорок.

Кустики обрамляли его как кудри плешь старика. А дальше в легкой дымке октябрьского полудня плыл замок.

Кладка даже отсюда, с большого расстояния, выглядела новенькой, аккуратной.

Четко проступали узкие бойницы и мощные надвратные башни. Не зря покойный Филипп безвылазно провел в родовом гнезде все последние годы перед Походом: не замок - загляденье. За стенами виднелись деревянные, сложенные из толстых бревен постройки. Над ними гранитной массой нависал донжон, сложенный задолго до появления на свет самого Филиппа.

- Хороший кусок заброды себе отхватили, - в голосе Гарета ненависть мешалась с сожалением.

- Не ожидал? - усмехнулся Роберт. - У других бревна да горбыль, а туту, смотри-ка, цитадель.

- Может Филипп-то, упокой Господи его душу, собирался закрепиться здесь и всю округу под свою руку взять? Глядишь, новое бы виконтство появилось.

- К чему ты клонишь?

- Что если, его вдова вместе с родственницей тоже последнюю волю покойного исполняют? Окрестные земли уже под ними. А которые еще нет, сами с голодухи придут.

- Тогда, тем более - поехали.

С лысого пригорка они увидели крыши деревни. Как и везде в этих краях, хижины поселян выстроились вдоль одной улицы. Дворы и огороды окружали плетеные из тальника заборы, кое-где поваленные. Дальше на расчистках угадывались полоски наделов. Лес глухой черной стеной подступал совсем близко к жилью. По левую руку в мелкий распадок утекала суетливая речушка.

Барн царил над окрестностями. Роберт видел крепости и повыше и поосанистей, но толи удачно выбранное место на плоской скале в конце долины, толи по контрасту с приземистыми хижинами, замок выглядел грозным и даже величественным.

- Ну что, мессир, с Богом?

Мессир… Гарет был далек от подобострастия. Некогда взрослый опытный уже воин впервые так назвал наследника своего господина, который только-только начал доставать макушкой до крышки стола. А после, всю жизнь, если старик тревожился или переживал, его хриплый голос насмешливо-почтительно выводил: 'мессир'. Так мать окликает свое выросшее чадо, в час тревоги.

- Закаркал, старый ворон! Страшно?

- А тебе?

- И мне страшно.

Деревня насчитывала едва ли тридцать домов, не считая выселок, видневшихся за краем полей у леса. Двое рыцарей миновали ее споро, удивляясь застывшей, настороженной тишине. Жизнь будто забилась в дальние щели. Лица селян мелькали за заборами и тут же пропадали. Не они бы, впору подумать - вымерли окрестности замка Барн.

К цитадели пришлось подниматься по узкой - в одну колею дороге. У моста остановились. Замковые ворота, несмотря на светлый день и отсутствие видимой опасности, оказались заперты. Рыцари не решались ступать на мост. Шутникам в замке, могло прийти в голову именно в этот момент поднять его на цепях. Роберт окликнул дозор. Никакого ответа. На стенах - тоже никого. Из-за ворот доносился глухой, многоголосый ропот, который прошивали визгливый фальцет и стук топоров.

- Да что у них там?! - возмущенно каркнул Гарет. - Отойди Роберт, не лезь на мост. Я - к воротам.

Гарет со всего маха врезал щитом по железной оковке створок. Они отозвались тяжелым гулом. Однако пришлось еще пару раз приложиться, пока из-за каменного козырька сверху высунулась растрепанная голова, принадлежащая чумазому подростку.

- Эй, малый, мы к мадам Анне. Друзья покойного барона, господина вашего, с посланием. Пусть велит открыть ворота.

- Казнят у нас - невпопад ответила голова.

- А заперлись чего?

- Чтоб ведьма не улетела.

- Ведьму, стало быть, казнят? Порчу на кого навела?

- Даму Гербергу извести хотела.

- Дела. Как же нам в замок попасть? Ты к хозяйке сбегай, доложи.

- Да я бы сбегал. Только все равно без разрешения дамы Герберги ворота не откроют.

- Так ей и передай! - потребовал вставший рядом с Гаретом Роберт.

Голова уставилась на осанистого рыцаря на красивом коне. Это с первым можно было болтать невозбранно, во втором за версту чувствовался синьор.

- А… че сказать?

- Передай, приехал рыцарь Роберт из Святой земли.

Ожидая, коротали время за обсуждением создавшейся коллизии. Наконец с той стороны оглушительно завизжал запорный брус. Одна из створок приоткрылась.

Наружу вышел среднего роста и среднего возраста человек в вороненой рейнской кольчуге, несколько для него длинноватой. На голове - плоская мисюрка с серебряной насечкой. Длинный не по росту меч цеплял землю. Лицом являлись ярко рыжие усы, приставленные к маленькой бледно-веснушчатой физиономии с настороженными глазками.

- Кто такие? - голос подстать: не высокий, не низкий.

- К вдове барона Филиппа с посланием, - сквозь зубы процедил Роберт. По описанию он легко узнал капитана замковой стражи Герика.

- Мадам Анна недужна. Никого не принимает.

- Даже послание покойного мужа, написанное перед кончиной, откажется прочесть? - зарычал Роберт, направляя коня на, заткнувшего просвет ворот, Герика. - С дороги!

Вид рыцарь имел вполне убедительный. Герик опешил так, что Роберту без труда удалось его оттеснить. Следом под арку втянулся Гарет.

Миновав двухсаженный узкий проход они оказались на вымощенном булыжником дворе, где их тут же охватили знакомые запахи: скотины, сена, пота, мокрого камня и мокрого железа. Слева возвышалась черная громада старинного донжона. Двери помещения были распахнуты. На пороге трепетала покрывалами тонкая женская фигурка в черном. Слева же трое плотников, работая неспоро, как во сне, сооружали виселицу. Поперечина скорбной конструкции косо торчала в сторону, норовя сорваться.

Справа теснились сервы.

По бокам небольшой, человек в двадцать, толпы, не смешиваясь с ней, пребывали оружные числом не менее десяти.

Роберт цепко и быстро осмотрелся. Доспех у 'защитников' замка был разномастный но почти у всех дорогой. А вот лица неуловимо похожи. Наружу перла наглая и сытая вседозволенность. Появление в замке новых людей вызвало скорее недоумение, нежели настороженность, которой одному воину положено встречать другого.

Немая сцена несколько затянулась. За время, пока забывшая стpax охрана рассматривала гостей, те продвинулись к крыльцу. Имея за спиной Гарета, Роберт не опасался обитателей Барна.

Взглядом Роберт несколько раз пробежал по черной фигурке на крыльце: довольно высокая, уже не по-девичьи крепкая. Лицо бледное, будто не бывает на воздухе.

Черты мелкие, правильные. Рассыпанные по плечам волосы спутал ветер. Черные? Нет, глухо коричневые с тусклой рыжиной. Во всем ее облике было что-то кошачье. В Египте Роберт вдосталь насмотрелся на этих милых, грациозных, хитрых и пакостных созданий.

Темно серые, почти черные прищуренные глаза рыцаря и карие с желтизной - женщины наконец встретились. Дама глядела гневно, но по мере продвижения гостей к крыльцу, во взгляде прибывала тревога, и вся фигура натягивалась как струна.

Неестественная вязкая тишина накрыла замковый двор. Прекратился стук топоров, замерла толпа сервов, только копыта коней как набат бухали в брусчатку.

А потом тишина взорвалась. Одномоментно: заорали, за спиной упал таки, плохо закрепленный брус виселицы, толпа шарахнулась сначала в одну потом в другую сторону. А бывший граф Парижский, звеня кольчугой, соскочил с коня. Не доходя до крыльца шагов десять, он коротко кивнул и громко, чтобы все слышали, представился:

- Я - рыцарь Роберт. Мы прибыли из Палестины. Соблаговоли провести меня и моего друга к благородной даме Анне. Барон Филипп умер у меня на руках в Фамагусте на острове Кипр. Со мной его послание, написанное накануне смерти.

Но диалога не получилось. За спиной раздался характерный лязгающий звук. Это, когда один меч в полете находит другой. Роберт обернулся. Вокруг Гарета столпились уже трое. Еще сколько-то бежали на подмогу. Одним прыжком Роберт оказался рядом с другом. Теперь они стояли спина к спине. И еще не известно, кто выйдет из неравного боя победителем. Роберт и Гарет представляли, кто перед ними. Лихое замковое воинство - нет.

Мечи уже во всю звенели, сыпались искры. Гарет орудовал вцепившись в эфес обеими руками. Роберт отбивался двумя клинками. Бхелхета и спата мелькали как голубая и серая молнии.

Краем глаза Роберт зацепил некое шевеление на крыльце: к женщине метнулась приземистая фигура в коричневой рясе. В следующее мгновение она заслонила женщину, а в следующее их загородил здоровенный вавассор в тонкой кольчуге.

Чтобы не мешал наблюдать окружающий мир, Роберт чиркнул его кончиком меча по груди. В разные стороны брызнули разрубленные металлические колечки. Детина схватился рукой за порезанную грудь. Больно, наверное. Одновременно, левой Роберт отбил выпад короткой франциски и, не оборачиваясь, крикнул Гарету:

- За мной! Не отставай.

Он шел к крыльцу медленно, куриными шажками. Каждый - сопровождался жужжащей восьмеркой. Их по очереди выписывали Табан и спата. Попробуй, прорвись за такую защиту. Так они и двигались пока не подошли к крыльцу вплотную. Следовало потребовать, чтобы женщина отозвала своих людей. А если не послушается…

Не понадобилось. Монах шмыгнул в дверь донжона. Подсматривал, конечно, но с безопасного расстояния. Дама вскинула руку в повелительном жесте и прокричала неожиданно сильным хрипловатым голосом:

- Прекратить. Все назад! Все назад, кому сказала! - а поскольку с первого раза дошло не до всех, добавила несколько более сильных выражений, чем нимало озадачила незваных гостей - не каждый день встретишь благородную даму, ругающуюся как портовый грузчик. Однако помогло. Замковая рать отступила. Роберт замедлил, потом и вовсе остановил полет своих мечей.

- Так-то у вас на севере принимают гостей?!

- Да. Если они врываются в дом с обнаженным оружием, - не задержалась с ответом дама.

- Приношу свои извинения, - хмыкнул Роберт. - Однако напомню: первыми начали не мы.

- В округе неспокойно, - быстро нашлась женщина. - Наши воины всегда настороже.

То-то они меня до самого донжона пропустили, страх потеряли, - подумал Роберт. А в глазках-то у девицы тоска.

- Вас только двое? - вопрос дамы прозвучал двусмысленно. Похоже, здесь ожидали компанию побольше.

- Ты права, госпожа. В округе шалят. Мы потеряли несколько человек в стычке с какими-то негодяями.

- А они… впрочем, это не важно.

Дама Герберга быстро глянула в сторону коричневой рясы, вновь выползшей на свет.

Кто он? Родственник? Советник? Хозяин? Посмотрим.

В сумрачном холодном зале жилого крыла царил неуют. Ветер выл, путаясь в черных потолочных балках. В нос шибал запах старого прокисшего тростника, псины, холодной, мокрой золы - будто и не жилое. Из углов робко выглядывали обрывки прошлой жизни: вымпел на стене, резная, когда-то нарядная, а теперь изломанная скамья, разбитая прялка.

Помоги… Защити…

У Филиппа не оставалось ничего кроме надежды. А у него, Роберта? Так прикинешь собственные невзгоды к чужим и, оказывается - зря гневишь Всевышнего, вопрошая: 'За что?!'. Здоров, свободен, окружен людьми, которые тебя любят и тебе дороги.

А, что зависть и подлость выбили на время из седла…

Роберт даже с шага сбился. Еще совсем недавно его мир сузился до полыхающей белой ненавистью щели. От обиды, от бессилия, что-либо изменить - кончалась жизнь графа в блестящих доспехах, побеждавшего на ристалищах и полях войны, побеждавших в любви и мчавшегося, мчавшегося, мчавшегося - догнать и ухватить нечто…

Герберга нетерпеливо крикнула слуге:

- Разожги камин, А вы, - в сторону гостей, - ждите здесь.

Пора было ее одернуть. Роберт, шагнув ближе, процедил сквозь зубы, сохраняя, впрочем, бесстрастное лицо:

- Приказы можно выполнять, можно и не выполнять. Что вы предпочитаете?

На лице дамы мелькнуло беспомощное выражение. Она кинула косой взгляд в сторону монаха, но быстро совладала с собой:

- Я п р о ш у обождать здесь, - прошу, выговорила, будто под язык попал острый камешек.

Странная. С одной стороны хозяйка, без труда отобравшая власть у Анны, с другой зависимая, пуганая и кажется не очень умная. Возможно, она чем-то обязана человеку в рясе? Или - марионетка, действующая вопреки собственной воле?

Роберт и Гарет остались в середине зала. По темным углам шевелилось; несло чесноком, звякало. Только возле гостей замер пыльный столб света, падающего из высокого узкого окна.

Серв у камина двигался бочком да ползком, стараясь не привлекать к себе внимание ни тех, ни этих.

- Мы тут как мыши на блюде, - проворчал Гарет.

- Пошли, присядем. Вон, скамья у стены. Хорошая стена, крепкая, как раз спину прикроет.

- И то - дело.

Но посидеть, отдохнуть им не дали. Дама Герберга спустилась в зал со второго этажа, встала в середине мрачного помещения и провозгласила:

- Я говорила с сестрой. Она примет вас вечером, если будет себя хорошо чувствовать. А пока вам рыцарь, укажут комнату, а ваш слуга отправится в казарму.

- Мой вассал шевалье де Гильен останется со мной. Что же касается аудиенции: будем надеяться, что мадам Анна к вечеру поправится.

Со двора донеслись конский топот, звон и хриплые ругательства. Несомненно, отсрочка аудиенции была вызвана справедливым желанием нынешних хозяев замка, поискать по округе: не притаился ли где в лесочке отряд. Вдруг, некто собирается поддержать двух дураков, сунувшихся к черту в зубы?

До вечера можно было отдыхать. Не удостоверившись в полновесной, благородной глупости гостей, их не тронут.

В провожатые им отрядили рыжего толстого детину в засаленной камизе. Отдуваясь и порыгивая - редьки поел - он повел гостей на второй этаж. Комнатка, в которую они вошли, мало разнилась с залом по запущенности. Десять на десять шагов каменная коморка скупо освещалась узким, едва ребенку протиснуться, окном.

Посередине стояло ложе, забросанное старыми тряпками. Облезлое, когда-то меховое покрывало тоскливо пялилось старыми и новыми дырами. У стены пыльным надгробьем домашнему уюту прилепился камин. Ни табурета, ни сундуков, ни бадьи с водой - умыться с дороги.

- Я, это… - провожатый из-под низкого, подпертого бровями лба, уставился на Роберта, - упредить… По замку, значит, не шастайте. Тута человек рядом останется. До ветру если… проводит.

Говор выдавал уроженца нижней Шампани. В речи Герберги мелькали характерные словечки жительницы Иль де Франс. Среди воинов, с которыми махались во дворе, были и нормандцы и южане. Что собрало всех этих людей в стаю? - спросил себя Роберт, и сам себе ответил: война. Она проглотила всех, но некоторых отрыгнула.

И теперь они жеваные в железной пасти, обожженные ее соками, зловонными плевками расползлись по Европе.

- Я понял, иди служивый.

Проводник пристальнее всмотрелся в глаза наглого гостя. Легко как согласился! А сам, поди, умышляет. Но в ответ получил спокойный твердый взгляд, не поймешь какого цвета глаз.

Не раздеваясь, как был в кольчуге Роберт прилег на кровать, потревожив сухую легкую пыль. Гарет, устроившись рядом, достал из сумки кусок лепешки, сыр, фляжку.

- Ешь, давай мессир.

- Чего обзываешься? Дай полежать. Сейчас вот отдохну, блох накормлю, подумаю.

- В этой каменной норе жилым не пахнет. Стал-быть, блохи не водятся.

- Считаешь?

- Ушли в обжитые места. Им тоже, небось, уюта хочется.

- Тогда они вовсе должны покинуть замок.

- Да уж - склеп склепом.

- Как думаешь, чего это новые господа в такой грязи сидят?

- Привычка, - Гарет грыз каменно твердый кусок сыра. Отъел, запил водой из фляги.

- Да и не свое. Свое бы враз прибрали и людей поберегли. А эти - как саранча: округу позорили, крепкого вассала, само собой, извести собрались, и замок выморочили.

- Видел, в деревне скота полно? Раздали вилланам.

- А куда его девать? Раздать-то раздали, только и отберут также легко. За зиму съедят.

- А растолковать деревенским?

- Не советую. За вилы схватятся. Темен народ. Гляди: раздали всем одновременно, а отбирать начнут по одной коровенке. И каждый, кого обошло, глядя на соседа, будет твердить про себя: 'Хорошо, что не моя'.

- Да прав ты конечно! Нам оттуда помощи не дождаться. - Роберт лежал, глядя в черный от копоти потолок. Тусклый свет дня вливался в окно, делая окружающее еще тоскливее. - Давай прореки, что с нами сегодня попытаются сделать?

- Нашел гадалку!

- Подумай.

- Что тут думать? Сначала попытают, потом зарежут.

- Легко сказать. Нас ведь еще взять надо. Разоружить, связать… Окольчуженного пытать трудно. Он сам кого угодно…

- Забыл старый фокус? Его с нами уже не раз проделывали: зелья в вино подмешают, а там: рыцарь - я вся ваша.

- С этих станется. Но если откажемся вкушать их пищу - сдохнем. Без воды сдохнем вполовину быстрее.

- Сговориться бы с кем, - уныло подытожил Гарет.

Они шептались, памятуя о страже за дверью. На воле, в свободном, просторном лесу, вдали от толстых стен цитадели, все виделось иначе. Только запертый в грязной комнатенке, окруженный озверевшими изгоями, Роберт начал сознавать, что неписаный закон, по которому он жил ДО, перестал быть. В ПОСЛЕ каждый выбирал себе свой закон - какой удобнее, проще, понятнее, выгоднее. И далеко не всегда такой выбор соответствовал заповедям. На развалинах нравственности бурно полез чертополох, норовя оплести корнями, забить колючками понятия чести, справедливости, сострадания и самой любви.

- Чего примолк, мессир?

- На высокие рассуждения потянуло. Смотри, что получается: шли освобождать Гроб Господень, а выпустили дьявола.

- Ага, из себя.

- Раньше были Кодекс Чести, сила Слова, данного благородным человеком, страх нарушить обет или договор…

- Да где было-то? - Гарет прищурив единственный глаз, воззрился на Роберта. - У тебя? Не спорю. Еще у некоторых, таких как ты. Вы законы блюли, нарушителей карали. Вам короли были не указка, папа - не авторитет. А остальные? Кивали, соглашались, обряды исполняли - тянулись. Чтобы все - как заведено, как порядок требует. Так то в мире было. А походом Крестовым, как ножом постромки обрубило.

И кто за вами тянулся, остались без помочей. Нет теперь на них закона ни снизу, ни сверху. Беззаконные. А тебе что? Твой кодекс при тебе остался. Таких как ты хоть в щелоке купай.

Вот тебе и Гарет! Старый слуга, - заскорузлый, грубый, вечно занятый то починкой, то готовкой, головы не поднимавший от своих дел, - разглядел нечто, что Роберт, может, смутно и чувствовал, но понять, осмыслить не смог. Не до того было, отвлекали сначала великие цели, а потом крушение собственного мирка.

Что же остается? Либо строить новый мир/мирок по своим законам, либо приспосабливаться к сквознякам, к летящей на голову крупным хлопьям сажы, к сытой отрыжке конвоира, к прихоти живого мертвеца с рыжей патлатой головой, на которой тускло светится корона.

- Роберт, - окликнул вассал, глубоко задумавшегося синьора. - Ты часом не разобрал, кого вешать-то собрались?

- Если подумать, кандидатура на роль ведьмы в округе одна.

- Катла?

- Во-первых, она из свободных, да еще и знахарничала. Во вторых, в одночасье оказалась на положении рабы: что с дочерью не знает; боится. Вполне могла озлиться и что-нибудь такое выкинуть. Девчонка, помнишь, говорила: в замке сейчас за лишнее слово наказывают. Болтнула, не сдержалась, а ее в назидание остальным вздернут.

- Жаль. Весточку отправить не с кем будет.

- Погоди печалиться. Это же одни предположения. До вечера отдыхаем. Вечером выберемся из нашего заточения, узнаем новости и - по обстоятельствам.

Чутко, в полглаза подремав на ворохе старья и успев продрогнуть, они разом пробудились от грохота шагов. Давешний провожатый успел принять. Его пористый, устрашающих размеров нос, из сизого стал красным. Когда стражник воздвигся на пороге, оба рыцаря уже были на ногах. Роберт стоял у ложа, готовый, при необходимости перемахнуть к стене. Гарет встал у камина в простеночке.

- Иди за мной, благородный. А ты, - кивок в сторону Гарета, - вассал. Ха-ха!

Здесь останешься.

Роберт не озаботился ответом, вытянул из ножен меч и, держа его на отлете, пошел на вестника.

Приказывать мне явился?! Бхелхета коснулась плаща. На ткани появился аккуратный надрез. Пьяный заворчал, зарычал, подхватил испорченный край одежды, зачем-то глянул на просвет, потом на Роберта. Взгляд отливал мутным, белесым.

- Ты меня??? Да я тебя… Да я таких как ты…

Ну, очень долго говорил. От великой ненависти он никак не мог вытащить из ножен фальчион, а когда вытащил оказалось - поздно. Роберт кончиком своего меча подсек завязки на куртке горе воителя, попутно оцарапал шаловливую ручонку. А потом одним движением перерезал толстый, подбитый кожей пояс, ни мало не заботясь, что рассек кожу на животе. Пояс с ножнами звякнули об пол, куда чуть раньше упал фальчион. Детина же, вместо того чтобы поднять оружие и заняться местью, кинулся из коморы, зажимая обеими руками рану.

Теперь и Роберт отступил за угол камина. Еще бы огня и - совсем идиллия: стоят два усталых рыцаря, греются. А что мечи наголо, так - неспокойно в округе.

Дама Герберга ворвалась в комнату первой. За ней вбежали еще двое. Все готовы к бою. Лицо у женщины полыхало, глаза блестели. Ощутимо потянуло винными парами.

Похоже, дама вкушала хмельной напиток вместе со своими воинами. В руке она сжимала не женский кинжальчик, а легкий меч. Тускло посверкивала полоска заточки.

Чувствовалось, женщина принесла его не для того, чтобы просто попугать.

Укороченный меч ладно сидел в ладони. Еще один камешек лег в мозаику - переодетая в мужское дама, про которую говорила Тисса. Вряд ли на всю здешнюю округу найдется еще одна столь заметная особа.

Не размениваясь на выяснения, женщина заорала:

- Что ты себе позволяешь, бродяга?! Я прикажу, тебя и твоего вассала изрежут на куски. А куски развешают по стенам замка, чтобы… - она запнулась, кончился воздух. Новую порцию Герберга всосала с болезненным всхлипом, -…если кто сунется - знали, что с ними будет.

- Прикажи, - издевательски спокойно предложил Роберт. Ему вдруг захотелось довести эту тварь до белого каления, до предела, за которым злоба ослепляет, и человек безоглядно кидается на обидчика. В такие моменты может открыться настоящее лицо. Нутро видно, как говорит Гарет.

Забаву попортила Коричневая ряса. Монах ворвался в, ставший уже несколько тесноватым, альков, обогнул Гербергу и застыл скорбной тенью без лица. Загадка!

Будет увещевать, ругаться, стращать?

Но слова оказались не нужны. Уже само его появление остудило пыл Герберги. Она отступила. Лицо скривилось, даже сморщилось, сразу сделавшись некрасивым и старым. Рука с оружием повисла. Кончик меча цокнул по плитам пола.

Ряса, наконец, подала голос, но так тихо, что Роберт не разобрал слов. Зато дама, стоявшая вплотную, все услышала и поняла. Развернувшись на пятках, она кинулась за порог. Вслед за ней исчезли оружные. Монах-призрак молча удалился последним.

- Чего это они, - одними губами спросил Гарет.

- Перепились.

- Ну и что? Я так понял, тут каждый день гуляют.

- Но мы-то с тобой только сегодня прибыло. Считай - свежие зрители.

- Да пропади они все пропадом! - Гарет ловил кончиком меча устье ножен. Постояли прислушиваясь. За толстой дощатой дверью - ни шороха, ни скрипа. Мечи аккуратно легли по своим местам: высоко коротко взинькнула спата, Табан вошел в ножны, причмокнув гардой. Снизу из зала начали пробиваться звуки. Там ругались, звенело, падало, орало и взвизгивало.

Стража за дверью слышно не было.

- Заснул он там что ли? - едва слышно проговорил Гарет.

Роберт вместо ответа широко распахнул дверь, придержав на самом размахе, чтобы не бухнула в стену. Справа коридор до самой лестницы пустовал. Слева, как это ни странно, тоже. Толи по недосмотру хозяйки, толи по самоличному решению охранника, ушедшего пропустить вместе с остальными стаканчик, гости замка Барн остались без присмотра.

- Нарываться не будем? - спросил Роберт. - Или будем?

- Рано.

- Если поймают, скажем, до ветру пошли. Осмотреться надо.

- Ох, не дадут.

- Может, останемся?

- Ладно тебе над стариком-то смеяться. Пусти, первым пойду.

Они двинулись тихо, насколько позволяла оковка сапог и, навешанное от макушки до пяток, железо. Там впереди, где на поверхности стены плясали отсветы огня, в сторону большого зала открывался целый балкон.

Коридор отделяли от зала каменные перила в высоту до пояса. По верху шла невнятная резьба. Замок, за короткое время подновленный и достроенный Филиппом, вообще-то устраивался не только и не столько как цитадель. Барон возводил удобное жилище, но с отделкой не успел. Роберт вспомнил свое собственное родовое гнездо. Оно так и стояло недостроенным после смерти отца. Его жена ничего не предпринимала сама, а наследнику было не до того.

Почему-то больше всего было жаль легкой светлой, плывущей как мираж в вечерних сумерках, церкви.

Мысль тотчас развернулась, хлестнув по нервам: в его доме хозяйничает чужой. Там чужие, здесь чужие…

Пока он устанавливал свою справедливость в ТОМ мире, здешний встал с ног на голову. И кто сейчас поручится, что восстановить нормальный порядок вещей удастся хотя бы в одном, единственном, затерянном среди лесов замке?

За колонной широкими ступенями спускалась лестница. Гарет быстро глянул за угол и тут же спрятался обратно.

- Здесь он, на лестнице сидит.

Роберт уже и сам разобрал близкие кашель и сопение.

- Эй ты, драная коза, - долетело из-за угла, - Тащи сюда ковш! Нe видишь, я на страже стою. Гибер, отпусти ее. Забери у него ковш!

В ответ снизу послышалось неразборчивее пьяное женское бормотание.

- Оставь мне выпить, недоносок. Щас спущусь, ты у меня получишь.

Роберт замер. Рядом раздался тихий скрежет - Гарет потянул из ножен свой бастард.

Но, покинувший свой пост, изрядно набравшийся стражник, не озаботился заглянуть в коридор. Вниз забухали тяжелые шаги.

Роберт и Гарет миновали открытое пространство и двинулись дальше. Коридор второго этажа огибал холл и заканчивался темной лестницей, ведущей, судя по запахам, в поварню. Спустились они, почти не таясь. Темноту каменных клетушек и закоулков кое-как освещало пламя далекого факела. Этого хватало, чтобы не натыкаться на стены. Шли медленно, а потом замерли не дыша. За поворотом разговаривали:

- Иди, - голос мужчины тихий, бесцветный.

- Не пойду! Хочешь, чтобы меня… как в прошлый раз?

- Найдут.

- Спрячусь, убегу, - в голосе женщины было отчаяние.

- Ты не Катла.

- А что Катла?

- Обернулась птицей и улетела.

- Дурак! Кто это видел? Кто вообще сказал, что она ведьма?

- Так ведь зазря казнить не будут.

- Тьфу! Слизняк. Поверил этой гадине Герберге! Она сама ведьма. Баронета куда-то увезла. Мадам Анну вот-вот в гроб загонит. А ты ей веришь!

- Не кричи. У стен бывают уши.

Унылый раб, сам того не подозревая, оказался прав.

Из кухни позвали:

- Ривз! Куда ты пропал? Бегом в зал, подбрось дров в камин.

- Все, я пошел. Меня требуют.

- Требуют его! - в голосе собеседницы Ривза возмущение мешалось с презрением. - Иди! Подкинь им дровишек, чтобы господа не замерзли. Да смотри, хорошо работай!

А если поставят раком, ты уж будь добр, не дергайся, - женщина почти сорвалась на крик.

- Не говори так, - мужчина всхлипнул. - Ты свободная, а я серв - раб хуже скотины.

- Нас всех здесь сделали скотами. Давай убежим.

- Куда?

- Ривз! - раздалось совсем рядом. Женщина шарахнулась в сторону и затаилась. Ее дружок поплелся исполнять свои обязанности. Пока под каменными сводами гуляло эхо шагов, Роберт снял перчатки и подобрался к нише, из которой доносилось тихое прерывистое дыхание. Женщина ничего не услышала. Как только шаги затихли, она начала выбираться из своего укрытия. Тут-то ее и схватили крепкие, пахнущие металлом руки. Одна легла поперек тела, другая запечатала рот. Для того и перчатки снимал. Борьба была не долгой. Все попытки женщины высвободиться приводили к тому, что хватка становилась еще сильнее. Наконец ей стало нечем дышать, и она затихла.

- Не кричи, ладно? - прошептал Роберт ей в самое ухо. - Я не враг. Я тебе ничего не сделаю.

Кто его знает, убедил - не убедил? Убери руку, а она тут же изойдет на визг.

- Эй, девушка, слушай, что тебе господин рыцарь говорит. Не ори, будь умницей, зашептал Гарет. - Мы люди пришлые. Начнешь на помощь звать: и сама попадешься и нас выдашь.

Та поняла. Напружиненное, готовое к рывку тело обмякло. Роберт, была - не была, убрал руку.

Женщина заговорила не сразу, сначала отдышалась, а скорее потянула время. На вопрос как зовут, откликнулась:

- Бина.

- Мы только сегодня приехали. Слышала?

- Видела. Жаль только… - не договорила, спохватившись.

- Ты нас не бойся. Вставай, - Гарет протянул ей широкую как лопата ладонь. - Не обессудь, слышали мы ваш разговор. Не бойся, доносить даме Герберге не побежим.

- Давай отойдем куда-нибудь. Надо поговорить, желательно без помех, - Роберт настойчиво потянул невысокую кругленькую женщину за собой.

- Да куда же вы? Там стена глухая. Пошли за мной. Только мимо поварни осторожнее.

На повороте блик высветил ее лицо: уже не юное, но гладкое, чистое, с небольшим уютным вторым подбородком. Темные волосы выбились из-под головной повязки. Во всей ее манере чувствовалась уверенность. А в глазах плескались настороженность и страх. И еще нечто. Такие глаза бывают у тех, кто с совсем недавно потерял близких, вообще понес утрату. Память о благополучии еще держится, но ее уже затягивает боль и скорбь.

Коридорчик, светлая арка - поварня - еще коридорчик, ниша. За углом показалась низенькая в три аршина дверца. Бина бесшумно выскользнула наружу. Гарет, не принимая возражений, встал перед дверью, прикрыть от мало ли каких неожиданностей.

Вскоре женская головка просунулась обратно:

- Никого. Выходите скорее, и - в проход между сараями.

Точно - никого. Глухая без окон стена сарая отгородила их от посторонних глаз.

Рядом густо разрослись кусты, при необходимости в них можно было спрятаться самим или укрыть женщину.

- Нельзя мне на долго отлучаться.

- Ты, вроде, на пир не спешила?

- Да пусть они захлебнутся нашим вином. Мадам Анну не хочу одну оставлять.

- Tы при ней кто? Служанка?

- Я - племянница прежнего сенешаля Миле. Они дядю убить хотели. Этот боров Гинкер. Рожа красная, сам как бочка пивная… Куртка у него синяя, заметная.

- Он нас из зала провожал до алькова.

- Альков! Одно название. Весь замок разорили. Сука эта, Герберга, что получше в свои покои утащила. А ее ближние подобрали, чем она побрезговала.

- Кто они вообще? - прервал Роберт поток возмущения.

- Как это кто?!

- Откуда пришли? Как назвались?

- Так дама… Герберга, то есть, представилась кузиной барона. Будто в Святую землю с ним ходила. Война их развела. Потом они встретились, и раненый барон, в ожидании смерти, послал ее сюда, быть опорой мадам Анне.

- Они привезли с собой что-нибудь существенное? Письмо или какой-нибудь знак?

- Нет. Мадам Анна спросила, а та говорит, мол, не до письма было. Война, сражения…

- Интересно, из каких она будет? - задумчиво протянул Гарет. - По какой линии родственница?

- Ни по какой. Не было у Филиппа такой родни, - отозвался Роберт.

- Это что же? - глаза у женщины округлились. - Самозванка?!

- Да.

- А вы, рыцарь, только не гневайтесь, прошу, это точно знаете?

- Филипп ходил у меня в оруженосцах. Я его под рыцарское благословение вел. На посвящении тогда собрались все его родственники. Мы и потом с ними не однажды встречались. У братьев его матери гостили подолгу. А по отцовской линии там только двое кузенов, но оба в Палестине остались. Так что дама Гepберга может быть чьей угодно родней, только не барона де Барн.

- Тварь! Сатана! Гнида… - губы женщины побелели, ее затрясло. - Она, гадина, мадам… она ее своим людям…

- Что?!

- Она и меня… Да что я? Она госпожу…

- Когда?

Кажется, ее оставили силы. Женщина мешком осела на камень, приваленный к стене амбара. Роберт настойчиво повторил свой вопрос, но Бина не отвечала, глядела мимо, сотрясаясь от рыданий.

- Погодь, мессир, - сорванный голос Гарета походил на скрежет двери. - Не трогай ее. Не в себе она.

Роберт уже приготовился терпеливо дожидаться, когда женщина придет в себя и начнет говорить, но со двора послышался топот, крики, неизменный женский визг, который сопровождал тут, по-видимому, любое проявление господской воли. Из гомона скоро вычленилось: '… сбежали…' и стало понятно: переполох случился по их душу. Сейчас новые хозяева замка растекутся по хозяйственным постройкам, по закоулкам, да и застанут интимную сцену: свидание блудной служанки с шальными рыцарями.

Гарет, не долго думая, затолкал Бину в кусты. Далеко впрочем не понес, не ребенок, поди, сообразит спрятаться получше. Сиюминутный страх затмит старую боль.

На мощеную камнем замковую площадь блудные гости вышли, как ни в чем не бывало, даром, что только вот неслись по узким проходам. Весь вид их говорил: 'А вот они мы. А у вас это что? Потеряли кого?' Пока свора не опомнилась, друзья свернули к махонькой церковке, прилепившейся к внешней стене. Ей, как и донжону, было никак не меньше сотни лет. Тяжеловесная прямоугольная коробка смотрела на мир узкими как бойницы окошками. Дверь храма по счастью стояла распахнутой настежь. Гости споро вошли и встали у аналоя. С порога в глаза бросилось запустение - чистенькое и тихое отсутствие каких-либо украшений. Горело две свечи в простых глиняных плошках, да лежало черное затертое евангелие в две ладони величиной.

Под сводом загремели, усиленные эхом шаги: в церковь ворвались озленные, пьяные преследователи. Роберт обернулся. Первым среди равно пьяных выступал рыжеусый Герик.

- Что нужно? - непочтительно осведомился у него бывший граф Парижский.

- Вы сбежали, - задумывалось как грозный рык, получилось не совсем внятно.

- Я что, не могу пойти в храм? Или в вашем замке такое не принято? И кто ты такой, чтобы приказывать рыцарю?

Лицо Герика цветом слилось с усами. Последние встопорщились:

- Я командую замковым отрядом. И ты, бродяга, должен…

Договорить ему не дал Гарет. В два неожиданно длинных прыжка он оказался рядом с зарвавшимся капитаном. Тот не успел или не сообразил вовремя вытащить оружие, и гаретов бастард теперь метил ему в горло. Чего-чего, а здравого смысла Герику хватало: через мгновение он уже был за порогом, вытолкнув при ретираде тех, кто топтался за спиной.

Надумай Гарет его преследовать, знатное бы зрелище получила замковая челядь, но он обернулся к Роберту. Тут-то и лязгнуло: дверь закрыли с той стороны и заперли.

Старик, опустив голову, преувеличенно внимательно рассматривал устье ножен.

- Чего потупился как крестьянская девушка на сеновале, рыцарь де Гильен?

- Опять взаперти, и все из-за меня.

- Какая разница здесь или там?

- Там все-таки жилье. Будем теперь тут мерзнуть.

- Там конечно теплее, а могло стать вовсе жарко. Кстати, брус видишь. В левом пределе у стены?

Гарет подхватил бревно и установил его в пазы на косяках. Теперь с той стороны могут ломиться всем стадом. Такая дверь не сразу падет даже от удара тарана.

С улицы короткое время еще доносились голоса, но все тише. Потом пропали - победители ушли праздновать победу.

Скудно, освещенное, голое помещение больше походило на склеп. Только пыльный витраж - несколько мутных цветных пластинок в свинцовом переплете - напоминал о том, что они в храме. Царапнула странная, горьковатая мысль: он тоже пришел спасаться к Богу… мелькнула и тут же улетучилась. Ее место заняла насущная проблема - холод. Пробирало под настывшим металлом кольчуги. Уже постукивали зубы. Можно было размахивать руками и приседать сколько угодно, или, вернее, сколько хватит сил, но стоило остановиться - стылость заползала за воротник.

Плащи и сумка с припасами остались в пыльном алькове. Но выхода не было, - заперли, - сиди и жди, поглядывая на дверь.

Когда в темноте за аналоем заскрипела низенькая, неразличимая в полумраке дверца, обоих подбросило. Загородились, называется! Но из притвора показался не вооруженный до зубов супостат. Блик света упал на лысину в обрамлении реденьких белых волосков. Между светлыми, по старчески слезящимися глазами, торчала пуговка носа. Рот с одной стороны провалился - часть зубов уже покинула своего хозяина. Поверх старой-престарой рясы священник, - кто же еще - накинул вытертую волчью шкуру. В глазах одновременно и страх и любопытство. Роберт предупредил вопрос:

- Здравствуйте, святой отец. Мы - рыцари, гости. Не бойтесь.

- С некоторых пор все страхи в нашем замке происходят именно от гостей, - голосок был подстать фигуре; тихий чуть пришамкивающий. Но - ни упрека, ни сварливости. Старик только констатировал.

- Мы благородные рыцари, - вставил Гарет.

- Разумеется, раз до сих пор меня не убили.

- Нас заперли. Если укажете второй выход из церкви, святой отец, очень обяжете и облегчите жизнь двум людям, вся провинность которых, в том, что они принесли весть о кончине здешнего господина его вдове и сыну.

- Как! Еще посланцы от Филиппа?

- На этот раз настоящие.

- Можете подтвердить?

- Да. У меня есть письмо, собственноручно написанное Филиппом незадолго до смерти. Но я отдам его только в руки вдовы.

Старый священник переводил взгляд с Роберта на Гарета и не спешил продолжать разговор. Из-за аналоя, от своей двери он не отходил. Роберт догадался: дернись, осторожный кюре юркнет в свою норку. Выспрашивай тогда подробности у дубовой двери. Роберт сделал несколько шагов назад и потянул за собой Гарета.

- Вы действительно не похожи на нынешних хозяев Барна, - наконец прошамкал старик. - Но на какие только козни не способен дьявол и его присные!

Вместо ответа Роберт широко перекрестился. Однако настороженности в глазах визави не убавилось.

- Этим, наверное, можно убедить деревенского простака. Сколько раз ты, рыцарь, видел, как крестится недостойный? Молчишь! Хотя и хорошо, что молчишь, значит, что-то понимаешь.

- Нетрудно понять.

- Ага, ага. Нетрудно говоришь? А мне вот наоборот. Затем и время тяну, стараюсь разобрать, кто вы такие. Назовитесь.

- Рыцарь Роберт… бывший граф Парижский.

- Рыцарь штурма Гарет. Шевалье де Гильен, вассал.

Белые, похожие на жиденькие кустики брови старого священника полезли вверх. И сам он, следуя за ними, стал выдвигаться из-за аналоя. В слезящихся старческих глазах oсталось одно только искреннее удивление.

- Я тебя вспомнил. Вспомнил! Ты-то, конечно, нет. Сколько нас тогда наехало! Я вспомнил, как ты вел Филиппа из часовни под благословение.

- Вы приезжали на посвящение?

- Приезжал.

Он уже весь стоял перед нежданными гостями. Махонький, очень, очень старый.

Голова лысой макушкой едва доставала до плеча и так не высокому Гарету. Шкура, наброшенная поверх старой рясы, делала его больше похожим на древнего лешего, нежели на служителя церкви.

- Пойдемте ко мне. Чего тут мерзнуть.

За низкой, кое-как протиснуться, дверью оказалась квадратная комната шагов семь в длину. Кроме скамьи прикрытой старыми, но чистыми шкурами, был еще стол со стопкой книг, рядом с книгами, хрупкой, неустойчивой горкой возвышались сложенные друг на друга свитки; вдоль стен - узкие лавки под пестроткаными покрывальцами; камин небольшой, но почти без копоти - хорошая тяга - и маленький окованный сундучок в углу.

- Последние дрова сегодня извел. Как знал, что тепло пригодится не только моим старым костям, но и добрым людям. Проходите к огню, да скамейку подвиньте.

Самому мне не под силу.

Тепло помаленьку прогоняло озноб. Роберт рискнул и стащил опостылевшую кольчугу.

Волглый гамбизон парил и вонял псиной. Следом разоблачился Гарет.

- Как приехала дама эта, так и сижу взаперти. Кто хлебца занесет, молочка…

Ребятишки дров по поленцу натаскали.

- А служба?

- Да какая служба! Второй меся, почитай, света дневного не видел. Свечей полный сундучок был. Скоро кончатся. Не велели мне выходить.

- Грозились?

- Кабы просто грозили… Меня уже, поди, на том свете заждались. Радости-то будет, когда со своей Агнессой встречусь. Мне что? Мне щелчок в лоб - и готов.

Они грозили маленького Филиппа в мою келью затащить и… - старик всхлипнул. По круглым в красных прожилках щекам потекли слезы. - Изведут они его, если уже…

Кто же думал, что так все обернется? Жили тихо, никого не обижали, соседям помогали. Франкон у нас прижился.

- А что, нападений за все восемь лет не было? - спросил Роберт скорее, чтобы отвлечь старика, нежели из любопытства.

- Было конечно. Только не серьезно все. Людишки мелкие, отребье. Отряд, которым христопродавец Герик командует, исправно такие шайки гонял. Кто и до стен не дошел: вилланы пугнули. А чтобы оружные баронские люди по-соседски поживиться наехали - нет. Места у нас глухие, трудные, народу мало. Да и кто против Барна пойдет? Охо-хо.

Старичок, успокоившись, заговорил плавно без обидных старческих остановок, за которым прячется забытое слово. Привычное северное наречье тем не менее звучало странно, и Роберт, наконец, эту странность уловил:

- Давно вы с юга?

- А?

- Давно в этих краях? Говорите не как местные, мягче.

- Ах, да, да. Давно.

- Откуда, если не секрет?

- Из Марселя. Ты бывал в Марселе?

- Пришлось.

- Город у моря. Ты видел море?

- Да уж. Навидался.

- Маленький приход на самой окраине. Зелень, тепло, запах рыбы… - старый капеллан смотрел в огонь. Последние желтые язычки еще вспархивали над черными комочками углей, но среди них все чаще и чаще проскакивали синие шающие огоньки.

Лицо успокоилось, даже чуть разгладилось.

Что заставило человека покинуть теплый гостеприимный юг и удалиться сюда? Долг, страх, любовь? Спрашивать бывший граф Парижский не стал, по себе зная, каково отвечать на назойливые вопросы праздных любознатцев. Старик сказал сам:

- Давно. Когда проклятый Гильдебрандт призвал, изгонять женатых прелатов, я со своей семьей жил в Марселе. Жили тихо, скромно, ладили с округой. Кому помешала моя Агнесса? Я любил ее и Спасителя любил, и благодарил каждый день за это счастье. У нас родилась дочь. Потом пришла толпа. Толпа это не люди. Это не отдельные люди. Это зверь не знающий ни стыда, ни сострадания, жаждущий только одного: разрушать. Нас выволокли из дома и бросили в телегу. Я успел накинуть сутану, Агнесса была в одной рубашке. С меня сорвали крест, били. Ее… тоже били вначале, потом стащили с телеги. Я скорчился, закрывая собою дочь. На спину летели камни и удары палок. Я молил Господа только об одном: сохранить жизнь нашему ребенку. Пусть меня размажут по мостовой, но за что должно принять смерть невинное дитя?

К нам в телегу кидали еще людей: взрослых, детей. Кто-то бежал за повозкой и выкрикивал: 'Жанвье! Жанвье!' А потом телега застряла. Ее загнали в узкую улочку, и борта заклинило. Лошадь хлестали, она плакала, но не могла сдвинуть повозку.

Это нас и спасло. Толпа, во главе которой бежали самые озверелые, уже пьяные от вседозволенности, схлынула. Задние выпрягли лошадь и бросили нас. Думаю, они бы и так нас бросили, потаскав еще по городу и вдоволь наиздевавшись - стихия никем не управляемая, только поднятая неправедной рукой.

Агнессу я нашел только через два дня. Она была жива, но не могла идти. Когда она поднялась на ноги, мы двинулись на север. Наш дом был осквернен. Приход отдали другому священнику. Меня поставили перед выбором: изгнание или отказ от семьи. Я выбрал первое. Думал уйти подальше, в глушь, найти маленький приход… Но новые веяния уже достигли центральных графств. Мы пошли дальше. Агнесса плакала, просила бросить ее и Кати. Но ни за что, граф, даже под страхом отлучения я бы их не бросил. Тебе, молодому, наверное, странно и смешно слышать слова любви из уст древнего старца, но я их скажу. Никогда я так не любил свою жену как тогда, в годы скитаний. Оборванную, усталую, поруганную… А Бог, рыцарь, Он и есть любовь.

В конце концов, мы попали сюда, в глухой северный лес, с моим Богом и моей семьей. Старый де Барн, отец Филиппа подобрал нас в окрестностях Амьена. Я зарабатывал на жизнь составлением писем и договоров. Барону как раз понадобился грамотный человек. Мы разговорились. Сам не знаю почему, но я рассказал ему нашу историю. К тому времени я уже успел убедиться: чем меньше о тебе знают, тем меньше опасность. Всегда найдется кто-нибудь, желающий за пару медяков продать ближнего.

- Закон человеческой стаи, - хмуро согласился Роберт.

- Одного продали аж за тридцать. И Он, чтобы устыдить людей, взошел на Голгофу.

Мне ли с Ним равняться?

- И что старый барон?

- Предложил мне поселиться в его замке. Я согласился, только руки ни целовал.

Тут мы прожили сорок лет. Агнесса моя лежит в этой земле, хранит рядом место для меня. Уже скоро…

Он надолго замолчал, глядя в потухший камин. Наверное, эти воспоминания призваны были, заслонить сегодняшний день.

Страшно вышибленный из колеи, возродившийся, проживший в трудах, тяготах и радостях долгую-предолгую жизнь, старый священник вновь выкинут судьбой на обо-чину.

Да не просто выкинут из теплой вдовьей кельи. Того и гляди, колесо, мчащейся по дороге, дьявольской повозки, переедет, раздавит, раскрошит в пыль не только жизнь, единую веру в любовь, коей держался от века.

Молчали. Каждый думал о своем. Старик погрузился в воспоминания. Роберт не хотел его беспокоить.

Скорбную тишину нарушил Гарет:

- А я тебя тоже вспомнил. Вы со старым Барном вместе приезжали. Я еще подумал: как ты по дороге не развалился? Шутка ли, столько дней в седле! Кобылка у тебя была, правда, смирненькая, невысокая, с белым пятном на крупе.

Лицо старика ожило.

- Простите, добрые люди, что заболтался. Старики все так, да и намолчался. Слова ж сказать не с кем. Вот и понесло. А вы сюда ведь не болтовню мою пришли слушать.

- Мы, честно говоря, в церкви-то случайно оказались. Отсидеться хотели, пока шум спадет.

- Мало вас.

- А что делать? Ехать за подмогой, время потеряем. Я так понимаю, хозяйку и наследника в любой момент могут… - Роберт суеверно не стал продолжать.

- Ай-яй! Как тут все завязалось! Филипп прислал часть денег. Разбойники их быстро нашли. Думаю, Анне пригрозили сыном - она сама отдала. И мне показалось - они собрались уходить. Но приехал итальянец Лупо и давай им нашептывать. Знать бы что. Анну от меня с самого начала отрезали. Пускали сперва, да только наедине не оставляли. Все время кто-то рядом толокся и слушал.

- А как же тайна исповеди?

- Наши нынешние гости-хозяева, похоже, о таком не слыхали. Анну перестали ко мне пускать, когда…

- Что?

- Когда она понесла. Франкон тогда уже ускакал, а маленького Филиппа с самого начала от нас забрали и увезли.

- Анна понесла? Я тебя правильно понял? - голову обдало горячим.

Рыжая девочка: 'Это - Рай?'. Синие глаза, старенькое платьице…

- Не знал? Такие-то дела. Не виновата она. Сломали ее, смяли как травинку. Да и подумай, что она могла против этих зверей?

- И кто отец?

- Неизвестно. Но когда над ней надругались, Герик, христопродавец ее как бы под свое покровительство взял. Он и раньше к ней подъезжал, да только получил отказ.

Она чуть не выгнала зарвавшегося капитана. Сейчас же он ей - первый покровитель.

Нацелился, вишь, хозяином в замке сесть. Замковый отряд почти весь из местных собирали. В случае чего, они Герика послушают, а не Гербергу. А поскольку пришлые что-то выжидают и силы примерно равны - все за всеми приглядывают.

Оттого может и Анна до сих пор жива.

- Мы по дороге встретили послушника из монастыря. С его слов: 'родственница' ездит по окрестностям, склоняет людей под свою руку. Сама собирается хозяйничать?

- А и собирается. Только через Герика так просто не перешагнуть. Небольшой перевес сил с одной стороны и - полетят головы. Вот например: дней десять назад ушел из замка отряд, так в нем трое с одной стороны, трое - с другой. Чтобы в дороге догляд был. Уже вернуться должны.

- Нет.

Роберт напряженно думал. Стравить их между собой? Предложить алчному капитану золото и поддержку? Пойти на сговор с Гербергой? И так и так Анна остается под ударом. Значит, остается, торговаться и с теми и с другими. Жизнь вдовы и ее сына против золота.

- Чего, нет? - перебил его размышления старик.

- А..? Не вернутся.

Старик вскинул голову. В глазах засветилась надежда, которая, впрочем, тут же уступила место сомнению. Вспомнил, должно быть, что их всего двое.

- Может, представишься, святой отец? - попросил молчавший до сих пор Гарет.

- Ах, да. Ах, да. Простите, совсем отвык с людьми, больше сам с собой разговариваю. Зовите меня отец Иворий, - смущенный своей оплошностью старик встал, засуетился. - Ну что, чада, разделите со мной трапезу, что Бог послал?

На краешке стола появилась половина лепешки, луковица, маленький кусочек сыра.

Из-за сундучка отец Иворий вытащил высокий узкий кувшин.

- Не откажите старику.

Сдавило грудь. Сколько раз он, Роберт, делился? Сколько с ним делились? Может, это последняя трапеза в жизни старика? Суетится, заботливо делит на кусочки, радуясь, что есть с кем поделиться. Откажешься, не просто обидишь.

Когда со стола подобрали последние крохи и выпили все вино, свинцово потянуло в сон. Моментально заслезились глаза.

Как оказался на лавке, со свернутой под головой шкурой, Роберт потом не вспомнил.

Вообще сообразил, что спал, только когда проснулся.

Отец Иворий сидел на крохотной табуреточке возле потухшего камина. На соседней лавке пристроился Гарет.

Роберт встал, потянулся.

- Лучше садись, - прошептал старик, отрываясь от созерцания каминной золы. - В моей келье не разбежишься, а в церкви холодно. Придется коротать время тут.

- Вечером нам обещали свидание с Анной.

- Думаешь, дадут?

- Должны. У них к нам сейчас особый интерес. В первую очередь они начнут дознаваться, не с нами ли оставшееся золото Филиппа. Кстати, что это за монах шепчется с дамой Гербергой?

- Ее духовник. Вместе приехали. Зовут Петр.

- Ни много, ни мало!

- Ага, ага. Я было спросил его, как можно попустительствовать греху? Знаешь, что он ответил? Что два владыки пребывают в мире, и обоим надлежит служить.

- Не понимаю.

- Маннихей. Отродье дьяволово. Не слыхал о таких?

От чего граф Парижский был далек, и всегда далек, так это от теософии.

Альбигойцы, вальденсы, маннихеи наконец, - слышал краем уха. Кто-то называл их еретиками, кто-то наоборот шептал о истинном пути. Роберт Парижский о тонкостях их взаимоотношений с официальной церковью и между собой ничего не знал и знать не хотел, а после сарацинского плена и общения с Тафларом, вообще полагал, что каждый может поклоняться Богу по-своему, лишь бы соседей не трогал. Оказалось, сатанопоклонники тоже существуют. Не тем ли объясняются бесчинства творимые шайкой?

- А итальянец?

- Лупо. Полного имени не знаю. Приехал позже остальных. Он сам по себе.

Встретили его как вас, только к вечеру он уже вино хлестал вместе с Гербергой, да с монахом ее шушукался. Утром как проспался, весь замок обежал во все нос сунул. Ко мне тоже. Вертлявый, скалится, а сам по углам глазами зыркает. А что у меня высмотришь? Что было ценного, в первые дни выгребли. Так он, представляешь, на книги позарился. Отступился только, когда я пригрозил анафемой. От двери крикнул: все равно заберу, тебе, мол, старому сморчку и шею свернуть не долго.

Вот и смотри теперь: шайка из отпетых, а во главе отступник, бес и блудница.

Откуда такие?

- ОТТУДА. Кто жив остался, да деньги и слава обошли. В Азии их еще больше. Я сам понимаю и не понимаю одновременно, почему так все обернулось. Может, ты объяснишь?

- Вас стало слишком много, - отозвался старый священник после длительного раздумья. - Сильные, смелые, благородные, вы даже кодекс свой создали. Смешная детская забава - рыцарство - превратилась в силу. Ваши принципы стали претендовать на статус законов. В них не было места лжи, подлости, наживе.

Рыцарь стал мерилом справедливости. Рыцарь, а не прелат! И вас слили.

- Что?

- Слили как воду - в Палестину, воевать, освобождать, то, что в освобождении не нуждалось. Паломники ведь невозбранно могли идти к христианским святыням.

Христиане могли жить в Иерусалиме, да хоть где на землях сарацинского бога.

Плати и молись, кому хочешь.

- Франкское королевство обезлюдело. Города опустели, ярмарочные площади заросли травой. На дорогах разбойники под каждым кустом. Чего добились? Запустения?

- Затишья. Те, кто вас туда посылал, ведь преследовали не одну цель. Вашими руками сейчас перекачивается золото восточных владык. Поверь, оно не долго залежится в сундуках. Сколько благородных людей заплатило жизнью за то золото, кто вспомнит, когда на выморочных развалинах начнет подниматься новое королевство?

- Кто его поднимет? Покрытый язвами живой мертвец, король Филипп? Папа его отлучил, а Бог от него просто отвернулся.

- Сколько ему осталось? На его место придет другой. Он будет лучше, честнее. И вы, те, кто выжил и вернулся, потянетесь к нему.

- Считаешь, труп должен радоваться, что сквозь него прорастает молодая трава?

- Труп - нет. Радоваться может его душа.

Гарет заворочался на неудобной узкой лавке, поднял кудлатую седую голову:

- Идут.

Прислушались. Из-за каменной кладки доносилось тихое карябанье. Большая мышь скреблась в отдалении.

- Мы пойдем. Что познакомились с Вами, говорить не будем. - Роберт начал поспешно натягивать кольчугу. Гарет помог, потом облачился сам.

- Чтобы вы ни говорили, вам все равно не поверят. Они всех меряют по себе, а впрочем, лучше молчать.

Старик перекрестил обоих и отворил дверь.

Свечи почти догорели. От одной остался причудливый весь в наплывах огарок. Рядом в плошке плавал умирающий синий огонек. С той стороны дверь трогали, подергивали, не разобравшись пока, отчего не поддается.

- Что надо? - грубо спросил Роберт.

- Заперлись, бродяги, открывайте!

- Герик?

- Открывай! Иначе подожжем. Обложим хворостом и подпалим. Сгорите вместе со стариком.

- С кем?

- Он к вам не вышел?

- Не знаю, о ком говоришь.

- Сумасшедший Иворий?

- Не видел такого. А насчет поджога ты хорошо придумал. Сгореть не сгорим, так хоть погреемся.

С той стороны заругались. Герик для верности тряхнул дверь, не причинив ей, впрочем, большого беспокойства. Так бы и дальше переругивались. Но от жилых покоев послышался топот. Когда оттуда приблизились вплотную, даже запертые створки не удержали кислого запаха перегара и чеснока.

- Что ты возишься? - крикнула Герберга начальнику замкового отряда.

- Затворились.

- Сколько раз предупреждала, чтобы убрали брус! Открывай теперь сам. А не откроешь…

- Он за дверью, - остерег Герик.

- О, черт!

Роберт еще не решил с кем начнет торговаться. Хорошо бы они тут сейчас передрались и поубивали друг друга, или, в крайнем случае, остался бы кто-то один. Жаль, такого подарка от судьбы не дождешься. Вон побурчали, взаимно оскорбились, и Герберга потребовала:

- Выходите, не то хуже будет.

- Вы не оригинальны, мадам. Нам уже грозили. Спросите вашего сторожевого пса.

- Такой идиот может сболтнуть любую глупость. Обещаю: вам не причинят вреда.

- Даже после того как мы отдадим Анне, то, что передал Филипп?

Семя брошено. Пусть подумают, только ли письмо привез наглый рыцарь, а заодно пусть повнимательнее наблюдают друг за другом.

- Ты оскорбил нас своим недоверием, - дама уже не кричала, не молотила в дверь, норовя голыми руками вынести створки. - Мы благородные господа. Нашему слову можно доверять.

Как же! Да я тебе бродячую собаку не доверю, благородная!

Анна де Барн сидела в куцем креслице у камина, спиной к огню. По неубранному, столу раскатились кубки. На пол капало вино. Собаки, вставая на задние лапы, стаскивали и уносили недоеденные куски.

Лицо женщины, как и оплывшая фигура, едва угадывались в сумраке. Одежда - бесформенное покрывало. Никто не озаботился посветить, но мириться с этим Роберт не собирался:

- Раз уж нас удостоили аудиенции, прикажи принести факел. Невежливо беседовать впотьмах, - мирно обратился он к даме Герберге.

- Света достаточно. К тому же, мои воины тебе не слуги, посылай, если тебе так нужно, своего вассала, - необъявленное перемирие, кажется, заканчивалось, голос у дамы Герберги опять истерически подрагивал. Однако на брошенный вызов Гарет покладисто прогудел, что это, мол, мигом. Факел он вынул из кольца при входе, вернулся и встал рядом с креслом хозяйки замка. Герберга отшатнулась.

Просмоленная пакля чадила и разбрасывала искры.

В пляшущем, но ярком свете Роберту, наконец, удалось разглядеть Анну. Личико маленькое треугольное, очень бледное, неподвижное. Глаза опущены долу.

Подрагивали длинные слипшиеся ресницы. От них по щекам метались острые тени. И в каждой черточке - как крик - стыд. Она вся сжалась, пытаясь руками прикрыть позорный живот. За спиной Роберта послышались сопение и смешки. Интересно, кто такой смелый? Или просто пьяный. Неважно. Роберт шагнул к женщине, встал на колено, взял холодную мокрую ладошку. Анна попыталась отнять, он не выпустил.

- Мадам, со мной письмо, которое продиктовал ваш муж незадолго до смерти, пока еще мог говорить. Если изволите, я прочту его вам.

- Дайте. Я сама, - всхлипнуло-шепнуло над головой.

Она, наконец, подняла глаза. Когда-то это были солнечные васильки. Сейчас на рыцаря смотрел синий туман. 'Это - Рай?' Ему едва удалось подавить приступ бешенства. Разнести тут все, разрушить, размазать. Он прижался лбом к ее холодной руке, стараясь удержать порыв. Но когда поднимался, с колен красная мгла еще клубилась в сознании.

Роберт достал из-под кольчуги футляр со свитком, отвинтил крышку, вытряхнул на ладонь туго скрученный пергамент. Тонкая бледная рука Анны уже потянулась к нему, когда раздался напряженный голос Герберги:

- Отдай мне, сестра. Тебе в т в о е м положении ни к чему волнения. Я потом сама тебе почитаю. Мы останемся наедине и вместе оплачем Филиппа.

Окончание фразы прозвучало настолько фальшиво, что, кажется, даже сама Герберга это почувствовала. Впрочем - ни стыда, ни смущения, наоборот: она вплотную придвинулась к креслу Анны и требовательно протянула руку.

Свиток так и остался у Роберта. Анна же склонила голову и затряслась от плача.

- Дай! - Герберга обернулась к рыцарю.

- Послание предназначено не тебе.

- Может быть, как раз мне! Я ходила с Филиппом в Святую землю, вместе с ним сражалась. А она, - гневный жест в сторону плачущей женщины, - не дала себе труда достойно нести вдовий крест. Да будет тебе известно, она беременна.

Тирада была призвана свалить с ног тонкого благородного рыцаря, навеки разрушив его веру в любовь…

- Так ить, не покрой Иосиф деву Марию, - испортил все Гарет, - тоже бы думали - нагуляла.

- Заткни своего вассала! - голос Герберги сорвался на крик. Сзади зашумели, лязгнуло. Сунув свиток за пазуху, Роберт крутнулся на пятках и прилип спиной к спине Гарета. Руки рванули из ножен оружие. Меч и факел с одной стороны, меч и спата с другой.

Они клубились. Бормотание, крик, ор, лай, звон, хаотичное движение вокруг ощетиненной мечами пары.

Но они не нападали. Ждали сигнала? Боялись?

- Разве подобает доброму христианину обнажать меч в доме, где его приняли как друга? - раздался голос, разом перекрывший все остальные звуки.

Люди расступились. Из-за их спин на свет вышел монах. Неопрятную коричневую рясу подпоясывала толстая веревка. На голове как всегда накинут капюшон. Опытным глазом Роберт определил, что под рясой поддета кольчуга. Да и руки у брата Петра нельзя было назвать холеными. Таким больше, нежели требник, подобала франциска.

- Гостеприимство у вас весьма странное, - откликнулся рыцарь.

Впрочем, стоило ли задираться? Боя не будет. Роберт это почувствовал. Почуял.

- Если и дальше собираешься пользоваться нашим добрым расположением, - приказал брат Петр, - передай послание даме Герберге и вложи меч в ножны.

- Я исполняю последнюю волю Филиппа. Сказано: передать в руки вдовы и сына. Сына не вижу. Не подскажешь, где юный наследник? - проигнорировал приказ Роберт.

- Баронет отправился в монастырь. Приболел. Да и ни к чему юному созданию взирать на позор матери. Мы милосердны.

Умный, сильный, наглый. Последние слова произнес без всякого выражения, но аж руки зачесались, вогнать кончик меча под рясу - никакая кольчуга не спасет. Но тогда - все, конец. Задавят числом. А потом - пытка. Ладно, если самого, могут и Анну над огнем растянуть.

Оставалось, беседовать, не замечая вызова.

- Мадам Анну, - Роберт развернулся к монаху, - как я понимаю, тоже ожидает постриг?

- А что ей остается? Надеюсь, кармелитки за небольшую плату примут благородную, но погрязшую в грехе даму. Таким образом, справедливость восторжествует.

Опять! Он что нарочно нарывается? Вполне возможно. Но не проще ли было дать команду своим волкам? Ах да! Есть же еще Герик! Брат Петр не уверен в некоторой части своего воинства.

Роберт внимательнее присмотрелся к окружающим. По одежде не разберешь кто местный, кто пришлый. Лица похожие, в том смысле, что все одинаково пьяные и возбужденные. Но вот ближние не на шутку рассержены, а те, кто остались за их спинами вроде и не торопятся вступаться за торжество справедливости. Да и монах продолжает говорить… И тут Роберт сообразил: брат Петр тянет время. Что ж, и мы потянем - вступим в дискуссию:

- Не понимаю твоего негодования, - возразил Роберт. - Ты здесь посторонний. И не тебе вмешиваться в дела дома, - укусил, так укусил, и кажется, нащупал больное место. Даже клобук у доброго брата дернулся.

Но ответ прозвучал уверенно:

- Ошибаешься. Я духовник благородной дамы Герберги. Мой сан дает мне право. Но как ты, рыцарь и друг барона Филиппа можешь спокойно смотреть на позор, которым покрыла себя его вдова?

- Война. Чужие страны, чужие обычаи, да и собственные лишения учат пониманию и прощению. Странно, что я воин, объясняю это тебе, служителю церкви. В моих глазах, Анна - женщина, нуждающаяся в поддержке. Я окажу ей такую поддержку. Но мы заболтались. Наши дамы скучают, да и оружие зря пылится. Поправь меня, если ошибаюсь: убивать гостей, пока, не входит в ваши планы? - клобук едва заметно качнулся, - а запугать нас, как ты уже догадался, не так-то просто.

Действительно, зачем дразнить толпу обнаженным железом? Прочесывающий окрестности дозор еще не вернулся, значит можно продолжить игру.

Отправив оружие на место, Роберт оттер плечом Гербергу. Гарет тоже встал рядом с креслицем хозяйки. Факел давал достаточно света. Анна наконец смогла прочесть письмо.

Слезы, проделывая извилистые дорожки, ползли по щекам, капали на пергамент. Она несколько раз возвращалась к началу, но вот последние слова были прочитаны.

Голова на мгновение опустилась к самым строчкам. А потом женщина с неожиданным проворством обернулась и метнула свиток в камин.

Герберга издала крик больше похожий на карканье и кинулась к огню, но свиток уже корчился за бледными языками пламени.

- Тварь! Ты поплатишься за это. - лицо Герберги исказилось до неузнаваемости.

Роберту показалось, не будь его рядом, благородная дама набросилась бы на беременную с кулаками.

- Дочь моя! - прорезался в шуме голос монаха. Анна уставилась в пол, Герберга тоже, но напряжена как тетива. Даже закованному в броню рыцарю стало не по себе.

И вновь:

- Дочь моя, покоримся воле…

Дослушивать Роберт не стал. Ему наскучил, вернее, опротивел этот спектакль.

Почтительно склонившись, но предложил Анне руку. Та вскинула темно синие полные слез глаза и нерешительно вложила ладошку в его широкую, покрытую твердыми мозолями ладонь.

- Позвольте Вас проводить?

Кивок и быстрый взгляд в сторону Герберги.

- Я думаю, благородная дама не станет возражать.

Гарет шел следом за ними, сбиваясь с шага - через два на третий - оглядывался.

Плевать, что подумают. Он не видел ничего зазорного в демонстрации собственной осторожности. Роберт наоборот ни разу не обернулся. Таковы правила игры. Только дадут ли доиграть? Он спиной чувствовал нацеленные вслед взгляды. Под кольчугой гулял озноб.

То, что произошло сейчас у камина, можно было расценивать даже как маленькую победу. Правда, полной уверенности в этом у него не было.

Комнаты Анны, с примыкающей к ней клетушкой Бины, мало чем отличалась от других в замке. Но стараниями двух женщин в нее был привнесен какой-никакой уют: глиняные подсвечники на маленьком столике, сундучок в углу, блюдо с яблоками на вышитой салфетке.

Анна опустилась на край широкого ложа. Ей трудно дался даже короткий подъем по лестнице. Из своего закутка выкатилась кругленькая Бина:

- Мадам Анна, миленькая, давайте помогу: накидку снимем, башмачки расшнуруем.

Устали…

- Не сейчас, Бина. Иди, пожалуйста, к себе. Мне надо поговорить с рыцарем.

- Хорошо, моя госпожа. Хорошо. Уже ушла. А можно второму рыцарю пойти со мной?

Мне там надо кое-что переставить. Одной не под силу, а слуг зови, не зови - все равно не придут.

Друзья переглянулись. Гарет едва заметно подмигнул и двинулся за провожатой.

- Мессир, - голосок Анны дрожал, - я не знаю кто вы… но Вы первый, кто… Вы единственный, кто по-человечески к нам отнесся. И я прошу… прошу: уходите. Вы, может быть, спасетесь. Я покажу, как отсюда выбраться.

- А как же вы, Анна?

- Мне уже все равно. Моя жизнь кончилась. - И чуть слышно, прерывистым шепотом:- Меня уже нет.

- Что с вашим сыном?

- Не знаю. Его увезли. Его все время держали отдельно от меня.

- Куда увезли, не знаете?

- Сказали в монастырь. Не знаю, правда ли это.

- А не могло так случиться…

- Нет! Он жив! Я чувствую. Я знаю.

Огромные, синие глаза смотрели на него и просили: не разубеждай меня! Не надо.

- Я - Роберт. В рассказах Филиппа де Барна я мог присутствовать как граф Парижский.

- Вы!!!

- Он говорил обо мне?

- Да он только о Вас и говорил. Как был оруженосцем, как вы в Пуатье вместе сражались на турнире. Говорил, что обязательно найдет Вас в Святой земле.

- Так получилось, что это я его нашел. Совершенно случайно и к тому же поздно.

Он умирал. Последние его слова были о Вас и о сыне.

- А я… А я - вот, - она будто в недоумении развела руки, обозначая свое положение. Ожившее, было, треугольное личико, опять помертвело.

- Анна, - Роберту пришлось повысить голос, - посмотрите на меня. Я уходил в Поход будучи графом, а когда вернулся, мой домен уже отдали другому, меня же, чтобы не мешал, попытались заставить уйти в монастырь. В плену я был рабом, ворочал камни на руднике. Вокруг были одни враги, и надо было просто выжить. Я выжил, вернулся, а дома все это время меня, оказывается, поджидал куда более коварный и подлый враг. Поверьте, совсем недавно я тоже думал, что жизнь кончилась.

Показалось или нет, что на дне заплаканных потемневших от боли глаз что-то шевельнулось?

- Анна, я вез не только письмо…

- Тише не говорите.

- И тем не менее я готов, с вашего согласия, разумеется, пойти на переговоры с Петром и Гербергой.

- Они обманут. Как меня. Вас заставят заплатить, а потом убьют.

- Это не так просто. Они, как я заметил, не спешат подставлять свои головы под меч.

- Монах прикажет - пойдут, - прошептала одними губами Анна,

- Он главный? Командует?

- Он и Лупо.

- Итальянец?

- Да. Тот сам по себе. Приехал всего с одним спутником, но быстро стал верховодить.

- Где он сейчас?

- Бина говорит: уехал сегодня..

- А его товарищ?

- Нет. Он… вроде слуги. Или, лучше сказать, оруженосца. Только… подлого звания. Мерзкий.

- Как он выглядит?

- Маленький как подросток, а лицо злобного карлика.

- Длинная не по росту кольчуга, плоская мисюрка, серый палий?

- Ты его знал?

- Очень недолго. Ровно столько, сколько летит стрела.

Анна непроизвольно дернула головой:

- Господь наградит тебя за это, Роберт.

- Монаха зовут Петр?

- Да.

- Очень интересно. Я знал одного Петра по прозвищу Пустынник. Говорят, он сейчас скитается по королевству, прославляет себя и проклинает вождей Похода.

- Они его вспоминали. Герберга… нет, не помню. Они тогда перепились, спорили, кричали. Монах сказал, что Петр - имя не одного человека, что их легион. Потом про истинную веру… но такое было на моей памяти только раз. Монах предпочитает отмалчиваться.

Анна за разговором чуть успокоилась. Слезы высохли.

- Или он - тот самый? - спохватилась женщина.

- Кто? Ах, Петр! Нет, конечно. Самозванец. После Похода как черви после дождя полезли фальшивые Петры Пустынники, копейщики Готфрида и латники Танкреда.

- Роберт, - Анна остановилась, не решаясь продолжить, мужчина улыбнулся, подбадривая, - ты ведь знаком с родственниками Филиппа? Эта Герберга… муж никогда о ней не говорил.

- И не мог говорить, поелику таковой не существует. Она тоже самозванка. Она имеет столько же прав на твой дом, сколько забежавшая бродячая собака.

Теперь ей надо было дать выплакаться. Роберт молча гладил рассыпавшиеся по плечам рыжие пряди. Женщина, уткнулась лицом в его плечо и тихо беззвучно вздрагивала. Потом Бина увела хозяйку в свою коморку и уложила.

Гарет выводил носом ночную руладу. Договорились: он сменит Роберта перед рассветом.

Спать совершенно не хотелось. Свечей не зажигали. Камина, впрочем, тоже. Не было дров. Роберт, спиной к стене, расположился на полу у двери. Черно-синий на черно-черном, проем узкого окна мерцал ясными холодными звездами. Когда-то давным-давно, в другой жизни, Тафлар говорил, что это далекие солнца. А Роберту они всегда казались любопытными глазами, наблюдающими в прорехи черного небесного бархата, за мелкими тварюшками - людьми.

Париж встречал их потрепанную, заляпанную грязью компанию шумом, смрадом и пыльным закатным маревом. Солнце садилось в тяжелую, клубящуюся, синюю тучу с золотистой корочкой по верху.

Крайние хижины, собранные в подобие улиц, обрамляли изрядно разросшийся за восемь лет пригород, как бахрома рубище нищего.

На небольшой круглой гари копались не то бывшие хозяева, не то сбежавшиеся на поживу нищие. Они палками разгребали остывшие головешки, в надежде отыскать что-нибудь полезное. Из хижины на обочине разносились вопли. По голосу - секли недоросля.

Вдоль дороги быстро-быстро перебирала ногами сутулая нищенка в драной, серой рубахе. Намотанные на голову, ветхие тряпки, делали ее похожей на пугало. Она попыталась дотянуться до стремени, ехавшего первым Роберта. Не смогла. Уже безнадежно отстав и поняв, что ничего не получит, она закричала:

- Не долго тебе… будешь как я скитаться по дорогам! Не долго тебе…

- Тьфу, падаль! - поравнялся с Робертом Лерн. - Города наши - скопище нищих и блудниц. Грязь, вонь, болезни.

- Отвык?

- Отвык. Да и просто никогда не любил.

- Подожди, проедем пригород, улицы станут почище, а там и Сите.

На душе и так было мутно, еще кликуша эта… Остро захотелось вернуться ожечь плеткой поперек сутулой спины. Роберт оборвал себя: а чего ты хотел? Чтобы Родина встретила героя цветами и хоругвями? Хотел? Да хотел же конечно! Может, не так помпезно, но хотя бы повернулась к героям лицом, а не облезлым задом.

Лерн начал что-то рассказывать: обстоятельно, долго, с массой подробностей.

Добрая душа, заговорить пытался. Глядишь, и разгладятся складки на хмуром челе друга. Надо бы поддержать разговор, улыбнуться. Роберт не смог. Мгновенно из ниоткуда пришло: он вплотную подобрался к черте, порогу, краю. И отступить от невидимого, проведенного кем-то недобрым, предела невозможно.

Чем дальше продвигалась кавалькада, минуя пригороды и кварталы ремесленников в сторону моста, в сторону Сите, тем более зрела уверенность: там, в центре мира, в центре Франкского королевства растеклось темное нечто, субстанция, войдя и пройдя через которую, он, граф Парижский Роберт Робертин превратится… или прекратится.

По знаку командира отряд остановился у харчевни. Вывеской заведению служила деревянная баранья голова с закрученными рогами. Хозяин выкатился к гостям самолично: похвалился похлебкой, вином и предложил остаться на ночь. За харчевней притулилась маленькая гостиница. Только для благородных господ, пояснил хозяин.

Случайные попутчики, приставшие к ним еще в Провансе, покинули компанию, кто группами, кто по одиночке, на подступах к Парижу. Остались только ближайшие друзья, да подобранный на юге мальчишка Дени. Думал, само отвалится, а оно прилипло.

- Останетесь здесь, - коротко кинул Роберт друзьям. Объяснять подробнее не стал.

Дуракам не объяснишь, умные сами догадаются. Хаген, разумеется, воспротивился:

- Ты что, один собрался?

Тут случай особый. Хагена нельзя было отнести ни к той, ни к другой категории.

Но на его вспышки всегда находилось рассудительное и тихое слово Соля. Вот и сейчас Альбомар подошел, положил руку на плечо больного гиганта. Уговорит.

Напряженность, однако, сохранялась. Никто, как оказалось, не одобрил решения, идти во дворец одному. Роберт устроился вместе со всеми в обеденной зале.

Посидел за столом, делая вид, что ест, пьет и разговаривает. Лица друзей мрачнели, Чтобы не тянуть, он встал и, не прощаясь, пошел к двери, но на пороге обернулся. За спиной стоял Соль. В густой, пыльный, сиреневый вечер они вышли вместе.

- Постой, Роберт. Ты уходишь один, предполагая, что нам, если пойдем вместе с тобой, может что-то угрожать?

От этого ничего не скроешь. Да и надо ли?

- Не знаю. Только поостерегусь тащить вас за собой.

- Хоть Гарета возьми.

- Зачем?

- С ним можно отправить весточку.

- Покойники вестей не носят. Если не побоятся избавиться от меня, от моего человека - тем более. И сделают это быстро и бесшумно. Старику просто перережут горло в темном переходе. Иди, растолкуй ему. А то смотрит на меня как на предателя. Думаю, лучше вам вообще помалкивать, что приехали со мной. И последнее. Если я не вернусь - не дергайся, Соль - если я не вернусь, деньги, оставшиеся у Нарди, подели на всех, как сочтешь нужным. Прощай.

- Стой, ты уже…

- Прощай, Соль.

- До свидания, Роберт.

Хлопнул на ветру пропыленный, заскорузлый плащ, скрежетнуло металлом о металл.

Уставший за день конь недовольно всхрапнул, но пошел, плюхая копыта в дорожную пыль.

Позади перепутались улочки предместий. Роберт, миновав торговую площадь и утоптанную широкую площадку с помостом в центре - место казней - дважды столкнулся с оружными. Разошлись без скандала. С невысокого пригорка, между крыш тесно стоявших домов, показался мост. По краям его лепились каменные и деревянные лавочки, хижины, навесы. Жизнь тут кипела ключом. Нервная суета и вселенский зуд не оставляли обитателей и завсегдатаев моста даже ночью.

На той стороне черным провалом обозначилась громада замка. На стенах горели факела, но так редко что не рассеивали мрака, а наоборот.

Ворота по ночному времени были заперты. Роберт постоял немного у глухо сдвинутых створок и поехал туда, где из зарешеченного оконца узкой, - одному конному проехать, - калитки, пробивался свет.

- Кого несет на ночь глядя? - непочтительно по сути, но осторожно по тону поинтересовались с той стороны.

- Роберт Парижский.

- Сейчас, сейчас. Отопру. Один момент, мессир.

Чего-чего, а такого поздний визитер не ожидал. Однако недоразумение скоро разрешилось: улыбка сползла с лица привратника, как только он разглядел, кто въехал под арку ворот.

- Кто таков? - рявкнул стражник, хватаясь за меч. - Где граф Роберт?

- Я - граф Роберт.

- Ты - неизвестно кто. Я графа в лицо знаю. Щас стражу кликну!

- Давай зови, и пусть передадут сюзерену, что я вернулся из сарацинского плена, согласно его повелению.

Привратник оказался не таким дураком: орать, стращать, махать руками не стал, на лице появилось озадаченное выражение:

- Вон чего… ага… вон чего. Ладно, мессир, стой тут. Пойду за стражей.

И попятился, сохраняя на лице задумчиво-озабоченное выражение.

Толи стража разбрелась, толи ужинали, но ожидать в узком скудно освещенном коридоре, по которому гуляли сквозняки, пришлось долго. Конь тревожно всхрапывал, прядал ушами, переступал, гоняя подковами эхо по узкой каменной щели.

Потом графа Парижского вежливо, но плотно окружили с четырех сторон и повели. Во двое забрали коня. Стук копыт удалился в сторону пахнувших сеном и навозом построек. Хозяина повели по переходам, узким коридорам и сводчатым галерейкам в обход больших залов. Оттуда неслись шум, крики, лай, звон. Пир.

Путь Роберта лежал в обход.

Пир не для таких как он. Для других: приглянувшихся, осевших в чести. Там играют менестрели, там пьют, поминают героев крестоносцев. Кто же сейчас забудет их помянуть?! Отстоявшие Гроб Господень, но не вернувшиеся домой…

А кто вернулся - в обход. Мимо, чтобы не тревожили. Мало ли чего вам обещали, когда вы уходили? Вы пошли своим путем, жизнь - своим. И не лезьте в нее! Вам место в легендах, в красивых песнях.

Его оставили в длинной узкой зале без единого окна, но со многими дверями.

Низкий перекрещенный балками потолок делал ее похожей на сенной сарай. Пол чисто метен. Кованые сапоги громко вызвонили хозяину, осевшему в кресле с высокой резной спинкой, о приближении гостя.

Филипп I король франков и, остановившийся в пяти шагах рыцарь, наблюдали друг за другом. Пламя факела колыхалось на сквозняке. Свет приплясывал, выхватывая из тени блеклые на выкате глаза монарха, плотно сжатые губы, ряд черных отметин на лбу, изрытый, поблескивающий свежими язвами рубец поперек щеки.

После отлучения от церкви, король не только потерял способность излечивать других - сам весь покрылся коростами. Шептали: 'Кара Господня'. В воздухе держался тяжелый сладковатый запах. Ни смолистый факельный дух, ни благовония не могли перебить смрада.

Король молчал. Роберт коротко кивнул. Колено преклонять не стал - не мог себя пересилить.

- И это вся благодарность? - прозвучало от трона. - Я выкупил тебя у неверных.

- Ты потребовал очень высокую цену за свою помощь, без которой, кстати, можно было обойтись. Мои друзья вполне могли обо мне позаботиться.

- Как я мог?! Ты же мой родственник. А как же королевское достоинство? Оно бы сильно пострадало, передай я заботу о тебе чужим. Что же касается цены… ты ведь поставил свою подпись, значит, цена не казалась тебе там, в плену, такой уж большой.

- Ты меня вынудил, не оставив другого выхода.

- Поздно сокрушаться. Сделка заключена на пергаменте, то есть - законна.

Остальное никого не интересует.

- Ты забыл, что когда Папа посылал нас в Поход, он гарантировал сохранение имущества. Я пошел и воевал не хуже других, и что в итоге?

- Кто послал? Папа? Вот с него и спроси. А я тебя туда не посылал. Если придерживаться буквы закона и традиций, ты вообще ушел по своей воле, по прихоти, не испросив у меня соизволения. Чего же ты хочешь сейчас? Чтобы я вернул тебе графство? Никогда! Твой отец и ты разорили земли своего лена. Все замки свои укрепляли! Против кого? И младенцу понятно, что вы хотели воспользоваться правом кровного родства! Руки тянули к трону!

- Ты ошибаешься. Мы никогда не помышляли о верховной власти.

- Так я тебе и поверил. Нет человека, который не мечтал бы о ней. Каждый хочет подняться хоть на ступеньку да выше, хоть на воробьиный скок. На волосок!

Загрести, сколько поместится в руках. А нарушать вечный порядок королевской власти, не позволено никому. Так что, я совершил благодеяние для королевства, поменяв графа Роберта на… графа Роберта.

Когда подошел тот, второй, Роберт не заметил. С последним словом монарха из мрака вычленилась темная долговязая фигура, приблизилась, вольно облокотилась о королевское кресло.

Черты лица почти не изменились. Сводный брат, бастард, смотрел уверенно и надменно. Капризный рот кривила улыбка.

Роберт-первый переводил взгляд с короля на Роберта-второго. Договорились? Пауки!

Договорились! И уже, наверное, давно. Значит, приговор окончательный…

Чудовищная истина, перестав быть предположением, перетекла в факт. Укоренилась:

Роберта предали и продали.

И еще что-то, какая-то догадка, но она ускользнула, пропала заслоненная оскорблением, с каким нельзя жить - только умереть.

Вид этих двоих, что рядышком стояли, переливаясь один в другого, расслоился, и поплыл перед глазами, погасил, еще теплящуюся искру надежды убедить, настоять, потребовать, наконец!

Отлученный, покрытый язвами, безобразный живой мертвец, должно быть, много лет ждал такого случая. Не именно такого, но чего-то подобного. Случая убрать его, Роберта, как убирают фигуру с доски в мудреной индийской игре, а заодно превратить бастарда в ферзя.

Дышать стало нечем, будто рабский обруч затянули на шее до синюшного отека, до удушливой пелены.

Не сорваться!

В приоткрытые двери наблюдают. Стоит кинуть руку на эфес, набегут или снимут стрелой из лука. С самого порога сведенными лопатками, Роберт чувствовал нацеленную в спину смерть.

Он развернулся и пошел, почти ничего перед собой не видя. Как по узкому коридору.

Впереди, в конце длинного размытого рукава отсвечивала дверь. Добраться до нее, высадить, чтобы схватить забитыми вонью легкими холодного, чистого, - если осталось еще что-то чистое на свете, - воздуха…

С шага сбил окрик Филиппа:

- Ты мне должен. Верни двадцать марок.

Роберт споткнулся. Голова кружилась так, что он чуть не упал. Удержался, обернулся…

Ах, да! Вернуть. Он забыл, ему напомнили.

Трясущейся рукой но сорвал кошель и бросил на середину залы:

- Тут тридцать.

- Тридцать?

- Серебряников!

Больше никто не окликал. Все быстрее и быстрее… или так казалось? Роберт вышел, выбежал, пронесся, рассыпно звеня кольчугой, на улицу. Ветерок холодными пальцами охватил мокрый затылок.

Человек прижался лбом к прохладной, неровной, в мелких пупырышках стене и замер.

Мир обрушился. Его Роберта. Его, графа Парижского, мир. Не было ошибки, не стало надежды, не осталось жизни ни на воробьиный шаг.

Лечь бы у этой стены на холодные каменные плиты, скрутиться в комок, чтобы утробный вой, готовый вырваться из глотки, затих, растекся; чтобы челядь, стража, прихлебатели не увидели, не услышали, не поняли.

На мгновение мозг затянула пелена беспамятства.

Сзади ухватили сразу несколько рук, завернули локти, на голову накинули плотный рогожный мешок. Пыль забила рот, на зубах заскрипело. Руки за спиной туго скрутили, и быстро поволокли в неизвестность.

Потом его долго везли. Рук не развязывали, только стащили с головы мешок - он начал задыхаться, биться в руках конвоиров. Дышать стало легче, но ничего разглядеть было невозможно. Его везли в наглухо закрытом рыдване, подскакивающем на каждой кочке.

Напрягаться не хотелось. Навалилась апатия. Ни скрюченная неудобная поза, ни даже боль в перетянутых веревкой руках не вернули активности. Качало. Гудела голова. Тошнило. Ему было все равно. Потом он задремал: … вокруг, сколько хватало глаз, простиралась серо-желто-голубая, разбегающаяся холмами равнина… развалины… серые мраморные блоки с выщерблинами… раскатившиеся колонны. Роберт стоял в центре. Руки сложены на груди крестом, глаза закрыты, как у вставшего из гроба. Покойник и его умерший мир. Тишина.

Свист ветра, в который вплетается посторонний звук. Из-под ближнего камня с остатками надписи неразборчиво - голос… Зов? Нет, крик! Просьба сквозь смерть.

Кто мог звать его в мертвом мире? Соль? Лерн? Хаген? Гарет? Имена всплывали сами собой. Кто?

Роберт проснулся. Малейшие детали сна запомнились как явь. Даже ветер с отчетливым привкусом морской соли. Кипр? Кипр. 'Помоги!' Тряска закончилась - приехали. Роберта выволокли из рыдвана в белый, пасмурный день. За спиной поднималась высокая ограда из не струганных, заостренных кольев.

По зеленому лугу рассыпались деревянные постройки. Белела высокая каменная, колокольня, рядом стоял похожий на маленький замок дом с галерейками. Мелькнула коричневая ряса. Монастырь? Аббатство?

Стряхнувший мутную хмарь мозг заработал быстрее: монастырь святого Германа ближе, его везли почти сутки, везли медленно, и все равно отмахали не меньше двадцати лье. Знать бы еще, в каком направлении…

А зачем знать?

Вопрос всплыл сам собой. А действительно зачем? Кто сказал, что это не твое, что не приживешься? Что не смиришься? Что не будешь потом проклинать каждый день прожитый вне? Станешь класть поклоны, поститься, молиться, исполнять ежедневный урок и привыкнешь…

Нет! Не стану!

Злость пролилась на раскисшую, подточенную изменой и подлостью душу как бальзам.

От него, по сути, именно того и добивались. А потом Заживо Гниющий скажет, что вернул заблудшую душу свету. Знает ли он вообще, что такое свет?

Хотели сломать? Почти сломали. И место, надлежащее сюзерен определил: вдали от хлопот и суеты мирской, под присмотром монахов. Вон их сколько! Морды круглые, красные, ручищи как грабли. Такие любого в дугу согнут. Такие и непокорного графа заставят поститься. А если взбрыкнет - в темницу.

Так и оказалось: граф еще и взбрыкнуть как следует не успел, а его уже поволокли, впихнули в узкий, холодный каменный мешок, даже рук не развязав.

И пролился он: вспомнил, наверное, все богохульства и бранные слова, когда-либо слышанные. Потоком накрыло причт. Добрые братья послали звонаря на колокольню, дабы заглушил сквернавца, но и тот не осилил?

Брат Базиль, бесстрашно встав в дверях, поглядел на человека, облаченного в дорогую кольчугу.

- Не шуми.

А чего бы брату Базилю бояться, если он заполнял собой дверной проем полностью.

Да не животом - плечами, как хворостинкой поигрывая ореховым посохом величиной с оглоблю.

- Руки развяжи.

- Так бы и сказал.

Монах легко как куклу перевернул Роберта, и, не путаясь в концах, разрезал веревки отточенным как бритва тесаком. Тесак спрятал под рясу.

Хорош монах! Такому рондаш траншейный да копье в руки - атака захлебнется.

По пальцам забегали огненные искры, заломило до зубовного скрежета. Пока перемогал, захлопнулась дверь, лязгнул засов.

Трое суток Роберт провел в сырой, но достаточно теплой, по летнему времени, тюрьме. Кольчугу с него стащили, оставили в гамбизоне и легкой рубашке. Два раза в день брат Базиль, недвусмысленно поигрывая посохом, вставал на пороге, оглядывал помещение, совал на полочку у входа кусок лепешки да плошку с водой и уходил. На вопросы монах не отвечал, сам ничего не спрашивал.

На четвертый день в неурочное время лязгнуло, дверь отворилась. В проем ворвалось красное, предвечернее, веселое свечение.

- Обернись, тать, - буднично пророкотал Большой Брат.

- Зачем?

- Руки тебе вязать буду.

- Зачем?

- Вот привязался! К настоятелю тебя поведу. Велено, прибыть для беседы.

- Как зовут настоятеля?

- Ты вопросы-то не спрашивай. Давай оборачивайся.

- А если откажусь?

- Заломаю, да свяжу.

Такой, пожалуй, сможет. Тем более помощники за порогом шебуршат, прислушиваются.

Сколько их там? Со всеми Роберт не справится. Да что душой кривить, и с одним Большим Братом он сейчас не сладит. Ослаб.

Пока монах, сопя, вертел узлы, Роберту вспомнилось, как сидел в клетке на заднем дворе у сарацин, вспомнился раб, укравший лепешку, как потом пришли вооруженные до зубов люди и увели полуголого, умирающего от жажды и голода франка к Селиму Малику.

Как странно и страшно все повторялось! Только-только вырвавшись из одной ловушки, - да, удобной и сытой в последние годы, - угодить в другую. Там жизнь скользила мимо, вытолкнув чужеродную частицу, как пузырек воздуха из глубины на поверхность. Здесь, наоборот, грозила засосать, растворить в себе, чтобы и следа не осталось от неудобного графа.

- Ты, назвавшийся Робертом Парижским, отныне будешь жить здесь в аббатстве, в келье… отдельно… Под присмотром, разумеется. Подумай о постриге. Когда это свершится, обретешь большую свободу. Растленные слова, что ты позволил себе в стенах обители, на первый раз тебе простили. В другой раз будешь наказан. Брат Базиль проследит.

Слова срывались с губ изящного, довольно молодого, - лет на пять моложе Роберта, - аббата как бы нехотя, с оттяжкой в конце каждой фразы. Светлые с поволокой глаза смотрели мимо. Узкое чисто выбритое лицо ничего не выражало. Разве, чуть през-рения.

- Я не собираюсь принимать постриг.

- Ты настолько закоснел в грехе? Но мы будем терпеливы. Божественные истины постигаются не сразу.

- Ни в одного бога нельзя заставить верить силой, тем более служить ему.

Глаза настоятеля ожили, задержались на лице гостя, коротко метнулись в сторону сопровождавшего его монаха, но затем на лицо вернулось прежнее выражение:

- Нас предупреждали, что в спасении нуждается преступник, но не сказали, что ты еще и еретик.

- Какие же преступления мне приписываются?

- Я не собираюсь их перечислять. Ты сам должен их помнить и молить об отпущении грехов. Достаточно нам знать, что ты злоумышлял на светского сюзерена нашего, короля франков Филиппа.

Брат Базиль за спиной Роберта присвистнул, но тут же устыдившись, приложил ладонь к губам. Настоятель недовольно глянул в его сторону.

- А вас не предупреждали, что я прихожусь сюзерену родственником? - спросил Роберт. - Мы с ним оба происходим по прямой линии от славного предка нашего Роберта Сильного.

Аббат совершил глазами нырок в сторону, притихшего Базиля - Замолчи, разбойник, - это Роберту. - Любезный брат, - это монаху, - завяжи ему рот, так чтобы не мог произносить ни богохульств, ни прелестных слов.

Развязывать только чтобы вкушал пищу.

- В плену у сарацин, где я пробыл четыре года, сделали проще: пригрозили усекновением языка, чтобы не болтал. Что вам мешает поступить так же, святой отец?

- Базиль! Заткни ему рот!

Возвращались в полной темноте. Кляп впитал слюну и разбух. Скулы выворачивало, стало трудно дышать. Роберт остановился, обернулся к конвоиру, помотал головой.

- Мешает?

Кивок.

- Терпи. Дойдем до кельи, там выну. Только ты уж молчи, не доводи до греха.

Роберт опять кивнул. Все повторялось.

Острой палочкой на пыльном камне он отмечал дни. Два, три, четыре. На пятый брат Базиль только приотворил дверь, не вошел, остался на улице. В помещение сунулся мелкий в кости монах со свежепробритой тонзурой. На загорелом костистом лице плоско лежали светло-голубые глаза. Новый надсмотрщик сунул на полку кусок лепешки, аккуратно поставил кувшинчик и попятился. За его спиной Базилъ встретился глазами с пленником, насупился, покачал головой. Роберт сообразил, что вчерашний их разговор стал причиной смены надзирателей.

Накануне Большой Брат как всегда принес пищу и воду. Пайка с каждым днем становилась меньше. Монах закончил свои дела, но уходить не торопился. Роберт снизу вверх вопросительно посмотрел на монаха.

- Слух промеж братии идет, будто ты и правда граф Парижский, - монах старался говорить тихо, но все равно, гудело как под колоколом.

- Да.

- В Святую землю ходил, у сарацин в плену маялся…

- Было такое.

- Интересно, кто же тебя к нам на солому обустроил?

- А кому в твоем королевстве такое под силу? Кто может графа, крестоносца, рыцаря со связанными руками, с мешком на голове как подлого в дальний монастырь забить?

- Ага. Ясно.

- Уйти мне надо. Постриг я не приму. Ждут меня. Помочь можешь?

- Не зря настоятель-то велел тебе рот заткнуть. Ждут его… Оно понятно… Да и не разбойничал ты, говорят. Нет за тобой злодейства. Эх! И попал же ты, граф.

Ладно, пойду я.

Потоптался еще на месте, будто не договорил, и удалился, топая так, что вздрагивала земля.

Подслушали? Скорее всего. Вот и попал Большой Брат в опалу.

Роберт сжевал лепешку, запил тепловатым травяным настоем, попутно удивившись такой щедрости настоятеля. До сего дня его потчевали только водой.

А через малое время он провалился в черный как колодец сон.

Его растолкали в сумерках. Руки уже были связаны за спиной, на шею накинута волосяная петля. Дернешься - затянется. Пустоглазый приказал двигаться за собой и Роберт побрел. Куда, зачем? Ему было не до того, справиться бы с тошнотой, да удержаться на ногах.

В галерейке узника толкнули на низкую скамейку. Пустоглазый привязал удавку к перильцам, пропустив предварительно через ручные путы, отступил и, как растворился в душном сумраке. А узник тотчас уснул.

Голоса доносились из дальней дали, из долгого туманного коридора. Он не прислушивался, наоборот старался отогнать, отгородиться. Но они назойливо лезли в уши:

- Брат Телпин несколько перестарался со снадобьем. Я рассчитывал, что наш… друг к вечеру придет в себя, но как видишь, ошибся.

- Его можно разбудить?

- Не знаю. Пожалуй, нет. Попробуй. Только должен тебя остеречь: он часто впадает в буйство. Для чего, думаешь, нужно было снадобье брата Телпин? Иначе с ним не справиться. Плоть не дает выхода духу и дух бунтует.

- Еще и связали…

- Мы не хотим, чтобы он кого-нибудь покалечил. Пострижение, конечно, требует определенных жертв, но не человеческих же.

- Ты можешь оставить нас одних?

Голос показался Роберту знакомым. Так характерно грассировал и обрывал, будто проглатывал окончания слов… Кто? Не вспомнить. А второй голос совсем недавно надрывался: 'Базиль! Заткни ему рот!'.

Роберт разодрал непослушные, налитые тяжестью веки. Из сумрака выступила хрупкая фигура аббата Бизония. А рядом стоял Гинкмар сын графа Блуасского и Шартрского Стефана.

На Роберта смотрели строгие, отрешенные глаза. Черты лица были торжественны и неподвижны. Струилась и поблескивала мантия.

Мокрая? Дождь? Нет, кругом сухо, душно пахнет пыльной разогретой травой. Неужели шелк? Никогда еще Роберт не видел священника в шелковой сутане. Потянулся, было, удостовериться. Ан, руки-то связаны. Волосяная петля на шее затянулась, врезавшись колючими щетинками в кожу.

- Гинкма-а-а, - сил на большее не хватило.

- О! А ты говорил, что его не разбудить.

Бизоний наклонился к Гинкмару и тихо зашептал. Гинкмар кивал все с тем же отрешенным видом, потом перебил:

- В данном случае не имеет значения, на чьей земле мы находимся. Мы с Вами, аббат, слуги церкви. А поскольку я состою в звании епископа (ого!) прошу оставить меня с сим человеком, нуждающемся в наставлении, наедине.

Как же аббат не хотел уходить! Да и не уйдет он никуда, спрячется за ближайшим углом, выставив праведное хрящеватое ухо.

Но Гинкмар оказался умнее. Из ниши выступили двое, пошли в разные стороны, заглянули за углы. Ну никак изящному отцу Бизонию не задержаться, не притаиться в тени.

- Роберт, ты меня слышишь? - друг детства, а ныне епископ Блуасский тряс, заросшего седой щетиной сонного узника, обдавая запахом благовоний и вина. - Роберт, я тебе помогу. Достаточно, громко заявить, что ты согласен принять постриг в моем монастыре в Блуа. Бизоний не посмеет препятствовать. Я привел с собой много людей.

- Ты вытащишь меня отсюда?

- Да. Но ты должен… постриг в Блуа. Это обязательное условие.

- Зачем? - сухие потрескавшиеся губы плохо слушались.

- Отец не может сейчас ссориться с Филиппом. Появись ты у нас в доме как частное лицо, ссора неизбежна. А примешь постриг - попадешь под покровительство церкви.

- Всю жизнь сидеть за стенами? Добровольно отказаться от самого себя?

- Не богохульствуй. К тому же тебе не придется ни от чего отказываться. Я постригся двенадцать лет назад и чувствую себя свободней очень многих. Жизнь служителя церкви, с определенного ранга, конечно, наполняется массой приятных вещей. Не хочешь расставаться со своим мечом? Ради Всевышнего! и отец, и я тебя в этом только поддержим. Все остальные радости жизни, - мы с тобой не дети, - тоже останутся при тебе.

Епископ Гинкмар, чем дальше говорил, тем больше воодушевлялся. Глаза заблестели, гладкое лицо разрумянилось, аккуратный второй подбородок слегка подрагивал.

Хорошо бы встать и уйти за ним в знакомый суетливый покой Блуа, к жизни только что расписанной радужными перспективами. Что там ждет? Да, скорее всего такое же аббатство с монахами, больше похожими на переодетых ландскнехтов; с темницей, куда станут привозить для острастки или наказания неких сеньоров, злоумышляющих против сюзерена.

Роберт помотал головой, непочтительно сбивая друга с пафосной волны:

- Нет.

- Почему?!

- Не получится. Гинкмар, тебе придется уехать одному. Я никогда, слышишь, никогда! не приму постриг. Ни здесь, ни у тебя.

- Ты забыл, что не на войне. Вокруг нет твоих людей. Ты не понимаешь. Кроме меня тебе помочь некому. Если хочешь, могу рассказать, что с тобой сделают. Тебя будут держать в полубессознательном состоянии, потом, когда тебе станет все безразлично, под руки потащат к аналою, и ты (или не ты, но свидетели будут говорить, что - ты) подпишешь и скажешь все, что от тебя потребуют. Милейшему аббату Бизонию обещана изрядная лепта из твоих денег, что остались в банке Нарди.

- Ты и о них знаешь?

- Церкви известно многое, - возбуждение не дало прозвучать словам Гинкмара с должной загадочностью.

Известно многое? Почти все? Вот и Гинкмар торопился сюда в крошечное аббатство, движимый искренним желанием помочь другу. А чуток корысти только придало рвения.

Добыча графа Парижского все же была достаточно весома, чтобы ради нее рискнуть, явившись в королевский домен. Или он, Роберт, от усталости, от попросту невозможности всего происходящего, возводит на друга детства напраслину?

- Я не поеду, Гинкмар. Спасибо, что хочешь помочь. Я не поеду.

Замутило, во рту растеклась жгучая горечь. Стены, витые, поддерживающие крышу столбики, сама крыша и кусочек темного неба, с одиноко мерцающей звездочкой, сначала отодвинулись, потом пошли хороводом. Роберт стал заваливаться в бок, беспощадно натягивая веревку.

Его накрыл поток воды. От холодных знобких струй сразу прояснилось в голове.

Пошевелился. Руки не связаны.

Он лежал в обжитой уже тюремной келье на соломе; перед глазами плавал белый день и склоненное лицо брата Базиля.

- Тащи еще ведро, - крикнул кому-то Большой Брат. - Никак в себя не придет. Не дай Господь, помре, нам отец Бизоний все зубы пересчитает, - и тут же тихим гудом в самое ухо: - Я тебе мех с водой под солому засунул. Пей только оттуда.

Следом на Роберта пролилось еще одно ведро.

Переполох случился на девятые сутки от явления в монастыре епископа Гинкмара.

Что переполох, стало ясно по крику, топоту и колокольному звону, грянувшим одновременно. Ладно хоть не набат, значит, ни пожара, ни потопа. Потом мутно пришло: напали сарацины, легкий летучий отряд на быстрых некованых конях.

Ятаганы пускают длинные зайчики, визг, гортанные крики… залитая светом площадка перед купой маг-нолий…

Это - совсем другая сказка, - сказал кто-то трезвый и холодный внутри. Откуда сарацины? Больной бред - только и всего.

Воду оставленную сердобольным братом Базилем, Роберт давно выпил. Уже которые сутки во рту не было ни капли. Утром он собирал скудную казематную росу со стен, но ее было ничтожно мало. Тело слабело. Все чаще в воспаленном мозгу мелькала мысль о воде. Усилием воли он гнал от себя видение. Выдержать еще чуть, не протянуть руку за кувшином, что стоит на полке. Там зелье. Провалишься в глубокий, полный воды колодец и будешь пить, пить, пить… беззвучно хохотал изъязвленный урод в короне, за его плечом кривился тот, другой.

А во дворе бегали, кричали и звонили. Даже дурнота отползла под напором возбуждения, царящего с той стороны. Роберт прислушался, постепенно ему тоже начало передаваться напряженное ожидание.

Отряд въезжал в ворота аббатства по двое-трое, не торопя усталых, покрытых грязью коней. Впереди на невысоком, коренастом жеребце с мохнатыми бабками покачивался плотный молодой человек с бледным, запыленным лицом. Легкий коричневый плащ покрывала корка грязи. Кольчуга не сверкала, тускло поблескивала. Сапоги по самые колени заляпаны грязью.

Должно быть, после илистого брода отряд не остановился отдохнуть и почистится.

Так поступают, когда пройден длинный путь и до жилья осталось всего ничего.

Двадцать конных рыцарей и все слуги их сопровождающие, наконец, собрались на подворье аббатства святого Протасия. Монахи большей частью кинулись помогать.

Некоторые, наоборот, плотной кучкой собрались вокруг настоятеля.

Молодой предводитель отряда отдавал короткие приказы, ни к кому конкретно не обращаясь, чувствуя себя на земле монастыря в своем праве:

- Отмыться. Трапеза. Отдых. Коней расседлать, не поить, пока не остынут. Где настоятель?

Хрупкий аббат выступил вперед:

- Мы рады приветствовать наследника франкского престола. Жаль, Ваше Высочество, вы загодя не предупредили о своем приезде. Мы со всем рвением готовы выполнить Вашу волю, - аббат поклонился в меру подобострастно, но и с достоинством.

Наследник пристально всмотрелся в гладкое миловидное лицо отца Бизония.

Приветливое выражение аббата портили настороженные глаза. Хотя, это как раз и понятно: двадцать вооруженных людей в обители кого угодно заставят беспокоиться.

А дальше прибывший отряд, с непринужденностью уставшего воина, начал превращать подворье в бивуак. На ухоженной зеленой лужайке кучами свалили грязную одежду вперемешку с оружием и доспехами. В ручье, пронизывавшем обитель насквозь, вдвое прибыло воды: люди плескались, фыркали, оттирая, въевшуюся в кожу грязь. С поварни потянуло жареным: не один каплун сегодня расстался с жизнью.

Монахи сновали между прибывшими, помогая снять доспех. Брат Базиль легко как пустой ковшик нес перед собой бадью с отваром трав.

- Что ты нас водой потчуешь? - возмутился один из воинов. - Неси монастырского вина. Пошуруй в погребе.

- За вином послали, - степенно откликнулся Большой Брат, - к трапезе будет. Не угодно ли и вам, Ваше Высочество, испить? - низко склонился перед принцем водонос.

- Налей.

Ароматный настой плеснулся в кубок. Гостю понравилось. Базиль тупо ждал когда вернется кубок и его отпустят. Но Людовик не торопился, пил мелкими глотками пряный холодный до зубовной ломоты чай, роняя в промежутках между прихлебываниями короткие фразы:

- Переполошили мы вас. Не часто, надо полагать, к вам гости наезжают?

- Отчего же, сир, в божий дом всегда дорога накатана.

- Вот как? И кто это у нас такой набожный, что не побоялся соваться в вашу глухомань?

- Да хоть епископ Блуасский, - осторожно выговорил брат Базиль и поднял на принца серьезные глаза.

- Что этому лисенку здесь понадобилось? - Людовик заговорил очень тихо, наверное, сказалось холодное питье.

- Не знаю, Ваше Высочество. Говорят, приезжал узника проведать. Может, врут. Я при сем не присутствовал.

- Еще интереснее! А узник откуда появился?

- Говорят, из самого Парижа. Да, может, врут, как проверишь?

- Имя?

- Говорят…

- Брат Базиль! - донесся издалека голос аббата. - Да как ты смеешь своими разговорами отвлекать наследника?! Ваше Высочество, прошу извинить болтовню скорбного головой брата, что занимает ваше драгоценное время.

- Он не в себе?

- К сожалению.

- То-то я спрашиваю из чего вы варите сей чай, а он мне перечисляет все травы, что под ногами видит, - Людовик так натурально расхохотался, что настороженный аббат тут же просветлел лицом.

- По травам у нас брат Телпин. Если, монсеньер желает, я приглашу его для беседы.

- Позже.

- Тогда я с вашего позволения отправлю брата Базиля на поварню. Иди брат Базиль, помоги отцу келарю, он считает бочонки с вином и сидром. Иди, помоги таскать.

Иди сын мой. Тонкие пальцы церемонно перекрестили широкую как сковородка тонзуру великана.

К вечеру жизнь в аббатстве стала входить в какое-никакое русло. Зазвенел колокол, сзывая братию к вечерне. За монахами в церковь потянулись рыцари и сам принц Людовик. На протяжении всей трапезы и после нее он мирно беседовал с настоятелем.

Настороженность постепенно покидала отца Бизония. Прояснились теплые внима-тельные глаза, улыбка стала чистой и смиренной. Только самый закоренелый циник мог к концу их беседы усомниться в этом тонком, умном, добром и кротком как голубица сыне церкви.

После вечерни в теплом, густом от пребывающей синевы воздухе, разлилась прохлада.

Никто не собирался на покой. Расположились на лужайке у ворот. Ворота на ночь уже притворили. Людовик в чистой, подхваченной наборным поясом камизе сидел на раскладном стульчике, наблюдая за поединком двух рыцарей. Один все время нападал, другой защищался. Поединок был учебный, но это не мешало наслаждаться красотой и отточеностью движений. Как только они пройдут от черты до черты, - отметки на траве, - роли поменяются.

Чуть дальше к врытому в землю столбу приколачивали поперечину - мишень для лучников. И хоть луки были только у троих, - традиционно не рыцарское оружие, - посмотреть на срельбу сбежались все. Среди наблюдателей Людовик заметил давешнего монаха, в плечах чуть уже местной колокольни. Того не заперли, как опасался принц, не наказали за болтовню. (В том и его, Людовика, заслуга имелась). Принц загадочно усмехнулся: ах аббат, аббат учиться тебе еще и учиться.

Стрелы ложились кучно. Иногда предыдущая вздрагивала задетая пернатой соперницей.

Каждый точный выстрел сопровождался ревом одобрения.

- Эй, братия, есть среди вас кто-нибудь, кто не побоится выйти против наших лучников? - зычный голос принадлежал герольду, впрочем, распоясанному и пьяному, как и остальные гости.

- Есть.

Вперед выступил брат Базиль. Короткий франкский лук выглядел прутиком в его ручище.

- Только чего по деревяшке метиться? В деревяшку мертвую отчего же не стрелять.

И промахнуться не страшно.

- По живому стрелять собрался?

- Пойди к столбу, да на голову чего положи, вон хоть репу. Сниму, кожи не оцарапаю.

- А и пойду! - герольд, пьяно пошатываясь, двинулся к мишени. Людовик, с интересом наблюдавший за их диалогом, вновь встретился взглядом с братом Базилем.

- Стой!

Герольд сбился с шага и обернулся, пытаясь одновременно устоять на ногах и отвесить поклон принцу:

- Я принял вызов, В-ваше В-высочество!

- Стой, тебе говорят. Мы не на турнире. Откуда ты знаешь, как стреляет этот монах? Он и наголову слаб, говорят. Так что остынь. А вы, братие, тащите лучше нищего или разбойника, если таковой найдется в темнице, - принц выговаривал слова с тщательностью очень пьяного человека. Лицо обмякло, расплылось. Глаза полуприкрылись отечными веками.

Ну, хочет сюзерен развлечься, ну, настроение такое.

- Из малой кельи…который тать… из малой… - голоса перебегали по толпе монахов, как опасные, синие огоньки, по догорающим головешкам. Аббат Бизоний, находящийся чуть в отдалении придвинулся к принцу:

- Достойно ли Вашей славы и чести, Ваше Высочество, устраивать подобные игры?

Полдня проведенные в мирной беседе с царственным увальнем, и то, как грузный наследник внимал духовным наставлениям и изречениям из писания, которыми аббат пересыпал сою речь, толкнули отца Бизония на столь опрометчивое замечание.

Ответом был недоуменный, пьяный, пьяный взгляд принца. Настоятель почувствовал, что зарвался и пошел напопятный:

- Ваше Высочество, в стенах аббатства всегда царили мир и покой. И нищий и даже разбойник могли найти здесь защиту. Жестоко подвергать сирых сих опасности.

- Кто здесь говорит об опасности?! Ты? Ты считаешь моих людей негодными воинами?

Тех, кому я доверил свою жизнь?!

Из темноты на аббата надвинулось сразу несколько расхристанных, благоухающих вином и луком фигур. Из толпы крикнули:

- Давайте аббата поставим.

Кто кричал, было не разобрать.

Смелость и самообладание отца Бизония дали позорную трещину. Всесильный среди послушной братии и безответных сервов, он живо представил, как пьяная толпа грубых, жестоких воинов, тащит его к столбу, как привязывают, как в лоб - средоточие ума и драгоценных знаний - целится оперенная смерть.

Такого он допустить не мог. Да и столь ли уж велика опасность? Рыцари все пьяны, принц от них не отстает. Вряд ли они узнают в жалком полуживом узнике блестящего графа, покинувшего родину почти десять лет назад.

- Слово Вашего Высочества для меня закон, - пролепетал аббат. - Брат Эмунд, брат Баэиль, приведите разбойника. Только заткните ему рот. Его мерзкие речи не должны оскорблять благородный слух наших гостей.

Обернувшись с речью к монахам, аббат не увидел, как мгновенно изменилось лицо принца: мягкие щеки затвердели, глаза превратились в две узкие подковки, губы сжались в нить, сделав его похожим на большую прищурившуюся сову, которая прикидывает момент для удара, чтобы безошибочно с одного рывка добыть зазевавшуюся мышь. Факельщики встали редким полукругом. Свет теперь падал на площадку перед наследником франкских королей.

Весь день узника тревожило напряженное ожидание, предчувствие чего-то необычного.

Даже бредовое марево, в котором плескалась и искрилась вода, чуть поблекло. На всякий случай Роберт перебрался в дальний угол кельи: вдруг в забытьи встанет и напьется отравы… или придут. Ему казалось, у порога труднее обороняться.

Отдохнув, он сам себе усмехнулся. Что собственно он может противопоставить сытым дюжим молодцам, которых, вполне возможно, за ним уже послали? Только не дать зарезать себя безропотно, сопротивляясь до последнего. Хотя бы из чистого упрямства.

Брат Базиль прихохатывал. От него тянуло кисловатым винным духом. Вторым, конечно, был пустоглазый. От этого пахло смертью.

- Вставай, тать, предстанешь сейчас пред ясные очи самого принца, - огромные ручищи, легко приподняли исхудавшее тело пленника, поставили на ноги. - Испугался? Не боись, поиграем, отпустим.

Пьяненькая тирада оборвалась от тычка в бок. Брат Эдунд недвусмысленно дал понять своему напарнику, что его треп неуместен. Дальше сборы проходили в молчании. Роберту связали руки за спиной, но вместо кляпа брат Эмунд достал из складок своей рясы черную кожаную повязку, тонкие веревочки которой затянули на затылке.

Горящая факелами ночь, пьяный от лесных ароматов ветер и витающее в воздухе возбуждение, обрушились на Роберта как водопад.

Давно в Сирии, в страшный, переломный момент его жизни была дорога к эшафоту под безразличным взглядом Слима. Тогда он загнал все, что было рыцарем Робертом в самый отдаленный неприступный для чужих, уголок души. Тогда страдало тело.

Сейчас, телесные муки не шли ни в какое сравнение с душевными. Обнаженная, истерзанная, преданная всеми и вся душа рвалась и корчилась. Казалось, даже земля жжет подошвы, отторгая ненужного ей сына.

Людовик сидел в окружении своих людей - мальчик, к которому Роберт когда-то был искренне расположен; юноша, который вопреки приказу отца осмелился прискакать в Корье, дабы проводить уходящее Христово воинство. Тот мальчик, повзрослел, стал мужчиной и примкнул к остальным, стоявшим у трона. Что он бросит в лицо опальному графу? 'Я тебя туда не посылал' - как отец, или: 'Вы сделали свое дело, пора удалиться'.

Несмотря на слабость, Роберт старался ступать твердо. Плечи расправились. Чтобы ни ожидало впереди, он встретит это с гордо поднятой головой. Можно отменить графа Парижского, но никто не отменит достоинство Роберта Робертина.

С полпути, повинуясь приказу аббата, его поволокли к столбу. Что-то такое обронил брат Базиль про забавы. Неужели станут расстреливать безоружного? Кто его знает, какие нравы привились при королевском дворе за прошедшие восемь лет?

Людовик сквозь прищур рассматривал длинноволосого пленника в изодранной одежде и мысленно примерял к нему всех опальных, либо просто неудобных сеньоров, с которыми желал бы поквитаться его отец. Ответа не находилось, и это еще больше разжигало его любопытство. Кто перед ним? Ну, уж никак не простой виллан. Одежда - да - грязная. Вонь шибает даже на расстоянии. Но… нет, не виллан. Что-то…

Аура что ли? От напряжения стало покалывать кожу на ладонях. Мысль мелькнула и пропала, но даже от мимолетного предположения принца чуть не подбросило.

Померещилось???

Принц заставил себя расслабиться, все равно скоро все выяснится. Ничто теперь не помешает ему узнать правду. Даже если придется украсить ворота аббатства изящной фигурой отца Бизония… остальных монахов можно развесить по стенам, - мысленно прибавил он и усмехнулся.

Что настоятель старается держать пленника подальше от гостей, стало понятно, когда того с полдороги потащили к мишени. Людовик сделал легкое движение рукой, незаметное в темноте посторонним, и к нему тут же склонился давешний герольд, правда, резко протрезвевший:

- Что прикажешь?

- Пусть стреляет только Сеульф.

- Попасть или промахнуться?

- Что бы и волосок с головы не упал.

- Будь спокоен, монсеньор, скажу Сеульфу чтобы метил в небо.

- Нет. Все должно выглядеть естественно. Мы же состязаемся.

- А монахи?

- Тот, здоровенный пусть стреляет. Остальных не пускать.

Герольд пьяной походкой двинулся в сторону лучников. Что приказ будет выполнен, принц не сомневался. С ним остались самые преданные, кто не побоялся гнева короля, сохранив верность ему, опальному принцу, кто прошел с ним от Реймса до Гаттина.

Пленник стоял у столба прямо. Широкая выпуклая грудь медленно вздымалась. Даже в сумеречном свете факелов было видно насколько он изможден. Но он не дрожал, не рвался из рук, не пытался пасть на колени. Поистине - королевское достоинство.

Людовику опять стало не по себе.

Первый выстрел сделал Сеульф, стрела вошла в перекладину на локоть выше головы пленника. Рыцари недовольно загудели, монахи заржали. Брат Базиль повертел в руках небольшой лук, прицелился и… его стрела легла точнехонько на середине между предыдущей и головой несчастного. Сеульф разделил оставшееся расстояние еще надвое. Толпа притихла. И те и другие напряженно следили за поединком.

Людовик же неотрывно смотрел в лицо жертвы. Глаза. Тот не зажмуривался, не следил за смертоносным наконечником, способным в следующий миг оборвать его жизнь. Он смотрел только на принца: прямо и требовательно. Не с просьбой: помилуй. С вопросом. Кто ты? С кем ты?

Нарастающее чувство тревоги за того у столба и почему-то за себя, заставило принца остановить состязание. Стрелы ложились одна подле другой. Последняя пришпилила к столбу прядь спутанных волос.

- Довольно!

- Монсеньер, позволено ли будет увести этого несчастного? - прямо в ухо зашептал голос аббата. В нем мешались возбуждение и вкрадчивость.

- Нет.

- Вы хотите еще развлечься? Но не стоит ли пожалеть его? От страха он может сойти с ума.

- Оставь, преподобный, - в голосе Людовика не чувствовалось и тени прежней пьяной расслабленности.

- Но…

- Как его зовут?

- Он называется разными именами, в том числе и очень славными.

- И все же?

- Я не знаю.

- Придется спросить самому.

Людовик внезапно обернулся и глянул на Бизония. Лицо настоятеля больше походило на маску ненависти. Показалось даже: не будь рядом людей, со святого отца сталось бы вытянуть из складок мантии стилет и пустить его в ход. Может, и рука бы не дрогнула. Но на то они и ближники: четверо появились из темноты, как бы сами собой, плотно окружили аббата и оттеснили в сторону. Людовик сосредоточил внимание на человеке у столба.

Того уже отвязали. Брат Базиль положил руку на плечо невысокого по сравнению с ним пленника и подтолкнул вперед.

- Развяжите его.

- Но… - пискнул аббат.

- Развязать! - принц высказывал властное нетерпение.

Когда брат Базиль наклонился распутать узлы, рядом, на границе света и тьмы шевельнулась верткая тень.

Пустоглазый образовался внезапно, будто сотканный из темноты морок. Базиль возился сзади. Никто кроме Роберта не мог различить в руке брата Эмунда узкий длинный стилет. Потому как двигался мелкий монах, как держал оружие у бедра, как слегка согнул спину и отвел лопатки, стало понятно, у него были неплохие учителя. Но все же школа была не та. Не та школа.

Что полагалось делать жертве? Стоять смирно. Ну может чуть трепыхаться. Не мельтешить, в общем, потому как на любое резкое движение, набегут и потопчут, не спросив, кто такой. Монашку осталось нанести одни короткий прямой, почти незаметный в темноте удар и исчезнуть. Ищи-свищи. Приказ исходил от самого настоятеля, а может кого и повыше.

Того, что случилось в следующий миг, брат Эмунд предвидеть не мог. Только что умиравший от истощения и жажды узник, подпрыгнул и, опершись спиной об устойчивую громаду брата Базиля, ударил босыми ногами в грудь подкравшегося монаха. Стилет выскочил из руки отлетевшего шагов на десять брата Эмунда и блестящей рыбкой порхнул к ногам принца. Принц проворно выдернул его из земли и поднес к глазам.

К поверженному монаху уже бежали. Брат Базиль обхватил Роберта поперек груди ручищами и прижал.

- Заклинаю, убейте его! - голос аббата Бизония сорвался на визг.

- Кто бы ты ни был, - принц не надрывал глотку, его и так услышали, - приказываю тебе, оставаться на месте. Если ты не нанесешь увечья никому больше и будешь стоять спокойно, обещаю тебе справедливый суд.

Кожаная повязка все еще закрывала Роберту пол лица, но для ответа не понадобилось слов. Узник встал на колено и приложил руку к груди.

Потом он рывком поднял голову, длинные пряди отлетели, маска упала к ногам.

На принца смотрели такие знакомые и такие забытые глаза. Как же он сразу не узнал его?!

- Роберт!

- Да.

Принц споткнулся. Нужна была передышка. Вдох, два, три… Все!

- Слушайте! - Людовик, уже прозванный за свое сложение Толстым встал со своего места, перекрывая шум громким, полным власти голосом. - Этого человека оболгали.

Я, наследник франкского престола Людовик Капетинг, удостоверяю в том вас, мои вассалы и вас, добрые братья. Я знаю этого человека. Я беру его под свою защиту.

Тишина, замершая, пока принц говорил, взорвалась: кричали рыцари, им вторили монахи. В гудящей как улей толпе молчали только Роберт и Людовик.

Мальчик весело и преданно смотрел в глаза молодого рыцаря. Он отобрал шлем у оруженосца и протянул своему кумиру.

- Вы не посрамите честь нашего дома. Я знаю.

- Фортуна изменчива, Ваше Высочество…

Этот же мальчик кричал после боя: -… Роберт, я знал, я верил. Вы победили! Вы победили! Когда я тоже стану рыцарем, мы будем сражаться рядом.

- Вы станете королем, Ваше Высочество. И я буду сражаться за вас.

Роберт сидел в бочке с водой, блаженно прикрыв глаза. С трех сторон трещали факела. Тянуло горячим смолистым духом. Шевелиться не было сил.

Только что он выпил, наверное, бочонок воды. Ему предлагали вино, он отмахивался и пил только воду, так долго остававшуюся мечтой, больным видением. Он пил пока брат Базиль не отобрал ковш.

- Хватит, мессир. Обопьешься.

- Ты злодей, добрый брат. Дай еще.

- Неа.

- Говорю же - злодей.

Потом Базиль засунул его в бочку и пошел за мылом, которое варили здесь же в аббатстве. Мыльная пена отдавала острым травяным запахом. Глаза и даже кожу на голове щипало.

- Ты решил меня извести каким-то изуверским способом?

- Неа. Только извести насекомых с вашей головы.

- Тогда продолжай, а попутно расскажи, что делается в обители.

- Что-что? Тарарам делается, - исчерпывающе сообщил монах. - Рыцари ревут как бешеные. Монахи по кельям сидят, Наследник с аббатом поговорили. Отец Бизоний требует тебя обратно в келью. Говорит, убил мирного монаха. Тот, мол, только веревку собирался разрезать.

- Точно убил?

- Живой. Дышит… пока.

- А Людовик?

- Сидит во дворе.

- А Бизоний?

- Тоже сидит, только под замком. Да у дверей четверо охраны. Чтобы, стало быть, настоятелю никакого урона не принесли злоумышленники всякие.

- Н-да! И как же теперь ты? Ну… с Бизонием?

- Ничего. Сделаю морду тяпкой, стану твердить, что ни о чем не догадывался. Хотя, конечно, не поверит. Уходить придется. Так мне не впервой. Найду другую обитель.

Я сюда из Сен Дени пришел. Тишины искал, покоя… Видать, дураком родился, дураком и помру. Потому как в самый вертеп попал. Не глухой монастырь, а прямо трактир на распутье. Люди какие-то приезжают-уезжают, Гонцы туда сюда скачут.

Аббат наш благостный сам, что ни месяц отъезжает. Облаченье, стало быть, в сундук, монахов оружных с собой. Сам разряженный как дама. И нет его неделю, а то и две. Так что уйду я.

- А дадут?

- Если вместе с отрядом принца, кто ж станет препятствовать? Да вот, согласится ли?

Брат Базиль искоса, вопросительно посмотрел на Роберта.

- Думаю, согласится.

- Тогда с ним и пойду.

Расположились на воздухе. В душной трапезной воняло, мухи щекотали лицо, мешали есть. Здесь, на лугу их разгонял ветерок. Факела трещали, отдавая последний свет.

Но и его хватало, чтобы не пронести кусок мимо рта.

С поварни натащили снеди: жареных каплунов, рыбу, куски холодной говядины, огурцы, бобы, репу, морковь. Местное сладковатое вино плескалось в кубках.

Людовик изредка отщипывал то одного то другого, зато Роберт, как ни сдерживался, до сих пор не мог остановиться.

О многом уже переговорили. Роберт вкратце рассказал о своих странствиях. Теперь говорил принц:

- Я почти не бываю в Париже. Шесть лет назад король отправил меня в Реймс, там взбунтовались горожане. Со мной ушла личная охрана и такое войско, с которым только против безруких и безногих воевать. Так начался мой первый поход. - Людовик говорил тихо. Его люди рассредоточились широким кругом. Речь принца предназначалась только для ушей Роберта. - Я все время тогда тебя вспоминал, прикидывал, как бы ты поступил на моем месте. Ошибок конечно наделал. Но смуту мы все же усмирили. Домой я вернулся гораздо позже, через два года. А там возле трона уже вьется… бастард.

- Что и у тебя тоже?

Принц не ответил, только коротко и остро глянул на Роберта.

- Я уже, грешным делом, думал: может, они надеялись, что я вообще из Реймса, не вернусь, - продолжил принц.

- Тут далеко не все так просто, - отозвался Роберт. - Посадить на трон бастарда ко-нечно можно. В Нормандии они сидели на высоких столах друг за дружкой. Один сменял другого. Но то - норманны, дикие викинги, только-только севшие на землю.

У них незаконнорожденный, чтобы пробиться среди законных претендентов, должен обладать выдающимся умом и силой. И жестокостью, кстати, тоже выдающейся. Но уж когда пробился, возобладал и укротил, он становился признанным владыкой, хотя бы его волчица в зубах из леса принесла.

У нас - другое дело. Здесь такой на троне долго не продержится, даже будь он трижды умен и силен как Голиаф. Его не потерпят синьоры. И уберут, будь уверен.

Кроме того, подобный шаг приведет к полному краху. Франкское королевство развалится. Оно и сейчас-то существует главным образом на пергаменте.

- К сожалению, мой венценосный родитель в последнее время слеп и глух к доводам разума. Боюсь, он может стать послушной марионеткой в руках ловкого проходимца, пусть это и его собственный сын.

- Значит твоя задача - выжить.

- Понимаю. Но ожидать смерти отца, как избавления… душа ноет.

- Ты говоришь так, будто воспитывался не в королевском замке, а в оруженосцах у замшелого рыцаря, который без старого кодекса нужды не справит.

- Странно такое слышать от тебя.

- Я не в укор и не в насмешку. Но есть слова, есть кодексы, а есть жизнь.

Представь: ты вернулся в Париж, припал к стопам старого, больного отца, всплакнул от умиления собственным благородством. Пока будешь утирать слезы, тихо подкравшийся соперник перережет тебе горло. А папенька, вполне допускаю, скажет сбежавшейся че-ляди, что так и было. Постой, - Роберт поднял ладонь, останавливая вскинувшегося было Людовика. - Повторю, все сказано не в насмешку, а для наглядности. Если с тобой случится несчастье, канут надежды очень и очень многих. И опять же развалится королевство. Так что ты уж побереги себя ради государства, ради верных тебе людей, ради… меня, если хочешь.

- Ты остаешься со мной, Роберт?

- Я был бы рад тебе служить не за повинность, а за совесть, но остаться сейчас в твоем отряде не могу. Такое приведет к окончательной конфронтации. Используя мое присутствие как повод, начнут нападать на тебя. Ну а меня-то постараются убрать в любом случае.

- Со мной верные люди.

- Луи, поверь, на свете существуют наемные убийцы, перед которыми не устоят ни какие стены. Раньше, до того как мы повидали другие страны и обычаи, я бы тоже понадеялся на хорошую охрану, да на меч друга. Теперь я точно знаю, что смерть, купленная за золото, может просочиться в любую щель. Убийца прикинется агнцем и совьется змеей под подушкой. Из Святой земли мы привезли не только победу и золото. Оттуда идет другая мораль. И хотим мы того или нет, она будет вплетаться, уже вплетается в нашу жизнь.

- Что же, не осталось ничего незыблемого, постоянного, благородного?

- Осталось, конечно. Один умный человек, сарацин, между прочим, назвал это нравственностью, законом внутри тебя. Прости, что туманно выражаюсь. Всю жизнь махал железом и только сейчас начал задумываться над такими простыми вещами.

На некоторое время над столом повисла тишина. Наследник франкского престола обдумывал сказанное. Роберт не торопил.

- Куда ты направишься?

- Сначала найду своих друзей. К востоку от Нормандии, ближе к побережью стоит маленькое баронство Барн. Мне придется туда наведаться. А дальше видно будет.

- А ты… Ты принесешь мне клятву верности? - наследник, уткнувшись взглядом в столешницу, поджал губы, от чего стал походить на разволновавшегося мальчишку.

- Конечно, Луи. Я приношу ее тебе сейчас.

- Спасибо, Роберт.

- Не стоит. Береги себя. Да, еще, если тебе не трудно, забери с собой из обители брата Базиля. Не думаю, что ему дадут долго прожить после нашего отъезда.

- Скандал с епископом Парижским Годфруа мне обеспечен.

- Я обязан жизнью этому монаху.

- Хорошо, Роберт. Я позабочусь о нем.

- Спасибо.

- Ты поедешь прямо сейчас? - спросил принц.

- На рассвете. Надо немного отдохнуть. Доспехи и оружие мне вернули. Не стоит задерживаться.

- С Богом.

- С Богом.

Октябрь догорал последними погожими деньками: бликами прохладного, подернутого туманной дымкой солнца, сверканьем зацепившейся паутинки. Птицы тянулись к югу беспорядочными стаями, пунктирными линиями и косыми клиньями. В воздухе разлилось ожидание.

Четвертые сутки Роберт по переменке с Гаретом сторожили Анну. Бина носила с поварни кое-какую еду. Жажду утоляли водой. Вина им давать было не велено.

Давило напряжение. Под дверями, на которых Гарет подправил сломанный засов, постоянно кто-то крутился. По десять раз на дню по коридору, крича и топая, пробегала пьяная ватага. Грозились, конечно. Но что-то их сдерживало.

Полудобровольное заточение в четырех стенах доводило до иступления. Злость на бандитов мешалась со злостью на собственное бессилье. Расчет на помощь Катлы не оправдался. Слава Богу, что женщина осталась жива, ушла. Только вот, как теперь послать весточку о себе друзьям? Как предупредить, что золото, которое заботливо сохраняли всю дорогу, может понадобиться в любой момент?

Дотянувшись до высокого подоконника, можно было рассмотреть крохотный уголок сада. Когда-то, наверное, ухоженный и чистенький, сейчас он представлял собой нагромождение камней, срубленных деревьев и грязи. Из этого хаоса тянулись поздние, блеклые, одичавшие за лето цветы. На кустике шиповника остались последние, похожие на капли запекшейся крови, ягоды. В дальнем углу багряным столбом светилась осина.

Бина вбежала в комнату, еле переводя дух.

- Гнались за тобой что ли? - насторожился Гарет.

- Лупо вернулся. Коней расседлывают. Говорят, маленького Филиппа с собой привезли.

- Сама видела?

- Куда мне. По пятам ходят, шаг в сторону сделать нельзя. Что на поварне услышала, то и донесла.

Время закручивалось в тугую смертельно сжатую пружину. Дело вплотную подошло к развязке.

- Я тебя одного не отпущу, - наступал Гарет.

- Женщины…

- Закроются.

- До первого удара. Налягут с той стороны, и слетит с петель твоя дверь.

- Может, они и не придут…

- Не спорь, рыцарь де Гильен. Сиди здесь и сторожи. Если станет вовсе туго, пробирайтесь к подземному ходу. Помнишь, как девчонка учила, поворачивать камень?

Не забыл?

- Помню. Только…

- Все!

- Я хотел сказать, не пойдет Анна без сына. Бина, вертихвостка, уже разболтала.

- Я бы ей и сам сказал. Но ты прав. Сделаем так: сиди и посматривай. Если удастся, уговорить Анну двигайся к подземелью. А я уж, так и быть, постараюсь вернуться живым.

В коридоре, ведущем к галерее, против обыкновения никто не околачивался.

Беспрепятственно добравшись до балюстрады, Роберт осторожно выглянул. По залу слонялись люди, у приоткрытой двери, сунув нос в щель, стоял Брат Петр и наблюдал, происходящее во дворе.

Роберт уже собрался по стеночке, в обход зала пробраться к лестнице в хозяйственное крыло, когда услыхал осторожные шаги.

Герик шел точно так, как только что Роберт: мягко ступая и прижимаясь к стене.

Как ни старался капитан, шуму все же создавал достаточно: позванивала кольчуга, меч нет-нет да цеплял плиты пола. Роберт затаился, ожидая, что капитан будет делать, увидев залетного рыцаря в неподобающем месте. Но, наткнувшись на Роберта, Герик не смутился, наоборот, подошел вплотную и зашептал:

- Надо переговорить.

Они отодвинулись в коридор.

- Ты думаешь, страху здесь нагнал? - без обиняков начал Герик.

- Что я думаю, не твоя забота.

- Никто тебя не боится. Прикажет Петр или его подстилка, от тебя только перья полетят.

- Посмотрим.

- Ничего ты один тут не сделаешь.

- Хочешь ко мне присоединиться?

- Нет уж. Лучше - ты к нам. С ними можно справиться, если не мешать друг другу.

Я замок знаю как свою ладонь. Переловим по одному.

- А дальше?

- Уйдешь со своим вассалом, - Герик даже голос повысил. Прозвучало твердо. Но ему все равно не поверили, хуже, показная твердость кольнула и проухабила. Врет, конечно, - решил Роберт, - но шанс упускать нельзя.

- Когда?

- Завтра.

- Почему не сейчас?

- Вернулся итальянец. Сегодня будут пить и гулять. Завтра поутру разбредутся похмельные.

- У тебя люди надежные?

- Всякие. Только им и знать ничего не нужно заранее. Завтра на рассвете шепну тихонько, кому надо.

И не прощаясь, на цыпочках ушел в темноту коридора.

Один есть. Ненадежный, продажный, жадный и возможно трусливый, но знает тут все ходы-выходы. К тому же, как ни крути - не виллан, а воин, всю жизнь при оружии, что немаловажно.

Прятаться Роберт не стал: протопал по галерее, спустился вниз, миновал зал и толкнул дверь. Монаха уже не было - испарился. На ступенях крыльца бывший граф Парижский задержался. После сырого пропитанного каминным угаром помещения, дышалось по-особому. Он с удовольствие вдохнул чистый, прохладный осенний воздух.

Коней на коновязи прибавилось. Особо выделялся тонконогий каурый жеребец небольшого роста с изящной сухой головой и коротким крупом. Нездешняя лошадка.

Местные, все больше гнедые, тяжело переступали рядом мускулистыми ногами.

Вилланы и рабы суетились во дворе: один сбрасывал сено с воза. Двое других ладили что-то деревянное, в сумерках не разглядеть. Не виселица - и то ладно.

Между амбарами сновали женщины.

Когда те трое показались из-за угла здания, Роберт не заметил, был занят изучением надвратных башенок, а главным образом подсчетом стражи на них. Но стоило ему повернуть голову, средний крутанулся на пятках, и, крикнув что-то товарищам, исчез за углом. Только короткий плащ натянутый на одно плечо мелькнул в воздухе нездешним, алым языком. Двое оставшихся прошли в дверь, недобро кося в сторону Роберта, но впрочем, молча.

Ворота по вечернему времени закрывали. Створки стискивали пурпурный закат, пока от него ни осталась тоненькая горящая полоска, потом волосок, потом… тьма. За воротами вместе с холодной вечерней зарей остался мир.

Роберту остро захотелось туда: на волю, в свободные, наполненные ветром поля; в лес, устланный разноцветным ковром палых листьев; от испитых злобных лиц, от интриги, которая может привести к концу совсем не героическому, и, конечно, очень страшному; от слез Анны; от надежды, которая нет-нет да начинала теплиться в обведенных темными кругами, дымчато-синих глазах.

Кресты с распятыми на них рабами вдоль дороги… Когда он собирался бежать из сирийской каменоломни, не пустили именно эти кресты. Обречь другого на смерть, в сущности, просто… но невозможно. Для него во всяком случае. Плохо или хорошо, но изменить собственным понятиям чести он не мог. Даже там, в толпе грязных, отупевших, чужих до последнего вздоха людей.

Роберт в последний раз посмотрел на глухие черные створки, отгородившие его от заката.

- Наш друг решил отказаться от добровольного затворничества? - раздался за спиной насмешливый голос монаха.

- Дозор, посланный по окрестностям, прибыл ни с чем? Я не привел с собой отряд спрятанный до поры в кустах? - вопросом на вопрос ответил Роберт.

- Кто сказал, что дозор искал отряд? - насмешка из голоса доброго брата исчезла.

- Люди ездили по своим делам.

Ах, какие мы высокомерные и уверенные в себе! Роберту захотелось влепить этой сволочи хорошую оплеуху, чтобы и спесь сбить, и напомнить, кто есть кто.

Сдержался, конечно.

- Не кажется ли тебе, преподобный, что нам стоит поговорить начистоту?

- Может быть, может быть. Но чтобы я убедился в искренности твоих намерений, сын мой, ответь, что было в письме мужа к Анне?

Роберт шагнул вплотную к коричневой рясе и сгреб монаха за грудки:

- Пес шелудивый тебе сын! Запомнил?

Монах молчал. Роберт разжал хватку и продолжил, будто и не прерывался:

- В письме не было ничего, хоть сколько-то для тебя интересного. Последнее прости, если хочешь, родной душе.

- Тогда почему, сы… рыцарь, она кинула пергамент в огонь?

- Ты не понимаешь?

- Презрение? Наши грязные пальцы не должны коснуться святого. Не в ее положении заноситься, - из-под капюшона опять послышалась насмешка.

- Ты и твоя подруга не раз указывали мне на ее беременность. Поверь, не намекни вы, я бы и сам это заметил и сопоставил. И давай закончим на том разговор о морали. Она, как мне кажется, интересует тебя еще в меньшей степени, нежели меня.

- Как сказать, как сказать. Я бы с удовольствием устроил диспут на такую животрепещущую тему. Кроме тебя пригласил бы еще сумасшедшего капеллана, который сидит взаперти в своей келье. Это было бы замечательно…

- Ты отвлекся.

- Что ты можешь предложить за жизнь своей беременной подружки?

Роберт в очередной раз пропустил подначку мимо ушей:

- Золото.

- Его у тебя нет.

- Оно зарыто в лесу.

- Значит обмен?

- Да.

- Анна против монет?

- Анна и Филипп.

- Его нет в замке.

- Анна и Филипп.

- А не проще ли растянуть тебя на каминной решетке и слегка поджарить? В таком положении люди обычно легко сознаются где, что зарыто. Даже если зарыли не они, и никакого клада вообще нет.

- Вот и будешь до конца дней мотыжить округу. То-то вилланы посмеются.

Монах дернулся.

- Еще проще, - прошипел он из-под капюшона, - растянуть над огнем беременную хозяйку замка или ее сына.

- А теперь представь, как я стану тебе объяснять: десять шагов от старой осины, копать у черного камня…

Брат Петр замолчал на некоторое время: должно быть, сообразил, что такие вещи можно показать только на месте. Искать по окрестным лесам черный камень у осины - всей жизни не хватит.

- Мне надо подумать.

- Конечно, только помни: давить на меня или пугать бесполезно.

Темная фигура убрела к донжону. Роберт постоял еще немного, подышал холодным, смешанным со светом звезд воздухом и пошел к себе.

Зал тонул в полумраке. В камине вяло вскидывались и опадали бледные язычки пламени. Дым космами плавал в воздухе. На четвереньках у камина стоял истопник, и, что есть силы, раздувал огонь.

В темноте кто-то копошился, с поварни тянуло запахом несвежего вываренного мяса, пряностей и кислятины.

Полоска заката осталась в неимоверной дали.

Он уже сворачивал к лестнице, когда из темноты позвал тихий женский голос:

- Роберт.

В первый момент он решил, что померещилось, но из сумрака выступила знакомая фигура с распущенными волосами и бледным лицом.

- Я давно жду тебя здесь, - прошептала Герберга.

- Что угодно благородной даме?

- Поговорить.

- Говори.

- Здесь много чужих ушей. Пойдем ко мне, - может, она действительно волновалась, может, нет, но голос дрожал. Роберт не долго колебался:

- Веди.

Покои, куда женщина привела Роберта, разительно отличались от всех остальных в замке. Ярко полыхавший камин освещал уютную продолговатую комнату с гобеленами.

Нога ступала не по камню или привычному тростнику, на полу вплотную друг к другу лежали несколько восточных ковров. Звук шагов тонул в их мягком ворсе.

Сундуки, столики, поставцы, золоченый подсвечник, чеканное восточное блюдо…

Повидай Роберт меньше, глаза бы разбежались.

Но ковры кто-то безобразно извозил. Почти сплошь по ним расползлись жирные пятна.

Во многих местах к драгоценному ворсу пристали раздавленные засохшие куски и мусор. Клочья собачьей шерсти порхали по углам невесомыми клубками. Черепки разбитого кувшина, заметенные под ковер, противно хрустнули под подошвой.

Огромная кровать под балдахином, с наполовину оборванным бархатным пологом, больше походила на развороченную берлогу.

Надо было обобрать весь замок и стаскать все добро в одно место, чтобы загадить, поломать и осквернить? Впрочем, ничего другого он и не ожидал. Но одно дело предполагать, другое - видеть.

Женщина не торопилась. Сбросив теплый плащ прямо на грязный пол, она прошла к камину, встала лицом к пламени и, низко опустив голову, протянула к огню озябшие руки. Плечи вздрагивали, будто она давилась рыданиями.

Роберт молчал. Сама звала, сама пусть и начинает. А если и дальше намерена, изображать молчаливую скорбь в надежде, что заезжий рыцарь проникнется и присягнет слабой женщине, Роберт просто уйдет.

Стоять надоело, и он присел на сундук, выдвинутый почти на середину комнаты.

Крышка скрипнула. Женщина обернулась. В первое мгновение ей не удалось скрыть досады: как! мужчина, которого привели в альков, безмолвно наблюдает рыдания женщины? Он и пальцем не пошевелил, чтобы ее утешить? Но лицо тотчас приобрело страдальческое выражение, очи потупились,

- Рыцарь! Мне грозит страшная опасность.

- Какая? - тон у освободителя, будто курицу на рынке выбирает.

- Смерть!

- Она всем грозит. В смысле - все там будем.

- Не смейся, жестокий воин. Меня могут убить в любой момент.

- Кто?

- Монах, капитан, Лупо. Любой из них. Каждый только и думает, как получить деньги и разделаться с остальными. Увы, я самое слабое звено. Меня убьют первой.

- А я думал, меня.

- О, нет. Тебя будут беречь как зеницу ока. Никто не знает, где ты спрятал золото. А если покажешь, станут следить, вдруг часть утаил.

Тебе-то откуда известно, про якобы зарытые сокровища? - подумал Роберт. Я говорил об этом только с добрым братом Петром.

- Я предложил твоим людям обмен: Анна и маленький Филипп против золота.

- Несчастный! - она заломила руки. - Тебя обманут. Заберут все и лишат жизни. А потом, тот, кто заграбастает, козну разделается с остальными.

Что-то знакомое было в ее жестах, в картинной несколько позе, в низком звучном голосе. Роберт прикрыл глаза, делая вид, что обдумывает сказанное. … раскаленные за день камни мостовой. Факела по кругу. Сцена из двух сцепленных повозок… жонглеры.

Бродячие артисты кривлялись, размалеванными лицами. По сцене скакали герои с огромными носами и, такими же огромными, натягивающими штаны, мужскими причиндалами. Ненастоящая одежда, ненастоящие страсти…

Он поднял глаза и посмотрел прямо в лицо девки. Комедиантка! Удравшая из труппы и возомнившая себя невесть кем, жонглерка! Глупая жестокая тварь.

- Чего же ты хочешь от меня? - слова давались Роберту с трудом.

Женщина истолковала это по-своему. Порывисто шагнув к рыцарю, она простерла руки:

- Хочу быть твоей! С самого начала, с твоего приезда. Уверенна, ты хочешь того же. А потом мы убежим. Мы спрячемся. И все золото будет наше.

Хитрая застежка, скреплявшая половинки блио под грудью, разлетелась от одного прикосновения. Платье последовало за плащом на пол. Следом скользнула туника.

Роберт отшатнулся, когда его обдало запахом давно не мытого тела.

Герберга наступала, норовя ухватить его за шею. Мелко вздрагивала отвислая, совсем не девичья грудь, трясся дряблый живот. Еще миг, и из ее объятий надо будет выдираться силой. Не доводя до драки, Роберт со всей возможной сноровкой поднырнул под расставленные руки, и хлопнул дверью.

На замок Барн пала глухая ночь. Вилланы в деревне давно забились в свои лачуги.

Сервы в замке, расползлись по щелям. Только в большой зале ярко горели десятки факелов, бегали служанки, да стояли кучками мужчины с оружием.

За Робертом и Гаретом послали. Их еще ни разу не приглашали к столу. И вот - милость снизошла.

Роберт прикидывал: идти, не идти. Выходило, как ни крутись, идти придется.

Сегодня за столом должны собраться все участники затянувшейся пьесы. Актеры и актерки. А там и автор пожалует - сатана собственной персоной.

Женщин отправили в коморку Бины. На ее двери, как и на входной, имелся засов. Не весть какая защита, но все-таки лучше чем ничего.

Оба, Роберт и Гарет спустились к столу в полном вооружении. Плевать на этикет. В свинарнике не до куртуазности, на ратном поле не до консон.

За столом уже во всю распоряжалась принаряженная Герберга. Из-под вишневого тонкого блио выглядывала палевая туника. В ушах, на голове, на шее тускло светили желтым и поигрывали камнями украшения. Серьги, диадема, ожерелье - все тяжелое, яркое. Брала бы себе побрякушки и удирала, так нет, хочет почувствовать себя хозяйкой замка, благородной госпожой; иметь право и власть.

Взгляд зацепился за знакомую вещицу. У края выреза к ткани была прикреплена массивная подвеска. Кроваво отсверкивал овал из рубинов и золотых завитков, ниже спускались остро сияющие алмазные нитки. Сестра этой подвески покоилась в мешочке на груди Роберта.

Вот значит, в каких пьесах мы играем! Одной власти оказалось мало. Крови возжаждала!

Сожженные усадьбы в Критьене, родственники Тиссы, Теобальт-Марк… Сам собой всплыл сегодняшний разговор в алькове. Роберта передернуло. А за волной отвращения пришло: он убьет эту женщину. Еще вчера, еще миг назад не смог бы.

Сейчас сможет.

Гости между тем рассаживались. Пир, однако, начинался без привычной шумной непринужденности. Ни шуток, ни пьяных выкриков. Сидели как на поминках.

Не претендуя на почетные места, Роберт с Гаретом устроились с краю у последнего стола. Отсюда, кстати, было рукой подать до лестницы, да и до выхода во двор тоже.

Веселье все никак не разгоралось. Пили и ели тихо. К вину прикладывались только 'хозяева'. Гости пощипали лепешку, Гарет обглодал куриную ногу, Роберт отломил пирога, понюхал, но отложил - не понравилось.

Кого-то или чего-то ждали. Может итальянца? Новых людей за столом Роберт отметил и запомнил. Но ни один из них не подходил под описание Лупо.

- Эй, ты! - крикнула Герберга.

Не без удивления Роберт отметил, что она успела изрядно выпить. То есть так, что еле ворочала языком.

- Эй! - Подбежала служанка. - Отнеси кувшин гостям. Пейте! Или вы брезгуете нашим угощением?

Ни к чему было так суетиться, обращать на себя внимание. Подсунули бы тихонько ковшичек…

Пуганая ворона куста боится. Может, в вине ничего и не было, но даже под пыткой Роберт отказался бы принять угощение из чужих ненадежных рук.

К ним подошла растрепанная с синяком под глазом худенькая девочка. Кувшин в руках подрагивал. Служанка быстро сунула его на край стола и ретировалась.

- Пейте! - голос дамы Герберги гулял под сводами зала как вороний грай.

Гарет послушно протянул руку к кувшину, но толи тот стоял неровно, толи кто-то неосторожный пнул ножку шаткого стола, хрупкий сосуд, качнувшись, опрокинулся на пол. Далеко в стороны разлетелись осколки и брызги.

- Растяпа! - пьяно взревела Герберга.

Скандала, однако, не получилось. Рзборке помешали. В дверь со двора ворвался воин и сходу, пробежав до середины залы, крикнул:

- Герик убит!

Часть сидящих за столом вскочили с некоторой даже поспешностью, как показалось Роберту. Другие остались сидеть. Известие ошеломило. Герберга непрерывно орала, да и остальные не молчали. Кто, что, в шуме не разобрать.

Роберт и Гарет, встав спиной к спине, начали тихо отступать от стола. На лестнице показались трое разбойников с мечами наголо.

- Уходим в дверь,

Не очень торопясь, Роберт и Гарет двинулись к выходу. Так бы и ушли в суматохе, если бы ни монах.

- Смотрите! - его голос перекрыл общий гвалт. - Они удирают. Это они убили капитана. Хватайте их!

Стало не до чинного отступления. Рывком, в несколько длинных прыжков оба оказались у двери. Против опасения, засады с той стороны не оказалось.

- Куда? - прохрипел Гарет.

- К донжону.

Они успели. Створки захлопнулись за ними, отгораживая стылую темноту старой башни, от беснующегося света факелов и беснующихся людей. Снаружи ломились, стучали, орали. В дверь пару раз грохнуло что-то тяжелое. Само собой с той стороны им обещали все возможные и невозможные кары.

Зато можно было отдышаться. Дубовый брус надежно запечатал створки. Окна донжона, числом четыре, по одному на каждую сторону больше походили на щели и располагались на высоте пяти туазов. Ни к одному не добраться. Роберт разглядел остатки лестницы, но не рискнул бы карабкаться по трухлявым перекладинам без особой необходимости. Не подновляемая с отъезда хозяина, деревянная часть лестницы полностью пришла в негодность. Анна, поддерживающая порядок в жилых покоях, видимо рассудила, что со стороны соседей лиха ждать не приходится, а из дальних краев вряд ли кто явится воевать крохотное, затерянное в лесах баронство.

Они уселись на камень, служивший основанием лестницы.

- Попали, - одышливо выговорил Гарет. - Как думаешь, кто Герика кончил?

- Я.

Оба вскинули головы. В проеме окна зашевелилась тьма. Потом появились блики огня.

В окне образовалась сначала голова, за ней торс. Подоспел факел. Стало возможно рассмотреть собеседника. На овальном щекастом лице поблескивали черные навыкате глаза. Блестел тонкий красивый нос. Пухлые, но четко очерченные губы выдавались над чуть скошенным подбородком. И над всем - приплюснутый лоб в завитках жестких смо-ляных волос. Все черты по отдельности были правильными и даже красивыми, но собранные воедино, производили неприятное впечатление: хитрость, опасность, порок - всего понемногу. И еще: с одного взгляда становилось понятно, человек, кинувший в них признанием словно камнем, живет с удовольствием. Убивает тоже с удовольствием, но с особым извращенным удовольствием делает пакости, чтобы потом наблюдать за своими жертвами.

В общем: над ними потешался Лупо Буалъди, пилигрим, который некогда прибыл в Палестину с итальянским войском Ранульфа Салернского. За прошедшие годы Лупо набрал живого веса и уверенности, но, впрочем, узнали его сразу.

От неожиданности Роберт зажмурился. … серая земля, перебегают, подгоняемые ветерком песчинки. Ветерок шевелит полог шатра и одежду на мертвых. Генрик… за ним Райми… за ним Гумферт… за ним… Сам Роберт связан. Единственный, оставшийся в живых…

Буальди щедро наливал всем вина из своей фляжки. Только Роберт отказался.

- Вижу, вижу. Узнали, - Лупо заливисто расхохотался, довольный тем, что можно безнаказанно дразнить, загнанного в западню зверя.

Робер, однако, спросил твердо и повелительно, как некогда спрашивал с нерадивого вояки:

- Для чего ты убил Герика?

- Как это, для чего? Ты поглупел, граф Парижский. Ах, прости, оговорился. Ты уже не граф. Турнули тебя из графского фьера. Теперь ты бродяга бездомный и безземельный. Правда, не бедный. Совсем не бедный. Оно и плохо. От золота все зло. Не находишь? - Буальди опять расхохотался. - Где золото, там измена. Ты же сговорился по отдельности и с Гериком, и с помешанным монахом. С потаскухой Гертой тоже договорился? Поимел ее, конечно. Но ее только мертвый не имел. Хотя и в этом сомневаюсь. Сговориться-то ты сговорился, только не учел, что я одним простым ходом столкну вас всех лбами. Теперь люди Герика уверены, что убийца ты.

Люди Петра может, и стали бы тебя защищать, но их слишком мало. Они присоединятся к большинству. Всем хочется золота. На Герту, ах прости Гербергу, можешь не рассчитывать: она ляжет под них всех. А Петр возглавит этот священный поход. Ему все равно, лишь бы верховодить.

- Сам же сказал, что им нужно золото. С мертвых с нас, что возьмешь?

- А мне нужна твоя жизнь. И поверь, бывший граф, из этой ловушки тебе не выбраться. В Палестине ты ускользнул. Сейчас тебе конец.

- Тебе заплатили?

- Конечно. И тогда, и сейчас, и в Египте. Если я не отработаю гонорара, мне придется уехать из франкского королевства. А мне здесь нравится. Страна благородных дураков, где слову пока еще верят. Рай.

- Король?

- Как же! Дождешься от вашего Проклятого! Нет, Роберт Непарижский, мне заплатил твой сводный брат, он же бастард твоего сюзерена короля Филиппа I.

- Ты лжешь!

- Представь себе, на этот раз нет. Вот незадача: первый раз в жизни сказал правду, не верят. Сын, сын. А ты думал! Отдал бы этот старый скупердяй твое графство чужому. А тебя - в монастырь! Страшно трогать героя. Рыцари без страха и упрека набегут, могут и монарха затоптать. А так, весь спрос с Того, - Лупо потыкал пальцем в небо. - Твой сводный брат оказался умнее папаши. Ты ему безопасен только мертвым. А потому, тебе конец.

- Посмотрим.

- Тут и смотреть нечего. Я тебе прямо сейчас прикажу, и выйдешь без оружия. За дверью тебя уже ждут. Они быстро разберутся с одиночкой.

- Или мы с ними разберемся, - рыкнул из темноты Гарет.

- Я вам такого не позволю.

Сверху послышалась возня. Кто-то тоненько всхлипнул. Роберт уже представил, как на шаткую приставную лестницу загоняют беременную женщину. Но вместо ее головы в круге света обозначилась детская в спутанных светлых кудрях.

Лупо держал ребенка за шиворот. Воротник кожаной курточки сдавил тоненькую шейку. Светлые глаза вылезли из орбит. Другой рукой мучитель зажал мальчику рот.

- Как тебе аргумент? Если не выйдешь, брошу его отсюда к вам. Вниз головой брошу.

Только мозги по стенам брызнут. Потом - его мамашу. Хотя нет. Не получится. Эта корова сюда не пролезет. Задница застрянет. А у мальчишки попочка с мой кулак.

Ах, какая попочка!

- Оставь ребенка, сволочь!

- Да пожалуйста, - Лупо толкнул мальчика себе за спину. - Даю вам сроку, пока догорит огонь. Думайте, а я вас покину. Сквозняк, прохладно, да и ужинать пора.

Он канул в темноту, воткнув в щель между камнями факел.

Жизнь спрессовалась, уменьшилась до размеров крохотной площадки на дне каменной башни. Она вся сейчас входила в ладони. Роберт легко мог донести ее до ворот донжона и выплеснуть на поругание. На смерть. Или остаться здесь, высидеть, пережить смерть чужого ребенка и чужой женщины, а потом прорваться, круша всех, вставших на пути в мелкую стружку, чтобы не стать агнцем, обреченным на заклание.

Как это давеча сказал отец Иворий: 'Был один, кто добровольно пошел на муки. Но куда мне с ним тягаться!' А прорвавшись, уйдя на волю, мстить, мстить, мстить. Сначала за изломанную жизнь отца. Теперь понятно, почему тот согласился на постылый брак. Его поставили перед выбором. На одной чаше весов были жизни Роберта и Иды, на другой - королевский бастард, который получал имя. Потом - за себя. Добраться до изъязвленного сюзерена…

А за спиной все время будут стоять призраки чужого ребенка и чужой женщины, а еще Слово, данное другу. Можно с этим жить?

Нет!

Значит, нечего дожидаться, когда погаснет, плюющий искрами, факел. Надо просто выйти. И будь, что будет.

Роберт решительно поднялся. Из темноты на него надвинулась низкая широкая фигура Гарета.

- Чего торопишься? Давай посидим. Туда всегда успеется.

Говорил а сам косил в сторону, не иначе, что-то задумав.

- Ты, смотрю, не очень удивлен, признаниями нашего итальянского друга?

- Да, почитай, не очень.

- Знал?

- Наверняка - нет. Но подозрения имелись.

- Рассказывай.

- Помнишь, нет? Тебе, мессир, тогда лет семнадцать было. На охоте твой синий плащ попортили. Искали еще потом, кто так неудачно копье бросил, что чуть наследника графа Парижского не приколол.

- Тебя со мной не было. Ты заблудился, отстал от загонщиков.

- Я как раз по тем кустам блукал, откуда копье вылетело.

- Не понимаю.

- Заметил я, что человек из личной своры, дражайшего твоего сюзерена, за тобой охотится, и сам за ним пошел.

- Что дальше было?

- Я удавочку сзади ему на шею накинул и в ложок утащил.

Дно глубокой балки, заросшей по верху густым почти непроходимым кустарником, было заболочено. С краю в хлюпающей жиже густо стоял тростник, дальше лежала рыжая полянка с ярко-зеленой каймой. Из ее середки смотрел в небо черный глаз болотной воды.

Гарет нес свою добычу до самого края болота, а там, опустив прямо в чавкающую под ногами жижу, присел рядом на корточки. Удавочку приспустил, но убирать не стал, дожидаясь, пока копейщик придет в себя. Лицо у того постепенно из синего стало обычным, глаза забегали под тонкими веками.

Гарет чуть не прозевал. Подумать страшно, что могло случиться, не подоспей он в последний момент и не помешай убийце. Но пора было приступать к допросу. Он слегка натянул концы удавки - не прикончить, только постращать.

- Открывай глаза-то. Вижу, очухался.

В глазах незнакомца плавал животный страх. Он лежал, не шевелясь и почти не моргая. Гарет, испугавшись, что нечаянно перебил ему шейную жилу, и тот вовсе не сможет говорить, встал на колено и потряс убийцу за плечо.

Оказалось, зря испугался и чуть не поплатился за свою доверчивость. Убийца вскочил так стремительно, что вцепившегося в его одежду Гарета подбросило. Будь на его месте другой, не совладал бы. Но о цепкости Гаретовых рук легенды ходили.

Да и противник оказался все же хлипковат. Так что, через короткое время все вернулось к исходной позиции. Только теперь шею злодея сдавливала не удавка, а локоть. Голова убийцы запрокинулась, лицо начало бледнеть. Пока противник не впал в беспамятство, Гарет закрутил ему кисть до рвущихся жил:

- Кто приказал?

- Король, - прохрипело под руками.

- Зачем?

- Сводный брат… отпусти, дышать…

Гарет чуть ослабил хватку. Убийца воспользовался послаблением и, с шумом всосав воздух, крикнул изо всей мочи:

- Сюда! Изме…

Шейные позвонки хрустнули. Крик захлебнулся. Тело обвисло мешком.

Крик не услышали. Никакой суеты, вокруг не случилось. Гарет оттащил человека в заросли и там бок о бок с ним еще живым, потом уже мертвым пролежал до темноты.

Несколько раз в его убежище долетали далекие голоса. Звали какого-то Адальмара.

Только в темноте, когда охота откочевала в сторону поляны с обозом, Гарет утопил тело убийцы в болоте. Сам весь извозился в тине, но обустроил труп аккурат в черный трясинный глаз. Ночной дождик надежно смыл все следы. А Гарет, сделав изрядный крюк, к рассвету вышел на лагерь охотников, с другой стороны.

- И ты все время молчал?!

- Молчал. Даже отцу твоему ничего не сказал.

- Тебя же тогда…

- Договаривай. Наказать велел граф, за недогляд.

- Почему ты не сознался?

- Ты, видать, забыл. Это сейчас я рыцарь штурма и вассал. А тогда - серв, раб.

За убийство благородного, что рабу полагалось? То-то!

- Отец бы тебя не выдал.

- Еще как выдал бы. Он бы в первую голову разбирательства потребовал. А раб не свидетель. Раб убийца - тем более. Так что, куда ни кинь, висеть бы мне сначала на дыбе, потом на суку.

Гарет сидел как нахохлившийся седой воробей, глядел на грязные носки своих сапог. Роберт сообразил, что старик до сих пор боится.

- Спасибо, - голос дрогнул, рука опустилась на плечо друга. - За мной долг. Жив останусь, отплачу.

Единственный глаз подозрительно слезился, когда старик снизу вверх глянул на Роберта:

- Сочлись уже, мессир.

Надо было идти. Роберт больше не высчитывал, не прикидывал: с кем, как, что…

Осталось, выйти из-за каменной стены и в последний раз попытаться, если не защитить беззащитных, то хоть оттянуть их смерть или пытку.

- Пора. Факел догорает.

Ночь клубилась дымом. Посреди двора полыхал костер. Чадом забивало слабый свет звезд.

Люди замкового отряда и люди Герберги вперемешку толпились на площадке перед воротами донжона. В центре над маленьким Филиппом навис Лупо. Острая как бритва флисса поблескивала рядом с детской шейкой.

Предел. Порог, которого никогда не переступить. Жажда мести, досада, гнев и ненависть разбивались об эту преграду. Если схватиться с толпой, можно унести с собой десяток жизней, но унесешь тогда и эту, ради которой сюда шел.

- Бросайте оружие, бродяги! - голос Лупо перекрыл гомон толпы.

- Я пойду вперед и отдам им мечи, а ты постарайся затеряться в темноте, - тихо почти одними губами выговорил Роберт. Гарет тут же приотстал, будто споткнувшись.

Роберт ступил в круг света. Коренастую фигура плотно облегала блестящая броня.

Руки привычно лежали на оголовках мечей.

- Слушайте меня! - рука властно поднялась, призывая к вниманию. - Я, граф Роберт Парижский, предлагаю вам золото в обмен на жизнь Анны де Барн и ее сына. Я…

Филипп закричал. По детской рубашке расплывалось темное пятно, ребенок забился в руках высокого грузного мужчины.

- Бросай оружие, бродяга. Не то я перережу ему шею.

Из толпы послышались заинтересованные и недовольные голоса. Люди надвинулись.

Роберт надеялся, что достаточно привлек к себе их внимание, чтобы дать Гарету скрыться. Но рисковать дальше жизнью ребенка он не мог. Оба меча: драгоценная бхелхета, а за ней спата аккуратно легли к ногам.

Флисса все еще была в руке Лупо. С него станется пустить оружие в ход, и голова мальчика покатится по каменным плитам. Он способен… Но не сделает. Нет, не сделает. Не станет. Потому что тогда Роберт, мечи которого, послушно лежали у самых ног, вихрем пройдется по всему живому во дворе.

Нет, не сделает.

Кинулись. Роберт не сопротивлялся. Сразу несколько рук ухватили его за плечи, за волосы, выкрутили локти. Звякнул под ногами тяжелый пояс. Поползла с плеч кольчуга, за ней - гамбизон. Горячее избитое тело охватил ночной холод.

Лупо с ребенком исчезли, их место занял коричневый монах.

- Где второй? - голос брата Петра истерично дрожал. И его коснулось общее возбуждение.

Второго не оказалось. И то - радость. Немного лишних пинков - чепуха в сравнении с тем, что Гарет получил возможность выбраться.

- Растяпы! - взревел монах. - Проверить все щели. Следите за воротами, чтобы и муха не вылетела.

- Да куда ему деться? Завтра по свету поищем.

- У сумасшедшего Ивория не забудьте посмотреть.

- Обязательно.

В поясницу Роберту уперлось древко копья, между лопаток - клинок. Но на первом же шаге его подсекли подножкой. Под гогот конвоиров, Роберт рухнул вниз лицом.

Это повторялось каждые два-три шага: он падал, его рывками и тычками поднимали.

Шествовавший рядом монах не препятствовал развлечению. До середины двора таким манером они добрались нескоро, а когда уже свернули к жилым покоям, новое обстоятельство задержало процессию: кто-то забарабанил в ворота с той стороны.

Поскольку надвратные башни пустовали, - все колготились во дворе, - ответить позднему гостю оказалось некому. А тот, проявляя нетерпение, заколотил с удвоенной силой. Ворота тряслись, будто в них били маленьким тараном. Вслед за стуком донесся пьяный рев:

- Откроют когда-нибудь эту дверь?! Усталый п-путник… Гуго Гаузланский требует, чтобы ему отворили!

По кивку монаха побежали расспрашивать, но быстро воротились:

- Их двое. Впустить?

- Чего хотят?

- Слышали, что в Барне собираются вольные рыцари - явились предложить свои услуги. Говорят, поймали по дороге жонглера и притащили с собой на потеху.

- Нам своего веселья достаточно.

Монах не торопился с решением, но основательно подумать ему не дали: ворота вновь затряслись от ударов.

- Этого, - кивок в сторону Роберта, - свяжите, заткните и отнесете в подвал. Да сторожите хорошенько! Гостей впустить. Лупо облазил всю округу, чужих не видел.

Может статься это - действительно вольные рыцари. Посмотрим.

Упиравшегося Роберта потащили в дверь. Вывернув до хруста в позвонках шею, он увидел-таки поздних визитеров. Первый - огромного роста на высоком жеребце. Из-под шлема на плечи великана падала косматая, белая грива. Второй - ростом меньше, но в плечах - плутея. За ним на веревке тащился худой высокий жонглер в обтрепанном плаще, за плечами которого брякала в деревянном коробе лютня.

Гигант орал песню и размахивал руками, рискуя свалиться с лошади.

Удар по голове высек из глаз Роберта искры, за их потоком скрылась, разворачивающаяся во дворе занятная картина.

Оглушенного Роберта под мышки протащили по залу. Носки сапог цепляли гнилой тростник, оставляя за собой две глубокие борозды. Ступеньки, холодный камень, на который его бросили, лязг засова…

Когда в голове прояснилось, и перестали наплывать радужные круги, Роберт перевернулся на спину, потом сел, помогая себе рукам. Опять в путах, опять под замком. Но об этом подумалось мимоходом. Главное - 'пьяная' компания странствующих искателей приключений. Спектакль устроенный Хагеном, кого угодно мог ввести в заблуждение, только не Роберта. Даже если Лупо его тут тихо зарежет, Анна не останется без поддержки.

Руки начали затекать, спину и плечи ломило, слева в боку ухала тупая боль.

Думать о смерти не хотелось. Но он заставил себя. Может статься, уже не случится другой возможности спокойно (да уж! куда как спокойно) подумать о завершении земных дел.

Сестра устроена, до нее никогда не дотянутся руки короля. Дела с итальянским торговым домом в полном порядке. Ида и друзья записаны наследниками.

А все остальное: месть, власть, честь… Как много шума, сказал когда-то хитрый и жестокий Алексей Комнин. Шум - пустой звук - улетел и нет его.

Что еще осталось? Так и не решенная проблема, не додуманная до конца, до беспощадного или смиренного результата мысль, оставленная напоследок, на самый конечный вдох. Бог - седобородый старец, вознесенный над сонмом святых, - и все они вместе над толпой людей, или растворенная в каждом частичка? И ты волен затоптать ее… 'и взошли плевелы, и зерно зачахло'… или волен взлелеять.

Чтобы эта частичка стала властной основой самой души. Может быть, это и есть совесть.

Роберт не заметил, как задремал, или скорее провалился в свои мысли.

Заскрежетало. Нетвердые руки отпирали засов, по двери бухало и елозило.

Спросонья помстилось: сейчас в подвал втолкнут связанного Хагена или, избитого, окровавленного Лерна.

Но это всего-навсего пришли за ним. Как всегда четверо. Одного запомнил по имени:

Больт. Невысокий, разлапистый, с влажной, отвислой губой посреди неопрятной щетины.

- Вставай!

Пинок. Роберт кое-как поднялся, но получил подсечку.

- Чо, упал, благородный? Вставай!

Пинок по ребрам. Болью перепоясало как кнутом. В следующий миг Роберт вскочил, распрямился. Удар кованого сапога пришелся мокрогубому Больту между ног. Человек согнулся, удушливо всхлипнув. Руки ковшиком прикрыли ушибленное место.

Замелькали кулаки.

Кто знает, возможно, его и забили бы прямо тут, но сверху нетерпеливо позвали.

Бывшего графа Парижского подхватили под руки и поволокли по ступеням к пря-моугольнику света.

Левый глаз начал заплывать, слезился. Пришлось покрутить головой дабы в подробностях рассмотреть творящееся в зале: за верхним столом, в одной тунике, сидела увешанная золотом дама Герберга; с одной стороны от нее покачивался капюшон монаха, с другой скалил все свои великолепные зубы Лупо Буальди. Смуглое лицо побагровело от вина и жара. Роберт заметил Гинкера. Рана на животе не мешала тому, есть и пить. Увидев Роберта, он начал подниматься, зажав в руке тесак, который использовал вместо столового ножа, но выпитое потянуло обратно.

Гинкер грузно рухнул на лавку, только заругавшись.

На дальнем конце, где раньше сидели Роберт и Гарет, теперь пребывал Марк. Лицо хмурое, настороженное. На столе перед ним возвышалась горка костей. Он пинком отогнал собаку, которая встала на задние лапы в поисках поживы.

У лестницы пьяный Хаген наклонялся к, сидящему на ступенях жонглеру. Мешала икота. Хаген выпрямлялся, грозно смотрел по сторонам в поисках возможного насмешника, не находил и опять наклонялся.

Анну за стол не пустили. Она сидела у стены в креслице, низко опустив голову.

Лупо распоряжался: тащите его поближе, нет, привяжите там, нет, лучше сюда. В нем чувствовалось злое, нетерпеливое возбуждение.

- Слушайте меня все. - Буальди встал. - Преподобный, к тебе это тоже относится.

Гирта, оставь рясу брата Петра в покое, под ней то же самое, что и у остальных мужиков - ничего для тебя нового.

- Да как ты смеешь! - пьяно взвизгнула дама Герберга.

- Внимание! Сейчас я расскажу вам забавную историю.

В зале несколько притихли. Роберта крепко держали.

- Угадайте, кто перед вами?

- Странствующий рыцарь,

- Благородный бродяга.

- Годфрид Иерусалимский, - пьяная солдатня еще некоторое время упражнялась в остроумии.

- Нет-нет! Друзья мои, это не просто благородный одинокий путник, победитель драконов и освободитель невинных дев, - ухмылка в сторону скорчившейся Анны. - Это - ни много, ни мало - граф Роберт Парижский, родственник самого короля и герой Похода.

Невероятно, но в зале воцарилось молчание. Только собаки в углу, подвывая, выясняли отношения.

- О, прошу, не пугайтесь. Сиятельный нобиль не побежит к своему сюзерену с жалобой, и ваши головы не полетят с плеч, за столь непочтительно обращение с героем.

- Но ведь Роберт… в Святой земле…

- Успокойтесь! Даже в Иерусалиме не все знают, что он много лет находился в услужении у сарацин. Он сражался за них на арене. Представляете, против него выпускали безоружных христиан, а он убивал их на потеху своим хозяевам. Его друзья, узнав о таком, отказались выкупать отступника из неволи. Тогда это пришлось сделать королю. Слушайте же! Явившись к сюзерену, этот наглый прислужник неверных, об-винил короля. Тот, оказывается, действовал недостаточно быстро. Терпение нашего добрейшего монарха лопнуло: король прогнал его, лишив замков, фьера и графского достоинства. И что вы думаете? Бывший граф постарался забраться в такую глушь, куда молва о его предательстве еще не дошла. Он воспользовался письмом хозяина замка, чтобы втереться в доверие к вдове и всем тут завладеть. Но справедливость восторжествовала. Злодей у вас в руках. Вы можете делать с ним все, что захотите.

Пауза, заполненная сопением и шорохом, набухала как мутная, готовая вот-вот сорваться капля. За ней последовал взрыв:

- Четвертовать!

- Отрезать яйца!

- Содрать кожу!

- Зажарить живьем!

Лупо был умен. Подсунь лесному бродяге, скотине, насильнику, того, кто якобы еще хуже, кто 'виновен', и - все! Что вина выдумана от начала до конца, не важно.

Кто станет разбираться? Разбираться не будут. Будут рвать на куски, утоляя жажду крови того, кто совсем недавно слыл кумиром, почти идолом, чтобы разрушить, сравнять и уравнять с собой!

Это был конец. Даже если друзья в три клинка попытаются встать ему на защиту, их сомнут. Пьяная озверевшая солдатня, прошедшая школу Восточного похода, смахнет их как щепки со стола.

Осталось, приковать к себе внимание и тем отвлечь палачей. Тогда его друзьям, возможно, удастся спасти женщину и ребенка.

- Да я, - раздался за спиной страшно знакомый голос, - задавлю его своими руками!

Растолкав толпу, Хаген рванул Роберта на себя. На горле сомкнулись пальцы.

- Уведи Анну, - изловчился и прошептал Роберт.

- Нет! - ревел гигант, - Не дам.

Но их уже разнимали. На Хагене повисло сразу несколько человек. Роберта буквально рвали из его рук. Больстаду пришлось разжать объятия.

- Стойте! Стойте, дети сатаны, - донеслось откуда-то сзади. Брат Петр надрывался, но его никто не слушал. Когда он все же протолкался к центру с Роберта, уже сорвали рубашку. На блестевшей от пота груди остались крест, да мешочек с подвеской.

Зацепив пятерней, монах рванул на себя то и другое, Гайтан выдержал, а вот мешочек порвался. В руке брата Петра злым острым огнем полыхнули алмазы.

- Гирта, смотри, он украл твою подвеску, - Петр поднял над головой сияющее украшение.

Пьяная дама смотрела тупо. Одной рукой она цеплялась за рясу духовника, другой теребила точно такую же подвеску на своей груди:

- Я… ик. Я его… ик, потеряла в Крить…

Монах, не глядя, двинул ее локтем в бок. Женщина хлюпнула и замолчала. Впрочем, никто не заметил заминки. Петр продолжал:

- Братья мои, расправиться с этим предателем вы всегда успеем, но пусть он нам сначала расскажет, где спрятал золото.

- Нет никакого золота, - прохрипел Роберт.

- Он врет! Врет!

- Пытать, - взревело сразу несколько глоток.

Роберт рванулся. Кулаки замолотили направо и налево. Ему отвечали. На полу залы образовалась куча-мала, над которой застыл коричневый монах с поднятыми руками.

Гирта отползла в сторону и мирно блевала, стоя на четвереньках.

Его конечно скрутили. Сверху навалилось несколько человек. Затрещали ребра.

Роберт стал задыхаться. Когда сознание почти заволокло горячей духотой, давление ослабло. Его поволокли, взявши за руки и за ноги. Потом тело пристроили на что-то твер-дое и угловатое. Роберт вспомнил вечерний полумрак и двоих плотников во дворе, склонившихся над странной работой. Значит брат Петр уже тогда…

Кто-то крикнул:

- Привязываем. Бери вожжи и обматывай руки до плеч.

- Надо прибить гвоздями.

- Вяжи, говорю.

- Надо прибить.

- Остолоп! Он же сорвется.

- Надо прибить. Чтобы как по правде было.

- У, дурак! Брат Петр, объясни ему, что надо привязать. Шляпки у гвоздей маленькие. Сорвется.

- Вяжи, сын мой.

- Надо как по правде…

- Вяжи! Тебе что, креста мало?

Роберта распинали! … на выжженной солнцем горе, под тремя крестами тоже стояла толпа. Они были разгневаны и требовали смерти. Правда, у Того не спрашивали, где зарыты деньги, а может, и спрашивали. Не проверишь… Ида устроена. Хаген позаботится об Анне…

У Того, наверное тоже сразу онемели руки… Нет, его ведь прибили…

Ременные вожжи врезались в плоть. Когда крест поставят, станет еще больнее.

Уже наплывало беспамятство, но усилием воли или скорее упрямством Роберт не давал ему накрыть себя и унести. Да и помогли: одно за другим вылили на него несколько ведер воды.

Над головой навис монах. Капюшон сбился на затылок, открывая лицо. Обычное ничем не примечательное. Черты мелковаты. Подбородок скошен, а под ним бугристый зоб в золотушных рубцах.

- Ответствуй нам, отступник, где ты спрятал золото бедной вдовы?

- Могу показать на месте, - выговорил Роберт.

- Врет. Не верьте, - влез Лупо.

- Пусть скажет, - место Петра занял Гинкер с тесаком в руках. - Говори, или я с тебя кожу сдеру. С живого.

- Могу показать… - разбитые губы едва шевелились. Его не слышали. А если и слышали… все равно будут истязать, просто потому что не смогут остановиться.

- Говори, где клад? - Гинкер ткнул ножом распятого в бедро. По ноге потекло.

Гинкера снес с ног удар кулака. Над Робертом навис Лупо. Он отогнал толпу, раздавая тумаки налево и направо. Ответить на его удары никто не посмел. Когда пленника перестали рвать на части, Лупо склонился к самому его уху:

- Скажи где золото и, во-первых, твой вассал, которого я завтра обязательно найду, останется жив; во-вторых, умрешь быстро.

- А если не скажу?

- Твоего вассала я отдам, брату Петру. Он использует людей в своих заигрываниях с сатаной. От того, что он творит, камни плачут человеческими слезами.

- На двугорбом холме, - заговорил Роберт. Лупо обязательно поедет проверять, так почему бы не избавить от его присутствия замок. - Полдня пути по дороге.

- Знаю. Дальше.

- На левой вершине.

- Где? говори точно.

- Куча камней в центре. В самом центре.

- Ты меня порадовал. Видишь, как может помочь благородный дурак бедному простолюдину. Надо только хорошо попросить. Молодец. Теперь получи награду за сговорчивость.

Лупо ударил Роберта в висок эфесом флиссы. Тело пленника обмякло, голова свесилась с перекладины.

На итальянца зло таращились. Сзади напирал монах. Где-то верещала Гирта.

- Что уставились? - Лупо решил взять инициативу в свои руки. - Поднимайте крест.

Пусть отступник прочувствует, как мучился Спаситель. Поднимайте!

- Зачем убил?

- И не думал. Он скоро придет в себя. Да хоть вот ты, - Лупо указал на ближайшего к нему воина, - посмотри. Видишь, жилка на шее бьется. Живой. Это вы его чуть не порвали на ленточки. Охолоньте. Очухается, тогда и спрашивайте, сколько душе угодно. Флад! Эй, Флад! Тащи воду. Окатим. Видите ту балку? - Лупо ткнул пальцем в потолок. - Перекиньте через нее веревку и подтяните. Знатно повиснет! Ладно, умаялся я с вами, пойду отдыхать.

Буальди уже сделал несколько шагов, когда нешуточной величины лапа ухватила его за край плаща.

- Стой, итальянец, что он тебе сказал? Я видел, вы трепались, - рыкнул Флад.

- Не твое дело.

Не тут-то было, к ним уже тянулись несколько рук. Но в отличие от остальных, Лупо был почти трезв, да и мечом владел неплохо. Отогнав бузотеров, он быстро покинул шумную компанию.

Пока итальянец освобождал себе дорогу, четверо головорезов натянули перекинутую через потолочную балку веревку. Крест косо пошел вверх, потом встал на пятку и, наконец, вовсе оторвался от пола.

Поскольку подвешенный не подавал признаков жизни, его опять окатили водой и несколько раз кольнули. Смешанная с кровью вода потекла розовыми ручейками. Люди уже переставшие походить на людей бесновались. В распятого полетели кости, объедки, черепки.

Наконец веки дрогнули, человек обвел толпу мутным взглядом.

- Говори, где золото?

- Золото…

- Где?

Роберт отрицательно покачал головой. Может, озвереют еще больше и сразу убьют?

Напрасно надеялся: так быстро выпускать из рук добычу никто не собирался. По знаку брата Петра веревки подтянули. Роберт вознесся над толпой.

Перед глазами плыло. На противоположной от камина стене преддверием ада плясали отблески пламени. Тень от креста извивалась и дергалась. Внизу клубились.

Добросердечный монах постарался: до Роберта сейчас было не дотянуться. Так глядишь, покричат, остынут и разойдутся, а после, мудрый брат утащит искалеченного к себе, чтобы расспросить с пристрастием.

Дьявол надоумил: брат Петр приказал срубить этот крест, для других целей, а гляди, как пригодился.

Но внизу и не думали умолкать. Встрявшего с увещеваниями Петра непочтительно оттерли в сторону.

- Факел! Тащи огонь. Щас пяточки ему поджарим.

Больт попытался выдернуть из гнезда факел, но тот не поддавался. Подергал другой - та же история. С третьим повезло, но на обратном пути ноги у парня косолапо запутались. Больт упал. Факел откатился в сторону и, зашипев, погас в луже вина.

А на Роберта снизошло спокойствие. Телесное отодвинулось. Теперь он отчетливо видел зал. За спиной трещали в камине дрова, перед глазами черным провалом в ночь зияла распахнутая дверь.

Анны в креслице уже не было. Отсутствовал и Хаген. Вдоль стены пробирался Марк с длинным, шевелящимся свертком на плече. Только Лерн так и сидел на ступеньках лестницы Кто-то наступил на его лютню. Он даже не обернулся. Широко распахнутыми глазами он смотрел на Роберта и сквозь Роберта. Его толкнули. Один из людей дамы Герберги затряс 'жонглера', требовательно закричал. Лерн не реагировал.

Роберт уже видел такой взгляд… Соль, ворота Храма на второй день штурма, Иерусалим…

Отчаявшись предотвратить расправу, монах, как и прочил Лупо, в конце концов, ее возглавил. Потыкав посохом в икры Роберта, он воззвал:

- Не умножай своих грехов. Скажи, где зарыто сокровище. Не вводи во грех сирых сих, дабы они не уподобились лютым зверям.

- И что в замен? - прорвался сквозь гвалт хрип распятого.

- Огня давай. И опустите пониже, - влез под руку монаха Гинкер.

- Видишь, чего ты добился своим упрямством? - взвыл брат Петр. - Стадо мое расстроено. Я не пастырь ему больше. Сознайся, и я обещаю тебе быстрое избавление от мук. Ничего больше, сам понимаешь, обещать не могу,

- Лупо сказал то же самое, но сбежал, как только узнал, где золото.

- Ты ему сказал?!

К причитаниям монаха добавились возмущенные крики остальных:

- Тогда зачем упорствуешь? Говори! Говори немедленно.

- На двугорбом холме. На левой вершине. Разберите камни. Золото там.

Марк уже скрылся в переходе, ведущем к поварне.

- Тащите сюда беременную суку и ее отродье, - деловито распорядился брат Петр. - У тебя есть малое время подумать. Если ты солгал, их четвертуют завтра на закате, а пока мы привяжем их здесь, в зале рядом с тобой. Ты, конечно, не доживешь до их конца, но в могилу сойдешь с грехом детоубийцы. Да, да! Ты будешь виновен в смерти женщины и ребенка.

Потянулось время. Посыльный долго не возвращался, а когда бочком, неуверенно подобрался к брату Петру, тот закричал:

- Где они?

Ни в темных углах, ни на поварне, ни у себя в комнате Анну не нашли. Зато двое видели как косматый гость, рыцарь Гуго тащил куда-то упирающуюся женщину.

- Ах, какая жалось, - Брат Петр потыкал в Роберта посохом. - Жаль, говорю, что не увидишь верную жену своего друга перед смертью. Она сейчас занята куда более приятным делом. Но если она не умрет под нашим новым другом, умрет завтра, как я и обещал.

Распятый не реагировал. Брат Петр с размаху ударил его по ногам. Ответа не было.

- Кончился, должно быть, - пробасил рядом Флад-лучник. Он выпил меньше остальных и успел протрезветь. -… как по правде надо - копьем. Копьем… потом в пещеру. Как по правде.

Камнем привалить… - бубнил с другой стороны Пьер-дурачок. Флад поймал пятившегося монаха за рукав рясы:

- Куда собрался? Клад среди ночи искать? Не темно тебе будет?

- Отдохнуть.

- Только рядом со мной.

- Лучше за Лупо смотри. Ему тоже известно, где золото.

Забытье оказалось кратким как миг. Боль только-только отпустила и сразу вернулась, разрывая мышцы и внутренности, вгрызаясь в мозг. Помстилось: если сильно закричать, боль отступит.

Роберт до хруста сжал зубы. Не закричит. Лучше откусит себе язык.

Внизу Петр и Флад собирали вокруг себя наиболее трезвых, идти искать Лупо. Но тот внезапно появился сам: сбежал с лестницы, походя, пнув прикорнувшего там жонглера:

- Что молчишь, падаль? Готовься, сейчас отправим графа Парижского к его великим предкам и помянем. Вспомни что-нибудь веселое.

Лупо подхватил с ближайшего стола кубок и жадно, не отрываясь, выпил, утер губы тыльной стороной руки, потом негромко позвал:

- Эй, служка сатаны. Тебе говорю. Где мальчишка?

- Какой? - монах подошел вплотную. Разговор вели тихо, для себя.

- Не крути. Где наследник?

- Зачем он тебе?

- А то ты не знаешь?

- Не отдам!

- Никак, собрался воспитывать сироту? Учить слову Божьему? Или заветам своего патрона?

- Не твое дело.

- Мое, мое. Я с самого начала просил отдать его мне, а ты прятал ребенка. Если ты, собака, сейчас начнешь мне про Христову доброту петь, я ей-ей перережу тебе горло,

- Да когда же ты насытишься? Хочешь обернуть против нас сервов?

- Их детей я не трогаю. А ради господского они и пальцем не пошевелят.

- У тебя же был мальчик. Сигур, кажется.

- Когда это было!

- Не подскажешь, что с ним теперь?

- Я же не спрашиваю, для каких таких надобностей тебе нужен ребенок с благородной кровью и без греха.

- Лупо, мы не о том говорим.

- Нет, брат Петр, ответь честно, иначе никакого разговора не получится.

- Хорошо. Ты прав. Мне нужна кровь ребенка, но не виллана, не раба. Наши таинства…

- Ладно, ладно. Уговорил. Теперь о главном: нам с тобой, - ну, может, еще Гирту прихватим, - надобно выбираться из замка. Сам понимаешь, кто первым найдет золото, тот и хозяин. Так и быть, я согласен делить на три части, но не на пятнадцать.

- Договорились. Они все сейчас упьются и проспят до утра. Только… видишь того, длинного, патлы в узел завязаны?

- Вижу. Он трезвее остальных и все время за нами подглядывает.

- Не плохо бы его отвлечь.

- Запросто.

Лупо вышел на середину зала и встал под крестом.

- Брат Петр, ваш заступник перед Богом и дьяволом обещал рыцарю быструю смерть…

Куда это ты с факелом, Пьер?

- Ноги опалить. Мне нравится, как трещат волосы на огне.

- Ладно, иди.

Пьер-дурачок встал на цыпочки, но до голых икр распятого так и не дотянулся.

Пламя только чуть лизнуло пятки. Ноги конвульсивно дернулись. Пьер сразу забыл о первоначальном намерении, теперь он подпрыгивал и хихикал, когда удавалось вызвать короткую судорогу безвольно обмякшего тела.

А Роберт плыл. Ему казалось вокруг облака и синее-синее бесконечное небо.

Только солнца не было. Жаль умирать, не увидев солнца…

Он подумал о смерти просто как о повседневном, обычном действе. Среди клубящихся, немых, облаков освободился просвет. Роберт рванул к нему, но что-то впилось в ногу. Он стремился вверх. Его не пускали.

Облака пропали, померкло синее свечение, он опять был здесь. Придурошный Пьер прыгал, гогоча под ногами, а чуть впереди вышагивал перед соратниками Лупо.

- Хотите награду? Кто попадет нашему гостю в глаз стрелой с тридцати шагов, получит этот перстень.

В руке итальянца сверкнул зеленый камень. Итальянец сулил победителю изумруд.

Слушатели тут же побежали, кто еще мог бежать, за луками. Первым вернулся Флад, твердо встал, расставив ноги, и принялся натягивать тетиву.

Роберт спокойно смотрел со своей высоты на маленький мирок внизу. Котел страстей: алчность, подлость, трусость, простое как мычание желание мучить… В дальнем углу стояли четверо из замкового отряда. Лица тяжелые. Казнить не станут, но и защищать не пойдут. В другом углу отливали синеватой бледностью обнаженные ляжки благородной дамы Герберги. Один из воинов завалил пьяную девку прямо на гнилой тростник и гонял туда-сюда, не обращая внимания на окружающих.

Распятый тысячу лет назад видел, наверное, тоже самое. Почему он не проклял этот мир? Почему не пустил очищающий огонь, который не оставляет по себе ничего живого?

Роберт встретился взглядом с Лерном. Два светлых озера боли и скорби плавали на краю черного пепелища.

Внезапное озарение песилило боль. Истерзанный, преданный и проданный человек ощутил такое облегчение, что чуть не рассмеялся.

Вот оно! Тот Распятый тоже увидел и…

Перед Робертом стоял Флад с луком в руках, пробуя тетиву. Ему мешал, бьющий в глаза свет камина. Но черная головка стрелы терпеливо искала дорогу к жизни приговоренного. Люди замерли.

Внезапно, воцарившуюся в зале тишину разорвало хлопанье крыльев. В oткрытую дверь влетел небольшой пестрый сокол, и круто взмыв, опустился на перекладину креста у плеча Роберта.

Над ухом возбужденно и зло заклекотало. Если бы мог, Роберт повернул бы голову, но сил осталось только дышать. При каждом вдохе хрустели ребра. Грудь постепенно заполнялась свинцовой тяжестью. Часто-часто, слабо трепыхалось сердце. Но голова оставалась ясной.

Сокол… Соль рядом. Или… Он оборвал себя. Глянул на лучника. Того оттолкнул Лупо.

- Не стреляй! Попадешь в птицу, я тебе голову сниму.

- За что?

- Такая птичка стоит целое состояние. Ее надо изловить.

- А как же обещанная награда?

- Сначала изловите птицу.

Вокруг заволновались. В сокола и в Роберта полетели кости, мелкие камешки, всякая дрянь. Пестрый летун остался на месте. Он раскинул крылья и затоптался, вытянув вниз голову с раскрытым клювом.

Превозмогая удушье, Роберт как мог, вывернул шею, но увидел только рябое крыло, да по лицу прошелся ветерок.

Взгляд Лерна… спасенные Анна и Филипп… Гарет, Хаген, Марк… вернувшийся Дар, наконец - не так уж мало, даже если это и в самом деле конец.

Но как ему захотелось жить! Малая пестрая птица будто принесла в задымленный душный ад весточку со светлого вольного простора.

А потом на Роберта снизошло видение. В настежь раскрытые двери залы вбегали люди.

Много людей. Они теснили и опрокидывали тех, кто совсем недавно здесь пировал.

Видение было страшно отчетливо, вплоть до мелочей, до мельчайших черточек.

Среди людей встречались знакомые. Того высокого воина он помнил по Критьену.

Вбежали Соль, Марк. Размахивая дагой, как на крыльях, влетел Дени.

Бред. Он видит то, что хочет видеть. Роберт закрыл глаза, но слух продолжал доносить до угасающего сознания шум драки.

Не бред! Он захрипел, задергался. Открыл единственный глаз, второй заплыл почти с самого начала. Под ногами Лерн с мечом в руках наступал на Петра. Тот бросил посох и подхватив чью-то франциску очень умело отмахивался. Но куда ему было тягаться с первым рыцарем Геннегау. Лерн наступал молча как неотвратимая судьба, и как только представилась возможность, одним взмахом отделил голову монаха от тела. Она запрыгала по плитам пола, пятная все вокруг кровью.

Из темноты, извне, - зрение ограничилось до узкого коридора, - вдруг пришла острая, усмиряющая и одно временно облегчающая боль. Роберт покосился: в левом боку, ниже подмышки торчала рукоятка кинжала. Кидавший плохо прицелился, на одну бы пядь правее, и - мгновенная смерть.

В объявший его покой просочилась последняя, наверное, мысль: я понял, Господи, самый главный Твой дар, самое большое чудо - жизнь. Все остальное: власть, слава, почести, деньги - пустое. Ты - любовь и дыхание, свет и тепло. Ты - завтрашний день…

Они убили почти всех. Часть разбойников без сопротивления побросала оружие.

Другие с остервенением дрались до последнего. Трое людей Критьена пострадали, один - тяжело.

Роберт висел высоко. Крест, с прикрученным к нему человеком покачивался. Когда они только ворвались в зал, Роберт, - Соль мог в том поклясться, - был еще жив.

Прорываясь к кресту, граф Альбомар, старался не терять друга из вида. Отвлекся совсем на чуть, но, вновь поймав взглядом раскачивающуюся цель, споткнулся. В боку распятого торчал кинжал. В следующий миг крест, подтянутый двумя веревками, закачался, перекосился и начал падать. За колонной, к которой крепились концы веревок, происходила какая-то возня. Раздался женский с визг пополам с воем.

Соль побежал туда, но в спину ударило пяткой креста, он полетел головой вперед, потеряв на миг дыхание.

Отдышавшись и отплевавшись, Альбомар кое-как поднялся на четвереньки и увидел женщину в белой заляпанной тунике. Густо навешанные на нее украшения, разбрасывали злые колючие искры. Только что она перерубила одну веревку и тянулась к другой. У нее на дороге встал Дени. Женщина, не раздумывая, выкинула вперед руку с мечем.

Сколько они учили мальчишку?! Толи он не успел закрыться, толи не ожидал такого от женщины. Меч беспрепятственно вошел ему под подбородок. Дени только раз дернулся и, обмякнув, упал к ногам убийцы. Все заняло мгновения.

Соль побежал. Приходилось перепрыгивать через трупы и поваленные столы. Он видел, что женщина ударила мечем по второму канату. Одного раза оказалось недостаточно, она опять размахнулась.

- Стой!

Женщина обернулась. Зубы оскалены, в углах рта собралась пена. Глаза безумны. С места колющим ударом она попыталась проделать с Солем тот же финт что и с Дени.

Но ее меч, встретившись мечем Соля улетел далеко в сторону.

Замешательство Гирты длилось не долго. Она не стала искать другое оружие. Сделав шаг навстречу врагу, она одним махом от горла до подола разорвала на себе тунику.

- На! Убей меня. Убей, рыцарь! Ты всю жизнь потом будешь помнить, как убил беззащитную женщину.

Она сделала еще шаг, но споткнулась. Под ногами лежал Дени, удивленно глядя потускневшими зелеными глазами в потолок.

Сталь, коротко вжикнув, распорола кожу и мышцы, разрубила ключицу, прошла через грудину. Брызнули в сторону ошметки золотых побрякушек. Упершись ногой в рухнувшее тело, Соль выдернул застрявший меч.

Шлюха прокляла его перед смертью? Пусть! Отвалив в сторону труп женщины, он осторожно поднял Дени, отнес в сторону и положил у стены. За спиной раздались крики, стук, потом натужный рев. Соль обернулся.

Подрубленная веревка лопнула. Крест рухнул вниз. Марку каким-то чудом удалось задержать падение. Сейчас он стоял, ухватившись за пятку огромного креста, а Хаген, приняв на спину падающий груз, ревел и хрипел, изо всех сил удерживая тяжесть.