XIII Через Гильдесские горы

В понедельник, 22-го декабря (3-го января), вечером наш бивак, сад у Гильдессы, вдруг наводнился толпой галласов, ослами и верблюдами. Галласы трещали на своем гортанном наречии, верблюды стонали и хрипели, ослы кричали, пронзительно икая. Ато-Марша медленно и величественно, кутаясь в белую с красным шаму, прохаживался между ними, помахивал тоненькой палочкой-жезлом и сам приподнимал вьюки и назначал кому что везти. Его адъютант, в зеленой, расшитой узором куртке, с серебряной цепочкой у карманчика на груди, ходил, как тень, сзади него, наблюдая, чтобы приказания Ато-Марши были точно исполнены. Галласы под присмотром своего начальника работали усердно. Их курчавые волосы покрылись серебристой росой пота, тела заблестели и запах пота заглушил на некоторое время вечерний аромат тенистой рощи. Грузилась на Харар первая часть нашего каравана, которую мы должны были нагнать на другой день. Более рослые и сильные верблюды галласов поднимали больший груз против сомалийских, люди работали покорно, а где раздавался недовольный голос, туда направлялся сам губернатор, сурово сдвигались его брови и груз поднимался без критики. Целое стадо ослов, без недоуздков, подгоняли к мелким вещам, два дюжих галласа поспешно накидывали на кого-либо из них циновки, поверх циновок валили два, три ящика, прикручивали ремнями и пускали осла на волю. Бедное животное качалось под тяжелым грузом и не в состоянии будучи идти шагом бежало рысью или жалось в стадо, где другие ослы не давали ему падать.

На завтра с утра была назначена погрузка второй партии, палаток и ручного багажа. Эти караваны пойдут уже под присмотром абиссинских ашкеров и за их ответственностью. Около десяти часов вечера мы проводили поручика К-го и секретаря миссии О-ва, посланных гонцами в Харар предупредить о дне нашего прибытия и заготовить мулов под багаж.

Полная луна сияла на голубом, усеянном звездами небосклоне, внизу, под обрывом, клубился над рекой туман, кусты и мимозы стояли уснувшие, неподвижные, где-то неподалеку ухала гиена и таинственные тени бродили в лесу, когда два всадника удалились, сопровождаемые абиссинскими слугами.

23-го декабря (4-го января), вторник. С возней, с укладкой, погрузкой, при обычном недохвате животных, мы выступили поздно. Перед самым выступлением два выстрела в чаще мимозных ветвей, окутанных ярко-зеленой лианой, возвестили о прибытии курьера из Джибути. He прошло и минуты, как уже послышалось урчанье верблюда, опускающегося на колени, и у лагеря показался смуглый араб в красной чалме. Он развязал свои сумы и передал пакет с письмами и газетами, адресованный в миссию. Если в Джибути, среди французов весть из далекой родины радовала и волновала нас, то какое же сильное впечатление произвела она на нас, горами и пустынями отделенных от всего цивилизованного мира. Читаешь про концерты и балы, про крушения и наводнения узнаешь, что стали морозы, что реки сковало л дом, что немцы и итальянцы наводнили Петербург, что кто то с кем то поругался, кого то судят, что сумерки стали в Петербурге с 12-ти часов дня, читаешь, обливаясь потом под жаркими лучами полуденного солнца, под небом, не знающим ни облаков, ни туч, под яркой зеленью лианы, и с удивлением прислушиваешься к этой ключом бьющей там далеко, на родине, жизни. Там танцуют под звуки бального оркестра дамы, закутанные в шелка и бархат, там ждут производства, орденов, наград, трепещут и волнуются, мерзнут и скучают, а здесь полуголые галласы с унылым говорком грузят серых ослов, верблюды протягивают свои апокрифические головы и медленно жуют колючки мимоз, а все интересы сосредоточены на том, когда и где будем ест, поспеем ли дойти до Белауа, продвинемся ли еще дальше к Харару. Там фантазия художника и декоратора в зимний вечер под ласкающий темп балетного оркестра, переносит вас в иной сказочный мир, здесь сама сказка развернулась перед вами широким необъятным голубым небом и пестрой толпой властителей востока и чудной декорацией скалистых гор. Там хлопоты и заботы проводят морщины на челе, жизнь горит, как солома, здесь все уснуло в спокойном миросозерцании, нервов нет, они вынуты, жизнь тлеет так медленно и тихо, что с трудом замечаешь ее проблески. Письма дают толчок, письма напоминают, что там все идет иначе, чем здесь, на свежем морозе лишь бодрее работается. С массой мыслей, воспоминаний, разбуженных почтой из России, выехали мы из лагеря под Гильдессой и направились по Харарской дороге. Опять по тому же лесу мимоз, по которому проходили третьего дня, мы спустились к Гильдессе. Подобно сомалийской деревне в Джибути, Гильдесса это ряд хижин, построенных из хвороста и обнесенных таким же забором с тесными, перекрещивающимися улицами. Народонаселение Гильдессы, около 4,500 человек, состоит из галласов, сомалийцев и небольшого числа абиссинцев-ашкеров губернатора Ато-Марши и купцов. Гильдесса раскинулась у подножия крутой горы, на, берегу ручья. На маленькой площадке она вся скучилась с торговым рынком, с безобразными черными старухами со сморщенными грудями, висящими наружу из-под темных тряпок платка. У ног продавщиц круглые корзиночки, наполненные зернами машиллы, перцем, красными томатами, зелеными бананами. Здесь же продают маленьких кур и мелкие куриные яйца. Мальчишки-галласы и абиссинцы бегут за нами при проезде, абиссинский воин с ружьем за плечом, в белой шаме и панталонах смотрит на нас равно-душным взглядом.

От Гильдессы дорога поворачивает направо и входит в Гильдесское ущелье. Высокие, крутые, почти отвесные базальтовые скалы тесным коридором обступают узкое русло реки. Мул бредет, уже по мелкой прозрачной воде, а с боков торчат отвесные глыбы минерала. Чахлая травка лепится по горам, местами из маленькой каменной насыпи торчит сухая мимоза. Каменный грот задернут прозрачной зеленью лианы, дорога раздалась и желтое поле сжатой машиллы видно у склона горы. Ущелье дает разветвления, принимает вправо, животворящая влага дает себя чувствовать, появляются травы и чаще и чаще видны желтые поля сжатого злака. Еще час пути по гальке русла и тропинка поднимается на узкий карниз, лепящийся по горной круче — густая заросль канделябровидных кактусов, ползучие растения, касторовое масло с своими звездообразными темными листьями и шариками цветов, и кусты, покрытые, словно сирень, кистями ароматных цветов отделяют обрыв от тропинки. С другой стороны такая же густая заросль трав, кустов и цветов. Громадные, черные иркумы, с двойным клювом, с ресницами на глазах, величаво сидят на камнях. Выстрелом из винтовки я снял одного из них, другого убил Кривошлыков. Казаков так поразила величина этих птиц и сходство их издали с индюками, что они долго не хотели верить, что это птицы «дикие», а не «свойские». Маленькие трясогузки с желтой шеей и желтым задом прыгают по камням голубые дрозды перелетают, сверкая металлом своих крыльев с куста на куст. А сквозь ароматный переплет цветов и листьев видны по скатам гор круглые, черные хижины с коническими крышами, раскинувшиеся среди полей машиллы, большие стада баранов и коз, и громадные, и сытые горбатые абиссинские быки с большими, более аршина длиной, рогами. На полях и между хижин сидят и ходят черные люди в желтовато-серых шамах — это оседлые, трудолюбивые галласы, крепостные богатого Ато-Марши. По краям полей с уступа на уступ бегут арыки, одни полны свежей водой, другие на сжатых полях высохли и только каменное русло показывает их направление. А вдали крутые высокие горы, целая цепь гор, уходящих дальше и дальше, подымающихся округлыми вершинами одна над другой, тонущих в голубой перспективе. Каждый шаг мула открывает вам новые виды, один богаче, один совершеннее другого. Вот по крутым гранитным ступеням, нагроможденным самой природой, спускаешься вниз и идешь по руслу. Кусты протянули свои ароматные кисти цветов вам навстречу, — ручей звенит под ногами у мула. Крутая отвесная скала, вышиной саженей пять, преградила путь руслу и дороге и оттуда прямо навстречу вам падает прозрачная струя студеной воды. Кругом размытого водоема стеснились кусты и травы, они глядятся в прозрачную глубину, любуются друг на друга, смотрят на нависшие над ними скалы и слушают таинственную сказку, что рассказывает горный ручней. Однообразная скучная пустыня кончилась, пастухов-сомалей сменили земледельцы — галласы, появились зародыши культуры. Словно шагнули мы на несколько веков вперед от первобытного человека и попали в зачаток оседлости. Крутые горы поросли, мелким кустарником, более пологие скаты разбиты на площадки из наносной земли, на площадках, словно высокий камыш, торчат длинные стволы зеленовато-желтой машиллы, большая смоковница растет среди поля и под тенью ее теснятся стада белых коз и баранов. Навстречу идут женщины в черных юбках, с волосами, убранными в черные чепцы, с круглыми корзинами на головах — это харарийки спешат в Гильдессу со своими товарами. Вот ослы несут мешки кофе на спине, встретились с нами, столкнулись, заторопились и распустили свои уши по сторонам, растерянно глядя на наших мулов.

— «Мать, мать!», коротко кричит галлас и длинной хворостиной отгоняет ослов в сторону.

Жизнь кипит в этой благодатной стране, кипит жизнью, а не нервами, кипит действительностью, а не вымыслом неврастеничного декадентства. Вот куда, на этот ручей «Белау», посылать нервнобольных, чтобы жизнь мерная, как колебания маятника, погасила порывы страстей, чтобы ровная природа, тишина высоких гор уняла жар крови…

Но какая дорога! Иногда камни в 3/4 аршина вышиной, на самом краю карниза пересекали узенькую тропинку, нужно было удивляться, как взбирался на эти камни мул, как не скользил и не падал он на шлифованной поверхности гранитной глыбы. Местами круглые валуны величиной с большую тыкву, нагроможденные один на другой, поднимались на саженную вышину. Возьмешься за гриву, пригнешься к передней луке, a терпеливый, выносливый мул уже вскарабкался на верх, ни разу не поскользнувшись, ни разу не сделав неверного шага. Им не нужно управлять, да он и не послушает тут никакого повода, он сам своим инстинктом, своим животным чутьем, опытом и умом, светящимся в кротких глазах, знает куда поставить тонкую ногу, где перешагнуть через камень, где на него подняться.

Мы поднимались выше и выше. Чаще попадались канделяброобразные кактусы, больше было цветов, сильнее аромат.

Вечерело. Солнце пряталось за горы. Прозрачные тени тянулись от кустов и домов. Синяя дымка кутала ущелье — мы приближались к ночлегу у «Белау».

Белау — по-абиссински значит нож, это наименование присвоено целой группе галласских деревень, расположенных на ручье того же имени и составляющих имение правителя гильдесского округа, Харарской провинции, Ато-Маршы. Галлаская деревня состоит из пяти, шести хижин, раскинувшихся на протяжении нескольких десятин, окруженных машилловыми полями и банановыми кустами. Было около 6-ти часов вечера, когда мы подъехали к перекрестку дорог. Дорога направо вела в имение Ато-Марши, прямо к деревне Белау, у которой стоял наш отряд. При свете луны мы разбили палатки. Конвой на ночь поместился в просторном каменном сарае. Нужно было почиститься, приготовится к завтрашнему въезду в Харар.

24-го декабря (5-го января), среда. От Белау до Харара.

Было 4 часа утра и полная луна светила из-за гор, когда резкий звук кавалерийской трубы поднял наш отряд. При свете костров напились мутного чаю, поели холодного мяса антилопы — и начали собираться в путь. Галласы накладывали седла на верблюдов и ослов, грузили их багажом и чуть загорелась бледная заря на востоке, как первые верблюды и ослы пошли карабкаться по горной круче. В 6 1/2 часов выехал начальник миссии, за ним все офицеры — в кителях при шашках, а сзади конвой в полном составе, в чистых рубашках с погонами, при караульной амуниции. Я ехал на белой абиссинской лошади, подаренной мне в Баядэ поручиком Б-м. Она за время путешествия через сомалийскую пустыню подбилась на острых камнях и еле шла передними ногами. В Гильдессе, на дневке, я подковал ее на перед и теперь хотел испытать, возможна ли ковка на этих кручах — лошадь шла прекрасно. Подъем начался с самого места бивака; вскоре мы опять втянулись в горное ущелье. Узкая тропинка шла по горному карнизу, состоящему из гладких и крупных обломков горной породы. Местами проход был так узок, что лошадь еле помещала ноги между камнями. Горный кряж густо порос мшистой, сероватой травой, высокими кактусами, лианами, пихтой и туйей. Только что вставшее солнце еще не проникло в ущелье и зеленая сырость лежала по пути. Внизу на страшной глубине струился ручей, то ниспадая с груды камней небольшим потоком, то припадая к песку и разливаясь узким разливом. Кругом была зелень. Дорога, достигнув почти вершины горы, вдруг по крутым каменным ступеням сбегала вниз, мы брели через ручей и снова поднимались по узким карнизам, по уступам скал, на страшную высоту. He смотря на то, что солнце пекло немилосердно — в тени была прохлада. Пихты и туйи поросли между серой травой и желтым песком разложившейся каменной породы и вес пейзаж напоминал унылые, хвойные пустыри Финляндии. Мы были на высоте 1,260 метров над уровнем моря. Оглянешься назад — длинные цепи гор уходят в голубую даль, далеко на горизонте чуть синеют горы Арту. За ними уже, невидная больше, лежит сомалийская пустыня. Теплый воздух дрожит и переливается внизу, а верхи необыкновенно чисты…

Широкий горизонт холмов, покрытых полями, убегает перед нами. Узкая тропинка, обсаженная с обеих сторон высокими кактусами, вьется по холмам. Камень сменяется песком, супеском и черноземом, еще дальше синеют громадные горы, влево полная таинственности, стоповидная высокая гора Джарсо. На вершине ее лежит озеро. Ни один белый не был на этой горе. Львы, леопарды и носороги гнездятся на ее вершине — это заповедная охота вице-короля Харара, раса Маконена.

У спуска с горы начальника миссии встретило два абиссинца с недурной темно-серой лошадью. Вершков трех росту, правильно сложенная, с тонкой серебристой шерстью, гладко прилегающей к коже, с роскошным отделом темно-серого хвоста, с челкой в один волос, с тонкой гривой, небольшой головой, с маленькими ушами и глазами на выкать, она была типичным представителем абиссинской лошади. Узкая грудь и развинченная походка, характерные ее признаки. Начальник миссии предложил мне ее испытать. Эта лошадь создана лишь для гарцевания — да абиссинская кавалерия только и гарцует. Задерганная, зацуканная на чрезвычайно строгом мундштуке, она не идет, а танцует в крутом сборе лебединой шеи. Рыси она не знает, пустишь рысью- она выбрасывает вперед свои ноги, нетвердо, неуверенно становит их, бросает совершенно повод и отказывается принять его. Но подберите ей голову, дайте ей шенкель, и вся она сожмется и пойдет короткими скачками, раздув хвост по ветру, картинно согнувшись; дайте повод, толкните еще, и вихрем вынесется она вперед и только начнете собирать повод, она снова идет шагом, бросая ногами, прядал ушами…

У подножия последней высокой горы, под тенью раскидистой смоковницы, приостановились на минуту; начальник миссии пересел на парадного мула, поседланного малиновым бархатным седлом, расшитым золотом, мы поднялись на невысокий холм к деревне Кальбодже — здесь нас ожидала встреча.