"Свет всему свету" - читать интересную книгу автора (Сотников Иван Владимирович)

глава вторая ЧЕСКОСЛОВЕНСКО ВОЙСКО

Полк, ночевал в словацком селении у Высоких Татр. С утра предстоял большой марш, и Жаров вместе с новым начальником штаба Юровым тщательно обдумывал задачу. Юров предпочитал один маршрут — шоссейной дорогой через перевал. Жарова привлек и другой вариант — пустить один из батальонов горными тропами прямо через Татры. Благо, есть партизанка-проводница. Не раз ходила сама.

Конечно, вариант заманчив, но и рискован. Юров прав. Застрянет в горах батальон — не скоро найдешь. И все-таки риск казался разумным. Самохин пройдет!

На том и порешили.

Пока Юров крокировал маршрут, Андрей углубился в карту и нет-нет поглядывал на начальника штаба. Андрей знал его — вместе воевали на Днепре. Всю Украину прошли. Ранило Юрова уже за Днепром, и с тех пор лежал в госпитале. А поправился — попросился сюда на любую должность. Как раз осколком тяжело ранило начальника штаба, и Андрей взял Юрова на его место. Знал, офицер деловой. Не инертный, самостоятельный, инициативный. Действует не слепо, а с расчетом, обдуманно. Ему и нужен именно такой начальник штаба. Тот, что выбыл в госпиталь, был слишком пассивен, слепо исполнителен. Подвести тебя не подведет, но и больше того, что скажешь ему, не сделает. Юров, бесспорно, надежнее.

Когда все уже было готово, за дверью послышались голоса:

— Очень прошу, доложите!..

Вошел невысокий офицер в форме чехословацкой армии.

— Поручик Гайный! — сразу узнал Андрей и заспешил навстречу.

— Братше капитан... простите, полковник Жаров! — загорелся чех.

Они крепко обнялись и долго рассматривали друг друга. Вот так встреча! — как бы говорили их изумленные глаза. А не встретиться, собственно говоря, было уже невозможно. Их части совместно освобождали Кошице, Спишска-Нова-Вес, Попрад и многие другие города и населенные пункты. Скорее, удивительно, почему еще не встретились до сих пор.

— Я со штабной ротой и имею приказ ночевать здесь, — объяснился наконец поручик, — иначе меня не найдут.

Андрей залюбовался статной фигурой молодого офицера с энергичным лицом, которое еще не отошло с мороза. Чех приятно взволнован, но держится независимо и корректно, хотя черные как уголь проницательные глаза его полны мальчишеской влюбленности.

— Хорошо, поручик, ради таких соседей потеснимся, — и отдал распоряжение Юрову. — Разместитесь — ужинать к нам!..

Вилем Гайный! Действительно встреча!

На ужин Вилем явился с двумя офицерами. С ним пришли ротмистр Вацлав Копта, плотный крепыш, плечистый, румянощекий, и подпоручик Евжен Траян, светловолосый, хрупкого сложения. Жаров пригласил Березина, и весь ужин прошел в оживленной беседе.

— Наш корпус, — рассказывал Гайный, — наступал через Дуклинский перевал. Немцы так засели, не сдвинешь. Их опрокинули. Наши соседи, русские и украинцы, как орлы, бились. Лишь видя их в бою, можно понять, что такое стойкость, если нужно обороняться, и что такое напор, если дан приказ наступать.

— А как вышли на перевал, — подхватил Траян, и глаза его заискрились золотниками, — у каждого душа в огне. Глянешь вперед — сердце гудит: родина перед тобой, земля, где родился и вырос, где впервые полюбил. А назад обернешься — сердце щемит: тоже покидаешь родину, что дала тебе силу, мужество, честь. Чем бы ты был без нее? Рабом или пеплом.

— То правда, — продолжил и Конта. — Святая правда. Вышли на Дуклю — еще раз кровью скрепили свою дружбу с вами.

— Дукля нам вдвойне памятна, — снова заговорил Вилем. — Еще в первую мировую наши отцы, служившие тогда в войсках австрийского императора, отказались воевать, и целый чешский полк перешел на сторону русских.

Жаров и Березин обменялись понимающим взглядом. Их радовало искреннее восхищение чехов всем советским, их вера в торжество справедливости, их дружеская преданность, даже их живой задор и какой-то пламенный азарт.

— Настоящий дифирамб Советской Родине! — улыбнулся Березин.

— Она заслужила еще большего, — откликнулся Евжен Траян. — Она возродила нашу армию, заживо загубленную мюнхенцами.

— Скорее — помогла создать новую, — поправил Григорий.

— По правде говоря, — вернулся к разговору о перевале Гайный, — Дукля обошлась нам дорого. Думали, за пять дней одолеем, а провоевали три месяца.

Жаров изумленно поглядел на чехов.

— Намечалось: сразу же соединимся с силами словацкого восстания, а все сорвалось, — пояснил Вилем. — Эмигрантское правительство уверяло, что словацкий корпус генерала Малара поддержит восставших и не сдаст немцам перевала. Больше того, откроет нам дорогу через горы. Но Малар струсил, сбежал.

— Ну а Бенеш? — спросил Березин.

— Что Бенеш! Сердито отчитал Свободу за Дуклю и даже пытался расформировать корпус.

— Как расформировать? — изумился Жаров.

— На что ему такой в Чехословакии? — И, помолчав, Вилем добавил: — Когда президент уже в Кошице несколько раз повторил, что потери ужасны, генерал Свобода пригласил его поглядеть на места боев, чтобы более реально судить о вещах. Бенеш сухо согласился и поехал туда с министрами. Мне пришлось лично быть с генералом и все видеть своими глазами. Он показал им Дуклю. Там земля просто изрыта снарядами. Груды исковерканной техники, сожженные машины и танки, изуродованные пушки. Черный горелый лес выглядел мрачно. Деревья сожжены, иссечены. Жители ютились в землянках, в разбитых солдатских блиндажах. Казалось, налетел огненный смерч и ничего не пощадил. Президента начало лихорадить, и он попросил горячего чая: «Все-все, господин коллега, больше не могу, это ужасно».

— Вот тебе и Бенеш! — сказал Березин.

— Ну его к черту! — воскликнул Евжен. — Давайте выпьем за Прагу.

Тост приняли дружно.

Затем чехи стали упрашивать Березина рассказать о себе.

— Это нелегко, — начал Григорий, — жизнь так проста, что порою не знаешь, как рассказать о ней, и вместе с тем так сложна, что не всегда оценишь ее по отрывочным событиям.

— Вы философ, — сказал Вилем, — не скромничайте.

— Что я, вот отец — тот философ, — начал Григорий. — Было время, он овцы не имел, всю жизнь помещичий скот пас. Хмурый такой, взглянет исподлобья, слова не добьешься. А нас семеро — кормить надо. Только пятеро умерли еще до Советской власти. Пришел батя с гражданской — землю получил. Как вол ворочал, и все для того, чтоб детей выучить. Колхозы начали строить — он горой за них. А тут кулаки избу его спалили. Опять гол как сокол. В колхозе председателем выбрали. Таким хозяином заделался — в три года не узнать деревни. А к началу войны на Волгу к нему экскурсии ездили. Понятно, выучил нас. Старшая сестра — ученый биолог. А я... что ж, какая у меня еще биография, — развел он руками. — Окончил среднюю школу — в университет. Философия — вещь очень важная, война еще важнее. Оставил все — и на фронт! Ранили под Москвой. А поправился — на формирование. И вот ранним утром мы на Красной площади. Парады, бывало, лишь в кино видел, а тут сам стою, и когда — 7 ноября сорок первого! Стою и ног под собой не чую. За границей думают, смерть нам, конец. Буржуазные писаки нас живьем в могилу закапывают. А тут разговор о жизни, о великой миссии, с какой по зову партии идти нам по своим и чужим землям. С парада — на фронт! И сразу в бой. Кто из немцев выжил в том бою, тот на всю жизнь запомнит, что такое страх! Что такое ненависть! И что такое любовь!

Березин помолчал немного, помолчали и все.

— Был потом и Сталинград, и Курск был, и Днепр, прошли Румынию с Венгрией и вот где встретились, — рассмеялся Григорий. — Я книгу пишу про войну, — чуть погодя сказал он, — о силе духа войск. Оружие, скажу вам, посильнее пушек и бомб.

Родился Вилем в Праге. Очень любит ее: «Милая, прекрасная Чехия!» Злата Прага — ее сердце. Шестнадцатилетним юношей Вилем убежал из дому защищать Испанию. Он сражался в Мадриде. Видел его героических защитников. Был одним из многих героев интернациональной бригады. Но об этом можно лишь догадываться: сам он говорил мало и скромно. После трагической развязки вернулся домой. Поступил в Пражский университет. Нужно было видеть, как негодовали студенты в ответ на наглые происки гитлеровцев. Настал год призыва. Вилем имел право на отсрочку, но отказался от нее. Нет, он будет защищать республику! Однако за него решили мюнхенские миротворцы, которые еще недавно загубили испанскую демократию.

Вилему до сих пор помнится, как их уговаривали сложить оружие, особенно социал-демократы. Ослепленные философией примиренчества, они выступали против всякой борьбы, ратовали за любую уступку. Один из них, Йозеф Вайда, был давним другом их семьи. Ему доверяли как старому рабочему. Во имя мира, во имя нации он уговаривал Вилема и его друзей сложить оружие. С трудом внимая его доводам, они уступили. Со слезами на глазах отдали свои винтовки. Так сила стала бессильной. Что же теперь! Неужели на колени перед немецким ефрейтором? Нет, никогда! И голос Вилема громче всех на студенческих митингах. Тогда он не был еще коммунистом, хоть и понимал, что правы только они. Скрывался. Бежал во Францию, чтобы сражаться против фашизма. Видел позор французской армии. Понял, что выбор поля боя ошибочен.

Вернулся домой и был схвачен гитлеровцами. Они увезли его в концлагерь. Его не успели там затравить овчарками, расстрелять, не успели сжечь в печах Освенцима: он сбежал. Пробился в Советский Союз. И вот он воюет. За свою Злату Прагу.

— Она ждет, она зовет нас! — заключил Вилем.

Наутро у перекрестка дорог Андрей увидел чехословацкое войско на марше. Как оно выросло и возмужало!

На одной из машин солдаты проехали с развернутым знаменем. Андрей успел на его полотнище прочитать знаменательные слова, с которыми чехословаки каждый день в бою: «Правда победит!» Затем мчались орудия и минометы. За ними гремели танки, грозные тридцатьчетверки. Бойцы с интересом всматривались в имена прославленных машин: «Лидице», «Соколово», «Ян Жижка», «Злата Прага».

Сколько их, славных имен! Над башней «Яна Жижки» реяло Красное знамя киевлян, врученное экипажу танка жителями древнего славянского города. Это знамя было впервые развернуто на Дуклинском перевале — у границы родной земли.

А вскоре по другой дороге пошли советские колонны. И тоже были танки, и тоже с историческими именами: «Александр Суворов», «Михаил Кутузов», «Гастелло», «Одесса», «Москва»...

Истинно история давних и близких лет! И полководцы минувших времен, постоявшие за мать-отчизну, и их потомки, уже теперь павшие смертью храбрых, и города-герои, послужившие Родине своим легендарным подвигом, — все они верные сыны бранной славы, всегда возвышенной и благородной!